ГЛАВА 5

В четыре часа утра движение на дорогах почти совсем замирало, и свет фар редких встречных машин тихонько шевелил тонкие волоски на ушах Вехса. Это был очень приятный звук, совершенно отличный от рева двигателей и тоненького — спасибо Доплеру — воя покрышек по асфальту.

Продолжая вести машину одной рукой, он съел одну из плиток «Хершис». Шелковистый вкус тающего во рту шоколада напомнил ему мелодии Анжело Бадаламенти, а музыка, в свою очередь, вызвала в памяти восковые лепестки пурпурного аронника, имеющие форму сердца. Возникший перед глазами образ тропического растения неожиданно заставил Вехса ощутить на языке прохладный вкус хрустящих корнишонов, который на несколько секунд полностью перебил съеденный шоколад.

Прислушиваясь к негромкому бормотанию надвигающегося света и наслаждаясь свободными ассоциациями, которые возбуждали в нем память о недавнем чувственном опыте, Вехс ощущал себя совершенно счастливым. Он на самом деле воспринимал жизнь гораздо сильнее и глубже, чем все остальные. Он — единственный в своем роде. Его разум свободен от глупостей и фальшивых эмоций, он способен понимать многое из того, что недоступно другим. Он воспринимает истинную природу вещей такой, какова она есть; представляет себе, в чем состоит смысл бытия и видит истину, сокрытую Большой Ложью. Благодаря этим своим качествам, Вехс свободен, а свобода, в свою очередь, дарит ему счастье.

Истинная природа мира — это ощущения. Мы все блуждаем в океане сенсорных раздражителей; со всех сторон нас окружают движение, цвет, текстура, форма, тепло, холод, естественные симфонии звуков, бесчисленные оттенки разнообразнейших запахов и вкусовых ощущений, перечислить которые не в силах ни один человек. Все живое когда-нибудь умирает, и только ощущения вечны. Исчезают под песком великие города, ржавчина гложет металл, ветер точит скалу. За миллиарды лет изменяют свои очертания континенты, пропадают бесследно целые горные системы и пересыхают океаны. Сама планета может испариться, когда солнце взорвется в ослепительной вспышке, но даже в пустоте открытого космоса, даже в безвоздушных пространствах между планетными системами, являющихся непреодолимым препятствием для звука, будут всегда существовать свет и тьма, холод, движение и форма — постоянные декорации жуткой панорамы вечности.

Единственный смысл существования заключается в том, чтобы открыть себя для ощущений и чувств, беспрепятственно утоляя любой сенсорный голод, который только появится. Крейбенст Вехс лучше других знал, что таких категорий, как хорошее или плохое ощущение, не существует; ощущение либо есть, либо его нет, и оттого любой чувственный опыт следует рассматривать как дар. Хорошее и плохое — это всего лишь человеческие оценки того или иного нейтрального раздражителя, и потому все накопленные людьми ценности, как позитивные, так и отрицательные, столь же недолговечны — и столь же бессмысленны, — как и сами человеческие существа. Сам Вехс давно научился наслаждаться терпкой горечью полыни точно так же, как и сладостью спелого плода, и если он иногда жует аспирин, то вовсе не для того, чтобы избавиться от головной боли, а чтобы оживить в памяти несравненный вкус лекарственного препарата. Он не боится порезаться, потому что боль доставляет ему радость, и он приветствует ее, ибо для него она просто иная форма наслаждения. Даже вкус собственной крови всегда интриговал Вехса.

Нет, мистер Вехс доподлинно не знает, существует ли в природе такая особая нематериальная субстанция как бессмертная душа, однако он непоколебимо уверен в одном: если душа существует, то мы не рождаемся с нею подобно тому, как являемся на свет с ушами или глазами. По его просвещенному мнению, душа — если она есть вырастает в наших телах точно так же, как понемногу растут коралловые рифы, складываясь из миллионов и миллиардов известковых скелетиков морских полипов. Мы сами выращиваем в себе риф души, но его основой служат не трупы микроскопических животных, а все те ощущения, которые мы испытываем в течение всей жизни. Лично Вехс считал, что если кому-то хочется обладать могущественной и грозной душой — или какой-либо душой вообще, — то этот человек ни в коем случае не должен отворачиваться ни от каких переживаний или ощущений. Даже наоборот, этому человеку необходимо с головой уйти в бездонный океан сенсорных стимулов (А что такое наш мир, если не гигантский котел, в котором бурлят самые разные возможности и ощущения?) и черпать из него чувственный опыт, черпать все подряд, не пытаясь оценивать, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет — черпать без страха и с полной самоотдачей. И если его, Вехса, умопостроения верны, то он взрастил в себе самую совершенную, самую сложную — если не сказать затейливую — и самую значительную душу, из всех существующих на данном этапе бытия.

Большая Ложь, по его понятиям, заключается в утверждении, что такие вещи как «любовь», «вина» и «ненависть» существуют в действительности. Но если посадить мистера Вехса в одну комнату с каким-нибудь священником и показать им карандаш, то оба они совершенно одинаково опишут его размер, форму и цвет. Если завязать им глаза и поднести к носу корицу, оба они опознают ее по запаху. А стоит показать им мать, обнимающую свое дитя, и священник узрит перед собой любовь, в то время как для Вехса это будет просто женщина, которая наслаждается ощущениями, подаренными ей присутствием ребенка — запахом его маленького тельца, гладкостью шелковистой розовой кожи, бесспорной миловидностью округлого невинного личика, музыкальностью его смеха и другими. При этом он уверен, что наиболее глубокое удовлетворение принесут женщине очевидная беспомощность крошечного существа и его полная зависимость от нее.

Главным недостатком человека является наличие разума, который заставляет большинство индивидуумов считать себя чем-то большим, чем они есть на самом деле. По мнению Вехса, все мужчины и все женщины по природе своей просто животные, правда, довольно сообразительные, этого у них не отнимешь, но все-таки животные. А еще — и это будет гораздо точнее — их можно сравнить с рептилиями, которые произошли от перворыбы с ногами вместо плавников, догадавшейся выползти на берег силурийского океана. Вехс знает, что люди сформировались благодаря сенсорным раздражителям, которые до сих пор управляют их поведением, однако признать примат физических ощущений над чувствами и разумом они не способны. Рептильное сознание, которое время от времени просыпается в людях, пугает их, ибо оно алчет, стремится к тому, что ближе его природе, и человек пытается обуздать свои инстинкты при помощи лживых условностей, к коим как раз и относятся любовь, вина, ненависть, мужество, верность и честь.

Такова философская концепция мистера Крейбенста Вехса. И, исходя из нее, он слился со своей первобытной природой, которая стремится только к одному — познать небывалые и самые сильные ощущения. Подобную философию отличают бесконечная функциональность и рационализм, а главное — она не требует от своего адепта ни поддержки системы черно-белых ценностей, которой так привержены последователи всевозможных религий, ни принятия в качестве модели поведения противоречивой ситуационной этики, в высшей степени характерной как для современных атеистов, так и для тех, чьей религией стала политика.

Жизнь существует. Вехс живет. Вот как можно кратко сформулировать все его умопостроения.

Продолжая двигаться дальше на север по шоссе 101, Вехс прикончил и вторую плитку шоколада, размышляя о том, много ли сходства у тающего во рту лакомства и сворачивающейся крови. Он неоднократно задумывался об этом и раньше, но теперь эта мысль снова навестила его.

Он припомнил покойную тишину кровавой лужи, которая успела собраться в душевой кабинке под телом миссис Темплтон, прежде чем он нарушил это безмятежное спокойствие, пустив холодную воду.

Воспоминание о том, с каким гулом упали первые крупные капли воды заставило его представить прохладу дождя, что копился в кучевых облаках на севере, но никак не мог пролиться на землю.

Потом он увидел неяркую молнию, промелькнувшую на антрацитовом фоне грозовых туч, и почувствовал ее вкус — свежий вкус озона.

Гром, мягко раскатившийся над шоссе, тоже вызвал в его мозгу свою особую ассоциацию — глаза японца Фудзи за мгновение до выстрела, открывающиеся все шире, шире и шире.

Даже в безвоздушной мертвой пустоте между галактиками существуют свет и тьма, форма и цвет, движение и боль…

Шоссе пошло в гору, и деревья подступили к самым обочинам. На повороте фары «хонды» скользнули по склонам близких холмов, и Кот успела разобрать, что они густо поросли неохватными соснами и елями. Вскоре должны были начаться рощи калифорнийского мамонтового дерева.

Она гнала машину, не снимая ноги с педали акселератора. На памяти Кот это был, пожалуй, единственный случай, когда она позволила себе превысить установленный предел скорости. Ни разу ее не привлекали к ответственности за нарушение правил дорожного движения, но если бы сейчас ее остановил полицейский патруль, она была бы только рада.

Незапятнанная водительская репутация Кот проистекала из склонности к умеренности во всем, включая скорость, с какой она обычно водила машину. Наблюдая аварии и несчастные случаи, которые время от времени происходили с другими, Кот поняла, что для того чтобы сохранить жизнь, важно не переходить некие границы и во всем придерживаться золотой середины. И в этом не было ничего удивительного, поскольку целью ее жизни было именно выживание — совсем как для монашенки целью существования служила вера, а власть являлась путеводной звездой политика. Котай редко выпивала больше одного стакана вина, никогда не пробовала наркотиков, не занималась никакими видами спорта, которые могли быть связаны с риском, в еде избегала жиров, сахара и соли, никогда не оказывалась вблизи мест, пользующихся дурной репутацией, не высказывалась категорично и, иными словами, — благоразумно не выделялась из общей массы, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы не лезть на рожон, обойти стороной, притаиться и выжить.

И вот теперь, несмотря на то, что все шансы были против нее, Кот благополучно пережила события последних нескольких часов. Убийца даже не подозревал о ее существовании. Она добилась своего и снова могла чувствовать себя свободной как ветер. Для нее все закончилось, и самым умным, самым рациональным, самым Котайским решением в подобной ситуации было бы оставить все как есть, дать возможность убийце ехать своей дорогой, а самой свернуть на обочину, остановиться и отдаться во власть нервной дрожи, подавлять которую ей стоило больших усилий. Слава богу, она вышла из этой переделки невредимой.

И, продолжая давить на газ, Кот спорила сама с собой, пытаясь разрушить свое прежнее убеждение и доказать себе, что никакой юной девушки, запертой в подвале, девушки с ангельским лицом и небесно-голубым именем Ариэль, не существует в природе. Фотография могла быть сделана с той, кого преступник давно убил, а вся история о том, что Ариэль, словно сказочная принцесса, томится в сыром и мрачном подземелье, могла оказаться плодом извращенной фантазии пожирателя пауков, психотической версией известной сказки братьев Гримм о заточенной в темнице Рапунцель.

«Лгунишка», — сказала Кот самой себе.

Девочка на фотографии была жива и действительно томилась в каком-то подвале. Ариэль не могла быть плодом фантазии. Ну конечно же нет, потому что она — Котай — существовала, а они с Ариэль были одним, ибо страдания объединяют всех девушек, которым грозит насилие и смерть.

И Кот продолжала гнать вперед, не снимая ноги с акселератора. «Хонда» легко взлетела на гребень холма, за которым, на длинном пологом спуске, замаячил престарелый дом на колесах, опережавший ее на каких-нибудь пятьсот футов. Кот почувствовала, как дыхание сперло в груди.

— Господи Иисусе!.. — Вот и все, что удалось ей сказать.

Она нагоняла убийцу, но слишком быстро. Пришлось перестать давить на газ и уменьшить скорость.

Когда дистанция между машинами сократилась до двухсот футов, их скорости уравнялись, но Кот притормозила еще, надеясь, что убийца не заметил ее первоначальной спешки.

Фургон шел со скоростью пятьдесят — пятьдесят пять миль в час, что было довольно благоразумно на таком шоссе, поскольку полосы для движения стали уже, а разделительный бордюр посередине исчез. Кот рассчитывала, что в этих условиях убийца не будет ожидать, что она непременно пойдет на обгон и ничего не заподозрит, если она и дальше будет держаться позади него; в конце концов, в этот сонный час далеко не каждый калифорнийский водитель спешит, сломя голову, сам не зная куда и проявляя при этом самоубийственную беспечность и лихость.

Снизив скорость, Кот получила некоторую передышку. Ей больше не нужно было отдавать всю себя управлению бешено мчащейся машиной, и она воспользовалась этим, чтобы бегло осмотреть салон в поисках сотового телефона. Разумеется, шансы на то, что ночной дежурный с бензоколонки обзавелся переносным радиотелефоном были не велики, однако с другой стороны, подобные игрушки были уже почти у половины водителей страны, и не только у брокеров, юристов и риэлтеров.

Сначала она проверила перчаточницу, потом отделение под приборной доской и даже пошарила под водительским сиденьем. К сожалению, ее скептицизм оказался обоснованным.

Навстречу попалось несколько транспортных средств; первым прокатился внушительных размеров культиватор, за рулем которого сидел заспанный водитель. Следом появился «мерседес», а чуть дальше «форд». На легковые машины Кот обратила особое внимание, надеясь, что хоть одна из них окажется полицейским патрулем.

В случае встречи с полицией она рассчитывала привлечь внимание копов, сигналя фарами, гудком или виляя из стороны в сторону, словно она пьяная. Если бы с гудком она опоздала, и если бы коп поленился поглядеть в зеркало заднего вида, чтобы заметить ее головоломные упражнения в слаломе, ей пришлось бы развернуться и самой последовать за ним, хотя так она рисковала потерять из вида фургон.

Впрочем, Кот уже не надеялась на скорую встречу с представителями закона. Удача, похоже, была на стороне убийцы. Во всяком случае, вел он себя с такой спокойной уверенностью, что это начинало сильнейшим образом нервировать Кот. Возможно, именно этим нечеловеческим спокойствием и объяснялось его везение, хотя даже человеку, держащемуся за реальность мира так же крепко, как Кот, было бы не легко разобраться в этом, не приписывая убийце никаких сверхъестественных способностей и звериного чутья.

Нет. Он всего лишь человек.

И еще у нее есть револьвер. Она больше не беспомощна и не беззащитна. Самое худшее позади.

Еще одна молния пересекла небо на севере, но на этот раз она не была бледной, рассеянной слоем облаков. Слетевшие с неба огненные стрелы показались Кот такими яркими, словно само солнце проглядывало с обратной стороны ночи сквозь прорехи в облаках.

Вспышки следовали одна за другой, будто где-то высоко-высоко работал гигантский стробоскоп, и в этом трепещущем свете дом на колесах то исчезал, то появлялся вновь, словно божественный гнев наконец-то пролился с неба, готовый вот-вот испепелить и страшный фургон, и его водителя.

Однако в этом мире меч возмездия был вложен в руки простых смертных — мужчин и женщин. Господь Бог, похоже, был склонен переносить воздаяние за грехи в следующие жизни. На взгляд Кот это была, пожалуй, единственная жестокость, которую он себе позволял, но зато жестокость божественно большая.

Молнии сопровождались артиллерийскими раскатами грома. Они были такими трескучими, что становилось ясно: там, наверху, что-то ломается и бьется, однако ничего больше не происходило, и дождь, все еще закупоренный в тучах, никак не желал пролиться.

Кот продолжала оглядываться по сторонам, выискивая знак или указатель, что где-то поблизости находится база дорожного полицейского патруля, куда она могла бы обратиться за помощью, однако знак все не появлялся. Ближайшим городком, достаточно крупным, чтобы там мог оказаться полицейский участок, была Эврика, которую по-настоящему и городом-то назвать было нельзя, однако и до нее оставалось около часа пути.

Будучи ребенком, Кот всегда пережидала гнев и ярость взрослых, распластавшись под кроватью, забившись в самый дальний угол платяного шкафа, балансируя на крыше или на верхних ветвях дерева, замерзая в пустых амбарах или считая звезды на берегу теплого океана. При этом она неизменно испытывала страх, но не только — жизнь ей существенно облегчали бесконечный запас терпения и некая дзен-буддистская отрешенность, с которой она взирала на происходящие вокруг события. Сейчас же нетерпение сжигало ее, как никогда раньше. Она очень хотела видеть, как этого человека настигают, заковывают в наручники, подвергают суду и наказанию. В отчаянии, Кот молилась, чтобы все это произошло как можно скорее, до того, как он успеет убить кого-то еще. В данную минуту ее собственному существованию ничто не угрожало, но на карту была поставлена жизнь шестнадцатилетней девочки, которую она даже не знала. Кот самой было удивительно и немного тревожно от того, что она, оказалась способна так беззаветно и безрассудно заботиться о постороннем для себя человеке. Возможно, однако, что эта способность всегда была скрыта внутри нее; просто Кот никогда раньше не оказывалась в такой ситуации, чтобы эта черта ее характера проявилась. Впрочем нет, не надо себя обманывать. Десять лет назад она не погналась бы за страшным фургоном ни за какие коврижки. И даже пять лет назад. Даже один год. Даже вчера…

Что-то незаметно — исподволь, но сильно — повлияло на нее, да так, что переменился самый ее характер. И виновато в этом было не зверство, свидетельницей которому она стала в доме Темплтонов. Душой Кот понимала, что эта непонятная метаморфоза должна была произойти с ней уже давно; так день за днем, понемногу подтачивая берег, готовит река грядущее изменение русла. И вот каким-то образом собственная жизнь перестала быть для нее основным — река размыла последний тонкий перешеек, сдвинула последний тяжелый камень и шумным потоком устремилась в низину, которая отныне будет служить ей новым ложем.

Эта не рассуждающая забота о другом, постороннем человеке испугала ее самое.

Новая молния, ослепительная и яростная, выхватила из темноты стволы мамонтовых деревьев. Они были столь массивны и высоки, что напомнили Кот соборные шпили. За вспышкой холодного света последовал гром такой силы, словно в разломе Сан-Андреас.

Самая активная подвижка геологических пластов зафиксирована во время сан-францисского землетрясения в 1906 году. Снова пришли в движение тектонические пласты. Небо наконец раскололось, и на землю пролился долгожданный дождь.

Первые капли были крупными и казались молочно-белыми в свете фар, словно вся ночь в один миг превратилась в изысканный подсвечник, в котором горят миллионы свечей и переливаются миллиарды хрустальных подвесок. Неожиданно срываясь со своих мест, они с глухим стуком разбивались о капот, о ветровое стекло и об асфальт.

Понемногу ливень перегородил шоссе сплошной стеной, за которой начал исчезать свет задних огней фургона.

За считанные секунды размер дождевых капель уменьшился, а число их стремительно возросло. Теперь они казались серебристо-серыми, и падали не вертикально вниз, а летели навстречу, подгоняемые налетевшим ветром.

Кот включила «дворники» на полную мощность, но видимость продолжала падать, и дом на колесах почти совсем исчез из ее поля зрения. Кот поняла, что, несмотря на погоду, убийца и не подумал притормозить; напротив, он увеличил скорость.

Боясь выпустить его из вида хоть на мгновение, Кот снова сократила разделявшую их дистанцию до двухсот футов. Вместе с тем, ее снова посетило тревожное чувство, что убийца разгадает ее маневр и поймет, что кто-то его преследует.

Встречные машины с самого начала попадались редко, а теперь их число сократилось обратно пропорционально силе неистовствующей стихии — как будто большинство автомобилей просто смыло с шоссе ливнем. В зеркальце заднего вида тоже не мелькал свет ничьих фар. Психопат за рулем фургона задал такой темп, что, кроме Кот, его вряд ил кто-нибудь взялся бы догонять.

И на этом пустынном и мокром шоссе Котай снова почувствовала себя один на один с преступником — точно так же, как тогда, когда она пряталась в его моторизованной скотобойне.

Когда же прошло достаточно времени — ровно столько, чтобы пустынное шоссе и страшные катаракты дождя стали не такими пугающими, более привычными, — преступник неожиданно предпринял странный маневр. Не потрудившись включить сигнал поворота, он быстро нажал на тормоза и свернул на съезд какой-то второстепенной развязки.

Он застал Кот врасплох. Она снова испугалась, что преступник встревожится, если увидит, как она поворачивает вслед за ним. На дороге в пределах прямой видимости оставалось только две машины — ее «хонда» и его фургон, так что не привлечь к себе внимания было практически невозможно. Но другого выхода у Кот не было.

Когда она достигла конца наклонного съезда, дом на колесах уже растворился в пелене дождя и легком тумане, однако еще находясь на шоссе, Кот заметила, что убийца свернул налево. Собственно говоря, дорога была здесь только одна, она вела на запад и, если верить указателю, пролегала по территории Национального заповедника мамонтовых деревьев имени Гумбольдта.

Где-то впереди лежали три населенных пункта: Хани-дью, Петролия и Кейптаун. И хотя Кот никогда не приходилось слышать ни об одном из них, она не сомневалась, что это всего лишь придорожные поселки, В которых не найдешь никакой полиции.

Подавшись вперед к рулевому колесу и вглядываясь в залитое дождевой водой ветровое стекло, Котай увеличила скорость, торопясь поскорее нагнать убийцу, потому что он мог жить либо в одном из трех поселков, либо где-то вблизи них. Она поступила довольно разумно, на некоторое время выпустив фургон из поля зрения, так что теперь преступник не мог быть абсолютно уверен, что за ним следует та же самая машина. Тем не менее, Кот понимала, что если она не хочет потерять его след, то ей придется снова сократить разрыв, и сделать это нужно до того, как фургон покинет пределы национального парка и либо вернется на шоссе, либо свернет на какую-нибудь потайную тропу.

Чем глубже уходила дорога в чащу подпирающих небо великанов, тем слабее хлестали ветер и дождь ее «хонду». Буря нисколько не ослабела, просто теперь ее главные удары приходились на могучие мамонтовые деревья, защищавшие дорогу от неистовой ярости непогоды.

Проезжая часть здесь была намного уже, к тому же Дорога прихотливо петляла, и поддерживать такую же, как на шоссе 101, скорость было невозможно. Убийца, по-видимому, тоже решил, что ему незачем спешить, так как он уже удалился от разгромленной бензоколонки на вполне безопасное расстояние. Когда Кот наконец завидела впереди фургон, убийца ехал много медленнее верхнего предела скорости, установленного дорожным знаком.

Впервые оказавшись так близко к фургону, Кот рассмотрела, что на нем нет никаких номеров. Насколько ей было известно, в Калифорнии и в некоторых других штатах временные номерные знаки для только что купленных автомобилей не были предусмотрены официально, поэтому, — до тех пор, пока соответствующие таблички не приходили по почте из департамента автомототранспорта, — ездить без номеров не возбранялось. Или, возможно, убийца снял номера прежде, чем отправиться к дому Темплтонов, опасаясь нарваться на нежелательного свидетеля с хорошим зрением и цепкой памятью.

Отпуская педаль газа, Кот бросила взгляд на спидометр и заметила красный глазок сигнальной лампочки. Стрелка указателя топлива опустила ниже нулевой отметки.

Она понятия не имела, как долго уже горит эта лампочка, потому что, сосредоточившись на преследовании фургона по мокрому шоссе, Кот почти не глядела на приборную доску. В баке могли оставаться еще один или два галлона, а могли — последние полпинты.

В любом случае, о том, чтобы преследовать преступника до его логова, нечего было и думать.

Мамонтовые деревья придуманы вовсе не для того, чтобы символизировать величие, красоту, безмятежный покой или вневременное бытие природы. Они предназначены олицетворять собой могущество.

Крейбенст Вехс опустил оконное стекло и глотнул холодного, влажного воздуха, напоенного ароматом мамонтовых деревьев — запахом могущества и силы. Этот запах попадет к нему в легкие, проникнет в кровь и таким образом его собственное могущество возрастет еще больше.

С их размерами не может сравниться никакое другое дерево. Это удивительно долгоживущие деревья: возраст многих экземпляров, которые росли здесь еще до рождества Христова, составляет несколько десятков веков. И все благодаря коре — толстой, как броня, и исключительно богатой танином, так что лесным великанам не страшны ни вредители, ни болезни, ни даже лесные пожары. Они стоят и стоят, а все вокруг них рождается и умирает. Проходят меж их стволами люди и животные — проходят и исчезают; птицы спускаются на их верхние ветки, и кажется, что они-то гораздо свободнее и сильнее, чем прикованные корнями к земле деревья, но в конце концов беспечные летуньи падают со внезапно охладевшим сердцем с ветвей и глухо бьются о землю, или умирают в полете, а деревья-великаны все растут, все тянутся к небу. Пусть под сенью мамонтовых лесов застилают землю стыдливые папоротники, и каждый сезон распускаются нежные рододендроны, — их бессмертие не более чем иллюзия, потому что и они в конце концов умрут, а на гниющих останках поднимутся новые поколения рододендронов и папоротников. Христос — этот апологет смирения и пророк любви — закончил свою жизнь на кизиловом кресте, однако за всю его жизнь ни одно из этих деревьев не рухнуло на землю под напором ветра; мамонтовые деревья выжили, хотя не знали ничего ни о смирении, ни о любви. Смерть, этот неустанный жнец жизней, отбрасывает лишь тень на эти могучие рощи, и мрак, поселившийся меж стволами лесных гигантов, лишь безвредно скользит по толстой коре — так огонь в бессилье лижет камни очага.

Могущество заключается в том, чтобы жить, в то время как другие неизбежно гибнут. Могущество — это спокойное равнодушие к чужим страданиям. Могущество — это способность извлекать чувственное наслаждение из смерти других — точно так же, как могучие мамонтовые деревья черпают силу, усваивая продукты разложения тех, кто когда-то — но слишком недолго — жил рядом с ними.

И это тоже было частью философской системы Крейбенста Чангдомура Вехса.

Через открытое окно он вдыхал аромат могучего леса, и молекулы этого запаха оседали в верхушках его здоровых легких, а тысячелетнее могущество древних деревьев впитывалось в кровь вместе с кислородом, омывало сердце, достигало самых удаленных участков тела, наполняя все его существо энергией и силой.

Могущество есть бог. Бог — это природа. Природа — сила, которая бушует в нем.

И его могущество продолжает расти с каждым днем.

Если бы Вехс был верующим, он непременно стал бы пламенным пантеистом, убежденным в том, что каждая вещь на земле свята — каждое дерево, и каждый цветок, и каждая былинка, жучок или птица. В мире полным-полно пантеистов, и Вехс мог бы стать среди них своим, если бы ему вздумалось примкнуть к ним. Если все свято — значит, не свято ничто. В этом-то и заключена вся прелесть пантеистического мировоззрения, которое уравнивает жизнь ребенка и жизнь неясыти. Раз так, значит Вехс может убивать маленьких девочек с такой же легкостью, с какой он раздавил бы каблуком скорпиона или фалангу — без особых угрызений совести, но с гораздо большим удовольствием.

Но он не преклоняется ни перед чем.

Обогнув очередной поворот, Вехс оказался на прямом участке дороги, окруженном такими толстыми деревьями, каких он никогда еще не видел. Резкие, белые, как кости, молнии раздирали набухшую кожу небес. Гром с оглушительным, гневным ревом сотрясал воздух, а дождь прибивал к земле электрический запах молний. Два аромата силы — молний и мамонтовых деревьев — смешались в один и наполнили его грудь.

Свернув на эту проселочную дорогу, идущую параллельно побережью сквозь заповедник мамонтовых деревьев и снова соединяющуюся с шоссе 101 южнее Эврики, Вехс удлинил свой путь на полчаса или час — в зависимости от того, с какой скоростью он будет ехать и насколько сильно будет бушевать гроза. И все же, как ни хотелось ему поскорее вернуться домой, к Ариэль, Вехс не смог избежать соблазна глотнуть живительной мощи гигантских деревьев.

Позади фургона неожиданно блеснул свет фар; Вехс заметил его в боковом зеркальце заднего вида. Автомобиль. Кто-то преследовал его по шоссе на протяжении часа, осторожно держась на самой границе видимости, однако это, скорее всего, какая-то другая машина — уж больно агрессивно ведет себя его водитель, на большой скорости, сокращая разделяющее их расстояние.

Неизвестный автомобиль — «хонда», машинально отметил Вехс — вырулил на встречную полосу и стал обгонять фургон, хотя обгон на этом участке дороги был запрещен. Обе машины находились на прямом отрезке дороги и никакое встречное движение «хонде» не угрожало, однако впереди был крутой поворот, и Вехс видел, что обгоняющему автомобилю не хватит места, чтобы завершить маневр и вписаться в изгиб дороги на опасном, скользком асфальте. Вехс слегка притормозил. «Хонда» поравнялась с ним.

Бросив взгляд сквозь ветровое стекло «хонды», Вехс попытался рассмотреть водителя, но из-за дождя и частых взмахов работающих «дворников» это было не легко. Он сумел заметить только расплывчатое красное пятно рубашки или свитера и бледную руку, лежащую на руле. Суля по толщине запястья, за рулем «хонды» сидела женщина. Кроме нее, в салоне, похоже, никого больше не было.

В следующее мгновение «хонда» продвинулась еще немного вперед, так что Вехс не мог больше видеть ветровое стекло, а только мокрую блестящую крышу. Обе машины быстро приближались к повороту. Вехс притормозил еще немного.

Сквозь открытое окно до него донесся визг покрышек и рев двигателя — «хонда» прибавила скорость. Но какими же жалкими казались сила и мощь ее мотора в этих величественных дебрях — точь-в-точь сердитое жужжание слепня среди стада слонов.

Ему достаточно было крошечного усилия — такого маленького, что даже сердце не забилось бы чаще, — Чтобы повернуть руль влево, ударить бампером в бок «хонды» и столкнуть ее с дороги. В этом случае она либо опрокинется и взорвется, либо на полном ходу врежется в двадцатифутовый ствол мамонтового дерева. Вехс почувствовал, что ему хочется это сделать. Зрелище обещало быть великолепным. Он пощадил женщину в «хонде» только потому, что в эти минуты был расположен скорее к тонким чувствованиям, нежели к взрывным ощущениям. Сегодняшняя экспедиция и без того подарила ему не только семейку из Долины Напа — как он планировал с самого начала, — но и двух служащих с автозаправочной станции и голосовавшего на дороге хич-хайкера, который теперь висит в стенном шкафу в спальне наподобие любителя амонтильядо из рассказа По, замурованного в нише винного погреба. Этого вполне хватило для того, чтобы утолить его волчий аппетит. Риф души Вехса строился из самых разных ощущений, поэтому он не испытывал нужды повторять одно и то же из раза в раз. К примеру, в данную минуту он не хочет слушать мрачную симфонию проливаемой крови и ощущать обжигающее тепло криков. Сейчас ему хочется обонять влажность дождя, чувствовать близость массивных стволов и прислушиваться к спокойному покачиванию невидимых во тьме папоротников.

Он нажал на тормоз, уменьшая скорость еще больше.

«Хонда» наконец-то обогнала его, веером взметнула из-под колес поток грязной воды и вошла в поворот перед фургоном, высветив ночной мрак красным тормозным огнем, который багровым отблеском лег на мокрую кору деревьев и лизнул мокрый асфальт кровавым апокалиптическим светом. Затем все исчезло.

Крейбенст Вехс за рулем своего ковчега снова остался на шоссе один, один в бесцветном мире серого дождя, черных теней и белого света фар. Он опять мог беззвучно разговаривать с мамонтовыми деревьями, воспринимая частицу их мощи.

Неожиданно Вехс подумал о Христе, распятом на кизиловом столбе, и слегка улыбнулся. «Кроткий унаследует царствие земное…» Эта перспектива его не прельщала. Он не хотел ничего наследовать. Вехс сравнивал себя с неистовым пламенем, могучим и жарким, которое выжжет все краски этого мира, впитав в себя все ощущения, которые мир может ему предложить. После себя он оставит лишь пустые пространства, засыпанные остывающим пеплом. Пусть слабые и кроткие наследуют угли и золу.

Обгоняя дом на колесах, «хонда» развила такую скорость, что вылетела за двойную желтую линию, но Кот боялась только одного — что бензин кончится, и двигатель поперхнется и заглохнет. После того как она один раз увидела красный огонь сигнальной лампочки, ей больше не нужно было смотреть на приборную доску — периферийным зрением она продолжала видеть ее тревожное мерцание. Впрочем, что бы ни оставалось в баке — подонки, пары, дух святой, — «хонда» продолжала мчаться вперед, а мотор работал уверенно, без перебоев.

Чтобы осуществить задуманный ею план, Кот необходимо было намного опередить фургон, и поэтому она продолжала гнать так быстро, как только осмеливалась на скользкой от дождя дороге.

Узкая дорога повернула еще раз, выпрямилась, покатилась под гору, снова свернула, вскарабкалась на небольшой склон и опять пошла вниз. Несмотря на все эти спуски и холмы — невысокие и весьма пологие, — рельеф местности оставался исключительно монотонным и однообразным, постепенно опускаясь по направлению к побережью Тихого океана, находящемуся всего в нескольких милях к западу.

По сторонам шоссе, сразу за обочинами, поднимались теперь небольшие брустверы мягкой земли, однако Кот это совершенно не подходило. Наконец они исчезли, дорога поднялась вровень с лесом и почти неощутимо побежала под уклон. Этот участок был прямым и прекрасно подходил для плана Кот.

По ее подсчетам, она опередила фургон на целую минуту или даже больше — в зависимости от того, увеличил ли убийца скорость, после того как она обогнала его, или нет. Впрочем, минуты ей должно было хватить в любом случае.

Она сбросила скорость до тридцати миль в час, однако ей продолжало казаться, что машина, как и прежде, летит сквозь лес с неимоверной скоростью. Кот позволила машине замедлить ход до двадцати пяти миль в час, все еще недоумевая, откуда взялась в ней тяга к безрассудному геройству и почему она вдруг оказалась так непреодолимо сильна. Наконец, когда ей показалось, что скорость упала до разумных пределов, Кот повернула руль, выскочила на обочину и, перелетев неглубокий дренажный ров, направила «хонду» в ствол самого толстого мамонтового дерева. Левая фара взорвалась тысячью осколков, обиженно взвизгнул раздираемый металл, а противоударный бампер смялся и треснул в полном соответствии с задумками конструкторов.

Благодаря ремням безопасности, Кот не швырнуло грудью на рулевое колесо и не выбросило вперед через Ветровое стекло, однако длинная капроновая поперечина натянулась у нее на груди с такой силой, что Кот даже вскрикнула от боли.

Двигатель продолжал работать.

У Кот не было времени выбираться наружу и смотреть, какой ущерб причинен передку машины. Она знала, что все должно выглядеть настолько внушительно, чтобы убийца сразу решил, что в такой аварии водитель не мог не пострадать. Когда через несколько секунд фургон окажется на месте происшествия, преступник должен принять все за чистую монету. Если же в его душе зародится подозрение, то у Кот ничего не выйдет. Ее план просто не сработает.

Не тратя драгоценного времени, Кот двинула рычаг коробки скоростей в положение заднего хода и попятилась от дерева, которое от столкновения нисколько не пострадало. Земля под ним была присыпана толстым ковром иголок, и покрышки несколько раз пробуксовали, прежде чем «хонда» тронулась с места. К счастью, земля еще не успела превратиться в грязь. Поскрипывая и покряхтывая, машина Кот перевалила неглубокий кювет, по дну которого текло совсем немного воды, и снова выбралась на мостовую.

Кот обернулась и посмотрела вверх по склону, с которого она только что съехала. Покуда над гребнем не появилось даже слабого намека на сияние фар фургона, но убийца приближался. Кот нисколько в этом не сомневалась.

Скоро он будет здесь.

Времени, чтобы хоть немного подняться по склону и набрать скорость, у нее не было. Вместе с тем, чтобы достичь желаемого эффекта, она должна была как-то разогнаться.

Левой ногой Кот утопила тормоз, а правой нажала на педаль газа. Двигатель взвыл, потом завизжал, а «хонда» напряглась и задрожала, будто пришпоренный конь на родео, навалившийся грудью на ворота арены. Кот чувствовала желание машины рвануться вперед, словно та была живой, и у нее мелькнула мысль о том, не убьется ли она сама и не застрянет ли в покореженном салоне.

И все же она еще немного прибавила газ, и, почувствовав запах дыма, убрала ногу с педали тормоза.

Покрышки с визгом пробуксовали по мокрому асфальту, «хонда» вздрогнула и рванулась вперед. Перелетев дренажную канавку, она снова ударилась передом о ствол могучего дерева. Теперь разлетелась и правая фара, металл жалобно застонал, капот смялся, словно бумажный, и откинулся со звуком, странно напоминающим взятый на банджо аккорд. Ветровое стекло уцелело каким-то чудом.

Мотор оглушительно рявкнул и заработал с перебоями. Либо все-таки подошло к концу топливо, либо от удара что-то разладилось.

Задыхаясь от боли в плече, в очередной раз пострадавшем от резкого натяжения ремня безопасности, Кот снова взялась за переключатель скоростей, молясь, чтобы двигатель не подвел, чтобы продержался еще немного. В идеале, изуродованная «хонда» должна была загораживать дорогу, когда фургон появится из-за поворота. Она должна заставить убийцу остановиться и выйти из кабины.

Побитая «хонда» забуксовала на месте, мотор поперхнулся, но сдюжил, и машина задним ходом поползла обратно на дорогу.

— Слава тебе, Господи! — благодарно выдохнула Кот, опять выбираясь на шоссе.

Она поставила машину поперек обеих полос, развернув ее таким образом, чтобы убийца увидел покореженный передок, как только минует поворот и покатится вниз.

Двигатель в последний раз чихнул и заглох, но это уже не имело значения. Свое дело он сделал.

Теперь, когда мотор молчал, ничем не заглушаемый шум дождя стал громче. Капли воды изо всех сил барабанили по крыше и по стеклу.

На верхнем участке склона все еще стояла темнота.

Кот включила ручник, чтобы «хонда» не скатилась вниз, когда она уберет ногу с тормоза.

Обе фары были разбиты, но «дворники» продолжали возить по ветровому стеклу, расходуя энергию аккумуляторных батарей. Выключать их Кот не стала.

Она отворила дверцу и, чувствуя себя странно беззаботной в свете загоревшейся в салоне верхней лампочки, стала торопливо выбираться. К тому времени, когда на шоссе покажется фургон, она должна успеть отойти от машины подальше и спрятаться. Когда это будет — через пять секунд, через двадцать, — Кот сказать не могла, поскольку утратила ощущение времени и не знала даже сколько времени прошло с тех пор, как она сама выехала, из-за поворота. Револьвер!

Хорошо, что она вспомнила о нем прежде, чем успела выбраться из салона. Наклонившись к пассажирскому сиденью, она стала шарить рукой по обивке, но оружия там не было.

Должно быть, от удара револьвер слетел с кресла и свалился на пол. Опершись о консоль между сиденьями, Кот принялась разыскивать оружие в темноте под приборной доской. Наконец ее рука нащупала холодную сталь, а палец едва не попал в отполированный канал ствола. Кот почти беззвучно прошептала благодарность и, выудив револьвер из щели между бортиком половика и дном машины, взяла его как положено — за рукоятку.

Крепко держа револьвер в руках, она выбралась из салона. Водительскую дверцу Кот запирать не стала.

Дождь и ветер сразу накинулись на нее сыростью и холодом.

Над дорогой, в той стороне, откуда она сама только что приехала, ночь слегка посветлела, а стволы мамонтовых деревьев замерцали в свете восходящей луны.

Торопясь убраться с проезжей части, Кот метнулась через дорогу и, разбрызгивая кроссовками ледяную воду дренажной канавы и морщась от холода, помчалась во всю прыть к спасительным стволам. С этой стороны деревья отстояли от обочины футов на двадцать или тридцать, и Кот должна была вбежать в рощу прямо напротив того места, где росло чудовищной толщины дерево, об которое она разбила «хонду».

Но прежде чем Кот успела достичь леса, она поскользнулась на пористом ковре из многочисленных бурых иголок и упала спиной прямо на кучу старых шишек. Раздался адский треск, и Кот испытала такую резкую боль, что в первые мгновения ей показалось будто треснул и захрустел ее позвоночник.

Она готова была ползти в укрытие на четвереньках, и поползла бы, если бы не необходимость держать в руках револьвер. Кот боялась, что при таком способе передвижения в ствол или механизм оружия набьются мокрые иглы или земля. Мгновенно вскочив на ноги, она приготовилась сделать последний рывок, но тут по мокрому шоссе за ее спиной растекся яркий свет и послышалось рычание мотора, который громко ссорился с дождем.

Фургон преодолел поворот и вскарабкался на пригорок.

Кот успела отбежать от шоссе на каких-нибудь пятнадцать футов или около того, чего было явно недостаточно, поскольку у подножий гигантских деревьев почти ничего не росло, а подлесок, в котором она собиралась укрыться, был довольно редким. Благоденствовали здесь одни лишь тенелюбивые папоротники, но они росли достаточно густо только между деревьями, заметно редея по мере приближения к дороге. Если убийца заметил, как она рванулась к лесу, то все погибло.

К счастью, джинсы Кот были относительно новыми и не успели вытереться и полинять; свитер был красным, а не желтым или белым; и даже волосы ее от рождения были темными, и все же она чувствовала себя такой же заметной, как если бы стояла здесь в белом подвенечном платье.

Единственное, на что оставалось уповать Кот, это на то, что внимание убийцы будет целиком сосредоточено на перегородившей дорогу «хонде». Вряд ли он станет оглядываться по сторонам в первые же мгновения, а когда разбитая машина перестанет его интересовать, он, скорее всего, поглядит направо — туда, где «хонда» слетела с шоссе и ударилась в дерево. Кот же скрывалась слева от дороги.

Так, твердя себе, что она в безопасности и что никто ее не видел, но сама не очень-то в это веря, Кот достигла первой шеренги стволов. Мамонтовые деревья росли довольно близко одно к другому, что, учитывая их колоссальные размеры, было вдвойне удивительно. Когда Кот спряталась за стволом, имевшим не менее пятнадцати футов в диаметре и покрытым складчатой, точно гофрированной корой, ей сразу бросилось в глаза, что ближайшее, еще более толстое дерево, находится не далее чем в двух ярдах, зато самые нижние ветви расположены высоте ста пятидесяти — ста восьмидесяти футов от земли. Они были так далеко, что становились видны только тогда, когда их освещали вспышки молний, и поэтому стоять между деревьями было все равно, что между колоннами собора — слишком большого, чтобы он мог когда-нибудь существовать, а ощетинившиеся иглами ветви образовывали чудесный свод, вознесшийся на высоту пятнадцатиэтажного дома.

Скрываясь за стволом дерева, Кот с осторожность выглянула из своего сырого и темного укрытия, чтобы бросить взгляд на дорогу.

За кружевными листьями папоротников, за серебристой завесой дождя ярко горели фары, и с каждой секундой их свет становился все ослепительнее. Потом послышался негромкий вздох пневматических тормозов.

Мистер Вехс остановился на шоссе, поскольку обочина была недостаточно широка, да и мокрая земля выглядела недостаточно твердой чтобы выдержать вес его фургона. Ему очень не хотелось перегораживать дорогу дольше, чем необходимо, хотя было совершенно ясно, что этим живописным шоссе мало кто пользуется, да еще в такой глухой час. Просто Вехс всегда чтил «Свод дорожных правил штата Калифорния».

Поставив рычаг переключения скоростей в положение для парковки и включив стояночный тормоз, он, однако, не погасил фар и не выключил двигатель. Плащ Вехс надевать не стал. Выбравшись из кабины, он даже не захлопнул дверцу.

Дождь выбивал барабанную дробь по асфальту, тихонько пел на металлических крышах машин, негромко шипел и бормотал в ветвях, словно хор, без слов выводящий старинную кантату. Эти звуки неожиданно понравились Вехсу — равно как и холод, запах плодовитых папоротников и обильно сдобренной перегноем мергельной почвы.

Несомненно, это была та самая «хонда», которая обогнала его несколько минут назад. Учитывая скорость, с какой мчалась по мокрой дороге беспечная девчонка, Вехс нисколько не удивился, обнаружив машину в таком плачевном состоянии.

Судя по всему, водитель не справился с управлением, «хонда» соскочила с шоссе и ударилась в дерево. Прежде чем мотор заглох, девица успела выехать из-под деревьев обратно на дорогу.

Но где же она сама?

Разумеется, навстречу могла ехать другая машина, водитель которой повез пострадавшую в ближайший медпункт, но это объяснение показалось Вехсу слишком громоздким, а главное — совершенно невероятным. По его подсчетам, авария произошла всего минуту или две назад.

Водительская дверца оставалась открытой, и Вехс, заглянув в салон, увидел ключи, торчащие в замке зажигания. «Дворники» продолжали обихаживать мокрое стекло, а задние фонари, свет в салоне и подсветка приборной доски все еще горели.

Отступив от машины, Вехс поглядел в ту сторону, куда вели следы машины, и увидел дерево со слегка поцарапанной корой. Заинтригованный, он внимательнее всмотрелся в темноту между деревьями по эту сторону шоссе.

Может быть, водитель, оглушенный ударом, выкарабкался из разбитой машины и в бессознательном состоянии забрел в лес? Даже сейчас эта девица может брести в темноте, натыкаясь на стволы и все больше углубляясь в рощу. А может быть, она получила какие-то увечья и теперь, потеряв сознание, лежит где-нибудь на поляне среди папоротников?

Стоящие почти вплотную стволы образовывали путаный лабиринт, в котором деревьев было намного больше, чем свободного пространства. Пожалуй, даже в погожий летний день, когда солнце стоит в зените и на небе нет ни облачка, дневной свет проникает в эти темные коридоры только в виде длинных и тонких лучей, а непобедимая темнота продолжает клубиться у подножий могучих стволов, словно за их невообразимо долгую жизнь каждая прошедшая ночь оставила здесь свой осадок теней. Даже теперь, в преддверии скорого рассвета, чернота Между деревьями столь беспримесна и чиста, что она кажется чем-то живым, хищным, настороженным, и в то же время — зовущим.

Этот живой, клубящийся мрак неожиданно всколыхнул Вехса, заставил его затосковать о наслаждениях, которые — чувства подсказывали ему это — были вполне доступны, однако он никак не мог представить себе эти таинственные, наделенные могучей преображающей силой опыты. Быть может, глубоко в зарослях мамонтовых деревьев, среди стен, образованных складчатой корой, в какой-то неведомой цитадели звериной страсти, населенной мрачными, еще более древними, чем само человечество, тенями, поджидало его мистическое приключение.

Если эта женщина действительно все еще блуждает среди деревьев, он мог бы оставить фургон на обочине и отправиться на поиски. Возможно, нож, который Вехс нашел на автозаправочной станции, все же был чем-то вроде знамения, и теперь с его помощью он должен выпустить кровь неосторожной девицы.

Вехс живо представил себе, каково это будет — снять одежду и вступить под сень мамонтовой рощи обнаженным, с одним лишь ножом в руке. Он должен будет выследить и настичь жертву, полагаясь лишь на свои звериные инстинкты. Дождь и туман будут оседать на его коже холодными каплями, и дыхание будет вырываться изо рта легким парком, но он нисколько не замерзнет — напротив, он сумеет поделиться с ночной мглой жаром своего тела.

Он повалит эту женщину на землю и растерзает на ней одежду. Мысль об этом уже возбудила его, но Вехс еще не решил, будет ли он действовать ножом или членом, или может быть, зубами. Окончательное решение он примет в момент нападения, и многое будет зависеть от того, насколько привлекательной окажется его добыча. Впрочем, что бы ни произошло между ними, это непременно будет таинственно, совершенно ново и невыразимо глубоко.

Однако рассвет уже близок, и с его стороны было бы мудрее, не мешкая, отправиться в путь. Ему необходимо убраться как можно дальше от мест, которые он посетил сегодняшней ночью и где он так неплохо провел время.

Быть Крейбенстом Вехсом означает — среди всего прочего — умение подавить свои самые жгучие желания, если потакать им опасно. Если бы он немедля удовлетворял каждую свою прихоть, он был бы не человеком, а животным; к тому же в этом случае его давно бы уже изловили или прикончили. Быть Крейбенстом Вехсом означает быть свободным, но не беспечным; действовать быстро, но не импульсивно. Нельзя терять чувство меры, как нельзя утрачивать ощущение подходящего момента. Чтобы выжить, ему нужны кураж и чувство ритма чечеточника. И еще — обаятельная улыбка. Настоящая обаятельная улыбка и надежный самоконтроль могут помочь любому человеку зайти достаточно далеко. И он улыбнулся, глядя в чащу.

Фургон стоял на дороге футах в двадцати от разбитой «хонды», выглядевшей рядом с могучими стволами деревьев крошечной и жалкой.

Пока убийца, освещенный фарами фургона, шагал к ее машине, Кот двигалась сквозь темный лес в противоположном направлении, поднимаясь вверх по склону. Огибая дерево справа от себя, Кот крепко сжала револьвер в правой руке, а левой прикоснулась к стволу, чтобы было на что опереться, если она вдруг споткнется о корень или о какое-то другое препятствие. Ладонью она чувствовала изящные готические арки, образованные складками коры, и с каждым шагом Кот все сильнее и сильнее казалось, что это не дерево, а какое-то здание — могучая крепость, воздвигнутая здесь, чтобы противостоять всем злу мира и ярости стихий.

Обойдя толстый ствол и достигнув проема между ним и соседним деревом — всего в локоть шириной, — Кот бросила осторожный взгляд на дорогу. Убийца неподвижно стоял возле распахнутой дверцы «хонды» и смотрел в чащу по другую сторону шоссе.

Кот вдруг испугалась, что какая-нибудь машина покажется из-за пригорка и испортит ее план.

Она двинулась дальше, огибая следующее дерево. Оно было еще толще, чем предыдущее, но складки его коры были собраны в такие же стрельчатые арочки.

Несмотря на ветер, завывающий высоко в ветвях, и на холодные брызги, которые срывались с пушистых иголок, Кот чувствовала себя довольно уютно и безопасно. Под пологом леса было темно, но не угрожающе, холодно, но не страшно, и хотя Кот по-прежнему противостояла своим бедам в одиночку, она больше не ощущала одиночества.

Выглянув из следующего проема между деревьями, Кот увидела, что убийца садится за руль «хонды». Что ж, вполне понятно: чтобы проехать, он должен Убрать с дороги искореженную машину, которая перекрыла шоссе.

Потом она бросила быстрый взгляд на фургон. Должно быть потому, что Кот была посвящена в его секреты и знала и о мужчине, распятом в шкафу, и о трупе женщины, закутанном в белую, как саван, простыню, дом на колесах показался ей зловещим и грозным, как какая-то марсианская боевая машина.

Она могла бы переждать в роще. Забыть о своем плане. Убийца вот-вот уедет, и жизнь пойдет дальше — для нее.

Это так просто — пересидеть опасность. Выжить.

В конце концов полиция найдет его логово и спасет Ариэль. Как-нибудь все образуется. Непременно случится что-то особенное, и они не опоздают. И все обойдется без ее героических подвигов.

Почувствовав неожиданную слабость, Кот прислонилась спиной к шершавому стволу. Она вся дрожала, а конечности отяжелели и не слушались. От отчаяния, от страха Кот едва не стало дурно.

Задние огни «хонды» и свет в салоне пригасли, и раздался сухой кашель стартера. Убийца пытается запустить двигатель.

Неожиданно Котай услышала какой-то посторонний звук. Он раздался совсем рядом, прямо за ее спиной. Что-то коротко зашуршало, щелкнуло, и послышалось негромкое фырканье, словно где-то в темноте бродила испуганная лошадь.

Кот испуганно обернулась.

В отблеске фар фургона, который доходил даже сюда, Кот увидела ангела. Или ангелов. Во всяком случае, так ей показалось в первые минуты. Прямо на нее смотрели из темноты бледные, вытянутые лица, и пытливые, важно блестящие, добрые глаза.

Но даже неяркого, луноподобного света оказалось достаточно, чтобы разрушить ее надежду на то, что силы небесные пришли к ней на помощь. После нескольких мгновений замешательства Кот сообразила, что приняла за ангелов стадо вапити. Шесть оленей замерли на свободном пространстве в пятнадцать футов шириной. Они были так близко, что Кот достаточно было сделать три шага, чтобы смешаться с ними. Благородные головы были приподняты, напряженные уши чуть заметно подрагивали, а глаза пристально следили за каждым ее движением.

Вапити всегда были любопытны, однако, учитывая их природную боязливость, они странным образом не боялись ее.

Однажды Кот и ее мать целых два месяца прожили на ранчо в округе Мендочино, где в ожидании расовых волнений и войн, которые, по их мнению, должны были вот-вот начаться и уничтожить белую нацию, сосредоточилась группа хорошо вооруженных сюрвивалистов. Атмосфера ожидания Судного дня была не по душе маленькой Кот, и она старалась проводить как можно больше времени исследуя окружающие холмы, перелески и крошечные долины, отличавшиеся удивительной, небывалой красотой. Особенно ей нравились светлые сосновые рощи и золотые поля, где были разбросаны кряжистые дубы-великаны, каждый из них рос в гордом одиночестве, напоминая вырезанный из черной бумаги силуэт на фоне безмятежного голубого неба. Именно в тех краях время от времени появлялись небольшие стада береговых вапити, которые, впрочем, старались держаться подальше от людей и от их занятий. Кот не раз выслеживала их, но не по-охотничьи, а с неуклюжим девчоночьим вероломством, держась, как и олени, предельно осторожно, то и дело смущаясь своего подглядывания, однако ее снова и снова с непреодолимой силой влекло к этим грациозным созданиям, а пуще того — к спокойствию и миролюбию, которые они одни излучали в мире, отравленном жестокостью и войной.

За эти два месяца так и не удалось подойти к осторожным животным ближе чем на восемнадцать-двадцать футов, так как, заметив непрошеного соглядатая, вапити отступали на дальние поляны и холмы.

Но теперь они сами подошли к ней почти вплотную — настороженные, но не напуганные, — словно это были те же самые олени из ее детства, наконец-то уверовавшие в ее добрые намерения.

Впрочем, Кот сразу же подумала о том, что береговым вапити следовало бы пастись поближе к океанскому побережью, на открытых сочных лугах, где после зимних дождей уже взошла сочная молодая трава, которую так хорошо щипать солнечным утром. И хотя вапити с удовольствием жили и в лесах, их появление здесь, среди заповедных мамонтовых деревьев в дождливый предрассветный час, было в высшей степени удивительным и странным.

Чуть позже она увидела еще несколько оленей — одного, другого, третьего, — которые виднелись в голубом полумраке среди деревьев, не осмеливаясь подойти так близко, как группа из шести передовых разведчиков. Некоторых едва можно было разглядеть среди сомкнутых стволов, на самой границе видимости, но Кот показалось, что их здесь не меньше дюжины, и все они замерли неподвижно, словно загипнотизированные могучей музыкой леса, которую не слышит человеческое ухо.

Зигзагообразная яркая молния выросла в полнеба, опустила к земле ветвистые желтые корни, ненадолго осветив даже пространство под деревьями, так что Кот сумела рассмотреть вапити яснее, чем прежде. Оленей оказалось гораздо больше, чем ей показалось вначале. Они стояли среди папоротников, среди молочного тумана и пламенеющих рододендронов, гордо подняв точеные головы, озаренные трепещущим светом. Кот даже разглядела легкий парок дыхания, вырывающийся из темных ноздрей. Черные глаза животных были по-прежнему устремлены на нее.

Котай снова посмотрела на шоссе. Отчаявшись запустить двигатель, убийца освободил ручной тормоз, и «хонда», увлекаемая собственным весом, медленно покатилась под уклон.

Бросив последний взгляд на вапити, застывших в позе настороженного внимания, Кот шагнула в проем между двумя толстыми стволами.

Убийца резко вывернул руль вправо, так что «хонда», продолжавшая двигаться по инерции, развернулась передком на север.

Котай пробиралась к шоссе сквозь папоротники и пучки жесткой травы. Слабость в ногах сняло как рукой, а от нерешительности не осталось и следа.

Управляемая убийцей «хонда» покатилась вперед и вырулила на правую обочину.

Она могла последовать за ним и выстрелить в убийцу, пока он сидит за рулем или когда будет выбираться. Главная трудность, однако, заключалась в том, что теперь их разделяло расстояние в пятьдесят… нет, уже в шестьдесят ярдов, и преступник непременно заметил бы ее приближение. В этом случае ни о какой внезапности не могло быть и речи, и Кот пришлось бы стрелять на поражение. Если она убьет его здесь и сейчас, Ариэль тоже поздоровится, потому что тогда копам придется самим разыскивать дом и подвал, в котором она заперта. И они могут никогда не найти ее. Кроме того, у этого подонка, наверняка, имеется при себе оружие, и если дело дойдет до перестрелки, он обязательно выиграет, поскольку его практика, несомненно, богаче; а Кот уже убедилась в том, что убийца умеет действовать изобретательно и дерзко.

Как и в детстве, ей не к кому было обратиться за советом.

Пожалуй, самым лучшим было не обнаруживать своего присутствия. Не пороть горячку, а ждать подходящей возможности. Нужно самой выбрать момент прямого столкновения и самой довести его до желаемого финала.

Ночную темноту снова расколола жаркая молния, а следом раздался такой сильный грохот, словно где-то высоко в небе рушились многоэтажные дома.

Кот приблизилась к дому на колесах.

О боже!

Водительская дверца была распахнута. О боже! Господи Иисусе! Она не может, не может этого сделать! Но она должна.

Ниже по склону противно заскрежетали тормоза, задребезжала измятая жесть.

Теперь у нее есть револьвер. Это совсем другое дело. С оружием она может чувствовать себя в большей безопасности.

Кто спасет запертую в погребе невинную девушку, созревающую для утех этого грязного сукиного сына и так похожую на меня? Разве кто-то когда-нибудь спасал маленьких испуганных девочек, прячущихся в шкафах и под кроватями? Кто приходил к ним в час нужды, Кроме суетливых жуков пальметто? Кто будет рядом с Ариэль, если не я, и где буду я, если не там? Почему это — единственный верный шаг и для чего спрашивать «Почему?», когда ответ очевиден? Ее «Хонда» застыла на обочине.

Сжимая в руке револьвер, Кот вскарабкалась в кабину Фургона и, быстро перекатившись через водительское сиденье, встала на ноги. Бормоча себе под нос имя Иисусово, она торопливо пошла в глубь машины, не перестала уговаривать себя, что совершенный ею сумасшедший поступок не приведет ни к каким страшным последствиям, потому что теперь у нее есть оружие.

И все же она продолжала сомневаться, что даже револьвер даст ей какое-то преимущество, когда настанет время встать лицом к лицу с этим страшным человеком.

Разумеется, она не собиралась доводить дело до рукопашной схватки. План Кот состоял в том, чтобы прятаться в машине до тех пор, пока фургон не прибудет на то место, где живет этот подонок и где он держит свою пленницу. Зная это, она сможет отправиться в полицию, а уж они прижмут мерзавца к ногтю, освободят Ариэль, и тогда…

И что тогда?

Спасая девочку, Кот спасала себя. От чего — этого она толком не знала. Может быть, от жизни, целиком посвященной одному — как выжить? Или от бесконечных и бесплодных попыток это понять.

Безумно, опасно, глупо — тысячу раз глупо! — но обратного пути нет. И в глубине души Кот понимала, что рискнуть всем было меньшим безумием, чем продолжать жизнь, в которой нет цели выше собственного спасения.

Словно брошенная вперед тяжким ударом своего собственного сердца, Кот достигла конца коротенького коридора и двери, что вела в единственную спальню.

Господи Иисусе!..

Она не могла войти. Там была мертвая Лаура и мертвый юноша в шкафу. И набор для шитья, который словно ждал, чтобы им воспользовались еще раз.

Господи боже мой!

И все же, это было самое подходящее место, в котором можно было спрятаться, поэтому она вошла в спальню и аккуратно прикрыла за собой дверь. Темнота внутри была почти осязаемой, и Кот торопливо шмыгнула влево, прижавшись спиной к стене возле входа.

Возможно, убийца поедет не прямо домой. Он может остановиться в любой момент, чтобы полюбоваться своими трофеями.

В этом случае она не станет испытывать судьбу и убьет его, как только он переступил порог.

Если преступник будет мертв, они могут никогда не найти Ариэль. Или же это случится уже после того, как она погибнет от голода или от жажды. Насколько Кот было известно, это был одни из самых мучительных способов уйти из жизни.

И все же Кот решила не полагаться на полумеры, если убийца внезапно войдет в спальню. Пытаться ранить его, сохранить для полицейского допроса и тем самым обречь себя на пребывание с ним в тесном пространстве фургона, когда каждую секунду может произойти что-нибудь непредвиденное, было сопряжено со слишком большим риском.

Выключив «дворники» и погасив свет, Крейбенст Вехс сидел в замершей на обочине «хонде» и размышлял.

Как ему поступить, какой путь выбрать? Жизнь часто представлялась ему чем-то вроде буфета, битком набитого сладостями, или огромного стола, накрытого «а-ля фуршет» и ломящегося от бесчисленных блюд — ощущений и переживаний, способных доставить радость его жадному до всего нового сердцу. Нельзя сказать, чтобы он был слишком разборчивым, просто Вехс считал себя не вправе попусту транжирить представившиеся возможности, и из каждой стремился выжить максимум удовольствия. Именно поэтому он никогда не действовал сломя голову.

Судьба сделала ему неожиданный подарок. Когда он случайно поднял голову, то увидел в зеркальце заднего вида пропавшую девицу. Она выскочила на шоссе, словно вспугнутый олень, заколебалась перед дверцей его фургона, а потом решительно вскарабкалась внутрь и исчезла из вида.

Что это та самая девушка из «хонды», он не сомневался: когда она обгоняла его на шоссе, Вехс посмотрел на водителя сквозь ветровое стекло и заметил красное пятно свитера.

Должно быть, во время аварии она крепко ударилась головой, и теперь все еще оглушена, растеряна, испугана. Помраченное сознание заставляет ее действовать Инстинктивно, чем, вероятно, и объясняется то, что она не подошла к нему и не попросила о помощи, не попросила подбросить ее до ближайшей станции техобслуживания. Если он прав, и ее мозги работают не совсем хорошо, иррациональное решение «зайцем» пробраться в его фургон, несомненно, покажется девице самым правильным.

Впрочем, на первый взгляд девица из «хонды» вовсе не страдала от травмы головы, и ни от какого другого увечья тоже. Насколько Вехс успел заметить, она не шаталась из стороны в сторону и не спотыкалась; напротив, ее движения были быстрыми и уверенными. Правда, на таком расстоянии, да еще глядя в зеркало заднего вида, Вехс не смог бы разглядеть кровь, однако он интуитивно чувствовал, что никаких ран на ее теле нет.

Чем дольше он обдумывал ситуацию, тем сильнее ему начинало казаться, что авария на дороге подстроена.

Но зачем?

Если все это затевалось ради ограбления, то девица напала бы на него, как только он спустился из кабины на мостовую.

Кроме того, его фургон — это не сухопутная яхта стоимостью в триста тысяч долларов, которая привлекает грабителей одним лишь внешним видом. Старине-фургону уже исполнилось семнадцать лет, и хотя Вехс старался поддерживать его в хорошем состоянии, стоит он гораздо меньше пятидесяти тысяч. Разбивать относительно новую «хонду» ради того, чтобы выпотрошить древний фургон, в котором почти нечем поживиться, не имело никакого смысла.

Он оставил ключи в замке зажигания, да и двигателя не выключал. Если бы ограбление входило в намерения странной девицы, она уже давно бы укатила в его фургоне.

Кроме того, одинокая женщина на пустынном ночном шоссе вряд ли решилась бы на дерзкое ограбление. Это не укладывалось ни в какие логические рамки.

Вехс был озадачен.

И довольно сильно.

Тайна не слишком часто вторгалась в простую и незатейливую жизнь мистера Вехса. Мир делился для него на две части — на тех, кого он мог убить, и тех, кого не мог. Одних умерщвлять было труднее, других — приятнее. Кто-то перед смертью кричал, кто-то плакал, кто-то делал и то и другое, а кто-то умирал безмолвно, дрожа всем телом и ожидая конца с таким чувством, словно всю жизнь провел в ожидании последней страшной боли. Так проходили дни Вехса — все вперед и вперед, — словно река грубых наслаждений, лишь изредка отмеченных печатью загадочности и тайны.

Но эта женщина в красном свитере была настоящей загадкой. Она оказалась таинственна и непонятна как ни кто из тех, с кем мистеру Вехсу приходилось иметь дело. Какой новый чувственный опыт подарит она ему? Он не смог даже вообразить этого, и предвкушение глубоких ощущений привело его в восторг.

Вехс выбрался из «хонды» и захлопнул дверь. Несколько мгновений он стоял под дождем, вглядываясь в темный лес. Вехс искренне надеялся, что если женщина наблюдает за ним из фургона, то она решит, что он ни о чем не подозревает. Может быть, он недоумевает, куда девался водитель «хонды». Может быть, как добропорядочный гражданин, он просто беспокоится о ее судьбе и планирует отправиться на поиски в чащу.

Несколько молний, беловато-желтых и изломанных, как бегущие скелеты, одна за другой промчались по небу. Мощные раскаты грома отозвались в костях Вехса тихой вибрацией, которую он нашел приятной.

Неожиданно из леса показалось несколько оленей, которых разбушевавшаяся стихия почему-то нисколько не пугала. Стадо вапити плыло между стволами, а передние, грациозные и бесшумные, словно призраки, уже вторгались в колышущиеся заросли мокрых папоротников вдоль обочины. Ворчливое эхо недавнего грома лишь подчеркивало изящную плавность их беззвучных движений. Черные глаза оленей влажно блестели в свете фар, а серые силуэты казались плоскими, одномерными, словно это действительно были видения, а не настоящие животные.

Два, пять, семь… затем еще и еще. Несколько вапити застыли на асфальте, словно позируя, другие продолжали свой переход через шоссе, тоже время от времени останавливаясь. В конце концов на дороге оказалось больше Десятка оленей, и все они смотрели на Вехса.

Их красота показалась ему какой-то неземной, небывалой, и Вехс подумал о том, с каким удовольствием он бы убил их. Окажись у него под рукой ружье, он настрелял бы оленей столько, сколько успел, прежде чем они скрылись бы за деревьями.

Собственно говоря, еще будучи мальчиком, Вехс начинал свои забавы с братьев меньших. Первыми были насекомые, но вскоре он перешел на ящериц и черепах, а впоследствии отдавал предпочтение кошкам и другим, более крупным животным. Еще подростком, едва только получив водительские права, Вехс повадился ездить по ночам — или рано утром, перед школой — по глухим проселочным дорогам, стреляя в оленей, если они попадались, в бездомных собак, пасущихся коров и лошадей в загонах, если он был уверен, что это сойдет ему с рук.

При мысли об убийстве вапити Вехс ностальгически порозовел. Вид их бьющихся на асфальте тел добавил бы красноты его собственной крови — так чтобы все артерии и вены заныли и застонали от возбуждения.

Олени, обычно пугливые и осторожные, продолжали дерзко рассматривать его. Казалось, они не испытывают никакой тревоги, а в их позах не видать было обычной готовности мгновенно сорваться с места и стрелой унестись в лес. Их непосредственность и бесстрашие показались Вехсу странными, и он даже поймал себя на том, что испытывает легкое беспокойство.

Впрочем, его ожидала женщина в красном свитере, а она интересовала Вехса гораздо больше, чем целое стадо оленей. В конце концов, он больше не мальчик, а взрослый мужчина, и его возросшее стремление к тому, чтобы жить ощущениями нельзя удовлетворить с помощью простых детских шалостей. Крейбенст Вехс давным-давно отказался от своих прежних забав. Он вернулся к фургону.

Остановившись у дверей, Вехс увидел, что женщины нет ни на водительском, ни на пассажирском сиденье.

Устроившись за баранкой, он словно невзначай обернулся, но не заметил никаких следов присутствия незваной гостьи ни в холле, ни в кухонном блоке. Коротенький коридор в задней части машины тоже оказался пустым.

Повернувшись вперед, но, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида, Вехс приподнял вогнутую лотком крышку консоли между сиденьями. Его пистолет никуда не делся, на месте был и глушитель.

Не выпуская оружия из руки, Вехс повернулся назад вместе с креслом, поднялся и прошел назад, к кухне и крошечной столовой. Мясницкий нож, найденный им на заправочной станции, по-прежнему лежал на разделочном столике. «Моссберг» двенадцатого калибра, который он убрал в шкафчик над электродуховкой после расправы на бензоколонке, надежно держался в пружинных зажимах.

Впрочем, это ничего не значило. Девица могла иметь свое собственное оружие. Правда, с того расстояния, с которого он наблюдал за ней, Вехс не смог рассмотреть ни того, держит ли она что-нибудь в руке, ни того, — что было для него едва ли не важнее, — достаточно ли она привлекательна, чтобы убийство доставило ему удовольствие.

Вехс с осторожностью двинулся дальше, в глубину своего тесного королевства. Он помнил, что за огороженной столовой находятся уходящие вниз ступеньки, где могла бы притаиться странная женщина. Но ее не было и здесь.

Он шагнул в коридор и прислушался.

Барабанил по крыше дождь, негромко ворчал двигатель.

Дверь в ванную комнатку он открыл быстро и с шумом, заранее уверенный в том, что действовать скрытно В этой жестянке на колесах просто невозможно, но и тут никого не было — никто не прятался за вешалкой для полотенец и в душевой кабинке.

Затем он проверил неглубокую кладовку за раздвижной дверью, но и там никого не нашел. Единственным помещением, которое ему осталось обыскать, была спальня.

Вехс остановился перед последней запертой дверью, совершенно очарованный мыслью о том, что его гостья скорчилась сейчас в темноте комнаты и не подозревает о тех двоих, с кем ей приходится делить это тесное пространство.

Сквозь щели под дверью и у притолоки не пробивался ни единый лучик света, так что нет никакого сомнения, что лампу эта женщина не зажгла. Должно быть, она просто не успела присесть на койку и наткнуться на спящую красавицу.

А может быть, ощупью обходя спальню, она нашла дверь стенного шкафа. Тогда, если Вехс возьмет и откроет входную дверь, она сдвинет виниловую «гармошку» и бесшумно скользнет внутрь, ища убежища. Каково-то ей будет почувствовать странный холод мертвого тела, висящего в шкафу вместо рубашек?

Вехс с удовольствием посмаковал эту мысль.

Искушение резко распахнуть дверь было непреодолимо сильным — распахнуть и увидеть, как отпрянет она от мертвеца в шкафу, как налетит на кровать и отшатнется от мертвой девушки, увидеть, как замечется она в ужасе, и услышать, как завизжит при виде зашитых век юноши, скованных запястий трупа на кровати и самого Вехса.

Однако, если он позволит событиям развиваться именно по этому сценарию, ему придется приступить к делу немедленно. Тогда он быстро узнает, кто она такая и что она, по ее мнению, здесь делает.

Вехс поймал себя на том, что ему вовсе не хочется, чтобы загадка — это удивительное и редкое приключение, выпавшее на его долю — разрешилась слишком быстро. Пожалуй, он получит гораздо большее удовольствие, если на время оставит свою новую пленницу в покое, а сам попробует проникнуть в ее тайну силою мысли.

Совсем недавно он начинал чувствовать легкую усталость, вызванную ночными трудами, однако последние удивительные события снова взбодрили его.

Разумеется, построив свою игру подобным образом, он несколько рискует, однако жить глубокими, сильными ощущениями, одновременно избегая всяческого риска, невозможно. Опасность — вот в чем заключена вся прелесть и красота его существования.

И мистер Вехс бесшумно отошел от двери спальни. Стараясь производить побольше шума, он вернулся в ванную, громко помочился и спустил воду. Пусть женщина думает, что он отправился в эту часть своего дома не в поисках ее драгоценной персоны, а просто по нужде. Если она и дальше будет полагать, что ему не известно о ее присутствии, она станет действовать в соответствии со своим первоначальным планом, преследуя те цели, которые побудили ее забраться в фургон. Интересно будет посмотреть, что именно она предпримет.

Вехс прошел вперед, задержавшись в кухоньке, чтобы налить себе чашку горячего кофе из двухлитрового термоса у плиты. Попутно он включил на потолке пару лампочек, чтобы отчетливее видеть в зеркале все, что будет происходить у него за спиной.

Снова усевшись за руль, Вехс отпил кофе. Это был горячий крепкий напиток без сахара — именно такой, какой он любил больше всего. Насладившись первым глотком, он закрепил чашку в специальном держателе на приборной доске.

Пистолет он опустил рукояткой вверх между сиденьями, предварительно сняв его с предохранителя. Чтобы, не выпуская управления, схватить оружие, повернуться вместе с сиденьем и подстрелить девицу, если ей вздумается подкрадываться к нему сзади, потребуется не больше секунды.

Впрочем, Вехс был уверен, что его непрошеная гостья навряд ли попробует напасть на него — во всяком случае в самое ближайшее время. Если бы причинить ему вред было ее первоначальным намерением, она уже давно попыталась его осуществить.

Странно, очень странно…

— Ну? — сказал он вслух, наслаждаясь драматическим характером ситуации. — Что теперь? Что дальше-то, ась? Вот так сюрприз…

Вехс покачал головой и отпил еще немного кофе. Его запах напоминал текстуру хрустящих поджаристых хлебцев.

Вапити пересекли шоссе и пропали из вида. Вот уж поистине ночь загадок!

Усиливающийся ветер пригнул длинные ветки папоротников почти к самой земле. Мокрые цветы рододендронов ярко сверкали в ночи, словно свидетели разыгравшейся трагедии.

Лес сомкнулся вдоль полотна дороги нетронутый, равнодушный. В этих массивных, прямых и толстых стволах заключена истинная мощь и мудрость столетий.

Мистер Вехс отключил стояночный тормоз и включил передачу. Вперед.

Проезжая мимо разбитой «хонды», он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Дверь спальни оставалась закрытой. Загадочная женщина не покинула своего укрытия.

Пока фургон движется, она может рискнуть включить свет, и у нее будет возможность поближе познакомиться с товарищами по комнате. Вехс улыбнулся.

Из всех его вылазок, которые он когда-либо совершал, эта была самой интересной и самой возбуждающей. Приключение еще не окончено.

Кот сидела на полу в полной темноте, прислонившись спиной к стене. Револьвер лежал рядом. Она была жива и невредима.

— Котай Шеперд, живая, и невредимая, — прошептала она. В ее устах это было одновременно и молитвой и шуткой.

Будучи ребенком, она часто и всерьез молилась богу об этой двойной милости о спасении жизни и сохранении добродетели, хотя ее обращения к высшим силам, как правило, были столь же путаны и невнятны, сколь искренни и горячи. В конце концов ей пришло в голову, что богу, должно быть, надоело слушать ее бесконечные отчаянные просьбы об избавлении, что Его уже тошнит от ее неспособности самой позаботиться о себе, и что Он вполне мог решить, что она давно израсходовала всю причитающуюся ей божественную милость. Кроме того, Господь Бог был, по ее понятиям, довольно занятым существом, ибо ему приходилось управлять целой вселенной, приглядывать за огромным количеством пьяниц, влюбленных и просто дураков, которым дьявол постоянно подстраивал самые разные неприятности, справляться с беспорядочно извергающимися вулканами, спасать попавших в шторм моряков и раненых ласточек. К тому времени, когда Котай исполнилось десять или одиннадцать, она предприняла попытку учесть напряженный распорядок дня бога и сократила свои торопливые молитвы, к которым продолжала прибегать в самые страшные минуты, до следующей фразы: «Милостивый Боженька, это Котай Шеперд. Я здесь, в…», — пропуск следовало заполнить точным наименованием места, в котором она скрывалась в каждом конкретном случае. «Прошу тебя, Боженька, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне остаться живой и невредимой». Вскоре она сообразила, что Господь Бог, как и всякий бог, прекрасно осведомлен о том, где именно следует ее искать, поэтому Кот сократила свою скороговорку до «Милостивый Боже, говорит Котай Шеперд. Пожалуйста, помоги мне остаться живой и невредимой!». Очень скоро, когда до нее наконец дошло, что ее частые панические притязания на Его свободное время и благосклонность прекрасно знакомы Господу, она сократила свое послание до телеграфного минимума: «Котай Шеперд, живая и невредимая». С тех пор в самые критические мгновения — скрываясь под кроватями, путаясь среди спасительной одежды в темных шкафах, задыхаясь от пыли и паутины на вонючих гнилых чердаках и даже расплющиваясь среди куч крысиного дерьма под террасой древнего покосившегося дома — она без устали шептала эти пять спасительных слов, повторяя их снова и снова словно заклинание: «Котай-Шеперд-живая-и-невредимая». И дело было не в том, что Кот боялась, будто именно в эти минуты бога может отвлечь какой-то другой неотложный вопрос и он не расслышит ее мольбы, — просто она должна была непрестанно напоминать себе, что он есть, что он непременно получит ее сигнал и позаботится о ней, если она потерпит еще чуточку. И каждый раз, когда кризис разрешался благополучно, когда отступал слепой ужас и ее захлебывающееся сердечко опять начинало отсчитывать удары размеренно и ровно, Кот снова повторяла заветные пять слов, но с другой интонацией и с другим смыслом. Теперь это была уже не мольба, а благодарственная открытка: Котай-Шеперд. Живая-и-невредимая, — точь-в-точь рапорт боцмана капитану корабля, только что пережившего жестокий налет вражеской авиации: «Все на борту, потерь нет, сэр».

И если Кот действительно выходила из переделки живой и без потерь, она сообщала богу о своей благодарности, используя тот же набор слов, которые уже один раз достигли его слуха, надеясь при этом, что он прекрасно разбирается в оттенках и интонациях и все поймет правильно. Со временем Кот стала относиться к этой фразе как к маленькой шутке и порой даже присовокупляла к своему рапорту военный салют. В этом она не видела ничего страшного, так как бог на то и бог, чтобы обладать чувством юмора.

— Котай Шеперд, живая и невредимая…

На этот раз ее коронная фраза, произнесенная в спальне страшного моторного дома, звучала одновременно как сообщение о том, что она, Кот Шеперд, выжила и уцелела и как мольба избавить ее от всего того страшного, что ей угрожает.

— Котай Шеперд, живая и невредимая…

В детстве Кот ненавидела свое имя, прибегая к его Волной форме только в том случае, когда надо было молиться. Ее имя представляло собой поверхностное, глупое искажение реально существующего слова, и поэтому, когда другие дети принимались дразнить ее, она не могла придумать ничего для самой защиты. Учитывая, что ее мать звали Энне — просто Энне, — подобный выбор имени был не просто легкомысленным, а бездумным, даже зловещим. Большую часть своей беременности Энне жила в коммуне радикально настроенных энвироменталистов — ячейке печально знаменитой «Армии Земли», — которые считали, что спасение природы оправдывает любую жестокость. Они набивали в стволы деревьев железные костыли в надежде, что лесорубы, работающие мощными бензопилами, покалечат руки. Они сожгли до тла две консервные фабрики, сожгли вместе с беспечными ночными сторожами, они саботировали сборку строительного оборудования в пригородах, наступающих на нетронутые пустоши, и даже убили одного ученого в Станфордском университете за то, что он использовал для своих лабораторных экспериментов животных. Под влиянием этих людей Энне Шеперд перебрала множество имен для своей дочери: Гиацинт, Лужок, Марина, Снежка, Бабочка, Листок, Капелька и так далее, однако когда ей приспела пора рожать, мать Кот уже не жила в коммуне энвироменталистов, и потому назвала дочь в честь коммунистического Китая. Как она сама объясняла: «Я, душечка, внезапно поняла, что китайская общественная система — сама справедливая на земле, да и имя Китай очень красивое». Впоследствии Энне никак не могла припомнить, зачем она заменила букву «и» на букву «о». Впрочем, к тому времени она уже вовсю трудилась в подпольной лаборатории по производству амфетаминов, расфасовывая наркотик по крошечным пакетикам, каждый из которых шел на улицах по пяти долларов. Эта работа отнюдь не мешала ей время от времени «контролировать» качество товара, так что многие и многие дни не оставили в ее памяти никакого следа.

Имя Котай нравилось Кот только в те моменты, когда она молилась богу, поскольку она рассчитывала, что благодаря его необычности, он лучше запомнит ее и выделит среди многочисленных Мэри, Сьюзен, Джейн, Трейси и Линд.

Теперь она стала старше; странное Котай превратилось в демократичное Кот, и собственное имя больше не вызывало у нее ни положительных, ни отрицательных эмоций. Это было вполне обычное имя, не хуже и не лучше, чем у других. Возможно, Кот просто поняла, что она — настоящая она — не имеет никакого отношения ни к имени, ни к тем шестнадцати годам, которые она прожила с матерью. Никто не мог бы поставить ей в вину страшную ненависть и животную похоть, которые она повидала, никто не мог бы презирать ее за непристойную брань, которую она слышала, никто не имел права обвинять ее ни в жестоких преступлениях, которым она стала свидетельницей, ни в каких-то вполне определенных вещах, которые хотелось получить от нее любовникам ее матери. Ни имя, ни постыдный опыт еще не определяли ее как личность; напротив, характер Кот развивался под влиянием снов, надежд, вдохновения, самоуважения и врожденного целомудрия. Она никогда не была мягкой глиной в руках других — она была твердой и неподатливой, как камень, из которого только ее собственные решительные руки способны были вылепить такого человека, каким ей хотелось стать.

Все это Кот окончательно поняла примерно год назад, когда ей исполнилось двадцать пять лет. Мудрость пришла к ней не ослепительным озарением, а постепенно, подобно тому, как медленно, не спеша покрывается ползучим вьюном участок голой земли, чтобы в один прекрасный день на том месте, где не было ничего, кроме бурой почвы, вдруг зазеленели изумрудные листья и распустились крошечные голубые цветы. Впрочем, необходимый опыт всегда давался ей не легко — Кот приходилось прилагать усилия, чтобы его добыть, — но, благоприобретенный, он начинал казаться совершенно естественным.

Старый фургон проваливался в темноту, поскрипывая всеми своими частями словно дверь, которую давно не открывали, скрежеща словно старые часы, которые настолько проржавели, что уже не могут верно сосчитать оставшиеся до рассвета секунды.

Глупо было решаться на это путешествие. Глупо и безрассудно.

Но иного выхода у нее не было.

Именно к такому решению Кот шла всю свою жизнь. Впрочем, безумство храбрых никогда не возбранялось на Поле боя, хотя и считалось прерогативой мужчин.

Кот промокла до нитки и теперь стучала зубами — не то от холода, не то от страха, но, как ни странно, впервые в жизни она чувствовала в душе уверенность и непоколебимое спокойствие.

— Ариэль, — негромко шепнула она.

Так одна запертая в темноте женщина негромко беседовала с другой, стараясь подбодрить и утешить далекую подругу.