1953
Апостолы и вероотступники
– Да что же это такое?! Такое ощущение, что ждешь рождения новой звезды, – пробормотал граф, нервно расхаживая по комнате.
Когда ждешь, часы ползут. Кажется, что минутная стрелка остановилась. А секунды? Кажется, будто секунды не просто выходят на сцену и быстро уходят, а становятся в центре сцены, начинают читать прочувствованный монолог с длинными паузами, уходят со сцены, но тут же возвращаются назад, чтобы раскланяться, как только из зала раздается малейший намек на жидкие аплодисменты.
Граф был прекрасно знаком с тем, как медленно движутся созвездия по небу и как неохотно рождаются новые звезды. Он прекрасно знал, каково летней ночью лежать на лугу в ожидании звука шагов возлюбленной. В такие сладкие минуты кажется, что сама природа решила растянуть минуты и часы до восхода солнца, чтобы мы могли насладиться ими по максимуму.
«Сейчас, наверное, уже почти час ночи, – думал Ростов. – Выступление должно было закончиться самое позднее к одиннадцати вечера. Торжественный прием должен был подойти к концу к полуночи. Так что они должны были вернуться уже полчаса назад».
– В Москве, вообще, такси остались? И троллейбусы ходят? – пробормотал он вслух.
«Может быть, они куда-нибудь заехали после концерта? – думал он. – Может, они зашли в кафе, чтобы съесть чего-нибудь сладкого? Если это так, то у них просто нет сердца… Если они придут и будут отрицать, что не заходили в кафе, хотя на самом деле заходили, я точно смогу определить, ели ли они сладкое или нет…»
Ростов остановился и посмотрел на «посла», за которым спрятал ведерко со льдом, в котором стояла бутылка «Dom Pérignon».
Планировать потенциальное торжество – дело сложное и неблагодарное. Если фортуна улыбнется, то можно выстрелить пробкой от шампанского в потолок, а если повернется к тебе спиной, то надо себя вести, словно сегодня самый обычный вечер, мало чем отличающийся от всех остальных. А потом втихаря избавиться от бутылки.
Граф засунул руку в растаявший в ведерке лед. Температура воды составляла приблизительно десять градусов. Если они скоро не вернутся, то температура поднимется, и надо будет бежать за льдом.
Вынимая руку из ведерка, граф услышал, как в соседней комнате часы «Breguet» пробили полночь.
Ну, это уже не смешно! Ростов ждал их возвращения уже два часа. За это время он прошагал по комнате, наверное, километров десять.
«Наверное, часы начали отставать, – подумал граф. – Им уже больше пятидесяти лет, и даже самые лучшие часы в мире требуют регулярного ухода и проверки часовых дел мастером. Пружинки ослабли, а шестеренки стерлись…»
Тут граф услышал, что сквозь маленькое окошко в комнате раздались удары часов на башне Кремля.
«Хорошо, – подумал граф и плюхнулся на стул. – Я вас понял, все-таки сейчас полночь…»
Судя по всему, этому непростому дню суждено было окончиться еще одним разочарованием.
В тот день заместитель управляющего отелем собрал всех сотрудников ресторана «Боярский», чтобы ознакомить их с новыми правилами приема и оформления заказов клиентов.
Помощник управляющего объяснил, что теперь официант обязан записать заказ на специальном бланке. Потом он должен подойти с этим бланком к бухгалтеру, который сделает соответствующую пометку в своем гроссбухе и выпишет официанту квиток, который тот должен будет передать на кухню. На кухне будут вести свой гроссбух, в котором надо будет сделать отметку о заказе, после чего приступить к его исполнению. Когда заказанные блюда будут готовы, на кухне выпишут квиток для бухгалтера, который, в свою очередь, оформит документ с печатью, разрешающий выдачу блюда официанту. После этого через несколько минут официант сделает пометку в своих записях о том, что заказ был сделан, оформлен бухгалтером, принят и приготовлен на кухне и выдан клиенту…
Необходимо напомнить читателю о том, что в России не было человека, с большим уважением относившегося к печатному слову, чем граф Александр Ильич Ростов. За свою долгую жизнь Ростов несколько раз наблюдал, как вовремя прочитанный вслух стих Пушкина мог изменить настроение девушки и помогал добиться ее расположения. Граф знал, что всего лишь короткая цитата из Достоевского в состоянии подтолкнуть одного человека к действию, а другого к бездействию. Ростов был благодарен тем неизвестным людям, которые, услышав речь Сократа на Агоре или Нагорную проповедь Иисуса, додумались до того, что эти слова нужно записать, чтобы они дошли до потомков. Поэтому стоит особо подчеркнуть, что недовольство графа новыми установками не было вызвано его презрением к карандашу и бумаге.
У графа возникли возражения по поводу уместности столь длинной бумажной волокиты в рамках заказа ужина в ресторане. В более демократичном ресторане на первом этаже официант мог позволить себе, склонившись над клиентом, записать заказ в блокнот. Однако после назначения графа старшим официантом ресторана «Боярский» клиенты привыкли к тому, что во время заказа официант смотрит им в глаза, отвечает на вопросы, делает рекомендации и запоминает заказ, не записывая его и держа руки сложенными за спиной.
Когда в тот вечер в «Боярском» ввели новые правила и в зале за стойкой метрдотеля появилась конторка бухгалтера, клиенты были слегка удивлены, если не сказать шокированы. Они были озадачены видом того, как работники ресторана передавали друг другу бумажки, словно брокеры на бирже. Но когда заказанные котлеты и аспарагус попадали им на стол холодными как лед, это клиентам ресторана совершенно не понравилось.
Так дело продолжаться не могло.
К счастью, во время второй рассадки клиентов граф заметил, что в дверях ресторана «Боярский» появился «шахматный офицер». Поэтому, движимый общим для всех цивилизованных людей желанием поделиться с другими своими мыслями и сомнениями, Ростов вышел за управляющим в коридор.
– Управляющий Леплевский!
– Старший официант Ростов? – с удивлением произнес «шахматный офицер». – Чем могу вам помочь?
– Возник один мизерный вопрос, который, вероятно, даже и не стоит вашего внимания.
– Все вопросы, касающиеся отеля, стоят моего внимания.
– Хорошо, – ответил Ростов. – Поверьте мне, что во всей России не найдется человека, который бы более страстно и пылко любил печатное слово…
Граф обозначил предмет своего обращения к управляющему и начал превозносить до небес стихи Пушкина, цитировать Достоевского, а также вспомнил о записанных речах Сократа и проповеди Иисуса Христа. Потом он объяснил, что использование карандашей и блокнотов противоречит сложившейся в «Боярском» традиции обслуживания.
– Представьте, – говорил с блеском в глазах граф, – что вы просите руки и сердца вашей будущей жены и обязаны при этом записать ее ответ на трех листах бумаги, заверить печатью и потом один экземпляр дать ей самой, второй – ее отцу, а третий – приходскому священнику.
Приводя это шутливое сравнение, граф заметил недовольное выражение лица «шахматного офицера» и понял, что тому не нравятся остроты по поводу института брака.
– Мне очень не хотелось бы, чтобы моя жена имела какое-либо отношение к этой истории, – сказал наконец «шахматный офицер».
– Согласен, – произнес граф. – Может, это и не лучшее сравнение. В любом случае, я хочу сказать, что Андрей, Эмиль и я…
– Значит, вы официально жалуетесь мне еще и от лица метрдотеля Дюраса и шеф-повара Жуковского?
– Нет, в данном случае я выразил свое личное мнение. И, по сути, это не жалоба. Просто мы втроем следим за тем, чтобы клиенты ресторана «Боярский» были довольны.
«Шахматный офицер» улыбнулся.
– Конечно. И я уверен, что вы трое хотите, чтобы клиенты ресторана остались довольны, исходя из собственного функционала работы. Я же, как управляющий отелем, должен заботиться о том, чтобы он отвечал наивысшим требованиям во всех отношениях. Для этого необходимо неотрывное внимание и стремление к тому, чтобы избежать самого разного рода расхождений и неувязок.
Граф не совсем понял, что «шахматный офицер» имел в виду.
– Какие расхождения?
– Расхождения могут быть самыми разными. Может быть расхождение между тем, сколько лука было доставлено на кухню и сколько было реально использовано для приготовления подливы. Может быть расхождение между тем, сколько стаканов вина было заказано и сколько было реально разлито по бокалам.
Сердце графа похолодело.
– Вы говорите о хищении.
– Неужели?
Они некоторое время друг на друга пристально смотрели, и потом «шахматный офицер» криво улыбнулся.
– Ваша преданность работе известна, поэтому вы можете передать эту информацию шеф-повару Жуковскому и метрдотелю Дюрасу, когда вам будет удобно.
Ростов заскрежетал зубами.
– Я обязательно упомяну об этом завтра на нашей ежедневной планерке.
«Шахматный офицер» окинул Ростова оценивающим взглядом.
– Вы проводите планерки?
В ресторан запустили вторую партию гостей. Клиенты с большим недоумением смотрели на то, как листочки бумаги летали по залу, словно стая фазанов, спугнутых выстрелом. И вот, после того как графу пришлось пережить все это, теперь он сидел и считал минуты.
Граф побарабанил кончиками пальцев по подлокотнику своего стула, потом встал и продолжил ходить из угла в угол, напевая мелодию из первого концерт Моцарта для фортепиано до мажор.
– Там, тарам, тарам… – напевал Ростов.
Это было во всех смыслах прекрасное произведение, которое идеально отражало характер Софьи. В первой части концерта ритм напоминал Софью, когда она приходила из школы в возрасте десяти лет. Тогда девочка хотела рассказать Ростову то, что с ней произошло в тот день. Софья не объясняла ему, кто был кем, и не рассказывала никакой предыстории, а начинала с места в карьер, периодически повторяя слова «ну а потом» и «короче». Во второй части концерта темп снизился до andante, что было больше похоже на поведение Софьи, когда ей было семнадцать лет. В то время она радовалась, если на улице в воскресенье была непогода, потому что это означало, что она могла сидеть в кабинете с книгой на коленях или слушать пластинки. А в третьей части с более быстрым темпом и настроением, напоминающим художественный стиль художников-пуантилистов, это была Софья в возрасте тринадцати лет, когда она зайцем носилась по лестницам отеля, замирая на площадке, чтобы кого-нибудь пропустить и потом снова стремглав броситься к своей цели.
Ну, так вот. Спору нет, это был прекрасный концерт. Но не был ли излишне прекрасным? Может быть, судьи сочтут его чересчур легкомысленным для нашего времени? Когда Софья выбрала композицию, которую будет играть, Ростов повел себя очень дипломатично. Он отозвался об этом произведении как о «приятном» и «довольно развлекательном», после чего больше своего мнения не высказывал. Потому что первое правило родителей – это выразить свои опасения и потом отойти на три шага. Не на один, замечу вам, не на два, а именно на три. Или, может быть, даже на четыре. Но ни в коем случае не на пять. Да, родитель должен высказать свои сомнения и отойти на три или четыре шага, чтобы ребенок мог сам принять решение, даже если это решение приведет к расстроенным чувствам.
Но постойте?
Что это было?
Граф повернулся и увидел, что дверь его кабинета открылась и вошли Анна с Софьей.
– Она победила!
Впервые за двадцать лет граф победно прокричал:
«Та-да!»
И обнял Анну за то, что она принесла ему хорошие новости.
Потом Софью за то, что она победила.
– Ты извини, что мы опоздали, – произнесла Анна, задыхаясь. – Нас с приема никак не отпускали.
– Даже не думай про это! Я совершенно не заметил, как время пролетело. Но вы садитесь, садитесь. И все мне расскажите.
Ростов предложил дамам два стула с высокими спинками, а сам примостился на «после» и в ожидании направил свой взор на Софью. Но та скромно улыбнулась и показала рукой на Анну.
– Это было что-то потрясающее! – сказала актриса. – До Софьи выступало пять исполнителей. Две скрипки, одна виолончель…
– А где все это происходило? – перебил ее граф.
– В Большом зале. В том самом, который построил Загорский в начале века.
– А сколько народу там было? И кто именно?
Анна нахмурилась. Софья рассмеялась.
– Папа! Дай она тебе сама расскажет.
– Хорошо, хорошо.
И Ростов поступил именно так, как Софья ему посоветовала. Он позволил Анне рассказать все как было. Актриса сказала, что до Софьи на сцену выходили пять исполнителей: две скрипки, виолончель, валторна и еще один пианист. Все они учились в консерватории с отличными оценками, и учебное заведение ими очень гордилось. Играли две вещи Чайковского, две Римского-Корсакова и что-то из Бородина. Потом настала очередь Софьи.
– Саша, я тебе клянусь, когда она появилась, в зале раздался вздох удивления, который было буквально слышно! Она прошла до пианино на сцене практически бесшумно. Ее платье не шелестело. Было ощущение, что она плывет в воздухе.
– Тетя Аня, это ты меня научила.
– Нет, Софья. Тому, как ты прошла, научиться невозможно.
– Без какой-либо тени сомнения, – согласился граф.
– Когда объявили, что Софья будет исполнять сонату номер один из Первого концерта Моцарта для фортепиано, в зале забормотали и задвигали стульями. И как только она начала играть, публика пришла в восторг!
– Я так и знал! Я ведь говорил, что все именно так и будет! Я же говорил, что Моцарт – беспроигрышный вариант.
– Папа…
– Она играла с такой нежностью, – продолжила Анна, – с такой радостью, что это всех сразу подкупило. Я тебе клянусь, что в зале не было человека, у которого не было бы улыбки на лице! А как все аплодировали, когда она закончила! Ты бы слышал, Саша! Даже пыль с люстр полетела!
Ростов хлопнул в ладони, а потом потер их друг о друга.
– А кто после нее выступал?
– Не имеет значения. Конкурс закончился, и все это поняли. Следующего выступавшего мальчика чуть ли не силком вытаскивали на сцену. Ну а потом Софья была королевой приема, и все за нее пили.
– Mon Dieu! – воскликнул Ростов и вскочил на ноги. – Чуть не забыл!
Он отодвинул «посла» и вынул ведерко с бутылкой шампанского.
– Voila!
Граф попробовал рукой воду в ведерке и понял, что она слишком теплая, но это уже не имело значения. Быстрым движением руки он сорвал фольгу с горлышка бутылки, и пробка ударила в потолок. Пенистая струя шампанского окатила его руку, и все рассмеялись. Он налил шампанское в два высоких бокала дамам, а себе взял винный бокал.
– За тебя, Софья, – сказал он. – Сегодняшний вечер – это начало грандиозного путешествия, которое тебе предстоит совершить!
– Папа, – возразила Софья, – это же был просто учебный конкурс.
– Ничего себе – учебный конкурс! Вот тебе один из примеров недопонимания, свойственного юному возрасту. Человек в этом возрасте еще не осознает, что его великое путешествие уже началось. Поверь мне, как человеку опытному, что…
Анна подняла палец к губам, показывая графу, что настало время замолчать и прислушаться.
– Вы слышали?
Они замерли, прислушались, и им показалось, что около двери спальни графа раздаются голоса.
– Я посмотрю, кто это, – прошептал граф.
Он поставил бокал, прошел сквозь свои пиджаки, вышел из кладовки и увидел стоявших около кровати Эмиля с Андреем, которые шепотом спорили. В руках Эмиль держал торт в форме пианино. Андрей предложил оставить торт на кровати с запиской, на что Эмиль говорил, что так с тортом «Добош» не поступают. В этот момент из кладовки появился граф.
Андрей охнул.
Граф громко вдохнул.
Эмиль выронил торт.
Это могло бы сильно испортить вечер, но в Андрее не спали старые цирковые инстинкты. Он сделал шаг к Эмилю, вытянул пальцы и поймал торт в воздухе.
Андрей с облегчением вздохнул. Эмиль, раскрыв рот, с удивлением смотрел на вышедшего из кладовки графа, который старался вести себя непринужденно.
– Эмиль, Андрей, какой приятный сюрприз!
Андрей решил вести себя так, как будто ничего не случилось.
– Эмиль кое-что приготовил для Софьи, – сказал Андрей. – Передай ей, пожалуйста, с нашими поздравлениями.
Метрдотель поставил торт на письменный стол и повернулся к двери.
Однако Эмиль не хотел оставлять эту ситуацию без объяснений.
– Александр Ильич, – спросил он. – Скажи, что ты делал в кладовке?
– В кладовке? – проговорил граф. – Ну, как же… конечно… – и замолк.
Андрей улыбнулся и сделал жест рукой, как бы говоря, что мир – огромен и прекрасен и ведут в нем себя люди по-разному.
Эмиль посмотрел на Андрея и нахмурился, словно хотел сказать: «Ерунда! Я хочу знать, что он в кладовке делал!»
Граф посмотрел на друзей.
– Да что же это со мной такое?! – воскликнул он. – Софья будет рада вас видеть. Пожалуйста, проходите.
И он показал рукой на дверь кладовки.
Эмиль посмотрел на графа, словно тот сошел с ума, однако Андрей спокойно принял предложение Ростова, взял торт и сделал шаг в сторону кладовки.
– Если ты собираешь туда входить, то, пожалуйста, будь осторожен, глазурь рукавами не размажь, – предупредил Эмиль.
Метрдотель передал торт шеф-повару и длинными пальцами осторожно раздвинул в стороны висевшие там пиджаки.
Андрей очутился в кабинете графа, в котором никогда раньше не был. Но тут он увидел Софью, воскликнул: Notre champion!, взял ее за руки и расцеловал в обе щеки. Эмиль тоже никогда до этого не был в тайном кабинете графа, но его больше всего поразило то, что в нем он увидел кинозвезду Анну Урбанову. Эмиль не рассказывал своим друзьям о том, что видел все фильмы, в которых она снималась.
Заметив, что присутствие актрисы произвело на Эмиля сильное впечатление, Андрей на всякий случай подошел поближе к шеф-повару, чтобы при необходимости поймать торт. Но на этот раз рука Эмиля не дрогнула. Он решительно протянул торт Анне, словно испек его именно для нее.
– Спасибо большое, – сказала Анна. – Но разве торт не для Софьи?
Эмиль покраснел и повернулся с тортом в сторону Софьи.
– Я испек твой любимый торт, – сказал он. – «Добош» с шоколадным кремом.
– Спасибо, дядя Эмиль.
– Он сделан в виде пианино, – добавил шеф-повар.
Потом он достал нож, висевший на веревочке под фартуком, и принялся резать торт, а Ростов вынул из «посла» еще два бокала и налил в них шампанское. Историю победы Софьи рассказали вторично, и на этот раз Анна сравнила игру девушки на пианино с мастерством изготовителя торта. Шеф-повар начал объяснять актрисе тонкости приготовления «Добоша», а Андрей вспомнил о том, что был в спальне графа много лет назад, сразу после того, как тот переехал на чердак.
– Ты помнишь тот день, Александр?
– Как будто он был вчера, – ответил граф с улыбкой. – Ты тогда открыл бутылку коньяка. Еще с тобой были Марина и Василий…
Едва Ростов произнес имя консьержа, словно по волшебству пиджаки в кладовке раздвинулись и в комнате появился сам Василий. Он по-военному щелкнул каблуками и кивками поприветствовал присутствующих.
– Госпожа Урбанова, Софья, Андрей, Эмиль, – после чего Василий повернулся в сторону Ростова: – Александр Ильич, можно тебя на минутку…
Очевидно, Василий собирался поговорить с Ростовым наедине, но кабинет графа был настолько маленьким, что отойти от гостей они смогли лишь на три шага. Остальные присутствующие отодвинулись в противоположную сторону комнаты.
– Я хотел сказать, – произнес Василий, придав своему тону некоторую интимность, – что сюда идет управляющий отелем.
Граф сделал удивленное лицо.
– Идет сюда?
– Совершенно верно, – ответил консьерж. – Или, скорее, не сюда, а туда, – и Василий показал пальцем в сторону спальни графа.
– А зачем?
Василий объяснил, что проверял заказанные для гостей билеты и обратил внимание на то, что «шахматный офицер» задержался в фойе отеля. Через некоторое время появился какой-то господин невысокого роста в широкополой шляпе, подошел к стойке регистрации и спросил Ростова. Тут к незнакомцу подошел «шахматный офицер», представился и сообщил, что ожидал появления этого человека и с радостью покажет ему комнату, в которой живет Ростов.
– И когда это было?
– Они сели в лифт, а я пошел по лестнице. Но вместе с ними в лифте был мистер Харриман из номера двести пятнадцать и Тарковы из четыреста двадцать шестого. Учитывая то, что лифт сделал две остановки на втором и четвертом этажах, можно было предположить, что они окажутся здесь буквально через несколько секунд.
– О боже!
Все присутствующие переглянулись.
– Ни звука! – приказал граф. Через кладовку он вышел в спальню, закрыл за собой дверь и огляделся, убеждаясь, что в комнате никого нет. После этого он взял книгу «Отцы и дети», сел на стул и оттолкнулся ногой так, чтобы стул встал на задние ножки. Тут раздался стук в дверь.
– Кто там? – спросил Ростов.
– Управляющий Леплевский, – донесся из коридора голос «шахматного офицера».
Передние ножки стула ударились об пол, граф встал, открыл дверь и увидел, что на пороге стоит управляющий с каким-то неизвестным человеком.
– Я надеюсь, что не отвлекаю вас, – произнес «шахматный офицер».
– Вообще-то поздновато… – заметил граф.
– Да, я понимаю, – ответил «шахматный офицер» с улыбкой. – Позвольте представить вам товарища Фриновского. Он спрашивал в фойе отеля, где вы живете, и я вызвался сопроводить его, чтобы он не потерялся.
– Как это мило с вашей стороны, – произнес Ростов. Описывая незнакомца, Василий использовал французское слово «petit», то есть «маленький», но граф даже не подозревал, что этот товарищ может оказаться настолько миниатюрным. Фриновский был такого маленького роста, что Ростову хотелось присесть на корточки, чтобы находиться с ним на более или менее одном уровне.
– Чем могу вам помочь? – спросил граф Фриновского.
– Я пришел к вам по поводу вашей дочери, – ответил тот, снимая с головы шляпу.
– По поводу Софьи?
– Да, совершенно верно, по поводу Софьи. Я – дирижер юношеского оркестра «Красный Октябрь». Сегодня вечером я присутствовал на конкурсе в консерватории, чем и объясняется мой поздний визит к вам. Мне очень понравилась ее выступление, и я хотел бы предложить ей должность второго пианиста в моем оркестре.
– Московский юношеский оркестр! – воскликнул граф. – Это очень приятно! А где находится ваш зал?
– Простите, – сказал карлик, – возможно, я не совсем точно изъяснился. Наш оркестр находится не в Москве. Мы находимся в Сталинграде.
Граф попытался скрыть свое разочарование и собраться с мыслями.
– Это очень любопытное предложение, товарищ Фриновский… Но я сомневаюсь, что оно заинтересует Софью.
Фриновский с недоумением посмотрел на «шахматного офицера», который в ответ покачал головой.
– Боюсь, что вопрос о заинтересованности вашей дочери никто не ставит, – ответил Фриновский. – Дело в том, что мной была сделана официальная заявка и получено разрешение на включение вашей дочери в состав моего оркестра. Это разрешение выдал заместитель секретаря Московского горкома по делам культуры.
Он вынул из кармана документ, показал его графу и продемонстрировал подпись заместителя секретаря Московского горкома по делам культуры.
– Как следует из этого приказа, Софья должна начать играть в оркестре первого сентября, – сказал Фриновский.
С подступающим чувством тошноты граф читал текст приказа, согласно которому Софья должна была начать работать в оркестре в городе, расположенном в тысяче километров от Москвы.
– Юношеский оркестр в Сталинграде, – произнес «шахматный офицер». – Я думаю, это большая честь, Александр Ильич…
Граф оторвал глаза от приказа, посмотрел на «шахматного офицера» и увидел на его губах коварную улыбку. Ростов понял, каким образом и по чьей инициативе появился этот приказ. Он сделал шаг по направлению к «шахматному офицеру» с твердым намерением схватить его за лацканы пиджака, а еще лучше за шею, как в этот момент из кладовки вышла Анна Урбанова.
Ростов, «шахматный офицер» и дирижер оркестра повернули головы и с удивлением посмотрели на актрису.
Анна грациозной походкой подошла к графу и положила ладонь ему на плечо. Она внимательно посмотрела на дирижера и «шахматного офицера», после чего с улыбкой спросила последнего: «Управляющий Леплевский, разве вы никогда раньше не видели, как женщины выходят из шкафа?»
– Нет, не приходилось, – запинаясь, ответил «шахматный офицер».
– Ну что ж, – произнесла Анна и перевела взгляд на карлика-дирижера. – А кто это с вами?
– Иван Фриновский, дирижер юношеского оркестра «Красный Октябрь» в Сталинграде. Рад с вами познакомиться, товарищ Урбанова! – по-военному бодро отрапортовал карлик.
– И я очень рада с вами познакомиться, – ответила Анна с чарующей улыбкой. – Вы, конечно, товарищ Фриновский, слегка преувеличиваете чувства, которые испытываете по поводу нашей встречи, но я не буду вас за это винить.
Фриновский потупил взгляд.
– Позвольте, – произнесла Анна, – помочь вам со шляпой.
Дело в том, что дирижер, видимо, от волнения, согнул свою шляпу пополам. Анна взяла шляпу из его рук и распрямила (подробно о том, как все это происходило, дирижер будет рассказывать последующие двадцать лет).
– Значит, вы являетесь дирижером юношеского оркестра в Сталинграде?
– Совершенно верно.
– Скажите, а вы знакомы с товарищем Начевко?
При упоминании имени круглолицего министра культуры карлик выровнял спину и распрямился, став выше на пару сантиметров.
– Пока не имел чести быть ему представленным.
– Пантелеймон – прекрасный человек, – заверила его Анна. – Человек большой души. Он очень интересуется молодыми исполнителями, а также их продвижением. Скажу вам, что он проявил личную заинтересованность в музыкальной карьере юной дочери Александра, Софьи.
– Проявил личную заинтересованность?
– О да! Вчера вечером за ужином он говорил мне, что хотел бы помочь развитию ее молодого таланта. Мне кажется, что у него есть планы на Софью здесь, в Москве.
– Я об этом не знал…
Дирижер посмотрел на «шахматного офицера» с выражением лица, которое бывает у человека, который совершил ошибку не по своей вине. Потом он повернулся к графу и взял у него письмо.
– Если ваша дочь захочет выступать в составе моего оркестра, знайте, что мы для нее всегда найдем достойное место.
– Спасибо, товарищ Фриновский, – произнес граф. – Я признателен вам за доверие.
Фриновский посмотрел на Анну и графа.
– Простите за визит в столь поздний час, – вежливо сказал он, надел шляпу и вышел из комнаты. За ним быстро ретировался и «шахматный офицер».
Граф закрыл за ними дверь и повернулся к Анне, на лице которой оставалось озабоченное выражение.
– Интересно, когда же министр культуры успел проявить интерес к музыкальной карьере моей дочери?
– Он проявит этот интерес завтра в середине дня, – уверенно ответила ему Анна.
* * *
Собравшиеся в кабинете графа пришли к нему, чтобы повеселиться, и после исчезновения «шахматного офицера» поводов для торжества стало больше. Ростов открыл бутылку коньяка, а его подруга нашла джазовую пластинку, которую Ричард положил в граммофон вместе с записями классической музыки. Коньяк был разлит по стопкам, музыка звучала, торт Эмиля съели до последней крошки, джазовую пластинку прослушали несколько раз подряд, и господа приглашали дам на танец.
К тому времени, когда разлили последние капли коньяка, Эмиль, настроение которого, как мы помним, улучшалось к вечеру, находился в состоянии полной эйфории. Шеф-повар предложил всей компании спуститься в ресторан на первом этаже и потанцевать под музыку оркестра Виктора Степановича.
Предложение Эмиля всем понравилось.
– Но перед тем как мы спустимся вниз, – сказала раскрасневшаяся Софья, – я хотела бы поднять тост за моего ангела-хранителя, моего отца и друга, графа Александра Ростова. За человека, который пробуждает в нас лучшие чувства.
– Да! Да!
– Не волнуйся, папа, – продолжила Софья. – Я не собираюсь уезжать из «Метрополя».
Все осушили бокалы и стали выходить через кладовку в спальню графа, а из нее – в коридор. Граф открыл дверь выхода на служебную лестницу и с легким поклоном пропустил всех вперед. Но как только граф собрался сам выйти на лестницу, из тени в конце коридора появилась женская фигура. Ростов посмотрел на нее и увидел, что это была женщина средних лет с вещмешком на плече и в косынке. Граф не узнал эту женщину, но по ее поведению понял, что она хочет поговорить с ним наедине.
– Андрей! – крикнул граф в лестничный пролет. – Я забыл кое-что у себя в комнате. Не ждите меня, я скоро буду…
Женщина подошла к графу, когда внизу на лестнице стихли голоса. Ее лицо осветил свет лампы, и Ростов увидел, что женщина была очень красивой.
– Меня зовут Катерина Литвинова, – представилась она без улыбки.
Граф не сразу догадался, что перед ним стоит пассия Михаила, киевская поэтесса, с которой его друг жил в 1920-е годы.
– Катерина Литвинова! Потрясающе! И чему же я обязан…
– Мы можем с вами поговорить? – перебила его Катерина.
– Да, конечно.
Граф провел ее в свою спальню, а потом, после недолгого колебания, сквозь ряд висевших в кладовке пиджаков в кабинет. Однако Ростову, видимо, не стоило колебаться перед тем, как показать ей свою тайную комнату. Катерина огляделась вокруг, словно она в этой комнате уже много раз бывала. Она слышала рассказы Михаила об этой комнате и, узнавая детали обстановки, несколько раз кивнула. Катерина сняла с плеча вещмешок, и тут же на ее лице появилось выражение усталости.
– Садитесь, – произнес граф, показывая на стул.
Она села и положила вещмешок на колени. Потом сняла с головы платок. У нее были светло-коричневые волосы, подстриженные коротко, как у мужчины.
– Значит, Мишка… – сказал граф.
– Да.
– Когда?
– Ровно неделю назад.
Граф кивнул, словно ожидал известия о смерти друга. Он не стал спрашивать Катерину, как и от чего умер Мишка, а она не стала этого рассказывать. Они оба прекрасно понимали, что он стал жертвой своей эпохи и всего того, что происходило в стране.
– Вы были с ним, когда это произошло?
– Да.
– В поселении Явас?
– Да.
…
– Мне помнится, Мишка говорил, что вы…
– Мой муж умер.
– Простите, я не знал. А дети…
– Детей нет.
Женщина говорила односложно и кратко, словно вопросы, которые он задавал, были глупыми, а ответы на них – слишком очевидными. Но потом Катерина заговорила более мягким голосом.
– Он написал мне в январе, и я приехала к нему. Мы прожили вместе последние полгода. – Она помолчала и потом добавила: – Он часто о вас говорил.
– Мишка был настоящим и верным другом, – ответил граф.
– Михаил был вообще очень верным человеком, и в том числе верным своим идеалам, – сказала Катерина.
Ростов хотел уже вспомнить о том, как Мишка любил ходить по комнате из угла в угол, как он умел нарываться на неприятности, но передумал. Он согласился с Катериной в том, что Мишка был человеком, верным своим идеалам.
– Он был прекрасным поэтом, – заметил Ростов, словно про себя.
– Точно так же, как и вы.
Граф посмотрел на Катерину непонимающим взглядом. А потом улыбнулся.
– Я никогда в жизни не написал ни одного стихотворения, – признался он.
На лице Катерины появилось выражение недоумения.
– А как же стихотворение «Где оно сейчас?» – произнесла она.
– Это стихотворение написал он. Это было в имении Тихий Час… летом 1913 года.
С лица женщины не сходило недоуменное выражение, и Ростов объяснил подробнее:
– После подавления восстания 1905 года писать, а тем более публиковать такие стихотворения было опасно. Если бы это стихотворение напечатали под его именем, Мишку точно забрала бы охранка. Поэтому мы с ним однажды, после того как распили чудесную бутылку «Margaux», решили напечатать стихотворение под моим именем.
– А почему под вашим?
– Что мне тогда могли сделать? Я – граф Александр Ростов, член Жокейского клуба и крестник одного из приближенных царя. По иронии судьбы, это стихотворение спасло мне жизнь, а не ему. Если бы большевики знали, что я не являюсь автором этого стихотворения, меня бы расстреляли еще в 1922 году.
На глазах Катерины появились слезы.
– Вот как оно все обернулось…
Они помолчали.
– Я должен поблагодарить вас за то, что вы приехали и лично сообщили о его кончине, – произнес Ростов.
– Я приехала по его просьбе, – сказала она.
Катерина достала из вещмешка перевязанный бечевкой четырехугольный пакет в коричневой обертке и передала его графу.
Ростов взвесил пакет на ладони и понял, что в нем лежит книга.
– Это его проект, – с улыбкой сказал он.
– Да, – подтвердила Катерина. – Его труд.
Ростов кивнул, стараясь передать этим жестом уважение к тому, что Мишка завещал ему свой труд, а Катерина лично его доставила.
Женщина еще раз обвела взглядом комнату и сказала, что ей пора идти.
Ростов встал и положил пакет на стул.
– Вы возвращаетесь в Явас?
– Нет.
– Останетесь в Москве?
– Нет.
– Куда вы поедете?
– А какое это имеет значение?
Она встала и собиралась идти.
– Катерина…
– Да?
– Я могу вам чем-нибудь помочь? Могу что-то для вас сделать?
На ее лице отразилось удивление от предложения Ростова.
– Не забывайте его, – ответила она после короткого раздумья.
Потом повернулась к двери и вышла.
Граф снова сел на стул. Через несколько минут он взял в руки пакет и развязал бечевку. Внутри пакета оказалась небольшая книга в кожаном переплете. На коже были выдавлены простой геометрический узор и название «Хлеб и соль». Ростов пролистал книгу и обратил внимание, что листы прошиты и страницы обрезаны рукой любителя, а не профессионала.
Граф погладил узор на кожаной обложке и открыл книгу. В нее была вложена фотография, которую они сделали в 1912 году. Ростов помнил, что тогда он хотел, чтобы сделали эту фотографию, а вот Мишку еле затащили в кадр. Молодой граф стоял слева. На его голове был цилиндр, в глазах – блеск, а усы были длинными-предлинными. Справа от графа стоял Мишка с видом человека, который готов выскочить из кадра, как испуганный заяц.
«И несмотря ни на что, Мишка сохранил эту фотографию», – подумал Ростов.
С грустной улыбкой граф отложил фотографию в сторону и перевернул страницу книги. На странице была слегка неровным шрифтом напечатана всего лишь одна цитата:
«Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: «не ешь от него», проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей.
В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».
Книга Бытия, 3:17–19.
Граф перевернул страницу, и на ней тоже была напечатана всего лишь одна цитата:
«И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.
Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».
Евангелие от Матфея, 4:3–4.
На третьей странице была очередная цитата:
«И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание».
Евангелие от Луки, 22:19.
Граф улыбнулся, медленно перелистывая страницы книги. Он понял суть Мишкиного проекта – собрать подборку цитат из известных текстов, поставленных в хронологическом порядке, и выделить жирным шрифтом слово «хлеб». В книге были цитаты из работ античных философов, из Библии, Шекспира, Мильтона и Гёте. Кроме этого, было много цитат из произведений русских авторов золотого века русской литературы.
«Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем. «Плотное! – сказал он сам про себя. – Что бы это такое было?
Он засунул пальцы и вытащил – нос!..»
Николай Гоголь, «Нос», 1836.
«Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске».
Иван Тургенев, «Записки охотника», рассказ «Хорь и Калиныч», 1852.
«Настоящее и прошлое слились и перемешались.
Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре…»
Иван Гончаров, «Обломов», 1859.
«Все это вздор, – сказал он с надеждой, – и нечем тут было смущаться! Просто физическое расстройство!
Один какой-нибудь стакан пива, кусок сухаря, – и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения!»
Федор Достоевский, «Преступление и наказание», 1866.
«Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству! Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основания поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было…»
Федор Достоевский, «Идиот», 1869.
«Да знаете ли, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете!»
Федор Достоевский, «Бесы», 1872.
«Все это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба и выставились сайки. Все это вместе было так необычайно хорошо, что Левин засмеялся и заплакал от радости».
Лев Толстой, «Анна Каренина», 1877.
«А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою, и прекратятся им хлебы твои. Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами?»
Федор Достоевский, «Братья Карамазовы», 1880.
Переворачивая страницы, Ростов не мог не улыбнуться от ощущений игривости и ребячливости, которые возникали в душе того, кто читал Мишкин «проект». Потом граф нашел еще одну цитату из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Это был отрывок из романа, который граф практически забыл, – отрывок о мальчике по имени Илюша, которому досаждали ребята и который тяжело заболел. После смерти мальчика его отец рассказал Алеше Карамазову о том, что попросил мальчик перед смертью.
«Папочка, когда засыплют мою могилку, покроши на ней корочку хлебца, чтоб воробушки прилетали, я услышу, что они прилетели, и мне весело будет, что я не один лежу».
И прочитав эти страшные строки, Ростов наконец расплакался. Граф оплакивал кончину своего друга, такого щедрого душой и несчастного, который точно так же, как и мальчик Илюша, никого не винил за несправедливости, которые ему пришлось пережить.
И граф плакал о себе самом и оплакивал судьбу, которая выпала на его долю. Несмотря на то, что у Ростова были друзья, были Эмиль и Андрей, была Анна, была Софья – радость его жизни, Михаил Федорович Миних был единственным человеком, который знал графа в молодости. Поэтому, как сказала Катерина, Ростов должен был помнить и не забывать своего друга.
Потом Ростов взял себя в руки и решил дочитать сборник до конца. Последняя цитата оказалась предложениями из письма Чехова 1904 года. Теми самыми, которые Мишке пришлось вырезать из текста.
«Я наслаждаюсь жизнью и ем с аппетитом, как никогда раньше. Здесь очень вкусный хлеб, которым я в буквальном смысле объедаюсь. Кофе тоже отличный, и вообще все на редкость вкусно. Мои соотечественники, не бывавшие за границей, не в состоянии представить, каким вкусным может быть хлеб».
Граф пережил тридцатые годы и, хотя сам не голодал, мог себе представить, что тогда в стране голодали многие. Поэтому он в некоторой мере мог понять, почему Шаламов настаивал на том, чтобы выбросить эти строчки из текста книги. Однако граф должен был признать, что наблюдения Чехова 1904 года уже не соответствовали советским реальностям. Русские умели печь и пекли вкусный хлеб.
Ростов дочитал до конца книгу Михаила. Он отложил ее в сторону, но не встал и не пошел в ресторан на первом этаже. Он глубоко задумался.
Можно было бы предположить, что Ростов думал о своем ушедшем друге. Однако он уже не думал о Михаиле. Он думал о Катерине. Он думал о том, что за двадцать лет эта поэтесса, эта чудесная красавица превратилась в женщину, которая на вопрос о том, куда она направляется, спокойно отвечала: «А это имеет значение?»
