Глава 10

Я как-то не задумывался, почему Никодим почти никогда не покидает нашу квартиру. Разве что прошвырнётся в ближайший магазин на пятнадцать минут, да и то нередко немудреную провизию ему покупали соседи. По словам матери, пенсия у старого вора была мизерная, наверное, он и жил по средствам, ему много не требовалось. Да и не пил он, что меня хоть и удивляло, но не так и сильно.

Гости у него тоже были редкостью. Регулярно наведывался только один, молчаливый коротышка, не снимавший кепку даже в помещении, с глубоко посаженными глазками и колючим взглядом. Он приходил примерно раз в месяц, ни с кем не здороваясь, шмыгал в комнату Никодима и так же почти незаметно выскальзывал обратно.

Многое, если не всё, прояснилось перед новогодними праздниками, но лучше бы я и дальше оставался в неведении, чем узнать всё таким вот способом.

Эх, Никодим… Хороший был мужик. 23 декабря его не стало. Я в это время в училище грыз гранит музыкальной науки, а к Никодиму средь бела дня зашли трое, представившиеся его товарищами. Через полчаса покинули коммуналку, учтиво раскланявшись с вертевшейся на кухне нашей старушкой Прасковьей Степановной, причём хозяин комнатушки почему-то провожать их не вышел. Не казал носа он из своей комнаты весь день и два следующих, а на третий обитатели коммуналки почувствовали неприятный запах. Стали искать источник. Так и допендрили, что запашок пробивается из жилища Никодима. Дверь оказалась незапертой. Зашли и обнаружили, что в комнате всё вверх дном, а авторитетный вор лежит на полу без признаков жизни. Да и трудно быть живым, когда – опять же по словам соседей – на теле нет живого места, да ещё и кляп во рту, чтобы, вероятно, человек под пытками издавал поменьше звуков. А судя по фиолетовой полосе на шее, Никодима задушили удавкой. Да, непростые оказались визитёры…

Ну понятно, милиция, судмедэксперты, кипёж серьёзный поднялся, нашлась даже какая-то дальняя московская родственница, которая вроде бы приехала в морг за телом… Я, как и несколько моих соседей по коммуналке, пришёл на скромные похороны. Всё ж таки был человеку при жизни обязан. Провожали его в последний путь без слёз и криков, по-деловому. Среди тех, кто пришёл отдать последний долг, несколько человек были явно имеющие отношение к криминалу, о чём свидетельствовали наколки и характерное поведение. Ничего удивительного, может, покойник с кем-то из них когда-то чалился в зоне.

А вскоре по коммуналке поползли слухи, что Никодим-то, оказывается, был не простым авторитетом, а держателем общака, кассиром. И вот этот общак его «гости» и искали, потому и следы пыток на теле несчастного вора. А нашли или нет – это совсем другой вопрос. Во всяком случае, после кончины Никодима в его комнате шарили и опера с криминалистами, и позже, игнорируя опечатанную дверь, внаглую вломились какие-то дядьки, при виде которых все шустро попрятались по своим комнатам. Я опять проглядел этот момент, почему-то всё самое интересное происходило в моё отсутствие.

Как бы там ни было, в конце января 1962 года в комнату Никодима заселилась молодая комсомольская чета – Олег и Валя. Рассказали, что они последние два года работали на целине, там и познакомились. Валя была москвичкой, а Олег пермяком. Учитывая же, что квартирка у родителей девушки больше была похожа на скворечник, они с радостью воспользовались предложением заселиться в коммуналку, и смерть предыдущего владельца ребят не смутила.

Тем временем мои успехи на спортивном поприще разглядел наставник взрослой команды ЦСКА Константин Бесков. Он ещё пару раз появлялся на наших играх, о чём-то шептался с Ильичом, поглядывая в мою сторону, и, в конце концов, уже в ноябре, после финиша сезона, наш тренер отозвав меня, шепнул:

– Мальцев, тобой всерьёз заинтересовался Бесков. В феврале хочет привлечь тебя к тренировкам взрослой команды. Так что готовься.

– А как именно готовиться, Валерий Ильич?

– Как-как… В манеже будем работать, держи себя в форме, больше тренируйся, оттачивай технику.

– Да куда уж больше, а техника у меня и так неплохая.

– Так, знаешь что, Мальцев… Яйца курицу не учат. Сказано – работай, значит, будешь пахать как миленький. И кстати, на следующей неделе у нас родительское собрание, у тебя кто-то придёт?

– Из родителей у меня мама только, вы же знаете. И то нужно свериться с графиком её дежурств. В какой день собрание будет?

– Планируем на четверг.

– О’кей, спрошу.

– Чего?

– Хорошо, говорю, узнаю.

На собрание нас, пацанов, как обычно, не пустили; пока родители с тренером заседали, мы пинали мячик на промёрзшем поле. Потом отцы и мамы цепочкой потянулись из подтрибунного помещения. Последней шла моя мама, а рядом Ильич, что-то ей втолковывавший. Мама кивала, и я в этот момент подумал, не свести ли их на предмет личной жизни? Ну а что, оба одинокие, может, они созданы друг для друга?

Дома я спросил:

– Мам, что там Валерий Ильич обо мне говорил?

– Да что… Хвалил всё больше, говорил, тобой какой-то Бесков интересуется.

– Ничего себе какой-то! Это ведь как-никак тренер ЦСКА, клуба, который выступает в чемпионате СССР.

– Ну, я в этом не разбираюсь, это отец твой был любителем.

– Кстати, как тебе Ильич? В смысле, как мужчина?

– Егор! – Мама покраснела, отведя взгляд в сторону.

Значит, понравился, а то бы так не отреагировала. Надо развивать успех.

– Мам, Ильич – человек одинокий, жена у него умерла, так себе больше никого и не приглядел. А я видел, как он сегодня смотрел на тебя. Может, свести вас поближе?

– Гляди-ка, какой сводник нашёлся! – опять вспыхнула она.

– В общем, я разведаю, а тебя буду держать в курсе.

После следующей тренировки я как бы между прочим спросил Ильича:

– Валерий Ильич, а вы что же, так и живёте один?

– А тебе-то что?

– Да так, ничего. Просто подумал, трудно это, наверное: и готовь сам, и стирай, и убирай…

– Да я уже как-то привык…

– …и приласкать некому.

– Ты на что это, Мальцев, намекаешь?

– Да ни на что я, Валерий Ильич, не намекаю. Я вижу, как моей матери тяжело без мужа. Мы-то с сестрой взрослые, можем и прибраться, и поесть сготовить, облегчаем ей жизнь как можем. А без мужской ласки она всё равно страдает, я же вижу.

– Это да, – согласился Ильич, – в этом плане, Мальцев, ты, пожалуй, прав. И мужику одному тоскливо, и бабе тоже.

– Вот и я о чём. А чего, спрашивается, они тоскуют поодиночке? Взяли бы да и сошлись.

– Хм, ты, Мальцев, опять намекаешь?

– Я же видел, Валерий Ильич, что мама вам как женщина приглянулась. Угадал?

– Хм, м-м, э-э-э… Ты это, Мальцев, того, иди переодевайся, а то все переоделись, а ты ещё здесь топчешься.

Ну тут я и рубанул:

– А вы, между прочим, Валерий Ильич, моей маме тоже понравились. Но она у меня женщина стеснительная, признаться боится. Взяли бы и пригласили ее на свидание…

– Чего?! Какое свидание?! А ну, бегом в раздевалку! Ишь ты, свидание…

Как бы там ни было, а удочку я закинул. И примерно через пару недель Ильич всё же не выдержал, подошёл после тренировки:

– Мальцев, я вот тут всё думал… Может, мне Алевтину Васильевну и правда на свидание пригласить?

Сказал как в омут прыгнул. Мужики – народ такой. Им легче под танк с гранатой кинуться, чем женщину на свидание пригласить. Пришлось брать дело в свои руки. И в итоге ещё через неделю мама и тренер отправились в кино, на только что появившийся в прокате фильм «Человек-амфибия». Потом они ходили на какие-то французские фильмы, затем индийские… Это мне так мама говорила. Хотя после некоторых кинопоходов от неё попахивало винцом. Главное, она преобразилась, глаза зажглись, на лице всё чаще мелькала улыбка. А дежурств она стала брать меньше, на чём я уже давно настаивал. Смысл себя загонять, когда я практически каждую неделю приношу домой от пятидесяти рублей и больше?!

А с началом 1962 года потекли и авторские. Мои песни распевала вся страна, не считая первых исполнителей, которые обязательно включали мои вещи в свою концертную программу. Пошёл в гору и Магомаев, чего, собственно, и следовало ожидать. Он всё мечтал лично познакомиться с автором песен «Ноктюрн», «Птица» и «Женщина моей мечты». Что ж, Блантер ему такую возможность предоставил, и мы пересеклись в квартире у Матвея Исааковича в начале февраля.

– Я слышал, что автору пятнадцать лет, но не верил, – сказал слегка удивленный Муслим, протягивая мне руку.

Мы неплохо пообщались. Магомаев оказался на редкость компанейским парнем, и в качестве презента я предложил ему исполнять песню «Мелодия», которую ещё не сочинили Пахмутова и Добронравов. Разучили буквально за час, после чего счастливый гость из Баку с нотами и текстом под мышкой упорхнул в свою гостиницу, где ему приходилось пока жить.

Я по-прежнему периодически наведывался в ВУОАП, но уже не так часто, как раньше. Приносил по одной-две песни, стараясь делать вид, что начались муки творчества.

А в итоге мне захотелось самому выйти на сцену. В душе-то я не столько композитор, сколько артист, всё моё существо протестовало и рыдало невидимыми слезами, когда я шлягер за шлягером отдавал в чужие руки. Неужто сам так и останусь по ту сторону кулис?! И ведь у этого Егора Мальцева не самый плохой голос. Я посидел, подумал, поэкспериментировал, что может подойти из эстрадного для моих вокальных данных, и остановил свой выбор на песне «Трава у дома». Сейчас страна болеет космосом, все мальчишки хотят стать космонавтами, а взрослые уверены, что доживут до того дня, когда на Марсе яблони зацветут… Наивные. Но поддержать порыв эстрадной песней можно, тут она в самый раз.

Записать её удалось на всё той же студии Всесоюзного радио вместе с эстрадно-джазовым оркестром под управлением Вадима Людвиковского благодаря, опять же, одному звонку Блантера. Жаль, что к нынешним электрогитарам нет практически никаких «примочек». Даже на Западе пока ещё музыканты экспериментируют с эффектами, что уж о СССР говорить! Даже синтезатора нет завалящего. Поэтому вместо соло на гитаре оркестр исполнял соло на скрипках. А куда деваться?! Партию бас-гитары пришлось показывать самому. На счастье, басист оказался понятливым.

А уже в эфир вещь ушла после того, как запись не без протекции того же Блантера попала на стол председателя Государственного комитета по радиовещанию и телевидению при Совете министров СССР Сергея Кафтанова. Песня его зацепила и вскоре прозвучала в программе «В рабочий полдень». Нужен был толчок, трамплин, который придал ей нужное ускорение.

3 февраля, за полтора месяца до старта чемпионата, как Ильич и обещал, Бесков привлёк меня к тренировкам со взрослой командой. Вместе с ЦСКА я отправился на последний предсезонный сбор на Черноморское побережье Кавказа. Пришлось на месяц отпрашиваться из училища, и то свою роль сыграло письмо, подписанное самим заместителем министра обороны – Артынова была против того, чтобы я гробил своё здоровье на футбольных полях, упирая на то, что серьёзные занятия музыкой и большой спорт несовместимы, хотя до этого с тренировками в школе ЦСКА как-то мирилась.

В общем, на море я всё-таки улетел с командой, в которой мне сразу дали прозвище Композитор. Как-никак все уже знали, кто автор песен, которые исполняют Бернес, Клемент, Миансарова и прочие звёзды отечественной эстрады.

Нас разместили в военном доме отдыха в Кудепсте – микрорайоне Большого Сочи. Кстати, там я впервые и услышал по радио своё исполнение песни «Трава у дома». И не я один. Вечером того же дня Бесков отозвал меня в сторонку:

– Егор, хорошая песня «Трава у дома», мне понравилась. Но учти, что в не таком далёком будущем тебе придётся делать выбор – футбол или эстрада. Так что давай определяйся. Не хочу на тебя давить, но футболист из тебя может получиться неплохой. А музыкой можешь заняться, когда уйдёшь из большого спорта.

Блин, сговорились они, что ли… Артынова меня от футбола отваживает, Бесков от музыки! А я вот хочу и рыбку съесть, и… Хотя это плохое сравнение. Одним словом, пока музыка не мешала футболу, и наоборот, так что я предпочитал оставить всё как есть.

Ну да, если я рассчитывал, что мне всё будет даваться столь же легко, как и в молодёжке, то жестоко ошибался. Нагрузки здесь оказались не в пример больше, а в двух-сторонках новоиспечённые партнёры со мной не церемонились. После одного из жёстких подкатов со стороны Альберта Шестернёва я кое-как дохромал до скамейки запасных, где врач команды осмотрел мою ногу и сунул пакет со льдом. Мол, держи пока, отдыхай. Следующий день пришлось пропустить, затем я вернулся к прежним нагрузкам, а синяк ещё долго не сходил.

Но всё-таки, похоже, кое-что я сумел продемонстрировать за отпущенный мне месяц предсезонки, потому как по возвращении в Москву Константин Иванович меня похвалил и сказал, что если я буду так же прогрессировать, то уже в следующем сезоне могу рассчитывать на приглашение в основную команду.

А незадолго до 12 апреля ко мне подошла директор музучилища.

– Егор, – сказала она, – ты же у нас на радио вовсю звучишь с песней «Трава у дома», и на тебя пришла разнарядка. Выступишь на концерте в преддверии Дня космонавтики. Ожидаются первые лица государства и, возможно, космонавты Юрий Гагарин и Герман Титов.

– Но у нас же игра в этот день в чемпионате Москвы…

– Возражения не принимаются, на кону честь нашего училища. Вот здесь я тебе записала время, адрес и фамилию человека, к которому тебе нужно приехать послезавтра. Там пройдёт первая репетиция, от занятий я тебя на этот день освобождаю. И как поедешь, не забудь захватить свидетельство о рождении.

Ну да, мне же шестнадцать исполнится 10 мая, потом можно и паспорт получить, а пока, как маленький, буду пользоваться свидетельством.

Ехать нужно в Дом союзов. Концерт же планировался на сцене Колонного зала. Эх, а ведь в своё время мне довелось петь на этой сцене. Неужто история повторяется столь причудливым образом?

Здесь я сразу попал в руки режиссёра предстоящего мероприятия – редактора Главной редакции музыкального радиовещания для населения СССР Игоря Борисовича Аксельрода. А я ведь помню его совсем пожилым, сейчас же он пока деятельный, полон сил и энергии.

– С такими молодыми исполнителями мне ещё работать не доводилось, – заявил Игорь Борисович, задумчиво глядя в мою сторону. – Разве что когда выступал детский хор. Ну ничего, надеюсь, сработаемся.

Я тоже на это надеялся. Главное, чтобы вокал не подвёл во время концерта, всё-таки я не до конца был уверен в своих голосовых связках. Сразу попросил предоставить мне пару бэк-вокалистов. Если в студии у нас получалось наложить мой голос сверху моего же, то живой концерт – дело совсем другое. Бэков нашли быстро, но для начала мне дали выучить очерёдность выхода артистов.

Концерт открывал Марк Бернес с песней «С чего начинается Родина». Следом выступала Клавдия Шульженко с «Молчанием». Я шёл седьмым, следом за Владимиром Нечаевым, который был заявлен с композицией «Костры горят далёкие», а после меня выступала Капиталина Лазаренко, которой аккомпанировал Давид Ашкенази. Имя исполнительницы знакомое, но мне всегда казалось, что её зовут Капитолина, а тут опечатка, наверное, о чём я и сказал Аксельроду.

– Никакой ошибки, молодой человек, ей родители дали имя в честь труда Карла Маркса «Капитал». Я на своём веку ещё и не такие имена встречал.

Да уж, я тоже прекрасно помнил истории, как в 1920–1930-е годы родители называли своих отпрысков Авангардами, Векторами, Владленами, Олимпиадами, Октябринами, Нинелами… Один знакомый рассказывал, что лично знал женщину с именем Даздраперма – Да здравствует первое мая. Так что Капиталина – это ещё и в самом деле ерунда.

Должна была выступить ещё и Лидия Клемент с песней «Нежность». Видно, организаторы концерта тоже решили, что композиция о космонавтах ну или лётчиках, как минимум. А все космонавты – бывшие или действующие лётчики, так что песня написана Пахмутовой и Добронравовым словно по заказу. Хотя какие ещё Пахмутова и Добронравов?! Теперь уже я автор, получается, как ни крути.

Все собрались на генеральной репетиции 9 апреля, за два дня до правительственного концерта, который должен был состояться 11-го числа. Репетицию почтила своим присутствием Екатерина Фурцева. Легендарная при жизни министр культуры СССР расположилась в четвёртом ряду, рядом с Аксельродом, который постоянно ёрзал и вытирал носовым платком потные лоб и шею.

Екатерина Алексеевна, напротив, сидела как королева на троне, с прямой спиной и невозмутимым лицом. Даже глядя в щёлочку из-за кулис, я словно чувствовал на себе её пристальный, немигающий взгляд. Чёрт, на сцену-то страшно выходить, даже выступая перед Ельциным и Путиным, так не волновался.

Репетиция шла своим чередом. Исполнители выходили по своим порядковым номерам. Отстрелявшийся первым Бернес, видя моё волнение, успокаивающе хлопнул по плечу:

– Не боись, Егорка, прорвёмся!

– Говорят, у Фурцевой очень уж крутой характер.

– Есть такое, не женщина – кремень. Министром стала недавно, но сразу принялась наводить в ведомстве свои порядки. Но ты, главное, не давай слабину. Держись уверенно, если будет о чём-то спрашивать, отвечай чётко, взгляд не отводи. Да и песня у тебя хорошая, как раз в тему. Я думаю, ей понравится.

Мое выступление прошло для меня будто в тумане. Исполнил песню в сопровождении эстрадно-симфонического оркестра Центрального телевидения и Всесоюзного радио под руководством Юрия Силантьева, помня лишь одно – не тушеваться. Хорошо, парни с бэк-вокала не подкачали, а ведь тоже, наверное, волновались, хотя за ними всего лишь помощь на припеве. Уже за кулисами меня начало отпускать. Пальцы мелко подрагивали, спина была мокрой от пота. Однако… Кто там говорил, что петь – не мешки ворочать?

– Молодец, хорошо выступил, – поздравила меня Клемент. – И держался неплохо, самый экспрессивный номер. По-моему, Фурцевой понравилось. Кстати, это ведь ты написал песню, которую я исполняю?

– Есть такое, – скромно пожал я плечами.

– Отличная вещь. Когда я в первый раз её пела, у меня ком в горле стоял. Просто удивительно, что автор такой песни по существу ещё подросток.

Ага, вот ты удивилась бы, если бы знала, что мне на самом деле шестьдесят три… нет, уже шестьдесят четыре года, учитывая, что день рождения в той жизни я отмечаю 18 января. Что-то затягивают медики с моим выводом из комы. Может, я вообще уже помер и заселился в это тело окончательно? Оставалось только гадать и ждать, вдруг рано или поздно я очнусь на больничной койке снова пенсионером. А я уже, честно говоря, привык к этому телу, всё-таки приятно себя чувствовать молодым и здоровым. И даже вроде не так сильно и хочется вернуться в будущее. Ну а что меня там ждёт? Дочь от первого брака пятнадцать лет назад свалила в Канаду, пару внуков мне родила. Я её года два не видел на момент, как меня током шандарахнуло. Не видел, правда, вживую, по скайпу-то мы с ней раз в неделю общались. Кстати, вполне возможно, прилетела в Москву и сидит теперь у моей постели… уже скоро как год, ёлы-палы. И не знает, что папаша тут в теле юнца развлекается с девочками-ровесницами и заделался гениальным композитором. Может, даже порадовалась бы за меня.

После окончания генеральной репетиции нас всех собрали пред светлые очи Екатерины Алексеевны. Фурцева поблагодарила выступавших, сказав, что репертуар подобрался неплохой, но всё же высказала небольшое замечание в адрес Олега Анофриева:

– Олег Андреевич, вы в своей «Песне о друге» не могли бы свистеть чуть менее громко? А то прямо у меня лично уши заложило.

– Хорошо-хорошо, я просто чуть отстранюсь от микрофона, – пообещал Анофриев.

Под занавес Фурцева обратила своё внимание на меня. Честно говоря, я надеялся, что этого не случится, даже чуть спрятался за спины других исполнителей, но Екатерина Алексеевна меня высмотрела:

– Егор Мальцев? А ты чего там прячешься? Мне твоё выступление, кстати, понравилось. По сравнению с остальными выглядело живо, динамично, и песня такая… жизнеутверждающая! Особенно приятно, что посвящена космонавтам. Ты ведь и автором являешься, если Игорь Борисович меня не обманул? Ты специально её сочинил к этой дате?

– Ну, не то чтобы специально… Просто вдохновился полётом Юрия Гагарина, и понемногу в моей голове складывались музыка и текст. Вот как раз после Нового года всё и сложилось.

– Очень вовремя сложилось, Егор, – усмехнулась Фурцева. – Что ж, товарищи, надеюсь, послезавтра вы выступите так же хорошо. И запомните, Олег Андреевич, насчёт свиста. До свидания.

В день концерта, который начинался в 18 часов, мама с утра выгладила мой лучший костюм. Переодеться я должен был уже в гримёрке Колонного зала, так что пришлось ехать на такси, держа костюм в руках. Выделенную гримуборную мне пришлось делить как раз с Анофриевым. Тот всё ходил и насвистывал, пробуя разные тональности. Похоже, он всё ещё переживал назидание Фурцевой. Ещё бы, в зале должны были присутствовать первые лица страны, и опозориться перед ними – значит подписать себе приговор.

Для меня это тоже было актуально, как-никак моя творческая жизнь в этом теле только начиналась. Одно дело – вспоминать и переписывать знакомые песни, подсовывая их другим артистам, и совсем другое – выйти и спеть самому. Но тут я всё же полагался на свой опыт из той жизни.

Анофриев выступал позже меня, предпоследним, я мысленно ему посочувствовал: долго ему ещё придётся страдать. А лучше всего Бернесу, спел – и свободен. Хотя Аксельрод попросил никого после концерта не расходиться, все артисты были приглашены на банкет по случаю Дня космонавтики. Пьянка намечалась в одном из залов Дома союзов. Интересно, хотя бы шампанского удастся выпить или мне опять газировку подсунут?

Чем ближе был мой выход, тем больше я мандражировал. Господи, быстрей бы уже, что ли. Будто в первый раз, а ведь на самом деле за моей спиной столько выступлений, в том числе и на правительственных концертах… Тяпнуть бы чего. Вон у Анофриева на столике бутылка коньяка почти непочатая.

Заметив мой взгляд, Олег понимающе кивнул:

– Брызнуть от нервов капелюшку?

– Ну если только капелюшку.

Жидкость огненным смерчем пронеслась по пищеводу, и спустя минуту я почувствовал себя куда лучше. Сердце замедлило свой бешеный бег, и я, пользуясь моментом, стал распеваться.

Но когда дверь раскрылась и появившийся в дверном проёме Аксельрод сказал: «Мальцев, готовься», меня снова начало потряхивать. «Егор, держи себя в руках, – уговаривал я себя, – всё будет нормально».

Стоя за кулисами, я с закрытыми глазами слушал конферансье.

– Дорогие друзья, а сейчас перед вами выступит молодой исполнитель Егор Мальцев, – говорил Брунов. – Егору ещё нет шестнадцати, но он уже успел зарекомендовать себя талантливым композитором и поэтом. Достаточно сказать, что на этом концерте звучат его песни. Одну вы уже слышали в исполнении Марка Бернеса, вторую услышите чуть позже. А сам Егор сегодня выступает с песней «Трава у дома». Поприветствуем!

Я на негнущихся ногах в сопровождении бэков вышел на сцену под аплодисменты зала. Эх, нужно было ещё рюмашку тяпнуть! Ну всё, к чёрту, собрались, в зал не глядим и поём. Но взгляд сам собой ткнулся в правительственную ложу, где я рассмотрел Хрущёва, что-то рассказывающего своему не менее пожилому соседу. Рядом сидели Гагарин и, кажется. Титов. Алё, Никита Сергеич, я и для вас пою, поболтать можно и потом. Встряхнув себя таким образом, я прослушал вступление и запел песню Мигули и Поперечного:

Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе видна…

К концу первого куплета я окончательно пришёл в себя и дальше выдал с той экспрессией, с которой даже «Земляне» не пели в классическом варианте. Снова взгляд в ложу. Гляди-ка, а Хрущ весь внимание, теперь только остаётся молиться, чтобы ему понравилось. А то ещё устроит выволочку, как художникам-авангардистам в Манеже. Интересно, та выставка уже состоялась или ещё будет?

Фух, кажется, отпелись. Покидая сцену под несмолкающие овации, молил лишь об одном: только не свалиться бы прямо на сцене. Потому что выступление далось мне ох как нелегко, ноги уже совсем не держали. Кое-как добрёл до гримёрки и попросил Анофриева налить ещё. Вот так лучше, успокойся, Лёха-Егор, все позади, можешь расслабиться. Рубашку хоть выжимай. Интересно, можно уже переодеваться или в таком виде ходить до банкета? Ладно, рисковать не буду, перетерплю.

К окончанию концерта я совсем оклемался и даже вышел в коридор следом за Анофриевым, который отправился на сцену. Здесь суетились гримёры, носились костюмеры, ещё какие-то люди… Сшибут ещё чего доброго. Вернулся обратно в гримёрку и стал дожидаться финальной песни…

А затем был банкет с участием Хрущёва, Фурцевой, ещё каких-то деятелей партии и правительства, ну и, конечно, Гагарина и Титова. Прежде чем народ приступил к выпивке и закускам, Никита Сергеевич с бокалом в руке произнёс речь о советском космосе, где мы оказались первыми из первых, уделав проклятых янки, и что скоро первыми высадимся на Луне. Ага, щас, уже высадились. Я-то знал, чем всё закончилось. Но в то же время подозревал, что америкосы устроили грандиозную афёру, сняв «высадку» в павильоне. Но мы-то в любом случае даже в 2016-м до Луны не добрались.

Мне тоже удалось поднять бокал с шампанским, никто не придирался, что я ещё несовершеннолетний. Вскоре народ расслабился, началось хождение по залу, непринуждённое общение парами и группками. А мне с кем потрещать? Бернес вон болтает с Гагариным. Тут мой взгляд упал на Клемент, которая мило улыбалась Анофриеву.

Какая улыбка, какие ямочки на щеках… Неудивительно, что в неё было влюблено полстраны.

Когда Анофриев отлучился к столу с закусками, я быстро приблизился к певице:

– Лидия Ричардовна…

– А, Егор! Ещё раз спасибо за песню. И ты тоже здорово выступил.

– Лидия Ричардовна, ваше выступление получилось вообще потрясающим, но я к вам не по этому поводу.

– А что случилось?

– Сон мне на днях приснился нехороший. Будто вы, – я сглотнул застрявший в горле комок, – будто вы умерли от меланомы.

– Егор, что за ужасы ты рассказываешь!..

– Сам бы посмеялся, но, к сожалению, некоторые мои сны имеют свойство сбываться. Несколько раз уже такое случалось. А что касается родинок, то одна мамина знакомая сковырнула невус, а через несколько месяцев у неё обнаружили четвёртую, неизлечимую стадию рака кожи. Поэтому и предупреждаю, чтобы вы с родинками и вообще были поаккуратнее, следите за своей кожей, а при малейшем подозрении сразу же идите к дерматологу, а лучше напрямую к онкологу.

Клемент, малость побледневшая, поставила свой бокал на столик.

– Не паникуйте раньше времени, просто следите за собой, и всё будет нормально, – успокоил я певицу.

– Егор, вот ты где!

Я обернулся. Ко мне приближался Бернес с Гагариным и Титовым. О, Юрию Алексеевичу тоже, что ли, намекнуть о его гибели в 1968-м? Но до неё ещё шесть лет, да и вторая история подряд о «вещем сне» может превратиться в фарс.

– Вот он, наш самородок, – представил меня своим спутникам Марк Наумович.

Мы обменялись рукопожатиями.

– А не о тебе ли нам Леонов и Комаров рассказывали? – спросил Гагарин. – Не ты ли им пел под гитару в Серебряном бору?

– Было такое дело, – потупил я взгляд.

– Действительно, талант, – поддержал Титов.

– А мы захотели просто познакомиться с парнем, который так здорово спел про траву у дома, – снова вклинился Гагарин. – Наверное, всё свободное время отдаёшь музыке?

– Почему, я ещё занимаюсь в футбольной школе ЦСКА…

– Серьёзно? А я как раз болею за армейцев. И как твои успехи в спорте?

– Предсезонку уже проходил с основным составом. Бесков сказал, что если буду так же прогрессировать, то в следующем сезоне уже смогу играть в основе.

– Ребята, это же уникум! Ну что ж, Егор, успехов тебе в музыке и спорте. А нам пора идти, Хрущёв нас уже ищет.

Космонавты отчалили, а я под шумок решил сделать ноги. На больших стенных часах уже одиннадцатый час, мама-то волнуется, что я да как, не спит, а ей утром на дежурство. Так что я незаметно выскользнул из зала и отправился домой.