Ночью, как вы сами понимаете, поспать мне не удалось. Но едва начало светать, я собрал командный состав на совещание.

— Итак, господа. Хочу вас поздравить...

Не выспавшиеся небритые морды дружно уставились на меня с легким недоумением.

— С проваленной операцией... — закончил я фразу, отхлебнул глоточек крепчайшего кофе, которым гнал прочь дремоту, и продолжил: — Да-да, не спорю, мы в чем-то герои, молодцы, но основную свою задачу все-таки прогадили. Что теперь? Можно, конечно, доблестно свалить, но, тогда... сами понимаете, что тогда случится. А можно постараться исправить нашу ошибку. Это будет нелегко, но все-таки возможно.

И замолчал, давая высказаться товарищам.

— Команданте, — первым не выдержал Родригес, — не тяните осла за уши. Если вы предлагаете остаться и держать англов сколько получится, то я с вами.

— Я не для того приехал сюда, чтобы сбежать при первой опасности... — угрюмо заявил Гойко Христич. — Если надо — будем исправлять ошибку.

— Не обижай меня, командир... — недобро оскалился О'Рейли. — Я с тобой.

— И я, — флегматично кивнул головой Паша Оладьев. — Бог не выдаст, свинья не съест. И вообще...

— Я за...

— Я тоже...

— Я и мои люди с вами, капитан...

— Ей-ей... — осуждающе покрутил бородищей главканонир Борисов. — Любите вы навести тень на плетень, господин капитан. Сразу бы и сказали, мол, так и так, диспозиция требует принять бой, а вы...

— Э-эх, Ляксандрыч... — недовольно буркнул Степан, высказавшись последним. — Помирать, канешно, не хочется, но нешто мы без понимания? Обижаешь...

Я опять отпил из чашки, стараясь скрыть довольное выражение на своей морде. Нет, ничуточки в своих архаровцах не сомневался, но сами понимаете — дело такое... Командовал бы я кадровым армейским подразделением, тогда никаких политесов не было бы. Присягу принимали? Значит, вперед, умирать за Родину! Ну... может не так категорично, но где-то около того. А у меня в подчинении команда добровольцев, приехавших за тридевять земель, защищать чужую страну. Ключевое слово «чужая». И мотивации у них разные, далеко не всегда благородные. Так что могли и послать.

— Рад, что воюю плечо о плечо с вами, — я отставил кружку в сторону. — Будите и стройте личный состав.

Когда рота построилась, я вкратце обрисовал бойцам нашу задачу, правда, не акцентируя внимание на тяжести положения. Потом предложил всем желающим покинуть позиции и отправиться назад, пообещав, что никого и никогда не упрекну за такой поступок.

Не знаю, возможно, парни просто не хотели показывать слабость друг перед другом, а может, действительно прониклись пониманием задачи, но желающих покинуть позиции не оказалось. К счастью, не оказалось. Вот и ладненько, значит, повоюем.

— Нашли человека, способного управлять этой лоханкой?.. — По роковой случайности, прежнего, британского машиниста, вместе с его помощниками, пришибло ружейными минами в числе первых. — Есть такой? Отлично. Пусть подбирает себе команду и осваивает технику. Дальше, железнодорожное полотно от головы и хвоста бронепоезда надо будет разобрать, оставив составу где-то с полмили для маневра. Бритты вполне могут пустить брандеры, чего нам нахрен не надо. Пути не курочить, рельсы аккуратно снять и перетащить сюда. Могут пригодиться. Гойко, эта задача на тебе. Местность вокруг аккуратно заминировать. Этим займешься ты, Павел Евграфович. И да, пока не забыл, заставьте пленных копать себе щели. Поубивает же болезных. И еще, лошадок наших с минимальным сопровождением эвакуируйте подальше и спрячьте. Идем дальше. Арсений Павлович, вы будете руководить артиллерией. Предлагаю...

Все наши действия были обдуманы еще ночью, так что инструктаж много времени не занял. Правда, пришлось внести в первоначальный план несколько поправок, сделанных по дельным советам соратников. Но, как говорил Змей Горыныч, одна голова хорошо, а несколько — еще лучше.

Если вкратце, диспозиция такова. Мы занимаем оборону на очень удачном участке местности. Он находится на возвышенности, откуда великолепно просматривается все на несколько миль вокруг. Личный состав зароется в землю на холмах по обе стороны дороги. Там же будет расположено все наличное тяжелое вооружение, то бишь четыре наших пулемета, два снятых с бронепоезда, ракетный и минометный дивизионы, а также двухорудийная батарея семидесятипятимиллиметровок Максима-Норденфельда.

Сам бронепоезд станет подвижной огневой точкой. Его трехдюймовые орудия — морского образца, то есть с длинными стволами — способны закидывать двенадцатифунтовые снаряды на добрых девять тысяч ярдов, то есть примерно на четыре мили, так что при должной корректировке огня бриттам не поздоровится.

Не думаю, что они смогут с нами что-то быстро сделать, разве что только измором. Но на это потребуется время. И не маленькое. Вроде как. Интересно, а на сколько нас хватит?

— Палыч, —окликнул я Борисова, матюгами погонявшего расчет, втаскивающий орудие на холм. — Ты глянул, что там со снарядами на бронепоезде?

— А как жа... — Старик недовольно зыркнул на меня, мол, чего отвлекаешь, сверился с потрепанной записной книжкой и отрапортовал: — По полусотне картечи, столько же шрапнели и по сотне гранат на ствол. А точнее, по девяносто три штуки.

— Хорошо. Как справишься, подойди, будем выбирать ориентиры.

— Угу... — Борисов кивнул и умчался, истошно вопя на своих помощников: — Да что ж вы творите, ироды, тудытьваснаперекосяк!..

Итак, с этим ясно, а что у нас с остальными боеприпасами?

У бойцов носимый запас в полторы сотни патронов на ствол, и еще по триста на каждый лежат в обозе. Мало, черт побери, но придется выкручиваться. Если что, перейдут на вражеские «Ли-Энфилды», коих мы натрофеили почти полторы сотни штук, с большим количеством припаса к ним.

Теперь пулеметы. На каждый пулемет бралось в рейд под две с половиной тысячи патронов. Еще восемь тысяч мы взяли с двумя трофейными «Виккерсами». Теми же «Максимами», под тот же ублюдочный патрон калибра .303, только уже британского производства. В общем, с этим терпимо.

Но вот на орудия у нас есть всего по шестьдесят гранат. Шрапнели и картечи нет совсем. С минометами и ракетными установками дело обстоит еще хуже. Всего лишь по тридцать мин на ствол и шестьдесят ракет в общей сложности. М-да... явно не клондайк боеприпасов. Скудно, очень скудно...

— Твою же кобылу в дышло! —с досадой выругался я. — Зараза, огневого припаса — всего на световой день хорошего боя. Кто же предполагал, что так получится. Да и хрен с ним, больше все равно нет. И негде взять. Стоп!.. Надо будет приказать набрать воды во все подходящие емкости...

— Господин... как вас там! — позади послышался звенящий от возмущения голос. — Что вы себе позволяете?!

— Коммандант Игл. — Я сделал поворот кругом и увидел перед собой автора, подарившего миру Маугли, Балу, Багиру и прочих бандерлогов.

Писатель имел вид донельзя воинственный и просто кипел от гнева. Хваленой британской невозмутимостью даже и не пахло.

— В чем дело, господин Киплинг?

— Да как вы смеете заставлять пленных работать... — с жаром начал он, но не договорил, потому что сзади подошел один из моих пруссаков, схватил его за воротник и без лишних слов потащил к остальным пленным, от которых британец в порыве возмущения отбился.

Киплинг попытался вырваться, но в связи с явным несоответствием весовых категорий, успеха не добился. Так и тащился, взрывая каблуками ботинок каменистую рыжую землю.

М-да...

— О-отставить!.. — пришлось прикрикнуть, вызволяя писателя из рук детины. — Что вас возмущает, господин Киплинг?

— Вы заставляете пленных рыть окопы! — писатель ткнул рукой в сторону своих собратьев по плену, уже вовсю работающих лопатами и кирками. — Это возмутительно!

— Для начала... — я аккуратно стряхнул с его френча пыль, — вы копаете могилы... простите, оговорился, окопы для самих себя.

— Как? Зачем? — на лице Редьярда Киплинга выразилось явное недоумение.

— Затем. Подозреваю, что уже сегодня к вечеру ваши соотечественники начнут лупить по нам из всего что только под рукой найдется. Как вы думаете, остановит их наличие в лагере пленных? Правильно, не остановит, ибо дорога, которую мы будем удерживать, сейчас имеет гораздо большее значение, чем какая-то горстка солдатиков. Так вот, вместо того, чтобы заставить пленных строить укрепления для нас, что более насущно, я озаботился вашей безопасностью. А мог бы выставить на бруствер распятыми на крестах, как поступил со мной в Кимберли командир британского гарнизона, майор Кекевич.

— Не сомневаюсь — если бы этот случай был предан огласке, — энтузиазм писателя заметно погас, — Кекевич был бы строго наказан командованием.

— Мне от этого стало бы легче? — задал я вопрос и отвлекся, завидев слоняющегося без дела нашего батальонного фельдшера Якова Бергера, недоучившегося студента Гамбургского медицинского университета. — Ко мне, солдат! Дела себе не можешь найти? Вперед, оборудовать полевой лазарет в одном из броневагонов. Живо!

— Есть, господин коммандант! — Яков, спотыкаясь, ринулся к бронепоезду.

— Бегом, лепила хренов... — рыкнул я ему вслед и обернулся к писателю: — Так о чем мы говорили?..

— Зачем вы на этой войне? — вдруг поинтересовался англичанин — Вы же не бур. Какие-то счеты с Британией?

— Господин Киплинг, вы здесь находитесь в роли журналиста? — Мне в голову вдруг пришла одна интересная идея.

— Да, — кивнул он, — корреспондент армейской газеты «Друг».

— Отлично. Не хотите, пользуясь случаем, взять у меня интервью? Озаглавив его, скажем... «Один день вместе с коммандантом Майклом Иглом». Или как-нибудь еще, это совершенно неважно. Думаю, тысячи ваших коллег по всему миру передрались бы за такую возможность прославиться. В свою очередь, обещаю, что отвечу предельно честно на любые ваши вопросы.

— Вы серьезно?.. — заметно растерялся писатель.

— Серьезней не бывает. Конечно, сомневаюсь, что интервью выйдет в своем истинном виде, но готов рискнуть.

— Британия — свободная страна! — вспылил Киплинг. — Если я соберусь что-либо сказать, мне не смогут закрыть рот. А если попробуют, я обращусь в иностранные газеты.

— Не горячитесь. Значит, решено. Пока присоединитесь к своим товарищам, а когда я освобожусь, вызову вас. Кстати, вы уже закончили роман о Большой игре? Если не ошибаюсь, главного героя зовут Ким О’Хара?

— Но... — англичанин вытаращил на меня глаза, — откуда вы...

А я мысленно обматерил себя последними словами. Проговорился, идиот! Действительно, откуда какой-то там Майкл Игл может знать, что Киплинг пишет роман «Ким». В каком году он хоть издан был? Черт... теперь выкручивайся, дурень. Хоть бери и стреляй будущего лауреата Нобелевской премии.

— Ну-у... Я уже точно не помню, но, кажется, я беседовал с одним из пленных офицеров...

— Это, наверное, Ричард Бартон? Я с ним консультировался по некоторым вопросам для книги, — Киплинг сам подсказал мне выход. — Он как раз около пары месяцев назад попал в плен. Нет, роман не закончил. И теперь даже не знаю, когда возьмусь за него.

— Да-да, с ним, — я поспешно согласился. — Ничего, закончите со временем. Но мне уже пора...

Избавившись от писателя, я перевел дух и стал рисовать схему обороны, а потом отправился нарезать пулеметчикам сектора обстрела. Когда справился, принялся вместе Борисовым и Штайнмайером работать над пристрелкой орудий.

Пока пристрелялись по ориентирам, я почти оглох, зато теперь вполне качественно смогу корректировать огонь со своего НП, которым я определил вершину самого высокого холма.

К часу дня притащили обед, состоящий из куска ржаного черствого хлеба и миски наваристого горохового супца с копченым мясом, обильно сдобренного смальцем и жгучим красным перцем. Конечно, не рябчики под бешамелью, но тоже вполне ничего. Особенно на голодный желудок.

Спрятавшись от солнца под брезентовым навесом, я поглазел по сторонам, поискал к чему придраться, не нашел, и решил наконец перекусить. А заодно пообщаться с Киплингом.

— Присаживайтесь... — когда его привели, радушно показал я на складной стул. — Берите миску в руки и будем разговаривать. Так сказать, совместим приятное с полезным. И не надо смотреть на товарищей. Их будут кормить точно таким же супом. Разве что коньяком угощать не станут. Так и мои люди тоже им баловаться не будут. Так что почти все честно.

— Не ожидал от вас такого гуманного отношения... — Писатель осторожно попробовал варево, а потом, не особо стесняясь, отправил в рот полную ложку.

— Странно, — я подвинул ему серебряную походную стопку с коньяком, — вы, образованнейший человек, писатель, а тоже пали жертвой дешевой пропаганды.

— Увы, никто в мире не совершенен, — улыбнулся англичанин и повертел в руках стопку. — Изысканная работа. Спорю, коньяк тоже не из рядовых.

— «Круазе», с выдержкой десять лет. Одна из моих любимых марок. Признаюсь, я в некоторой степени гедонист и эпикуреец. Люблю изысканность и красоту во всем.

— В войне мало изысканности и красоты, — заметил Киплинг, смакуя коньяк. — В смерти — тоже.

— Красота есть во всем. Но спорить не буду. Ее среди этой грязи действительно трудно отыскать. Курите? Горацио... — я подозвал нашего повара, — пожалуйста, сделай кофе на двоих. Так, как ты умеешь.

— Благодарю... — Писатель взял сигару и растерянно сунул ее в карман. — Ну что, приступим к интервью? Можете рассказать о себе? Я понимаю деликатность вашего положения, но хотя бы в общих словах.

— Почему бы и нет... — Этого вопроса я уже не опасался, так как успел за время своей попаданческой эпопеи придумать себе легенду, кстати, весьма похожую на мою реальную жизнь, только в другом антураже. — В свое время, я предпочел науку жизни в достатке и сибаритствованию. Потом наука уступила военной карьере. Как ни странно, родственники, на попечении которых я находился после смерти родителей, этому не воспротивились...

Киплинг внимательно слушал и как пулемет строчил карандашом в большом блокноте. Я из любопытства краем глаза пытался в него заглянуть, но ничего так и не разобрал в жутких каракулях.

Дальше последовало много вопросов. Киплинг задавал их напористо, словно вступая в словесную драку. Не знаю, как на самом деле, но мне показалось, что он пытается выведать у меня нечто, совпадающее со своим личным мнением о Майкле Игле.

— Так зачем вы здесь? Какие-то счеты с Британией?

— Счетов никаких нет. И не было. Хотя признаюсь, порой политика вашей страны меня просто бесит. Но личные причины ненавидеть Британию у меня отсутствуют. Даже совсем наоборот. Зачем я здесь? Скажем так, просто не cмог остаться в стороне, когда ваша громадная империя стала душить этот свободолюбивый народ. Представите себе, что вы видите на улице мальчишку, которого избивают несколько дюжих хулиганов. Мальчик гораздо младше, у него разбито в кровь лицо, содраны колени, но он не бежит, а храбро защищается изо всех сил, хотя прекрасно понимает, кто в итоге победит. На чьей вы будете стороне? В моем отряде представители семи национальностей. Не буду отрицать, что часть из них люто ненавидит Британию, но большинство здесь по той же причине, что и я.

— Позволю себе напомнить вам, — сухо заметил Киплинг, оторвавшись от блокнота, — что первыми начали боевые действия буры.

— Редьярд, мы с вами взрослые люди и прекрасно понимаем, что здесь к чему. Формально — да, буры первые начали атаковать, а в реальности Британия начала войну против них уже давно. Задолго до того, как прозвучали первые выстрелы. И озвученные ею причины этой войны просто смешны. Вам на самом деле нет никакого дела до туземцев и их прав, а вот золото и алмазы придутся в пору, потому что империи нужны ресурсы, ибо без них она начнет пожирать сама себя. Самое любопытное — не знаю, понимаете ли вы, но эту войну начали даже не буры и не Британия, а банки, которым плевать на национальную принадлежность прибыли. Но не буду углубляться в эту тему. Попробуйте кофе. Это настоящий ямайский «Блю Маунтин». Мой повар готовит его просто восхитительно. Так какой следующий вопрос?..

— Что вы чувствуете, когда убиваете своих врагов? — слегка растерянно выдал писатель.

— Это сложное многогранное чувство, — я невольно задумался, — и разное по временным рамкам. Сначала удовлетворение от хорошо сделанной работы, радость от того, что умерли они, а не я, потом приходят сомнения и сожаление. И даже страх. Сейчас — не для записи... Знаете, Редьярд, я даже специально оформил гражданство Республик, чтобы хоть как-то оправдаться перед собой. Когда защищаешь свою Родину от врагов, убивать легче. И убиваю я не по своему желанию, а по необходимости. Мечтаю о том времени, когда больше никогда не возьму в руки оружие, чтобы забирать жизни людей. Потому что этот груз на сердце меня когда-нибудь доконает. Вы можете не верить, но, увы, это так.

Не знаю, насколько искренне все это прозвучало в моем исполнении, но выражение лица у Киплинга стало примерно такое же, как у ребенка, прямо сейчас узнавшего, что Деда Мороза на самом деле нет.

Что, разочаровал тебя отъявленный мерзавец и душегуб Майкл Игл? Разочаровал, сам вижу. Не такой уж душегуб и не совсем мерзавец оказался на поверку. Да? Ничего, то ли еще будет. Я из тебя воспитаю еще одного образцового агента влияния, дай только время.

М-да... давно подозревал, что во мне умер великий актер. А может, еще и не умер. Впрочем, справедливости ради скажу, что за некоторым исключением, я сказал ему чистую правду. Эти тысячи трупов в моем исполнении... Словом, беспокоят они меня.

— Вы боитесь умереть? — неожиданно поинтересовался писатель, смотря на стервятников, красиво парящих в пышущем жаром ультрамариновом небе.

— Конечно, — улыбнулся я, — очень боюсь.

— Насколько я знаю, — писатель недоверчиво покачал головой, — за вами есть громкие дела, на которые трус просто не решился бы.

— Трусость и боязнь смерти — совершенно разные вещи, Редьярд. Всем живым существам свойственно бояться смерти. Это в них заложено природой... — Я не договорил, потому что в лагерь на полном скаку влетел Степан, круто осадил коня, спрыгнул с седла и, бросив поводья первому попавшему бойцу, подбежал ко мне:

— Едут, Ляксандрыч. Как её... ну... телега с трубой...

— Дрезина. Одна?

— Нет. Тащит за собой еще одно корыто. На нем пара десятков солдатиков с охвицером и трещотка. Обложились мешками с песком, только бошки и стволы торчат. Где-то в паре верст отсюда... — Казак не глядя показал рукой за спину.

— Тебя видели?

Степа только презрительно скривился, мол, куда им, этим недоношенным.

— Понятно. Рекогносцировку решили устроить. Редьярд, нам придется на время расстаться... — И распорядился своим: — Уведите его и загоните пленных в щели. Тех, кто высунется наружу, разрешаю пристрелить к чертовой матери.

И тут же заблажили часовые:

— Внимание, со стороны Ледисмита...

— Удаление полторы мили...

— Дрезина, с открытой платформой...

Я не спеша встал и лениво потянулся:

— Ну что же, едут так едут. Какого хрена на меня пялитесь, желудки? В ружье, мать вашу! Воевать будем.