Глава седьмая
1
Вернулись в Киев несолоно хлебавши. Тихо, почти на цыпочках, будто ничего и не произошло. Денег в казне по-прежнему не было, а требовалось восстановить наголову разбитые дружины. И хлопот в собственной семье прибавилось — Рогнеда родила сына. Первенца назвали Изяславом, но денег это не принесло.
— А золота нет, — осторожно напомнил как-то Ладимир.
— Да?.. — растерянно переспросил Владимир.
И на следующий же день послал Добрыню вместе с Путятой в Господин Великий Новгород. С грамотой к посаднику и строгим наказом Добрыне без золота не возвращаться.
— Объясни, что верну. С большим походом верну, пусть не сомневается.
— А где возьмешь?
— То мое дело. В Новгород о двуконь! Скакать день и ночь, не спать, есть в седле. Ступайте.
Богатыри еще не успели выехать из Киева, как великий князь призвал к себе опытного боярина, отец и дед которого занимались делами европейскими. И приказал непременно добиться от повелителя австрийцев золота для уплаты новгородского долга. А за это золото Владимир дает клятвенное обещание разгромить поляков и обеспечить австрийцам свободный проход на притоки Днепра. То есть — на Великий торговый путь из варяг в греки.
Путь этот начал хиреть с той поры, как великий князь Святослав разгромил Хазарский каганат, который доселе надежно прикрывал от степных орд Дикое Поле. Печенеги первыми прорвались в причерноморские степи и вышли к устью Днепра. Именно здесь они перехватили остатки дружины Святослава и убили великого князя, а печенежский каган Куря сделал из его черепа чашу. Но Европа пока об этом и не подозревала, поскольку ни историей, ни географией Киевского государства никогда не интересовалась. Она всегда интересовалась только торговлей, почему о Великом днепровском торговом пути и все знали.
Владимир не плутовал. Он играл в шахматы и угрожал королю противника вечным шахом.
Пока он занимался высокой дипломатией, Добрыня и Путята добились золотого займа у новгородского посадника. Но об этом сговоре прознала шумная новгородская голытьба, поэтому драки в городе возникали на каждом рассвете и продолжались до глубокой ночи. Начинаясь на площадях, они прокатывались по всему Великому Новгороду.
Богатырям пришлось поработать кулаками. Однако весь бунтующий народ сбросить в Волхов было невозможно. Добрыня и Путята ходили в синяках и ссадинах, поскольку их били не только кулаками, но и дрекольем. Тем не менее княжеское повеление оставалось повелением, и богатыри терпели, копя в душе ненависть и обиду, которые и вырвались наружу, когда великий князь Владимир послал их крестить новгородцев в христианскую веру. Тогда они сожгли полгорода и порубили сотни людей.
Но до этого было еще далеко. А шахматная партия, начатая Владимиром, вскоре принесла ощутимые плоды. Австрийцы клюнули на наживку: боярский потомственный дипломат, исполняя повеление князя, переправил австрийское золото новгородцам.
Пока золото неторопливо везли в Новгород под добрым конвоем, Добрыня с Путятой сумели-таки вывезти новгородский заем из вольного города и доставить его в Киев. Можно было приступать к следующему ходу хорошо продуманной партии.
Вскорости — все было обдумано заранее, люди сговорены, оружие и доспехи частью нашлись, частью были в долг взяты у киевских оружейников — великий князь полностью восстановил первую княжескую и киевскую дружины.
Восстановил быстро, а потом вдруг перестал спешить. Привыкший все старательно взвешивать, он на мгновение представил себе, что австрийский родственник может и придержать свои силы: зачем ему губить своих воинов в сваре с Польшей за чужие земли? Возможно это? Вполне возможно. Жар сподручнее загребать чужими руками. И что же? Не выступать против Польши?.. Нет, Русь надо собирать в старых границах, а закарпатские земли когда-то принадлежали его великому отцу Святославу. Это потом, после его гибели, Польша заняла их. Все права — у Великого Киевского княжения. Но там горы, ущелья, теснины, в которых не привыкли сражаться его дружинники. И очень может случиться, что австрийцы либо вообще не помогут, либо промедлят. И тогда…
Тогда надо найти виноватого. Того, кто проиграл, — потому что поляки тоже в сапогах ходят, не лапотники. И придется на печальную роль виноватого определить ловкого воеводу по имени Волчий Хвост…
Владимир включил в состав войска киевскую дружину Волчьего Хвоста. До похода повелел ему явиться. Воевода, громивший доселе одних только славян, тотчас же явился пред очи великого князя:
— Хвала великому князю!
И склонился в низком поклоне. Что князю Владимиру, в общем-то, весьма понравилось, хотя к почитанию он вроде бы уже привык.
— В Карпатах случалось бывать?
— Нет. Дед был.
— Один, что ли?
— Нет. Вместе с великим князем Святославом. Когда возвращались в Болгарию через Дунай.
— Что рассказывал?
— Бабка рассказывала. Он оттуда бабку привез по дозволению великого князя Святослава. Привез, свадьбу сыграл честь честью, опять к твоему, великий князь, отцу вернулся и погиб вместе с ним.
— По-нашему говорят?
— Бабка говорила.
— А… — Владимир уже не мог припомнить, зачем он затеял эту пустопорожнюю беседу. — За моей дружиной будешь пока следовать.
— Я понял, великий князь.
Волчий Хвост поклонился и вышел. Владимиру показалось, что воевода понял больше, чем ему полагалось, и почему-то расстроился. Великий князь не любил обижать своих сподвижников, а тут получилось, что обидел. Но слово великого князя не воробей, вылетит — не поймаешь…
А вот стольный град без охраны никак не бросишь. И он оставил в Киеве Яромира.
Выслав вперед дозоры, великий князь неспешно следовал за ними. Дружинники были людьми равнинными, в горах быстро уставали, а уставший дружинник уже не годился для первого стремительного удара. И это тоже вызывало едкую глухую досаду.
Тропы становились все круче и круче, а дружинное вооружение в весе от этого не уменьшалось. Его воины теряли силы с каждым шагом, но повернуть назад было невозможно, поскольку в те глухие, средневековые, не особо еще кровопролитные годы уклонение от назначенного сражения автоматически приравнивалось к поражению…
Вернулись двое из дозора:
— Дошли до гребня, великий князь. Впереди в лощине выстраиваются для сражения войска.
— Значит, там мы им…
— Нам спускаться придется, — отчаянно перебил молодой дозорный. — Там кручи, великий князь. Там без проводников не спуститься нам.
— Значит, спустимся, — упрямо сказал Ладимир.
— А они стрелами половину выбьют…
— Ступай!..
Молодой дозорный Владимиру понравился: умел видеть и оценивать. Кроме того, князь чувствовал, что этот глазастый отрок болтать о своих предположениях не станет. Он сообразителен и все понимает. И успел спросить:
— Как кличут-то тебя?
— Туром.
— Запомнил. Ступай, Тур.
А на противника надо поглядеть самому. Ни дозорные, ни тем паче противник не знают, что за спиной выстроившейся польской армии стоят австрийцы, готовые ударить если не по сигналу, то по обстановке. И Владимиру надо появиться на гребне, чтобы союзники его увидели. Совсем не обязательно, конечно, показывать всю свою дружину, не так уж она велика. А вот показать самого себя просто необходимо.
Владимир вернул дозорных и повелел им проводить его на край гряды, чтобы он мог показаться союзникам.
— Опасно, великий князь, — предупредил Ладимир.
— Я сказал.
— А подумал?..
— Если великий князь решил погибнуть до начала сражения, ему перечить нельзя, — произнес вдруг знакомый голос.
Владимир с досадой оглянулся: за ним стоял воевода Волчий Хвост.
— Я, помнится, повелел тебе быть позади со своей дружиной, воевода.
— Я без дружины, великий князь. Я с теми, кто родился и вырос в этих местах. По их словам, то, что тебе представляется сплошным зеленым покровом, на самом деле изрезано скрытыми оврагами. Они берутся провести в них мою дружину.
— Спрятать, что ли?
— Спрятаться до начала сражения, а потом ударить с фланга, как только ты, великий князь, повелишь трубить дружине общее наступление.
— Затрубят австрийцы, — недовольно сказал Владимир. — Они обещали оказать мне помощь…
— А если не затрубят? — встрял в разговор кто-то еще.
— Что? — обернулся Владимир.
— Если австрийцы не затрубят, говорю!
Под скалой за спиною великого князя стоял его дядька Добрыня Никитич.
— Зачем лезешь в наш разговор… — начал было Владимир.
— А затем, что доверчив ты не по-княжески, племянник. Немцам доверять нельзя, они привыкли жар загребать чужими руками.
— Они — мои родственники!
— Родственников у тебя много, а друзей мало. У тебя и ромеи родственники, и Рогнеда тебе Изяслава родила, и кого еще твоя неуемная ненасыть в родственники произведет, неизвестно. Так что не рискуй попусту, а доброго воеводу послушай старательно. Он дело предлагает. Австрийцы то ли ударят, то ли погодят, кто кого; а он — ударит. А мы с тобой, великий князь, сверху посмотрим, затрубят австрийцы или не затрубят.
Великий князь открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но, подумав, махнул рукой:
— Ну, воюйте.
— Разверни свой стяг, великий князь, — твердо сказал Волчий Хвост. — Разверни стяг до того, как протрубишь наступление. И вели размахивать им.
— Ну, всё, всё!.. — с раздражением перебил его Владимир. — Разверну и протрублю…
— А вот трубить не надо.
— Но тогда…
— Ждите и не трубите, пока я вниз дружину свою не переведу.
2
Воевода ушел к дружине, а Владимир почему-то разозлился на него:
— Волчий Хвост только славян примучивать и горазд. А туда же!..
— Не умеет, — сказал Ладимир.
— Там видно будет, что он умеет, — ворча, Добрыня сунул в руку великого киевского князя княжеский стяг. — Держи крепко. И повели трубачам реветь во все трубы, когда я скажу.
Великий князь и его дядька-богатырь Добрыня Никитич затаив дыхание наблюдали, как умело, неторопливо и без единого звука переправляет свою дружину киевский воевода с гор в овраги. Против незащищенного и не готового к сражению левого крыла поляков. Подошел Путята:
— Чего это вы разглядываете?
— Тихо!.. — прикрикнул на него князь Владимир, будто голос Путяты мог с перевала донестись до польских ушей.
И сказано было так по-княжески, что балагур Путята сразу примолк.
— Последний… — облегченно выдохнул Ладимир, старательно считавший воинов.
— А эти польские дурни на нас до сей поры во все глаза пялятся, — усмехнулся Добрыня.
— Трубы! — взревел великий князь. Да так взревел, что после этого крика две недели говорил сиплым шепотом. — Вперед!.. Вперед!.. Вперед!..
Дальше произошло нечто невероятное. Великий киевский князь еще во все горло орал, потрясая стягом, Добрыня что-то ему пытался сказать, а…
А дело уже было сделано.
Дело было начато и завершено одним внезапным ударом киевской дружины Волчьего Хвоста по левому крылу изготовленной для боя польской рати. Киевский князь потрясал знаменем на вершине обрыва, а тут вдруг неизвестно откуда взявшиеся киевские дружинники. Да по левому крылу. А позади — австрийцы. То ли есть они, то ли нет их там, позади, но неизвестность куда хуже даже суровой реальности. Она порождает панику. Заразную, как чума.
И польское войско рассыпалось, как орехи из гнилой торбы, даже, как говорится, не обнажив мечей.
Австрийский тесть великого киевского князя, войск которого, кстати сказать, и не было в Карпатском сражении, пораженный полным разгромом поляков, оплатил Владимиру все расходы. Напуганные поляки тоже не поскупились, прикрывшись золотом от его возможного вторжения в свои земли.
Владимир Красное Солнышко торжественно, под рёв труб, вел свои войска в стольный город Киев. Вел под золотым княжеским стягом, с правой стороны которого ехал киевский воевода Волчий Хвост. И поставил его сюда не князь Владимир, а его дядька Добрыня, сказав:
— Вот твое законное место, воевода!
Князь Владимир дорогой основательно ломал голову, какой праздник следует сотворить для киевского народа. Киевляне однажды порядком насторожили его бессмысленной жестокостью, учинив в городе погром христиан. Тогда, впрочем, торжества языческой веры не состоялось, и Владимир понял, что язычество куда больше разъединяет людей, чем сплачивает их. Его мудрая бабка, великая княгиня Ольга, с детства толковала ему о единой вере, которая одна только и может послужить основой единения разноплеменного населения Киевской Руси. Но тут надо было еще подумать. Хорошо подумать, какова она должна быть, эта общая вера в единого бога; второй раз ошибиться нельзя, надо тщательно взвесить все. В том числе и роль соседствующих с Киевским княжением стран как на Западе, так и на Востоке.
Торжества же по случаю разгрома поляков необходимо устроить со всей пышностью. Может быть, воеводе пожаловать гривну на шею? Возгордится поди от такой великокняжеской щедрости. Но ведь он, сам того не ведая, спас все Великое Киевское княжение, вернув золото в казну. И пусть не ведает, не его то заботы. Это — продумать. Хорошо продумать. И решать не в первый день киевских торжеств…
А почему, собственно, не в первый? Может, как раз с этого и начать торжества? Командир киевской дружины одним ударом решил исход битвы. Тем более что и дядька Добрыня явно ему покровительствует.
— Как твое имя, воевода? — вдруг спросил князь. — Неужто и впрямь Волчий Хвост?
— Нет, великий князь, это рекло. А зовут меня Александром, поскольку крещен я при рождении в христианскую веру.
Великий князь опять вспомнил киевский бунт, направленный против христиан, который ни к чему доброму не привел. Значит…
Значит, об этом надо основательно и неторопливо подумать. Подумать!
А пока — великие торжества. Народ любит праздновать победы, никогда при этом не задумываясь, какой ценой они достались. Да и не надо им ни о чем задумываться, не надо. Даже думать не надо, а то надумают…
Веселие Руси исстари сосредоточено вокруг бочки с хмельным. Значит, выкатим бочки на площадь. Нет такого обычая? Так отныне будет, введем. Добрые обычаи укрепляют державную власть.
И всегда радуют ее подданных, которым бы пить, плясать да горло песнями рвать.
Решено.
Не въезжая в стольный град Киев, великий князь выслал вперед троих наиболее расторопных гридней с трубачами и с глашатаем, чтобы объявить о победе всему городу. И главное — о том, что в торжествах по случаю великой победы будут принимать участие все киевляне, кроме детей и женщин с младенцами. Все решительно — и язычники, и христиане, и мусульмане, и иудеи, и бедные, и богатые. На Дворцовой площади следует развести костры, на которых зажарить четырех быков и два десятка овец. И кур, и гусей, тут скупиться не надо…
Это был первый народный пир в истории России. Великий киевский князь Владимир восседал на Дворцовом крыльце, ликом к площади, в парадном княжеском наряде и в окружении своих богатырей, заметно потеснивших родовую знать. С этого крыльца он и оповестил весь киевский люд о награждении воеводы по прозвищу Волчий Хвост, а по имени Александр, Золотой нашейной гривной.
— Первый киевский воевода Александр, разгромивший польские рати без потерь, награждается высшей наградой Великого Киевского Княжества — Золотой гривной! Пропустить богатыря Александра Золотогривенного!..
Площадь загомонила, заорала: «Хвала и слава!..» Первая киевская дружина запела величальную и склонила свои стяги перед собственным командиром. А воеводу по пути к княжескому столу обнимали, целовали, что-то кричали и дружески хлопали по плечам. Он аж взмок и раскраснелся, пока прорвался к столу, за которым по оба плеча от великого князя сидели богатыри.
— Низко кланяюсь тебе, великий князь…
— Это мы тебе кланяемся, Золотогривенный! Дружина, встать и восчествовать главного воеводу Великого Киевского княжения!
И первым поклонился Золотогривенному.
Но главным все же было не это оповещение, а веселый пир на площади Киева, где любой горожанин или кто там еще мог выпить и от души закусить.
Первый народный пир в Киеве был правильно оценен великим князем Владимиром, который сделал такие пиры регулярными — после воинских побед, строительства каменных храмов на Дворцовой площади или важных государственных решений, когда требовалась народная поддержка. Поэтому народ и нарек великого князя Владимира языческим прозвищем Красное Солнышко.
А на том, первом пиру славно погуляли. Богатыри громко распевали дружинные песни, Поток плясал так, что вся площадь взрывалась криками хвалы и славы, Путята лихо обыгрывал в кости желающих, а Илья демонстрировал силу, поднимая целые гроздья отроков и парнишек. И никто и знать не знал, и ведать не ведал, что в Киев, не щадя ни себя, ни коней, мчится особый посланник австрийского владыки.
3
Прибыл этот специальный гонец на второй день развеселого пира. На загнанном коне, который тут же пал. У гонца, взмокшего и шатающегося от усталости, даже не хватило сил доложить великому киевскому князю, как полагалось. Он протянул ему грамоту и тут же упал.
— В мои покои! — повелел Владимир, нетерпеливо вскрывая грамоту.
Гонца унесли.
Князь и виду не подал, прочитав грамоту. Сунул за рукав княжеского кафтана, поднял кубок с пенистым медом:
— За стольный град Киев!
И только вечером, когда угомонились киевские жители и устали даже былинные богатыри, показал грамоту:
— Австрийский тесть сообщает, что ятвяги бунтуют. Большая часть требует присоединения к Польше.
— Не добили мы поляков, — вздохнул Добрыня. — Значит, надо добить этих самых ятвягов, князь. Повели моей дружине…
Его жестко перебил новый великий воевода Александр Золотогривенный:
— Великий князь, ты пожаловал меня великой наградой за разгром поляков, так дозволь доказать, что награду я получил не зря. Я с Первой киевской дружиной и конной дружиной торков усмирю ятвягов, а зачинщиков приведу в цепях в стольный град Киев.
— Помолчал бы, Золотогривенный, — сказал Добрыня. — Мой отец, сын великого Свенельда, ходил на них, да вернулся ни с чем. И мне сподручнее исполнить его дело.
— Ты, великий князь, щедро наградил меня, а всякая награда тем хороша, что напоминает о долге, — вежливо выслушав Добрыню, продолжал Александр Золотогривенный. — Не гневайся, но я настойчиво прошу…
— Да ты хоть представляешь, какие они, эти ятвяги? — спросил его Добрыня.
— А ты расскажешь мне, если что знаешь.
Кто-то из богатырей расхохотался:
— Ловок наш Александр!..
— Так какие же они, эти ятвяги? — продолжал допытываться новый великий воевода.
— Ну… — богатырь помолчал. — Ну, смуглые, ну, платье черное. В битве неистовы, смерти не боятся, потому что верят в переселение душ. Женщины бьются особенно отчаянно и никогда не просят пощады. Ну, отец дал им добрый бой и ушел, чтоб зазря дружину не губить.
— Но они люди, эти самые ятвяги? Или дьяволы из преисподней?
— Люди, конечно, — сказал Добрыня. — Голова, две руки, две ноги.
— Железо в их земле есть?
— Может, болотное. Они в болотах живут.
— Из болотного железа, Добрыня Никитич, только ножи можно отковать.
— А им больше и не надо. Они ножи мечут без промаха и из лука бьют тоже без промаха. Стрелы с ядом, в их болотах гадюк хватает.
Добрыня говорил неторопливо, но весьма убедительно. Ему нравился новый воевода с Золотой гривной на шее, и он не хотел, чтобы Золотогривенный вернулся, не исполнив повеления великого князя Владимира. Но Александру необходимо было узнать о противнике все, что только возможно.
— Торгуют? — продолжал он расспрашивать богатыря.
— Торгуют, — подтвердил Добрыня. — Ножами, ядом, еще чем-то. И всё — на хлеб.
— А это невыгодно, — вставил Ладимир.
— Погоди. С кем торгуют?
— С кривичами. Закатные земли кривичей граничат с землями ятвягов. А хлеба у них нет. Только козы.
— Прими мою благодарность, Добрыня Никитич. Очень ты мне помог своим рассказом. Очень.
— Чем же помог?
— О торговле сказал. А торгующие люди всегда склонны торговаться.
— Ну и что с того?
— Значит, есть слабина.
4
Через неделю после этого вечернего разговора с богатырями великий киевский воевода Александр Золотогривенный выступил против смутьянов ятвягов с Первой киевской дружиной и конными торками.
Он взял торков только потому, что были те смуглы и тоже носили черные одежды. Как воины они уступали берендеям, но у берендеев были приняты яркие степные накидки.
Золотогривенный немного говорил на языке торков, дружил с их племенными вождями, кое-что знал о них — и почему-то был убежден, что они должны знать язык ятвягов. Однако, как выяснилось, языка ятвягов никто из них не знал.
Но это Александра не очень смутило — в запасе имелся еще один выход: найти кривича, который понимал бы их язык.
Заручившись у великого князя Владимира, который особо уважительно относился к кривичам, письмом к смоленскому князю Преславу, Александр первым делом повидался с ним.
Князь Преслав был очень рад гостям из Киева. Тут же распорядился о пире в их честь, и Александр ничего не мог с этим поделать. Князь считал своим долгом широко угостить киевских гостей; пригласил он на пир и вождя торков. На таком торжестве не полагалось говорить о делах, и поговорить удалось, только когда пир закончился. Да и то по настойчивой просьбе киевского воеводы.
— Как торгуют? Доподлинно мне неизвестно, но рассказывают, что ятвяги выносят кривичам ножи, луки со стрелами, может, и яд, не знаю, — ответил князь Преслав на вопрос воеводы.
— На что меняют?
— Хлеб, соль. Выходят на рубеж по пятницам. Кладут свои товары, мои кривичи забирают их, кладут хлеб да соль. А ятвяги ждут в кустах. Если обмен моих не устраивает, ятвяги, не трогая ничего, добавляют козий сыр.
— И всё молча?
— Прямой обмен, зачем слова?
— Да, слова не нужны. — Александр задумался. Потом спросил: — Кто из кривичей руководит этим прямым обменом, князь Преслав?
— Есть старшой в соседнем селище. Кузовком зовут. Могу сюда позвать, поговоришь с ним.
— Если дозволишь, князь Преслав, я сам к нему подъеду. Мне на границу с ятвягами поглядеть надо.
— Завтра с зарею толкового гридня дам, он сам из того селища родом.
— Прими мою благодарность, князь Преслав.
Гридень и впрямь оказался толковым. Всю дорогу до селища без устали рассказывал киевскому воеводе все, что знал о ятвягах. Рассказывал с жаром, искренне желая помочь грозному киевлянину с Золотой гривной на шее. Но пересказывал он скорее слухи, потому что самих ятвягов, по его собственному признанию, видел всего один раз, да и то издалека.
— А чего же ближе не подошел? — насмешливо спросил Золотогривенный.
— Так ведь спугнуть боялся. Ятвяги не любят, когда кто-то разглядывает их без дела.
— С кем же тогда обмен идет?
— У старшого Кузовка есть человек. Он исстари этим обменом занимается.
Так с разговорами и дошли до селища в пять изб с хозяйскими пристройками. Бедные были селища. Беднее, чем в земле Киевской и на ее окраинах.
Кузовок оказался куда более осведомленным человеком. В основном подтвердив рассказ молодого гридня, подробно объяснил, как проходит торговля по пятницам, добавив при этом, что ятвяги вообще не знают никакого языка, кроме собственного.
— На какой знакомый язык похож?
— Может, чуточку на литовский. Отдельные слова кое-как понимаю.
— Знаешь литовский?
— Живут в земле Новгородской несколько семей. А с Господином Великим Новгородом мы торгуем. Литовский кое-как знаю.
— Кто у этих ятвягов самый главный? Ну, вождь, князь, начальник?
— Жрец, — не задумываясь, ответил Кузовок. — Он же ведун, колдун, травами и заговорами лечит. И втолковывает им, что судьба каждого, мол, заранее предрешена, но самые смелые переселяются в иных людей.
— Каких иных?
— Не знаю. Может, в детей. Знаю, что смерти они не боятся.
— Мечом хорошо владеют?
— Ну, это как сказать. Мечи они у новгородцев покупают, сами не куют. Стрелы — главное их оружие. Отравленные стрелы, великий воевода.
— Про стрелы наслышан… В каких богов веруют?
— Ну, доподлинно мне неведомо.
— А если богами своими торжественно поклянутся, слово держат?
— Это как жрец ихний укажет.
— Неужто настолько жрец этот души их захватил… — вздохнул Золотогривенный.
— Выходит, так.
Помолчали.
— Я тебе договорника пришлю, — сказал Кузовок. — Он порой на торговле с ятвягами появляется.
— Знает их язык? — оживился Александр.
— Мне неведомо. Ятвяги только его одного допускают, если требуется что-то иное.
— Давай этого договорника.
— Я мигом.
Договорником оказался косматый немолодой мужик. Молча поклонился воеводе, молча ждал вопросов.
— Как с ятвягами разговариваешь?
— Ихний понимаю.
— Что любят более всего?
— Детей.
— А чего опасаются?
— Кустов. Всегда обходят и детей в них никогда не пускают. Люди они болотные, а в болотах кустов нет.
— В болотах кустов нет… — задумчиво повторил воевода и вдруг оживился. — Встречу с жрецом мне завтра устроишь. Скажи, что приду один. На поляну. Ровно в полдень.
— Ну… Зачем, спросит.
— Скажешь, что не с мечом я, а… с белой кувшинкой. Она у меня в руках будет при встрече.
— Ну… Попробую.
На том и расстались. До завтрашнего полудня. Александр Золотогривенный выигрывал чуть меньше суток. Зачем, он и сам толком не знал…
Нет, знал. Он не хотел никакого кровопролития. Свиста отравленных стрел, женщин с мечами… Счастье от смерти в бою. Верят в переселение душ…
Он вернулся в дружину, велел в свой шатер пригласить подвоевод и вождя торков. Вместе перекусили, а потом Александр рассказал все о ятвягах, что смог узнать.
— Что посоветуете, друзья мои боевые?
— Да что там советовать! — выкрикнул молодой подвоевода. — Да изрубим в капусту!..
— Женщин? — спросил великий воевода.
— А коли с мечом да против меня — так уж какая она женщина!..
— Не о том совет, молодой петушок, — негромко пояснил вождь торков. — Воевода Золотогривенный хочет решить все миром. И я хочу — миром.
— Но ты, великий воевода Золотогривенный, перед походом сам сказал, что обещал великому князю Владимиру привести самых буйных ятвягов в цепях, — напомнил подвоевода, который намеревался изрубить врагов в капусту.
— Если я добьюсь от верховного жреца обещания, что ятвяги не станут помогать полякам, то принесу им вместо цепей мир, — сказал Александр. — И не прольется кровь женщин, которая никогда не украшала и не может украсить мечи воинов. Верю, что великий князь Владимир поймет и простит меня. Всё. Завтра на рассвете я выеду с торками ради разговора с верховным жрецом ятвягов.
И встал, показывая этим, что совет окончен.
