Книга: Очарованный кровью
Назад: ГЛАВА 2
Дальше: ГЛАВА 4

ГЛАВА 3

Как оказалось, в темноте мертвые девушки ведут себя так же беспокойно, как и на свету. Пока фургон двигался по подъездной дорожке, пересеченной дренажными канавками, цепь, соединявшая наручники на ногах я на руках Лауры, безостановочно звякала, а простыня, в которую она была завернута, только отчасти заглушала эти звуки.
Ослепленная темнотой, Котай Шеперд, которая все еще прижималась спиной к фиберглассовой стене спальни, едва не поверила в то, что даже в смерти Лаура продолжает бороться против несправедливости своей смерти.
«Звяк-звяк! Клинк-клинк!» — твердили стальные звенья.
Гравий, которым была засыпана дорожка, время от времени вылетал из-под колес и барабанил по жестяному днищу, и Кот прикинула, что вскоре они выберутся на гладкий асфальт окружного шоссе.
Если она попытается выпрыгнуть сейчас, убийца наверняка расслышит, как хлопает на ветру задняя дверца, или увидит ее в зеркальце. В этих, по-зимнему сонных местах, среди бескрайних виноградников, где ближайшее человеческое жилье населено только мертвыми, он не замедлит остановиться и отправиться в погоню, и ей вряд ли удастся уйти далеко, прежде чем он ее настигнет.
Лучше выждать. Пусть проедет по шоссе несколько миль, пусть доберется до более оживленной автострады или до поселка; нужно выпрыгнуть там, где существует хоть какое-то движение, убийца не решится броситься на нее, если рядом будут люди, способные откликнуться на ее крики о помощи.
Кот пошарила рукой по стене, разыскивая выключатель. Дверь закрывалась достаточно плотно, так что она не боялась, что свет привлечет внимание преступника. Наконец она нащупала кнопку и нажала ее, но ничего не произошло. Должно быть, лампочка под потолком перегорела.
Потом она вспомнила, что видела аптекарского типа лампу для чтения, привинченную к краю ночного столика. К тому времени, когда она добралась до нее, фургон начал притормаживать.
Зажав в пальцах выключатель на гибком шнуре, Кот колебалась. Сердце ее отчаянно и громко стучало, ибо ей казалось, что убийца вот-вот остановится, встанет с водительского сиденья и пройдет в свою маленькую спальню. Теперь, когда схватка с этим чудовищем не могла больше спасти Лауру, пламя ярости в груди Кот погасло, оставив лишь горячее желание отомстить, и она думала только о том, как ей выбраться из фургона, не попавшись при этом убийце на глаза, и сообщить властям все сведения, которые потребуются, чтобы как можно быстрее схватить сукиного сына.
Но фургон не остановился; совершив широкий левый поворот, он выкатился на ровную поверхность асфальтированной дороги и стал набирать скорость.
Насколько Кот могла припомнить, следующим местом, где убийца мог свернуть, был перекресток двадцать девятой автострады, по которой они с Лаурой проезжали вчера. До тех пор все повороты могли привести фургон только к другим фермам, виноградникам и коттеджам, и Кот казалось маловероятным, что этот зверь в человеческом облике решит нанести визит соседям Темплтонов, чтобы вырезать еще одну мирно спящую семью. Ночь летела к концу.
Она включила свет, и на кровать упал круг грязно-белого света.
На тело Лауры Кот старалась не смотреть, хотя оно и было скрыто простыней. Если она будет слишком много размышлять о печальной судьбе подруги, ее самое понемногу затянет болото безнадежности и уныния, и тогда она будет беззащитна. Нет, чтобы выжить, она должна сохранять ясность мыслей и не поддаваться отчаянию.
Кот сомневалась, что сумет найти в спальне какое-то оружие, которое могло бы послужить ей лучше ножа, однако принявшись за поиски, она ничего не теряла. Преступник был вооружен пистолетом с глушителем, так почему бы ему не хранить в фургоне еще что-нибудь огнестрельное?
В ночном столике было всего два ящика. В верхнем оказалась упаковка гигиенических марлевых прокладок, несколько зеленых и желтых губок для мытья посуды, пластиковая бутылочка-пульверизатор с какой-то прозрачной жидкостью, моток тесьмы, расческа, щетка для волос с черепаховой ручкой, полупустой тюбик укладочного геля, флакон лосьона с соком алоэ, пара круглогубцев с рукоятками из желтой резины и ножницы.
Кот без труда представила себе, для чего убийца мог использовать некоторые из этих предметов, а о предназначении других ей не хотелось даже гадать. Нет никаких сомнений, что некоторые из женщин, которых он притаскивал на эту кровать, были еще живы.
Некоторое время она, правда, подумывала о ножницах, но нож во всех отношениях был гораздо удобнее. Если, конечно, дело дойдет до того, чтобы пустить его в ход.
В нижнем ящике тумбы Коту видела шкатулку из твердой пластмассы, похожую на ящичек для рыболовных принадлежностей. Открыв его, она обнаружила внутри полный комплект для шитья: множество бобин с разноцветными нитками, подушечку для булавок, пакетики с иглами, проволочную петлю для продевания нитки в иголку, коллекцию самых разных пуговиц, наперсток и прочие мелочи. Вряд ли эти сугубо мирные вещи могли помочь Кот в борьбе с убийцей, поэтому она убрала шкатулку обратно.
Поднимаясь с колен, Котай заметила, что окно над кроватью закрыто листом фанеры, привинченной к стене. Из щели между фанерой и оконной рамой торчал край голубой драпировочной материи, и Кот догадалась, что снаружи окно кажется просто плотно зашторенным. Вместе с тем какая-нибудь из жертв убийцы — достаточно хитрая или достаточно везучая, чтобы освободиться от пут, — вряд ли сумела бы открыть это окно изнутри и подать знак водителям других машин.
Поскольку никакой другой мебели в спальне не было, стенной шкаф оставался единственным местом, где Кот могла надеяться найти ружье или что-то, что сошло бы за оружие. Обогнув койку, она подошла к виниловой двери-гармошке, движущейся по выступающим сверху полозьям. Отодвинув в сторону шуршащие пластиковые складки, Кот увидела в шкафу мертвого мужчину.
Она едва удержалась, чтобы не закричать. Потрясение швырнуло ее обратно к кровати, и Кот так сильно ударилась коленями о ее край, что едва не упала на Лауру. Пытаясь сохранить равновесие, она оперлась рукой о стену, выронив при этом нож.
Задняя стенка шкафа была укреплена сваренными металлическими листами, для большей жесткости прикрепленными к раме автомобиля. К этой стальной стене были приварены два кольца, располагавшиеся довольно высоко и на большом расстоянии одно от другого. Запястья мертвеца были пристегнуты наручниками к этим кольцам, так что он стоял, разбросав руки, точно распятый. Ноги его, как и у Христа, были соединены вместе, но не прибиты гвоздями, а пристегнуты еще одной парой наручников к третьему кольцу в стене.
Убитый показался Кот совсем юным — на вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать, никак не больше двадцати. Из одежды на нем были только короткие подштанники, а бледное худое тело хранило следы жестоких побоев. Как ни странно, голова юноши не свисала на грудь, а склонялась в сторону, покоясь на бицепсе левой руки. Волосы у него были черные, курчавые и довольно короткие. Цвет глаз Котай определить не смогла, поскольку веки были накрепко зашиты зеленой ниткой. Желтая тесьма соединяла пару пришитых к его верхней губе пуговиц с подобранным в тон пуговицами на нижней.
Котай услышала свой собственный голос, обращавшийся к богу. Собственно говоря, это было не обращение, а невнятное, жалобное бормотание. Стиснув зубы, она проглотила подступающие к горлу слова, боясь, что звук достигнет кабины водителя даже сквозь урчание мотора и шорох мощных колес.
Кот задвинула складную пластиковую панель, которая несмотря на свою хлипкость двигалась с тяжеловесностью дверей банковского хранилища. Магнитный замок закрылся с сухим звонким щелчком, словно сломалась кость.
Ни в одном учебнике по психиатрии, который Кот когда-либо читала, не описывалось ни одного случая настолько страшного, чтобы ей захотелось забиться в уголок, сесть на землю и замереть, прижав колени к груди и обхватив их руками. Сейчас она поступила именно таким образом, выбрав в качестве убежища самый дальний от стенного шкафа угол комнаты.
Котай чувствовала, что ей необходимо срочно взять себя в руки, и начать следовало со своего взбесившегося дыхания. Она дышала часто и глубоко, набирая полные легкие воздуха, и все равно задыхалась от недостатка кислорода. Чем глубже и чаще она вдыхала, тем сильнее кружилась голова и шумело в ушах. Ее периферийное зрение давно уступило окружающей темноте, и время от времени Кот начинало казаться, что она глядит в длинный черный тоннель, на дальнем конце которого еле видна полутемная спальная комната дома на колесах.
Ей удалось убедить себя, что юноша в шкафу был уже мертв, когда убийца взялся портняжничать. А если и нет, то милосердное сознание наверняка покинуло его. Потом она приказала себе вовсе не думать об этом, потому что от этого черный тоннель, в который она глядела, становился все уже и длиннее, спальня все отдалялась, а свет настольной лампы мерк.
Чтобы сосредоточиться, она даже закрыла лицо руками, но как ни холодны были ее ладони, лицо оказалось холоднее. Без всякой видимой причины Котай неожиданно вспомнила лицо матери, которое встало перед ней ясно как на фотографии. И вот тут-то она поняла…
Для Энне, матери Кот, насилие было романтичным, даже увлекательным времяпрепровождением. Некоторое время они жили в Оклендской коммуне, где каждый говорил о том, чтобы сделать мир лучше, и где взрослые еженощно собирались на кухне, пили вино, курили марихуану и обсуждали как лучше всего разрушить ненавистную капиталистическую систему. Иногда вино им заменяли пинакль и «девятка», но и тогда, в более или менее трезвом виде, они говорили все о том же — о лучшем способе установить на земле царство Утопии, причем большинство настолько явно отдавали предпочтение революции, что было ясно, какая игра интересует их больше всего. Легче легкого было взорвать мосты и тоннели, чтобы затруднить сообщение; атаковать телефонные узлы, чтобы дезорганизовать связь; сжечь до тла мясоперерабатывающие заводы, чтобы положить конец безжалостной эксплуатации животного мира.
Чтобы обеспечить финансирование своих прожектов, эти люди планировали хитроумные ограбления банков и дерзкие налеты на бронеавтомобили инкассаторов, так что путь, проложенный ими к миру, свободе и справедливости, неизменно оказывался изрыт воронками взрывов и завален штабелями мертвых тел.
После Окленда Кот и ее мать снова отправились в дорогу и через несколько недель в очередной раз оказались в Ки-Уэсте, у своего старого знакомого Джима Вульца — революционного нигилиста, с головой ушедшего в торговлю наркотиками и подрабатывавшего контрабандой оружия. Под своим коттеджем на океанском побережье он устроил бетонный бункер, в котором хранил коллекцию винтовок и револьверов, насчитывавшую больше двухсот стволов. Мать Кот была прелестной женщиной даже в самые тяжелые дни, когда ее снедала депрессия и ее зеленые глаза становились серыми и печальными от тревог, которые она не в состоянии была объяснить, однако всякий раз, когда она оказывалась за кухонным столом в Окленде или в прохладном бункере — то есть рядом с мужчиной типа Джима Вульца, — ее безупречная кожа становилась еще более белой, почти прозрачной; искренний восторг оживлял изысканные тонкие черты, а сама она, преображаясь поистине волшебным образом, выглядела более гибкой, податливой, готовой улыбаться каждую минуту. Предвкушение чего-то необычного, дерзкого, жестокого, возможность сыграть роль Бонни при каком-нибудь подходящем Клайде, озаряли ее удивительное лицо светом прекрасным как флоридский закат; в эти мгновения ее зеленые, как изумруды, глаза становились неотразимыми и загадочными, как воды Мексиканского залива в пору вечерних сумерек.
И хотя предвкушение насилия могло казаться романтичным и даже захватывающим, в реальности все оказывалось по другому. Реальность — это кровь, кости, разложение, прах. Реальность — это стынущий труп Лауры на кровати и неизвестный юноша, подвешенный в шкафу на железных кольцах.
Сидя в углу тесной спальни и сжимая холодными руками свое ледяное лицо, Кот подумала, что никогда не будет столь неодолимо прекрасной, какой была ее мать.
В конце концов ей удалось привести дыхание в норму.
Фургон продолжал проваливаться в предрассветный мрак, и это неожиданно напомнило Кот их с матерью ночные поездки, когда она дремала на скамейках поездов, на сиденьях автобусов и на задних сиденьях машин, убаюканная монотонным гудением мотора и мягкими толчками, не зная толком, куда мать везет ее, и сквозь сон мечтала о том, чтобы быть членом семьи — такой, как показывают по телевизору: с глуповатыми, но любящими родителями, с забавными соседями, которые иногда разочаровывают, но никогда не бывают по-настоящему злыми, с собакой, которая умеет подавать лапу и приносить тапочки. Это были приятные грезы, но они, к сожалению, никогда не продолжались слишком долго, и чаще всего маленькая Кот просыпалась от навязчивых кошмаров и таращилась в окна на незнакомые пейзажи, желая только одного — чтобы она могла путешествовать вечно, нигде не останавливаясь. Дорога дарила ей покой, а пункт назначения непременно оказывался настоящим адом, бог знает каким по счету.
И на этот раз все должно было повториться. Куда бы они сейчас ни направлялись, Кот совсем не хотела туда попасть. Она собиралась сойти на полдороге к этому, неизвестному ей, но безусловно страшному пункту назначения, чтобы попытаться снова отыскать путь к лучшей жизни, за которую она столько времени так ожесточенно сражалась.
Вскоре Кот настолько пришла в себя, что отважилась выползти из своего угла и подобрать нож, выпавший из ее руки, когда она чуть не упала, шарахнувшись от тела в шкафу. Потом Кот обошла койку и выключила лампу на тумбочке. Остаться в темноте с двумя мертвыми телами она не страшилась. Опасность представляли только живые.
Фургон снова притормозил и свернул налево. Чтобы удержаться на ногах, Кот отклонилась вправо.
Ей подумалось, что это наверняка магистраль 129. Если бы убийца свернул направо, дорога привела бы их на южную окраину долины Напа, в городок под названием Напа. Что касается северной части долины, то Кот не знала там никаких населенных пунктов, кроме поселков Святой Елены и Калистоги, однако и между ними располагались виноградники, фермы, ранчо и другие сельскохозяйственные предприятия. Кот должна быть уверена, что где бы она ни выпрыгнула из фургона, за помощью не придется идти далеко.
Наугад повернувшись к двери, Кот нащупала ручку и замерла, решив снова довериться инстинкту. Большую часть своей жизни она жила, словно балансируя на изгороди, набранной из острых пик; и именно тогда, когда ей было тяжелее всего, двенадцатилетней Кот вдруг пришло в голову, что инстинкт — это тихий голос бога. Ответ на Молитвы обязательно приходит, нужно только слушать внимательно и верить услышанному. Именно в двенадцать лет она записала в своем дневнике: «Бог никогда не кричит: он говорит шепотом, и указывает что делать».
В ожидании такой подсказки Кот подумала об изуродованном теле в шкафу; судя по всему юноша был убит менее суток назад. Потом ее мысли снова вернулись к Лауре, чей труп еще не успел остыть, к Саре и Полу Темплтон, к брату Лауры Джеку и его жене Нине. Шесть человек погибли за какие-нибудь двенадцать часов. Пожиратель пауков явно не был рядовым социопатом, которые довольствуются шестью телами в год или больше. Говоря языком полицейских и криминалистов, которые специализировались на розыске и обезвреживании подобных людей, он был «горячим», то есть находился в той фазе заболевания, когда неутоленные потребности и желания горели внутри него жарким огнем. Но Котай, которая твердо решила вскоре после получения диплома защитить докторскую диссертацию в области криминологии, пусть даже для этого ей пришлось бы обслуживать столики в ресторане еще шесть лет, чувствовала, что этот парень не просто «горяч». Он был единственным в своем роде, только отчасти совпадая со стандартными клише, разработанными психологией для подобных типов. Он был чуждым и чужим, словно пришелец, словно сбежавшая из тайной лаборатории безжалостная и непобедимая машина-убийца. И если интуиция не придет к ней на помощь, у нее не будет ни одного шанса спастись.
Стараясь успокоить вновь оживший страх, Кот припомнила широкое зеркало заднего вида, которое заметила в кабине, когда сидела в кресле водителя. У дома на колесах не было заднего окна, следовательно зеркало обеспечивало убийце обзор холла и кухонного блока, как она стала называть крошечную столовую и закуток для готовки. Коридор, в который выходили двери кладовой, ванной и спальни, тоже наверняка просматривался, поэтому, если дьявольское счастье будет на его стороне и он поднимет голову как раз тогда, когда Кот выскользнет из спальни, то она тут же будет обнаружена.
Когда момент показался ей подходящим, Котай рискнула приоткрыть дверь. Свет в коридор был погашен, и она восприняла это как добрый знак, свидетельствующий о том, что высшие силы благоволят ее начинанию.
Стоя в темноте, Кот бесшумно затворила за собой дверь спальни.
Лампочка над обеденным столе продолжала гореть. Впереди мерцала зеленым светом приборная доска, а за ветровым стеклом упирались в темноту серебряные клинки фар.
Сделав несколько шагов к двери ванной, Котай вышла из благословенной тьмы коридора и пригнулась пониже, прижимаясь к стенке обеденного отсека. Выглянув из-за нее, она увидела в двадцати футах впереди себя спинку водительского сиденья, над которым темнела голова. Убийца был очень близко — буквально рукой подать, — и впервые за все время он показался Кот уязвимым.
И все же она решила не делать глупостей и не бросаться на врага, пока он за рулем. Стоит убийце услышать ее или заметить в зеркале движение, и он сразу вывернет руль или нажмет на тормоза, отчего Кот по инерции полетит вперед. Потом он остановит машину и нападет на нее прежде, чем она успеет добраться до задней дверцы. Или просто повернется вместе с креслом, вытащит пистолет и выстрелит в упор.
Дверь, через которую убийца втащил в фургон тело Лауры, находилось с левой стороны, совсем рядом с Кот. Она села на верхнюю ступеньку внутренней лесенки и спустила ноги вниз. Теперь ее прикрывал от водителя крошечный закуток столовой.
Нож Котай положила на пол. Выпрыгивая из машины, она может не устоять на ногах и упасть. Если нож все еще будет при ней, когда она покатится по асфальту, то поранить себя будет проще простого.
Разумеется, Кот не собиралась прыгать на полном ходу, а дожидалась, когда машина остановится на светофоре или когда на крутом повороте убийца вынужден будет снизить скорость. Перспектива сломать ногу или потерять сознание, ударившись головой об асфальт, вовсе ей не улыбалась, потому что тогда она не сумеет быстро убраться с дороги и найти подходящее укрытие.
В том, что убийца узнает о ее побеге почти сразу, Котай не сомневалась. Он услышит, как открывается дверца, услышит ворвавшийся в салон шум ветра или заметит ее силуэт в наружное зеркало заднего вида. Даже если убийцу что-то отвлечет, он начнет подозревать что с его коллекцией трупов ознакомился кто-то посторонний, лишь только услышит, как встречный поток воздуха с грохотом захлопнет выпущенную беглянкой дверь.
В этом случае он запаникует и, остановив машину, непременно вернется посмотреть, в чем дело.
Или не запаникует. Даже скорее всего. Убийца вернется и станет разыскивать ее с мрачной методичностью и целеустремленностью автомата. Этот парень был воплощенной силой и самообладанием, и Кот с трудом удавалось представить его поддавшимся панике даже в самых чрезвычайных обстоятельствах.
Фургон тем временем притормозил, и сердце Котай снова забилось сильнее. Убийца сбрасывал скорость, и она, привстав на ступеньках, взялась за ручку двери. Но дверь оказалась запертой. Стараясь действовать как можно тише, Кот с силой нажимала на рычаг, поднимала вверх, снова вниз — никакого эффекта.
Запорной кнопки она не нашла. Только замочную скважину.
Кот припомнила странное бренчание, которое слышала, сидя в темной спальне, после того, как любитель восьминогих деликатесов закрыл входную дверь. Так вот что это было — ключ, поворачивающийся в замке!
Возможно, эта мера предосторожности была предусмотрена заводом-изготовителем, чтобы дети не вывалились на ходу, а может быть, этот ублюдок сам оборудовал дверь замком, чтобы помешать уличным грабителям или шаловливым подросткам проникнуть внутрь и увидеть скованные наручниками трупы с зашитыми глазами и застегнутыми на пуговицу ртами, которые в этот момент могли оказаться на борту. Трудно быть излишне осторожным, если в твоей спальне полным-полно мертвых тел. Скромность требует мер особого свойства.
Фургон проехал перекресток и стал набирать скорость.
Чтобы не пасть духом, Кот пожурила себя за легкомыслие. Ей следовало знать, что убежать будет не просто. Ничего не давалось ей легко. Никогда.
Она снова села на ступеньку, привалившись плечом к пластиковому ограждению кухонного блока. Мысли стремительно проносились в ее голове, сменяя одна другую.
Пробираясь вдоль фургона, она видела еще одну дверь, расположенную ближе к кабине, почти позади пассажирского сиденья. В большинстве домов на колесах было по две двери, но это была редко встречающаяся старая модель, где их было три. Впрочем, даже ради собственного спасения Кот не решалась продвинуться вперед — по той же самой причине, по которой раздумала напасть на водителя сзади. Если убийца увидит или услышит ее, он собьет ее с ног резким маневром и подстрелит, прежде чем она успеет подняться.
Пока же у нее оставалось единственное преимущество — убийца не знал, что у него на борту пассажир.
Если она не сможет открыть дверь и выпрыгнуть, нее останется только один выход — убить. Для этого ей идется затаиться здесь и, когда он пойдет в туалет или направится в спальню, чтобы проведать своих мертвых пленников, ударить его ножом в живот, перепрыгнуть через упавшее тело и спастись через водительскую дверь. Всего несколько минут назад Кот, движимая слепой яростью, готова была нанести убийце смертельный удар — сумеет она сделать это и по необходимости, когда представится подходящая возможность.
Работающий двигатель заставлял мелко вибрировать металлический пол, на котором она сидела, и Кот почувствовала, как начинают неметь ягодицы. Впрочем, полной бесчувственности Кот только обрадовалась бы, поскольку ковер оказался недостаточно мягким, и у нее начал ныть копчик. Как она ни ерзала из стороны в стону, как ни наклонялась вперед и назад, все эти меры приносили только временное облегчение. Боль распространилась на поясницу, а потом поползла выше; мелкое неудобство превращалось в серьезную проблему.
Двадцать минут, полчаса, сорок минут, час, еще четверть часа — все это время Кот мужественно терпела боль, стараясь отвлечь себя размышлениями о том, какие шаги ей следует предпринять сразу после того, как фургон остановится и убийца встанет с водительского сиденья. Сосредоточившись, она старалась представить себе все возможные варианты развития событий и предусмотреть миллион неожиданностей, которые могут возникнуть и испортить ее план. Но и это помогло лишь отчасти. Вскоре Кот не могла думать ни о чем другом, кроме боли в спине.
В фургоне было довольно прохладно, а на ступеньках, где сидела Кот, тепла не ощущалось вовсе. Каждый оборот карданного вала под полом, каждая неровность дороги проникала сквозь подошвы кроссовок, воздействуя на пятки и ступни. Как могла, Кот сгибала и разгибала пальцы ног, стараясь хоть таким способом сохранить подвижность застывших лодыжек и икр, опасаясь, что они затекут, и в решающий момент она не сможет действовать решительно и быстро.
Потом — с подозрительной веселостью, в которой явно было что-то от истерии, — Кот подумала: «Да черт с ним с горем, черт с ним с правосудием! Полжизни бы отдала за мягкий стул и грелку для ног. Посидеть по-человечески хоть полчаса, а там пусть делает со мной что угодно!»
Вынужденное бездействие не только сказывалось на ее физическом состоянии, но и начинало угнетать Кот морально. Когда она впервые услышала шаги убийцы в коридоре усадьбы Темплтонов, то сразу сказала себе, что движение — это залог безопасности. Теперь дело обстояло несколько иначе — в физическом движении, которое отвлекло бы ее, заключалась ее эмоциональная безопасность, однако обстоятельства требовали, чтобы она продолжала сидеть неподвижно, выжидая удобного момента. Времени для размышлений неожиданно оказалось слишком много, а мысли Кот, по большей части, были беспокойными и совсем не веселыми.
В конце концов она довела себя до такого состояния, что глаза сами собой наполнились слезами. Кот как раз подумала, что страдания, которые причиняют ей замерзшие ноги и боль в затекшей спине и отсиженных ягодицах, это еще не самое страшное. Настоящая боль гнездилась у нее в сердце; это была боль, вызванная горем, голос которого она заглушала в себе с тех пор, как обнаружила в ванной комнате тела Сары и Пола Темплтонов, как почувствовала едкий, отдающий аммиаком запах пролитого семени в спальне Лауры и увидела тускло мерцающие звенья сковавшей ее стальной цепи. Для ее слез физическая боль была просто предлогом.
Но если бы Кот дала волю жалости к себе, если бы всхлипнула хоть раз по своей онемевшей заднице, то мысль о Поле, Саре и Лауре Темплтонах, — и обо всем несчастном и больном человечестве, чтоб ему пусто было! — вызвала бы настоящий потоп. Думать о том, что с трудом завоеванная надежда часто превращается в кошмар, было невыносимо, и Кот готова была спрятать лицо в ладонях, выкрикивая один и тот же вопрос, с которым к богу обращаются чаще всего: «Почему!? Почему!? Почему!? Почему!? Почему!?»
Сдаться слезам выглядело слишком просто и слишком соблазнительно. Только это были бы эгоистичные слезы человека, который потерпел поражение; они бы не только не избавили ее от мук, но заодно унесли с собой необходимость заботиться о ком-то еще. Долгожданного облегчения можно было достичь, просто признав, что долгие усилия что-то понять и в чем-то разобраться, не стоят боли, какую приносят опыт и знание.
Стоит ей сдаться, заплакать, и фургон тут же остановится, водитель встанет из кресла и найдет ее здесь, скорчившуюся на холодных железных ступеньках. Что он предпримет? Оглушит ее ударом рукоятки пистолета, оттащит в спальню и изнасилует на полу, рядом с трупом подруги? Это, конечно, самое страшное, что Кот могла себе представить, но это было бы быстро. К тому же, на этом для нее все закончилось бы: убийца навсегда освободил бы ее от необходимости задавать вопрос: «Почему?» и от мук, которые Кот испытывала, то и дело проваливаясь сквозь хрупкий лед надежды в черные глубины отчаяния.
Очень давно и очень хорошо — возможно, с той самой ночи в свой восьмой день рождения, которую она провела под кроватью в обществе гнусного пальметто, — Кот знала, что быть жертвой — это выбор, который человек делает сам. Будучи ребенком, она не умела облечь это озарение в слова и не понимала, почему так много людей выбирает страдание. Только став старше, Кот научилась распознавать чужую ненависть к себе, чужие малодушие и слабость.
Большинство бед и несчастий обрушивается на нас не по воле судьбы, — мы сами призываем их на свою голову.
Котай постоянно стремилась к тому, чтобы не быть жертвой, она всегда пыталась сопротивляться и даже наносить ответные удары. Держаться до последнего ей помогали тщательно выпестованное чувство собственного достоинства, вера и надежда на будущее, однако жертвенность и покорность судьбе были слишком соблазнительны, маня освобождением от ответственности, необходимости о ком-то заботиться и кого-то любить. Страх легко переплавлялся в усталую покорность, а провалы и неудачи не влекли за собой ощущения вины — напротив, из них быстро прорастала жалость к себе, такая уютная и удобная.
И вот теперь Котай снова балансировала на туго натянутой проволоке собственных эмоций и не знала, сумеет ли сохранить равновесие или позволит себе оступиться и упасть.
Фургон снова стал замедлять ход. Теперь он явно сворачивал вправо и как будто собирался съехать с трассы и остановиться. Кот опять подергала дверь. Она знала, что дверь заперта, но все равно продолжала бесшумно налегать на рычаг, физически неспособная сдаться просто так.
Фургон въехал в какую-то наклонную поверхность и покатился еще медленнее.
Кот пошевелилась и, морщась от боли в бедрах и лодыжках и, вместе с тем, радуясь возможности оторвать седалище от жесткого металлического пола, слегка привстала, чтобы заглянуть за перегородку.
Затылок убийцы стал для нее самой ненавистной вещью в мире, и Кот почувствовала, как в ней просыпается остывший гнев. Какие страшные фантазии рождаются внутри этого черепа? Она просто рассвирепела при мысли о том, что он жив, а Лаура мертва; что он, наглый и самодовольный, спокойно сидит за рулем, смакуя воспоминания о крови, о жалобных криках и мольбах о пощаде, которые, наверняка, все еще звучали райской музыкой в его ушах. Непереносимо было думать о том, что после всего, что он совершил, убийца сможет беспрепятственно любоваться закатом, есть персики, нюхать цветы. Его затылок казался Кот похожим на гладкий хитиновый панцирь насекомого, и она почти не сомневалась, что если ей доведется дотронуться до него, он окажется холодным и твердым, как у жука его спинка.
Заглянув через плечо водителя, Кот увидела впереди небольшое возвышение, на вершине которого стояло какое-то непонятное строение, едва видимое в полутьме. Несколько высоких галогеновых светильников разбрасывали вокруг тусклый, серо-желтый свет.
Котай снова пригнулась в своем убежище и крепче сжала рукоятку ножа.
Фургон урча вскарабкался на подъем и снова покатился по горизонтальной плоскости. Скорость его упала еще больше.
Кот повернулась спиной к двери и спустилась на самую нижнюю ступеньку. Правую ногу она поставила ступенькой выше, готовясь оттолкнуться от двери и атаковать. Пока же она надежно укрылась в тени, подальше от света переносной лампы, болтавшейся над столом на тонком витом шнуре. Только бы убийца дал ей шанс…
Взвизгнув тормозами, фургон остановился окончательно.
Где бы они ни были, неподалеку непременно окажутся люди. Люди, которые смогут ей помочь.
Но если она закричит, будет ли слышно снаружи?
Даже если кто-то услышит крик, поспеет ли он вовремя, или убийца с пистолетом в руке окажется проворнее?
Кроме того, они вполне могли остановиться на обочине, на площадке для отдыха, где нет ничего, кроме парковки, нескольких столиков, кабинки туалета и щита, призывающего автотуристов быть осторожнее с огнем. Может быть, убийца притормозил, чтобы воспользоваться общественным туалетом или унитазом в своей собственной крошечной ванной комнате. В этот мертвый час — в три утра — фургон мог оказаться на стоянке единственной машиной. В этом случае она может орать, пока не охрипнет, — все равно на помощь никто не придет.
Двигатель фургона неожиданно заглох, и наступила тишина. Противная вибрация пола тоже прекратилась, зато Кот затряслась как в лихорадке. Она больше не чувствовала себя подавленной, а мышцы живота застонали от напряжения. Она снова была испугана, потому что очень хотела жить.
Разумеется, Кот предпочла бы, чтобы убийца вышел и дал ей возможность незаметно ускользнуть, но если бы он пошел в собственную туалетную комнату, она готова была встретить его. Он должен будет пройти совсем рядом с ней. Так или иначе, но она попробует положить этому конец.
Безумная мысль пронеслась у нее в голове: что будет, когда она проткнет его ножом? Что потечет из раны — кровь, или мерзкий желтый гной, который появляется, когда раздавишь жирного черного жука?
Кот уже не терпелось услышать тяжелые шаги ублюдка, услышать, как прогибается и скрипит под его ногой деформированная металлическая половица, однако ничего не происходило. Вероятно, подумала она, убийца просто воспользовался минутой отдыха и теперь потягивается, разминает затекшие плечи и потирает свою бычью шею, старясь избавиться от легкой дорожной усталости.
А может быть, он все-таки заметил, как она мелькнула в зеркале заднего вида, заметил ее бледное лицо, освещенное болтавшейся над столом переноской, и теперь ползет к ней, бесшумно покинув водительское сиденье и ловко огибая так хорошо ему знакомые скрипучие панели пола? Вот он проскользнул в отгороженный отсек столовой, вот перегибается через стену и стреляет прямо туда, где она скрючилась в темноте, — стреляет ей прямо в лицо…
Кот подняла голову и посмотрела поверх прикрывавшей ее стенки. Она не решилась подняться слишком высоко, так что не видела даже висящей над столом лампы — только ее свет. Ей оставалось только гадать, достаточно ли этого, чтобы заметить, как он приближается, или убийца выскочит перед ней как чертик из табакерки и откроет огонь.
Назад: ГЛАВА 2
Дальше: ГЛАВА 4

сигнатюр
Эта книга мне не понравилась.