5 августа
Если валишься с ног от усталости, это не значит, что ты закончила. Если ты голодна, если у тебя все болит, это не значит, что можно закончить работу. В туалет бегать не надо, можно отлить, не отходя от мольберта. Картина будет закончена, когда остановится карандаш или кисть. Телефон не мешает. Тебя ничто не отвлекает. Когда есть вдохновение, ты продолжаешь работать.
Целый день Мисти рисует вслепую, и вот карандаш замирает, и она ждет, когда Табби заберет картину и прикрепит на мольберт чистый лист. Мисти ждет, ничего не происходит.
Мисти говорит:
— Табби?
Сегодня утром Табби приколола на блузу матери массивную брошь из зеленого и красного стекла. Потом Табби застыла, и Мисти надела на шею дочери ожерелье из сверкающих розовых стразов. Табби застыла, как статуя. В солнечном свете, льющемся из окна, стразы искрились, яркие, как незабудки и все остальные цветы, которых Табби не видела этим летом. Потом Табби заклеила ей глаза. После этого Мисти больше не видела свою дочь.
Мисти говорит снова:
— Табби? Солнышко?
В ответ — тишина, ни единого звука. Только волны на пляже плещут и бьются о берег. Растопырив пальцы, Мисти шарит в пространстве вокруг себя. Впервые за несколько дней ее оставили в одиночестве.
Две полоски малярного скотча, они начинаются прямо под линией роста волос, идут поверх глаз, вниз по щекам и под нижнюю челюсть, с заходом на шею. Мисти подцепляет полоски сверху и тянет вниз, медленно тянет, пока они не отлипают. Глаза открываются, веки дрожат. Солнечный свет слишком яркий, все расплывается. Картинка на мольберте — смазанное пятно, но через минуту глаза привыкают к свету.
Карандашные линии проступают отчетливо, черные на белой бумаге.
Там, на рисунке, — океан вблизи берега. Что-то плавает на воде. На воде лицом вниз плавает человек, девочка с длинными черными волосами, как бы растекшимися по воде.
С черными волосами, как у ее отца.
Как у тебя.
Все — автопортрет.
Все — дневник.
Снаружи, внизу за окном, люди толпятся на пляже у кромки прибоя. Два человека выходят из моря на берег, они несут что-то вдвоем. Что-то блестящее вспыхивает ослепительно-розовым в ярком солнечном свете.
Стразы. Ожерелье. Это Табби. Те двое, они несут Табби, держа ее за ноги и за подмышки, ее волосы, мокрые и прямые, тянутся по волнам, что плещут и бьются о берег.
Толпа расступается.
Из коридора за дверью доносятся громкие шаги. Из коридора доносится голос:
— У меня все готово.
Два человека несут Табби по пляжу к входу в отель.
Замок на двери тихо щелкает, дверь открывается, и там стоят Грейс и доктор Туше. У него в руке шприц, игла сверкает, сочится влагой.
Мисти пытается встать, волоча за собой ногу в шине. Ее цепь с ядром.
Доктор бросается к ней.
И Мисти говорит:
— Это Табби. С ней что-то случилось.
Мисти говорит:
— На пляже. Мне нужно спуститься туда.
Шина перевешивает, и Мисти валится на пол. Мольберт падает рядом, разбивается стеклянная банка с мутной от красок водой, осколки летят в разные стороны. Грейс опускается на колени, хватает Мисти за руку. Катетер выдернулся из мешочка, в ноздри бьет запах мочи, льющейся на ковер. Грейс закатывает рукав рабочей блузы Мисти.
Твоей старой рубашки. Жесткой от высохших красок.
— Вы никуда не пойдете в таком состоянии, — говорит доктор.
Он выдавливает из шприца пузырьки воздуха и говорит:
— Право же, Мисти, все равно вы ничем не поможете.
Грейс распрямляет руку Мисти, и доктор вкалывает иглу.
Ты что-нибудь чувствуешь?
Грейс держит Мисти за обе руки, пригвоздив ее к полу. Брошь из фальшивых рубинов открылась, и булавка вонзилась в грудь Мисти. Красная кровь на мокрых рубинах. Осколки разбившейся банки. Грейс и доктор Туше держат Мисти, не давая подняться с ковра. Под ними растекается ее моча. Моча пропитывает рабочую блузу и жжется в том месте, где булавка пробила кожу.
Грейс навалилась на Мисти сверху, Грейс говорит:
— Теперь Мисти хочет спуститься вниз.
Грейс не плачет.
Глухо и медленно, словно преодолевая сопротивление, Мисти говорит:
— Млядь, откуда ты знаешь, чего я хочу?
И Грейс говорит:
— Так написано в твоем дневнике.
Игла убирается из руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает ей кожу вокруг укола. Спирт холодит руку. Чьи-то руки берут ее за подмышки и тянут вверх, заставляя сесть прямо.
Лицо Грейс. Ее мышца, поднимающая верхнюю губу, ее мышца оскала стягивает все лицо к носу тугим комком, и Грейс говорит:
— Она вся в крови. О, и в моче. Нельзя вести ее вниз в таком виде. Не у всех на глазах.
От Мисти воняет, как от переднего сиденья старого «Бьюика». Как от сиденья, пропахшего твоей мочой.
Кто-то стягивает с нее блузу, вытирает ей кожу бумажными полотенцами. В дальнем углу комнаты голос доктора говорит:
— Великолепные работы. Весьма впечатляющие.
Он роется в стопке ее законченных картин и рисунков.
— Конечно, они впечатляют, — говорит Грейс. — Пожалуйста, не перепутайте листы. Они все пронумерованы.
Просто для сведения: никто не упоминает о Табби.
Они засовывают руки Мисти в рукава чистой рубашки. Грейс расчесывает ей волосы.
Рисунок на мольберте, девушка, утонувшая в океане, рисунок упал на ковер, и кровь и моча пропитали его насквозь. Он безнадежно испорчен. Изображение стерлось.
Мисти не может сжать руку в кулак. У нее слипаются глаза. Из уголка ее рта течет струйка слюны, боль в проколотой груди потихоньку проходит.
Грейс и доктор Туше, они поднимают ее на ноги. В коридоре за дверью ждут еще какие-то люди. Еще чьи-то руки обнимают Мисти с обеих сторон, ее подхватывают и несут вниз по лестнице, словно в замедленной съемке. Ее несут мимо скорбных, застывших лиц на каждой лестничной площадке. Полетта, и Рамон, и кто-то еще, блондинистый друг Питера из института. Уилл Таппер. С его порванным ухом, мочка которого так и свисает двумя заостренными лоскутами. Весь музей восковых фигур острова Уэйтенси.
Мертвая тишина. Только шина волочится по полу, глухо стуча по ступеням.
Люди толпятся в сумрачном лесу вестибюля, в чаще из полированных деревьев и мшистых ковров, но толпа расступается перед Мисти, которую несут к дверям столовой. Здесь все почтенные островные семейства: Бертоны, Хайленды, Питерсены и Перри. И никого из приезжих.
Двери в Орехово-золотой зал открываются.
На шестом столике, столике на четверых у окна, лежит что-то, накрытое покрывалом. Профиль маленького лица, плоская девчоночья грудь. Голос Грейс говорит:
— Быстрее, пока она еще в сознании. Пусть посмотрит. Снимите покрывало.
Разоблачение. Занавес открывается.
За спиной Мисти все ее соседи толпой валят в столовую, чтобы посмотреть.
