Глава 21
Где мог оказаться Ирранкэ? На другом краю долины? Или… помнится, фея говорила, что внутри своих владений может превратить озеро в бушующий океан. Но мы ведь не миновали второй водопад! Или миновали, сами того не заметив, долго ли фее заморочить голову не то что смертному, но и алию!
Вдруг ей ничего не стоило отправить каждого из нас в собственный маленький мирок? Вдруг в том, что предназначен для меня, нет ничего, кроме этого самого луга, палящего зноя и едва заметного ветерка? Может, весь это мирок и места-то занимает не больше, чем обычная лесная полянка, просто я не могу выглянуть наружу и посмотреть, насколько он велик! Иду себе да иду, а трава стелется и стелется под ноги…
Наверно, белка в колесе тоже бежит вот так, пытаясь выбраться наружу, да только ей невдомек, что выхода нет. Пока человек не откроет дверцу, ей из колеса не выбраться, и не важно, будет она бежать из последних сил или упадет бездыханной… Так и я стану шагать до полного изнеможения, а на самом деле останусь на прежнем месте! Может, я и вовсе никуда не иду, а лежу где-нибудь под скалой, а все это мне мерещится? Если фея способна показать гостю красоты чужих миров, что ей стоит заморочить простую женщину?
– Похоже, мы угодили прямо в расставленные сети, – пробормотала я, остановившись. Ящерка перебралась мне на голову и теперь свесилась вниз, заглядывая мне в глаза. – Ну, что смотришь? Ты тоже придуманная?
Вместо ответа ящерка извернулась и чувствительно цапнула меня за ухо, я даже ойкнула от неожиданности.
– Будешь так себя вести, ссажу вон на тот куст, и сиди, жди других попутчиков, – пригрозила я и осеклась: только что тут не было никакого куста.
Я никак не могла его не заметить, он был с меня высотой, раскидистый… Вроде бы ракита, а вроде и нет, не поймешь.
– Значит, я верно поняла: это все фея устраивает, – добавила я. – И хотелось бы все же знать – ты тоже ее творение или нет? Ай, не кусайся, не то правда брошу!
По-моему, ящерке не слишком нравилось, когда я упоминала о фее, а еще – когда сомневалась в реальности неожиданной попутчицы. А как тут не усомниться? Да, ящерку можно потрогать, она кусается, но я точно так же могу прикоснуться к траве, оцарапаться о сломанную веточку на кусте, обжечься о крапиву… Тут нужно быть волшебником, чтобы распознать, какая вещь настоящая, а какая – нет!
– Но, на нашу беду, чародеев рядом нет, – мрачно произнесла я, обращаясь к ящерке. – Если не считать меня, но у меня с волшбой как-то не задалось, не обучалась я такой премудрости!
«А память крови на что? – спросила бабушка. – И ключ волшебный? Недаром ведь он именно тебе доверен!»
«Что от него проку? Разве только действительно позвать фею и положиться на ее милость… да только что-то не тянет!»
«Это верно, – согласилась она. – Избави Создатель от милости фей пуще, чем от гнева их!»
Я замешкалась на ходу, чтобы поправить котомку, а когда обернулась, куста не было. И я совсем не удивилась, когда снова наткнулась на него через какое-то время. Чтобы проверить свои догадки, я привязала на ветку лоскуток – и верно, еще через полторы сотни шагов опять пришла к этой злосчастной раките.
– Значит, хоть иди, хоть беги, а выхода не найдешь, – пробормотала я и присела под кустом.
Ноги гудели, вдобавок уже ощутимо хотелось есть, и я решила немного отдохнуть и перекусить.
Ящерка соскользнула с моей головы, метнулась на ракиту, мгновенно обежала куст сверху донизу, но, видно, не нашла ничего интересного и вернулась ко мне. Ни порядком заветрившийся сыр, ни вяленое мясо ее не заинтересовали, а вот вода – еще как. Я опять могла наблюдать, как потускневшие и будто выгоревшие на жаре чешуйки наливаются опаловым блеском, а ящерка… она заметно подросла! Точно-точно, недавно она умещалась у меня на ладони с хвостом вместе, и еще место оставалось, а теперь стала вдвое длиннее.
– Ты ни в какого зверя-живоглота не вырастешь? – опасливо спросила я.
Кто-то из придворных, бывавших на дальнем юге, рассказывал, что в реках там водятся громадные ящерицы. Охотятся они просто: поджидают скотину у водопоя – им ничего не стоит утащить под воду не то что теленка, а даже и взрослого быка! Что уж о людях говорить – человек таким тварям на один укус… Тот придворный показывал череп зверя-живоглота, говорил, что это был молодой, такой, что смог бы схватить разве что ребенка или козу, но и то зубы впечатляли!
Но ответить мне ящерка, понятное дело, не могла, только блеснула глазками-бусинками. Я снова потрогала ее кончиком пальца и вдруг вспомнила опаловое ожерелье вдовствущей… то есть уже покойной герцогини. Это был свадебный подарок от посланника с востока, верно, и уж как приходилось ухаживать за этим украшением, я знала не понаслышке! Опалы нельзя хранить в сухости, от этого они тускнеют и даже могут потрескаться, им нужна влага, поэтому лучше всего носить их почаще и поближе к телу. Эту повинность и выполняли молодые горничные, поскольку с годами герцогине стало не по возрасту носить такое ожерелье, тем более с глубоким декольте. Вот и приходилось надевать его на девушек: пока те прибирались в покоях или помогали госпоже одеться, опалы успевали… хм… увлажниться. Я тоже несколько раз носила это украшение, потому и вспомнила…
Вот и ящерка, кажется, на жаре высыхала – чешуя тускнела и делалась будто пергаментной, но достаточно было пары капель воды, чтобы она снова засияла. Обычно ящерицы любят греться на солнце, но вытащи из воды тритона – он вряд ли обрадуется!
– Если ты из водяных жителей, то как тебя сюда занесло? – спросила я вслух. – Хотя… перепонок на лапах у тебя нет, и жары ты не то чтобы боишься, иначе давно спряталась бы в тенек или вон в котомку. Случайно угодила, когда мы сюда вошли? Наверно, давным-давно залегла в спячку где-нибудь под камушком у водопада, зима ведь в разгаре… А когда нам проход открылся, так и тебя затянуло? Наверно, так и было, иначе откуда тебе взяться?
Я встала и потянулась, потом снова сказала вслух (уж и не знаю, что хуже – разговаривать с давно умершей бабушкой или с ящерицей?):
– Пойдем дальше или тут останемся? Конечно, на одном месте сидеть глупо, да только идти, чтобы оставаться на этом же самом месте, – тоже не слишком-то умно! Или, может, если побежать, я все-таки попаду куда-нибудь еще?
Конечно, ящерка ответить не могла, а идею пробежаться я отмела: ну какой из меня бегун?
– Жаль, что я с тобой никак не могу договориться, – продолжала я, закинув котомку на спину.
На этот раз я решила ходить именно что кругами, стараясь не терять из виду ракитовый куст, – пускай он будет в центре окружности, а я попробую понять, как далеко могу отойти, не угодив на прежнее место. На самую макушку, пригнув ветки, я снова привязала тряпку, на сей раз побольше – оторвала от подола рубашки. На ветерке этот флажок развевался, всяко заметишь… Правда, белые знамена поднимают, сдаваясь на милость победителей, но я подумала, что фее-то это без разницы, какое ей дело до человеческих обычаев?
– А вдруг ты все-таки поможешь? – спросила я, когда ящерка ловко взобралась по моей штанине, перелезла на плечо, да там и осталась. И славно, на голове она бы мне теперь мешала. – Раз ты любишь воду, так, можешь, поищещь ее? Здесь должно быть озеро, но я не знаю, как до него добраться. Вдруг учуешь?
Разумеется, ответа я не дождалась и тронулась в путь, стараясь держать куст с развевающимся лоскутом на ветке в поле зрения, и это мне даже удавалось, хоть и шея уставала – все время озираться или смотреть в одну сторону не очень-то удобно. Хорошо еще, луг был не особенно кочковатый, а то споткнешься вот этак или в чью-нибудь норку наступишь и сиди потом с подвернутой ногой…
Мне показалось, я всего-то на мгновение отвлеклась, посмотрела перед собой, а когда повернулась, не увидела куста. Вот только что он маячил почти на пределе видимости, светлая тряпочка развевалась на ветерке… и нет ничего.
Я догадывалась, что скоро снова увижу эту клятую ракиту, может, справа, может, слева, но от бессилия все равно тянуло сесть и разреветься, как в детстве от жестокой обиды.
«Но ведь так нечестно! – подумала я, утирая непрошеные слезы рукавом. – Что я должна сделать? Что я могу сделать? Ничего! Я не волшебница, я не знаю, как отсюда выбраться, где искать дочь…»
«И что же, ты намерена лечь и умереть от голода и жажды? А фея пускай любуется?» – спросила бабушка.
«А ты что посоветуешь? – обозлилась я. – Бродить кругами и тыкаться в невидимую стену, словно овца с вертячкой?»
Ответа, конечно же, не последовало. Я уж хотела двинуться дальше, как вдруг почувствовала – ящерка не сильно, но настойчиво покусывает меня за правое ухо.
– Чего тебе? – устало спросила я. – Воды? Мало ее, потерпи… Ай!
Я стащила ящерку с плеча – теперь ее и в кулаке-то не зажмешь, великовата стала – и прислушалась. Откуда-то справа мне послышался скрип колодезного ворота и плеск воды, и вроде бы даже мычание, бряканье коровьего ботала, человеческие голоса!
– Лишь бы не померещилось, – выговорила я, посадила ящерку обратно на плечо и со всех ног кинулась в ту сторону.
Луг, прежде ровный, как стол, вдруг превратился в косогор, совсем как за деревней, у дальнего леса. И я, остановившись на этом косогоре, вдруг увидела знакомые крыши, вон та – это матушкин дом, ее подворье… Неужто фея отправила меня восвояси? Вдруг ей и такое по силам?
«Окстись, дурья твоя голова! – сказала бабушка. – Лето на дворе, а должна быть зима. И не говори, что в чертогах фей время идет, как ему вздумается, и уже полгода миновало, не меньше… Вдобавок мать твоя с отчимом недурно зажили, вторую лошадь купили, корову, так почему хлев старый и конюшня тоже?»
«В самом деле, – сообразила я, – время-то ладно, за ним тут и впрямь не уследишь. А вот постройки… У дома крыша старая, а ведь ее этим летом перекрыли, я точно помню. И пристройку сделали, и забор поменяли, еще с соседями ругались, когда те заявили, дескать, мои-то на полшага на чужую землю залезли…»
Но что мне оставалось делать, стоять и смотреть? Нужно было спуститься и хоть взглянуть, куда меня занесло! Я и пошла вниз, даже не подумав, как деревенские на меня посмотрят, в этаком-то виде – в нижней рубашке, да мужских штанах, да в зимних ботинках по летнему времени… А никто косо не взглянул (пускай попалось мне только трое), и это убедило меня – деревня мне мерещится, и матушка, сноровито вытаскивающая полное ведро из колодца, тоже не настоящая.
– Марион! – широко улыбнулась она, повернувшись и увидев меня. – Ты что ж совсем о нас позабыла, не приходишь? Хоть бы весточку с кем прислала, а то вовсе пропала…
Настоящая матушка, увидев меня в таком наряде, уронила бы ведро (и хорошо, если не мне на ноги), всплеснула руками и схватилась за голову, а потом принялась выспрашивать, что со мной такое приключилось. И другие соседки бы не отстали: у колодца всегда останавливались поболтать, уж две-три сплетницы непременно найдутся!.. Но сейчас тут никого не было, и это тоже настораживало: по воду обычно ходят в одно и то же время, если не случилось какой-нибудь неожиданности.
– Все хорошо, – ответила я, выдавив улыбку. – Все просто замечательно, мама, просто герцог принимал важных гостей, и у меня ни минуточки свободной не было! А с кем я к тебе весточку пошлю? Поварята все на кухне заняты, конюшенным мальчишкам тоже дел хватает. Так вот отправишь с поручением, а ему потом влетит за то, что не на месте был!
Она улыбалась в ответ, но почему-то не говорила, что Ири могла бы сбегать туда-обратно, это ведь быстро! И не сетовала на то, что я перестала отпускать дочь одну, вот и поищи теперь гонцов…
– Ты устала, вижу, – сказала она и взяла ведро, которое стояло на краю колодца. – Умойся хоть, я тебе полью. Негоже в таком виде бродить, людей напугаешь!
– Да никого кругом, обойдусь.
– Будто ты не знаешь, до чего соседки глазастые! – вздохнула она.
Вода в ведре была чистой-чистой, прозрачной, так и тянуло приникнуть к ней и пить, пить, пока не заломит зубы от холода и хватит дыхания… Но нет, нельзя. И умываться не стоило – попадет капля на губы, вот, считай, и отведала питья в чертогах феи. Но как отказаться?
– Неужто я впрямь так угваздалась? – спросила я и наклонилась над ведром, чтобы взглянуть на свое отражение.
Да уж, и впрямь красавица, каких поискать, – все лицо в пыли, в грязных разводах, когда-то белая рубашка пошла пятнами, волосы растрепались и слиплись от пота, на спине – увесистая котомка, на плече – белоснежная ящерица.
Кстати, почему мама ее не заметила? Она до смерти боялась змей и ящериц и даже безобидных лягушек пугалась до обморока, если те выпрыгивали перед ней на тропинку. А уж сколько их было возле запруды… Знаю, мальчишки ловили их, жарили на костре, выпотрошив и насадив на прутик, ели и нахваливали, да и взрослые не брезговали, но только не моя матушка!
– А ты чего сидишь? – шепнула я ящерке. – Вот тебе вода – хоть залейся! Мало будет, я еще из колодца натаскаю.
Она скользнула по моему плечу, по руке – я взялась за дужку ведра, мне казалось, мама вот-вот выронит его, вот я и решила придержать, – сунулась мордочкой в воду…
Ничего не случилось. Раз за разом ящерка пыталась окунуться в полное до краев ведро, но не выходило, на ней не осталось ни единой капельки. Поняв, что старается тщетно, она снова взобралась на мое плечо и устроилась там, ухватившись на этот раз хвостом за мою косу. Спасибо, не за шею!
А мама… Она по-прежнему стояла и улыбалась, и не торопилась домой, где ждала непоеная скотина и нестираное белье, просто смотрела на меня, и от этого мне сделалось жутко.
– До дома и так дойду, небось, никто не испугается, – сказала я и подняла ведро. – Дай-ка, помогу… Как там младшенькие? Как Витти? Вроде бы кузнец говорил, что ему подмастерье нужен, так что насчет Витти, а? Возьмет? Обещал ведь подумать…
– Конечно, возьмет, – кивала мама, глядя перед собой. И не возражала, мол, Витти всего лишь три года, и это девочка, о чем ты, дочка, опомнись! – Вот подрастет – и пойдет в подмастерья. Непременно пойдет. Непременно…
Я же смотрела по сторонам. Да, это была знакомая деревня, но… Почему у тетушки Моны калитка нараспашку? Она всегда запирается, воров боится, хотя ее забор и уж тем более веревочка вместо щеколды разве что кур остановят!
Где собака старика Джава? Я с детства помню: он всегда держал на редкость брехливых дворняг, причем совершенно одинаковых с виду, не разберешь, прежняя это или уже ее отпрыск… Ух, как мы их боялись! Но они всегда только лаяли, никогда никого не укусили, а когда я подросла, стало ясно, что собаки у Джава трусливы донельзя, а брешут, наверно, от страха. Но когда мы прошли мимо его забора, лая я не услышала, хотя шавки всегда подрывались на любой шорох.
Что там, я даже коз вдовы Лейры не заметила, а те были вездесущи и норовили объесть любую травинку, и уж если бы заметили открытую калитку, тетушка Мона точно бы лишилась всего урожая тыкв и прочей растительности на огороде!
– Идем скорее, – говорила мама, – идем. Я приготовила… Ты ведь любишь… Рыбный пирог, ты любишь, Дан наловил вчера…
Я шла за ней, и мороз подирал меня по хребту.
Дан давно женился, занимался хозяйством и не ловил рыбу, этим уже его собственные дети баловались, но бабушке улов не носили, пекли в золе на берегу, а если всего съесть не могли, так у них свой дом имелся!
Я осознавала, что это не моя мать, что деревни вокруг нет, это все равно что холст и картон с нарисованными заморскими дворцами и далекими джунглями, перед которыми лицедеи разыгрывают представления (герцог был большим любителем подобных забав). Но как выбраться отсюда? Побегу… и что дальше? Вернусь к колодцу, и снова матушка будет ждать меня с полным ведром чистой воды, поведет домой, и так снова и снова, раз за разом? Да лучше уж в чистом поле бродить, чем видеть вместо родного человека безмозглую куклу!
А что видит сейчас Ири? Прибегает после очередного своего опасного приключения, а я говорю ей, мол, вымой руки, переоденься, причешись да берись за дело? Она ведь поймет, что это не я, не настоящая ее мать, верно?.. С ее-то чутьем!
Но каково ей в одиночку? А может, ей подсунули видение, в котором все хорошо и ладно и мы с Ирранкэ и с нею живем вместе где-нибудь далеко, в тех краях, о которых Ири всегда мечтала, – где-нибудь у моря, или у великой реки, или в лесных дебрях у большого озера? И если она поверит, что это правда, кто знает, что с ней случится?
Что-то шершавое коснулось моей щеки, и я очнулась. Это ящерка, вытянув длинную шею, слизывала мои слезы и щекотала мне щеку и подбородок шершавым язычком. Странно, я была уверена, что такие языки у кошек, а у ящериц они гладкие и скользкие…
«Я не хочу идти с ней, – думала я. – Я ее боюсь. Не знаю, что увижу дома. Не проговорюсь ли об Ири – кажется, матушка и не слышала о ней. Почему так? Откуда все это взялось?»
Это же память Ирранкэ, сообразила я вдруг. И даже не его собственная, а его слуги, того, которого он послал разузнать, что за женщина принесла в замок заветный ключ… Откуда же алию знать, как живут простые люди? Если он и увидел что-то, то лишь мельком, и уж точно не обратил внимания на калитку тетушки Моны и каких-то коз с собаками, а о моем брате мог что-то услышать, но и только. Верно, тогда Дан как раз полюбил рыбалку и все время удирал на речку, вот, наверно, матушка и пожаловалась соседке у колодца, что сын совсем от рук отбился! Рыба, конечно, подспорье недурное, но неплохо бы и по хозяйству помочь, отец вон с ног сбился…
И мне сделалось вдруг легко-легко… Фея не знает, что я не одна, что у меня есть Ири! Знала бы, так наградила бы кошмарами, в которых мне пришлось бы бежать к дочери, сбивая ноги в кровь, но нет, обошлось… Обошлось.
Теперь мне самой бы выбраться из этого морока и найти Ири, о большем я и не мечтаю… Вот только как отделаться от существа, принявшего вид моей матери? Я могу пойти за ней до самого дома, вон, уже виднеется наш забор, но что я стану делать, когда она усадит меня за стол? В чертогах фей нельзя есть и пить, только в родительском доме как откажешься от угощения?
– Ты хорошо служишь, старой герцогине нравишься, – негромко бубнила матушка себе под нос. – Может, кто из ее придворных взял бы Дину в услужение? Хорошенькая же и смышленая, почти как ты! А там, глядишь, и муженек бы ей нашелся, может, из конюших или сокольничих, чем плохо?
У Дины теперь подрастало трое ребятишек, а тогда… Верно, тогда она была еще на выданье, и матушка переживала: не засиделась бы в девках, как я! Нет, обошлось, и муж Дине достался хороший, пускай вдовец и не слишком молодой, но ласковый – он ее на руках носил. Первая жена у него родами умерла, потому как родня запретила звать лекаря, мол, само все образуется, как от века заповедано… Ну так на этот раз он их самих послал через плетень, а там потом дремучим лесом. Все сделал, лишь бы жена и ребенок живы остались, и за это я ему была благодарна – Дину я любила больше других сестер. Может быть, не только за добрый нрав, а еще и потому, что это именно она жила у меня, когда родилась Ири, и помогала ухаживать за ней. У других на руках Ири быть не любила, хотя и могла потерпеть, а Дине всегда улыбалась и тянулась к ней…
– Конечно, матушка, – сказала я. – Я спрошу. Да, непременно спрошу.
Куда же бежать? Или можно просто остановиться и ждать, пока у «матушки» закончится завод, как у механических игрушек? А если не закончится, что, так и топтаться на одном месте, слушая ее речи?
Внутри все снова будто завязалось тугим узлом от боли, от страха, от невозможности сделать хоть что-нибудь, вернуть дочь, хотя бы увидеть ее…
– Входи скорее, – говорила «матушка», открывая калитку, – входи… Мы все тебя ждем…
И, честное слово, я уже сделала шаг, будто завороженная, и даже дошла до крыльца, как вдруг ящерка скользнула вниз по моей руке и вцепилась острыми зубками в мякоть большого пальца, прокусив его до крови.
От неожиданности и резкой боли я вскрикнула и выронила ведро, успев еще мельком подумать, что сейчас вымочу штаны, да и в ботинки натечет, сушить придется! Но… ведро с грохотом упало на нижнюю ступеньку, и хоть свалилось оно на бок, из него не вытекло ни единой капли! Клянусь, вода осталась внутри, будто нарисованная, даже не колыхнулась… То-то и ящерка не смогла напиться!
И у матушки в ведре такая же неживая, ненастоящая вода, и глаза у нее будто бы стеклянные, она даже не щурится, хотя всю жизнь жаловалась, что на ярком свету плохо видит. Полноте, да мигнула ли она хоть раз за все это время? И дышит ли?
Я шагнула назад, едва не споткнувшись о ступеньку, и подхватила ведро – чем еще отбиваться, если вдруг нападут? А оно все ж таки увесистое…
В самом деле, увесистое, поняла я вдруг, а когда я несла его от колодца, то и не заметила особенной тяжести. Я все поняла, когда еще пара капель крови из укушенного пальца упала в ненастоящую воду, а та заволновалась в ведре, и, когда я наклонила его, пролилась наземь.
«Кровь Короля-чародея, – пришло мне в голову, – губителя фей… пускай ее во мне всего ничего, но неужто не хватит на то, чтобы прогнать морок?»
– Идем, – бормотала матушка, подходя все ближе и ближе, – что же ты стоишь? Все заждались…
– Да пропади ты! – крикнула я и выплеснула воду из ведра на существо, принявшее вид моей матери. – Сгинь, рассыпься!
Это было… жутко. Она не рассыпалась, она начала оплывать, как восковая фигурка подле пламени свечи, теряя форму и краски, и только голос еще слышался, глухой, мертвый:
– Мы ждем… ты спроси…
Я оглянулась – дома кругом тоже плавились, текли, и небо сворачивалось воронкой, как в том видении Ирранкэ, и…
И ящерка, успевшая вернуться на плечо, снова больно укусила меня.
– Да, я понимаю, надо бежать, – всхлипнула я, – но куда?
На этот раз она цапнула меня за левое ухо, и я посмотрела в ту сторону. Там покамест не творилось ничего особенного, и я со всех ног кинулась прочь от существа и дома, прикинувшихся родными.
