73. Отчего бы?

В полдень терпение Сыровяткина лопнуло мыльным пузырем. Ждать он больше не мог. Объяснение было одно: что-то такое случилось в столице, что задержало Ванзарова. Хотя что может быть важнее, чем расследовать убийства в Павловске! Полицмейстер уже выучил его манеру держать слово. Такое грубое нарушение клятвы появиться «как можно раньше», наверняка с первым поездом, казалось ему чрезвычайно странным. Если не сказать тревожным. Сыровяткин и сам не мог объяснить, отчего вдруг забеспокоился. Кажется, не близкий человек, наоборот: гоняет его почем зря. А вот вдруг как-то стало не по себе. Как будто что-то пошло совсем не так, как должно было. Как будто возникло нехорошее обстоятельство, которое сломает все, что было сделано Ванзаровым.

Сыровяткин гнал от себя дурные мысли и предчувствия, но они только разрастались, завладевая его душой. Хуже всего — непонятно, что предпринять в этой ситуации. Телефонировать в Управление сыска? Там, чего доброго, посоветуют не лезть не в свое дело. И будут правы. Обратиться к Лебедеву? Еще глупее. Великий криминалист не нянька и не пастух чиновнику сыска. Наверняка только пустые беспокойства.

Сколько ни уговаривал себя полицмейстер, сколько ни приводил разумных доводов, неразумная интуиция тихонько бубнила одно: «Ой, что-то стряслось!» И от этого зудежа, хуже комариного, некуда было деться. Наконец он не вытерпел и вышел в приемное отделение. С поста как раз вернулся городовой, что дежурил с утра у вокзала. Аккуратно расспросив, не был ли замечен Ванзаров, Сыровяткин убедился, что из постовых его никто не видел. Они б его заприметили, чиновник полиции пользовался у городовых необъяснимым авторитетом. И когда только успел? Сыровяткин даже капельку ревновал. Самую капельку.

Чтобы отвлечься от нехороших волнений, он подозвал старшего городового.

— Слушай, Никитин, ты когда последний раз нищих забирал?

Вопрос оказался непростым. Городовой задумался.

— Так ведь, это, вашбродь, что-то не попадаются… Вам же рапорты кладутся за неделю. Сами изволили видеть.

— Да что рапорты! — отмахнулся Сыровяткин, который давно уже складывал скучные бумажки в общую папку, не заглядывая. — Ты мне начистоту скажи: нищие имеются?

— Никак нет… — ответил старший городовой так, как будто лично провинился.

— А куда делись?

— Не могу знать, вашбродь…

— Извели их, что ли?

— Так ведь не особо усилия прилагались. Сами изволите знать.

— Да знаю, знаю, — Сыровяткин непонятно от чего пришел в раздражение. — Вот так взяли и испарились?

— Так точно…

— И давно нам такое счастье привалило?

— Да уж как с год, почитай…

— Ладно, свободен…

Старший городовой маленько козырнул и отошел к своим. А Сыровяткину не осталось ничего другого, как лично пойти на поиски. Может, найдется где-нибудь потерявшийся? Оставив строгие распоряжения на предмет, если Ванзаров объявится или пришлет сообщение, полицмейстер вышел в любимый город, который и ему теперь стал казаться немного странным.

…Примерно в этот же час в свой кабинет-лабораторию в Департаменте полиции вернулся Лебедев. Настроение у него было хуже некуда. Вызванный на утреннее происшествие криминалист пришел в бешенство от непроходимой глупости пристава второго участка Нарвской части, который истоптал сапогами место преступления, а потом еще удивлялся: отчего это полицейская собака быстро взяла след, но посмела на него тявкать? Аполлон Григорьевич давно понял, что в полиции соотношение идиотов и нормальных людей примерно как соотношение золота к железной руде в недрах нашей планеты. Что касается человеческих брильянтов, то он знал лишь одного. Потому и прощал ему сверх меры. Но иногда опыт не успевал осадить взрывной характер. И тогда Лебедев давал себе полную волю.

Приставу повезло, что рядом не было реки Мойки, в которую он мог угодить одним броском мощной руки Лебедева, но головомойку он получил такую, что надолго запомнит. Лебедев не стеснялся в выражениях при подчиненных пристава и довел его до такой степени пунцовости лица, что тому грозило лопнуть спелым помидором. Немного выпустив пар, Аполлон Григорьевич скатился в самый низ эмоциональной шкалы, превратившись в законченного пессимиста. Что должно было пройти после первой сигарки. Пока же он отшвырнул со стола стопку исписанных листков и уселся с глубоко мрачным видом, подперев подбородок кулаком. Лучшего натурщика для статуи «Мрачная печаль» найти невозможно.

Постучав и не получив ответа, в кабинет заглянул дежурный чиновник, чтобы подать телеграмму. Не сказав доброго слова, Лебедев разорвал запечатанный край, пробежал глазами и обронил крепкое словцо. От которого чиновник скромно потупился.

— Когда пришла?

— Получена в десять часов пять минут, — ответил чиновник. — Павловский телеграф.

— Больше ничего?

— Именно так. Более никаких сообщений не получали.

Взмахом руки Лебедев отправил вон чиновника, и так не желавшего оставаться тут лишние мгновения. Когда дверь за ним вежливо затворилась, Аполлон Григорьевич тягостно вздохнул, глубоко затянулся сигаркой и выпустил облако дыма.

— А ему все шуточки! — с обидой проговорил он.