Та пятница в середине месяца показалась Тодду самой длинной в жизни. Он сидел на уроках, тянувшихся бесконечно долго, и ничего не замечал вокруг в ожидании последних пяти минут, когда учитель должен вручать промежуточные табели двоечникам по своему предмету. Видя, как Сторрман приближается к парте со стопкой табелей в руках, Тодд замирал от страха, а когда учитель проходил мимо, едва не терял сознание от волнения и был близок к истерике.

Хуже всего вышло на алгебре. Сторрман подошел к его парте… чуть помедлил… а когда Тодд уже решил, что он двинется дальше, положил ему табель на парту лицом вниз. Тодд, ничего не чувствуя, бесстрастно посмотрел на листок бумаги. Все кончено, подумал он. Подача, удар, очко, партия. Если, конечно, Дюссандер ничего не придумает. Но это вряд ли.

Он безучастно перевернул табель лицом вверх, собираясь посмотреть, сколько баллов ему не хватило до тройки. Наверняка самой малости, но разве Железного Сторрмана этим проймешь! Табель оказался пустым – в графе «Баллы» и «Оценка» ничего не было. И только внизу в разделе «Примечание» от руки написано: «Я очень рад, что могу не вручать тебе настоящий! Так держать! Сторрман».

Перед глазами все поплыло, в голове громко зашипело, будто надували гелием воздушный шар. Тодд ухватился руками за края парты и чудовищным усилием воли овладел собой. Постепенно пелена перед глазами спала, и теперь он боролся с неимоверным желанием броситься за учителем и выколоть ему глаза остро отточенным карандашом, который вертел в руках. Одна-

ко его лицо оставалось бесстрастным, и только легкий тик века выдавал бушевавшие в душе страсти.

Через пятнадцать минут учеников распустили на выходные, и Тодд медленно побрел к велосипедной стоянке, сунув руки в карманы и зажав учебники правым локтем. Уложив книги в багажную корзину велосипеда, он отстегнул цепь с замком и покатил в сторону дома Дюссандера.

Сегодня, повторял он. Сегодня твой последний день, старик.

– Итак, – произнес Дюссандер, наливая себе виски, когда Тодд вошел на кухню, – подсудимый возвращается из зала суда. И какой вынесли вердикт? Виновен? – На нем были халат и пара ворсистых шерстяных носков, почти закрывавших голени.

Тодд мысленно отметил, что в таких носках легко поскользнуться, и бросил взгляд на бутылку в руках Дюссандера. Виски в ней оставалось всего чуть-чуть.

– Двоек нет, единиц нет, никакого табеля тоже нет, – ответил он. – В июне придется снова подчистить кое-какие оценки за год, чтобы не оказалось троек. Но в этой четверти, если продолжать в том же духе, будут одни пятерки и четверки.

– Ты продолжишь, не сомневайся! – заверил Дюссандер. – Мы за этим проследим. – Он сделал глоток и плеснул в чашку еще виски. – Это надо отметить! – Он говорил, чуть растягивая слова. Тодд уже достаточно хорошо знал старика, чтобы понимать – тот был здорово пьян. Да, сегодня! Он должен умереть сегодня!

Однако надо сохранять спокойствие.

– Еще чего! – произнес он.

– Боюсь, посыльный с белугой и трюфелями опаздывает, – продолжил Дюссандер, не обращая внимания на подростка. – В наши дни ни на кого нельзя положиться. А пока мы ждем, не подкрепиться ли галетами с плавленым сыром?

– Ладно, – согласился Тодд. – Без разницы.

Дюссандер поднялся и двинулся к холодильнику. По дороге старик пошатнулся и, ударившись коленом о ножку стола, поморщился от боли. Он достал сыр, взял из буфета нож, тарелку и вытащил из хлебницы пачку галет.

– Все тщательно обработано синильной кислотой, – сообщил старик Тодду, раскладывая сыр и галеты на столе.

Дюссандер улыбнулся, и Тодд заметил, что он опять забыл вставить челюсть. Тем не менее мальчик улыбнулся в ответ.

– Что-то ты сегодня больно тихий! – воскликнул Дюссандер. – Я-то думал, ты будешь скакать от радости. – Он вылил в кружку остатки виски из бутылки, отпил и причмокнул от удовольствия.

– Наверное, еще не до конца осознал, – ответил Тодд и откусил кусок галеты. Он давно перестал бояться перекусывать у Дюссандера. Старик верил, что у друга Тодда хранится письмо, которого на самом деле, конечно, не было. У Тодда были друзья, но никому из них он настолько не доверял. Дюссандер, возможно, об этом догадывался, но вряд ли мог пойти на такой риск, как убийство.

– Так о чем мы поговорим? – поинтересовался Дюссандер, допивая виски. – Сегодня мы устроим выходной – я освобождаю тебя от занятий. Как тебе это? А?

Когда он пил, акцент, сильно раздражавший Тодда, становился особенно заметным. Но сегодня он его словно не замечал. Сегодня его ничего не бесило, и он был совершенно спокоен. Тодд взглянул на свои руки – им предстояло толкнуть старика, а они выглядели как обычно. Не дрожали и не потели.

– Мне все равно, – сказал он. – О чем хотите.

– Может, рассказать об этом мыле, которое мы варили? О гомосексуальных экспериментах? Или о том, как мне удалось бежать из Берлина, когда я по глупости туда вернулся? Меня ведь едва не поймали. – Он провел по шее пальцем, как бритвой, и засмеялся.

– О чем хотите, – снова повторил Тодд. – Мне правда без разницы. – Он молча наблюдал за Дюссандером – тот, убедившись, что в бутылке пусто, выбросил ее в ведро для мусора.

– Ты, похоже, не в настроении, так что об этом я рассказывать не буду. – Старик нерешительно постоял возле ведра и направился к двери в подвал. Шерстяные носки шаркали по неровному линолеуму. – Лучше я тебе расскажу историю про испуганного старика. – Дюссандер повернулся спиной и открыл дверь в подвал. Тодд тихо поднялся. – Он боялся одного ма-

ленького мальчика, который был в некотором роде его другом. Умного мальчика. Мама называла его способным учеником, и старик имел возможность убедиться в ее правоте… хотя и не в том смысле, который она вкладывала в эти слова.

Нащупав на стене старомодный выключатель, Дюссандер пытался включить свет непослушными пальцами. Тодд неслышно подбирался сзади. Он знал, куда наступать, чтобы пол не скрипнул: он ориентировался на этой кухне даже лучше, чем дома.

– Поначалу мальчик не был другом старика, – задумчиво продолжал Дюссандер. Ему удалось наконец включить свет, и он, пошатнувшись, с трудом спустился на одну ступеньку. – Скорее даже наоборот. Но потом… он стал к нему относиться лучше, хотя неприязнь еще осталась. – Он разглядывал полку, ухватившись за поручень.

Тодд уже стоял сзади и хладнокровно прикидывал, с какой силой толкнуть старика, чтобы тот не удержался и полетел вниз. Он решил дождаться, когда Дюссандер потянется к полке.

– Отчасти мнение старика изменилось благодаря чувству равенства, – продолжал говорить Дюссандер. – Дело в том, что и мальчик, и старик оказались в одинаковом положении: каждый из них знал нечто, что другому хотелось сохранить в тайне. А потом… потом старик понял, что положение изменилось. Да! Он уже не был так уверен в своей безопасности, поскольку от безысходности или по здравом размышлении мальчик мог решиться на отчаянный шаг. И в одну из долгих бессонных ночей старик придумал, как ему себя обезопасить.

Дюссандер убрал руку с поручня и наклонился вперед к полке, но Тодд не шевельнулся, чувствуя, как ледяное спокойствие уступает место растерянности и злости. Старик ухватил новую бутылку, и Тодд вдруг с раздражением подумал, какой омерзительный запах исходит из подвала. Оттуда тянуло мертвечиной.

– И тогда старик вылез из постели. Что в его возрасте сон? Чепуха! Он сел за стол, размышляя, как ловко сумел превратить парнишку в своего соучастника и какие невероятные усилия тому пришлось приложить, чтобы исправить оценки. А теперь, когда с учебой все наладилось и опасность миновала, старик

больше стал не нужен, с его смертью мальчик обрел бы свободу. Он повернулся, держа бутылку с виски за горлышко. – Я слышал, как ты поднялся со стула, – почти ласково произнес он. – Ты еще не умеешь двигаться бесшумно. Во всяком случае, пока.

Тодд промолчал.

– Так вот! – продолжил Дюссандер, плотно закрывая за собой дверь в подвал и возвращаясь на кухню. – Старик все записал. От начала до конца! Когда он закончил, уже почти рассвело и пальцы ныли от боли из-за проклятого артрита. Но на душе у него впервые стало спокойно. Он больше не боялся! Он снова лег в постель и проспал до обеда. Даже дольше, и чуть не пропустил свой любимый сериал «Главный госпиталь».

Дюссандер уселся в кресло-качалку, достал старый перочинный нож с потертой ручкой из слоновой кости и принялся неторопливо счищать защитную пленку с винтовой пробки бутылки. Наконец он продолжил:

– На следующий день старик надел лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Там он поговорил со служащим и арендовал индивидуальную банковскую ячейку. Служащий сказал, что ячейка запирается на два замка: ключ от одного вручат старику, а от второго останется в банке. Чтобы открыть ячейку, потребуются оба ключа. Причем одним может воспользоваться только сам старик, если, конечно, не оформит на кого-нибудь нотариальную доверенность. Однако есть одно исключение. – Дюссандер беззубо улыбнулся, глядя на бледное как мел лицо Тодда Боудена. – Ячейка может быть вскрыта в отсутствие владельца в случае его смерти, – пояснил Дюссандер и, продолжая улыбаться, убрал нож в карман халата, отвинтил крышку и налил себе новую порцию виски.

– И что? – хрипло спросил Тодд.

– Ячейка вскрывается в присутствии банковского служащего и представителя налоговой службы, и все, что в ячейке, описывается. В ней не будет ценностей, но зато там найдут двенадцать написанных от руки страниц. Налогами этот документ облагаться не будет, но его содержание вызовет исключительный интерес.

Тодд, судорожно сцепив пальцы, сжал их так сильно, что костяшки побелели.

– Это… невозможно! – срывающимся голосом произнес он. Он не мог прийти в себя от потрясения. Это было примерно так же, как если бы на его глазах человек разгуливал по потолку. – Ты… ты не можешь так поступить!

– Я это сделал, мой мальчик, – с участием произнес Дюссандер.

– Но я… ты… – В голосе мальчика зазвучали истерические нотки. – Ты же старый! Ты что – не понимаешь? Ты же можешь умереть! Ты же можешь умереть сам!

Дюссандер поднялся, подошел к буфету и достал маленький стаканчик. Когда-то в нем продавалось детское желе, и на рисунках вдоль ободка Тодд узнал знакомые персонажи из мультфильма «Флинтстоуны»: Фреда и Вилму, Барни и Бетти Раббл, Пебблс и Бамм-Бамма. Он вырос с этими мультяшными героями. Дюссандер неторопливо протер стаканчик кухонным полотенцем, поставил перед мальчиком и плеснул чуть-чуть виски.

– А это еще зачем? – не понял Тодд. – Я не пью! Пьют только пьяницы вроде тебя!

– Возьми! Сегодня особый случай, так что можно выпить!

Тодд долго на него смотрел, а потом взял стаканчик. Дюссандер нарочито громко чокнулся с ним чашкой.

– Я знаю, за что мы выпьем! За долгую жизнь – твою и мою! – Он залпом проглотил виски и принялся раскачиваться в кресле, шлепая задниками тапок о пол. Никогда прежде старик до такой степени не напоминал одетого в халат зловещего грифа-падальщика.

– Я тебе ненавижу! – прошептал Тодд, и Дюссандер разразился диким хохотом. Он никак не мог остановиться, и смех перешел в кашель: лицо побагровело, на нем выступила испарина. Перепуганный Тодд вскочил со стула и начал стучать старика по спине, пока тот наконец не пришел в себя.

– Danke schön, – поблагодарил он. – Выпей, не пожалеешь!

Тодд послушно сделал глоток, и жидкость, похожая на противную микстуру от простуды, обожгла горло.

– Даже не представляю, как ты пьешь эту гадость целыми днями, – сказал он, ставя стакан на стол и поеживаясь. – Нужно бросать пить. И курить тоже.

– Очень трогательно, что ты заботишься о моем здоровье, – ответил Дюссандер и вытащил пачку сигарет из того же кармана, куда сунул перочинный нож. – И я так же сильно беспокоюсь о твоем благополучии. Почти каждый день в газетах пишут, как на оживленном перекрестке велосипедиста насмерть сбила машина. Тебе нужно ходить пешком или ездить, как я, на автобусе.

– Засунь себе свои советы знаешь куда? – взорвался Тодд.

– Мой милый мальчик, мы туда отправимся вместе, – заверил Дюссандер, наливая себе еще виски и снова начиная смеяться.

Примерно неделю спустя Тодд сидел в заброшенном железнодорожном депо и швырял галькой по старым, изъеденным временем шпалам.

А почему бы мне все равно его не убить?

Если рассуждать логически, то особых причин, препятствующих этому, Тодд не видел, а он был очень рассудительным мальчиком. Рано или поздно Дюссандер все равно умрет, а учитывая его вредные привычки, ждать слишком долго не придется. И тогда все выплывет наружу, причем не важно, убьет его Тодд, или он умрет сам от сердечного приступа, например, принимая ванну. Но по крайней мере Тодд не лишит себя удовольствия лично свернуть этому упырю шею.

«Рано или поздно» звучало очень неконкретно.

Может, он отбросит коньки и не так скоро, подумал Тодд. Даже с выпивкой и сигаретами старик протянул вон сколько лет… Кто знает, может, ему отпущен долгий век.

Откуда-то снизу вдруг послышался храп.

Тодд испуганно вскочил, выпустив из рук камушки. Храп повторился.

Он уже собрался пуститься наутек, но никаких звуков больше не последовало. Примерно за девятьсот ярдов от тупика с за-

брошенными строениями, заборами, полусгнившими вагонами и кучами мусора пролегала широкая эстакада в восемь полос. Мчавшиеся по ней машины были похожи на экзотических жуков в сверкавших на солнце панцирях. Там машины, а здесь только Тодд, птицы и еще… тот, кто храпит.

Мальчик осторожно встал на четвереньки и заглянул под платформу перрона. Там среди пожелтевших сорняков, пустых банок и грязных бутылок валялся пьяница. Его возраст не поддавался определению: по мнению Тодда, ему могло быть от тридцати до нескольких сот лет. На нем были майка со следами высохшей рвоты, явно великоватые зеленые штаны и грубые серые ботинки с трещинами, зиявшими, как открытый в крике рот. Тодд уловил запах, похожий на тот, что стоял в подвале у старика.

Налитые кровью глаза медленно открылись и тупо уставились на Тодда. Он мгновенно вспомнил о швейцарском перочинном ноже в кармане. Тодд купил его почти год назад в магазине спортивных товаров на Ренолдо-Бич. В ушах зазвучали слова продавца: Лучше, чем этот, ножей не бывает, сынок. Когда-нибудь он наверняка спасет тебе жизнь. Мы продаем их полторы тысячи в год.

Полторы тысячи в год!

Он сунул руку в карман и нащупал нож. Перед глазами возник Дюссандер, методично соскабливавший защитную пленку с пробки, и Тодд неожиданно ощутил эрекцию.

Его прошиб холодный пот.

Пьянчужка провел рукой по треснутым губам и облизнул их желтым от никотина языком.

– Мелочью не богат, парень?

Тодд молча смотрел на него.

– Мне надо в Лос-Анджелес. Не хватает на автобусный билет. У меня там встреча. Насчет работы. Ты – хороший мальчик. Наверняка у тебя есть монетка, может, даже целый четвертак.

Да, сэр, таким ножом можно запросто почистить окуня… да что там окуня – даже крупного марлина, если понадобится. Мы продаем их по полторы тысячи в год. Они есть в каждом магазине спортивных товаров, и, если кому-то придет в голову очис-

тить мир от грязного, вонючего старого пьяницы, НИКТО и НИКОГДА не сможет отследить по нему владельца.

Пьянчужка вдруг понизил голос и перешел на шепот:

– За доллар я могу сделать тебе такой минет, что и не передать. У тебя глаза вылезут от восторга… ты…

Тодд вытащил руку с мелочью. Он и сам не знал, сколько там денег. Оказалось, два четвертака, две монеты по пять центов и несколько одноцентовиков. Швырнув их пьянице, Тодд убежал.