Глава 9

Наутро Костик проснулся от захлебывающегося лая Лушки. Он выглянул в окно и с удивлением увидел возле ограды Виктора, который при виде Костика замахал ему руками. Костик выбрался во двор через окно, шуганул Лушку и подбежал к художнику.

– Как вы? – сочувственно спросил он у Виктора. – Вам сегодня лучше?

– Ты меня прости за вчерашнее. Не понимаю, почему я так быстро выключился. Видимо, стресс сыграл свою роль.

Стресс и выпитый коньяк. Но об этом Костик скромно промолчал. Он понимал, что художник неспроста явился спозаранок к нему домой. У Виктора есть разговор и какое-то дело. А Костик послушает.

– Я тебе вчера обо всех деталях своих неприятностей не сказал.

– Если вы о покушениях на вашу жизнь, то рассказывали.

– Это да, – кивнул художник. – Но было и еще много всего другого.

– Что-то еще?

– Не сразу же они к открытым военным действиям перешли, сначала иначе надавить пытались. Записки подбрасывали, дохлых птиц и животных приносили.

– Что?

Такие методы настолько не вязались в голове Костика с образом священнослужителя, что он прямо оторопел. Но у Виктора сомнений не было.

– Да, первую записку я нашел где-то в апреле. Еще снег лежал. Выхожу я во двор, а там Барон из себя выходит. Подхожу я к нему и вижу, как за оградой стоит крест. Простой такой, из двух молоденьких березок сооруженный. Срубили их, между собой связали и перед моим домом поставили. Ночью он появился. Да, так вот, крест и на нем распятый заяц.

– Б-р-р! – передернуло Костика. – Мертвый?

– Уж как есть мертвый и в крови. И в пасти у бедного животного записка следующего содержания: «Гнида, верни то, что взял».

– А что вы взяли?

– Тогда я понятия не имел, о чем речь. Но неприятно мне, конечно, здорово стало. Поискал я шутника, а потом выкинул крест, зайца дохлого закопал, а записку на всякий случай оставил. Где-то неделя спокойно прошла, я уже забывать начал, вдруг новая неприятность. На этот раз не удалось мне от Наты спрятать, она увидела, крик подняла. Прибегаю, на соседнем дереве висит дохлая ворона, а на шее у нее табличка. И на табличке снова надпись: «Убирайтесь, пока живы». Еле убедил Нату, что это дети шутят. И снова неделя затишья. А потом посыпалось. Что ни ночь, то новая записка. То на заборе, то на деревьях, то просто на земле. И все с одинаковым содержанием, мол, верни, что взял. Не твое, не трожь. Убирайся, а то будешь дохляком. Всего числом семь было мне таких посланий. Иногда с дохлым зверем или птицей прибывало, иногда просто с какой-то дрянью, например в старой окровавленной тряпке или с куском собачьего дерьма.

– И вы ни разу не поймали шутника?

– Пытался. А потом догадался, что нужно сделать. Ночью я калитку всегда закрываю, а здесь оставил открытой. И Барон ночью, как мне кажется, того шутника погонял. Следы крови я нашел и порванную одежду.

– И все прекратилось?

– Писем с угрозами больше не было. Но зато в меня начали стрелять.

– А почему вы именно на священников думаете?

– На кого же еще? И по времени совпало. Они как появились у меня в первый раз и отказ от меня получили. Тогда и письма с угрозами посыпались.

Костик не знал, что и сказать. Как-то не вязалось в его представлении одно с другим. Пусть священникам и не терпелось выжить строптивого художника с лакомого участка, но чтобы так грязно действовать? Запугивать его, а потом и вовсе пытаться убить. Что бы там ни говорили о батюшках, Костик был уверен, что на такое гнусное дело они не способны. Не их уровень. Мелко и как-то очень уж отвратительно.

– Какие-то уголовники получаются.

– Вот! – обрадовался Виктор. – А я о чем! Нужно вывести их на чистую воду, чтобы остальным вида не портили. Но теперь-то они доигрались! Пока в меня стреляли, Антон Степанович дела открывать не хотел. Все твердил, что мне мерещится. Но Евгений Васильевич – это уже совсем другой уровень. Никто не станет слушать, что священники в меня хотели попасть. Подстрелили-то они его!

– Может, это кто-то другой действовал.

– Они! Точно тебе говорю, они это!

Художник спохватился:

– Да, я ведь чего к тебе пришел. Мне же самому с утра уже следователь звонил. Просил, чтобы я со своими свидетелями был бы готов подъехать к нему сегодня не поздней полудня. Съездим?

– Опять? – нахмурился Костик. – Вчера же целый день нас мурыжили. Мало им?

– Значит, снова надо. Какие-то у них новые факты появились.

Если новые факты, Костик был готов поехать.

– Ты как? Вове сам скажешь, чтобы он собирался, или мне к нему прогуляться?

– Я скажу.

– Тогда я пойду домой, а вы подтягивайтесь. Поедем на моей машине, так будет удобней всего.

Виктор пошел назад, а Костик отправился к Вовану. Поселок уже просыпался. В уличной пыли в поисках чего-то вкусненького кудахтали куры. Утки парочками, переваливаясь с боку на бок, шлепали к речке, где для них была обустроена специальная запруда, полная теплой воды и вкусных ракушек и улиток. Стадо коз отправилось на выгон, а вместе с ними и единственная на весь поселок корова – Красавица. Этой весной у Красавицы родились два теленка – бычок и телочка. И теперь оба малыша бежали следом за мамой, смешно раскидывая ножки.

По дороге Костик столкнулся с дядей Севой, который отправлялся в очередную экспедицию по окрестностям. Дядя Сева был на машине, но, увидев Костика, остановился и поговорил с мальчиком.

– Виктор признался в том, что это его стамеска.

– Ага! Признался! И как он объясняет, как она взялась на месте преступления?

– Никак не объясняет. Сам в недоумении. Говорит, что стамеску у него украли.

– Кто?

Костик подумал и сказал, что художник во всем подозревает монахов – будущих насельников нового монастыря.

– Им так не терпится поселиться в этих местах, что они на все готовы, лишь бы своего добиться. Пытались запугать Виктора – не получилось. Стреляли в него – не испугался. Теперь собаку его изуродовали, намекают, что следующим может стать он сам или его жена.

Дядя Сева бедам художника посочувствовал, но сам помочь ничем не мог. И каждый отправился дальше по своим делам.

Костик вскоре добрался до Вована и разбудил приятеля. А это, надо сказать, было делом совсем непростым. Потому что набегавшийся за два предыдущих дня Вован спал сегодня так крепко, что превзошел даже самого себя. Ну хоть из пушки у него над ухом пали. И хорошо, что Костик не пустил Виктора будить приятеля. Ничего бы у художника не вышло. Даже видавшему виды Костику пришлось туго.

Он пробовал и трясти приятеля за руки и за ноги, и свистеть ему в ухо, и петь. Он даже набрал на сотовом номер Вована, надеясь, что того разбудит поступивший вызов. Но не тут-то было. Ничего не помогало вернуть Вована к нормальной жизни. Костик добился лишь того, что перебудил всех домочадцев Вована, которые собрались на пороге и дружно выразили Костику свое неодобрение из-за поднятого им шума.

Но Вован – цель всех усилий Костика – упорно продолжал спать.

– Ты водичкой на него полей, – наконец сжалилась над Костиком восьмидесятилетняя старушка, приходящаяся Вовану прабабушкой. – Холодненькой. Пойдем, миленький, я тебе дам.

Она ловко извлекла из колодца ведро воды и вручила его Костику.

– Так прямо и лей, – велела ему старушка. – Все лей, не жалей. Иначе этого соню не разбудить.

Костик вылил на приятеля половину ведра, прежде чем Вован зашевелился. На исходе второй половины он открыл глаза и безмятежно уставился на приятеля.

– А-а-а… Это ты, – пробормотал он, пока водяная струйка разбивалась о его голову и мелкими брызгами оседала на постели. – А я думал, это бабуля Оля пришла меня будить.

После этого Вован встал, утерся, деловито развесил мокрое белье на просушку, и вдвоем ребята вернулись к Костику. Умываться и вообще принимать какие-либо водные процедуры Вовану было уже не нужно. И друзья решили, что позавтракать будет лучше у Костика, потому что его бабушка здорово вкусно готовит. Во всем селе мало кто может сравниться с ней в этом деле. А заодно можно будет расспросить и Таню о ее ночной прогулке и о том, что ей удалось узнать о планах монахов на будущий монастырь.

Таня не спала. Она сидела, уставившись на свой букет, и вид у нее был такой мечтательный и счастливый, что друзьям даже было как-то неловко выводить ее из этого состояния. Бабушка хлопотала на кухне, снуя от плиты к столу, где сидела ее замечательная дочь. Но Таня даже не замечала сервированного перед ней завтрака.

– Садитесь, – кивнула бабушка, увидев мальчишек. – Как раз яишенка поспела.

Яичница у бабушки была мировая. Яйца буквально плавали в растопленном сливочном масле, которое после обжарки приобретало какой-то ореховый привкус и которое было так здорово собирать на мягкую булочку.

– Таня, ешь! Что ты сидишь?

Тетка очнулась, взглянула на яичницу, которую бабушка уже положила ей в тарелку, и покачала головой:

– Нет, не буду.

– Вот это да! Ты не заболела?

– Яичницу я не буду.

– Почему это? Всегда же любила.

– И люблю. Но сегодня среда.

– И чего?

– Среда – день постный. Всякая животная пища запрещена. А яйца – это определенно животная пища. И сливочное масло тоже.

Бабушка да и Вован с Костиком так и замерли с открытыми ртами. А потом бабушка произнесла:

– Вот те на! Ты никак у нас в постницы заделалась? Это Андрей тебя надоумил!

– Он меня не просил ни о чем, – сказала Таня. – Но раз он постится, то и я буду.

– Так ты теперь по средам одной травой питаться будешь? – уточнила бабушка.

– И по пятницам, и по средам.

– Да почему же?

– В среду Спасителя предали, в пятницу Его распяли.

– Нет, я спрашиваю, почему ты именно сейчас решила христианкой заделаться?

– Это из-за ее кавалера, – подсказал Костик. – Таня ему понравиться хочет. Вот и подделывается под его вкусы.

Таня вспыхнула.

– Вовсе нет!

– А вот и да! Ты с ним всю ночь гуляла и влюбилась.

Таня показала Костику кулак. А тот, вспомнив, что ссориться с теткой ему никак нельзя, умолк и уткнулся в свою тарелку. Благо его поститься никто не заставлял. Наоборот, бабушка всегда считала, что есть нужно максимально вкусно. А постно и вкусно в ее понимании как-то не сочеталось.

– В общем, если хочешь травы, то у меня зеленый салат есть. – Бабушка, вздохнув, приняла соломоново решение. – Салат-то будешь?

– Буду.

И тетя Таня принялась хрустеть салатными листьями. Вид у нее был упрямый. Хотя чем дальше продвигалось у нее дело с салатом, тем меньше было упрямства и больше печали.

– Может, хоть маслицем заправить? – сжалилась над ней бабушка. – Растительное, тебе можно.

Подсолнечное масло Таня одобрила. И с солью да с ржаным хлебом стрескала за милую душу целую миску салата. Но вид у нее продолжал оставаться голодный, глаза так и шарили по сторонам. Желудок, не приученный к постной пище, требовал чего-то более калорийного.

– Может, кашки?

– На молоке сварила?

– На сливочках.

– Еще хлеще! Нет, не буду.

– Тогда просто кипятком тебе овсянку запарить?

Сидя над пустой овсянкой, пока остальные наворачивали густую и душистую сливочную кашу, Таня как-то совсем закручинилась. Похоже, она прикидывала, не слишком ли высока цена, которую ей придется платить за ее роман со священником.

– Насчет монастыря я для вас все разузнала, – произнесла она внезапно.

Костик с Вованом мигом побросали вилки, ложки и в четыре глаза уставились на Таню.

– Наш новый монастырь изначально планировали поставить на старом месте, где уже раньше был монастырь. Но потом оказалось, что старое место уже занято, согнать с него владельца не получалось, и монастырь было решено возводить чуть в стороне, но так, чтобы впоследствии, когда удастся договориться со строптивым владельцем, перенести хотя бы некоторые здания на их исторические места.

– Сохранился план монастыря?

– Представь себе, весь архив уцелел.

– Но ведь был же пожар. Нам рассказывали, что старый монастырь сгорел чуть ли не дотла.

– Сгорел, – кивнула Таня. – Дотла сгорел. Но дело в том, что это было в некоторой степени ожидаемое событие.

– Как это?

– Понимаете, братия, которая населяла Троицкую обитель на Зайце, были людьми не самыми благона-дежными. В миру все они были горькими пьяницами, потом раскаялись, приняли постриг, но…

– Но старые привычки никуда не делись.

– Они с ними боролись, – заступилась за неизвестных ей монахов Таня. – Но иногда старое одерживало верх над новым. То и дело то одного монаха, то другого находили пьяным. Конечно, протрезвев, они искренне каялись, горько плакали над собственным падением, их наказывали, потом прощали, и иногда все этим и ограничивалось. Когда происходили отдельные эпизоды, легко было купировать проблему. Но дело в том, что и сам настоятель тоже был в прошлом подвержен этому пороку. И случалось, что и он сам напивался, а то и вовсе уходил в загул. И тогда уже вся братия, подражая наставнику, пускалась в пьяное веселье.

– А где спиртное-то брали?

– Было бы желание, а торговцы горячительным всегда найдутся.

– А деньги откуда находились? Торговцы даром ничего не дадут.

– Ну, деньги в монастыре имелись. Обитель была не из процветающих, но кое-какой доход с земли, бывшей в собственности монастыря, и с работавших в нем мастерских все же имелся. И поэтому можно было пьянствовать в свое удовольствие.

– А куда смотрело церковное начальство?

– Во-первых, добраться сюда было возможно только зимой или летом. Весной и осенью дороги превращались в сплошное месиво. А плыть по Зайцу можно было лишь на маленьких лодках, слишком мелкая речушка. Ревизоры сюда особо часто не заглядывали. К тому же все знали, что здесь делается, и поэтому лишний раз не совались. Меньше будешь знать, крепче будешь спать. Все знали, что в монастырь сосланы все пьяницы из более приличных обителей. Но куда-то же надо было их девать. Вот власти и закрывали глаза, предпочитая вовсе не замечать этот плохонький монастырь. Живут себе там монахи, и ладно. Но так как об их пристрастии всем было известно, и все понимали, что добром это может в один прекрасный день и не кончиться, то сам архив, монастырская библиотека и вообще все ценное, что имелось когда-то в монастыре, потихоньку перекочевало в город и находилось в ведении епархии.

– Другими словами, в монастыре оставались лишь стены и населявшие их пьяницы.

– Еще здесь работали мастерские. Многие монахи были умелыми мастерами. В моменты, когда им удавалось одолеть зеленого змия, они очень даже старались. Особенно выделялась иконописная мастерская. Одному молодому мастеру даже прочили славу Андрея Рублева. Он был еще очень молод и мог бы многого достичь, если бы не тяга к спиртному. Впрочем, следом за очередным падением у мастера следовал душевный подъем, он писал чудесные иконы, которые расходились по многим обителям. Но с головой у этого художника было не все ладно, потому что поговаривают, будто бы именно он и подпалил обитель.

– И это все?

– Разве мало? Если хотите узнать больше, поезжайте в музей.

Именно так друзья и собирались поступить. Но перед этим им еще нужно было вызнать кое-что у Тани.

– Ты вот упомянула, что новый монастырь хотели возвести на месте старого, сгоревшего. А потом передумали. Почему?

– Я же сказала, место уже занято. Там живет ваш художник. Уезжать он не хочет. Не силой же его выгонять.

– И монахи так легко сдались?

– Что же делать, если человек не хочет уступить?

– И они не пытались на него как-то повлиять?

– Приезжали, разговаривали. Но все без толку.

– И они отступились? – продолжал настырно допытываться у нее Костик. – Вот так взяли и отступились от своих планов из-за какого-то одного чудака? Не пытались его подвинуть?

– Что-то я не понимаю, к чему ты клонишь, – сказала Таня.

– Да, – вмешалась в разговор и бабушка. – Чего это ты, Костя, завелся?

– Я объясню. Вы же знаете о вчерашнем покушении на Евгения Васильевича, которое случилось в доме художника?

– Это ты о чиновнике, которого едва не застрелили? В новостях передавали, что идет на поправку.

– А вот художник уверен, что стрелявший просто промазал. И что он целился вовсе даже не в Евгения Васильевича, а в самого Виктора!

– Вот это дела! И с чего вдруг?

– А с того, что Виктор считает, это церковники пытаются его сжить со свету.

Бабушка всплеснула руками:

– Батюшки! Страсти-то какие на белом свете делаются! Это где же такое видано, чтобы верующие люди или тем паче священники до таких грязных дел бы опустились? Что ты, Костя, ерунду придумываешь!

– Быть того не может! – возмутилась и Таня. – Этот ваш Виктор наговаривает!

– В него стреляли. И не один раз. А кроме батюшек, у него других врагов в окрестностях нет.

– Ну, я тогда не знаю. Пусть обращается в полицию. Они должны разобраться.

– Именно это Виктор и собирается сделать.

И уже направляясь к выходу, Костик мимоходом глянул на настенный календарь, который висел у бабушки над плитой, а потом, повернувшись к своей тете, весело воскликнул:

– Таня, выкидывай скорей свою холодную овсянку или отдай ее курам!

– Это еще почему?

– Да потому что сегодня у нас вторник!

И ткнув пальцем в календарь, Костик, давясь от хохота, вылетел из дома.

После завтрака друзья отправились к Виктору. Как и было условлено, они собирались вместе с ним поехать к следователю. Было уже около десяти часов, пока дойдут, пока соберутся, пока доедут, будет уже около одиннадцати. А следователь велел приезжать не позднее полудня.

– Как раз успеваем.

Но когда друзья пришли к Виктору, навстречу им вышла одна Ната, которая очень удивилась их появлению.

– А Виктор где? – спросила она у друзей. – Разве он не с вами?

– Нет. Мы одни пришли.

Лицо у Наты сделалось тревожным и каким-то потерянным.

– Я не понимаю, – прошептала она. – Виктор ушел, чтобы предупредить вас, мальчики. Хотел прогуляться и заодно повидаться с вами. Вы разве его видели?

– Я с ним разговаривал еще перед завтраком, – сказал Костя. – Потом я пошел будить Вову, потом мы с Вовой завтракали, а Виктора с нами не было. Он меня предупредил и сразу же пошел назад, собираться в дорогу. Он разве еще не пришел?

– Нет, он не возвращался.

И жена художника окончательно побледнела. Друзья ее понимали. В другой бы раз они сказали, что за беда, подумаешь, задержался себе где-то мужик и задержался, взрослый, небось не пропадет. Но сейчас и ребята тоже почувствовали, как их охватывает неприятный липкий ужас. Но ради перепуганной еще больше их женщины они постарались не выдать своих чувств.

– Вы не переживайте, тетя Ната! – как мог бодро произнес Вован. – Наверное, ваш муж зашел к кому-нибудь поболтать. Знаете, как у нас в Бобровке теперь его все любят и все им восхищаются? Конечно, он у кого-нибудь в гостях сидит.

Ната, которой эта мысль в голову не приходила, немножко порозовела.

– Вы сюда шли, нигде Виктора не видели? – все же уточнила она.

– Нет. Но мы особенно по сторонам и не смотрели. К вам торопились.

– Виктор не возвращался, – повторила Ната. – Как ушел в Бобровку после звонка следователя, так и не возвращался.

– Тогда мы обратно пойдем, поищем его в поселке.

– Я с вами!

– Нет, вы лучше подождите здесь.

Внезапно Костика осенила новая идея:

– А можете ему позвонить?

– Нет! Он оставил смартфон дома!

Жена художника быстро впадала в панику и была близка к отчаянию.

– Тогда и вы здесь побудьте на случай, если Виктор вдруг вернется сам. Придет, ни вас, ни нас, тогда он вообще не будет понимать, что происходит.

Ната нехотя, но все же согласилась.

Но когда ребята повернулись, чтобы уходить, она воскликнула:

– Собаку хоть с собой возьмите!

– Барона? Он уже может ходить?

– Нет, конечно, – вздохнула женщина. – Барон у нас пока на больничном. Роя возьмите.

Рой – это был тот самый веселый маленький спаниель, с которым ребята познакомились вчера. Собака явно изнывала взаперти и потому с восторгом восприняла известие, что пойдет гулять вместе с мальчиками.

– Только возьмите его на поводок. Рой слушается мужа с одного свистка, но вы у него пока что не в таком авторитете. Боюсь, что от вас он может попросту удрать.

Рой позволил надеть на себя ошейник и безропотно дал пристегнуть к нему поводок. Он лишь укоризненно посмотрел на хозяйку, мол, и зачем ты все так усложняешь? Никуда я не денусь. Ну, максимум побегаю немножко по лесу и вернусь.

– Иди с ребятами, Рой. Ищи хозяина. Где хозяин? Рой! Хороший пес! Ищи!

Собака явно поняла команду. Рой сразу же опустил нос к земле и забегал перед ребятами мелким зигзагом. Время от времени собака делала забавный скачок вверх, словно пытаясь увидеть, что там делается впереди. А потом снова Рой опускал нос к земле и сосредоточенно нюхал, и прыгал, и казалось, что если уж кто и найдет Виктора, то это только его любимый пес.

Так втроем они двигались в обратном направлении к Бобровке. Дорога всего одна, разминуться с Виктором они не могли. И эта мысль ребят подбадривала. Внезапно и без всякого предупреждения Рой сделал резкий рывок в сторону и вниз под горку. А когда натянувшийся поводок помешал этому его маневру, собака горестно взвыла. Пес перебирал лапами так быстро, что песок, мелкие камешки и трава буквально летели во все стороны. Он всем телом налегал на поводок, который натянулся так туго, что на нем можно было играть, как на струне. Друзьям даже показалось, что поводок вот-вот лопнет.

– Рой что-то учуял.

– Бежим за ним.

И друзья побежали. Бежать им было легко. Вниз по склону и в небольшой овражек. Рой оказался очень прыгучим псом. Он с легкостью преодолевал как густые кусты, так и упавшие стволы деревьев. Друзьям приходилось хуже, но они очень старались. Было ясно, что собака что-то учуяла. Что-то или, скорее, даже кого-то.

Внезапно Рой издал горестный вопль, так что ребята, которые не видели в этот момент скрывшейся за кустами собаки, даже испугались. Что случилось с Роем? Попал в лапы хищного зверя? Попал в капкан? Но уже через несколько минут все прояснилось. Ребята увидели Роя, который бегал кругами возле лежащего на земле человека.

При виде этой картины дыхание у ребят замерло.

– Ой, нет! Только не это!

Человек лежал на земле пластом, лицом вниз. И это был мужчина. Взрослый мужчина. Рой носился вокруг него, пытался лизать руки этого человека и громко лаял, стремясь привлечь к себе его внимание. Но все было напрасно. Человек не смотрел на него. Он вообще не двигался. И как показалось ребятам, он даже не дышал.