14 июля

Энджел держит лист акварельной бумаги, держит кончиками пальцев за уголки. Он смотрит на рисунок, смотрит на Мисти и говорит:

— Вы нарисовали кресло?

Мисти пожимает плечами и говорит:

— Я столько лет не рисовала. Это первое, что пришло мне в голову.

Энджел поворачивается к ней спиной, подставляет рисунок под солнечный свет, поворачивает так и этак. По-прежнему глядя на лист, он говорит:

— Хорошо. Очень хорошо. Где вы нашли кресло?

— Я рисовала из головы, — говорит Мисти и рассказывает ему, как провела целый день на мысе Уэйтенси в компании красок и двух бутылок вина.

Энджел щурится на рисунок, подносит лист так близко к лицу, что глаза съезжаются к носу, и говорит:

— Похоже на Гершеля Берка.

Энджел смотрит на Мисти и говорит:

— Вы провели целый день на лугу и рисовали из головы неоренессансное кресло Гершеля Берка?

Сегодня утром звонила женщина из Лонг-Бич. Сказала, что собирается перекрасить свою прачечную комнату, и если кому-то захочется взглянуть на художества Питера, то лучше приехать быстрее, пока она не начала.

Прямо сейчас Мисти и Энджел изучают пропавшую прачечную. Мисти зарисовывает фрагменты надписей. Энджел вроде как должен фотографировать стены. Но когда Мисти открыла портфель, чтобы достать альбом для эскизов, Энджел увидел маленький акварельный рисунок и попросил дать ему посмотреть. Солнечный свет льется в окошко сквозь матированное стекло, и Энджел подносит рисунок к свету.

На оконном стекле черной краской написано: «Всякий, кто ступит на остров, умрет»…

Энджел говорит:

— Клянусь, это Гершель Берк. Филадельфия, 1879 год. Точно такое же кресло стоит в усадьбе Вандербильтов в Билтморе.

Наверное, оно врезалось в память Мисти из «Истории искусства», или «Краткого курса декоративно-прикладного искусства», или какого-то еще бесполезного курса в художке. Может быть, она видела его по телевизору, в какой-нибудь документальной программе о знаменитых домах на познавательном канале. Кто знает, откуда берутся идеи. Наше вдохновение. Почему мы воображаем себе то, что воображаем.

Мисти говорит:

— Удивительно, как я вообще что-то нарисовала. Мне было так плохо. Пищевое отравление.

Энджел рассматривает рисунок со всех сторон. Его мышца, сморщивающая бровь, сминает кожу между бровями в три глубокие складки. Глабеллярные морщины. Его мышца, опускающая угол рта, делает свою работу: от уголков рта тянутся ментолабиальные морщины. Морщины скорби.

Мисти срисовывает со стен надписи и не рассказывает Энджелу о желудочных спазмах. В тот паршивый денек она убила не один час, пытаясь хоть что-нибудь нарисовать. Она рисовала деревья и скалы и с отвращением комкала бумагу. Она рисовала город вдали, церковный шпиль и часы на здании библиотеки, но скомкала и этот пейзаж. Скомкала говенный портрет Питера, который пыталась нарисовать по памяти. Портрет Табби. Картинку с единорогом. Она выпила бокал вина и стала думать, что еще можно изгадить своей бездарностью. Потом съела еще один сандвич с куриным салатом. С его странным привкусом кинзы.

От одной только мысли о том, чтобы войти в сумрачный лес и нарисовать гибнущую, крошащуюся статую, у нее волосы встали дыбом. Павшие солнечные часы. Тот запертый грот. Господи. Здесь, на лугу, пригревало солнышко. В траве жужжали насекомые. Где-то за лесом океанские волны плескались и бились о берег.

Мисти было страшно смотреть на темный край леса. Ей сразу же представлялось, как огромный бронзовый человек раздвигает кусты своими окислившимися руками и наблюдает за ней слепыми глазами с впадинами зрачков. Ей представлялось, что он убил мраморную Диану, разорвал на куски ее тело, а теперь вышел из леса и идет к ней, Мисти.

По правилам Запойной игры Мисти Уилмот, когда в голове появляются мысли, что голая бронзовая статуя сейчас набросится на тебя, заключит в металлические объятия и раздавит тебя до смерти своим поцелуем, пока ты будешь срывать себе ногти и разбивать руки до крови о его замшелую грудь — это значит, что надо выпить.

Когда вдруг понимаешь, что ты полуголая и дрищешь в ямку, которую вырыла за кустом, а потом подтираешься льняной салфеткой из столовой отеля, — это значит, что надо добавить.

Спазмы в желудке не прекращались, Мисти обливалась потом. С каждым ударом сердца голову пронзала боль. Кишки скрутило, и она не успела спустить трусы. Горячие струи хлынули по ногам, затекли в туфли. Задыхаясь от вони, Мисти упала лицом вниз, упершись ладонями в нагретую солнцем траву, в крошечные цветочки. Мухи слетелись на запах и принялись ползать по ее ногам. Ее подбородок упал на грудь, и на землю полилась розовая рвота.

Когда вдруг понимаешь, что прошло полчаса, а дерьмо так и течет у тебя по ногам, и над тобой кружат мухи, выпей еще.

Она не рассказывает об этом Энджелу.

Здесь, в исчезнувшей прачечной комнате, Мисти делает зарисовки, Энджел делает снимки. Он говорит:

— Что вы можете мне рассказать об отце Питера?

Отец Питера, Харроу. Мисти он нравился. Она говорит:

— Он умер. А что?

Энджел делает снимок и прокручивает пленку на следующий кадр. Он кивает на надписи на стене и говорит:

— Написание строчных «л» говорит очень о многом. Первый элемент буквы означает привязанность к матери, второй — нисходящий — взаимоотношение с отцом.

Отец Питера, Харроу Уилмот. Все называли его Гарри. Мисти встречалась с ним только раз, когда приезжала в гости перед свадьбой. Перед тем, как она забеременела. Гарри устроил ей долгую, обстоятельную экскурсию по острову Уэйтенси. Они ходили по улицам, он показывал ей облупившуюся краску и просевшие крыши больших домов с гонтовой кровлей. Ключом от машины он выковыривал куски известки из щелей между гранитными блоками церкви. Они видели, как потрескались и вспучились тротуары на Платановой улице. Видели прожилки плесени на фасадах магазинов. Закрытый отель, опустошенный пожаром, был черен внутри и обшарпан снаружи, его оконные сетки покраснели от ржавчины. Ставни перекосились. Водосточные трубы прогнулись. Харроу Уилмот приговаривал: «Из грязи в князи и снова в грязь за три поколения». Он говорил: «Как бы мы ни умножали свои капиталы, дольше трех поколений они не продержатся».

Отец Питера умер вскоре после того, как Мисти вернулась в институт.

Энджел говорит:

— Можете раздобыть для меня образец его почерка?

Мисти продолжает срисовывать надписи. Она говорит:

— Я не знаю.

Просто для сведения: если ты провела день на природе, голышом, вся измазанная в говне и забрызганная розовой рвотой, это еще не значит, что ты настоящая художница.

Равно как и галлюцинации. Там, на мысе Уэйтенси, когда Мисти мучилась резями в желудке, и струи пота стекали ручьями по ее волосам и щекам, ей привиделось странное. Когда она вытиралась салфетками из отеля. Полоскала рот вином. Махала руками, отгоняя мух. В носу по-прежнему щипало от рвоты. Глупо, слишком глупо было бы рассказывать об этом Энджелу, но тени на краю леса зашевелились.

Из сумрака среди деревьев проступило металлическое лицо. Фигура шагнула вперед, и мягкая почва на краю луга просела под тяжестью бронзовой ступни.

Если ты учишься в художественном институте, тебе знакомы кошмарные галлюцинации. Ты знаешь, что такое флешбэк. Ты употребила немало веществ, которые могли накопиться в жировых тканях, готовые вылиться в кровь и устроить тебе дурной сон посреди бела дня.

Фигура сделала еще шаг, ее нога погрузилась в землю. В солнечном свете бронзовые руки местами сделались ярко-зелеными, местами — тускло-коричневыми. Плечи и голову покрывал белый птичий помет. Фигура шагала вперед. При каждом шаге рельефные мышцы перекатывались под бронзовой кожей на бедрах. При каждом шаге бронзовый фиговый лист шевелился в паху.

Сейчас, глядя на акварельный рисунок, лежащий на сумке Энджела, Мисти чувствует себя неловко. Аполлон, бог любви. Мисти пьяная и больная. Обнаженная душа похотливой художницы средних лет.

Фигура приблизилась еще на шаг. Идиотская галлюцинация. Пищевое отравление. Статуя голая. Мисти голая. Оба грязные в круге деревьев, обрамляющих луг. Чтобы прочистить мозги, чтобы прогнать этот ужас, Мисти начала рисовать. Чтобы сосредоточиться. Это было рисование без всякой мысли. Мисти закрыла глаза, поднесла карандаш к блоку акварельной бумаги и почувствовала, как он царапает по листу. Не глядя, она выводила прямые линии, растирала их боковой стороной большого пальца, чтобы затенить контур.

Автоматическое письмо.

Когда карандаш остановился, Мисти пришла в себя. Фигура исчезла. Спазмы в желудке почти прекратились. Жидкая пакость подсохла, и Мисти смогла отряхнуться. Потом она закопала салфетки, свои испорченные трусы и скомканные рисунки. Приехали Табби и Грейс. Они разыскали свою недостающую чайную чашку, или сливочник, или что там еще. К тому времени вино закончилось. Мисти была одета и пахла чуть лучше.

Табби сказала:

— Смотри. Ба подарила на день рождения.

Она вытянула руку, демонстрируя кольцо, сверкающее на пальце. Квадратный зеленый камень, ограненный, блестящий.

— Это хризолит, — сказала Табби и подняла руку над головой, чтобы в камне отразился закат.

Мисти уснула в машине, теряясь в догадках, откуда у Грейс взялись деньги. Грейс везла их обратно в город по Главной улице.

Мисти только потом заглянула в альбом. И удивилась не меньше, чем все остальные. Ей не пришлось править рисунок. Она только добавила цвета акварельными красками. Надо же, что творит подсознание. Откуда взялось это кресло? Что-то из юности, какая-то иллюстрация на лекциях по истории искусства.

Предсказуемые мечты бедной Мисти Клейнман.

Энджел что-то ей говорит.

Мисти переспрашивает:

— Что?

И Энджел говорит:

— Сколько вы хотите за этот рисунок?

Он имеет в виду деньги. Цену. Мисти говорит:

— Пятьдесят?

Мисти говорит:

— Пятьдесят долларов?

Эта картинка, которую Мисти нарисовала с закрытыми глазами, голая и напуганная, пьяная, с резями в животе, от которых ее выворачивало наизнанку, это ее первая проданная работа. Самое лучшее, что Мисти сделала в жизни.

Энджел открывает бумажник, достает десятку и две двадцатки. Он говорит:

— Можете еще что-нибудь рассказать об отце Питера?

Просто для сведения: когда они уходили с луга, там были две ямки в земле. Два следа рядом с тропинкой. На расстоянии примерно в два фута, слишком большие для человека. Слишком далеко друг от друга. Цепочка ямок уводила обратно в лес, слишком больших, слишком широких для человеческих шагов. Мисти не рассказывает об этом Энджелу. Он подумает, что она спятила. Спятила, как ее муж.

Как ты, милый мой Питер.

Сейчас от ее отравления осталась только убийственная головная боль.

Энджел подносит картинку к носу и нюхает. Морщит нос, нюхает снова и убирает картинку в боковой карман сумки. Он видит, что Мисти за ним наблюдает, и говорит:

— Не обращайте внимания. На секундочку мне показалось, что пахнет говном.