Глава восьмая
1
А в это время в стольном городе Киеве случилось нечто очень личное, семейное, что, однако, повлекло за собою внезапные последствия, отразившиеся на последующей судьбе Великого Киевского княжения.
Как-то, проснувшись с зарею, Владимир решил навестить Рогнеду и сына своего Изяслава. Желание возникло неожиданно, еще в полусне, а потому он, веривший в предзнаменования, тотчас же и собрался, оповестив лишь недавно приближенного им Тура. И они вдвоем выехали в пожалованную Рогнеде усадьбу на южной окраине Киева.
Владимир давно не навещал свою первую любовь. И дела мешали, и эта австрийская свадьба, и свойственная ему неукротимая плотская ярость. О ней осторожно судачили в Киеве, не решаясь, впрочем, обсуждать какие бы то ни было подробности, поскольку все хорошо знали, сколь быстр на расправу великий князь.
Рогнеда, изнасилованная Владимиром на глазах у родителей, прозванная киевлянами Гореславой и под этим прозвищем попавшая в летопись, потерявшая всех родных, кроме неизвестно куда увезенного Добрыней Рогдая, — Рогнеда-Гореслава отлично знала о любовных похождениях своего обидчика. Она люто ненавидела великого князя за причиненное зло, но при этом бешено ревновала его даже к слухам, которые до нее доносились. Ненавидела — и любила, и эта странная смесь любви и ненависти была ей особенно мучительна. Она всегда жаждала своего единственного мужчину, но в этот день ее жаждущая тоска стала невыносимой, и Рогнеда поняла, что ее возлюбленный мучитель приедет к ней сегодня.
— Значит, судьба…
Рогнеда произнесла эти два слова вслух, потому что твердо решила убить великого киевского князя. Такое упрощенное, варяжское решение мучительной проблемы было результатом внушенных ей с детства понятий варяжской чести и женского достоинства. Убить на глазах сына Изяслава, которого она и спрятала в дальних покоях, сказав:
— Выйдешь только тогда, когда я крикну: «Умри!» Ты все понял, сын мой?
— Все, матушка. Когда ты крикнешь «Умри», я должен выйти к тебе.
— Возьмешь в оружейной учебный меч.
— Да, матушка.
— Учебный, запомнил?
— Запомнил, матушка.
Вошла сенная девушка. Доложила, склонившись в низком поклоне:
— Великий князь пожаловал к нам, госпожа.
— Ступай и помни, — сказала Рогнеда сыну.
Сын молча вышел.
Девушка ожидала повелений.
— Проси пожаловать.
Девушка низко поклонилась, пошла к двери.
— Подай мне сначала кубок фряжского вина, а потом… Потом ступай.
Служанка принесла кубок.
— Проси пожаловать наших дорогих гостей. С низким поклоном великому князю.
Девушка вышла, а Рогнеда вдруг поняла, что чуточку засуетилась. И причиной тому было… Она даже в мыслях своих не допускала, что согласится признать ЭТО причиной собственной суетливости.
Вошли великий князь и его новый приближенный, имени которого она не знала. Рогнеда присела в низком поклоне.
— Я соскучился по тебе, Рогнеда, — сказал Владимир. — Как наш Изяслав?
— Здоров и бодр, — ответила она и протянула кубок великому князю. — Мы приветствуем тебя, великий князь. — Сердце вдруг громко застучало. И Рогнеда, боясь, что Владимир услышит этот ее сердечный грохот, поспешно добавила: — Мы рады, что ты посетил нас.
— Здравия тебе и благополучия дому сему, — сказал Владимир.
Выпил кубок до дна, вернул его Рогнеде и сказал приближенному младшему дружиннику:
— Останешься здесь, Тур. Я — в опочивальне госпожи. Никому не беспокоить.
Тур резко, как это было принято у дружинников, кивнул головой.
— За мной, Рогнеда, — сказал Владимир и первым широко зашагал вперед.
Она догнала его уже за занавесью опочивальни. Владимир начал было расстегивать многочисленные ремни, но Рогнеда мягко отвела его руки и усадила в кресло. Став перед великим князем на колени, она неторопливо сняла с него сапоги, неторопливо омыла ему ноги припасенной водой, старательно вытерла их и поцеловала.
«Не стану разувать сына рабыни…»
Он вдруг вспомнил ответ Рогнеды на предложение стать его женой. Вспомнил штурм города, как Рогнеда бросилась с мечом ему навстречу, свое насилие над нею на глазах связанных родителей, убийство ее родных, Рогдая, которого подхватил Добрыня и унес. Великий князь вдруг вспомнил все.
«И она ничего не забыла… И напомнила, что ничего не забыла. Какая женщина!.. Надо быть настороже…»
Неожиданно князь вскочил, схватил ее в объятья, повалил на ложе, рванул платье…
— Умри!..
Рогнеда выхватила из-под подушки нож — но Владимир был настороже и уже ожидал чего-то подобного. Перехватив ее руку, он вырвал нож, отбросил его в сторону, сдавив Рогнеде правой рукой горло…
— Оставь мою матушку! — внезапно прозвучал звонкий, дрожащий от волнения мальчишеский голос. — Иначе тебе придется убить и меня, отец!..
Владимир вскочил с ложа. У занавеса стоял его сын с учебным мечом в руке.
— Тур! — крикнул Владимир.
Вошел его новый телохранитель.
— По твоему повелению… — начал он и замолчал, увидев Рогнеду на ложе и мальчика с учебным мечом в руке.
— Смотри, какой у меня сын!.. Мой Изяслав защищает свою матушку. Он готов умереть за нее! Какого сына родила мне моя Рогнеда!..
Великий князь подошел к сыну, высоко поднял его и крепко прижал к груди.
— Повелишь Боярской думе изыскать городок неподалеку от Киева и назвать этот городок Изяславлем. Дать надежную охрану, поселить в нем Рогнеду с Изяславом и теми сынами, которых она мне еще нарожает!..
2
Александр Золотогривенный на заре выехал к ятвягам с небольшой конной охраной торков, скорее почетной, чем боевой.
Он ехал молча, тщательно обдумывая все, что узнал о ятвягах.
«Козы и сыр, даже хлеба либо нет, либо не вволю. Болота и вечная сырость. И — голод. Или постоянное недоедание. Больные дети? Возможно. Боятся кустов. Почему? Потому что не растут на болотах?.. Вряд ли эта причина. Ни с кем не встречаются. Верят в переселение душ, а потому смерти не боятся. Может, даже ищут ее. Особенно женщины. Наверно, одинокие, мужей на всех не хватает, жизнь теряет смысл. Женщины живут только ради семьи, и, если ее не случилось, лучше переселиться. Может, там повезет. И — верховный жрец, властитель подавленных женских и смущенных мужских душ… А почему вдруг — смущенных мужских?.. Просто так слово в голову не залетает. С языка — да, слетает, такое часто случается…»
Ровно в полдень великий киевский воевода вместе с толмачом вышел на поляну с белой кувшинкой в руках. Именно в руках — он почему-то держал ее двумя руками. Может, потому, что у нее сразу же поникла головка?..
И тут же появился жрец. Откуда он появился на поляне, Александр не заметил. Просто жрец вдруг оказался перед ним. Еще до приветственного поклона Золотогривенный успел оценить его рост, развернутые плечи воина, острый взгляд сквозь сплошь заросшее волосами лицо. И почтительно поклонился:
— Великий киевский князь Владимир и я, его воевода, приветствуем тебя, достопочтенный вождь ятвягов.
Жрец вежливо склонил голову.
— Ты будешь переводить слово в слово… — начал говорить Александр, но жрец перебил его:
— Нам не нужен толмач, великий воин.
— Ступай, — приказал воевода, и толмач ушел.
Некоторое время киевлянин и ятвяг молчали. Наконец Золотогривенный сказал:
— Великий князь Владимир повелел мне сурово наказать тебя и твой народ за сговор с поляками.
— Судя по Золотой гривне, ты доблестно исполняешь приказы своего повелителя.
— Я стараюсь. Но я не привык воевать с женщинами. Меч, обагренный кровью женщины, тяготит воина всю жизнь. Почему ты заставляешь воевать женщин?
Жрец пожал плечами:
— Потому что у меня нет мужчин.
— Совсем?..
— Остались только на развод, если нашему народу суждено когда-нибудь возродиться.
— А куда же мужчины подевались? — растерянно спросил Александр.
Вождь ятвягов тяжело вздохнул:
— Для того чтобы это хоть как-то объяснить моему маленькому народу, мне пришлось сочинить утешительную легенду о переселении душ.
— Но это сказка! А в чем же истина?
— Истина?.. Если у тебя есть время слушать мой невеселый рассказ…
— Поведай его.
Ятвяг помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли колеблясь, стоит ли их высказывать.
— У нас жреческое правление и наследственные жрецы. Наследует старший сын, а я родился вторым. Моего брата готовили к власти и отправлению жреческой службы, а я должен был возглавить дружину, когда подрасту. Этому надобно хорошо обучиться, и я ушел к варягам. Поначалу прислуживал, мыл котлы, терпел насмешки и побои. Потом определили оруженосцем, я очень старался, выслужил в конце концов меч и стал младшим воином. Я не щадил себя в боях и стычках, был отмечен и допущен к личной клятве конунгу. Я дал клятву, что никогда мой меч не пронзит его спину, и он обучил меня всем приемам, как вести бой и как вести сражения. И как воина, и как начальника над воинами. Получив то, за чем я и покинул отчий кров, я с согласия конунга вернулся к нашему народу. И меня встретили в черных одеждах, которые мы не снимаем с той поры.
Он вновь тяжело вздохнул и замолчал.
— Что случилось?
— Моровая болезнь. Она поразила почти всех, в том числе моего отца и брата, но многие женщины все же выжили. И мне пришлось создавать дружину из женщин, потому что я стал во главе нашего почти вымершего народа. Мужчины очень недовольны, что я запретил им участвовать в сражениях, но иначе мы погибнем в этих болотах. Я ответил тебе, витязь?
— Да, достопочтенный вождь.
Жрец вдруг невесело усмехнулся:
— Твоя белая кувшинка уронила голову. Так умирают в бою женщины — роняя голову на грудь.
— Живите с миром.
Александр Золотогривенный низко поклонился суровому вождю ятвягов и, не оглядываясь, ушел с поляны, бережно неся в руках увядшую кувшинку.
3
И сразу же, еще на земле ятвягов, Александр послал гонца к смоленскому князю Преславу, повелев передать, что он ждет смоленского князя на границе с владениями ятвягов.
Князь прибыл без промедления. С небольшой личной охраной под княжеским стягом. После традиционных в те времена личных приветствий, спросил с удивлением:
— Почему ты встречаешь меня, Золотогривенный, с увядшим цветком в руках?
— Это не простой цветок, князь Преслав. Это знак беды, в которую попали твои соседи ятвяги.
— Мои соседи ятвяги переметнулись к Польше, — возразил смоленский князь. — Великий киевский князь Владимир повелел сурово наказать их, а зачинщиков отправить в Киев в цепях. Мы с тобой, Золотогривенный, говорили об этом на пиру по случаю твоего приезда.
— И на том же пиру я и вождь торков говорили тебе о своем желании окончить дело миром.
— Повеление великого князя не исполнить нельзя! — жестко сказал Преслав.
— Кроме одного случая, князь Преслав.
— Какого случая?
— Когда приходится воевать с женщинами. И для достижения победы убивать этих женщин.
— Это потерявшие разум… — князь повысил голос, но Александр спокойно перебил его:
— Они берегут оставшихся в живых мужчин. Берегут для тех счастливых женщин, которых ждет материнство.
Услышав это, смоленский князь нахмурился и, подумав, сказал:
— После пира. Всё — после пира. Прошу пожаловать всех вас. Добро попируем, добро и побеседуем. Прошу, — он поклонился, как того требовал обычай. — Дружины — во дворе, их воеводы и начальники — в моих покоях.
— Значит, после пира, князь Преслав.
И был пир. Широкий и звонкий, как протекавший под окнами княжеского дворца Днепр. И всем было легко и просто у гостеприимного князя.
А на самом пике этого шумного пира князь отдал повеление гридню, и в пиршественную залу неторопливо вошла девочка с серебряным подносом в руках. На подносе стояла полная до краев золотая чаша.
И все смолкли. Красивая стройная девочка с золотыми кудрями до плеч плавно и неспешно прошла мимо столов, за которыми сидели воеводы и подвоеводы, и низко склонилась перед Александром:
— Хвала тебе, великий киевский воевода Александр Золотогривенный!
Все встали, подняв кубки:
— Хвала и слава Александру Золотогривенному! Слава! Слава! Слава!
Александр подошел к девочке, взял с подноса чашу, неторопливо выпил ее до дна и перевернул опустевший кубок, как того требовал обычай.
И снова все провозгласили ему хвалу и славу.
Александр поставил чашу на стол, двумя руками откинул с лица девочки легкое покрывало и… замер. Никогда в жизни он еще не видел такого прекрасного, такого чистого и наивного девичьего лица.
— Как зовут тебя, красавица?
— Светла.
— Будь счастлива, Светла!
И, придержав легкое покрывало, осторожно поцеловал девочку в губы.
Светла ушла, а стол опять загомонил, засмеялся. Стали петь песни, и первой песней была хвалебная — в честь внучки князя кривичей Преслава. Потом были песни в честь великого киевского князя Владимира, во славу города Смоленска, во хвалу Александру Золотогривенному.
А Золотогривенный молчал. Поднимал поднесенную девочкой чашу, улыбался друзьям и князю — и молчал.
Заговорил он только тогда, когда гостеприимный хозяин предложил всем отдохнуть после пира, а деловые разговоры перенести на утро. На свежую голову.
— Не гневайся, князь Преслав, но беседу мы проведем сегодня. Завтра с зарею нам надо выехать в Киев.
— Ну, как угодно гостям. — Князь был недоволен таким решением и неудовольствия своего не скрывал.
— Прошу для беседы остаться воевод и подвоевод, — распорядился Александр.
Дружинники и гридни вышли.
— Именем великого киевского князя Владимира я повелеваю тебе, князь Преслав, завтра же отогнать ятвягам десяток молочных коров, стадо овец и отправить обоз с хлебом.
— Я — потомственный владыка кривичей, — гордо вскинул голову Преслав. — Твой ум, Золотогривенный, отравлен измышлениями хитрого жреца ятвягов.
— Повторяю тебе, потомственный владыка кривичей, что у ятвягов случилась моровая болезнь, во время которой вымерли все мужчины!
— И ты поверил этим сказкам?
— Почему же тогда за них умирают женщины, а не мужчины? Мы, воины великого киевского князя Владимира, не можем позорить свои мечи убийством женщин.
— Торки никогда не обнажат свои сабли против женщин, князь Преслав, — сказал вождь торков. — Нас засмеют в наших становищах.
— У тебя свои законы, вождь степняков, а у меня, вождя кривичей, свои.
— Да, князь Преслав, у кривичей свои законы, — сказал Александр. — Но есть законы убийства — и есть долг спасения. Тот, Божий долг спасения детей и женщин.
— Странно слышать от витязя, пожалованного Золотой гривной, жалкий лепет христиан. Я и мои кривичи верим в бога воинов и дружин Перуна.
— Бог един, князь. И заблуждения в вере не причина для убийства исчезающего народа.
— Есть и другая причина, золотогривенный христианин. В битве с ятвягами погиб мой единственный сын. От него осталась внучка, подносившая тебе хвалебный кубок.
— Значит, ты, потомственный смоленский князь, действуешь по законам кровной мести?
Князь Преслав долго молчал, опустив голову. Потом сказал, подавив вздох:
— Мы толчем воду в ступе, и я устал ее толочь. Перенесем на утро этот бессмысленный разговор.
И, поклонившись, вышел из палаты.
На следующий день в указанное князем время все собрались в думной палате княжеского дворца. Вошел князь Преслав. Все встали, хором прокричав ему хвалу.
— Прошу всех, кроме воеводы Александра Золотогривенного, выйти.
— Что за тайна такая? — недоуменно пожал плечами, выходя из думной палаты, вождь торков.
А в палате князь Преслав, помолчав, сказал:
— Мои люди погнали ятвягам молочных коров. Следом сегодня же погонят стадо овец, а потом, когда соберут, и обозы с хлебом.
— Прими мою благодарность, достойный князь Преслав, — Александр поклонился. — Ты правильно решил: кровная месть — вчерашний день.
— Решил не я. Решила дочь моего сына, убитого ятвягами. Она слышала вчерашний разговор.
— Попроси свою внучку Светлу принять мою глубокую благодарность, князь.
— Войди, Светла.
Вошла девочка с золотыми кудрями до плеч, низко поклонилась гостю:
— Позволь пожелать тебе доброго здравия, великий золотогривенный витязь.
— Позволь поцеловать тебя, светлая Светла моя.
Светла подставила щеку. Александр поцеловал ее — и неожиданно взял за руку:
— У тебя погиб сын, князь Преслав. Я буду вместо него. И Светла родит тебе правнуков!..
4
Великий киевский князь Владимир за государственными и семейными хлопотами к тому времени напрочь забыл о ятвягах и собственном повелении привести к нему в цепях вожаков и сторонников союза с поляками. Он обрел отважного сына, готового ценой собственной жизни защищать свою матушку, и это открытие стало для великого князя больше, чем просто открытие. Это стало озарением в его беспорядочной, а потому пустой и суетной семейной жизни.
С отроческого возраста основными врагами Владимира были его братья по отцу. По отцу, а не по матери, и это отравило для него всю жизнь. По складу характера он больше тяготел к спокойной семейной жизни и, осев в Господине Великом Новгороде, совсем не собирался драться с братьями за великокняжеский престол. И если бы братья обещали ему мир и Новгород в кормление, он никогда бы и не подумал о братоубийственной войне. Если бы…
Нет, перед самим собою нужно быть откровенным. Он отчетливо помнил сверкающие во тьме пещеры глаза старца-предсказателя. Эти глаза освещали ему извилистый путь в пещере под обрывом Днепра, пронзали, жгли его спину. Тогда он и понял, что обречен на войну с братьями. И в конце концов убил их обоих. И Ярополка, пронзенного мечами в его шатре, и Олега, потому что Олег погиб под Овручем тоже по его вине. Кровью собственных братьев Владимир оплатил свое Великое Киевское княжение. И эти убийства тяжким грузом лежали на его сердце.
Как проклятье.
Кто? Кто может снять с его души этот вечно тлеющий уголек проклятья?.. Боги?.. Владимир попытался: в Киев его верные богатыри привезли всех языческих богов славян, а киевляне почтили этих богов приношением в жертву христиан. Помогло?.. Жестокость не может помочь.
Помогло другое. Помог его сын Изяслав, готовый пожертвовать собою за жизнь матери. А где его матушка? Он спрятал ее от ножей убийц, но где? Где он спрятал ее? Кого-то послал, кому-то доверил — и забыл.
Забыл!..
— А она пропала…
Неожиданно для себя он произнес это вслух.
И тут же вошел Тур. По-дружинному склонил голову и молчал, ожидая вопроса великого князя.
— Что там?
— Боярин Добрыня Никитич просит допустить его, великий князь.
Странно. Он только подумал о матушке, как немедля объявился ее брат.
— Проси пожаловать!..
Великий князь крикнул так громко, что Тур изумленно вскинул брови и вышел.
Вот, вот кто притушит этот уголек проклятья! Его воспитатель и защитник, друг и наставник, родной брат его матушки…
Вошел Добрыня, ставший еще шире в плечах и еще круче в их развороте. И с ним — отрок. Красивый отрок, рослый, крепкой кости. Будет, на чем мышцам крепиться…
— Аве, Цезарь, — сказал Добрыня, отбив поклон. — Как живется в киевском безделье?
— Какое безделье, — вздохнул Владимир, обняв верного друга. — Думы заели, дядька. Думы несладкие.
— Не кручинься, все перемелет русская душа, если в сердце думы не зажмешь.
— Да уж и в сердце они не вмещаются. Куда идешь, по каким делам жену оставил?
— Идем на богатырскую заставу, которую ты повелел Муромцу в степи основать.
— Отрока прижил или подобрал где?
— Подобрал, — сказал Добрыня. — С пола, пока ты семью Рогволода резал. Твой, кстати, родственник.
— Это ж с какой стороны? — опешил великий князь.
— Брат Рогнеды. Рогдаем его зовут.
— Рогнеды?.. Стало быть, дядей приходится Изяславу моему?
— Выходит так, князь.
— Я Изяславу город пожаловал за то, что он отважно защитил свою матушку, — сообщил великий князь. — Там они теперь и живут.
— Значит, туда с Рогдаем и пойдем. Надо ему с сестрой и с племянником повидаться.
— Ты вроде грамоте его учил, когда мы навещали тебя?
— И выучил. И по-латыни, и по-гречески, и по-нашему, и по-варяжски. Четыре языка знает.
— Зачем же такого грамотея в Дикую степь отправлять? — усмехнулся великий князь.
— Такое время, князь, что Руси больше богатыри нужны, чем грамотеи, — солидно разъяснил Добрыня. — Грамота, конечно, очень даже нам необходима, но ты, великий князь, лучше тех грамоте обучи, которых мечу не обучишь. Слабосильных да разумненьких.
— Верно говоришь, дядька, верно. Я, пожалуй, с вами поеду.
— Куда? — нахмурился Добрыня. — Неужто к Муромцу, на заставу богатырскую?
— Тошно мне что-то в Киеве. Столько кровищи за него пролили, а…
И замолчал.
— Что — «а»? — спросил Добрыня, обождав некоторое время: может, великий князь скажет чего.
— С вами поеду, — решительно заявил Владимир. — Эй, Тур! Готовь стражу к походу. С зарею выезжаем. — И добавил, помолчав: — Смута во мне от той кровищи. Смута и тоска. И пиры не помогают, измаялся я.
— Уверуй.
— Пробовал. И ты, и другие богатыри присылали мне славянских идолов, Перуна, Сварога, Даждьбога, Стрибога, даже Мокошь и Ладу. Ставил я их на Дворцовой площади, только молиться им никто в Киеве не хотел. Может, состарились славянские боги, дядька?
— Прогнили, — Добрыня вздохнул. — Руси, племянничек, не древние, прогнившие истуканы нужны, а вера в единого Бога Иисуса Христа. На этой вере и сам утешишься, и славян объединишь.
— Здесь долго думать придется, дядька, — Владимир тоже тяжело вздохнул, но тут же вдруг оживился: — Вот что, с вами я поеду! На Изяслава поглядеть хочется. Эй, Тур! Сейчас в Изяславль поедем. Там с Рогнедой попируем, переночуем — и вместе с Добрыней на богатырскую заставу, к Муромцу. К Рогнеде, в город Изяславль! Немедля, Тур, немедля!..
Тур молча вышел, и почти сразу в дверях появился удивленный Ладимир.
— Куда собрался, великий князь?
— С нами поедешь.
Поехали в жалованный сыну город Изяславль. Попировали, попели песни, заночевали. От этой ночи Рогнеда понесла, родив Владимиру сына — Ярослава, развязавшего позднее гражданскую войну…
На заре великий киевский князь Владимир выехал с Добрыней, Рогдаем и Ладимиром на богатырскую заставу.
