17 июля
Когда они учились в художке, Питер не раз говорил, что любая твоя работа это автопортрет. Не важно, что изображено на картине, «Святой Георгий с драконом» или «Похищение сабинянок», все равно ракурс, освещение, композиция, техника, все это — ты. Даже причина, по которой ты выбираешь сюжет, это ты. Ты — каждый цвет, каждый мазок.
Питер говорил:
— Художник может лишь изобразить свое собственное лицо.
Ты обречен быть собой.
Стало быть, говорил он, мы вольны рисовать что угодно, потому что всегда рисуем только себя.
Твой почерк. Походка. Орнамент на посуде, которую ты покупаешь. Все выдает тебя с головой. Во всем, что ты делаешь, ты проявляешь себя.
Все — автопортрет.
Все — дневник.
На пятьдесят долларов, полученных от Энджела Делапорта, Мисти покупает круглую акварельную кисть № 5 из бычьего волоса. Покупает пушистую беличью кисть № 4 для заливки. Круглую кисть № 2 из верблюжьего волоса. Заостренную колонковую кисть № 6 и широкую плоскую кисть № 12.
Мисти покупает палитру для акварели, круглый алюминиевый поддон с девятью углублениями наподобие формы для выпечки кексов. Она покупает несколько тюбиков акварели. Кипрскую зеленую, виридоновую зеленую, изумрудную зеленую и виндзорскую зеленую. Она покупает берлинскую лазурь и тюбик маренового кармина. Покупает гаванскую черную краску и жженую кость.
Мисти покупает молочно-белую маскирующую жидкость, чтобы закрашивать ошибки. Покупает желтый, как моча, грунт под акварель, чтобы при необходимости можно было смыть краски. Она покупает гуммиарабик янтарного цвета, чтобы краски не смешивались на бумаге. Покупает прозрачный текстурный медиум, чтобы придать краскам зернистость.
Она покупает блок акварельной бумаги, мелкозернистой бумаги холодного прессования, размером 19 на 24 дюйма. Торговое наименование этого размера: «королевский». Размер 23 на 28 дюймов называется «слоновьим». Размер 26,5 на 40 дюймов — «двукратным слоновьим». Это хорошая бумага, не содержащая кислоты, плотностью 140 фунтов. Мисти покупает холсты, наклеенные на картон. Она покупает холсты «суперкоролевского», «императорского» и «антикварного» размера.
Она приносит все это к кассе, и общая сумма получается намного больше пятидесяти долларов, и Мисти приходится расплатиться кредитной картой.
Когда у тебя возникает желание украсть в магазине тюбик жженой сиены, это значит, пора принимать лекарство с зелеными водорослями, которое дал тебе доктор Туше.
Питер говорил, что задача художника — создавать порядок из хаоса. Ты накапливаешь информацию, ищешь закономерности и выстраиваешь систему. Пытаешься найти смысл в бессмысленных фактах. Собираешь мозаику из кусочков всего на свете. Передвигаешь и перестраиваешь. Коллаж. Монтаж. Компоновка.
Когда ты на работе, и за каждым столиком в твоей секции гости чего-нибудь ждут, а ты спряталась в кухне и рисуешь на клочках бумаги, это значит, пора принимать лекарство.
Когда ты приносишь клиентам чек, и на обороте нарисован эскиз — кусочек пейзажа в сплетении света и тени, — ты даже не знаешь, что это за место, образ просто возник в голове. Эскиз ничего собой не представляет, но тебе страшно его потерять. Это значит, пора принимать лекарство.
— Все бесполезные подробности, — говорил Питер, — они бесполезны лишь до тех пор, пока ты не свяжешь их воедино.
Питер говорил:
— Само по себе все — ничто.
Просто для сведения: сегодня в столовой Грейс Уилмот и Табби стоят перед застекленным шкафом, занимающим почти всю стену. В шкафу под неяркими лампами — фарфоровые тарелки на специальных подставках. Чашки на блюдцах. Грейс Уилмот поочередно показывает на них пальцем. Табби тоже показывает на них пальцем и говорит:
— «Фитц и Флойд»… «Веджвуд»… «Норитаке»… «Ленокс»…
Табби качает головой, скрещивает руки на груди и говорит:
— Нет, тут неправильно.
Она говорит:
— В орнаменте «Роща оракула» золотая кайма — четырнадцать каратов. В «Венериной роще» — двадцать четыре карата.
Твоя дочь, эксперт по орнаментам на вымерших сервизах.
Твоя дочь, уже подросток.
Грейс Уилмот тянет руку, заправляет Табби за ухо упавшую на глаза прядку волос и говорит:
— Клянусь, этот ребенок далеко пойдет.
Мисти с подносом на плече останавливается на секунду, чтобы спросить у Грейс:
— От чего умер Харроу?
Грейс отрывает взгляд от фарфора. Ее круговые мышцы глаз выполняют свою работу, глаза широко раскрываются, и она говорит:
— А почему ты вдруг спрашиваешь?
Мисти говорит, что была у врача. У доктора Туше. Говорит, что Энджел Делапорт ей сказал, будто по почерку Питера можно понять кое-что о его отношениях с отцом. Все подробности, которые сами по себе — ничто.
И Грейс говорит:
— Доктор назначил тебе лекарство?
Поднос тяжелый, еда остывает, но Мисти говорит:
— Доктор сказал, у Харроу был рак печени.
Табби показывает пальцем и говорит:
— «Горэм»… «Данск»…
Грейс улыбается.
— Конечно. Рак печени, — говорит она. — Почему ты спрашиваешь у меня?
Она говорит:
— Я думала, Питер тебе сказал.
Просто для сведения: погода сегодня туманная от крайне противоречивых сведений о причине смерти твоего отца. Любая подробность сама по себе — ничто.
И Мисти говорит, что ей сейчас некогда разговаривать. Она занята. Время обеда, самый наплыв клиентов. Может быть, позже.
В художке Питер рассказывал о живописце Джеймсе Макниле Уистлере, который работал на Инженерный корпус армии США: зарисовывал участки побережья, где намечалось строительство маяков. Проблема в том, что Уистлер изрисовывал все поля крошечными набросками человеческих фигур. Он рисовал старух, младенцев, нищих — все, что видел на улицах. Он исправно делал свою работу для правительства, с фотографической точностью переносил на бумагу ландшафты, но не мог пренебречь всем остальным. Он не мог ничего упустить. Мужчины, курившие трубки. Дети, катавшие обруч. Он собирал их всех в быстрых набросках на полях своих официальных работ. Разумеется, правительство отказалось от его услуг.
— Эти наброски, — говорит Питер, — сейчас они стоят миллионы.
Говорил ты.
В Орехово-золотом зале сливочное масло подают в маленьких глиняных горшочках, только теперь на каждом кусочке масла ножом вырезана картинка. Крошечный набросок человеческой фигуры.
Может быть, это дерево или склон холма из фантазий Мисти. Может быть, это утес, или водопад в ущелье, или тенистый овраг, заполненный мшистыми валунами и заросший плющом, обвивающим толстые стволы деревьев. Пока она все это воображает и зарисовывает на бумажных салфетках, гости решают, что будет быстрее сбегать на автовокзал и взять кофе там. Гости стучат вилками по стаканам, чтобы привлечь внимание Мисти. Они щелкают пальцами. Эти летние люди.
Они не дают чаевых.
Склон холма. Горный ручей. Пещера на речном берегу. Усик плюща. Все эти детали, они приходят ей в голову, и Мисти не может их упустить. К концу обеденной смены у нее набирается целая стопка салфеток, бумажных полотенец и чеков, и на каждом клочке что-нибудь нарисовано.
У себя в комнате на чердаке она копит эскизы орнаментов из цветов и листьев, которых не видела никогда. В другой стопке — абстрактные фигуры, похожие на скалы и горные вершины на горизонте. Ветвистые контуры деревьев, кустарник. Что-то, что можно принять за шиповник. За птиц.
То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.
Когда ты часами сидишь на толчке и рисуешь всякую ерунду на обрывках туалетной бумаги до тех пор, пока жопа не станет отваливаться, — прими лекарство.
Когда ты вообще не выходишь на смену, когда сидишь в своей комнате на чердаке и общаешься с внешним миром, только если звонишь в обслуживание номеров, когда ты всем говоришь, что болеешь, а сама круглые сутки рисуешь пейзажи, которых не видела никогда, — это значит, пора принимать лекарство.
Когда твоя дочка стучится к тебе и просит поцеловать ее перед сном, а ты говоришь, чтобы она шла ложиться, а ты подойдешь через пару минут, и в конце концов бабушка оттаскивает ее от двери, и ты слышишь, как она плачет, уходя по коридору, — прими лекарство, двойную дозу.
Когда ты находишь браслет со стразами, который дочка пропихнула под дверь, — прими еще одну капсулу.
Когда никто не замечает твое ненормальное поведение, когда все улыбаются и говорят: «Ну, что, Мисти, как продвигается твоя живопись?» — пора опять принимать лекарство.
Когда голова болит так, что нельзя съесть ни кусочка. Когда спадают трусы, потому что задницы больше нет. Проходя мимо зеркала, ты не узнаешь своего отражения в этом тощем, изможденном призраке за стеклом. Твои руки перестают трястись, только когда держат кисть или карандаш. Это значит, что надо принять лекарство. У тебя есть еще полпузырька, но доктор Туше уже принес тебе новый. Оставил на стойке портье. Пузырек с твоим именем на этикетке.
Когда ты работаешь и не можешь остановиться. Когда тебе не хочется ничего, только закончить очередную картину и сразу взяться за новую. Прими лекарство.
Потому что Питер был прав.
Ты был прав.
Потому что все важно. Каждая деталь. Просто мы еще не знаем почему.
Все — автопортрет. Все — дневник. Все наркотики, принятые за всю жизнь, — в пряди твоих волос. Твои ногти. Твое досье. Стенки твоего желудка — документ. Мозоли у тебя на руке выдают все твои тайны. Твои зубы выдают тебя с головой. Твой акцент. Морщинки вокруг рта и глаз.
Во всем, что ты делаешь, ты проявляешь себя.
Питер говорит, что задача художника — пристально вглядываться, подмечать, собирать, систематизировать, архивировать, сохранять, а потом составлять отчет. Документировать. Изображать. Задача художника — просто не забывать.
