Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы
Назад: XI ЖЕНЩИНА И ДЕМОН
Дальше: XXII ПРОТОКОЛЫ
XVII
КОРОЛЕМ НЕ МОГУ БЫТЬ,
ГЕРЦОГОМ — НЕ ХОЧУ, РОГАН Я ЕСМЬ
Королева, по-видимому, ждала их с нетерпением и, едва завидев ювелиров, с живостью обратилась к ним:
— А, вот и господин Боссанж; вы запаслись подкреплением, Бёмер, тем лучше.
Бёмер был слишком поглощен своими думами, чтобы говорить. В таких случаях всего лучше действовать жестами; Бёмер бросился к ногам Марии Антуанетты.
Его движение было очень выразительным.
Боссанж последовал его примеру.
— Господа, — сказала королева, — я теперь спокойна и не буду более раздражаться. Кроме того, мне на ум пришла одна мысль, которая изменяет мои чувства по отношению к вам. Нет сомнения, что в этом деле и вы и я жертвы какого-то таинственного обмана… который, впрочем, для меня более не составляет тайны.
— О ваше величество! — воскликнул Бёмер в восторге от этих слов королевы. Так вы меня более не подозреваете… в том, что я… О, какое ужасное слово "подделыватель"!
— Мне так же тяжело его слышать, как вам произносить его, поверьте, — сказала королева. — Нет, я вас более не подозреваю.
— Так ваше величество подозреваете кого-нибудь другого?
— Отвечайте на мои вопросы. Вы говорите, что тех бриллиантов у вас больше нет?
— Их у нас нет, — в один голос ответили оба ювелира.
— Вас не касается, кому я поручила вернуть их вам; это мое дело. А не видели ли вы… госпожу графиню де Ламотт?
— Простите, ваше величество, мы ее видели…
— И она ничего не передавала вам… от меня?
— Нет, ваше величество. Госпожа графиня сказала нам только: "Подождите".
— А кто принес от моего имени это письмо?
— Это письмо, — отвечал Бёмер, — которое было в руках вашего величества, принес нам ночью неизвестный гонец.
И он показал подложное письмо.
— А, — сказала королева, — хорошо; как вы видите, оно не было непосредственно от меня.
Она позвонила, явился лакей.
— Послать за графиней де Ламотт, — спокойно сказала королева. — И вы, — продолжала она тем же спокойствием королева, — не видели никого, например господина де Рогана?
— Как же, ваше величество, господин де Роган приезжал к нам справляться…
— Очень хорошо, — сказала королева, — остановимся на этом. Раз в этом деле замешан господин кардинал де Роган, то вы не должны отчаиваться. Я догадываюсь: госпожа де Ламотт, говоря вам "подождите", хотела… Нет, я не догадываюсь ни о чем и не хочу догадываться… Идите же к господину кардиналу и передайте ему то, что вы сейчас рассказывали мне; не теряйте времени и прибавьте, что я все знаю.
Ювелиры, ободренные блеснувшим лучом надежды, обменялись менее тревожным взглядом.
Боссанж, желая сказать что-нибудь от себя, отважился тихонько вставить:
— И что в руках королевы находится подложная расписка, а подлог — преступление.
Мария Антуанетта нахмурилась.
— Действительно, если вы не получили ожерелья, то эта расписка — подлог. Но чтобы признать существование подлога, необходима очная ставка с особой, которой я поручила возвратить вам бриллианты.
— Когда вашему величеству будет угодно! — воскликнул Боссанж. — Мы не боимся истины, мы честные торговцы.
— Так ступайте искать истину у господина кардинала: он один может объяснить нам все это дело.
— И ваше величество позволит сообщить вам ответ? — спросил Бёмер.
— Я буду все знать раньше вас, — сказала королева, — и выведу вас из затруднительного положения. Ступайте.
Она отпустила их; когда они ушли, она, не скрывая больше беспокойства, стала посылать курьера за курьером к г-же де Ламотт.
Мы не будем следовать за ней в ее раздумьях и подозрениях; мы оставим ее и поспешим вместе с ювелирами навстречу столь желанной истине.
Кардинал был у себя и с не поддающейся описанию яростью читал письмецо, которое г-жа де Ламотт только что переслала ему якобы из Версаля. Письмо было жестоким и отнимало у кардинала всякую надежду: в нем ему предлагали забыть обо всем и запрещали являться запросто в Версаль. Королева обращалась к его порядочности, надеясь, что он не будет пытаться возобновлять отношения, ставшие невозможными.
Перечитывая эти строки, принц не мог спокойно сидеть на месте; он разбирал каждую букву в отдельности; казалось, он требовал от бумаги отчета в той жестокости, которую суровая рука вложила в письмо.
— Кокетка, своенравная, коварная! — восклицал он в отчаянии. — О, я отомщу!
Он перебирал все те нелепые доводы, которые доставляют слабым сердцам некоторое облегчение в их сердечных невзгодах, хотя и не излечивают от самой любви.
— Вот, — говорил он, — четыре письма, которые она мне посылает, одно несправедливее, деспотичнее другого. Она уступила мне из одной прихоти! Такое унижение я едва ли прощу ей, если она жертвует мною для новой прихоти.
И бедный обманутый любовник, все еще полный надежды, перечитал эти письма, искусно рассчитанная суровость которых становилась все безжалостней.
Последнее из них было шедевром жестокости, оно пронзило насквозь сердце бедного кардинала; однако он был до такой степени влюблен, что, словно из духа противоречия, испытывал наслаждение, читая и перечитывая эти холодные резкости, исходившие, если верить г-же де Ламотт, из Версаля.
В это-то время к нему в особняк явились ювелиры.
Он очень удивился их настойчивому желанию быть принятыми, несмотря на его запрет. Он три раза прогонял своего камердинера, который, однако, пришел в четвертый раз, говоря, что Бёмер и Боссанж решили уйти только в том случае, если их принудят силою.
"Что это значит?" — подумал кардинал.
— Впустите их.
Они вошли. Их взволнованные лица свидетельствовали о нравственном и физическом потрясении, которое им пришлось пережить. И если из первого они вышли победителями, то во втором были побеждены. Никогда еще перед князем Церкви не представали столь растерянные физиономии.
— Прежде всего, — крикнул кардинал, увидев их, — что за грубость, господа ювелиры? Разве вам здесь что-нибудь должны?
Такое начало сковало ужасом компаньонов.
"Неужели нам предстоит вынести те же сцены, что и там?" — сказал Боссанжу взгляд Бёмера.
"Ну уж нет, — таким же путем ответил этот последний, поправляя свой парик весьма воинственным движением. — Что касается меня, я решился идти хоть на приступ".
И он шагнул вперед с почти угрожающим видом, между тем как более осторожный Бёмер оставался позади.
Кардинал подумал, что они сошли с ума, и прямо сказал им это.
— Монсеньер, — отрывисто произнес огорченный Бёмер, вздыхая на каждом слоге, — справедливости! Милосердия! Не обрушивайте на нас ваш гнев и не заставляйте нас выказать неуважение величайшему и славнейшему из принцев.
— Господа, — сказал им кардинал, — или вы не помешаны — и тогда вас выбросят в окно, или вы помешаны — и тогда вас просто выпроводят. Выбирайте.
— Монсеньер, мы не помешаны, мы ограблены!
— Какое мне до этого дело? — возразил г-н де Роган. — Я не начальник полиции.
— Но ожерелье было в ваших руках, монсеньер, — рыдая, сказал Бёмер, — вы дадите показания в суде, монсеньер, вы будете…
— У меня было ожерелье?.. — повторил принц. — Так это самое ожерелье и украдено?!
— Да, монсеньер.
— Ну, а что говорит королева? — воскликнул кардинал уже с интересом.
— Королева прислала нас к вам, монсеньер.
— Это очень любезно со стороны ее величества, но что я могу тут поделать, бедные мои?
— Вы все можете, монсеньер; вы можете сказать, что сталось с ожерельем.
— Я?
— Конечно.
— Любезный господин Бёмер, вы могли бы говорить со мной таким образом, если б я принадлежал к шайке воров, которые украли ожерелье у королевы.
— Его украли не у королевы.
— У кого же, Боже мой?
— Королева отрицает, что владела им.
— Как отрицает? — неуверенным тоном повторил кардинал. — Ведь у вас же есть расписка от нее.
— Королева утверждает, что расписка подложная.
— Полноте! — вскрикнул кардинал. — Вы теряете голову, господа.
— Правду ли я говорю? — спросил Бёмер Боссанжа, который ответил троекратным подтверждением.
— Королева отрицала это, — сказал кардинал, — потому что у нее кто-нибудь был, когда вы говорили с ней.
— Никого, монсеньер; но это еще не все.
— Что же еще?
— Королева не только заявила, что ожерелья у нее не было, не только утверждает, что письмо подложное; она показала нам расписку, гласящую, что мы взяли ожерелье обратно.
— Расписку от вас? — спросил кардинал. — И эта расписка…
— Так же подложна, как и другая, господин кардинал; вам это хорошо известно.
— Подлог!.. Два подлога! И вы говорите, что мне это хорошо известно?
— Несомненно, так как вы приходили к нам и подтвердили то, что нам говорила госпожа де Ламотт… Ведь вам было известно, что мы продали ожерелье и что оно в руках королевы.
— О, — взволновался кардинал, проводя рукой по лбу, — мне кажется, тут происходит что-то очень серьезное. Надо нам объясниться. Вот мои операции с вами…
— Да, монсеньер?
— …сначала я купил для ее величества ожерелье и выплатил вам в счет его стоимости двести пятьдесят тысяч ливров.
— Верно, монсеньер.
— Потом вы продали его непосредственно самой королеве… По крайней мере, вы мне сказали, что она сама назначила сроки платежа и обеспечила уплату своею подписью.
— Подписью… Вы говорите, что это подпись королевы, не так ли, монсеньер?
— Покажите мне ее.
Ювелиры вынули письмо из портфеля. Кардинал взглянул на него.
— О, — воскликнул он, — вы совершенные дети… "Мария Антуанетта Французская"… Разве королева не принцесса австрийского дома? Вас обокрали: и рука и подпись — все поддельно!
— Но в таком случае, — воскликнули ювелиры вне себя от раздражения, — госпожа де Ламотт должна знать, кто делал подписи и украл ожерелье!
Кардинал был поражен справедливостью этого заключения.
— Позовем госпожу де Ламотт, — в смущении проговорил он.
И он позвонил, как прежде королева.
Люди его бросились вслед за Жанной, карета которой не могла еще быть очень далеко.
Между тем Бёмер и Боссанж, как зайцы в норе, находя себе последнее прибежище в обещаниях королевы, повторяли:
— Где же ожерелье? Где же ожерелье?
— Вы меня оглушите, — сказал кардинал с досадой. — Разве я знаю, где ваше ожерелье? Я его сам передал королеве, вот все, что я знаю.
— Ожерелье! Если нам не дают денег, то отдайте нам ожерелье! — повторяли купцы.
— Господа, это меня не касается, — вне себя повторил кардинал, готовый выгнать кредиторов.
— Госпожа де Ламотт! Госпожа графиня! — кричали Бёмер и Боссанж, осипшие от отчаяния. — Это она нас погубила.
— Я вам запрещаю сомневаться в честности госпожи де Ламотт, если вы не хотите быть избитыми в моем доме.
— Но, наконец, есть же виновный, — сказал Бёмер жалобным голосом. — Эти два подлога совершены же кем-нибудь?
— Не мною ли? — спросил г-н де Роган высокомерно.
— Монсеньер, мы этого, разумеется, не хотим сказать.
— Так в чем же дело?
— Монсеньер, во имя Неба, дайте какое-нибудь объяснение.
— Подождите, пока я сам его получу.
— Но, монсеньер, что нам ответить королеве? Ведь ее величество также бранит нас.
— А что она говорит?
— Она говорит, что ожерелье у вас или у госпожи де Ламотт, а не у нее.
— Что ж, — сказал кардинал, бледный от стыда и гнева, — идите скажите королеве… Нет, не говорите ей ничего. Довольно скандала. Но завтра… — завтра, слышите ли? — я буду служить в версальской часовне; приходите, вы увидите, как я подойду к королеве, буду говорить с ней, спрошу, не у нее ли ожерелье, и услышите, что она ответит… Если она будет отрицать, глядя мне в глаза… тогда, господа я заплачу — я Роган.
Вслед за этими словами, произнесенными с величием, о котором неспособна дать представление обычная проза, принц отпустил обоих компаньонов, которые вышли, пятясь и подталкивая друг друга локтями.
— Итак, до завтра, — пролепетал Бёмер, — не так ли, монсеньер?
— До завтра, в одиннадцать часов, в версальской часовне, — ответил кардинал.
XVIII
ФЕХТОВАНИЕ И ДИПЛОМАТИЯ
На следующий день, около десяти часов, в Версаль въезжала карета с гербом г-на де Бретейля.
Те из читателей этой книги, кто помнит историю Бальзамо и Жильбера, вероятно, не забыли, что г-н де Бретейль, соперник и личный враг г-на де Рогана, давно выжидал случая нанести смертельный удар своему противнику.
Дипломатия имеет то преимущество перед фехтованием, что в этом последнем искусстве ответный удар — удачный или неудачный — должен быть нанесен без промедления, между тем как дипломаты имеют в своем распоряжении целых пятнадцать лет, а если понадобится, и более, чтобы приготовить ответный удар и сделать его по возможности смертельным.
Господин де Бретейль, испросивший у короля аудиенцию час назад, застал его величество одевающимся к мессе.
— Великолепная погода, — весело сказал Людовик XVI, как только увидел входящего в кабинет дипломата, — настоящая погода для Успения: поглядите, на небе ни облачка.
— Я в отчаянии, что должен омрачить спокойствие вашего величества, — ответил министр.
— Ну, — воскликнул король, начиная хмуриться, — плохо же начинается день! Что такое случилось?
— Ваше величество, я очень затрудняюсь, как сообщить вам то, что желал бы… тем более это, на первый взгляд, не входит в мое ведение. Речь идет о краже, которая должна была бы касаться начальника полиции.
— Кража! — сказал король. — Вы хранитель печатей, а воры всегда в конце концов попадают в руки правосудия. Это касается господина хранителя печатей, то есть вас; говорите.
— Что ж, ваше величество, речь идет вот о чем. Ваше величество слышали про бриллиантовое ожерелье?
— Принадлежащее господину Бёмеру?
— Да, ваше величество.
— То, от которого королева отказалась?
— Именно.
— Благодаря этому отказу у меня есть прекрасный линейный корабль "Сюфрен", — сказал король, потирая руки.
— Так вот, ваше величество, — сказал барон де Бретейль, оставаясь равнодушным к тому удару, который намеревался нанести королю, — это ожерелье украдено.
— А, очень жаль, очень жаль, — сказал король. — Дорогая вещь; но эти бриллианты легко узнать. Раздробить их на части значило бы потерять плоды кражи. Их оставят целыми, и полиция найдет их.
— Ваше величество, — прервал его барон де Бретейль, — это не простая кража. Ходит много разных слухов.
— Слухов! Что вы хотите сказать?
— Ваше величество, говорят, что королева оставила у себя ожерелье.
— Как оставила? Она отказалась от него при мне, не пожелав даже взглянуть на него. Это безумие, нелепость, барон; королева его не оставила у себя.
— Ваше величество, я употребил не настоящее слово. Клевета так мало щадит коронованных особ, что выражения, в которые ее облекают, слишком оскорбительны для королевского слуха. Слово "оставила"…
— Послушайте, господин де Бретейль, — с улыбкой сказал король, — я надеюсь, никто не говорит, что королева украла бриллиантовое ожерелье?
— Ваше величество, — с живостью возразил г-н де Бретейль, — говорят, что королева тайно возобновила переговоры о покупке ожерелья, прекращенные ею при вас; говорят — излишне повторять вашему величеству, насколько я, движимый чувством почтения и преданности, презираю эти гнусные предположения, — итак, говорят, что ювелиры получили от ее величества королевы расписку в том, что она оставляет у себя ожерелье.
Король побледнел.
— Говорят! — повторил он. — Но чего только не говорят! Все же меня это удивляет! — воскликнул он. — Если б даже королева тайно от меня купила ожерелье, то и тогда я не осуждал бы ее. Королева — женщина, а это ожерелье редкая и бесподобная вещь. Благодарение Богу, королева может истратить полтора миллиона на свой туалет, если бы у нее явилось такое желание. Я дам на это свое одобрение; единственно в чем она не права, — это в том, что скрыла от меня свое желание. Но не дело короля вмешиваться в эти подробности; это касается только мужа. Муж побранит свою жену, если захочет или сможет, и я ни за кем не признаю права вмешиваться или злословить на этот счет.
Барон склонился перед благородством и силой королевских слов. Но твердость Людовика XVI была только кажущейся. Проявив ее, он тотчас же снова выказал нерешительность и тревогу.
— Кроме того, — сказал он, — что вы такое говорите про кражу?.. Вы, кажется, сказали "кража"? Если бы произошла кража, то ожерелье не могло бы быть в руках королевы. Будем логичны.
— Гнев вашего величества сковал мне уста, — сказал барон, — и я не мог докончить.
— Мой гнев? Я в гневе? Для этого, барон… барон…
И добродушный король громко расхохотался.
— Знаете что, продолжайте и скажите мне все: даже что королева продала ожерелье ростовщикам. Бедной женщине часто бывают нужны деньги, а я не всегда даю их ей.
— Именно об этом я и хотел иметь честь сказать вашему величеству. Два месяца назад королева просила пятьсот тысяч ливров через господина де Калонна, а ваше величество отказали ей.
— Это правда.
— Так вот, ваше величество, эти деньги, по слухам, предназначались для первого трехмесячного взноса, оговоренного при покупке ожерелья. Не получив денег, королева отказалась платить.
— И… — подхватил король, понемногу заинтересовываясь, как это случается всегда, когда сомнительность сменяется некоторым правдоподобием.
— Здесь, ваше величество, начинается та история, которую мое усердие велит мне рассказать вам.
— Что! Вы говорите, что история только начинается? В чем же дело, Боже мой? — воскликнул король, выдавая таким образом свое смущение перед бароном, который не замедлил воспользоваться этим преимуществом.
— Ваше величество, говорят, что королева обратилась за деньгами к одному лицу.
— К кому? К какому-нибудь ростовщику, не так ли?
— Нет, ваше величество, не к ростовщику.
— Боже мой! Вы говорите мне это каким-то странным тоном, Бретейль. А, я догадываюсь! Это иностранная интрига: королева просила денег у своего брата, у своей семьи. Тут замешана Австрия.
Известно, как щепетилен был король относительно всего, что касалось венского двора.
— Это было бы лучше, — возразил г-н де Бретейль.
— Что значит лучше! Но у кого же могла королева просить денег?
— Ваше величество, я не смею…
— Вы меня удивляете, сударь, — сказал король, поднимая голову и вновь принимая царственный тон. — Говорите немедля и назовите мне этого заимодавца.
— Господин де Роган, ваше величество.
— И вы не краснеете, называя мне господина де Рогана, самого разорившегося человека в королевстве!
— Ваше величество… — сказал г-н де Бретейль, опуская глаза.
— Ваш тон мне очень не нравится, — добавил король, — потрудитесь сейчас же объясниться, господин хранитель печатей.
— Нет, ваше величество, ни за что на свете, ибо ничто в мире не заставит мои уста произнести слово, от которого может пострадать честь моего короля и моей королевы.
Король нахмурился.
— Мы очень низко опустились, господин де Бретейль. Это полицейское донесение пропитано смрадом той клоаки, которая породила его.
— Всякая клевета извергает губительные миазмы, ваше величество, и потому необходимо, чтобы государи очищали воздух, прибегая к решительным средствам, если не хотят, чтобы их королевскую честь погубили эти яды, достигающие самого трона.
— Господин де Роган! — прошептал король. — Где здесь правдоподобие… Значит, кардинал не мешает распространению этих слухов?
— Ваше величество может убедиться, что господин де Роган вел переговоры с ювелирами Бёмером и Боссанжем; что дело о продаже было улажено им, что он определил и принял условия платежа.
— В самом деле? — воскликнул король, охваченный ревностью и гневом.
— Самый простой допрос подтвердит этот факт. Я за это ручаюсь вашему величеству.
— Вы говорите, что вы за это ручаетесь?
— Безусловно и с полной ответственностью, ваше величество.
Король быстро зашагал по кабинету.
— Это ужасно, да, — повторял он, — но все же я не вижу тут кражи.
— Ваше величество, ювелиры говорят, что у них есть расписка, подписанная королевой, и что ожерелье хранится у нее.
— А! — воскликнул король, к которому вернулась надежда, — но она отрицает! Вы видите, что она отрицает это, Бретейль!
— О, ваше величество, разве я когда-либо дал вам понять, что не уверен в непричастности королевы? Несчастным был бы я человеком, если бы ваше величество не видели, каким почтением и преданностью полно мое сердце по отношению к невиннейшей из женщин!
— Значит, вы обвиняете одного господина де Рогана…
— Но, ваше величество, обстоятельства…
— Это тяжкое обвинение, барон!
— Которое, быть может, рассеется при расследовании; но расследование необходимо. Подумайте, ваше величество: королева утверждает, что у нее нет ожерелья; ювелиры уверяют, что продали его королеве; ожерелье исчезло, и слово "кража" произносится во всеуслышание рядом с именем господина де Рогана и священным именем королевы.
— Это правда, это правда, — сказал взволнованно король. — Вы правы, Бретейль, надо выяснить это дело.
— Непременно, ваше величество.
— Боже мой! Кто это идет там по галерее? Не господин де Роган ли направляется в часовню?
— Нет еще, ваше величество, это не может быть он. Еще нет одиннадцати часов, и, кроме того, господин де Роган сегодня служит, так что должен быть в священном облачении.
— Что же делать? Поговорить с ним? Позвать его?
— Нет, ваше величество; позвольте мне дать вам совет: не разглашайте этого дела, прежде чем не переговорите с ее величеством королевой.
— Да, — сказал король, — она скажет мне правду.
— В этом ни на миг не может быть сомнения, ваше величество.
— Послушайте, барон, садитесь вот здесь и без недомолвок, ничего не смягчая, расскажите мне все о каждом факте, о каждом вашем соображении.
— У меня в портфеле лежит подробный доклад с приложением доказательств.
— К делу, в таком случае! Подождите, я велю никого не принимать… У меня были назначены сегодня утром две аудиенции; я их отложу.
Король отдал приказание и, усаживаясь, бросил взгляд в окно.
— На этот раз, — сказал он, — это уж точно кардинал, посмотрите.
Бретейль встал, подошел к окну и увидел г-на де Рогана в полном кардинальском и архиепископском облачении, направляющегося в покои, которые отводились ему каждый раз, как он совершал торжественное богослужение в Версале.
— Наконец-то он прибыл! — воскликнул король, поднимаясь.
— Тем лучше, — сказал г-н де Бретейль, — объяснение произойдет без промедления.
И он принялся осведомлять короля с рвением человека, желающего погубить своего ближнего.
В его портфеле с адским искусством было собрано все, что могло послужить к обвинению кардинала. Король, правда, увидел множество улик против г-на де Рогана, но, к его отчаянию, доказательства невиновности королевы заставляли себя ждать.
Он уже с четверть часа нетерпеливо сносил эту пытку, когда в соседней галерее внезапно послышались громкие голоса. Король прислушался, Бретейль прервал чтение.
Офицер караула слегка постучал в дверь кабинета.
— Что там? — спросил король, нервы которого были возбуждены сообщением г-на де Бретейля.
Офицер вошел.
— Ее величество королева просит ваше величество соблаговолить пройти к ней.
— Случилось что-то новое, — сказал король, бледнея.
— Возможно, — ответил Бретейль.
— Я иду к королеве! — воскликнул король. — Ожидайте меня здесь, господин де Бретейль.
— Прекрасно, мы приближаемся к развязке! — прошептал хранитель печатей.
XIX
ДВОРЯНИН, КАРДИНАЛ И КОРОЛЕВА
В то время, когда г-н де Бретейль входил к королю, г-н де Шарни, бледный и взволнованный, попросил аудиенции у королевы.
Она одевалась и из окна своего будуара, выходившего на террасу, увидела, как Шарни настаивал, чтобы его провели немедленно.
Мария Антуанетта приказала ввести его, прежде чем он успел договорить свою просьбу.
Она следовала потребности своего сердца; она говорила себе с благородною гордостью, что такая чистая и возвышенная любовь, как его, имеет право проникнуть во всякое время даже во дворец королевы.
Шарни вошел, с трепетом прикоснулся к руке, протянутой ему королевою, и проговорил глухим голосом:
— Ах, ваше величество, какое несчастье!
— В самом деле, что с вами? — воскликнула королева, невольно бледнея при виде своего друга без кровинки в лице.
— Знаете ли, ваше величество, что я узнал сейчас? Знаете ли вы, что говорят? Знаете ли вы то, что, быть может, уже известно королю или будет известно завтра?
Она вздрогнула, вспомнив о той ночи невинного блаженства, когда, быть может, ревнивый или враждебный взор видел ее с Шарни в версальском парке.
— Говорите все, у меня хватит сил, — ответила она, приложив руку к сердцу.
— Говорят, ваше величество, что вы купили ожерелье.
— Я его вернула, — с живостью сказала она.
— Говорят, вы только сделали вид, что вернули его; вы рассчитывали заплатить за него, но король лишил вас этой возможности, отказавшись подписать ассигновку, испрашиваемую господином де Калонном, и тогда вы обратились к одному лицу с целью достать денег, а это лицо… ваш любовник.
— И вы! — воскликнула королева в порыве безграничного доверия. — Вы! Пусть говорят это другие. Бросить обидное слово "любовник" не доставляет им столько сладости, сколько доставляет нам слово "друг", отныне единственное слово, выражающее наши действительные отношения.
Шарни был пристыжен мужественным и пылким красноречием королевы, которое являлось следствием истинной любви и исторглось из великодушного женского сердца.
Но королеву встревожило, что он медлил с ответом.
— О чем вы хотите говорить, господин де Шарни? — воскликнула она. — Клевета пользуется языком, которого я никогда не понимала. Выходит, вы его поняли?
— Ваше величество, соблаговолите внимательно выслушать меня: обстоятельства очень серьезны. Вчера я пошел со своим дядей, господином де Сюфреном, к придворным ювелирам Бёмеру и Боссанжу. Дядя мой привез из Индии бриллианты и хотел, чтобы их оценили. Разговор велся обо всем и обо всех. Ювелиры рассказали господину бальи ужасную историю, подхваченную врагами вашего величества. Я в отчаянии, ваше величество… Скажите мне, правда ли, что вы купили ожерелье? Правда ли, что вы не заплатили за него? Скажите мне, но не вынуждайте меня думать, что господин де Роган заплатил за него вместо вас.
— Господин де Роган! — воскликнула королева.
— Да, господин де Роган, которого называют любовником королевы, у кого она занимает деньги и кого один несчастный, по имени Шарни, видел в версальском парке улыбавшимся королеве, стоявшим на коленях перед королевой, целовавшим руки королевы; тот, кто…
— Сударь, — воскликнула Мария Антуанетта, — если вы этому верите за глаза, значит, вы меня не любите и тогда, когда я с вами.
— О, — возразил молодой человек, — опасность велика! Я пришел не затем, чтобы просить у вас откровенности или ободрения, а чтобы умолять об услуге.
— Но прежде всего, — сказала королева, — скажите, пожалуйста, в чем заключается опасность?
— Опасность! Ваше величество, было бы безумием не предвидеть ее! Если кардинал ручается за королеву, платит за нее, то он этим ее губит. Я не говорю о том смертельном огорчении, которое вы причиняете господину де Шарни, выказывая подобное доверие господину де Рогану. Нет, от такого горя умирают, но не жалуются на него.
— Вы с ума сошли! — сказала Мария Антуанетта.
— Я не сошел с ума, ваше величество, но вы несчастны, вы погибли. Я вас видел сам в парке… Я не ошибся, говорю я вам. Сегодня открылась ужасная, убийственная истина… Господин де Роган, быть может, хвастает…
Королева схватила руку Шарни.
— Безумец! Безумец! — повторяла она с невыразимой скорбью. — Доверяйте ненависти, следите за призраком, верьте невозможному; но ради самого Неба, после всего, что я вам сказала, не подозревайте, что я виновна… Виновна! Это слово может меня заставить броситься в пылающий костер… Виновна… Я, которая, думая о вас, каждый раз молит Бога простить ей эту мысль, считая ее преступлением! О господин де Шарни, если вы не хотите, чтобы я погибла сегодня или умерла завтра, не говорите мне никогда, что вы подозреваете меня, или бегите как можно дальше, чтобы не слышать, как я упаду в минуту смерти!
Оливье с тоской ломал себе руки.
— Выслушайте меня, — сказал он, — если хотите, чтобы я оказал вам действительную услугу.
— Вы — услугу! — воскликнула королева. — Принять услугу от вас, когда вы более жестоки ко мне, чем мои враги… потому что они только обвиняют меня, тогда как вы подозреваете! Услугу от человека, который меня презирает?.. Никогда, сударь, никогда!
Оливье подошел и взял руку королевы в свои руки.
— Вы увидите, — сказал он, — я не такой человек, чтобы стонать и плакать. Минуты дороги; сегодня вечером будет поздно сделать то, что нам остается. Хотите ли вы спасти меня от отчаяния, дав мне спасти вас от позора?
— Сударь!
— О, теперь, перед лицом смерти, я не стану более взвешивать своих слов. Я вам говорю, что если вы меня не послушаете, то мы оба сегодня вечером умрем: вы от стыда, а я оттого, что увижу вас мертвой. Встретимся лицом к лицу с врагом, ваше величество, как на войне! Встретимся лицом к лицу с опасностью и смертью! Пойдем навстречу ей вместе: я на своем посту как простой солдат, но, как вы увидите, обладающий мужеством; а вы — в бою, под самым сильным огнем, во всеоружии величия и мощи. Если вы погибнете, то не одна. Ваше величество, представьте себе, что я ваш брат… Вам нужны… деньги… чтобы заплатить за это ожерелье?
— Мне?
— Не отрицайте.
— Я вам говорю…
— Не говорите, что у вас нет ожерелья.
— Клянусь вам…
— Не клянитесь, если хотите, чтобы я продолжал вас любить.
— Оливье!
— Вам остается одно средство, чтобы разом спасти и свою честь и мою любовь. Ожерелье стоит миллион шестьсот тысяч ливров. Из них вы уплатили двести пятьдесят тысяч. Вот полтора миллиона, возьмите их.
— Что это?
— Не раздумывайте; возьмите и уплатите.
— Ваши поместья проданы! Отняты мною и проданы! Оливье! Вы разоряетесь ради меня! У вас доброе и благородное сердце, и перед такой любовью я не буду дольше таить признания. Оливье, я вас люблю.
— Возьмите это.
— Нет, но я вас люблю!
— Значит, заплатит господин де Роган? Подумайте, ваше величество, это уже не великодушие с вашей стороны, а жестокость, которая меня убивает… Вы принимаете от кардинала?..
— Я? Полноте, господин де Шарни. Я королева, и если дарю своим подданным любовь или состояние, то сама никогда ничего не принимаю.
— Что же вы будете делать?
— Вы сами укажете мне, как я должна поступить. Что, по-вашему, думает об этом господин де Роган?
— Он думает, что вы его любовница.
— Вы жестоки, Оливье…
— Я говорю так, как говорят перед лицом смерти.
— А что, по-вашему, думают ювелиры?
— Что, так как королева не может заплатить, то господин де Роган заплатит за нее.
— А что, по-вашему, думают в обществе об этом ожерелье?
— Что оно у вас, что вы его спрятали, что вы в этом сознаетесь только тогда, когда за него будет заплачено либо кардиналом из любви к вам, либо королем из боязни скандала.
— Хорошо. Ну, а вы, Шарни… Теперь я смотрю вам прямо в глаза и спрашиваю: что думаете вы о виденном ночью в версальском парке?
— Я думаю, ваше величество, что вам надо доказать мне вашу невинность, — решительно и с достоинством ответил Шарни.
— Принц Луи, кардинал де Роган, великий раздаватель милостыни Франции! — произнес придверник в коридоре.
— Он! — прошептал Шарни.
— Ваше желание исполняется, — сказала королева.
— Вы его примете?
— Я собиралась послать за ним.
— Ноя…
— Войдите в мой будуар и оставьте дверь приотворенной, чтобы лучше слышать.
— Ваше величество…
— Идите скорее, вот кардинал.
Она толкнула г-на де Шарни в указанную ею комнату, прикрыла дверь, как нужно, и велела просить кардинала.
Господин де Роган показался на пороге комнаты. Он был великолепен в своем священническом облачении. За ним, на некотором расстоянии, стояла его многочисленная свита в не менее великолепных одеяниях.
Среди этих склонившихся в поклоне людей можно было заметить Бёмера и Боссанжа, чувствовавших себя несколько неловко в парадных платьях.
Королева пошла навстречу кардиналу с подобием улыбки, которая быстро исчезла с ее уст.
Луи де Роган был серьезен, даже печален. Это было спокойствие мужественного человека, идущего в бой, неуловимая угроза пастыря, которому быть может, придется прощать чужой грех.
Королева указала на табурет; кардинал остался стоять.
— Ваше величество, — сказал он, поклонившись королеве с заметной дрожью, — мне надо было поговорить с вами о многих важных вещах, но вы задались целью избегать моего присутствия.
— Я?! — сказала королева. — Я не только не избегаю вас, но только что собиралась послать за вами.
Кардинал бросил взгляд на дверь в будуар.
— Одни ли мы с вашим величеством? — тихо спросил он. — Имею ли я право говорить свободно?
— Совершенно свободно, господин кардинал, не стесняйтесь, мы одни.
Она произнесла это твердым голосом, желая, чтобы эти слова были расслышаны Шарни, спрятанным в соседней комнате. Она наслаждалась и гордилась своею смелостью и радовалась, что после первых же слов ее разговора с кардиналом у внимательно слушавшего Шарни должна явиться полная уверенность в ее невиновности.
Кардинал решился. Он придвинул свой табурет к креслу королевы, чтобы находиться возможно дальше от двустворчатой двери.
— Сколько предосторожностей! — сказала королева, притворяясь веселой.
— Дело в том… — начал кардинал.
— В чем? — спросила королева.
— Король не придет? — спросил г-н де Роган.
— Не бойтесь ни короля, ни кого другого.
— О, я боюсь вас, — сказал кардинал взволнованно.
— Тем более нет оснований опасаться: я не особенно страшна вам. Скажите все в немногих словах, громко и понятно; я люблю откровенность, и если вы будете меня щадить, то я подумаю, что вы непорядочный человек. О, без жестов, пожалуйста… Мне сказали, что вы имеете что-то против меня? Говорите, я люблю войну: во мне течет кровь, не знающая страха. В вас также, я это знаю. В чем вы хотите меня упрекнуть?
Кардинал вздохнул и встал, точно желая полнее вдохнуть воздух этой комнаты. Затем, совладав со своим волнением, он заговорил.
XX
ОБЪЯСНЕНИЕ
Мы сказали, что наконец королева и кардинал встретились лицом к лицу. Из будуара Шарни мог слышать малейшее слово их разговора, и столь нетерпеливо ожидаемое обеими сторонами объяснение должно было состояться.
— Ваше величество, — с поклоном сказал кардинал, — вы знаете, что происходит вокруг нашего ожерелья?
— Нет, сударь, не знаю и очень рада буду узнать это от вас.
— Почему ваше величество столько времени вынуждаете меня общаться с вами только через посланников? Почему, если вы имеете причину меня ненавидеть, вы не выскажете мне ее и не объясните сами?
— Я не знаю, что вы хотите сказать, господин кардинал, и у меня нет никакой причины ненавидеть вас… Но мне кажется, это не относится к сути нашего разговора. Соблаговолите дать мне какие-нибудь достоверные сведения об этом злосчастном ожерелье и прежде всего скажите, где госпожа де Ламотт.
— Я хотел об этом спросить ваше величество.
— Извините, но если кто-либо может знать, где находится госпожа де Ламотт, то это, по-моему, только вы.
— Я, ваше величество? На каком основании?
— О, я здесь не для того, чтобы исповедовать вас, господин кардинал; мне надо было поговорить с госпожой де Ламотт, я посылала раз десять на дом к ней — она не дает никакого ответа. Сознайтесь, что это исчезновение очень странно.
— Я тоже удивляюсь этому исчезновению, потому что просил госпожу де Ламотт приехать ко мне и не получил ответа, как и ваше величество.
— Так оставим графиню и будем говорить о нас.
— О нет, ваше величество, поговорим сначала о ней, потому что некоторые слова вашего величества поселили во мне мучительное подозрение: мне показалось, что ваше величество упрекали меня в ухаживаниях за графиней?
— Я еще ни в чем вас не упрекала, сударь, но потерпите.
— О ваше величество, дело в том, что подобное подозрение объяснило бы мне всю чувствительность вашей души… Хотя это и повергло бы меня в отчаяние, но я понял бы до сих пор необъяснимую суровость вашего обращения со мной.
— Тут мы перестаем понимать друг друга, — сказала королева, — ваши слова для меня непроницаемый мрак, а я у вас спрашиваю объяснения не для того, чтобы мы запутывались еще более. К делу! К делу!
— Ваше величество, — воскликнул кардинал, умоляюще складывая руки и приближаясь к королеве, — окажите мне милость, не уходите от этого разговора, еще два слова относительно того вопроса, которого мы сейчас коснулись, и мы поняли бы друг друга.
— Право, вы говорите на языке, мне совершенно незнакомом; вернемся к французскому, прошу вас. Где ожерелье, которое я возвратила ювелирам?
— Ожерелье, которое вы возвратили! — воскликнул г-н де Роган.
— Да, что вы с ним сделали?
— Я? Я не знаю, ваше величество.
— Постойте, дело совершенно просто: госпожа де Ламотт взяла это ожерелье, вернула его от моего имени; а ювелиры уверяют, что не получали его обратно. У меня в руках расписка, доказывающая противное; ювелиры говорят, что расписка подложна. Госпожа де Ламотт могла бы одним словом все объяснить… Найти ее нельзя, ну что же! Позвольте мне заменить догадками неясные факты. Госпожа де Ламотт хотела отдать ожерелье. А вы, со своей манией — рожденной, без сомнения, самыми добрыми чувствами, — заставить меня купить ожерелье, вы, после того как уже раз приносили его мне, предлагая заплатить за меня…
— Ваше величество отказались весьма сурово, — вздыхая, произнес кардинал.
— Так вот, вы, упорствуя в своей навязчивой идее — сделать меня обладательницей этого ожерелья, не возвратили его ювелирам, с тем чтобы вернуть его мне при удобном случае. Госпожа де Ламотт не устояла, хотя она и знала о том, что я не хочу этого, что я не могу заплатить, знала о моем непреклонном решении не брать ожерелья без денег; госпожа де Ламотт, из усердия, вступила в заговор с вами, а теперь боится моего гнева и не показывается. Верно это? Восстановила ли я истину во мраке? Скажите, что да. Позвольте упрекнуть вас за легкомыслие и ослушание моим твердо выраженным приказаниям; вы отделаетесь внушением, и все будет кончено. Я даже сделаю больше: я обещаю вам простить госпожу де Ламотт. Но, ради Бога, больше света, света, сударь! В настоящую минуту я не хочу, чтобы какая-либо тень падала на меня… Я не хочу этого, слышите вы?
Королева произнесла эти слова с такою живостью, так сильно их подчеркнула, что кардинал не мог и не посмел ее прервать, но как только она кончила, он заговорил, подавляя вздох:
— Ваше величество, я отвечу на все ваши предположения. Нет, я не остался при своей мысли возвратить вам ожерелье, потому что я был убежден, что оно уже в ваших руках. Нет, я не вступал ни в какой заговор с госпожой де Ламотт по поводу этого ожерелья. Нет, его точно так же нет у меня, как и у ювелиров, как нет его и у вас, по вашим словам.
— Но это невозможно! — воскликнула королева в изумлении. — Ожерелье не у вас?
— Нет, ваше величество.
— Вы не советовали госпоже де Ламотт временно исчезнуть?
— Нет, ваше величество.
— Вы ее не прячете?
— Нет, ваше величество.
— Вы не знаете, что с нею сталось?
— Не более, чем вы, ваше величество.
— Но в таком случае, как вы объясняете себе то, что происходит?
— Ваше величество, я должен сознаться, что не могу объяснить себе этого. К тому же, мне уже не в первый раз приходится жаловаться на то, что королева меня не понимает.
— Когда же это было, сударь? Я этого не помню.
— Будьте добры, ваше величество, — сказал кардинал, — мысленно перечитать мои письма.
— Ваши письма? — удивленно переспросила королева. — Вы мне писали, вы?
— Слишком редко, ваше величество, сравнительно со всем, что было у меня на сердце.
Королева встала.
— Мне кажется, — сказала она, — что мы оба ошибаемся; прекратим же скорее эту шутку. Что вы говорите о письмах? Какие это письма и что у вас на сердце или в сердце — я не помню уже, как вы только что выразились?
— Боже мой! Ваше величество, я, быть может, в своем увлечении дерзнул громко высказать тайну моей души.
— Какую тайну? В здравом ли вы уме, господин кардинал?
— Ваше величество!
— О, без уверток! Вы говорите как человек, желающий поставить мне ловушку или запутать меня перед свидетелями.
— Клянусь вам, ваше величество, что я ничего не сказал… Разве действительно кто-нибудь слушает нас?
— Нет, кардинал, тысячу раз нет, нет никого… Объяснитесь же, но до конца, и если вы в полном рассудке, то докажите это.
— О ваше величество, почему здесь нет госпожи де Ламотт? Она наш друг и помогла бы мне воскресить если не привязанность, то, по крайней мере, память вашего величества.
— Наш друг? Мою привязанность? Мою память? Я решительно ничего не понимаю.
— О ваше величество, умоляю вас, — сказал кардинал, возмущенный резким тоном королевы, — пощадите меня. Вы вольны не любить меня более, но не оскорбляйте меня.
— Ах, Боже мой! — воскликнула королева, бледнея. — Боже мой! Что говорит этот человек?
— Очень хорошо! — продолжал г-н де Роган, оживляясь по мере того, как гнев закипал в его груди. — Очень хорошо. Мне кажется, ваше величество, я был достаточно скромен и сдержан, чтобы вы не обращались так дурно со мной; впрочем, я могу упрекать вас только в легкомыслии. Я напрасно повторяюсь. Я должен был бы знать, что когда королева сказала: "Я не хочу больше" — это столь же властный закон, как когда женщина говорит: "Я хочу".
Королева гневно вскрикнула и схватила кардинала за кружевной манжет.
— Говорите скорее, сударь, — сказала она дрожащим голосом. — Я сказала: "Я не хочу больше", а раньше говорила: "Я хочу"! Кому я говорила одно, кому другое?
— Мне и то и другое.
— Вам?
— Забудьте, что вы сказали одно, но я не забуду, что вы сказали другое.
— Вы негодяй, господин де Роган, вы лжец!
— Я?
— Вы подлец, вы клевещете на женщину.
— Я?!
— Вы изменник; вы оскорбляете королеву.
— А вы женщина без сердца, королева без чести.
— Несчастный!
— Вы постепенно довели меня до того, что я безумно полюбил вас. Вы позволили мне лелеять надежды.
— Надежды! Боже мой! Или я сошла с ума, или это злодей!
— Разве я когда-нибудь посмел бы просить о ночных свиданиях, которые вы дарили мне?
Королева испустила яростный крик, вызвавший из будуара ответ в виде вздоха.
— Разве я смел бы, — продолжал г-н де Роган, — явиться один в версальский парк, если б вы не послали за мной госпожу де Ламотт?
— Боже мой!
— Разве я посмел бы украсть ключ от калитки у охотничьего домика?
— Боже мой!
— Разве я посмел бы просить вас принести вот эту розу? Обожаемая роза! Проклятая роза! Иссушенная, сожженная моими поцелуями!
— Боже мой!
— Разве я заставил вас вернуться на другой день и дать мне обе ваши руки, благоухание которых непрестанно сжигает мой мозг и сводит меня с ума? В этом ваш упрек справедлив.
— О, довольно, довольно!
— Наконец, разве я, в самой безумной гордыне, когда-либо посмел бы мечтать о той третьей ночи, под светлым небом, среди сладкой тиши и восторгов вероломной любви?
— Сударь! Сударь! — вскричала королева, отступая от кардинала, — вы богохульствуете!
— Боже мой, — произнес кардинал, поднимая глаза к небу, — ты знаешь, ради того, чтобы эта коварная женщина продолжала меня любить, я охотно отдал бы свое состояние, свою свободу, свою жизнь!
— Господин де Роган, если вы хотите сохранить все это, то должны сейчас же признаться, что ищете моей погибели, что вы выдумали все эти гадости, что вы не приходили в Версаль ночью…
— Приходил, — с достоинством ответил кардинал.
— Вы умрете, если будете продолжать такие речи.
— Роган не лжет. Я приходил.
— Господин де Роган, господин де Роган, именем Неба, скажите, что вы не видели меня в парке…
— Я умру, если надо, как вы грозили мне сейчас, но я видел только вас в версальском парке, куда меня приводила госпожа де Ламотт.
— Еще раз, — воскликнула смертельно бледная и дрожащая королева, — берете ли вы назад свои слова?
— Нет!
— Во второй раз обращаюсь к вам: скажите, что вы выдумали против меня эту низость.
— Нет!
— В последний раз, господин де Роган, сознайтесь, что вас могли обмануть самого, что все это клевета, сон, невозможное, не знаю что; но сознайтесь, что я невиновна, что я могу быть невиновной?
— Нет!
Королева грозно и торжественно выпрямилась.
— В таком случае, вы будете иметь дело с правосудием короля, так как вы отвергаете правосудие Божье.
Кардинал поклонился, не произнеся ни слова.
Королева так сильно позвонила, что несколько ее приближенных вошли разом.
— Пусть доложат его величеству, — сказала она, — что я прошу его сделать мне честь прийти сюда.
Офицер пошел исполнять это приказание. Кардинал, решившись на все, мужественно остался в углу комнаты.
Мария Антуанетта раз десять подходила к двери будуара, не входя туда, точно теряя рассудок, и каждый раз снова обретала его у этой двери.
Не прошло и десяти минут этого ужасного спектакля, как на пороге появился король, теребя рукою кружевное жабо.
В отдалении в группе придворных по-прежнему виднелись испуганные лица Бёмера и Боссанжа, предчувствовавших грозу.
XXI
АРЕСТ
Как только король показался в дверях, королева обратилась к нему с необычной поспешностью.
— Государь, — сказала она, — вот господин кардинал де Роган говорит о совершенно невероятном; соблаговолите просить его повторить сказанное.
При этих неожиданных словах, при этом внезапном обращении кардинал побледнел. Действительно, положение было до того странным, что прелат перестал что-либо понимать. Мог ли он, считавший себя любовником, повторить свои слова перед королем? Мог ли он, почтительный подданный, предъявить королю и мужу права, которые, как ему казалось, имел на королеву и на чужую жену?
Король обернулся к кардиналу, погруженному в размышления, и сказал:
— Это не по поводу ли известного ожерелья, сударь, вы хотите сообщить мне нечто невероятное, что я должен выслушать? Так говорите, я слушаю.
Господин де Роган тотчас же остановился на одном решении; из двух зол он выбрал меньшее; из двух нападений он подвергнется тому, которое было бы более почетно для короля и королевы; а если его неосторожно толкнут на другую опасность, что ж, он выйдет из нее, как мужественный человек и рыцарь.
— По поводу ожерелья, да, ваше величество, — прошептал он.
— Но, сударь, — сказал король, — вы, значит, купили ожерелье?
— Ваше величество…
— Да или нет?
Кардинал посмотрел на королеву и не ответил.
— Да или нет? — повторила она. — Правду, сударь, правду; у вас просят одной правды.
Господин де Роган отвернулся и ничего не ответил.
— Так как господин де Роган не хочет отвечать, то отвечайте вы, мадам, — сказал король, — вы должны знать что-нибудь обо всем этом. Купили вы это ожерелье, да или нет?
— Нет, — твердо ответила королева.
Господин де Роган вздрогнул.
— Это слово сказано королевой! — торжественным тоном сказал король. — Берегитесь, господин кардинал.
Презрительная улыбка мелькнула на губах г-на де Рогана.
— Вы ничего не говорите? — сказал король.
— В чем меня обвиняют, ваше величество?
— Ювелиры говорят, что продали ожерелье вам или королеве. Они показывают расписку ее величества.
— Расписка подложная, — сказала королева.
— Ювелиры, — продолжал король, — говорят, что они обеспечены вашим поручительством за королеву, господин кардинал.
— Я не отказываюсь платить, ваше величество, — сказал г-н де Роган. — Должно быть это правда, раз королева позволяет говорить это.
И второй взгляд, еще более презрительный, докончил его слова и мысль.
Королева вздрогнула. Это презрение кардинала не было для нее оскорблением, потому что она его не заслужила, но оно могло быть мщением честного человека, и ей стало страшно.
— Господин кардинал, — продолжал король, — все же к этому делу примешан один подложный документ, который бросил тень на подпись королевы Франции.
— А другой подложный документ, — воскликнула королева, — и он может быть вменен в вину дворянину — гласит, что ювелиры взяли ожерелье обратно.
— Королева, — возразил г-н де Роган тем же тоном, — вольна приписывать мне оба подлога; сделать один, сделать два, в чем разница?
Королева едва сдерживала свое негодование, король остановил ее движением руки.
— Берегитесь, — повторил он кардиналу, — вы отягощаете свое положение. Я вам говорю: оправдывайтесь! А вы берете на себя роль обвинителя.
Кардинал подумал с минуту и затем промолвил, точно изнемогая под бременем этой загадочной клеветы, запятнавшей его честь:
— Мне оправдываться? Это невозможно!
— Сударь, здесь находятся люди, уверяющие, что у них украли ожерелье; своим предложением заплатить за него вы признаете свою виновность.
— Кто этому поверит? — произнес кардинал с высокомерным пренебрежением.
— В таком случае, сударь, если вы думаете, что этому не поверят, то поверят, значит, тому…
И судорога гнева исказила обыкновенно спокойные черты короля.
— Ваше величество, мне ничего не известно о том, что говорят, — ответил кардинал, — мне ничего не известно о том, что произошло. Я могу утверждать одно: у меня не было ожерелья. Я могу утверждать одно: бриллианты находятся в руках лица, которое должно было бы назвать себя, но не желает, и мне приходится напомнить ему изречение из Священного Писания: "Зло обрушится на голову того, кто его совершил".
При этих словах королева сделала движение, собираясь взять короля под руку.
— Надо разрешить этот спор между вами и им, мадам, — сказал ей король. — В последний раз: ожерелье у вас?
— Нет! Клянусь честью моей матери, клянусь жизнью моего сына! — ответила королева.
Обрадованный этим заявлением король обернулся к кардиналу.
— В таком случае, — сказал он, — вопрос этот должен быть разрешен правосудием, сударь, если только вы не предпочтете прибегнуть к моему милосердию.
— Милосердие королей существует для виновных, государь, — ответил кардинал, — я предпочитаю людское правосудие.
— Вы не хотите ни в чем признаться?
— Мне нечего сказать.
— Но, позвольте, сударь, — воскликнула королева, — ведь ваше молчание затрагивает мою честь!
Кардинал молчал.
— Так я не буду молчать, — продолжала королева, — молчание кардинала жжет меня; оно говорит о великодушии, которого я не желаю. Знайте, государь, что преступление кардинала заключается не в продаже или краже ожерелья.
Господин де Роган поднял голову и побледнел.
— Что это значит? — с беспокойством спросил король.
— Ваше величество! — прошептал испуганно кардинал.
— О, никакие соображения, никакие опасения, никакая слабость не замкнут мне уста; здесь в моем сердце, причины, которые заставили бы меня кричать о моей невиновности на городской площади.
— О вашей невиновности! — воскликнул король. — Да у кого, мадам, хватило бы смелости или подлости заставить ваше величество произнести это слово.
— Умоляю вас, ваше величество… — начал кардинал.
— А, вы начинаете трепетать. Так я угадала верно: ваши заговоры любят мрак! Ко мне, дневной свет! Государь, прикажите господину кардиналу повторить вам то, что он только сейчас говорил мне здесь, на этом самом месте!
— Ваше величество! Ваше величество! — сказал г-н де Роган, — берегитесь: вы преступаете границы!
— Как? — высокомерно спросил король. — Кто это так говорит с королевой? Надеюсь, не я?
— Вот именно, государь, — сказала Мария Антуанетта, — господин кардинал говорит так с королевой, потому что утверждает, будто имеет на это право.
— Вы, сударь? — прошептал король, мертвенно побледнев.
— Он! — с презрением воскликнула королева. — Он!
— У господина кардинала есть доказательства? — спросил король, делая шаг к принцу.
— У господина де Рогана есть письма, по его словам! — сказала королева.
— Покажите их, сударь! — настаивал король.
— Письма! — гневно воскликнула королева. — Предъявите письма!
Кардинал провел рукою по лбу, покрытому холодным потом, казалось, задавая Господу вопрос, как мог тот создать в человеческом существе столько отваги и коварства. Но он продолжал молчать.
— О, это не все, — продолжала королева, разгорячаясь все более при виде его великодушия, — господин кардинал добился свиданий.
— Ваше величество, сжальтесь… — сказал король.
— Стыдитесь! — вставил кардинал.
— Ну, сударь, — продолжала королева, — если вы не последний из людей, если для вас есть что-нибудь святое на этом свете, предъявите их, ваши доказательства.
Господин де Роган медленно поднял голову и отвечал:
— Нет, ваше величество, у меня их нет.
— Вам не удастся прибавить это преступление к другим, — продолжала королева, — не удастся покрыть мое имя все большим позором. У вас есть помощница, сообщница, свидетельница во всем этом деле: назовите ее.
— Кто же это? — спросил король.
— Госпожа де Ламотт, государь, — сказала королева.
— А, — сказал король, торжествуя при виде того, что наконец оправдались его предубеждения против Жанны, — вот оно что! Так пусть пошлют за этой женщиной, допросят ее!
— Как бы не так! — воскликнула королева. — Она исчезла. Спросите у этого господина, что он с ней сделал. Для него было слишком важно, чтобы она не была замешана в этом деле.
— Ее заставили исчезнуть другие, — возразил кардинал, — кому это было гораздо важнее, чем мне. Вот почему ее и не найдут.
— Но, сударь, раз вы невиновны, — гневно сказала королева, — помогите же нам найти виновных.
Однако кардинал де Роган, кинув на нее последний взгляд, повернулся к ней спиною, скрестив руки.
— Сударь, — сказал оскорбленный король, — вы отправитесь в Бастилию.
Кардинал поклонился и отвечал спокойным голосом:
— В таком одеянии? В кардинальском облачении? На глазах всего двора? Соблаговолите рассудить, ваше величество, это огромный скандал. И тем тяжелее будет он для той особы, на которой отзовется.
— Я так хочу, — сказал взволнованно король.
— Вы преждевременно и несправедливо причиняете горе высшему духовному лицу, ваше величество; кара до осуждения — это незаконно.
— Но это будет так, — ответил король, открывая дверь, и стал искать глазами, кому передать свое приказание.
Господин де Бретейль был тут; его жадный взор угадал по возбужденному состоянию королевы, по волнению короля, по виду кардинала, что враг уничтожен.
Не успел король тихо переговорить с ним, как хранитель печатей, присвоив себе обязанности начальника караула, закричал звонко, огласив все галереи:
— Арестовать господина кардинала!
Господин де Роган вздрогнул. Перешептывание, которое он слышал под сводами, волнение придворных, немедленное появление стражи — все придавало этой сцене характер зловещего предзнаменования.
Кардинал прошел мимо королевы, не поклонившись ей, отчего у гордой принцессы закипела вся кровь. Он низко склонился перед королем и, проходя мимо г-на де Бретейля, взглянул на него с такой искусно подчеркнутой жалостью, что барон должен был считать свою месть неполной.
Лейтенант гвардии робко приблизился, точно спрашивая у самого кардинала подтверждение только что услышанного им приказа.
— Да, сударь, — сказал ему г-н де Роган, — да, это я арестован.
— Вы отведете господина де Рогана в его покои, где он будет ждать решения, которое я приму во время мессы, — сказал король среди мертвой тишины.
Король остался с королевой наедине при открытых дверях, пока кардинал медленно удалялся по галерее, предшествуемый караульным офицером со шляпой в руке.
— Мадам, — сказал, задыхаясь, король, который до сих пор едва сдерживался, — вы сознаете, что это кончится публичным судебным разбирательством, то есть скандалом, который лишит чести виновных?
— Благодарю вас, — горячо сказала королева, пожимая руки короля, — вы избрали единственное средство, которое может оправдать меня.
— Вы меня благодарите?
— От всей души. Вы поступили как король, я — как королева! Верьте, что это так!
— Хорошо, — ответил король в порыве живейшей радости, — наконец-то мы справимся со всеми этими низостями. Если змея будет раздавлена вами и мною раз навсегда, то мы, надеюсь, заживем спокойно.
Он поцеловал королеву в лоб и ушел к себе.
Между тем в конце галереи г-н де Роган увидел Бёмера и Боссанжа, почти потерявших сознание и поддерживавших друг друга.
Далее, через несколько шагов, кардинал заметил своего скорохода, который, пораженный этим несчастьем, ловил взгляд хозяина.
— Сударь, — сказал кардинал сопровождавшему его офицеру, — многие будут тревожиться, если я проведу здесь целый день… Нельзя ли мне дать знать домой, что я арестован?
— О, монсеньер, лишь бы никто вас не увидел, — отвечал молодой офицер.
Кардинал поблагодарил; обратившись по-немецки к своему скороходу, он вырвал листок из требника и набросил несколько слов. И за спиной офицера, который зорко следил, чтобы не быть застигнутым врасплох, он свернул листок в трубочку и уронил его на пол.
— Я готов следовать за вами, сударь, — сказал он офицеру.
И оба они удалились.
Скороход кинулся на эту бумажку, как коршун на добычу, выбежал из дворца и, вскочив на лошадь, поскакал в Париж.
Кардинал мог видеть, как он мчался по полю, из окна лестницы, по которой спускался со своим провожатым.
— Она губит меня, — прошептал он, — а я ее спасаю! Я поступаю так ради вас, мой король; я поступаю так во имя твое, Боже мой, повелевающий прощать обиды; во имя твое я прощаю другим… Прости и мне!
Назад: XI ЖЕНЩИНА И ДЕМОН
Дальше: XXII ПРОТОКОЛЫ
