Глава 20
Я открыла глаза – шагнула-то зажмурившись, хоть и собиралась храбро смотреть в лицо опасности, – но вокруг не было ни чудовищ, ни прекрасной феи… Никого.
– Ири… – прошептала я, глядя на пустую ладонь, за которую только что изо всех сил цеплялась дочь. – Ты где?!
Стоило оглядеться, чтобы понять – звать бесполезно. Кругом расстилались зеленые луга, солнце пригревало, и не было видно ни единой живой души. Ни птицы в небе, ни кролика, ни хотя бы стрекозы или бабочки…
И тишина. Мертвая тишина, даже шелест травы под легким ветерком не нарушал ее, а лишь подчеркивал, и ужас пробирал до костей – что же это за место, где даже комары не зудят?
Я хотела еще раз позвать дочь, но прикусила язык. Нельзя шуметь, неизвестно, кто может явиться на мой голос…
Где же они?! Создатель, только бы Ири была с отцом, а не одна-одинешенька! Да лучше бы ей остаться возле лошадей, те всяко не дали бы ее в обиду, уж это-то я понимала… Но здесь, во владениях феи, как знать, что та могла удумать для незваных гостей?
Невидимое солнце пригревало, и я размотала шаль, бросила было ее на траву, утерев пот со лба, но тут же спохватилась. Даром, что ли, бабушка рассказывала мне сказки о знатной девице, возмечтавшей увидеть разом всех четырех королев и добившейся своего? О, королевы Весны и Лета одарили ее теплом и лаской, душистыми цветами и сладкими ягодами, но, собирая их, девица бросила шубку и сапожки, так ей сделалось жарко… Ну а королева Осени пришла не только с урожаем сочных яблок, но и с холодным ветром и проливным дождем, от которого не спасало легкое платьице, а облетевшие деревья не могли защитить от непогоды. Бедная девушка пыталась укрыться в опавших листьях, но королева Зимы уже сделала шаг, и вода сделалась льдом, и кровь застыла в жилах, и дерзкая смертная навсегда осталась там, куда привело ее опрометчивое желание…
«Глупая какая, – сказала мне Ири, дослушав сказку, – зачем было зарываться в листья? Они же мокнут и гниют! Надо искать хвойник, под елью не намокнешь и не замерзнешь».
Ири…
О чем я думаю?!
Ах да, о жаре… Такой зной, что дышать трудно, но нельзя просто взять и бросить теплую одежду. Как я тогда подумала? И дочь на закорках унесу, если придется, так что мне тючок с этим тряпьем?
В одной рубашке было куда как свободнее дышать, а вот разуться я не отважилась: Ири была права: я давно разучилась ходить босиком, вдобавок не знала, водятся ли здесь ядовитые змеи или еще какие-нибудь ползучие твари… Нет, лучше не рисковать!
Подумав, я и штаны, которые мы поддевали под юбки для тепла, снимать не стала, а заправила в них рубашку и подпоясалась как следует. А то так вот придется бежать, как Ирранкэ в его воспоминаниях, по камням – и что, цепляться одеждой за все подряд? Еще и не вскочишь разом, если упадешь и запутаешься в собственном подоле! А что в сукне жарковато, ничего, переживу.
Помнится бабушка всегда приговаривала, мол, жар костей не ломит, и накидывала шаль даже теплыми летними вечерами… Я тогда думала, она просто все время мерзнет, как большинство пожилых людей, и боится даже легонького сквозняка, но что я понимала в том возрасте?
Увязав вещи, я огляделась, думая, куда же идти. Всюду, куда достигал взгляд, простирался зеленый луг, ровный, будто лужайка в дворцовом саду. Я даже скал не видела, а ведь мы должны были миновать их! Не было ни водопада, ни озера, ни единого деревца или кустика не маячило окрест… Небо же оказалось чистым, ярко-голубым, без единого облачка, и, хоть солнца здесь не было, чувствовалось, что оно только-только перешло зенит, и дальше жара должна еще усилиться.
«Ключ, – вспомнила я. – Может быть, он укажет дорогу? Но что делать, если он укажет ее не мне одной и приведет ко мне фею? Разве я справлюсь с нею в одиночку?»
Что ж… Вот место, на котором я очнулась. Я точно помню, что посмотрела прямо перед собой и увидела куртинку розового клевера. Клевера тут было предостаточно, но следы мои отпечатались на траве именно перед этим кустиком. Значит, спиной я стояла к замерзшему водопаду, через который мы сюда угодили. Вот только я должна была найти другой водопад, за кругом камней, но здесь не было ни того, ни другого. И как быть?
Так или иначе, мне нужно найти озеро, которое скрывает проход в заветную долину, или, если я уже внутри (а кто знает, как шутит фея?), то скалу, в которой находится дверь, не важно! Не стоять же на месте? Пойду прямо да прямо, куда-нибудь выйду… Ирранкэ говорил, долина не слишком велика, неужели не одолею такого пути?
Только как угадать, не начну ли я ходить кругами? Ири меня предупреждала, когда мы бродили по лесу: люди обычно начинают забирать вправо или влево, хотя уверены, будто идут прямо. Ну а потом (если их найдут или они сами сумеют выбраться) рассказывают байки о том, как их лесной хозяин заморочил и не давал выйти с какой-то заветной полянки.
Но то лес, там хоть по деревьям можно примечать путь – здесь дупло большое, тут замшелая коряга, похожая на чудовище, там сучок сломлен или бортник засечки оставил, – да хоть лоскуты на ветки привязывать! И солнце видать, по нему тоже можно понять, в ту ли ты сторону идешь. Даже в самый пасмурный день и то угадаешь, где оно сейчас за тучами прячется. Ну а в проливной дождь лучше найти укрытие под той же елью да пересидеть. Нет, Ири права – чтобы в лесу пропасть, нужно быть совсем безмозглым. Даже я, всю жизнь прожившая в замке, лишь изредка выбиравшаяся в деревню, и то в гости, всяко протянула бы несколько дней, если бы дикие звери не съели…
Здесь так не выйдет. В этом месте солнца не было, и словно бы само небо изливалось послеполуденным жаром на цветущий луг. Я помнила, здесь никогда не наступает ночь, значит, луны и звезд я тоже не увижу, не смогу искать дорогу по ним… Правда, так только опытные путешественники умеют, но даже мне по силам выбрать звезду поярче и не сводить с нее глаз.
И как быть? Разве только притаптывать траву посильнее да оглядываться на свой след – прямо ли идет. И долго тот след удержится? Трава распрямится, ветер ее растреплет, вот и все. Да и видно-то ту тропинку за сотню шагов, вряд ли больше!
Однако стоять на месте не годилось – время шло, а от моих раздумий ничего не менялось. Пойду куда глаза глядят, решила я. Ирранкэ говорил, долина не особенно большая, и даже если я оказалась в самой ее сердцевине (а где же еще, если не вижу окружающих гор?), то рано или поздно дойду до края. Ну или хоть что-нибудь приметное увижу, все легче будет…
«Нечего рассуждать да переливать из пустого в порожнее, когда у тебя работы невпроворот, – снова вспомнила я бабушкины слова. – Глаза боятся, а руки делают! Чем выбирать, за что первым браться, возьмись хоть за что-нибудь, а потом – за следующее. Одно, второе, глядишь – уже все и переделано, на завтра ничего не осталось!»
– Конечно, бабушка, – сказала я одними губами. – Ты дурному не научишь, мне ли не знать…
Страшнее всего сделать первый шаг, но я все-таки заставила себя переступить кустик клевера – в обычном мире на его пышных соцветиях давно трудились бы деловитые шмели и пчелы, но здесь не было насекомых. Странно, Ирранкэ ведь упоминал о комарах! Снаружи царит зима, верно, но неужели за много лет бабочки и пчелы не приноровились к вечному лету в этой долине и не перестали засыпать по привычке? Ирранкэ попал к первому водопаду осенью, я ведь помню его видения, и комаров тогда уж точно не было, а вот возле второго они роились. И лягушки квакали, точно, а сейчас, повторюсь, не было слышно ни звука, кроме посвиста ветра. И что это может означать?
«Прекрати, Марион, – одернула я себя. – Нашла время размышлять о букашках-таракашках!»
Выбросив из головы бесполезные мысли, я двинулась вперед.
Странное это было путешествие – под раскаленным летним небом, по нескончаемому разнотравью… Обернувшись, я видела, как мой след исчезает, когда примятая трава распрямляется – слишком быстро. По обычной поляне этак пройдешь с утра, а вечером все равно заметишь, где шел, если только не прольется сильный дождь. Так или иначе, я уже не смогла бы найти то место, откуда начала путь: хоть считай шаги, хоть не считай, а когда не за что зацепиться взглядом, кажется, будто топчешься на месте. Или в самом кругами ходишь, все едино.
Я даже нарочно обрывала травяные колоски (старая детская забава, игра в «петух или курица»), соцветия клевера, ромашки, но что толку? Шаг в сторону – и ты уже не увидишь загубленного растения, оно скроется среди других… Этак с косой нужно идти или хотя бы серпом, выкашивать себе дорожку, чтобы не заблудиться!
Но чего не было, того не было, и я просто шла вперед. Хотелось пить, но я помнила, что воду нужно беречь, а потому терпела, сколько могла, лишь изредка смачивая пересохшие губы: наполнить флягу негде, и даже если я выйду к озеру, то не рискну пить из него. Дети – и те знают, что нельзя прикасаться к еде и питью в чертогах фей, чтобы не позабыть себя, да и Ирранкэ напомнил… Он, правда, справился, не потерял память, но он ведь алий, не человек, – люди намного слабее, их проще заморочить. А он вдобавок из непростого рода, и пускай даже знания позабыты – кровь-то та же, хоть и порядком разбавленная. Вон как у меня – в моих жилах крови Короля-чародея, наверно, меньше капли, а какие-то способности сохранились. Если можно их так назвать, конечно, и если Ирранкэ не приукрасил, чтобы приободрить меня! Может, способность общаться с животными передалась Ири как раз от него, я-то прежде не замечала в себе ничегошеньки особенного…
Я запрещала себе думать о дочери, иначе впору было рухнуть наземь и зарыдать, призывая кару Создателя на это проклятое место! Нет, я просила его о милости для Ири, как умела, но не вслух: станешь много болтать, во рту пересохнет, а воды мало, и даже какую-нибудь кислую травинку не пожуешь, нельзя. Да и упоминать о дочери тоже не годилось: вдруг фея все еще не знает о ней? Обо мне Ирранкэ проговорился, верно, но дочь-то мы прятали, как могли… Конечно, если и она угодила во владения Владычицы вод, то та легко догадается, что за ребенок пришел вместе с алием-предателем и смертной женщиной, но…
«Может и не догадаться, – пришло мне в голову. – Это же фея. Они мыслят не так, как люди. Правда, Ири очень похожа на отца, но кто сказал, что феи и видят так же, как мы? Хотя нет, это нужно быть слепой и слабоумной, чтобы не заметить сходства и не сложить два и два! Ты просто успокаиваешь себя, Марион, потому что все равно ничего не можешь поделать…»
А что мне оставалось? Вот разве что снова и снова думать о том, что можно позвать фею и предложить ей ключ в обмен на наши с Ири жизни! А может, даже и жизнь Ирранкэ, хотя мне слабо верилось в то, что Владычица вод отпустит обманщика, жестоко надругавшегося над ее чувствами, даже и в обмен на великую ценность…
«И вас не отпустит, – снова сказала бабушка. – Забыла, чья кровь течет в ваших жилах? Бестолочь!»
«Нет, не забыла, – мысленно ответила я. – Но я ведь и не знала об этом, пока Ирранкэ не сказал. Внучка герцогского бастарда, что с того? Мало ли таких… И хорошо, что фея об этом не знает! Узнала бы – извела весь герцогский род от мала до велика. В этот раз им повезло, остались без крова, но хоть живыми, а вот если она за них возьмется всерьез…»
«О себе и дочери подумай, – строго произнесла бабушка. – А уж потом о герцоге с чадами и домочадцами. Его есть кому защитить, а у Ири – только ты. Ну, еще этот алий малахольный… Нашла с кем связаться, право слово! Приличные люди ведь замуж звали, так нет же, серебра нам не надобно, за колдовским ледяным цветком потянулась! Пальцы-то не обожгла? Или еще что-нибудь?»
«Какой же он колдун?» – удивилась я.
Но и верно ведь, по легенде алии созданы из снега, а он еще как может обжечь! Да только вот ночевать в снегу тепло, если устроиться умеючи.
Правду говоря, сейчас я с превеликой радостью вернулась бы в зимний лес: там все было простым и понятным, и родным, а Ири могла договориться с волками и попросить птицу проводить нас коротким путем… Может быть, я и сама бы сумела столковаться с той волчицей, ведь Ири говорила – та меня понимает и даже отвечает! А здесь и договариваться не с кем…
«Нечего себя жалеть, – одернула бабушка. – Ты не знатная девица, некогда тебе такой ерундой заниматься. Если натворишь глупостей я, так и быть, тебя приголублю… после того, как вложу заднего ума. А сама – давай-ка за дело. Руки-ноги на месте, голова на плечах имеется. Плечи крепкие, ноги сильные, небось, и не такое выдержат!»
«Сама себя не пожалеешь – никто тебя не пожалеет! – огрызнулась я. – Ты только в памяти моей живешь, так что… все самой делать придется».
«Оно, конечно, иной раз и полезно размякнуть да повыть, как в деревнях делают, – вдруг согласилась бабушка. – Вот матушку твою взять, к примеру: сядет у окошка, щеку рукой подопрет да и заведет во весь голос – ох, бедная я, несчастная, да за что ж мне такая жизнь-то? И младшие дочки с внучками подхватывают… Но, тут уж ее не упрекнешь: поплачет-поплачет, себе да детям носы утрет, встряхнется – и снова по хозяйству хлопотать, потому как соседка не придет и за нее всех дел не переделает!»
– Вот именно, – пробормотала я, облизнув пересохшие губы. – Никто, кроме меня, не управится. Дверь за ключом не ходит, стало быть, хочу я или нет, а идти придется. Только куда, а?
Я огляделась – вокруг простирался все тот же цветущий луг. Ни приметного куста, ни хоть камня какого-нибудь, не за что зацепиться взгляду. Глаза слезились, как бывает на очень ярком солнце, но тут-то солнца не было, белесое небо – оно будто накалилось за то время, что я провела в этом месте, – само изливало свет на землю, и от этого ненастоящего, неживого света тянуло зажмуриться. Над травой дрожало марево, как бывает в самую жару, в безветрие…
«Постой-ка, Марион, – сказала я себе. – Не иначе, тебе голову напекло… Какое же безветрие, трава колышется!»
В самом деле, я ощущала легкое дуновение ветерка – он приятно касался разгоряченного лица. А что же такое в том месте, почему воздух колеблется, будто над раскаленной плитой на кухне у Катрины?
Наверно, не стоило приближаться. Будь у меня под ногами тропинка, я не сошла бы с нее, но теперь… Шаг-другой в сторону не имел никакого значения, я ведь вовсе не знала, в нужном ли направлении иду!
Я подошла, но ничего не увидела, хотя жар ощущался на расстоянии вытянутой руки, будто из земли поднимался огенный столп. Вот только его не было видно… Ан нет! Трава пожухла, стебли не просто увяли от зноя, а даже и высохли, а кое-где обуглились, и даже земля растрескалась, как бывает только в самое страшное пекло… В самой же сердцевине большого куста клевера (он тут доставал мне до колена, а то и выше), теперь поникшего и иссохшего, лежало крохотное, не больше пальца длиной создание, белое, будто выточенная из кости дамская безделушка. Это оно пылало, иссушая все кругом, но не сгорая…
– Что это еще за диво? – пробормотала я, став на колени и разглядывая диковину. Не могу сказать точно, на что походило это существо, по-моему, на ящерицу, но какую-то странную.
«Не трогай всякую дрянь, – сказала бабушка. – Она тебе не мешает, за пятку укусить не норовит, так оставь ее и иди по своим делам!»
– Но здесь больше нет никого живого, – ответила я, будто она могла меня услышать. – И эта ящерка… она, кажется, умирает.
В деревне у матушки я возилась и с цыплятами, и с поросятами, и с козлятами-телятами, и обычно чувствовала, если кто-то из них не жилец. Ири – та сразу могла это определить, с одного взгляда, а еще могла помочь даже совсем безнадежным с виду. Ее звали на псарню, когда щенилась лучшая охотничья сука: жаль было терять дорогих кутят, а Ири могла отогреть в руках даже самого безнадежного малыша и удержать жизнь, норовившую угаснуть и не начавшись толком…
Я протянула руку и не обожглась, хотя почувствовала жар. Ящерка легко уместилась у меня на ладони – крохотные лапки поджались, хвостик свернулся кольцом, жемчужно-белая чешуя едва заметно поблескивала, а глаз я не видела вовсе.
– Будто изо льда выточена, – сказала я самой себе. Ладонь припекало, будто я держала пирожок только что с огня. – Но разве лед может обжигать? Тьфу ты, сама ведь недавно об этом думала… Еще как может!
Я осторожно дотронулась кончиком пальца до хребта ящерки – лапки судорожно дернулись, но и только. Рука моя сама потянулась за флягой – воду нужно было беречь, но сколько нужно такой крохе? Капля, две?
Белая чешуя впитала влагу, как сухой песок, и каплю, и вторую, и третью… И вдруг замерцала опаловым блеском, а на пятой капле на чешуйках полыхнул ослепительно-синий отсвет, а ящерка расправила скрюченные лапки и вытянула тонкий гибкий хвост – такой длинный, что она могла обвить им мое запястье.
– Как ты сюда попала? – шепотом спросила я, плеснув немного воды на руку.
Крохотные, с просяное зернышко черные глазки сверкнули, ящерка припала к впадинке на моей ладони, как лошадь к колоде, осушила ее, а потом вскинула точеную головку и фыркнула, пустив пар из ноздрей. Хотя, возможно, мне показалось.
– Надо идти, – сказала я, сделав глоток из фляги и поднявшись на ноги. – Оставить тебя здесь или?..
По правде говоря, мне хотелось взять ящерку с собой: пускай это не собака и не лошадь, но все-таки живое существо рядом!
Конечно, ответить она не могла, но, когда я опустила руку к земле, еще крепче обвила хвостом мое запястье и вцепилась лапками в ладонь. Спасибо, не когтями.
– Оставаться, значит, не хочешь, – поняла я. – Тогда полезай на плечо или на голову, не занимай руку, мало ли что!
Кажется, она поняла меня: стоило поднести руку к плечу, как ящерка перебралась на него и устроилась на котомке, зацепившись хвостом за прочную лямку. Что ж, пускай сидит, не утянет меня такая крохотулька!
