В среду вечером в конце июня граф Ростов под руку с Софьей вошел в ресторан «Боярский». В день, когда у графа был выходной, они ужинали в ресторане.

– Добрый вечер, Андрей.

– Bonsoir, mon ami. Bonsoir, mademoiselle. Пройдемте к вашему столику.

Андрей подвел их к столику. Граф оглядел зал и увидел, что в этот вечер в ресторане было много народу. Андрей усадил их за десятый столик, по пути к которому они прошли мимо четвертого столика, за которым сидели две жены высокопоставленных партийных работников. За шестым в одиночестве ужинал почтенный профессор литературы, известный своими трудами о творчестве Достоевского. А за седьмым столиком сидел не кто иной, как очаровательная Анна Урбанова.

В 1930-х Анна успешно вернулась в кино, а в 1948 году ее пригласил выступать на сцене режиссер Малого театра. Тогда Анне уже исполнилось пятьдесят лет. Кино предпочитает юных красавиц, тогда как театральная сцена может оценить преимущества возраста. Если мы вспомним, то такие роли, как Медея, леди Макбет и Ирина Аркадина, были не для краснеющих молодок. Эти роли были написаны для опытных и зрелых женщин, познавших горечь радости и сладость отчаяния. Кроме всего прочего, переход Анны в театр означал также и то, что граф начал видеться с ней не раз в несколько месяцев, как раньше, а гораздо чаще, так как актриса месяцами жила в «Метрополе», что давало возможность астроному Ростову тщательно исследовать новые созвездия.

Софья и граф сели и внимательно (с конца, а не с начала) изучили меню, заказали блюда у официанта Мартина (которого по рекомендации графа в 1942 году перевели в «Боярский») и продолжили свою беседу.

Вне всякого сомнения, период между заказом ужина или обеда и появлением на столе закусок является наиболее опасным временем человеческого общения. Многие влюбленные пары замолкали на этом перепутье, не зная, что сказать, а это, в свою очередь, осложняло отношения и являлось испытанием для чувств. Многие жены и мужья в этот ответственный момент терялись, не зная, что сказать, чем удивить или порадовать свою драгоценную половину. Поэтому совершенно понятно, почему многие из нас испытывают дискомфорт до появления на столе закусок.

Ну а как же пережили этот поворотный момент граф и Софья? Без малейших проблем, потому что в это время они начали играть в игру под названием «Zut».

Эту игру они придумали сами. Правила ее были очень просты. Один из игроков выбирает категорию – допустим, струнные инструменты, известные острова или крылатые существа, кроме птиц. Далее игроки по очереди называют предмет из категории до тех пор, пока один из них не сможет назвать его через определенный промежуток времени (скажем, две с половиной минуты). Победа в игре достается тому, кто первым выиграет два из трех раундов. И почему же, спросит читатель, эта игра называется «Zut»? Потому, что, по мнению графа, самым подходящим в случае поражения высказыванием является фраза «Zut alors!».

С утра граф и Софья придумывали разные сложные категории, а также предметы, которые в эти категории попадали, поэтому, когда Мартин принял заказ и забрал меню, отец и дочь были готовы начать игру.

В прошлый раз проиграл граф, поэтому он имел право выбрать категорию.

– Известные четверки, – уверенно произнес Ростов.

– Прекрасный выбор, – сказала Софья.

– Спасибо.

Они выпили по глотку воды, и граф начал:

– Четыре времени года.

– Четыре элемента.

– Север, юг, запад, восток.

– Черви, бубны, трефы, пики.

– Бас, тенор, альт, сопрано.

Софья задумалась.

…

– Матфей, Марк, Лука, Иоанн. Четыре евангелиста.

– Борей, Нот, Евр и Зефир. Четыре ветра в древнегреческой мифологии, по Гомеру.

…

…

Граф уже начал считать в уме секунды. Однако Софья нашла выход из положения:

– «Четыре духа» металлов в алхимии: сера, мышьяк, ртуть и нашатырь.

– Trus bien!

– Merci.

Софья выпила глоток воды, чтобы скрыть победную улыбку. Но она радовалась слишком рано.

– Четыре всадника Апокалипсиса.

– Вот как? – Софья вздохнула.

Появился Мартин с бутылкой «Château d’Yquem». Официант продемонстрировал бутылку с этикеткой, вынул пробку, налил немного в бокал графа, чтобы тот попробовал, после чего наполнил бокалы.

– Второй раунд? – спросила Софья, когда официант отошел от стола.

– С удовольствием.

– Черно-белые животные наподобие зебры.

– Отличный выбор, – одобрил граф.

Он переложил столовые приборы, сделал глоток вина и медленно поставил бокал на стол.

– Пингвин, – сказал он.

– Ту́пик.

– Скунс.

– Панда.

Граф задумался.

– Касатка.

– Березовая пяденица.

– Это мое животное! – с негодованием воскликнул Ростов.

– Это не животное, а насекомое. Твой ход.

Ростов нахмурился.

…

– Далматинец! – воскликнул он.

Настала очередь Софьи перекладывать столовые приборы и сделать небольшой глоток вина.

…

– Время идет, – заметил граф.

…

– Я, – сказала Софья.

– Что? – удивился Ростов.

Она наклонила голову и показала седую прядь в гуще черных волос у нее на голове.

– Но ты не животное.

– Твоя очередь, – произнесла Софья с улыбкой.

…

«Существуют ли черно-белые рыбы? – думал Ростов. – Может быть, черно-белые пауки? Или черно-белые змеи?»

…

…

– Время идет, тик-так, – произнесла Софья.

– Сейчас, сейчас. Не торопи.

…

…

«Какие еще есть черно-белые животные? – лихорадочно думал Ростов. – Не экзотические, а самые простые, которых я лично видел. Я уверен, что есть…»

– Простите, вы, случайно, не Александр Ростов?

Граф и Софья подняли глаза и увидели, что перед ними стоит известный профессор, сидевший за столиком номер шесть.

– Да, – ответил граф и поднялся со стула. – Я – Александр Ростов, а это моя дочь Софья.

– Я профессор Ленинградского университета Матвей Сирович.

– Да, я о вас слышал, – сказал граф.

Профессор наклонил голову.

– Как и многие другие, – сказал он, – я являюсь большим поклонником вашего поэтического дара. Я хотел спросить, не желаете ли вы оказать мне честь и выпить со мной коньяку после ужина?

– С удовольствием.

– Я в номере триста семнадцать.

– Я подойду к вам в течение часа.

– Прекрасно. Не торопитесь.

Профессор улыбнулся и отошел к своему столику.

Граф сел и положил салфетку на колени.

– Матвей Сирович, – сказал он, – является одним из самых известных в стране профессоров литературы. Подумать только, он хочет поговорить со мной о поэзии! Что ты скажешь по этому поводу?

– Я скажу, что твое время на исходе.

Граф нахмурился.

– Я почти уже вспомнил одно черно-белое животное, это название у меня буквально вертелось на языке, но он подошел и меня отвлек…

Софья кивнула, но по выражению ее лица было видно, что она не принимает это объяснение.

– Хорошо, – сказал Ростов. – Ничья.

Граф вынул из кармана пятикопеечную монету, чтобы подбросить ее и методом «орел – решка» решить, кто предлагает следующую категорию для решающего раунда. Но тут подошел Мартин с закусками – салатом оливье для Софьи и печеночным паштетом для Ростова.

Во время еды они никогда не играли, а вели беседу о том, что с каждым из них произошло в течение дня. Граф намазывал остатки паштета на тост, когда Софья невинно заметила, что в ресторане находится Анна Урбанова.

– Что? – рассеянно спросил Ростов.

– Анна Урбанова, актриса. Она сидит за седьмым столиком.

– Вот как?

Граф небрежно посмотрел в сторону седьмого столика и продолжил намазывать паштет.

– Ты не хочешь пригласить ее за наш столик?

На лице графа появилось удивленное выражение.

– Пригласить за наш столик? Может быть, вместе с ней и Чаплина пригласить? – Он рассмеялся и покачал головой. – Прежде чем пригласить человека за свой столик, надо, по крайней мере, быть с ним знакомым.

Он съел последний кусочек тоста, словно завершая разговор на тему Анны Урбановой.

– Мне кажется, что ты излишне скрытен. Ты думаешь, что я неправильно все пойму. Марина считает…

– Марина! – воскликнул граф. – У Марины есть мнение по поводу того, стоит или не стоит мне приглашать за наш столик… как ее… Анну Урбанову?

– Конечно, у Марины есть свое мнение.

Граф откинулся на спинку стула.

– И интересно, какое же у Марины мнение по этому поводу?

– Она считает, что ты любишь раскладывать пуговки строго по их коробочкам.

– Я люблю раскладывать пуговицы по их коробочкам?!

– Ну да. Синие пуговицы в одну коробочку, черные – в другую, а красные – в третью. У тебя есть определенные отношения с людьми, и ты не хочешь их смешивать. Хочешь, чтобы все они существовали отдельно друг от друга.

– Ничего себе! Я даже и не подозревал, что отношусь к людям как к пуговицам.

– Мы говорим не про всех людей, папа. Это касается только твоих друзей.

– Ну, это уже лучше.

– Позволите? – Около столика появился Мартин, предлагавший наполнить их бокалы.

– Да, спасибо, – отрезал Ростов.

Мартин почувствовал, что подошел не вовремя и мешает разговору. Он быстро убрал тарелки для закуски и принес главное блюдо – две порции пожарских котлет. Официант подлил вино в бокалы и исчез. Граф с Софьей разрезали котлеты, вдохнули аромат грибов гарнира и начали есть.

– Эмиль превзошел самого себя, – заметил Ростов.

– Это точно, – согласилась Софья.

Граф сделал большой глоток вина «Шато д’Икем» 1921 года, которое идеально подходило к мясу.

– Вот Анна считает, что ты просто закоснел в своих суждениях. Тебе нравится что-то делать только так, а не как-либо иначе.

Граф принялся громко кашлять в салфетку. Его жизненный опыт подсказывал, что это лучший способ избавиться от вина, которое пошло, как говорится, «не в то горло».

– У тебя все нормально? – спросила Софья.

Граф положил салфетку на колени и сделал неопределенный жест рукой в сторону столика номер семь.

– Интересно, а откуда тебе известно, что думает по моему поводу Анна Урбанова?

– Она лично мне это сказала.

– Значит, вы знакомы?

– Конечно, знакомы. Мы уже много лет знакомы.

– Чем дальше, тем интереснее, – заметил Ростов. – В таком случае сама пригласи ее к нашему столику. А может быть, если уж я так люблю раскладывать пуговицы по коробочкам, ты начнешь ужинать в обществе Марины и госпожи Урбановой?

– Между прочим, именно это и рекомендовал Андрей.

– Как ваш ужин? – раздался голос метрдотеля.

– А вот и он сам! – воскликнул граф и бросил салфетку на тарелку.

Андрей удивленно посмотрел на Софью.

– Что-то не так?

– Кухня в «Боярском» великолепная, – ответил граф, – сервис идеальный. Но вот сплетни… Сплетни просто вне конкуренции.

Ростов встал.

– Софья, мне кажется, что у тебя сейчас урок игры на пианино. А теперь я должен откланяться, потому что меня ожидают наверху.

Граф шел к выходу из ресторана и размышлял о том, что раньше джентльмен мог рассчитывать на то, что его личные дела будут оставаться исключительно личными. Джентльмен мог спокойно оставить на столе в кабинете письмо и быть уверенным в том, что никто другой его не прочитает.

В былые годы мужи, стремившиеся к достижению мудрости, уходили в горы, пещеры или селились в уединенных хижинах в лесах. Судя по всему, тот, кто хочет, чтобы в его дела никто не совал свой нос, должен стремиться к уединению. Граф двинулся в сторону лестницы и у лифта столкнулся с большим специалистом в вопросе человеческого поведения, а именно с Анной Урбановой.

– Добрый вечер, ваше сиятельство, – приветствовала его Анна с улыбкой. Заметив недовольное выражение на его лице, она вопросительно подняла брови. – У вас все в порядке?

– Я просто своим ушам не поверил, когда узнал, что ты ведешь с Софьей тайные разговоры, – шепотом ответил граф.

– Эти разговоры нельзя назвать тайными, – прошептала в ответ Анна. – Просто происходили они тогда, когда ты был на работе.

– Ты считаешь, что позволительно или уместно заводить дружбу с моей дочерью во время моего отсутствия?

– Саша, ты действительно любишь держать свои пуговицы в разных коробочках…

– Еще бы!

Ростов собрался уйти, но потом снова повернулся к Анне.

– Скажи мне, что плохого в том, что я люблю держать разные пуговицы в разных коробочках?

– Ничего плохого в этом нет.

– Послушай, а может быть, лучше хранить все пуговицы в большой стеклянной банке? В этом случае если ты пытаешься достать нужную тебе пуговицу, то засовываешь в банку руку и заталкиваешь пуговицу вниз до тех пор, пока вообще не теряешь ее из виду. Потом в полном душевном расстройстве ты просто вываливаешь содержимое банки на пол и полчаса ищешь нужную пуговицу.

– Мы что, уже перешли на обсуждение пуговиц? – спросила Анна. – Или это все еще аллегория?

– Я точно знаю, что моя встреча с профессором литературы аллегорией не является. И так как у меня запланирована эта встреча, то все другие встречи на этот вечер отменяются! – заявил граф.

Через десять минут граф уже стучал в дверь номера, которую открывал изнутри много сотен раз. Граф подумал о том, что никогда раньше не стучал в дверь своего бывшего номера.

– А, вот и вы! – сказал профессор. – Проходите.

Граф не был в этом номере с 1926 года, то есть более двадцати пяти лет.

Номер был выполнен в стиле французского салона XIX века. Комнаты по-прежнему оставались элегантными, хотя мебель немного поизносилась и стены не мешало бы покрыть свежей краской. Теперь из двух зеркал в золоченых рамах осталось лишь одно, темно-красные портьеры на окнах выцвели, обивка стульев и кушетки требовала замены. Старинные часы графа стояли около двери, но их стрелки остановились на двадцати минутах пятого, а сами они превратились в чисто декоративный объект. Больше в номере не раздавался бой этих часов, зато на камине стояло радио, изрыгавшее звуки вальса.

Граф проследовал за профессором в гостиную. Ростов посмотрел в сторону окна, из которого открывался вид на Большой театр, и на фоне окна увидел силуэт мужчины, стоявшего спиной к графу. Мужчина был худым, высоким, с хорошей осанкой. Можно было подумать, что это сам граф много лет назад. Мужчина обернулся и пошел навстречу графу, протягивая правую руку.

– Александр!

…

– Ричард!

Это был Ричард Вандервиль собственной персоной. Они пожали друг другу руки.

– Рад тебя видеть! Сколько лет прошло, сколько зим! В последний раз мы вделись с тобой два года назад.

Звуки вальса из соседней комнаты стали громче. Граф повернул голову и увидел, что профессор закрывает за собой дверь спальни. Ричард показал рукой на журнальный столик, на котором стояла бутылка и закуски.

– Присаживайся. Как я понимаю, ты уже поужинал, но, надеюсь, не будешь против, если я поем? Просто умираю от голода.

Ричард присел на диван, взял кусок хлеба, положил сверху ломтик лосося и впился в бутерброд зубами. Потом он положил себе на тарелку блинов с икрой.

– Видел сегодня в фойе Софью и просто глазам своим не поверил. Какой она стала красоткой! От кавалеров, наверное, отбоя нет.

– Ричард, – произнес Ростов, – что мы здесь делаем?

Вандервиль отряхнул с ладоней крошки хлеба.

– Извини за несколько театральную таинственность. Профессор – мой старый друг, и он любезно согласился предоставить свой номер для нашего разговора. Я приехал в Москву всего на несколько дней, не знаю, когда сюда вернусь, и хотел с тобой поговорить с глазу на глаз.

– Что-то произошло? – спросил Ростов.

Ричард развел руками.

– Да ничего особенного не произошло. Мне сказали, что я иду на повышение. Ближайшие пару лет я буду работать в нашем парижском посольстве над одним проектом, который отнимет у меня массу времени. На самом деле я хотел переговорить с тобой, Александр, по вот какому вопросу…

Он чуть подвинулся на кушетке к графу и положил локти на колени.

– После окончания войны отношения между нашими странами не самые лучшие. Мы объявили о начале плана Маршалла, вы – о плане Молотова. Мы учредили НАТО, вы – Варшавский пакт. Мы создали атомную бомбу, вы сейчас работаете над созданием точно такой же бомбы. Все это очень напоминает игру в теннис, который является не только хорошим упражнением, но и на который приятно посмотреть. Водки?

Ричард налил в две рюмки.

– Будь здоров!

– Будь здоров! – ответил Ростов.

Они выпили, и Ричард снова налил в рюмки.

– Проблема только в том, что ваш главный игрок играет очень долго и очень хорошо. Кроме него, мы не знаем никаких других игроков. Если он завтра перестанет играть, то мы понятия не имеем, кто будет вашим следующим игроком. Мы не знаем, как ему нравится играть, – около сетки или на линии подачи.

Ричард замолчал.

– Ты играешь в теннис? – спросил он.

– Нет, не играю.

– Ну ладно. Тогда скажу тебе так – товарищ Сталин доживает последние дни. Когда он покинет этот мир, все станет очень непредсказуемым. И я не имею в виду исключительно дипломатические отношения. Жизнь сильно изменится и здесь, в Москве. В зависимости от того, кто встанет у руля, двери города могут открыться или очень плотно закрыться.

– Будем надеяться, что все произойдет по первому сценарию, – заявил граф.

– Согласен, – ответил Ричард. – Мы точно не за второй сценарий. Тем не менее надо быть ко всему готовым. И вот я наконец подошел к делу, по которому хотел с собой поговорить. В Париже я буду возглавлять группу, занимающуюся сбором информации, или шпионажем, назови это так, как тебе самому больше нравится. И нам нужны друзья в Москве, которые в состоянии предоставить нам сведения по интересующим нас вопросам…

– Ричард, – с удивлением прервал его граф, – ты просишь, чтобы я стал шпионом против собственной страны?

– Шпионом? Александр, я бы так не сказал. Мне кажется, что это задание скорее связано с тем, чтобы слушать, что говорят люди. Какие сплетни они друг другу передают. Следить за тем, что происходит. Кого пригласили на вечеринку, а кто пришел без приглашения. Кто с кем обнимался в углу. Кто принял на грудь лишнего и что тогда сказал. В общем, нас интересует то, о чем говорят люди за столом. И мы будем щедро расплачиваться за полученную информацию.

Ростов улыбнулся.

– Ричард, я совершенно не готов ни шпионить, ни подслушивать. Давай не будем говорить на эту тему и останемся друзьями.

– Хорошо, – ответил Ричард. – Тогда за дружбу. – И они с графом чокнулись.

На протяжении следующего часа они не упоминали об игре в теннис, а просто говорили о том о сем. Граф рассказывал о Софье, что она учится в консерватории, а также о том, какой спокойный и рассудительный у нее характер. Ричард говорил о своих мальчиках, которые ходили в детский сад и не были ни спокойными, ни рассудительными. Они говорили о Толстом, о Париже и о Каргенги-холле. В девять часов вечера они закончили беседу.

– Мне кажется, тебе лучше одному выйти. И на всякий случай – вы с профессором обсуждали будущее сонета. Ты был за сонет, а профессор – против.

Они пожали друг другу руки, после чего Ричард исчез в спальне, а граф направился к двери, но задержался возле часов, принадлежавших деду. Эти часы стояли в гостиной его бабушки и извещали о том, что настала пора пить чай, ужинать или ложиться спать. В Новый год эти часы били полночь, подавая сигнал, что граф с сестрой могли войти в комнату, где стояла елка, и взять подарки.

Ростов открыл небольшую застекленную дверцу и нащупал висевший внутри ключик. Он вставил ключик в скважину, завел часы, поставил правильное время и подтолкнул маятник, подумав: «Пусть еще несколько часов они показывают правильное время».

Приблизительно через девять месяцев после разговора графа с Ричардом, третьего марта 1953 года на даче в Кунцеве умер человек, которого называли отцом народов, вождем, Кобой, Сосо или просто Сталиным.

На следующий день к Дому Союзов на Театральной площади подъехали грузовики, груженные венками цветов. Через несколько часов на фасаде здания появился огромный портрет Сталина.

Шестого марта новый шеф московского корпункта «Нью-Йорк таймс» Гаррисон Солсбери стоял в бывшем номере графа в «Метрополе» (в то время его занимал поверенный в делах Мексики в СССР) и смотрел из окна, как члены Президиума ЦК прибыли на «ЗИМах» к Дому Союзов и вынесли на плечах из машины гроб с телом Сталина. На следующий день, седьмого марта, Дом Союзов открыли для общественности, и глава корпункта американской газеты с изумлением смотрел на огромную очередь, протянувшуюся на несколько километров.

Многие западные журналисты и дипломаты задавали себе вопрос: почему столько людей стояли в очереди, чтобы увидеть тело тирана? Шутники говорили, что люди хотели лично удостовериться, что Сталин умер, но это была плохая шутка, которую точно не поняли бы сотни тысяч скорбящих. Люди горевали потому, что умер человек, под руководством которого страна выиграла Великую Отечественную войну. Многие скорбели о смерти человека, который сделал Россию одной из крупнейших и сильнейших держав в мире. Остальные рыдали потому, что закончился один период истории страны и начался новый.

Ричард был совершенно прав по поводу того, что после смерти Сталина верхи начнет трясти. Сталин не назначил преемника. Среди членов Президиума ЦК было восемь человек, которые имели достаточное влияние, чтобы претендовать на роль руководителя страны: нарком внутренних дел СССР Берия; назначенный сразу после смерти вождя председателем Совета министров СССР Маленков; министр обороны Булганин; министр внешней торговли Микоян; министр иностранных дел Молотов, а также Каганович, Ворошилов и бывший мэр Москвы Никита Хрущев – тот самый грубоватый, лысоватый аппаратчик, который одобрил массовое строительство блочных пятиэтажек.

Сразу же после похорон Сталина на Западе считали, что власть в России попадет в руки Маленкова, который выдвинул тезис мирного сосуществования двух систем. Однако Маленков, как и Сталин, был председателем Совета министров СССР (фактически премьером) и секретарем ЦК. Через десять дней Маленков был вынужден отказаться от поста секретаря ЦК, после чего позднее на пост секретаря ЦК выбрали Хрущева. Началась эпоха двоевластия, которая заставяла многих гадать о финальном исходе.

– Я не понимаю, как можно жить и надеяться на то, что прежняя жизнь вернется?

Хотя Ростов и заявил Анне, что у него в тот вечер не было времени для других встреч, он все-таки оказался в кровати актрисы.

– Я понимаю, что во всех этих разговорах про прошлое и прежнюю жизнь есть что-то от Дон Кихота, – развивал свою мысль граф. – Прошлое ушло и вряд ли вернется, но вот наступит ли новая жизнь? Человек хочет того, чего у него нет, и даже если новые силы завтрашнего дня наглухо закроют ворота города, прошлое все равно будет просачиваться сквозь щели в стенах.

Ростов протянул руку, взял у Анны папиросу и сделал глубокую затяжку.

– За последние несколько лет я обслуживал американцев, которые приехали в Москву только для того, чтобы сходить в Большой театр. При этом наш маленький оркестр в «Шаляпине» готов был играть любую американскую музыку, которую музыканты слышали по радио. Это тебе пример того, как действует новое и работают новые силы.

Граф снова затянулся.

– Скажите мне, например, ради чего готовит Эмиль? Во имя прошлого или будущего? Он парит, варит и жарит во имя прошлого. Старые, проверенные рецепты: рыба с юга Франции, птица из-под Парижа, говядина из Австрии. Или дирижер Виктор Степанович…

– Сейчас ты снова вспомнишь манчестерских мотыльков.

– Нет, – слегка раздраженно ответил граф, – я сейчас совершенно не об этом. Вот Виктор Степанович с Софьей садятся за пианино. Что они играют? Разве только одного Мусоргского? Нет, они играют Баха и Бетховена, Россини и Пуччини, а в Карнеги-холле Горовиц исполняет музыку Чайковского.

Ростов повернулся на бок, чтобы видеть лицо Анны.

– Что-то ты молчишь, – сказал он, возвращая ей папиросу. – Ты со мной не согласна?

Анна затянулась и медленно выпустила дым.

– Не то чтобы я с тобой не согласна, Саша. Просто я не уверена в том, что можно всю жизнь, как ты говоришь, танцевать под старые мелодии. Где бы ты ни находился, существуют определенные жизненные реальности, которые в России перетягивают в сторону старого. Возьми хотя бы твой любимый буйабес или овации в Карнеги-холле. Обрати внимание, что Марсель и Нью-Йорк – города портовые. Вот, например, еще два крупных портовых города – Шанхай и Роттердам. Но, любовь моя, Москва – не порт, хотя о ней и говорят, что это «порт семи морей». Москва расположена в центре европейской части страны, а Кремль – в самом центре русской культуры, психологии и судьбы страны. Кремль – это крепость, ей уже тысяча лет, и находится она за много сотен километров от моря. Сейчас кремлевские стены уже не такие высокие, чтобы отбить нападение неприятеля, но эти стены отбрасывают тень на всю страну.

Ростов перевернулся на спину и уставился в потолок.

– Саша, я понимаю, тебе не очень нравится мысль о том, что Россия может быть страной, обращенной исключительно внутрь самой себя. Но ответь, как ты думаешь, у американцев могут вообще быть такие мысли и разговоры? Они думают о том, что ворота Нью-Йорка могут закрыться? Тратят ли они время на размышления о том, что лучше – старое или новое? Америка создана на новом. Они даже и не знают, что такое старое.

– Ты говоришь так, будто мечтаешь жить в Америке.

– Все мечтают о том, чтобы жить в Америке.

– Не смеши меня.

– Я тебя не смешу. Половина живущих в Европе людей готова переехать в Америку потому, что там жизнь удобнее.

– Ты думаешь, удобнее?

Анна затушила папиросу, открыла ящик стоявшей у кровати тумбочки и достала американский журнал с претенциозным, как показалось графу, названием «LIFE». Она начала перелистывать страницы и показывать Ростову яркие цветные фотографии, на каждой из которых была изображена улыбающаяся женщина, стоящая рядом с каким-нибудь новым изобретением.

– Посмотри – посудомоечная машина. Стиральная машина. Пылесосы. Тостеры. Телевизионные аппараты. Вот даже автоматическая дверь гаража. Что ты на это скажешь?

– А что такое автоматическая дверь гаража?

– Это дверь, которая открывается и закрывается нажатием кнопки.

– Если бы я был дверью гаража, я хотел бы быть доброй старой дверью.

Анна прикурила новую папиросу и передала ее графу. Он затянулся и посмотрел, как дым поднимается к потолку, на котором были нарисованы смотревшие с облаков вниз музы.

– Могу перечислить тебе то, что лично я считаю удобным. Удобно спать до полудня и иметь прислугу, которая принесет тебе завтрак в кровать. Удобно в самый последний момент отказаться от встречи. Удобно держать под окном карету, чтобы в любой момент иметь возможность поехать на вечеринку. Не жениться в молодые годы и, насколько возможно, повременить с рождением детей. Вот, Аня, настоящее удобство, и все это я уже имел. Однако в конечном счете самое большое значение имеет то, что доставляет нам неудобство.

Анна взяла папиросу из руки графа, положила ее в стакан и поцеловала графа в нос.