Звонит Моретти.

– Мы закончили осмотр дома. Сейчас я дам вам номер агентства по уборке помещений.

– А вы сами разве этим не занимаетесь?

– Нет.

– Вы оплачиваете их услуги?

– Нет.

– Тогда ничего убирать не надо. Ведь при этом можно испортить улики или…

– Все, что нам там было нужно, мы сделали, – говорит он, и я все же записываю телефон агентства. Оно называется «Комби Клинерс». Пока не спросишь, и не узнаешь, чем именно занимается компания.

– Вам непременно захочется убраться в доме, прежде чем вы вернетесь, – говорит он. – Мы можем договориться так, чтобы люди уже были на месте, когда вы появитесь. Они разожгут камин, проверят работу котла. Многие семьи хотят, чтобы дом посетил священник. Может быть, для вас тоже устроить что-то такое?

– Какие семьи?

– Это знакомые – ваши и Рэйчел.

– А, вот оно что. – Я подумала, что он имел в виду совершенно посторонних людей или охрану, от чего бы я не отказалась.

– Нет, спасибо, не нужно.

Я решаю, что не стоит ждать бригаду уборщиков.

На вязах, по обеим сторонам от входа в дом Рэйчел, еще остается немного желтых листьев. Какой-то шум спугивает птиц с деревьев, и они, вспорхнув, начинают кружить в небе. В воздухе пахнет водой и грязью, а еще сеном и дымком, такой аромат стоит во всех пригородах в ноябре. Через дорогу соседка Рэйчел катается верхом по своему участку на той же крапчатой лошади, как и в тот день, когда погибла моя сестра.

В доме профессора из трубы поднимается дым. На открытой парковке стоят два автомобиля. На холмах ветер гнет боярышник, и струйка дыма становится горизонтальной.

Я открываю дверь, и мне кажется, что в доме кто-то есть. У меня такое ощущение, что тут где-то опускается половица. Замираю на ступеньке, прислушиваюсь, но скрипа не слышно, нигде не закрываются и не распахиваются двери.

Я не могу это сделать. Кровь, перепачкавшая стены и пол, уже почернела. В ушах начинает звенеть. Но Рэйчел могла оставить внутри что-то, касающееся Кита, или следившего за ней человека, или своего друга из больницы.

Я включаю термостат, и в подвале раздается рычание работающего котла. Все мое тело скрючивает от одного этого звука. Я смотрю на перила. Собачий поводок их не повредил, и среди четырех деревянных подпорок та самая, к которой он был примотан, ничуть не отличается от остальных, если не считать нескольких пятен. Непонятно, с какой стати, мне вспоминается Челси, балконы с похожими белыми перилами с обеих сторон.

Я смотрю на потолок и действительно вижу на нем большую трещину. Насчет этого Кит сказал правду. Батареи начинают шипеть, я прохожу через гостиную. Все самое важное наверняка отыщется в ящике под столом Рэйчел, но я решаю начать поиски с первого этажа. Я перемещаюсь по комнатам, пытаясь обнаружить что-то необычное, что полиция могла бы пропустить.

Все покрыто тонким слоем черной угольной пыли. Я провожу по ней пальцем и принюхиваюсь, но она ничем не пахнет. А еще полиция оставила лед в раковине на кухне, в остальном ничего не изменилось. Чайник стоит на плите, тут же миска с каштанами.

К задней двери прислонен топор Рэйчел. Это пробуждает у меня надежду, как будто у сестры появляется реальный шанс.

Я представляю, как вхожу в дом, а огни уже горят. В гостиной полно людей, кто-то готовит ужин на кухне, лампы ярко горят и освещают всякий хлам вокруг. Нет, легче от этого не станет. Потом я представляю священника, который проходит по всем комнатам, читая псалмы, но единственные строчки, которые мне сейчас приходят на ум, это из стихотворения.

Я смотрю через окно на долину и дальше, пока мне не начинает казаться, что я вижу то самое пустое пространство в ветвях деревьев. Он мог войти в дом в любой из тех дней, когда следил за ней. Рэйчел оставляла ключ под ковриком, и наблюдатель мог сам проникнуть внутрь, когда она была на работе или просто спала. Я стараюсь больше не думать об этом. Теперь я и сама не знаю, как почувствовать себя в большей безопасности – запереть входную дверь или, наоборот, оставить открытой.

Я включаю лампу, и кухня начинает слабо светиться, за окнами моросит дождь. Возле входа стоит круглый деревянный стол, на полу потертый коврик, вдали плита. Возле раковины на подоконнике стоит стакан с водой, в нем пучок петрушки. Над раковиной полка, на ней пачка розово-зеленых полосатых макарон, похожих по форме на маленькие треуголки.

У Рэйчел был пунктик насчет билетов в Рим. Представляю, как ей продолжают приходить сообщения о наличии таких билетов на почту и так и остаются непрочитанными…

Я открываю ящики буфета, и они чуть пахнут – как всегда – ладаном. Я внимательно смотрю на упаковки с чаем, пакеты чечевицы, баночки с лимонным шербетом, коробочки с желейными и лакричными конфетами. Несколько недель назад мы как-то раз пришли после кино, и Рэйчел подошла к столу, на котором стояла баночка с лакричными конфетами, а она оказалась пустой.

– Это ты постаралась? – спросила она.

– Ну, прости меня, – ответила я.

Рэйчел даже не сняла пальто, а сразу указала на опустевшую банку пальцем в перчатке. Не могу сейчас вспомнить, прозвучал ли тогда ее голос испуганно или она просто обиделась на то, что я съела все сама. Странно было спрашивать, кто это сделал, как я сейчас понимаю. А кто бы еще мог их съесть, если не я?!

Я выхожу из кухни и тут же спотыкаюсь на ровном месте. Сначала я слышу какие-то звуки, как в туннеле, потом становится тихо, а картинка передо мной распадается на пиксели. Я опускаю голову и прислоняюсь лбом к столешнице, пока снова не начинаю слышать порывы завывающего ветра, бродящего по дому, шум проезжающей мимо машины и свое собственное дыхание.

Я поднимаюсь по лестнице, а потом долго смотрю на отпечатки рук Рэйчел на ступеньках. Я словно вижу порезы на ее пальцах и три глубокие раны на ладони.

Держась за перила, аккуратно поднимаюсь еще на одну ступеньку. Потом ползу по лестнице, а пустой тусклый коридор словно растягивается передо мной. Проползаю мимо открытых дверей. Комнаты за ними залиты бледным светом. Я прижимаюсь к полу там, где я видела сестру в последний раз. Мне кажется, что у меня не будет сил подняться. Я вспоминаю ноги Рэйчел, одетые в носки.

В спальне до сих пор остается ее запах. В долине над радиовышкой светится туманный красный ореол. Батареи шипят, и пар начинает согревать комнаты.

В столе, в самом низу, есть два ящичка для хранения документов, и я начинаю перебирать бумаги. Может быть, ей кто-то писал письма. Рэйчел была умной девушкой. И если понимала, что за ней следят, то должна была хранить записи на этот счет.

Здесь целые пачки документов: бумаги из больницы, из банка, старые письма, расписки, списки всевозможных проектов для дома. Чтобы разобраться во всем этом, требуется масса времени. Но я не нахожу ничего насчет Кита, ни одного упоминания его имени. По Мартину тоже пусто. Никаких подозрительных писем или просто записок.

В ванной стоит кувшин с оливковым маслом и морской солью. Сердце у меня снова вздрагивает. Кажется невероятным, что Рэйчел могла этим заниматься. У кого есть на это время? Хотя тут как раз много времени и не требуется. Нужно лишь налить чашку оливкового масла и вмешать в него соль. Кувшин такого же коричневого цвета, как и пузырек с перекисью водорода, стоящий рядом. Перекись она использовала при порезах, а еще чтобы избавиться от воды в ушах после плавания.

Рэйчел должна была переехать в Корнуолл, в местечко, которое находится в пяти часах езды отсюда. Интересно, а достаточно ли это далеко. Хотя там она бы чувствовала себя в безопасности. Там повсюду крохотные деревеньки. Деревья стоят стеной. Там веками успешно скрывались контрабандисты. А Сент-Айвс довольно большой, и она могла бы слиться с его жителями.

В китайском ресторане я спросила Льюиса, почему же тому мужчине, который напал на нее пятнадцать лет назад, понадобилось столько времени, чтобы разыскать ее. Тогда он мне ответил: «Возможно, нападавший не знал ее имени».

Интересно, думала ли Рэйчел, что ей стоит через силу заставить себя выйти из дома и позвать на помощь, чтобы остаться в живых. Может быть, умирая, она все равно думала, что вот сейчас, только досчитаю до трех…

В багажнике автомобиля я нахожу два чемодана с ее вещами. Значит, сестра действительно уже начала собираться в Корнуолл.