Рано или поздно каждый из нас должен выбирать философию собственной жизни. Так, по крайной мере, думал граф, стоя перед окнами номера 317, в котором жил раньше. В номер он проник с помощью ключа, который подарила ему Нина.

Каждый из нас должен выбрать себе систему внутренних координат, внятную и убедительную, связывающую причину и следствие. Такая система может появиться на основе прочитанных книг, сложиться в ходе задушевных философских разговоров с друзьями в три часа ночи или просто стать результатом природных склонностей человека. Эта система помогает каждому из нас находить смысл в тех маленьких и больших событиях, которые происходят в нашей жизни. Причем эти события могут быть совершенно разными – умышленными, спонтанными, неизбежными или непредсказуемыми.

Для многих русских людей на протяжении веков роль такого внутреннего стержня играла православная церковь. Вне зависимости от личных предпочтений – твердой руки Ветхого Завета или более мягкой Нового – вера в Бога помогала людям понять или, по крайней мере, принять и смириться с существующей реальностью.

Многие сверстники графа, с которыми он учился, отвернулись от церкви, но нашли себе, так сказать, альтернативные методы утешения. Некоторым нравились логика науки и идея естественного отбора, выдвинутая Дарвином. Другие предпочитали идею вечного возвращения Ницше или диалектику Гегеля. Бесспорно, каждая из этих систем становилась весьма убедительной к тысячной странице сочинений.

Однако сам граф всегда склонялся не к философскому, а метеорологическому объяснению происходящих в мире событий и явлений. Если выразиться точнее, граф твердо верил во влияние плохой и хорошей погоды. Он свято верил во влияние ранних заморозков и длинного, жаркого лета, легких дождей и тяжелых, свинцовых туч, тумана, солнца и снегопада. И в первую очередь граф верил в то, что малейшие колебания температуры способны до неузнаваемости изменить судьбу человека.

Чтобы доказать правильность теории графа, не надо было далеко ходить. Достаточно просто выглянуть в окно. Всего три недели назад температура едва достигала восьми градусов, и на Театральной площади было пустынно и серо. Но вот температура увеличилась всего на пару градусов, и зацвели деревья, запели птицы, тут и там на скамейках появились парочки самого разного возраста. Если изменение температуры на каких-нибудь несколько градусов изменило вид площади, почему оно не в состоянии было изменить историю всего человечества?

Даже Наполеон, собравший 450-тысячную армию, верно оценивший недостатки сил неприятеля, изучивший рельеф местности и досконально продумавший план атаки, должен был признать, что температура имеет огромное значение. Температура воздуха не только определяет скорость продвижения наступающих войск, но и скорость доставки продовольствия и боеприпасов, а также отражается на моральном духе солдат. (Ах, Наполеон, вряд ли тебе удалось бы покорить матушку-Россию, если бы температура была, скажем, на десять градусов выше, но тебе бы точно удалось сохранить гораздо больше солдат, а не растерять подавляющую часть своей армии на пути от Москвы до Немана.)

Если вы не большой поклонник военной истории, то можно взять другой пример. Давайте представим, что поздней осенью группу друзей и знакомых пригласили на празднование дня рождения очаровательной княжны Новобацки, которой исполнялся двадцать один год…

В тот день около пяти часов пополудни граф, выглянув в окно, убеждается, что погода совсем не праздничная. Чуть выше нуля, может быть, плюс один или плюс два градуса по Цельсию. Небо закрыто тучами. Идет мелкий и противный дождь. Граф думает о том, что гости княжны приедут замерзшими и мокрыми. Но когда в шесть часов вечера граф выезжает из дома, температура резко падает ниже нуля и начинает идти снег. Снежинки волшебным танцем кружат в вечернем воздухе. Все идет просто идеально до тех пор, пока мимо них не проносится галопом тройка, которой управляет гусарский офицер, стоящий в полный рост, как римский центурион в колеснице. Эта тройка сбрасывает карету Ростова в кювет.

Потом целый час карету вытаскивают из канавы, и граф опаздывает к началу праздника княжны. Одновременно с графом прибывает один его старый друг, однокашник по университету. Друг расправляет плечи, выкатывает грудь колесом, вылезает из дрожек и тут же, поскользнувшись на льду, падает на пятую точку. Граф помогает другу встать и, взяв его под руку, входит с ним в дом, как раз когда все направляются из гостиной в обеденный зал.

В обеденном зале он быстро обходит стол в поисках таблички со своим именем, думая о том, что, учитывая его репутацию хорошего рассказчика, его посадят рядом с какой-нибудь тихой и скучной кузиной. Но, как выясняется, ему отведено почетное место, справа от молодой княжны. А слева от нее оказывается… представьте, тот самый гусар, из-за которого ему всего пару часов назад пришлось побывать в канаве.

Графу становится понятно, что гусар рассчитывает на то, что привлечет внимание и захватит воображение княжны. Он собирается потчевать ее рассказами о своем полку и периодически подливать вина в ее бокал. Когда ужин закончится, он подаст ей руку, поведет в бальный зал и продемонстрирует, как хорошо он умеет танцевать мазурку. К тому времени, когда оркестр заиграет Штрауса, необходимость приглашать ее на танец отпадет, потому что они уже будут обниматься на веранде.

Но как только молодой офицер открывает рот, чтобы рассказать свой первый анекдот, три лакея вносят три блюда, накрытых сервировочными колпаками. Все, естественно, внимательно смотрят, что же приготовила повариха-англичанка княгини миссис Трент. Три сервировочных колпака синхронно поднимают, и мы видим, что княжне и ее гостям приготовили йоркширский пудинг и жаркое по-английски.

Армейскую еду никак не назовешь примером высокого кулинарного искусства. Можно смело утверждать, что эта кухня не отличается изяществом исполнения и высокими вкусовыми качествами. Поэтому, увидев идеально запеченную говядину (пятнадцать минут печется при высокой температуре, а потом два часа томится при более низкой до образования аппетитной хрустящей корочки), наш гусар решает отложить военные рассказы. Он ест, ни в чем себе не отказывая, и много пьет. Следовательно, в это время по этикету развлекать княжну увлекательными рассказами приходится самому графу Ростову.

Наконец гусар собирает последним кусочком пудинга остатки подливки со своей тарелки и обращает свое внимание на княжну, но тут начинает играть оркестр и все встают, гремя стульями. Он протягивает княжне руку, а к графу подходит его давний друг.

Друг графа любит танцевать кадриль. Несмотря на свой рост и вес, он может прыгать как заяц и выписывать ногами самые невообразимые кренделя. Но друг графа говорит, что сильно ударился копчиком и не в состоянии танцевать. Друг предлагает сыграть в карты, и граф соглашается. Тут выясняется, что гусар случайно слышит эти слова, и у него появляется необоримое желание преподать этим денди пару уроков игры. Гусар решает, что оркестр будет играть долго, а княжна никуда не убежит. Он, недолго думая, передает свою партнершу первому попавшемуся мужчине, подсаживается к карточному столику и делает знак официанту, чтобы ему принесли очередной бокал вина.

Вот как-то так.

Может быть, все дело в лишнем бокале вина? Может быть, в склонности гусара недооценивать хорошо одетого человека? А может, ему просто не повезло. Через два часа гусар проигрывает графу тысячу рублей. В руках графа расписанный счет игры, из которого следует, что гусар должен ему деньги.

Но граф решает забыть о том, что гусар опасно ездит на тройке. Он не хочет его наказывать. «У княжны сегодня день рождения, – говорит граф. – В честь этого будем считать, что вы мне ничего не должны». Граф разрывает листок со счетом игры и бросает его в камин. Гусар роняет на пол свой бокал, опрокидывает стул и, пошатываясь, исчезает в ночи.

Несмотря на то, что в игре участвуют лишь пятеро и наблюдают за игрой всего три человека, история о том, что граф простил гусарскому офицеру карточный долг, быстро облетает всех гостей. Потом к графу подходит княжна и благодарит его за великодушный и галантный жест. Граф кланяется и отвечает: «Пустяки!» Тут оркестр начинает играть вальс, и у него не остается никакого выбора, как пригласить княжну на танец.

Княжна божественно танцует. У нее легкие ноги, и она изумительно изящна. Но в зале танцуют сорок пар, в обоих каминах огонь горит, не переставая, температура в зале повышается до двадцати семи градусов… Щеки княжны розовеют, и она начинает тяжело дышать. Граф спрашивает, не хочет ли она выйти на свежий воздух…

Понимаете?

Если бы повариха-англичанка не была мастером своего дела, гусар мог бы сосредоточить свое внимание на княжне, а не на пятом куске жаркого с восьмым бокалом вина. И его бы в конечном счете не вырвало на снег после того, как он ушел с вечеринки. Если бы в тот день температура резко не упала, то дородный друг графа не поскользнулся бы и не упал, а ушел танцевать и не пригласил бы графа поиграть в карты. И если бы вид первого снега не заставил лакеев разжечь сразу два камина и постоянно подбрасывать в них дрова, то температура в зале не стала бы такой высокой, княжна чувствовала бы себя нормально, и граф не стоял бы на веранде, держа ее в объятиях.

«Но в то же самое время, – думал граф, – тогда не произошли бы и другие, очень грустные события…»

– А вы кто? – неожиданно услышал он вопрос.

Граф повернулся от окна и увидел, что в дверях стоит пара в летах с ключом от номера.

– Что вы здесь делаете? – гневно спросил его муж.

– Я… гардины проверяю, – ответил граф.

Он вновь повернулся к окну и потянул за занавеску.

– Все в порядке, спасибо.

Граф приподнял над головой несуществующую фуражку и быстро вышел в коридор.

– Добрый вечер, Василий.

– О, добрый вечер, граф Ростов.

– А где Нина? – спросил граф, постукивая кончиками пальцев по стойке регистрации.

– В бальном зале.

– Понятно.

Графу было приятно узнать, что Нина вернулась в одно из ее любимых мест в отеле. К тому времени девочке уже исполнилось тринадцать лет, и интересовалась она исключительно книгами, наукой и учителями. «Если она решила послушать, что происходит на собрании, которое проводят в бальном зале, – подумал граф, – значит, там происходит что-то интересное».

Но когда граф открыл дверь бального зала, то не увидел в нем массы людей. За столиком в центре зала под большой люстрой сидела Нина. Длинные пряди волос она заложила за ухо, что являлось показателем того, что занята она чем-то серьезным. Перед ней на столе лежал блокнот, в котором была нарисована таблица из шести столбцов, стояли весы, а также лежали измерительная рулетка и секундомер.

– Мое почтение.

– День добрый, ваша светлость.

– Чем занимаешься?

– Мы готовимся к эксперименту.

Граф обвел глазами зал.

– Мы?

Нина показала кончиком карандаша на балкон.

Граф посмотрел вверх и увидел, что за балюстрадой стоял мальчик приблизительно Нининого возраста. Мальчик был одет просто, но аккуратно, его глаза были широко раскрыты, и на лице было сосредоточенное и внимательное выражение. Граф заметил, что на балюстраде находились какие-то предметы разных форм и размеров.

– Граф Ростов, это Борис. Борис, это граф Ростов, – представила их Нина.

– Добрый день, Борис.

– Добрый день, граф.

Ростов повернулся к Нине:

– И в чем суть этого дела?

– Мы собираемся провести эксперимент, чтобы доказать постулаты двух великих математиков. А именно: постулат Ньютона с его расчетом ускорения свободного падения и принцип относительности Галилея, согласно которому все физические процессы в инерциальных системах отсчета протекают одинаково, независимо от того, неподвижна ли система или она находится в состоянии равномерного и прямолинейного движения.

Стоявший на балконе Борис закивал.

Нина показала на таблицу, нарисованную в блокноте. В первой колонке таблицы были написаны названия разных предметов, выстроенные в порядке увеличения их массы.

– Где вы взяли ананас?

– Из фруктовой вазы в фойе отеля, – радостно ответил сверху Борис.

– Начнем с копейки, Борис, – сказала Нина. – Не забывай, что копейка должна лежать точно на вершине балюстрады и ты должен столкнуть ее вниз ровно по моему сигналу.

Граф задумался о том, достаточно ли высоко расположен балкон для того, чтобы повлиять на скорость падения предметов разной массы. Насколько он помнил, Галилей для проведения этого эксперимента забирался на верх Пизанской башни. Скорее всего, высота балкона не была достаточной для расчета ускорения свободного падения. Однако стороннему наблюдателю не стоило ставить под сомнение методы работы ученых. Поэтому граф попридержал свои сомнения.

Борис показал им копейку и положил ее на балюстраду. Нина взяла в руки секундомер.

– На счет «три», Борис. Раз, два… три!

Борис столкнул вниз копейку. Через несколько мгновений они услышали, как она звякнула об пол.

– Одна секунда и двадцать пять сотых! – крикнула Нина Борису.

– Ясно, – ответил он.

На отдельном листке Нина сделала несколько вычислений и подсчитала результат с точностью до двух знаков после запятой. Потом она сокрушенно покачала головой.

– Девять с половиной метров в секунду.

На лице Бориса появилось озабоченное выражение.

– Теперь яйцо, – произнесла Нина.

Яйцо, скорее всего, добытое на кухне ресторана на первом этаже, было отпущено по сигналу, и Нина записала время его падения. Далее эксперимент продолжился с чашкой, словарем и, наконец, с ананасом. Каждый из этих предметов долетел до пола за одинаковое количество времени. Двадцать первого июня 1926 года в бальном зале отеля «Метрополь» последовательно слышались звуки летевших на пол предметов, которые звякали, разбивались или просто падали с разной громкостью.

Из всех брошенных предметов графу больше всего понравился звук разбившейся чашки. Она не просто звонко разбилась, но после этого еще раздался звук разлетавшихся по полу осколков.

Нина закончила свои вычисления и с грустью заметила:

– Профессор Лисицкий говорил, что эту теорию неоднократно проверяли на практике…

– Да, – подтвердил граф. – Думаю, так оно и было.

Потом он заметил, что уже почти восемь вечера, и предложил девочке и ее юному спутнику поужинать в «Боярском». Но, увы, Нина и Борис планировали провести еще один эксперимент. Для проведения его были необходимы велосипед, ведро с водой и весь периметр Красной площади.

Расстроился ли граф оттого, что Нина и Борис отказались составить ему компанию? Конечно, немного расстроился. И все же граф считал, что бог, способный поделить день на темные и светлые часы ровно пополам, задумал сделать летние дни дольше как раз для проведения научных экспериментов вроде этого. Впрочем, в качестве утешения можно сказать то, что у графа появилась уверенность в том, что Борис будет первым в длинной череде ребят, которые будут помогать Нине сбрасывать яйца с балюстрад и кататься на велосипеде с ведром воды.

– В таком случае я вас покину, – с улыбкой сказал граф.

– Ты хотел со мной поговорить? – спросила Нина. – Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке, – заверил ее граф. – Ничего не случилось.

Он повернулся, двинулся к двери, но на полпути остановился.

– Нина…

Она подняла голову и посмотрела на него.

– Несмотря на то, что эта гипотеза проверялась много раз, я считаю, что ты правильно поступила, решив проверить их еще.

Нина задумалась, глядя на графа.

– Спасибо, – сказала она и кивнула: – Ты всегда понимал меня лучше всех остальных.

В десять часов вечера граф сидел за столиком в ресторане «Боярский». Перед ним стояли пустая тарелка и почти пустая бутылка белого вина. День стремительно приближался к концу, и графу нужно было убедиться, что все шло по плану.

Утром он встречался с Константином Константиновичем, который принес ему очередную сумму денег, из которых граф оплатил счета магазина «Muir & Mirrielees» (уже ставший частью ГУМа), кондитерской Филиппова (превратившейся в Первую московскую булочную) и отеля «Метрополь». Сидя за столом, принадлежавшим некогда великому князю, он написал письмо Мишке и попросил Петю отправить это послание на следующий день. Он также побывал в парикмахерском салоне и сделал уборку в своих комнатах. Он надел пиджак цвета бургунди (который, надо признать, был необыкновенно элегантным), положил в карман золотую монету для гробовщика, а также записку, что он хочет, чтобы его похоронили в черном костюме (который аккуратно положил на кровать) на кладбище близ имения Тихий Час, где покоились многие его родственники.

Граф убедился в том, что все его земные дела находятся в полном порядке. Его утешала мысль о том, что после его смерти в мире ничего не изменится. Собственно говоря, мир уже давно без него прекрасно обходился. Буквально на днях он стоял у стойки регистрации отеля и наблюдал за тем, как Василий что-то объяснял гостю на карте Москвы. Василий показал пальцем маршрут от отеля до Садового кольца, и графа задело то, что он не узнал больше половины названий улиц. В тот же день Василий рассказал графу, что фойе Большого театра, которое раньше было расписано синей и золотой краской, полностью перекрасили в белый цвет, а знаменитую статую Гоголя, выполненную скульптором Андреевым и стоявшую на Арбате, сняли и заменили статуей пролетарского писателя Горького. Несмотря на то, что в городе переименовывали улицы, перекрашивали фойе театров и перетаскивали статуи с одного места на другое, ни москвичи, ни гости столицы не роптали и не испытывали от этого никакого неудовольствия.

После назначения «шахматного офицера» в «Боярский» там появился еще целый ряд совершенно неквалифицированных официантов, с той тенденцией, что теперь любой молодой человек со связями и без опыта может надеть белый пиджак, приборы убирать слева, а вино разливать в стаканы для воды.

Марина, чинившая графу порванные брюки, стала главной швеей и получила под свое начало молодую девушку-швею. Кроме этого, Марина родила ребенка (дай бог здоровья ей и ее ребенку).

Нина, которую он знал еще ребенком и которая в свое время интересовалась жизнью принцесс, переезжала с отцом в апартаменты в элитном доме, построенном для партийных функционеров.

В июне прошел Четвертый съезд пролетарских писателей, но Мишка не участвовал в его работе. Он взял длительный отпуск, чтобы закончить работу над антологией рассказа (к тому времени антология разрослась до пяти томов), и уехал вслед за своей пассией Катериной в Киев, где та работала учительницей начальной школы.

Иногда граф выходил на крышу, чтобы выпить чашку кофе с мастером на все руки Абрамом и вспомнить летние ночи под Нижним Новгородом. Но за последние месяцы Абрам сильно сдал, зрение мастера ухудшилось, и ноги уже не так твердо его держали. Пчелы, словно почувствовав его скорый выход на пенсию, исчезли из ульев на крыше.

Да, жизнь продолжалась, как и всегда.

Граф вспомнил слова крестного, которые очень ему помогли, когда он только налаживал свою жизнь сразу после начала домашнего ареста. Это были слова о том, что человек должен преодолеть сложившиеся обстоятельства. Справедливости ради стоило бы вспомнить и другую историю, которую граф слышал от своего крестного отца. Это была история об одном из самых близких друзей великого князя – адмирале Степане Макарове, командире русской эскадры во время Русско-японской войны. Тринадцатого апреля 1904 года во время нападения японцев на Порт-Артур русская эскадра вступила в бой с японцами и оттеснила их корабли из бухты в Желтое море. Но после возвращения в бухту флагман эскадры наскочил на японскую мину и начал тонуть. Русские выиграли сражение, и берег был достаточно близко, но адмирал надел все ордена, поднялся на мостик и ушел под воду вместе со своим кораблем.

На столике графа стояла запотевшая бутылка белого вина. Это было шардоне из Бургундии, которое охлаждают до температуры двенадцать-пятнадцать градусов. Граф взял бутылку, вылил остатки вина в бокал и выпил за ресторан «Боярский» и те приятные минуты, которые он в нем провел. После этого Ростов встал и направился в бар «Шаляпин», чтобы выпить там последнюю стопку бренди.

Когда граф входил в бар, у него был следующий план: он выпьет бренди, расплатится с Аудриусом и засвидетельствует ему свое почтение, после чего поднимется к себе в кабинет и будет ждать наступления полуночи. Сидя над своей стопкой коньяка, граф услышал разговор двух находившихся в баре путешественников. Один из этих молодых людей был англичанином, а второй – немцем, потерявшим всякий интерес к путешествиям.

Англичанин с энтузиазмом делился своими впечатлениями о России. Ему очень понравились архитектура церквей и неистовое произношение языка. Немец же утверждал, что единственным вкладом в общемировое достояние, который сделали русские, является водка. После чего, видимо, чтобы подтвердить свои слова, допил содержимое стакана.

– Перестань, – ответил англичанин. – Это же несерьезно.

Немец посмотрел на своего собеседника взглядом человека, который всегда говорит исключительно серьезно и повидал в этой жизни всякое.

– Я готов купить стакан водки любому человеку в этом баре, который перечислит хотя бы три достижения русских, – ответил он.

Заметим, что граф, несмотря на то что любил свою родину, очень редко пил водку. Он уже выпил целую бутылку белого вина, заканчивал свой бренди, и вообще у него были планы на вечер. Однако он не мог позволить постороннему человеку так плохо отзываться о России, особенно в ситуации, когда он уже изрядно пьян после бутылки белого вина и графина бренди. Поэтому граф написал на салфетке несколько слов, передал ее вместе с рублевой банкнотой бармену Аудриусу и громко откашлялся.

– Простите, господа, – произнес Ростов. – Так получилось, что я услышал то, о чем вы говорите. Мне думается, mein Herr, что вы, говоря о вкладе русских в мировую культуру, несколько преуменьшаете значение этого славянского народа. Я с удовольствием приму ваше предложение и перечислю вам три причины, по которым русских можно считать великим народом.

– Ну и дела! – воскликнул англичанин.

– Но при одном условии, – сказал граф.

– Каком? – спросил немец.

– Я назову три вещи, являющиеся серьезным вкладом русских в общемировое культурное достояние, и после каждой из них мы с вами выпьем по стакану водки.

Немец сделал жест рукой, словно отмахивается от графа. Точно таким же жестом можно было сопроводить сделанный им чуть ранее пренебрежительный комментарий о русских. Тем не менее незамедлительно после слов графа рядом с ними появился Аудриус, который начал разливать водку по трем стаканам. Бармен наполнял каждый стакан до краев.

– Спасибо, Аудриус.

– Пожалуйста, ваше сиятельство.

– Во-первых, – начал граф и сделал небольшую драматическую паузу, – Чехов и Толстой.

Немец хмыкнул.

– Я понимаю, что вы сейчас скажете – у каждого народа есть свои великие писатели и поэты. Это так, но мы, русские, Чеховым и Толстым установили бронзовые подставки для книг на каминной полке литературы. То есть всех писателей, пишущих прозу, можно поставить на определенное место внутри границ жанра, которые этот жанр как бы начинают и заканчивают. Кто, спрошу я вас, с большим мастерством и изяществом писал рассказы, как не Чехов? Точность, лаконичность и ясный слог – вот характерные черты творчества Чехова, который, описывая сцену на кухне, на самом деле грустно говорит об общечеловеческих проблемах, с которыми сталкивается каждый из нас. Теперь другая сторона. Попробуйте назвать мне произведение более эпохальное, чем роман «Война и мир». Действие этого романа происходит в салонах и будуарах, потом перемещается на поле брани и снова продолжается в салонах. Это роман, в котором автор исследует то, как история создает личность, а также и то, как личность создает историю и влияет на нее. Пройдет много лет, но в мире больше не появятся писатели, которые смогут превзойти этих русских авторов, написавших книги, ставшие альфой и омегой литературы.

– Я бы согласился с этим утверждением, – заметил англичанин. Он поднял стакан и выпил его до дня. За ним выпил граф, а после него с ворчанием и немец.

– Во-вторых? – спросил англичанин в то время, пока Аудриус вновь наполнял их стаканы.

– Первая сцена первого акта «Щелкунчика».

– Чайковский! – с усмешкой произнес немец.

– Не стоит смеяться, mein Herr. Я готов спорить с вами на тысячу золотых, что вы точно представляете себе эту сцену. Ночь перед Рождеством, семейное празднество. Комната украшена гирляндами, Клара спит на полу рядом со своей новой игрушкой. Часы бьют полночь, на старинных настенных часах, как сова, появляется Дроссельмейер, елка начинает расти…

Граф медленно поднимает руки, демонстрируя, как растет елка, англичанин же начинает насвистывать известный марш.

– Вот именно, – сказал граф англичанину. – Многие считают, что англичане лучше представителей всех других народов умеют веселиться в сочельник и справлять Рождество. Но, при всем уважении к англичанам, необходимо сказать, что настоящую зиму и радость, которую она приносит, можно ощутить только в краях, расположенных значительно севернее Лондона. Зиму во всей красе можно наблюдать только выше пятидесятой параллели, где дуют ледяные ветра и лучи солнца не так сильно согревают землю. Именно в холодном климате России, с ее снегами и зимней темнотой, дух Рождества горит наиболее ярко. И именно поэтому Чайковскому как никому другому удалось передать музыку Рождества. Более того, я скажу так – в ХХ веке каждый ребенок в Европе будет не только знать эту мелодию из «Щелкунчика», но и представлять себе Рождество именно таким, каким его изобразили в этом балете. И даже когда эти дети вырастут, во время Рождества их воображение будет рисовать им елку Чайковского, которая будет расти до тех пор, пока им не придется задрать вверх голову, чтобы посмотреть на ее вершину.

Англичанин рассмеялся и выпил залпом.

– На самом деле эту историю написал прусский автор, – заметил немец и тоже выпил.

– Совершенно с вами согласен, – сказал граф. – Но если бы не Чайковский, эта история так бы в Пруссии и осталась.

Аудриус опять наполнил их стаканы и чуть заметно кивнул, когда почувствовал на себе вопросительный взгляд графа.

– А вот, наконец, и третья причина, – продолжил Ростов и показал рукой на вход в бар «Шаляпин». Они увидели направлявшегося к ним официанта, который нес что-то на блюде под сервировочным колпаком. Официант приблизился к барной стойке, поставил на нее блюдо, поднял колпак, и они увидели блины и две большие вазочки: с черной икрой и сметаной. Тут улыбнулся даже немец, который после обильных возлияний очень хотел закусить.

Любой пивший стаканами водку человек должен признать, что количество выпитого на всех отражается по-разному. Есть небольшого роста люди, которые прекрасно функционируют после семи стаканов, и гиганты, которые падают на пол после двух. Судя по всему, пределом возможностей нашего немецкого друга были три стакана. Толстой его сильно подкосил, от Чайковского у него в глазах поплыло, а черная икра его окончательно добила. Немец погрозил пальцем Ростову, отошел в угол бара, прилег на барную стойку и сладко заснул.

Граф посмотрел на спящего немца и начал вставать со стула, но англичанин его задержал.

– С икрой у вас получилось просто гениально, – сказал он. – Как это вам удалось? Вы же от нас ни на шаг не отставали.

– Фокусник никогда не раскрывает своих секретов.

Англичанин рассмеялся и посмотрел на графа с еще большим интересом, чем раньше.

– Кто вы?

Ростов пожал плечами.

– Я – просто человек, которого вы встретили в баре.

– Не совсем так. Я вижу перед собой человека эрудированного. И я слышал титул, который использовал бармен, когда к вам обращался. Кто вы на самом деле?

Граф скромно улыбнулся.

– Раньше я был графом Александром Ростовым, кавалером ордена Святого Андрея, членом Клуба жокеев и егермейстером…

Англичанин протянул ему руку.

– Чарльз Абернети, предполагаемый наследник графа Вестморландского, работаю в банковской сфере, баковый гребец команды Кембриджа, проигравшей в Хенли в 1920 году.

Два джентльмена пожали друг другу руки и выпили. Потенциальный наследник титула и состояния графа Вестморландского внимательно рассматривал лицо Ростова.

– Вы, должно быть, пережили очень непростое десятилетие…

– Мне повезло больше, чем некоторым другим.

– Вы пытались покинуть страну после революции?

– Напротив, Чарльз, я вернулся в страну после революции.

Тот с удивлением посмотрел на Ростова.

– Вы вернулись?

– Когда взяли Зимний, я находился в Париже и вернулся в страну… из-за стечения определенных обстоятельств.

– Вы, случайно, не были анархистом?

Граф рассмеялся.

– Ни в коем случае.

– Так почему же вы вернулись?

Граф посмотрел на свой пустой стакан. Он уже много лет и словом не упоминал о тех далеких событиях.

– Уже поздно, – ответил он. – Это долгая история.

Вместо ответа англичанин позвал бармена и заказал еще бутылку водки.

После этого граф рассказал Чарльзу о событиях, которые произошли осенью 1913 года, когда Ростов попал на день рождения княжны Новобацки. Упомянул он и лед, и кулинарное искусство английской поварихи, и порванную им долговую расписку, а также и то, что в конце вечера на веранде он держал княгиню в объятиях, пока гусара рвало на свежевыпавший снег.

Чарльз рассмеялся.

– Чудесная история, Александр. Но в ней ни слова о причине, вынудившей вас покинуть Россию.

– Совершенно верно, – ответил граф и продолжил свой рассказ: – Прошло семь месяцев, Чарльз. Весной 1914 года я вернулся в наше имение. В библиотеке я поприветствовал бабушку и вышел искать свою сестру Елену, которая любила читать под высоким вязом у излучины реки. Она действительно оказалась там, в своем любимом месте. Но тут я вижу, что она на себя не похожа. Я вижу, что она взбудоражена и возбуждена. Ее глаза блестят, и я чувствую, что она хочет поделиться со мной какими-то хорошими новостями, которые я тоже очень хочу услышать. Я иду к ней через луг и наблюдаю, как она оборачивается через плечо и улыбается еще ярче, чем до этого улыбалась мне. И тут я вижу, что к ней подъезжает всадник в гусарском мундире…

Надеюсь, что вы, Чарльз, поняли, в какую ситуацию я попал. Пока я был в Москве, гусар нашел мою сестру. Он сделал так, чтобы их представили. И потом начал методично и терпеливо за ней ухаживать. И, представьте, сестра ответила ему взаимностью. Когда он спрыгнул с лошади и наши глаза встретились, я увидел, что он торжествующе улыбнулся. Но как я мог объяснить всю эту ситуацию Елене? Она же считала, что он – ангел во плоти. Как мог я объяснить, что он влюбил ее в себя только для того, чтобы свести со мной счеты?

– И что же вы сделали?

– Что же я сделал? Ох, Чарльз… Ничего я не сделал. Я думал, что он сорвется, совершит ошибку, что поведет себя так же недостойно, как вел себя на праздновании дня рождения княжны. Надеялся, что он покажет сестре, кем является на самом деле. Прошло несколько недель. Я наблюдал за тем, как развивался их роман. Мучился во время обедов и ужинов, скрежетал зубами, наблюдая, как они прогуливаются по саду. Я ждал, что он совершит ошибку, но он оказался очень терпеливым человеком. Он отодвигал для нее стул, собирал цветы в полях, читал стихи, черт возьми, он даже писал ей стихи! И каждый раз, когда наши глаза встречались, я видел его подлую ухмылку.

Утром в тот день, когда моей сестре исполнилось двадцать лет, мы с ней ненадолго отправились верхом к соседям. Гусар был тогда на маневрах, но, когда мы вернулись в усадьбу, его тройка стояла у нашего подъезда. Я посмотрел на Елену и понял, что она в восторге, что он приехал поздравить ее с днем рождения. Она быстро спрыгнула с лошади и взбежала по ступенькам. Я шел за ней, как приговоренный к смерти идет к эшафоту.

Граф выпил водки из стакана и медленно откинулся на спинку стула.

– Но когда я вошел в дом, то не увидел сестру в его объятиях. Елена сидела на полу в двух шагах от двери и вся дрожала. В противоположной стороне коридора стояла служанка сестры по имени Надежда. Ее блузка была изорвана, и руками она закрывала грудь. От стыда и унижения лицо Надежды покраснело. Служанка посмотрела на Елену и стремительно взбежала вверх по лестнице. Сестра поднялась с пола, упала в кресло и закрыла лицо руками. А гусар? Гусар улыбался довольной улыбкой.

Когда я выразил свое возмущение его поведением, он сказал так: «Полно, Александр! Сегодня день рождения Елены, в честь этого праздника будем считать, что мы квиты». Потом он громко расхохотался и вышел за дверь, даже не посмотрев на сестру.

Чарльз тихо свистнул.

Граф кивнул.

– И вот тогда, Чарльз, я наконец что-то сделал. Я подошел и открыл сервант, в котором лежали пистолеты. Сестра схватила меня за рукав и спросила, куда я собрался, но я вышел на улицу, не сказав ей ни слова.

Граф сокрушенно покачал головой.

– Он опережал меня всего на минуту, но явно не тропился. Гусар спокойно сел в тройку и не стал погонять лошадей, которые шли рысью. В этом поведении сказалась вся его подлая натура: он мчится и ломится напролом, когда едет на вечеринку, но не торопится уезжать от мерзостей, которые сам натворил.

Чарльз в очередной раз наполнил их стаканы.

– Из усадьбы до большака можно было ехать по двум дорогам, идущим полукругом и обсаженным яблонями. Моя лошадь все еще стояла у центрального входа в усадьбу. Я сел в седло и галопом поскакал по второй дороге, не по той, по которой ехал гусар. Я быстро доскакал до места, где дороги пересекались с трактом, спрыгнул с лошади и спокойно ждал его приближения.

– Представьте себе сцену: я стоял посреди дороги, синее небо над головой, легкий ветерок. Гусар неспешно отъехал от усадьбы, но при виде меня он начал бить лошадей кнутом, и те перешли в галоп. У меня не было сомнений в том, что он хотел со мной сделать. Я поднял руку, прицелился и нажал курок. Пуля достигла цели. Он отпустил поводья, тройка перевернулась, гусар упал в придорожную канаву и лежал без движения.

– Вы его убили?

– Да, Чарльз, я его убил.

Потенциальный наследник титула и состояния графа Вестморландского медленно кивнул.

– Там, когда он лежал неподвижно…

Ростов жестом попросил Аудриуса принести еще водки.

– Нет, это произошло восемь месяцев спустя.

На лице Чарльза отразилось удивление.

– Как, через восемь месяцев?

– Да. Это случилось в феврале 1915 года. Понимаете, скажу без ложной скромности, я – очень меткий стрелок. Я хотел попасть ему прямо в сердце. Но дорога была ухабистой, он махал и бил кнутом… лепестки яблонь мешали… В общем, я попал ему в плечо…

– Так, значит, вы его не убили?

– Нет, не убил. Я перевязал его рану, посадил в тройку и отвез назад в усадьбу. Он осыпал меня бранью с каждым поворотом колес. Он выжил, но его правая рука перестала ему подчиняться, стала сохнуть, и ему пришлось уйти с военной службы. Его отец подал на меня жалобу, после чего бабушка отправила меня в Париж. Тогда все дуэлянты уезжали за границу. А потом, летом 1914 года, началась война. Гусар снова пошел служить, и в 1915-м его насадил на пику австрийский драгун.

Они помолчали.

– Александр, мне было бы гораздо приятнее, если бы тот гусар погиб не в бою, а от вашей руки, но при этом должен сказать, что вы за ту дуэль дорого заплатили.

– Но история этим не заканчивается. Ровно десять лет назад, когда я был в Париже, умерла моя сестра.

– От несчастной любви?

– От несчастной любви, Чарльз, девушки умирают только в романах, да и то не в самых лучших. Она умерла от скарлатины.

Потенциальный английский граф с удивлением покачал головой.

– Понимаете, это цепь связанных между собой событий, – объяснил граф. – В тот вечер, когда я порвал долговую расписку, я знал, что о моем поступке узнает молодая княжна, и мне было очень приятно, что я поставил выскочку-гусара на место. Однако, не поставь я его тогда на место, он бы не стал мне мстить и ухаживать за моей сестрой, я бы в него не стрелял, и он, может быть, не был бы убит на войне, и через десять лет после этого я был бы не в Париже, а рядом с сестрой, когда та лежала при смерти.

В общей сложности в тот вечер граф выпил бутылку вина, шесть стаканов водки и графин бренди, поэтому незадолго на наступления полуночи он не очень твердо стоял на ногах, когда добрался до своей каморки на шестом этаже. Потом он выбрался на крышу, которая, казалось, ходила ходуном под его ногами, словно палуба корабля во время шторма. Осторожно ступая, граф двинулся к северо-западной стороне крыши.

И вот он стоял у края крыши и смотрел на город, который одновременно был и не был его собственным городом. Бульварное и Садовое кольцо были освещены фонарями, и графу с высоты крыши было легко определить, где именно они проходят. За Садовым и Бульварным кольцом расстилалась необъятная Россия.

– Ссылка как наказание существовала практически со времени сотворения человека, – размышлял граф. – Ссылка существовала и у первобытных племен, и в современном обществе. Человеку, чье поведение не устраивало власть, приказывали собрать свои вещи, покинуть пределы страны и больше никогда не возвращаться. Бог изгнал Адама и Еву из рая, это, возможно, и была первая ссылка. Потом Господь изгнал Каина. В общем, в ссылку людей отправляли еще в библейские времена, однако только русские придумали отправлять неугодных властям в ссылку в своей собственной стране.

Уже в начале XVIII века цари перестали изгонять неугодных за границу Российской империи, а начали отправлять их в Сибирь. Почему? Потому что они решили, что так их врагам будет хуже. За границей человек может начать трудиться, построить дом и вырастить детей. Можно построить новую жизнь, уехав из России.

Однако когда человека отправляют в ссылку в своей собственной стране, у него нет возможности начать жизнь заново. Куда бы человека ни сослали – в Сибирь или запретили ему жить в шести крупнейших городах страны, – он будет оставаться на родине и не сможет ее забыть. Человеку свойственно желать то, чего он не имеет, поэтому ссыльные будут вспоминать о прелестях жизни в Москве гораздо чаще, чем живущие в столице москвичи будут думать о том, как хорошо им живется в этом городе.

Но это еще не все.

Ростов вынул из «посла» винный бокал и, прихватив с собой бутылку «Châteauneuf-du-Pape», которую нашел в разоренном винном погребе «Метрополя» в 1924 году, поднялся на крышу. Он открыл бутылку, налил вина в бокал и обратил его в сторону, в которой было расположено поместье Тихий Час.

– За упокой души Елены Ростовой, – сказал он. – За самую красивую девушку Нижнего Новгорода, за любительницу Пушкина, защитницу Александра, за ту, которая вышила все наволочки, которые были в усадьбе. За сестру и за ее кроткую жизнь и доброе сердце.

Он выпил до дна и понял, что это было очень хорошее вино, наверное, от урожаев 1900–1921 годов.

Несмотря на то, что в бутылке оставалось еще много вина, он не стал его допивать и по-гусарски бить бокалы. Он аккуратно поставил бокал и бутылку около трубы и подошел к парапету на краю крыши.

У его ног простирался огромный город, светившийся тысячами огней, которые переходили в сияние звезд на небосклоне. Огни города и Млечного Пути смешались и начали крутиться перед его глазами.

Граф поставил правую ногу на парапет и произнес:

– Прощай, родная страна.

Словно в ответ на эти слова ему мигнул огонек на Шуховской башне.

Оставалось только поднять вторую ногу и прыгнуть вниз, как прыгает в реку пловец, открывающий летний купальный сезон. После этого он начнет падать с ускорением копейки, чашки или ананаса. Полет составит всего несколько секунд, и цикл будет завершен. Как рассвет является предвестником заката, как река впадает в море, так и человек возвращается в объятия забвения, откуда…

– Ваша светлость!

Раздосадованный тем, что кто-то нарушает его планы, граф повернулся и увидел Абрама. Старик был настолько ошарашен, что даже не выказал ни малейшего удивления от увиденного.

– Мне показалось, что я услышал ваш голос, – сказал старик. – И я очень рад тому, что вы пришли. Пойдемте со мной.

– Дорогой мой Абрам… – начал Ростов, но старик не хотел ничего слышать.

– Вы просто глазам не поверите, – продолжал старик. – Вам обязательно нужно это увидеть.

И он повел графа к своему «лагерю» между труб.

Граф вздохнул и мысленно сказал любимому городу, что еще вернется. Следом за стариком он пошел к «лагерю». Абрам показал пальцем в сторону Большого театра, и граф заметил, что вокруг улья на крыше что-то роится.

– Они вернулись! – воскликнул Абрам.

– Пчелы вернулись?

– Да, но это еще не все. Садитесь. – И старик показал рукой на доску, где обычно сидел граф во время их встреч на крыше.

Граф встал на конец доски, а Абрам наклонился к импровизированному столу, на котором стояла тарелка с пчелиными сотами. Старик разрезал соты, ложкой выгреб из них мед и передал ее графу.

– Вы только попробуйте!

Граф поднес ложку ко рту и почувствовал солнечный, золотой и веселый запах меда. Он ожидал, что у меда будет запах сирени из Александровского сада или вишен с Садового кольца. Граф попробовал мед, но не смог сразу определить, какой он. Мед не имел вкуса деревьев, росших в Москве… Он пах лугом и рекой… немного перголой… и яблочным цветом.

Абрам кивал головой.

– Нижний Новгород, – сказал граф.

И это действительно был вкус яблонь под Нижним Новгородом.

Вне всякого сомнения.

– Наверное, пчелы подслушали наши разговоры, – прошептал старик.

Ростов и Абрам посмотрели в сторону улья, над которым роились пчелы, пролетевшие сотни километров, чтобы сделать мед из цветов яблонь Нижнего. Темные силуэты пчел кружили над ульем не как светящиеся звезды, а как маленькие черные дыры.

Около двух часов ночи граф пожелал всего доброго Абраму и вернулся в свою каморку. Он вынул из кармана золотую монету и вернул ее в ножку письменного стола своего крестного, где ей было суждено пролежать еще двадцать восемь лет. И на следующий день в шесть часов пополудни он был первым посетителем ресторана «Боярский».

– Андрей, – сказал он метрдотелю. – Можно вас на минуту…