Глава 7
– Мертв? – ахнул Эйч Джи. – Он умер?
– Мне очень жаль.
– Могу я увидеть тело?
– Постойте. – Врач внезапно преисполнился подозрительности. – Вы – родственник покойного?
– У него нет родных!
– Извините. Мне вообще ничего вам говорить не следовало.
Он поспешно удалился.
Уэллс привалился к стене, ухватившись за поручень (установленный для удобства инвалидов), чтобы не упасть. Стивенсон мертв? Его жизнь прервало чужеродное транспортное средство? Конечно, этот тип полностью заслуживал высшую меру наказания, однако ему не следовало умирать, не пройдя через суд присяжных. Это – неподобающий конец для английского джентльмена, какими бы ужасными ни были его преступления.
Самым мерзким во всей этой странной истории было то, что Стивенсон безвременно скончался за пределами собственного времени в чужом мире, где никому не было дела до того, что в данном случае нарушен логический порядок вселенной. Его крики боли, его возможные слова предсмертного раскаяния не прозвучали в Лондоне 1893 года. Они оказались за пределами времени и не были никем услышаны. Случившееся было не просто неестественным – оно было пугающим. Оказаться настолько одиноким, настолько потеряться в смерти! Поистине в механизм гегелевской диалектики попал крупный камень.
Он сунул руки в карманы и, понурившись, поплелся по коридору. Он обманут. Стивенсон мертв. Эйч Джи не сможет вернуться домой с проклятым призом. Справедливость не восторжествует. Его современники не узнают, что самый отвратительный и низкий член общества получил по заслугам. Один Бог знает, сколько еще времени женщины будут выходить на панель, страшась появления Джека-потрошителя. Одиссея Герберта Джорджа Уэллса, которую он совсем недавно считал путешествием во времени ради соблюдения прав человека, провалилась.
Ну что ж, так тому и быть. Что сделано, с тем покончено. Лесли Джон, где бы ты ни находился: покойся в мире, несмотря на свои ужасные преступления.
Уэллс со вздохом поднял голову – и обнаружил, что стоит у входа в большой кафетерий, полный народа. Из двери вырвались ароматы пищи, дразнящие его обоняние. Объявление на двери говорило, что предложение на завтрак включает в себя два яйца, хэш-браунз (что бы это ни было), ломтик бекона, английские маффины, фруктовый коктейль и кофе – и всего лишь за два доллара и семьдесят пять центов. Он проверил свои средства. Восемьдесят семь центов. Он повернулся и побрел прочь.
Он завернул за угол, погрузившись в раздумья. Логически рассуждая, ему следовало бы вернуться в Банк Англии, объяснить, что лишился своих дорожных чеков, и попытаться получить справедливую компенсацию. Однако по грубым прикидкам за восемьдесят семь центов он отъедет от чертовой больницы всего на полмили – и что он станет делать потом? Он понятия не имел. С тем же успехом он мог бы находиться от Банка Англии так же далеко, как Сан-Франциско отстоит от Лондона – или 1979 год от 1893-го.
Он еще раз повернул – и наткнулся на ряд телефонов-автоматов. Он уставился на них. Звенели монеты, неугомонные юнцы орали в электронную стратосферу про парней и девчонок, фунты и унции, сходство между братьями и сестрами.
Одна кабинка была открыта. Эйч Джи влетел в нее, сел и уставился на аппарат, на мгновение пожалев, что не может снять с коробки крышку и посмотреть на механизм внутри. Вместо этого он прочел инструкции, решил, что у него хватит денег на то, чтобы воспользоваться этим устройством, а потом извлек визитку из внутреннего кармана пиджака.
«Мисс Эми К. Роббинс. Операционный отдел. Банк Англии. Саттер-стрит, д. 377, Сан-Франциско, Калифорния. 422-4316». Он вспомнил, что пригласил ее на ленч, а она в ответ упомянула телефонный номер на своей визитке. Значит, ее номер – вот эта семизначная цифра в нижнем правом углу.
Он снова посмотрел на телефон. Но почему на кнопках буквы? Он немного подумал, а потом уныло вздохнул. Логического объяснения не находилось. Но в конце концов мало ли в языке нелогичного?
Тут Герберт Уэллс выругал себя за то, что тянет время. Если уж у него хватило храбрости сдвинуть вперед рычаг управления ускорением, то почему он пасует перед телефоном? Неужели он теперь боится техники?
Уэллс снял трубку с аппарата, прижал к уху (как это делали те, за кем он успел понаблюдать) и опустил монетку в прорезь. Надавив кнопки, соответствовавшие цифрам на визитке, он затаил дыхание, ожидая результата. В трубке раздались щелчки, потом ровный шум, а потом звон, похожий на далекий щебет птицы.
Уэллс возбужденно хохотнул:
– Банк Англии, чем могу быть вам полезна?
– Великолепно, – пробормотал он в трубку совершенно неуместно.
– Банк Англии, чем могу быть вам полезна? – повторила ответившая в некотором раздражении.
Уэллс открыл было рот, чтобы ответить, – и замер. Он понятия не имел, что говорить. Он безмолвно уставился на трубку.
Он услышал щелчок, а потом непрерывный гудок, который уже звучал, когда он только снял трубку. Куда эта женщина делась?
Обиженный Уэллс покраснел и пробормотал:
– Ну и нахальство!
Он вернул трубку на аппарат, выудил еще один десятицентовик и заготовил несколько предложений для следующей попытки.
Опустив монету в прорезь, он снова набрал номер.
– Банк Англии, чем могу быть вам полезна?
Он глубоко вздохнул и выдавил заготовленные слова:
– Привет, мисс Роббинс! Как поживаете этим добрым утром? Это мистер Уэллс из Лондона – то есть если вы не узнали мой голос, но я уверен, что вы не забыли…
– Сэр, я не мисс Роббинс. Вас с ней соединить?
– Ну… конечно. Разумеется. – Его ум лихорадочно работал. Похоже, телефонная система устроена сложнее, чем ему показалось. Видимо, линий многие сотни, и они должны пересекаться с множеством тысяч и так далее. Сеть, вероятно, просто поразительная. – Да, будьте добры.
Оператор уже переключила его на ожидание. Он вздохнул, привалился к стене кабинки и стал слушать электронную симфонию, которая оставалась ему непонятна. Тем не менее эти звуки ему определенно нравились.
А потом вдруг:
– Эми Роббинс слушает.
Голос был приглушенным, чуть прерывистым, однако определенно узнаваемым.
Он выпалил:
– Привет, мисс Роббинс. Вы сегодня отлично выглядите.
– Алло?
– Привет.
Он глупо улыбнулся.
– Кто это?
– То есть вы меня не узнали?
– Как я могла вас узнать?
– Мы вчера встречались.
– Это Фрэнк?
– Нет, это не Фрэнк. Вы говорите с мистером Уэллсом из Лондона. Помните?
– О да! – ответила она радостно. – Я надеялась, что вы позвоните.
– Правда?
– Ну… не совсем. Я знала, что вы позвоните.
– Неужели?
– Конечно. Если человек, забывший у меня на столе дорожные чеки на полторы тысячи долларов, мне не позвонил бы, чтобы выяснить, где они, это было бы довольно странно, разве нет?
– Это точно.
Он расслабился, чувствуя огромное облегчение. Они не потерялись – и его не обворовали. Жизнь продолжается, он вернется домой… после каникул в этих неизведанных местах. Он озорно ухмыльнулся. Все будет хорошо.
– Мистер Уэллс, вы меня слышите?
– Конечно.
– Вы поняли, что я только что сказала?
– Определенно понял. Но я звоню не поэтому.
– Правда?
– Точно. Я хотел спросить, не встретитесь ли вы сегодня со мной на ленче?
– С удовольствием.
Ее ответ прозвучал потрясенно и тихо.
– Вот и отлично. Я просто в восторге. Можно называть вас по имени?
– Да.
– Где мы встретимся, Эми?
– Где хотите.
– Может, прямо здесь?
– Когда?
– Чем скорее, тем лучше. Я умираю от голода.
– Если честно, то я тоже. А вы где?
– В Центральной больнице Сан-Франциско.
– Что?! У вас что-то случилось?
– Ничего сделать нельзя, – ответил он спокойно. – Я все объясню, когда вы сюда доберетесь.
– Вы уверены, что сегодня подходящий день для встречи?
– Милая моя, я никогда в жизни не был ни в чем настолько уверен.
– Ладно, увидимся около одиннадцати.
– Да, Эми! Будьте так добры, прихватите с собой мои дорожные чеки!
Пообещав это сделать, она повесила трубку.
Эйч Джи вышел из телефонной будки весьма довольный собой. Неспешно двигаясь по улице, он выбросил из головы сирены и передаваемые по радио срочные вызовы врачей. Вместо этого он думал об Эми. О ее темно-каштановых волосах, темных глазах, изящных губах, женственной фигурке… Удивительно, как быстро он мысленно представил ее себе на основе одного только голоса, переданного телефоном.
Уэллс вышел с территории больницы, грезя телефонами. Ему необходимо побольше узнать об этом способе общения. Он по-настоящему революционный, он необходим – и он делает честь человечеству.
Увлекшись, Эйч Джи быстро шел по тротуару: его осенила идея. Предположительно телефонные сигналы передаются с помощью магнитных электрических полей энергии – таких же, какие он использовал для своего вращения сквозь время. Следовательно, предположил он, как только он поймет принципы работы телефона, будет не слишком сложно переделать это устройство так, чтобы можно было говорить с прошлым и с будущим. Телефонные звонки сквозь время! Контакты с умершими родственниками и еще не родившимися детьми. Вопросы, которые можно задать королеве Виктории, русскому царю или, например, будущему главе Китая. Вот оно, величие и бессмертие человечества!
* * *
Уэллс ушел в мысли о телефоне, который будет установлен внутри его машины времени. От созерцания этой картины его оторвал гудок. Он повернулся – и увидел, что Эми машет ему из блестящего синего автомобиля с серебряными буквами сзади: «Хонда Аккорд».
Салон машины оказался приятным и чистым – совершенно не похожим на то такси, в котором он ездил накануне. Эйч Джи удобно устроился на сиденье.
– Да, пока я не забыла…
Она с улыбкой отдала ему дорожные чеки.
– Спасибо. – Он осмотрелся. – Какая чудесная машина! Прелестная. Просто прелестная.
Он погладил приборный щиток.
– Ну, все-таки не «Роллс-Ройс», – отозвалась она.
– Нет, конечно, – согласился он расплывчато.
– Хотите сесть за руль?
– Боюсь, что не умею. – Он мечтательно улыбнулся. – Но хотелось бы научиться.
– Можно устроить.
Она отъехала от тротуара, направив машину в поток движения.
– Эти кнопки для того, чтобы ехать вперед и задним ходом? – уточнил он.
Она удивленно на него посмотрела:
– Разве вы никогда не ездили на машине с автоматической коробкой передач?
– Не слишком часто.
Она рассмеялась:
– Ах, эти британцы! Такие традиционалисты! – Она указала на пол. – Видите: педали сцепления нет. Только тормоз. – Она тронула педаль ногой. – И газ. – Она нажала ее и быстро проехала по въездной полосе мимо дорожного знака «Автострада Бэйшор».
Он радостно улыбнулся, подумав, что линейное ускорение явно может стать настоящей страстью.
– Герберт, почему вы оказались в больнице?
Он нахмурился и отвел взгляд:
– А, да. Вот что.
Он коротко объяснил, что Лесли Джон Стивенсон случайно попал под машину и погиб.
– Ох, нет! – Она положила правую руку на его кисть и крепко ее сжала. – Мне так жаль!
– И мне тоже.
– Я чем-то могу вам помочь? То есть – он ведь был вашим другом, и я понимаю…
– Он не был мне другом.
– Хм! – Она выгнула бровь. – Но вчера вы сказали…
– Он никому не был другом.
– Не понимаю.
– Я бы предпочел об этом не говорить, с вашего разрешения.
– О! – Она убрала руку. – Ладно.
Ему стало ужасно неловко. Эми больше ничего не стала говорить – и вскоре молчание стало тяжелым. Он начал нервничать и больше не получал удовольствия от видов из окна, своей первой поездки по современной дороге и заразительного ритма движения с большой скоростью. Конечно же, смерть Стивенсона означала, что теперь он может не спеша знакомиться с 1979 годом. Он может быть внимательным и применять научный подход. И если он справится с собственной архаичностью, то сможет вернуться в свое родное время с огромными знаниями современного человечества.
Однако все эти мысли никакого облегчения не приносили. Уэллс оказался в обществе просто роскошной молодой леди – и не может даже заставить себя с ней разговаривать. Ему было стыдно за то, что он так резко ее оборвал. Наверное, они быстро съедят где-нибудь ленч – и на этом все закончится.
* * *
Они припарковались и вышли из машины. Уэллс увидел ряды магазинчиков и рынков, а за ними – мачты и реи рыболовного флота, стоящего на якоре. В небе кружили чайки. Он почувствовал себя как дома – если не принимать во внимание архитектуру, то можно было подумать, что он гуляет по спокойным улочкам Истборна. Звуки и запахи были точно такими же.
– О, береговая линия! – воскликнул он. – Обожаю морское побережье. Как это вы догадались?
Она повернулась к нему. Глаза у нее были полны тревоги, руки сцеплены за спиной.
– Послушайте, Герберт, я прошу прощения за то, как повела себя там, в машине, но, честно говоря, я всегда теряюсь, когда сталкиваюсь с такими вещами, как смерть. Если вам не хочется об этом говорить, то это вам решать, а не мне. Так что извините меня, ладно?
Сердце у него дрогнуло, а тело напряглось. Не успев сообразить, что делает, он схватил ее за плечи и притянул к себе. Его щека прикоснулась к ее макушке. От нее пахло чистотой и свежестью, как от моря, с легкой ноткой духов – как раз такой, что у него ноги подкосились. Она ответно обняла его – и он почувствовал, что она дрожит. Он чуть было не сказал ей прямо, кто он на самом деле.
Эми взяла его за руку и повела в сторону ресторанчиков Рыбачьей пристани.
– Любите морепродукты? – спросила она весело.
– Сейчас я готов съесть что угодно, – ответил он.
Они вошли в «Алиотоз», и метрдотель усадил их за столик у окна, откуда открывался отличный вид на пристань, рыбачьи суда, залив и зеленые вершины округа Марин. Однако все его внимание поглотило одно – мост «Золотые ворота», на который он воззрился с трепетом. Для него мощные парные башни, кабели подвески и полотно протяженностью в милю были монументом в честь безграничных возможностей человека.
– Великолепно! – воскликнул он.
– Неплохой вид, правда? – подхватил официант, задержавшийся у их столика.
– Вид, вот еще! Это же тот мост! Одновременно невероятный и ошеломляющий! Я даже представить себе не мог! Люди, которые его построили, гениальны, слышите? Настоящие гении!
– Да, сэр, – согласился официант, краснея от чрезмерно бурного проявления чувств, однако сумев выдавить слабую улыбку.
– Любезный, как с ними связаться, чтобы справиться о методах строительства?
Официант нервно оглянулся и тихо ответил:
– Сомневаюсь, что это получится, сэр, ведь мост был построен в 1937 году.
– О! – Эйч Джи напрягся. – Ну да. Никак не получится.
– Леди и джентльмен не желают аперитив? – спросил официант с легким итальянским акцентом.
– Не отказалась бы от бокала вина, – сказала Эми.
– Отличная идея! – согласился Уэллс и поднял взгляд на официанта. – У вас, случайно, не найдется марочного «Шабли»?
– Какого именно шато, сэр?
– Я бы предпочел шато де гренуа, урожай 1890 года.
– Кажется, старейший урожай у нас в погребе – это 1976 год, – ответил тот невозмутимо.
Уэллс густо покраснел из-за своей глупой ошибки, запоздало вспомнив, что хранящиеся больше трех лет белые вина превращаются в уксус.
– Могу я предложить вам калифорнийский рислинг, сэр?
– Спасибо, мы попробуем гренуа 1976 года.
– Отличный выбор, сэр.
Официант чуть поклонился и ушел. У Эйч Джи создалось впечатление, что этот человек сказал бы точно те же слова, если бы он заказал выдохшееся пиво.
Вино оказалось очень хорошим, и Эми не решилась признаться, что предпочла бы калифорнийский рислинг. Она заказала морские ушки, а он попробовал… вернее, жадно съел – гребешки. Ей было весело, атмосфера создалась чудесная, однако Эми начала подозревать, что ее спутник ведет себя странно. Он то и дело начинал расспрашивать ее о таких вещах, которые она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Да и фразы у него получались странные. Им не хватало той краткости, к которой она привыкла в речи других мужчин. Конечно, это могла быть просто очаровательная особенность английского джентльмена. А может быть, она просто уже слишком давно живет в Сан-Франциско.
Уэллс допил чай и откинулся на спинку стула с дивным чувством сытости, чуть опьянев от полубутылки «Шабли». Он знал, что говорит чересчур много, но его это не смущало. Впервые после попадания в 1979 год он чувствовал себя совершенно непринужденно.
– Хорошо? – спросила она.
– Дорогая моя, легкий привкус пряных трав, идеальное сочетание лимона и чуть присоленного масла, тонкие поджаристые корочки – и все это с этим экзотическим овощем… ничего вкуснее я не едал. А общество столь очаровательной сотрапезницы сделало происходящее в высшей степени приятным.
– Но, с другой стороны, это же не «Макдоналдс», – отметила она со скрытой иронией.
Он отвел взгляд, подумал – и снова посмотрел на нее.
– Да, это так. – Он говорил совершенно серьезно. – Вы правы.
Она покосилась на него, вздохнула – и вылила себе в бокал остаток вина. Он ее разыгрывает?
– Этот вид, мост… это все просто незабываемо.
– Герберт, вы актер?
Он рассмеялся:
– Господи, нет! Иначе я бы здесь не оказался.
Он снова засмеялся, но как-то рассеянно.
– А где бы вы находились?
– Ну, не знаю. Наверное, в Лондоне. Расхаживал бы по сцене «Лицеума» в «Катоне» Аддисона.
– В «Катоне» Аддисона? – потрясенно переспросила она.
– А может, и нет. Наверное, мне больше подошел бы «Веер леди Уиндермиер». Но вообще-то должен признаться, что ненавижу театр.
– А кино вы любите?
Он совершенно растерялся.
– Какой ваш любимый фильм, Герберт?
Он решил было, что она его раскусила, и довольно долго не мог найти ответа. Наконец он откровенно сказал:
– У меня нет любимых фильмов.
– Как это умно!
Незаслуженный комплимент заставил его покраснеть, и он поспешно поменял тему разговора.
– Дорогая моя, как получилось, что вы, разведенная молодая дама, так легко строите свою жизнь, не имея спутника-мужчины?
– А кто сказал, что легко?
– Ну, я хотел сказать, что вы водите собственную машину, имеете достойную работу, и, не сомневаюсь, живете в комфортабельной квартире.
– Ну, я много работаю. И чем я при этом отличаюсь от разведенной англичанки?
– Разведенная англичанка уехала бы к родителям в деревню, – ответил он, не подумав.
Она рассмеялась:
– Либо это чушь, либо вы жили в пещере с населением меньше двухсот человек.
Ее слова его задели. Она извинилась и ушла в туалет – и он надеялся только, что ею не двигало желание отдохнуть от него. Пока ее не было, он попытался разобраться со своими мыслями. Ему было неловко. Она не знает, кто он такой, – и пока она не будет этого знать, у него будет такое ощущение, будто он прелюбодействует, ибо именно такие отношения строятся на обмане. Ему надо будет принимать решение в ближайшее время. Либо надо рассказать ей о себе и Стивенсоне, либо порвать отношения.
Какие отношения? Она не приглашала его стать ее кавалером. С чего он такое себе навоображал?
Эми вернулась за стол и приветливо ему улыбнулась. Она явно умылась и заново подкрасилась, однако на ее щеках сохранился легкий румянец от вина. Вид у нее был одновременно соблазнительный и ангельский.
– Скажите мне, Эми…
– О нет! Больше никаких вопросов. Вы уклоняетесь.
– Разве?
– Конечно. Я только и делаю, что отвечаю на ваши вопросы. А про вас я ничего не знаю.
– Но это же полная нелепость!
Нервно дернув рукой, он опрокинул свой пустой бокал.
– Вы женаты, Герберт? Вы поэтому такой странный? Дело в этом?
– Господи! Нет!
– Ну и?
– Что «ну и»?
– Вы точно не женаты?
– Определенно не был женат, когда в последний раз уходил из дома, – ответил он весело, добавив: – А если бы был, то зря платил бы своей домоправительнице, миссис Нельсон, приличное жалованье.
– А! Так с вами кто-то живет.
– У нее спальня при кухне, где висят изображения ее покойного супруга. Ей шестьдесят семь – и она готовит непревзойденную запеченную баранину с мятой.
Эми рассмеялась с явным облегчением.
– Французский поэт Шарль Бодлер как-то сказал: «Брак похож на клетку. Те, кто внутри, хотят выбраться из нее, а те, кто снаружи, – хотят в нее попасть».
– Значит, вы разведены?
– Я же вам об этом сказал, разве нет?
– Нет, не говорили.
– О! – Ему опять пришлось краснеть. – Ну, да, я разведен. – Он вздохнул. – Наверное, это делает меня недостойным.
– Недостойным чего? Священнического сана?
– Его я стал не достоин еще в школе, – признался он уныло.
– Хочу напомнить, Герберт: я тоже разведена. Это делает меня недостойной?
Ему вдруг стало жарко, так что он ослабил галстук и салфеткой вытер вспотевшее лицо.
– Ну, так что? Делает?
Ему подумалось, что это так – если говорить об обрядах и обетах настоящего брака. Невеста должна быть Венерой Уранией – далекой и недостижимой, но чтобы при этом ее неотступно добивались и в конце концов соблазняли на небесном ложе из белых гвоздик. Разведенная женщина на эту роль не годилась. Он нахмурился, понимая, что такие мысли несовместимы с его просвещенными взглядами на социальные изменения и научный прогресс.
– Нет. Но вы другая. Вы – американка.
Он остро пожалел, что перед ленчем не озаботился прочитать книгу о современной социологии.
– Увильнули! – объявила она.
– Прошу прощения?
– Неважно, – отозвалась она. – Расскажите, что произошло с вашим первым браком.
– Я сбежал с одной из моих учениц.
– Вот подонок! – весело заявила она. – А почему?
Ее речь его огорошила.
– Не захотел стать кормильцем, обосновавшимся в пригороде.
– Вот это я могу понять. – Она подалась вперед и осторожно прикоснулась к его руке. – Вы все еще ее любите?
– Не знаю. Пожалуй, у меня так и не было возможности это выяснить.
– Что случилось?
– Когда мы познакомились, я еще был студентом. Она была моей первой любовью… и моей кузиной.
У Эми глаза стали круглыми.
– Когда мы поженились, у меня не было ни работы, ни денег, так что мы поселились в доме у ее тетки, и там повсюду стояли тетушкины керамические фигурки. Безделушки, так сказать. Мне негде было сесть, не говоря уже о том, чтобы писать или мастерить. Мы вообще не разговаривали. Что еще хуже, когда мы шли спать, Изабель даже раздеваться передо мной не желала. Знаете, я так ни разу и не увидел ее тела! Так что назвать нас вторыми Давидом и Вирсавией нельзя, как вы понимаете.
Она рассмеялась:
– Слава богу, что у вас детей не было!
Такая мысль его удивила, а потом он вдруг тоже рассмеялся – и это веселье было благотворным, ибо теперь он почувствовал себя очистившимся и достойным. Она – дитя двадцатого века, и, по ее словам, у нее были либерально настроенные родители, вполне благополучное детство и хорошее образование. Тем не менее она бросила учебу и два года прожила в браке, который оказался таким же пустым и безрадостным, как и у него. При этом он был ребенком девятнадцатого века и был вынужден принять идею Божьего гнева. Детство у него было несчастное, семья постоянно находилась на грани нищеты. То, что он вообще пробился в университет, было настоящим чудом.
Они были совершенно не похожи. Они могли бы жить не просто в разных столетиях, но и вообще на разных планетах. И все-таки они встретились. В своей жизни они оба столкнулись с проблемами и неудачами. Он чувствовал, что они ровня: они оба явно не были продуктом Утопии.
Он посмотрел на счет за ленч. 79 долларов и восемьдесят три цента. Одно только вино стоило 55 долларов! Он ухмыльнулся. Да уж: она не идеальный человек. И он тоже. А судя по ценам, ели они не в утопическом ресторане в райских кущах. Значит, этот мир не настолько чуждый.
Они вышли из ресторана рука об руку.
– У вас на сегодняшний вечер были какие-то планы?
Он обнял ее за талию – и ощутил прилив гордости.
– О нет, сэр! – поддразнила она его.
– Может, пообедаем вместе?
– Почему бы и нет?
Ее глаза блестели.
– Действительно, почему бы и нет.
– Но должна вас предупредить: вы совершенно не похожи на тех мужчин, с которыми я обычно встречаюсь.
– О!
– Я еще ни разу не встречала кого-то похожего на вас.
– Истолкую это как комплимент и встречу вас этим вечером у банка?
– Около шести. Подвезти вас обратно в центр?
– Нет, Эми, спасибо. Мне хочется тут немного побродить.
– Приятно провести время! – пожелала она. – И берегите себя.
* * *
Эйч Джи провел всю вторую половину дня в Международном аэропорту Сан-Франциско, исследуя искусство крылатого полета. Он остался бы тут на несколько дней, но ему не хотелось пропускать обед с Эми Роббинс, так что он неохотно сел на автобус, чтобы вернуться в город. Пока массивное транспортное средство катилось, кренясь и продвигаясь вдоль берега, он откинулся в плюшевом кресле, вспоминая увиденное.
Самым неприятным открытием стала служба безопасности аэропорта, созданная для борьбы с особо мерзким явлением, названным «воздушным пиратством». А ведь всего несколько дней назад он предсказывал, что к концу двадцатого века преступность искоренят! Он ошибался. Развитие морально-этических принципов человечества отставало от продвинутой технологии. Вернувшись домой, надо будет предостеречь других.
Он содрогнулся. Слава богу, что Лесли Джон Стивенсон не получит возможности путешествовать на воздушном судне!
А ведь были еще и сами гигантские авиалайнеры. Он наблюдал за ними несколько часов. На земле они маневрировали, словно доисторические птеродактили, набирая силу, чтобы взлететь. Но стоило им подняться в воздух – и происходило преображение. Они взмывали и парили в воздухе, сверкая на солнце и соперничая с любым небесным ангелом с гравюр Уильяма Блейка.
Герберт попытался выяснить, какую роль он сыграл (и сыграл ли вообще хоть какую-то) в создании самолетов, но у него ничего не получилось из-за службы безопасности. Может, позже…
Он сошел с автобуса в центре и, ловко маневрируя в потоке пешеходов, добрался до Банка Англии. Нажав кнопку на своих цифровых часах, он убедился, что пришел на полчаса раньше срока. У него есть время освоиться в этом районе, чтобы не показать себя перед Эми совсем уж наивным дурнем.
На противоположной стороне улицы он заметил газетный киоск, где просматривали разные издания мужчины в деловых костюмах. Он перешел туда, надеясь обнаружить карманный справочник по истории двадцатого века. Вместо этого он обнаружил вчерашнее издание лондонской «Таймс», за которую заплатил доллар седеющему продавцу-инвалиду. Напомнив себе, что не надо быть провинциалом, он сунул газету под мышку (но, по правде говоря, поблагодарил Бога за то, что «Таймс» по-прежнему существует) и продолжил рассматривать товар.
Увидев журнал с абстрактным узором на обложке, он взял его в руки. Издание называлось «Сайентифик америкен». Он пролистывал его, пока не наткнулся на статью, которая привлекла его внимание: «Ветряные двигатели: дверь в двадцать первый век».
Статья начиналась с краткого упоминания об истощении месторождений нефти и природного газа, опасностях и ограничениях атомной энергии (о которой он ничего не знал) и о невозможности в ближайшие десятилетия приручить солнце. В качестве альтернативы предлагалось использовать силу ветра, чтобы питать громадные электростанции, которые столь необходимы для выживания современной цивилизации «в таком виде, как мы ее знаем». На следующей странице изображались системы ветряных двигателей, которые уже использовались. Устройства оказались низкими и широкими и походили на ветряные мельницы не больше, чем фуникулер походил на авиалайнер. И тем не менее Уэллс все понял. В отличие от того, что извлекалось из-под земли и сжигалось, ветер дул всегда, в любых условиях. Эйч Джи напомнил себе, что, например, мореплаватели уже многие века знали о величественной и безграничной силе ветра. Однако движение воздуха до сих пор не стало неотъемлемой частью этой развитой, чудесной техники? Изумившись, он продолжил чтение. Статья завершалась словами, что человечеству необходимо приручить ветер, чтобы выживать и развиваться. Уэллс негодующе пожал плечами и вернул журнал на стойку.
– Я мог бы всем это сказать восемьдесят шесть лет назад, – проворчал он.
С другой стойки он взял журнал под названием «Пентхаус». На обложке оказалась полуодетая молодая дама – пожалуй, самая красивая из всех виденных им женщин. Он уставился на нее, бесстыдно глядя прямо в глаза фотографии и почти поверив, что они обещают ему нечто интимное. «Господи! – подумал он. – Это прямая противоположность знакомству с книгами Генри Джеймса. Тут ничего пропускать не хочется!»
Нервным движением он аккуратно открыл журнал и посмотрел дальше. На развороте оказался монтаж, озаглавленный «Скарлетт». Он чуть не уткнулся в страницу лицом. К вопросу о том, что за два года брака он не видел тела Изабель! Здесь – на глазах всего света – оказалась сероглазая нимфа, которую от читателей отделяла только пара длинных белых чулок! А на следующей странице и они оказались сняты! Он покраснел, но не смог оторваться от Скарлетт.
Герберт перевернул страницу. Теперь правая рука Скарлетт оказалась у нее между ног, левая поддерживала грудь, а рот приоткрылся в вызванном самостоятельно наслаждении. А потом она села с удивленным видом – словно к ней в комнату кто-то незаметно пробрался. Ее лицо изменилось, и на последней странице она уже лежала на спине, приглашая читателя присоединиться к ней в постели и вкусить ее чары.
Прощай, королева Виктория, где бы ты ни находилась!
Эйч Джи осознал, что рассматривает нечто такое, за что в его время можно было попасть в тюрьму. Требования цензуры явно невероятно понизились. Он определенно одобрял это, но не мог оценить глубину этих перемен. Его сердце переполняли похоть и гордость за издателя этого журнала. Почему бы свободному мужчине не насладиться ничем не стесненным прекрасным женским телом? А если правительство наконец прекратило законодательно навязывать моральные устои, то, возможно, человечество сделало гигантский шаг по направлению к Утопии.
– Будете покупать или зачитаете до дыр?
Уэллс вздрогнул и обернулся. Владелец киоска хмурился на него, выразительно разведя руки. Эйч Джи покраснел, сунул «Пентхаус» обратно на стойку и отошел, пытаясь справиться с упрямой эрекцией. Ему было стыдно. Но с чего ему было так реагировать? Что плохого в нагих и привлекательных женщинах? «Это все Церковь, – раздраженно подумал он. – Церковь, мать, атмосфера поместья, учителя начальной школы и удушающий результат правления королевы Виктории». Ему необходимо менять свое поведение, сделать свои эмоции такими же свободными, как разум. Нужно избавиться от понятия первородного греха прежде, чем думать о возвращении домой, чтобы изменить неуверенный ход истории человечества.
Но это потом. Его ждет Эми. И, радуясь, что он наконец сможет нормально выпрямиться при виде ее, он повернулся и с улыбкой помахал ей рукой.
* * *
На аперитив и обед Эми привела его в ресторан «Бен Джонсон» – и он пришел в восторг: оформлено все было в стиле елизаветинского Лондона. Приятно было оказаться в помещении, где он ради разнообразия не видел синтетических материалов. Столы были из дерева, ковры – шерстяные, салфетки льняные, столовые приборы оловянные. (На самом деле олово было подделкой, но он разницы не заметил.) Ему было спокойно и уютно среди настоящих предметов.
Еда была превосходной, так что Герберт почувствовал гордость из-за того, что он – англичанин. А поскольку джин оказался бомбейским, он выпил многовато – и всю трапезу упражнялся в красноречии. Активно жестикулируя, он говорил о необходимости по-новому взглянуть на утилитарные принципы Джона Стюарта Милля, учитывая энергетический кризис и истощение природных ресурсов. Ветряные двигатели – это не решение: человечеству следует пересмотреть свои приоритеты и честно признать, что конечной целью является наслаждение. И так далее.
Проблема заключалась в том, что он сдабривал свои ограниченные знания реалий 1979 года фразами и ссылками столетней давности. Он даже заметил – стараясь продемонстрировать свою искушенность, – что успех «Пентхауса» состоялся бы гораздо раньше, если бы вольномыслие не было подавлено.
Она возмутилась. Хватит! Несмотря на все его остроумие и обаяние, это было невыносимо.
– Герберт, вы либо актер, либо пережиток прошлого.
– Ни то, ни другое.
– Ну, в вас что-то не так. Вы – самый образованный и начитанный человек из всех моих знакомых, но где вы были последние десять лет?
– Вы хотите сказать, что я наивный? – спросил он, краснея.
– Ну, нет!
Он ухмыльнулся и находчиво заявил:
– Мое простодушие компенсируется нахальством.
Она восхищенно рассмеялась, покачала головой и одарила взглядом, полным нежности и восхищения.
Эйч Джи сознавал, что уже начал всерьез ухаживать за этой девушкой. Чего он не подозревал, так это того, что, если бы Эми не испытывала к нему интереса, он мог бы с тем же успехом пытаться обольстить мать настоятельницу ордена Святой Терезы. Теперь она сама выбирала мужчин: она согласилась быть выбранной один раз в жизни – и этого с нее хватило.
Они ехали по городу в сгущающихся сумерках.
– А вы видели «Звездные войны»? – спросила она. – Недавно как раз были новые.
– Извините, что?
– «Звездные войны». Вы их видели?
– Вы сказали звездные… войны?
Он выпрямился и медленно повернулся к ней. Его переполняли вопросы, которые он опасался задать.
– Ну ладно, Герберт, хватит уже меня разыгрывать! Вы же знаете – кино!
– Нет, – шумно сглотнул он. – Не видел.
– Правда?
– Я был занят.
– Да уж, вам и правда нужен отдых!
Вот почему он оказался рядом с ней в зале, который выглядел далеко не так впечатляюще, как те театры, в которых он бывал в Лондоне, хотя кресла были удобнее. Он насмешливо сказал себе, что за эти восемьдесят шесть лет люди явно научились делать удобную мебель.
Занавес раздвинулся, но вместо сценического пространства за ним оказался громадный белый квадрат, назначение которого он не понимал.
«Давным-давно в далекой галактике»… Этими словами началось представление. «На экран будут проецировать книгу?» – предположил Уэллс, но тут же ахнул и нырнул за спинку кресла перед ним: два странных воздушных… Нет, это были не воздушные суда, а… космические? Боже правый, они друг в друга стреляют! Невозможно поверить в такое после того, как всего полтора года назад он дремал во время чопорного представления «Как важно быть серьезным», которое смотрел с Изабель! Он выглянул из-за кресла и увидел, как большой корабль проглатывает меньший.
Эми со смехом повернулась к нему.
– Герберт, кончайте меня разыгрывать! – прошептала она. – Вы хуже ребенка!
Эйч Джи взял себя в руки и сел прямо, не отрывая глаз от экрана. Магия фильма оказалась поразительной: иллюзия была настолько полной, что он готов был поверить, что его машина времени переправила его в такое будущее, существования которого он даже не мог предположить. И оно не было утопическим. Отнюдь нет. Конечно, там был прелестный механический человечек, способный думать электрически, но вот оружие – грозная звезда смерти? Уничтожение миров нажатием одной кнопки? Восхваление зла? Да рядом с Дартом Вейдером Джек-потрошитель казался пустяком! В конце концов, что значат несколько убитых распутниц по сравнению с разгромом целых культур? Да, зло с наступлением нового века явно не исчезло. Стивенсон, будь он проклят, похоже, не ошибся.
Герберт вздохнул. Он заглянул в будущее будущего – и убедился, что человечество способно извратить прогресс, превращая его в ужасную катастрофу! Может, ему и не следовало ожидать ничего иного? Вполне вероятно. Однако он может предостеречь людей от этого.
И все-таки он был подавлен: идея развлечения оказалась извращена. Главной темой стало то, как человечество будущего сможет использовать фантастические технологии, чтобы сохранять угнетение, порабощение и насилие. Уэллса нисколько не утешило то, что добро так счастливо восторжествовало. По его мнению, автором «Звездных войн» смог бы стать Сенека.
– Понравилось? – спросила она.
– Было любопытно, – ответил он намеренно туманно.
– Угу. Немного примитивно, но очень забавно.
Примитивно? Что этой девушке известно? Может быть, в космосе уже есть цивилизации? Он не отважился задать этот вопрос.
– Может, завтра вечером еще что-нибудь посмотрим, – не задумываясь, предложила она, но тут же поправилась: – То есть если у вас нет других планов.
Он широко улыбнулся. Их не было – и не будет. Эми явно хочется быть с ним, и это стало самым приятным впечатлением после ресторана.
Она отвезла его к своему дому и хладнокровно пригласила зайти выпить. Если бы он не успел привыкнуть к ее прямоте, то был бы поражен: его еще никогда никуда не приглашала женщина!
Это оказалось самым радикальным изменением поведения из всех, с какими он успел столкнуться: право женщины проявить инициативу, когда в течение всей истории это оставалось чисто мужской прерогативой. Ему стало интересно, как давно такая перемена превратилась в норму – и как к этому относятся современные мужчины.
В ее квартире ему сразу же понравилось: она была старой, но переделанной в соответствии с ее вкусами. Здесь, как и в «Бене Джонсоне», все было настоящее: столы, стулья, половики, стены и книжные шкафы. Он не стал это комментировать, но почувствовал, что некоторые люди из 1979 года могут не находить ничего особо приятного в изобилии синтетических имитаций.
Она взяла у него пиджак и приглашающе указала на диван. Он напряженно сел, чувствуя себя не слишком уверенно в этом своем по-настоящему близком контакте с человеком 1979 года.
Она вернулась с двумя бокалами охлажденного белого вина, поставила их на столик перед диваном, улыбнулась и спросила, нравится ли ему Моцарт.
– Я очень люблю Моцарта, – отозвался он, радуясь, что ему не придется высказываться относительно современной музыки.
По комнате прокатилась волна звука. Он удивленно вскинул голову и увидел, что она включила электронное музыкальное устройство – очевидно, современный вариант граммофона. Никогда еще он не слышал столь прекрасных мелодий: таких кристально-ясных, таких приятных слуху. Он вздохнул, закрыл глаза – и на секунду вообразил, что в этой комнате оказался весь Лондонский симфонический оркестр, который играет только для них двоих. Он блаженствовал, и всю его нервозность смыло чудесными пассажами концерта восемнадцатого века.
– Квадрофоническая система. Неплохо, да?
Он кивнул.
– Я, пожалуй, переоденусь. Осматривайтесь, если хотите.
Она вышла из комнаты.
Эйч Джи встал, чтобы познакомиться с ее жилищем, – и, увидев на полу бежевый телефонный аппарат, внимательно его рассмотрел. Ему ужасно хотелось разобрать прибор, но он понимал, что нехорошо делать это, не спросив у Эми разрешения. С другой стороны – а как вообще прозвучит такая просьба? «Извините, можно мне заглянуть внутрь вашего телефона»?
В конце концов любопытство победило. Он сунул руку в карман, вытащил монетку в десять центов и (так же, как делал дома с полпенни) отвинтил дно аппарата. Сняв крышку, он со счастливой ухмылкой уставился на мелкую сложную схему. Она напомнила ему детали ФОВ его собственной машины времени: то устройство оказалось очень трудным в сборке. Вот только у него все провода были черными.
До чего обманчиво простая идея! Если использовать разноцветные провода для кодировки цепей, можно устранить опасность серьезных ошибок!
– Ту! Ту! Ту!
Уэллс резко выпрямился. Что это за шум? Что он наделал? Он лихорадочно рассматривал телефон, но гудки продолжались. Запаниковав, он поспешно собрал аппарат, но шум прекратился только после того, как он положил трубку на место.
Он вернулся на диван, отпил большой глоток вина и постарался успокоиться.
– Возишься с техникой этого века – и в итоге она на тебя орет! – проворчал он себе под нос.
Эми вернулась в гостиную: она распустила волосы и переоделась в довольно странную одежду. Верх – пуловер – был довольно обычным, а вот вторая часть ее костюма напоминала брюки кузнеца, только здесь от верха до низа шла молния. Любопытно. При этом выглядела она потрясающе – и, слава богу, не освежила духи.
Она устроилась среди подушек на второй половине дивана, спрятав стопы под одну из них, а потом пригубила вино. Держа бокал у губ, Эми улыбнулась своему гостю.
Они поболтали о музыке и книгах. Эми очень определенно высказывалась о том, что ей нравится, а что – нет. Эйч Джи осторожничал, когда она упоминала о чем-то, ему неизвестном, но, уловив общий ход разговора, позволил себе пуститься в подробности и детали. Она была довольна: казалось, его интересует ее мнение, что отличало его от большинства знакомых ей мужчин.
– Знаете, Эми: когда двое могут общаться в подобной атмосфере, не опасаясь зловредных сплетен, зачем нужен брак? Если не считать религии, то это – самый бесполезный общественный институт!
Она рассмеялась.
– Ну, значит, женщине можно не опасаться получить от вас предложение, верно?
– Дорогая моя леди, я говорю совершенно серьезно. Например, я никогда не мог понять, почему двое влюбленных не могут оказаться в постели без свидетельства о браке.
Он развел руками.
– А кто сказал, что не могут? – Она озорно улыбнулась. – И если уж на то пошло, почему они вообще должны быть влюблены друг в друга?
Он бросил на нее быстрый взгляд, но тут же отвел глаза и начал крутить усы.
– Ну, я опубликовал несколько статей о свободной любви, но, наверное, не стал бы заходить настолько далеко.
– О свободной любви? – Она снова рассмеялась. – Я этот термин с восьмого класса не слышала.
– Правда? А как вы бы это назвали?
– А чем вам не нравится «сексуальная революция»? Или вы и о ней не слышали?
«Сексуальная революция? Господи, – подумал он, – а что это может означать? Тут столько возможных толкований!»
Он ухмыльнулся:
– А могу я спросить, кто восстал против кого?
– А вот это зависит от того, с кем вы общаетесь, верно? – ответила она негромко.
А потом придвинулась ближе к нему.
Он сел прямее. В голове у него зашумело – и он не знал, куда девать руки. Эми была так близко, что положить их было решительно некуда. Он внезапно обнаружил свои колени – и изо всех сил в них вцепился.
– Вечер просто очаровательный! – удалось выдавить ему.
Она кивнула:
– Приятно встретиться с человеком, с которым ради разнообразия можно нормально поговорить.
– Да, правда? Особенно когда у вас общие взгляды.
– А кто сказал, что я с вами согласна?
Эйч Джи изумленно поднял брови.
– Я хочу сказать, что не считаю религию устаревшей.
– Разве?
– Да. И я считаю, что брак – это удобный способ вести документацию. Особенно если есть дети.
– Документацию? Да это же просто плодит бюрократов!
– Вы начинаете говорить, как анархист.
– Да вы шутите! – возмутился он. – Я – прогрессист-социалист!
– Что даже хуже, – заявила она беззаботно.
Он напрягся.
– Извините?
– Это же ничего не меняет. Все равно миром правят корпорации! – Она помолчала. – И к тому же вы необычайно обаятельный мужчина.
– Вы и сама не дурочка.
Она заглянула ему в глаза, а потом медленно подняла руку и провела по его щеке кончиками пальцев. Он вжался в спинку дивана, не зная, как на это реагировать. Когда раньше он бывал с женщинами, то управлял ситуацией сам. Здесь он ни в чем не был уверен. Даже свет не погашен! Он же не может облапить эту женщину и, уверяя, что тут ничего плохого нет, начать стаскивать с нее одежду. Им не придется соблюдать тишину, не придется спешить: никаких временных рамок нет. Он вообще не был уверен, что тайный секс все еще существует!
Она наконец отвела взгляд (не было ли в ее глазах разочарования?), а он набрался смелости, чтобы заговорить:
– Ну, наверное, мне надо идти.
– О? А где вы остановились? – спросила она невыразительно.
Герберт понял, что сказал что-то не то, и пристыженно улыбнулся:
– Где я остановился? На самом деле – нигде.
Он покраснел.
Она села прямо.
– Вы хотите сказать, что еще не заселялись в отель? Герберт, вы ведь здесь уже два дня!
Она со смехом покачала головой.
– Не успел.
– Но где же ваш багаж?
Он слабо улыбнулся:
– Я уехал довольно неожиданно.
Она подалась вперед, накрыв обе его руки своими ладонями.
– Вы очень странный человек. Нет – не странный. Таинственный.
Он снова оказался на высоте:
– А разве правда зачастую звучит не более странно, чем вымысел?
Она снова изумленно воззрилась на него, а потом улыбнулась. Волшебная атмосфера вернулась.
– Знаешь, а тебе необязательно уходить.
– Правда?
– Да. Ты можешь остаться здесь, – прошептала она хрипловато.
– Можно? – У него даже голос сорвался.
– Герберт, поцелуй меня, а?
Эми не стала дожидаться его реакции. Она обняла его и притянула в центр дивана. Ее язык и губы творили с его ртом такое, чего он еще никогда не испытывал. Она целовала и целовала его, и каждое новое прикосновение ее губ и языка было все более страстным. Он дрожал и трясся. Что она с ним творит? Ему казалось, что его эрекция вот-вот прожжет в его брюках дыру. Он скрестил ноги. Она заставила его лечь на спину, и ее волосы упали ему на лицо и шею. А потом она начала гладить его грудь, описывая рукой медленные круги – и постепенно спускаясь все ниже.
Он очень остро ощутил тот момент, когда ее рука добралась до его живота и начала проталкиваться под брюки и трусы. Он потерял способность двигаться. Эта прелестная девушка не была далекой и недоступной: своей хрупкой, нежной, ароматной ручкой она намеревалась дотронуться до его возбужденной плоти. Последняя женщина, с которой он совокуплялся, не желала даже смотреть на его член, не говоря уже о том, чтобы к нему прикасаться.
Подобное было ему непривычно – все должно было происходить совсем не так. Он всегда утверждал, что мужчины и женщины – существа сексуальные и что акт близости – это естественное удовольствие, которое следует делить на двоих. Но, боже правый, кто слышал о том, чтобы женщина соблазняла мужчину? Такое бывало только во французских романах!
В тот момент, когда она уже готова была бережно обхватить его возбужденный пенис, он высвободился и сел.
Практика снова опровергла теорию!
Она удивленно распахнула глаза и заглянула ему в лицо.
– Я сделала что-то не так?
Она что – смеется? Напротив: она действует безупречнее ангела небесного – а он не в состоянии это принять. Стыдясь, он опустил взгляд и увидел, что на его брюках появилось небольшое пятнышко от влаги, выделенной куперовой железой. Он прикрылся рукой и густо покраснел.
– Наверное, мне следует заселиться в отель.
– Ты не хочешь здесь остаться?
– Мне не следует этого делать.
– Ладно, хорошо. То есть – если я тебе не нравлюсь или ты из-за чего-то нервничаешь и напряжен, то смысла оставаться нет. – Она шумно вздохнула. – И вообще лучше выяснять такое сразу и напрямую.
– Верно.
Он встал, отошел на шаг – и обернулся к ней. Его трясло.
– Эй! – Она села и поймала его за руку. – Что случилось?
– Право, не могу объяснить.
– Ты же не гей? – удивленно уточнила она.
– Гей?
Он не понял ее вопроса.
– Мужеложец.
Уэллс захохотал – но тут же резко замолк. Эми спрашивала серьезно, не догадываясь, что проблема заключается в его отношении, которое сейчас явно стало старомодным. Он нахмурился и снова сел.
Он всегда считал, что придерживается радикальных взглядов по социальным вопросам, но он оказался лицемером. Его отношение к сексу на самом деле не изменилось. Он выступал за свободную любовь чисто номинально. В прошлом он использовал нужные слова просто, чтобы казаться модным и убеждать сомневающихся женщин отдаться ему без брачных обетов. Конечно, он говорил, что им следует получать от секса удовольствие, но на самом деле этого не ждал. И, конечно, он искал великолепную любовницу, туманную возлюбленную, но совершенно не рассчитывал ее найти.
Нет никаких сомнений в том, что Эми – совершенно другая женщина. Может, она и есть его Венера Урания?
Он судорожно сглотнул и всмотрелся в ее лицо. Она дулась – и он никогда не видел ее (да и какую-либо другую женщину) такой: лицо разрумянилось, глаза стали почти черными, губы припухли и чуть приоткрылись. Она не была ни животным, ни целомудренной богиней. Она была сексуальной молодой женщиной.
– Эми!..
В порыве страсти он рванулся к ней.
Она тоже кинулась к нему. Вскоре их тела уже переплелись на диване – и обе ее руки оказались под поясом его брюк, а он стонал от наслаждения и пытался зарыться лицом в ее пышные груди.
Она высвободилась только для того, чтобы взять за руку и провести по коридору к себе в спальню.
* * *
Они занимались любовью до полного изнеможения. Она покинула постель с цветочным узором, чтобы понежиться в горячей душистой ванне, а он остался лежать на спине, уставившись в потолок. Ему стало ясно, что он все еще погряз в викторианстве: ведь когда они только легли, он ожидал, что она выключит свет и пассивно позволит ему оказаться сверху в традиционной позе. Все было иначе. Вместо этого она сначала зажгла свечи… Даже вспоминая это, он покраснел.
Понятно, что вся череда событий вылилась в «равноправную» любовь, но теперь ему было немного неуютно. Только что он присоединился к сексуальной революции конца двадцатого века. Он присоединился к ней – и все же удовлетворился бы гораздо меньшим. Он и правда несколько месяцев назад написал, что женщина должна получать такое же удовольствие от секса, как и мужчина… но настолько откровенно? Без обещаний любви и брака? Она потрясла его, наивно получая удовольствие и щедро его даря. Ее честное отношение к собственной сексуальности… Нет, ему не неуютно – ему страшно. И про себя он со стоном вопросил: как он сможет вернуться в девятнадцатый век к «нормальным» постельным отношениям?
– Боже правый! – воскликнул он, садясь в кровати.
Какого черта он вообще переспал с дамой из будущего? Это бесчестно! Он ведь не может принять на себя обязательства в отношении женщины, которая, наверное, на сто лет моложе его самого! Ему надо вернуться в 1893 год, к своей жизни. Он не имел права вкушать страсть с девушкой, которая в итоге ничего не сможет получить от него взамен!
Он потянулся было за брошенной на пол рубашкой, но снова выпрямился. А что, если ей ничего от него и не нужно? Что, если ее свободолюбие простирается за пределы ее спальни? Способна ли она поделиться своим телом так же непринужденно, как съесть вкусный обед или выпить бутылку марочного вина? Более того, не будут ли его оценивать именно на такой основе? Он нахмурился и снова лег, заложив руки за голову и снова уставившись в потолок. Она ему искренне нравится. Ему не хочется, чтобы она совокуплялась с каким-то посторонним мужчиной на этой кровати… или на любой другой. Ему даже не хочется знать, что она делала в прошлом. Да, ему хочется, чтобы она ожидала от него обязательств, даже если он не способен их дать. Он вздохнул.
– Черт!
Ну и дилемма! От идеальной возлюбленной его отделяет столетие! А если он попытается навести мост через эту пропасть, открывшись ей, она сочтет его сумасшедшим – и любая возможность серьезных отношений будет разрушена, а ее обломки останутся дрейфовать в бескрайней, чуждой пустоте четвертого измерения.
Его мозг был перегружен. Он повернулся на бок. Он успел еще подумать, что их с Эми близость была утопической: мимолетная любовная игра на райских лугах. Проблема была только в том, что яблоко было съедено довольно давно и с дерева все плоды стрясли.
Он спал крепко, но неспокойно.
* * *
Лица Уэллса коснулось нечто мягкое и нежное: влажное, ласковое прикосновение к его губам было просто дивным. Она уже ему снится? Скорее всего. Его больше никто так не целовал.
Его глаза открылись – и он увидел над собой ее прелестное лицо. Если каждое новое утро будет обещать столь необычное пробуждение, то, возможно, он вообще не станет возвращаться домой… и даже вставать с постели. Если на то пошло, он мог бы задержаться здесь, скажем, лет на тридцать – и все равно вернуться точно в 1893 год. В конце концов прошлое прошло, и никто не заметит его отсутствия, пока он не вернется. Ему захотелось смеяться.
– Доброе утро, – сказала она, прервав поцелуй.
Он широко ей улыбнулся.
– Если бы можно было придумать будильник, который бы вот так ощущался, можно было бы заработать миллион фунтов.
Она тихо засмеялась и указала на тумбочку:
– Я принесла тебе чая.
Сладко пахнущий парок поднимался над высокой серо-голубой кружкой.
– О! Спасибо.
Он приподнялся на локте.
– И газету!
Она бросила рядом с ним утреннее издание «Кроникл».
Эйч Джи взялся было за первые страницы, но заметил, что голубой халатик на Эми распахнут. Его взгляд приковали ее нагой торс и стройные ноги – и он отбросил газету. Она взлетела в воздух и упала на пол мешаниной сообщений и колонок. Он притянул Эми к себе и начал ласкать. Она начала откликаться. Он крепко обнял ее. Она прижалась к нему всем телом. Больше ждать он не мог. Он перекатился, чтобы оказаться на ней, но в своем нетерпении не рассчитал усилия. Продолжая движение, он скатился на пол.
Она приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз:
– Ты цел?
Но тут она начала хихикать, и даже прижатая к губам ладонь не смогла сдержать ее смех.
А вот Эйч Джи ее веселья не разделял: он смотрел на «Сан-Франциско кроникл».
– Герберт, что с тобой?
Падая, газета открылась на третьей странице новостей. Его взгляд зацепился за заголовок: «В МАССАЖНОМ САЛОНЕ НАШЛИ УБИТУЮ. По словам полиции, убийство в стиле Джека-потрошителя ничем не мотивировано».
Уэллс съежился. Закрыв руками лицо, он громко застонал.
– Что случилось?
Доктор Лесли Джон Стивенсон был жив!
