«Время пролетело, как одно мгновение».

Так двадцать первого июня 1950 года граф Александр Ростов ответил Василию на его замечание о том, как Софья выросла. Да, время с той поры, когда Софье было тринадцать, до ее семнадцатилетия пролетело незаметно.

– Кажется, что еще вчера она, как заяц, как чертенок, как зуда носилась по лестницам, и внезапно превратилась в умную и красивую девушку.

Когда Софье было тринадцать лет, графу казалось, что она очень тихая и скромная, и, в общем-то, эти качества характеризовали девушку и теперь, когда ей исполнилось семнадцать. У Софьи были длинные темные волосы с седой прядью в том месте, где она ударилась головой. Девушка могла часами, не шевелясь, слушать музыку в кабинете графа, шить в ателье у Марины и разговаривать с Эмилем на кухне ресторана «Боярский».

Когда Софье было пять, граф, может быть, немного наивно, предполагал, что она вырастет темноволосой копией своей матери. И хотя от матери Софья унаследовала четкость мыслей и уверенность в себе, она разительно отличалась поведением. Мать девушки часто выражала свое недовольство тем, как устроен мир, а вот Софья могла иногда считать, что все происходит не совсем так, как хотелось бы, но в целом все идет как нужно и Земля крутится в правильную сторону. Нина спокойно могла перебить человека на полуслове и начать с ним спорить, после чего заявить, что вопрос решен раз и навсегда, а тема закрыта. Софья же давала возможность человеку высказаться и слушала его с такой дружелюбной улыбкой, что собеседник, высказавшись вволю, мог начать сомневаться в правильности своей позиции.

Сдержанность. Вот как можно было это описать одним словом. И изменения произошли в мгновение ока.

– Когда доживаешь до наших лет, Василий, все начинает мельтешить, лететь слишком быстро. Времена года пролетают, не оставляя о себе никаких воспоминаний.

– Как это верно! – соглашался консьерж, просматривая заказанные для гостей театральные билеты.

– Впрочем, не все так плохо, – продолжал граф. – Если для нас недели несутся, как пули у виска, то на наших детей все, что за это время происходит, производит огромное впечатление. Когда человеку исполняется семнадцать лет и он впервые в жизни начинает чувствовать себя по-настоящему свободным, его чувства обостряются, он четко фиксирует то, что упоминается в разговоре, замечает каждый взгляд и жест. Все это откладывается у него в памяти. Именно в эти годы человек обзаводится друзьями, начинает дружить с теми, кого всегда потом будет рад видеть.

Высказав эту философскую мысль, граф огляделся кругом и увидел, что Гриша подтаскивает багаж нового гостя к стойке регистрации, а Гена выносит из лифта багаж отбывающих гостей.

– Может быть, все дело в том, что должен существовать какой-то космический баланс? – продолжил Ростов после непродолжительной паузы. – Все планеты стоят правильно и находятся в состоянии равновесия друг с другом. Возможно, время устроено так, что для того, чтобы нашим детям хорошо запомнился июнь этого года, нам надо как бы отказаться от права самим его запомнить.

– Мы должны забыть, чтобы они могли помнить, – подвел итог Василий.

– Вот-вот! – воскликнул граф. – Мы должны забыть, чтобы они могли помнить! И как прикажете нам себя при этом чувствовать? Расстраиваться, что их минуты являются более насыщенными, чем наши? Не думаю. Я не считаю, что в нашем возрасте имеет смысл создавать много новых и долгих воспоминаний. Наша задача заключается в том, чтобы дать возможность жить и чувствовать им. И это, конечно, непросто. Вместо того чтобы поправлять на них одеяло, когда они спят, и застегивать им пуговицы, мы должны быть уверены, что они все это сделают сами. Может быть, им не так просто жить в состоянии новой для них свободы, но мы должны быть сдержанными, щедрыми и не судить их слишком строго. Мы должны помочь им в начале их жизненного этапа и внимательно наблюдать, а потом с облегчением вздохнуть, когда они откроют для себя ворота в новую жизнь…

В качестве подтверждения своих слов Ростов показал рукой на двери отеля и вздохнул. Потом он постучал по стойке консьержа кончиками пальцев.

– Кстати, а ты не знаешь, где она?

Василий оторвал взгляд от билетов.

– Софья?

– Да.

– Я думаю, она в бальном зале с Виктором.

– А чем она там занимается? Помогает ему натирать пол мастикой перед банкетом?

– Нет, не с Виктором Ивановичем, а с Виктором Степановичем.

– Кто такой Виктор Степанович?

– Виктор Степанович Скадовский. Это дирижер оркестра из «Пьяцца» на первом этаже.

Если граф и пытался объяснить Василию, как время в наши золодые годы летит так быстро и почти не откладывается в памяти, как будто их не было вовсе, это был прекрасный тому пример.

Через три минуты после окончания приятного разговора с консьержем граф уже держал за лацканы негодяя. Этот момент настал для Ростова буквально через мгновение после того, как он расстался с Василием. Граф не помнил, что натолкнулся на чемоданы, которые нес Гриша, не помнил и о том, что распахнул дверь зала с громким возмущенным криком. Он не помнил, как рывком поднял на ноги этого будущего Казанову, который сидел, соединив свои пальцы с пальцами Софьи.

Нет, граф ничего этого не помнил. Но благодаря закону баланса планет и равновесия материи в космосе этот усатый прощелыга в вечернем костюме должен был все запомнить.

– Ваше сиятельство, – взмолился мужчина, которого Ростов держал за грудки. – Вы все неправильно поняли!

Всмотревшись в лицо мужчины, граф должен был признать, что действительно произошла ошибка. Это был человек, размахивавший дирижерским жезлом в ресторане «Пьяцца». Но намерения этого человека оставались невыясненными, и, быть может, Ростов пригрел на своей груди змею.

На данный момент графу было сложно определить степень коварства планов дирижера оркестра. Ростов держал его за лацканы пиджака и не очень хорошо представлял, что делать с ним дальше. Если вы схватили шельмеца за шкирку, то после этого было бы уместно и логично сбросить его вниз по лестнице. Но когда вы держите человека за лацканы пиджака, то спустить его с лестницы уже не так просто. Граф не успел решить, как ему поступить с нарушителем спокойствия, как послышался голос Софьи:

– Папа, что ты делаешь?

– Софья, иди в свою комнату. Нам с господином надо кое-что обсудить перед тем, как я устрою ему такую головомойку, которую он надолго запомнит.

– Папа, ты о чем? Виктор Степанович – мой учитель музыки.

Граф покосился на дочь.

– Повтори еще раз, кто он?

– Мой учитель музыки. Он дает мне уроки игры на пианино.

Так называемый учитель музыки быстро закивал.

Не отпуская лацканов пиджака противника, Ростов немного отклонился назад, чтобы более внимательно рассмотреть мизансцену. Он увидел, что любовное гнездышко, на котором сидела пара, было скамеечкой перед инструментом, а соприкосающиеся руки лежали на клавишах пианино.

Граф еще крепче вцепился в лацканы пиджака своего недруга.

– Выкладывай свои подлые планы! Ты соблазняешь молодых девушек джиттербагом?

На лице нарушителя спокойствия появилось выражение ужаса.

– Да что вы, ваше сиятельство! Клянусь, что я никогда в жизни никого не соблазнил джиттербагом! Мы разучивали гаммы и сонаты. Я закончил консерваторию с медалью Мусоргского и дирижирую в ресторане только для того, чтобы заработать себе на хлеб.

Дирижер воспользовался замешательством графа и произнес:

– Софья, сыграй ноктюрн, который мы с тобой разучивали.

Ноктюрн?!

– Хорошо, Виктор Степанович, – вежливо ответила Софья и повернулась к пианино.

– Может быть… – сказал учитель музыки графу и кивнул в сторону пианино. – Если вы позволите…

– Да, конечно, – поспешно ответил граф.

Ростов отпустил лацканы пиджака учителя музыки и погладил их рукой, словно смахивая невидимую пыль.

Учитель музыки сел на скамейку рядом с Софьей.

– Начнем, – сказал он.

Софья выпрямила спину, положила пальцы на клавиатуру и начала играть.

Услышав первые аккорды, граф в изумлении сделал два шага назад.

Узнал или он произведение, которое играла Софья? Он бы узнал эти аккорды, даже если бы не слышал и не видел их тридцать лет и совершенно неожиданно столкнулся с ними в вагоне поезда. Он узнал бы их, если бы столкнулся с ними на улицах Венеции во время карнавала. В общем, он узнал бы их всегда и везде.

Это был Шопен.

Ноктюрн номер два, опус девять, ми-бемоль мажор.

Вначале Софья играла очень тихо, как говорят музыканты, пианиссимо, но постепенно заиграла все более эмоционально, с нарастающей силой и выразительностью. Граф сделал еще два шага назад и сел на стул.

Ощущал ли Ростов и раньше гордость за Софью? Конечно. Ежедневно. Он гордился ею и радовался ее успехам в школе. Гордился ее красотой, сдержанностью и хорошим поведением, он знал, что ее любят все работники отеля. Однако в те мгновения Ростов не был уверен в том, что чувства, которые он тогда испытывал по отношению к Софье, можно было назвать гордостью. В чувстве гордости есть что-то от холодного умствования. «Смотри, – говорит такая гордость, – я же говорила, что в ней есть что-то особенное. Видишь, какая она умная? Видишь, какая красивая? Ну, вот, наконец-то ты сам в этом убедился». Но, слушая, как Софья играет Шопена, граф вышел за пределы знания и понимания и переместился на территорию глубочайшего удивления.

Во-первых, он был несказанно удивлен тем фактом, что Софья, как выяснилось, умела играть на пианино. Во-вторых, он был крайне удивлен мастерством, с которым она вела обе мелодии произведения – основную и вспомогательную. Но больше всего его поразила чувственность ее исполнения. Можно много тысяч часов посвятить освоению техники игры и так никогда и не достичь подлинной музыкальной выразительности – этого алхимического соединения понимания исполнителем чувств композитора и передачи их его индивидуальной манерой игры.

В этом коротком произведении Шопена чувствуются боль и тоска. Мы не знаем, что вызвало у композитора эти чувства: воспоминание об ушедшей любви, надвигающаяся осень или просто вид стелющегося ранним утром по полям тумана. Мы не знаем, что вызвало в Шопене эти чувства, но именно они звучали в музыке, которая раздавалась тогда в бальном зале отеля «Метрополь», через сто лет после смерти композитора. Семнадцатилетняя девушка могла играть с такой выразительностью только в том случае, если сама испытала чувство утраты и душевные муки. И у графа оставался один вопрос: что пережила девушка для того, чтобы узнать эти чувства и вложить их в музыку?

Софья была уже где-то на середине произведения. Виктор Степанович повернулся к Ростову и приподнял брови. Выражение лица музыканта, казалось, говорило: «Нет, вы можете в это поверить? Вы способны оценить, как она играет?» Потом он снова повернулся к пианино и перевернул нотный лист, словно он сам был учеником мастера.

После того как замолкли последние аккорды, Ростов на несколько минут вышел из зала вместе с Виктором Степановичем, чтобы перед ним извиниться. Потом граф вернулся и сел рядом с Софьей на банкетку около пианино.

Они некоторое время молчали.

– Почему ты не сказала мне, что учишься играть на пианино? – спросил граф.

– Я хотела, чтобы это было для тебя сюрпризом, – ответила она, – подарком ко дню рождения. Я совсем не хотела тебя расстроить. Прости, что все так получилось.

– Софья, это я должен извиняться. Ты не сделала ничего плохого. Наоборот. Ты великолепно играла, честное слово.

Она зарделась и опустила глаза на клавиатуру.

– Это прекрасное произведение, – заметила она.

– О да! – согласился граф и рассмеялся. – Это прекрасная композиция. Но всего лишь запись нот на листе бумаги: линии, кружочки и точечки. Все, кто учится играть на пианино, исполняют именно этот ноктюрн Шопена. Но подавляющее большинство играет его исключительно в виде упражнения. Лишь один из тысячи или даже один из ста тысяч вкладывает в музыку столько, сколько вложила ты.

Софья продолжала смотреть на клавиатуру. Граф внимательно следил за выражением ее лица.

– У тебя все в порядке? – не без волнения спросил Ростов.

Софья с удивлением посмотрела на графа, но, увидев озабоченное выражение его лица, улыбнулась.

– Конечно, папа. А почему ты спрашиваешь?

Граф покачал головой.

– Несмотря на то что я никогда в жизни не играл ни на одном музыкальном инструменте, я немного разбираюсь в музыке. Ты сыграла вступительные ноты ноктюрна с таким чувством сердечной боли и грусти, что мне кажется, будто ты сама испытала эти чувства.

– Ах, вот ты о чем! – воскликнула она и с энтузиазмом молодого ученого начала объяснять: – Виктор Степанович называет это настроением. Он говорит, что, перед тем как начинать играть произведение, исполнитель должен всей душой и всем сердцем понять заложенное в нем настроение. И перед тем как играть эту вещь Шопена, я всегда вспоминаю о своей матери. У меня остается о ней все меньше и меньше воспоминаний, и эти воспоминания меркнут. Я думаю об этом и начинаю играть.

Графа поразили ответ Софьи и глубина ее мысли.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? – спросила девушка.

– Очень хорошо понимаю, – ответил он и, немного подумав, добавил: – Когда я был моложе, то точно так же думал по поводу воспоминаний о своей сестре. С каждым годом мне казалось, что воспоминания о ней тускнеют, и я боялся, что в конце концов совсем ее забуду. Но на самом деле это невозможно. Не имеет значения, сколько лет прошло: те, кого мы любили, никогда не исчезнут из нашей памяти.

Они замолчали. Потом граф обвел рукой зал.

– Между прочим, этот зал был ее любимым местом в отеле.

– Ты говоришь о своей сестре?

– Нет, нет. Я имею в виду твою мать.

Софья с удивлением тоже обвела глазами зал.

– Она любила этот зал?

– О да. Сразу после революции люди пытались найти ответ на вопрос, как они будут жить дальше, чем им следует заниматься. Наверное, в этом обновлении и заключен смысл любой революции. Тогда все стремились забыть прошлое, но то, как делать что-то по-новому, еще до конца не понимали. Поэтому по всей России люди объединились в профсоюзы, комитеты и комиссариаты, члены которых собирались в залах для того, чтобы решить, что делать дальше.

Граф показал пальцем на балкон.

– Когда твоей маме было девять лет, она забиралась наверх, пряталась за балюстрадой и наблюдала, как внизу проходили самые разные встречи, митинги и совещания. Ей все это очень нравилось, нравилось слушать выступления, прения и споры. И, скажу тебе, она была совершенно права. Прямо у нее на глазах рождалась новая жизнь, появлялись новые политические институты, вырабатывались подходы, методы и традиции. Я иногда тоже к ней присоединялся и находился на балконе, но от сидения в согнутом положении у меня начинала ужасно болеть шея.

– Значит, ты вместе с ней был там, на балконе?

– Да, она меня туда буквально затаскивала.

Ростов и Софья улыбнулись.

– Собственно говоря, благодаря тому, что я однажды сидел на балконе, я и познакомился с тетей Мариной. Дело в том, что у меня тогда брюки разошлись по шву.

Софья засмеялась.

– А потом, когда твоей маме было тринадцать или четырнадцать лет, она приходила в этот зал, чтобы проводить в нем эксперименты… – сказал граф.

– Эксперименты?

– Твоя мама не была человеком, готовым верить людям на слово. Все то, что она не видела собственными глазами или не пережила, она называла гипотезой. Именно так она относилась и к математическим и физическим законам. Однажды я видел, как она проверяла законы Ньютона и открытия Галилея. Она сбрасывала с балкона разные предметы и засекала время их падения при помощи хронометра.

– А вообще обычный человек в состоянии проверить эти законы?

– Для твоей мамы не было ничего невозможного.

Они помолчали, и потом Софья поцеловала графа в щеку.

Когда Софья ушла на встречу с подругой, граф отправился в ресторан на первом этаже и позволил себе выпить во время обеда бокал вина. Вино за обедом он регулярно пил только в молодости, пока ему не стукнуло сорок. Потом он пил вино за обедом крайне редко. Однако, учитывая неожиданные и в целом приятные события того дня, граф решил сделать исключение. После того как официант убрал его тарелку, Ростов отказался от десерта и попросил еще бокал вина.

Сидя с бокалом вина, граф обратил внимание на сидевшего за соседним столиком молодого человека, который что-то рисовал в большом блокноте. Днем раньше граф уже видел этого молодого человека в фойе отеля, где тот сидел со своим блокнотом и цветными карандашами.

Граф наклонился в его сторону.

– Портрет, пейзаж или натюрморт? – спросил он.

Молодой человек с удивлением посмотрел на Ростова.

– Простите?

– Я обратил внимание на то, что вы делаете набросок, и хотел поинтересоваться, что вы рисуете – портрет, пейзаж или натюрморт?

– Ни то, ни другое, ни третье, – вежливо ответил молодой человек. – Я рисую интерьер.

– Интерьер ресторана?

– Да.

– Позволите взглянуть?

Молодой человек немного подумал, потом передал графу блокнот.

Увидев рисунок молодого человека, граф пожалел, что использовал слово «набросок». Его сосед по столику оказался очень хорошим рисовальщиком и прекрасно передал интерьер ресторана. Посетители ресторана были изображены в импрессионистской манере, отчего казалось, что они жестикулируют и говорят, а официанты – в виде размазанных пятен, что создававало эффект, будто они движутся между столиками. Интерьер был изображен гораздо четче и реалистичнее, чем люди. Колонны, фонтан и арки были выполнены со строгим соблюдением пропорций и перспективы, с точной прорисовкой деталей.

– Прекрасный рисунок, – заметил граф. – У вас великолепное ощущение пространства.

Молодой человек грустно улыбнулся.

– По образованию я архитектор, а не художник, – ответил он.

– Вы создаете проект нового отеля?

Архитектор рассмеялся.

– В той ситуации, в которой я нахожусь сейчас, я был бы рад создать проект даже скворечника.

На лице графа появилось выражение недоумения, поэтому архитектор понял, что ему стоит подробнее объяснить свою мысль.

– Сейчас в Москве строят очень много новых домов, но для их строительства не нужны архитекторы. Сейчас я делаю проект для «Интуриста». Собираются выпустить брошюру о лучших отелях города, и для нее я делаю зарисовки интерьеров.

– Я вас понимаю, – сказал граф. – Фотография интерьера не передает всей атмосферы.

– На самом деле, – пояснил архитектор, – рисунок выбран только потому, что фотография слишком хорошо передает состояние места.

– Ах вот как, – ответил граф, почувствовав обиду за ресторан и его состояние. Он объяснил архитектору, что сразу после открытия отеля многие отмечали красоту зала и его дизайна, но на самом деле прелесть этого зала не зависит от его обстановки или архитектурного решения.

– И от чего же тогда она зависит?

– От людей.

– То есть?

Граф развернул стул так, чтобы ему было лучше видно архитектора.

– В свое время я много путешествовал. И скажу вам по собственному опыту, что большинство отелей не только в России, но и во всем мире были созданы для того, чтобы размещать в них клиентов, и использовались практически исключительно гостями, проживавшими в этих отелях. Однако с этим рестораном совершенно другая история. Он изначально планировался как место для встреч москвичей.

Граф обвел рукой зал.

– Вот уже сорок лет каждую субботу вечерами в этом зале собираются москвичи самого разного достатка. Они приходят сюда, чтобы общаться. Здесь люди знакомятся, влюбляются или до хрипоты спорят о том, кто писал стихи лучше – Пушкин или Петрарка. Я наблюдал, как в этом зале бок о бок сидели комиссары, представители духовенства и спекулянты. И однажды я даже был свидетелем того, как одна маленькая девочка изменила взгляды взрослого мужчины.

Ростов показал пальцем на стоявшие в десяти метрах от них два столика.

– Видите вон те столики? Однажды в 1939 году я наблюдал, как два совершенно незнакомых человека, которым показалось, что они уже были знакомы, провели целый обед за разговором о том, где именно, при каких обстоятельствах и когда они могли встречаться ранее.

Архитектор обвел взглядом зал, словно вдруг увидел его в новом свете.

– Можно сказать, что этот зал вобрал в себя все, что здесь когда-либо происходило.

– Да, можно и так выразиться, – согласился Ростов. – И, если честно, я не знаю, что вышло из всех этих встреч и знакомств, завязанных в этом зале, но мне кажется, что в результате мир стал немного лучше.

Граф несколько секунд помолчал. Потом он показал пальцем на невысокую платформу в дальнем конце зала.

– А вы знаете, что здесь по вечерам играет оркестр?

– Нет, а что?

– Сегодня со мной произошло совершенно удивительное событие…

– Судя по всему, произошло это так: он шел по коридору и услышал, что в бальном зале играют что-то из Моцарта. Он заглянул в зал и увидел Софью за пианино.

– Вот как! – воскликнул Ричард Вандервиль.

– Он спросил, где она учится, и был крайне удивлен, что она вообще не учится музыке с преподавателем. Она научилась играть, слушая пластинки, которые ты мне подарил.

– Невероятно.

– И он тут же предложил ей свою помощь в качестве преподавателя. И с тех пор они начали репетировать в бальном зале.

– И этот человек работает дирижером в ресторане на первом этаже, если я тебя правильно понял?

– Совершенно верно.

– Он дирижер оркестра?

– Ну да.

Ричард с удивлением покачал головой.

– Аудриус, ты все это уже знаешь? Надо поднять тост за талант Софьи. Два коктейля «Золотая роза», пожалуйста.

Бармен начал делать заказанный коктейль из ликера «Шартрез», биттеров, меда, водки и лимона. После знакомства графа с Ричардом в 1946 году американец предложил бармену придумать рецепты коктейлей на каждый цвет купола собора Василия Блаженного. Так появились коктейли «Золотая роза», «Мелколепестник прекрасный», «Кирпичная стена», а также темно-зеленый коктейль под названием «Кремлевская елка». Все те, кто был в состоянии выпить все четыре коктейля, получали почетное прозвище Патриарх, как только приходили в сознание.

На этот раз Ричард появился в Москве в роли не адъютанта, а сотрудника американского посольства. Он жил в доме дипкорпуса, но время от времени заходил в «Метрополь», чтобы встретиться с графом. Вскоре на стойке бара появились два заказанных коктейля, они чокнулись и выпили за «старых друзей».

Читатель может удивиться, почему русский и американец пили за старых друзей, когда были знакомы всего четыре года. Но существуют родственные души, которые чувствуют себя старыми друзьями уже после нескольких часов общения. У Ричарда с графом было много общего. Оба выросли в богатых семьях в крупных космополитичных городах, оба получили хорошее гуманитарное образование, у обоих было много свободного времени, оба видели и ценили прекрасное. Получалось так, что, несмотря на то что Александр и Ричард родились на разных континентах, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, у них было больше общего друг с другом, чем с большинством их соотечественников.

Вот поэтому большинство старых отелей по всему миру: «The Plaza» в Нью-Йорке, «Ritz» в Париже, «Claridge’s» в Лондоне и «Метрополь» в Москве – очень похожи. Эти отели были построены приблизительно в одно и то же время, можно сказать, что они – своего рода родственные души. Это были первые отели с центральным отоплением, горячей водой и телефонами. В каждом из них в фойе стоит газетный киоск, в котором продают издания со всего мира, в ресторанах можно заказать национальные блюда разных стран, и везде имеются бары, построенные по американскому образцу. Эти отели были построены для таких людей, как граф Ростов и Ричард Вандервиль, чтобы они, путешествуя по свету, всегда чувствовали себя там как дома и встречали людей своего круга.

– Просто не верится, что этот человек работает в «Пьяцце», – заметил Ричард.

– Я понимаю, о чем ты, – ответил граф. – Но он закончил консерваторию с медалью Мусоргского. Он дирижирует в ресторане только для того, чтобы свести концы с концами.

– Надо сводить концы с концами, – вступил в разговор Аудриус. – Если не будешь этого делать, очень скоро придет конец тебе.

Ричард внимательно посмотрел на бармена.

– Точнее не скажешь, – заметил американец.

Аудриус пожал плечами, давая понять, что бармены понимают смысл жизни и знают, что к чему. После этого Аудриус извинился и отошел ответить на телефонный звонок. Замечание бармена напомнило графу один известный научный факт.

– Послушай, – спросил он Ричарда, – а ты слышал о манчестерских мотыльках?

– «Манчестерские мотыльки»… А это не название футбольной команды?

– Нет, – ответил Ростов с улыбкой, – это не название футбольной команды. Это название вида насекомых, о которых мне рассказывал отец, когда я был маленьким.

Но тут появился Аудриус и сообщил, что Ричарду звонила его жена, которая просила напомнить, что завтра утром у него запланирована встреча и машина с водителем ждет его у отеля, чтобы отвезти домой.

Посетители бара никогда в глаза не видели миссис Вандервиль, но, судя по ее звонкам и напоминаниям, это была очень внимательная женщина, которая ни о чем не забывала и всегда знала, где находится ее муж.

– Ну, мне пора, – стал прощаться Ричард.

Граф сказал, что если долг зовет, то надо идти, и пожал руку американцу.

После того как Ричард ушел, граф обвел глазами помещение бара и заметил, что в углу, склонившись над своим блокнотом, сидел архитектор, с которым он разговаривал в ресторане на первом этаже. Архитектор, судя по всему, рисовал бар.

«Между прочим, – подумал граф, – этот архитектор является прекрасным примером манчестерского мотылька».

Когда Ростову было девять лет, отец однажды объяснил ему теорию естественного отбора Чарльза Дарвина. Ростов выслушал отца и понял основную идею теории: на протяжении десятков тысяч лет разные виды развивали в себе качества и свойства, увеличивающие шансы выживания. Когти и зубы льва должны быть острыми, и лучше всего выживают газели, которые умеют быстро бегать. Потом отец графа объяснил сыну, что иногда процесс естественного отбора может проходить более быстрыми темпами и дать результаты в гораздо более сжатые сроки, чем десятки тысяч лет. Процесс естественного отбора может привести к изменениям в том или ином виде всего за сотню, и даже за десятки лет.

Отец графа объяснил, что процесс естественного отбора происходит медленно, когда изменения в окружающей среде являются минимальными. Если не меняется окружающая среда, то и видам нет смысла быстро меняться. Однако в истории встречаются примеры, когда окружающая среда изменялась очень быстро. В таких случаях изменения, вызванные естественным отбором, происходили тоже быстро. Подобное может произойти в результате, например, очень холодной зимы, длительной засухи или извержения вулкана. Такие явления серьезным образом могут изменить баланс особенностей вида, способствующих его выживанию, и тех особенностей, которые мешают этому выживанию. Именно так и случилось в городе Манчестере и его окрестностях в XIX веке благодаря тому, что в городе произошла индустриальная революция.

В окрестностях города обитала бабочка под названием березовая пяденица. У этого насекомого белые крылья с черными крапинками. Именно такая окраска помогала бабочке не выделяться на стволах растущих в этих краях деревьев, кора которых была главным образом светло-серого цвета. Иногда среди этих бабочек встречались особи с черными крыльями, но это было редким исключением из правила. Черные бабочки не выживали и не давали потомства, потому что птицы хорошо видели их на стволах деревьев и съедали до того, как бабочка успевала спариться с другой черной особью.

Но в начале XIX века в Манчестере построили много фабрик и заводов, трубы которых выбрасывали в воздух клубы черного дыма. Сажа и гарь оседали на деревьях, и бабочки со светлыми крыльями стали хорошо заметны на темном фоне. Бабочек со светлыми крыльями склевывали птицы, а черных бабочек этого вида они не замечали потому, что плохо их видели на темном фоне. Если в начале XIX века количество черных бабочек этого вида не превышало одного процента от общего числа популяции, то к концу века количество черных бабочек увеличилось до девяноста процентов от общей численности популяции. Вот такую занятную историю рассказал отец своему сыну.

В свое время этот рассказ произвел на графа сильное впечатление. «Если подобное может произойти с мотыльками, – думал мальчик, – то почему не может случиться и с детьми? Что произойдет с моей сестрой и со мной, если в атмосфере появится много сажи и гари или, например, резко изменится климат? Ведь в этом случае дети станут жертвами ускоренной эволюции». Когда в том году в сентябре погода была очень дождливой, маленький граф волновался и начал видеть во сне черных мотыльков.

Через несколько лет Ростов понял, что значительно преувеличивал опасность процесса эволюционного отбора. Человеку не стоит бояться скорости, с которой этот отбор происходит. Природе совершенно все равно, какого цвета крылья мотыльков, она просто надеется, что в целом вид березовая пяденица выживет и не исчезнет. Для того чтобы бабочки и люди смогли адаптироваться к изменениям, природа позаботилась о том, чтобы процесс эволюции происходил в течение жизни нескольких поколений.

«Возьмем, к примеру, Виктора Степановича, – размышлял граф. – У него двое детей, и он должен кормить семью. Он не может заработать денег, исполняя классическую музыку, поэтому работает в ресторанном оркестре. И вот однажды наш Виктор Степанович сталкивается с талантливой девушкой и в свободное время начинает учить ее играть ноктюрны Шопена на пианино в бальном зале. Это его личный проект. У Мишки в его ссылке тоже есть собственный проект, точно так же, как и у молодого архитектора, который не имеет возможности проектировать здания, а делает зарисовки интерьеров для брошюры».

Граф подумал о том, чтобы подойти к архитектору и поговорить с ним, но потом решил не отрывать молодого человека от дела. Поэтому Ростов допил коктейль, выбил кончиками пальцев дробь по стойке бара и пошел наверх спать.

Ростов был совершенно прав. Даже когда человек не в состоянии осуществить свою заветную мечту, он все равно будет к ней стремиться. В то время, пока граф чистил зубы, Виктор Степанович, отложив аранжировку, которую он писал для своего оркестра, начал искать композицию Готлиба Гольдберга, которую хотел предложить Софье выучить. А далеко-далеко, в поселении Явас, Мишка сидел в своей маленькой комнатушке и писал, работая над своим проектом. Ну а что архитектор в баре «Шаляпин»? На самом деле он не срисовывал интерьер бара, как подумал граф. Он работал совершенно над другим проектом.

Архитектор склонился над другим блокнотом, в котором не делал рисунки для брошюры «Интуриста». В этом блокноте были зарисовки его собственных проектов. Архитектор нарисовал проект небоскреба в двести этажей, с крыши которого жильцы могли спрыгнуть на парашюте в зеленый парк, расположенный вокруг здания. В этом блокноте был эскиз церкви атеистов – строения с пятьюдесятью луковками-куполами, которые на самом деле были космическими кораблями, способными долететь до Луны. А еще в блокноте был эскиз огромного музея в Москве, в котором были выставлены копии старых исторических зданий, которые снесли, чтобы освободить место для новой застройки.

В тот вечер архитектор рисовал интерьер ресторана. В этом ресторане было много людей, и сам он очень напоминал тот, что был расположен на первом этаже отеля «Метрополь». Под полом ресторана был установлен механизм, похожий на тот, что находится под сценой театра. Этот механизм состоял из шестеренок, переключателей и самых разных устройств. С внешней стороны стены ресторана был нарисован огромный рычаг, при нажатии на который все стулья ресторана начинали двигаться и крутиться, как балерины в музыкальной шкатулке, после чего останавливались около другого стола, а не у того, от которого начали движение. Над рестораном возвышалась огромная фигура человека, смотревшего на все происходящее внутри через стеклянную крышу. Этому гиганту на вид было около шестидесяти лет, чертами лица он был очень похож на графа Ростова, и рука его лежала на рычаге, который и приводил в движение стулья в ресторане.