ГЛАВА 23
Южная Африка. Наталь. Верховья реки Оранжевая
28 июня 1900 года. 18:00
— Итак, что мы имеем? — Я отложил бинокль и перевернулся на спину. — А имеем мы нелегальный золотой прииск, хозяева которого, вдобавок к этому, используют незаконный рабский труд, что, как бы странно это ни звучало, совершенно преступно в Оранжевой Республике. И я, как официальное лицо, в полном праве сие безобразие пресечь. И скоро пресеку. Еще немного понаблюдаю — и обязательно исполню свой гражданский и служебный долг.
Адольфо, как и обещал, привел меня самым кратким и удобным путем к логову бандитов. Сделав свое дело, он мирно пристроился возле большой акации, связанный по рукам и ногам. А я вот лежу на пригорке и уже как два часа наблюдаю за лагерем.
Лагерь как лагерь. Несколько хижин, сложенных из сланца, загоны с лошадками и быками, выгороды для содержания рабов, ну и сам прииск. Неглубокий котлован и мойка, куда отвели воду с реки. Все как везде. Видимо, Оранжевая здесь сменила русло, вот старое и разрабатывают.
Туземцы, около полусотни, уныло роются в земле, пара бандитов за ними присматривает. Третий разбойничек кашеварит возле кухни под навесом. Четвертый — мирно спит на топчане в тенечке. Падре Доминика не видно.
Непосвященному человеку может показаться странным, что несколько белых успешно тиранят стольких кафров. Но тут ничего удивительного нет. Туземцы принадлежат к койсанской народности: более чем мирные и наивные существа. В неволе быстро ломаются, да и методы, используемые рабовладельцами, отточены веками, кого хочешь вымуштруют.
Будь со мной Пенни, мы бы в два счета перестреляли субчиков с расстояния, но ее нет, а одному это сделать совершенно не реально. Поэтому придется переться в лагерь.
— Поехали... — Я отполз с холмика назад, встал и, особо не скрываясь, направился по неглубокому оврагу к лагерю.
Вышел к торцу крайней хижины, осторожно выглянул, тщательно прицелился и выстрелом в голову из нагана упокоил мирно дремавшего в тенечке толстяка. Совсем тихо не получилось, он вскрикнул перед смертью, но повар, ближе всех находившийся к этому месту, как раз яростно лупцевал дубиной какого-то кафра, и ничего не услышал. Я спокойно подобрался поближе, дождался, пока негр уползет в сторонку, поймал поварскую лысину на мушку и плавно нажал на спусковой крючок. Револьвер тихо кашлянул, кулинар едва слышно всхлипнул и осел прямо в костер.
— Минус два... — Я быстро выбил из барабана стреляные гильзы и вставил новые патроны. После чего спрятал револьвер в кобуру, удобно пристроил ствол маузера на поленницу дров и прицелился в охранников, стоящих ко мне спинами.
Резкий звук выстрела — и левого разбойника снесло в котлован к кафрам. Второй успел укрыться за штабелем бревен, пал на колено и, вскинув винтовку, стал водить стволом по сторонам, высматривая противника.
Ты смотри, резкий какой... Мне не было видно его голову с туловищем, зато отлично просматривалась опорная нога, куда и послал пулю. Бандит взвизгнул, пальнул в воздух, завалился на бок и тут же получив еще два свинцовых подарка, навсегда затих.
— Как бы все... — Чрезвычайно довольный собой, я встал и пошел к хижинам, искать второго иезуита. Кафры подождут. Но едва сделав пару шагов, полетел на землю от страшного удара по голове.
Не знаю, как я не потерял сознание. Вернее, я его все-таки потерял, но когда через мгновение пришел в себя, обнаружил, что сижу на земле и целюсь из пистолета в низенького кафра с дубиной в руках.
Страшно грязный, плюгавый и кривоногий, с разбитой мордой, он замахивался на меня здоровенным длинным поленом.
В глазах все плыло, но я успел заметить, что лицо туземца было искажено жуткой гримасой ненависти.
«Дурень ты, дурень... — мелькнула мысль. — Я же тебя освобождать пришел...».
И дважды нажал на спусковой крючок.
А потом, напрягая все усилия, чтобы не улететь в маячившую где-то рядом темноту, дополз до стены хижины и привалился к ней спиной.
Приступы отчаянной тошноты жестоко терзали желудок, сознание временами исчезало, сменяясь причудливыми видениями, потом опять появлялось вместе с жуткой головной болью. Не знаю, сколько я так просидел, но когда пришел в себя, уже наступали сумерки. Тошнота с туманом в глазах прошли, но во рту пересохло так, что язык царапал десны как наждачная бумага.
Первым делом вылил в себя половину фляги воды, а потом осторожно ощупал череп. С ужасом ожидая найти в нем дырку с кулак размером. Но не нашел, а обнаружил всего лишь легкую ссадину и здоровенную шишку чуть повыше уха
— Были бы мозги, было бы сотрясение... — нашел в себе силы пошутить, и попытался встать.
Не с первой попытки, но встал и огляделся. К дикому удивлению, в лагере ничего не изменилось. Вот обугленная тушка повара дотлевает в костре, чуть поодаль валяется трупик охранника, третий разбойничек так и лежит на топчане в луже засохшей крови. Дохлый кафр с дубиной тоже никуда не исчез.
— Не понял... А где рабы? Разбежались? — Я подобрал карабин повара и опираясь на него, как на палку, поковылял к котловану.
Добрел, заглянул вниз, обнаружил рабов смирно сидящими на корточках, хмыкнул и, достав сигнальный пистолет, выстрелил в начинающее темнеть небо красной ракетой.
— Идиоты долбаные... Пусть с вами ваш пастырь разбирается... — буркнул я, вылил себе на голову остатки воды из фляги, а потом, почувствовав себя лучше, побрел осматривать лагерь.
Второй иезуит нашелся в одной из хижин. Он лежал на куче тряпья без сознания, сотрясаясь в приступах жестокой лихорадки. Я ничем серьезным не мог помочь, поэтому только смочил священнику губы водой из плошки, стоявшей на полу, и направился в другую хижину, где, по рассказам Адольфо, располагалось обиталище главаря банды, и по совместительству хранилище общака.
Тяжеленный амбарный замок поддался только с третьего удара колуна. Я совсем обессилел, его круша, а когда наконец сломал, вспомнил, что забрал у мертвого Альфонсо связку ключей. Ну и ладно: мне, ушибленному в голову, простительно.
— Так, ну и что тут у нас? — Я шагнул через порог и, разглядев керосиновую лампу на стене, зажег ее.
Обстановка внутри оказалась вовсе уж немудрящей. Стол, сбитый из досок от ящиков, колченогий табурет, пара полок, здоровенный, окованный железными полосами сундук, да топчан, покрытый облезлыми козьими шкурами.
Но меня интересовал только сундук. Я достал из кармана ключи, подбросил их в руке и, решив передохнуть перед решающим обыском, присел на табурет. Голова уже не кружилась, но все еще зверски болела, да и ноги то и дело норовили подкоситься.
Посидев пару минут, обнаружил на столе маленькую табакерку. Открыл ее и довольно ухмыльнулся. Да-да, я все понимаю, это явное зло, но в моем случае — наименьшее зло. Сыпанул на палец белого порошка и употребил.
По голове будто опять поленом саданули, но в этот раз с совершенно другими постэффектами. Голова сразу прояснилась, вокруг стало как-то светлее, я четче стал различать звуки, а руки и ноги опять налились силой.
Прекрасно понимая, что это ненадолго, вскочил с табурета, упал на колени и стал быстро подбирать ключ. Открыть замок удалось только с третьей попытки. Отчаянно заскрипев, крышка открылась...
И тут же над головой что-то оглушительно грохнуло, а в противоположной стене образовалось отверстие размером с арбуз.
Боясь пошевелиться, я потряс головой, приходя в себя, дождался, пока пороховой дым рассеется, и только потом сообразил, что случилось. Клятый Альфонсо, видимо, не доверяя своим подельникам, устроил хитроумную ловушку. Предполагалось, что желающие поживиться золотишком откроют сундук, крышка потянет проволочку, а припрятанный на полке обрез чудовищного калибра снесет незваному гостю башку. Или что там под выстрел подвернется.
Спасло меня лишь то, что я стал на колени, да еще несколько сбоку, неосознанно уйдя с линии огня.
— А не слишком до хрена на сегодня приключений? — поинтересовался я у сундука. — Как по мне, хватит уже...
Ответа ожидаемо не получил, и принялся выбрасывать барахло на пол.
Чистое бельишко, куртка, новые сапоги, еще какая-то хрень... Стоп, а что это?
На свет появился небольшой сверток. При ближайшем рассмотрении находка оказалась небольшой шкатулкой, бережно завернутой в кусок одеяла.
Ключ к ней на связке не нашелся, пришлось ломать. Просунул в щель кинжал, с силой провернул... легкий треск, и крышка отлетела в сторону.
— Тебе бы домушником подрабатывать! — погордился собой и, разглядев содержимое, несколько озадачился. С каких это делов банальному разбойнику собирать такие изящные и редкие вещички?
Взвесил на руке складной нож, а если точнее, испанскую наваху. Щелкнула пружина — и из ручки, отделанной черненым серебром, выскочил хищный клинок матово-синеватой стали.
— Красавица... — я влюбился в нее с первого взгляда. Немалого размера, но великолепно сбалансированная, строгой красоты, и в руке лежит как влитая. — Однозначно забираю себе.
После того как находка опустилась в карман, достал небольшой револьвер скрытого ношения, весьма странной конструкции. Пять стволиков, собранных в один пакет, одновременно являются барабаном, калибр несерьезный, но под унитарный патрон кольцевого воспламенения, а сам револьверчик на диво ладный и компактный. И красивый: изящно отделан слоновой костью и золотом.
Покопавшись в памяти, я определил его как бундельревольвер, или по-иному — пеппербокс, и решил подарить Пенни. Еще та любительница стреляющих кунштюков, как раз в тему придется.
Так и разделил все содержимое шкатулки. Помимо навахи, мне еще достались жилетные платиновые часы почтенной швейцарской фирмы «Брегет». Помните, как у Пушкина? Вот-вот, это именно о них.
Все остальное отошло Пенелопе, а вот старинный, немного аляповатый женский золотой перстень с просто громадным красным камнем, я приберег для подарка ей на помолвку, коей у нас толком и не случилось.
Но это все мелочи; когда сундук опустел, я добрался до главного — потайной крышки, за которой должны были находиться мешки с золотом, общим числом пять, примерно по двадцать пять килограмм каждый. Так, по крайней мере, рассказывал Адольфо.
Крышка вышла из пазов и улетела, отброшенная в сторону. Я просунул руку внутрь и...
И лапнул только голый камень. Тайник оказался пустым.
Золото там когда-то, может быть, даже совсем недавно, наверняка лежало, я все-таки нащупал маленький самородок, очевидно выпавший из мешка, но сейчас его точно не было.
Пообещав себе утром медленно кастрировать Адольфо, я запер хижину изнутри и завалился на топчан. Дремать, ибо сил не осталось совсем...
Ночь пролетела как одна минута. Выспаться ожидаемо не получилось, подспудно глодала мысль, что клятые туземцы вот-вот придут в себя и спалят здесь все, вместе со своим спасителем.
Но не спалили. Выйдя из хижины, я обнаружил их потерянно слонявшимися по лагерю. Увидев меня, бывшие рабы дружно грохнулись на колени и, как я ни старался, поднять их не получилось.
Я плюнул, проанализировал свое самочувствие, решил, что все-таки смогу дойти к Адольфо, и выполню свое вчерашнее обещание — отхвачу к чертовой матери его бубенцы под корень. Нет, ты смотри, сука какая! Спрашивается, для чего я здесь такие муки принимал? Из-за малюсенького самородочка? А вот хрен!
Но тут появились Пенни с падре Жозефом. Пенелопа вооружилась до зубов и выглядела очень воинственно, а вот иезуит смотрелся каким-то сконфуженным. С чего бы это?
— Милый, что с тобой?! — ахнула Пенни и бросилась ко мне на шею.
— Ничего страшного... — Я осторожно освободился и глянул в бочку с водой. — М-да...
— Ничего страшного? — грозно завопила Пенелопа. — Ты говоришь, ничего страшного? Надеюсь, ты убил эту сволочь?
— Угу... — показал я на дохлого кафра, уже начинавшего пованивать. — Совсем сдурел клятый ниггер.
— Это Мбота, — скорбно пояснил падре Жозеф. — Страдания лишили его разума.
— А я лишу этих макак жизни! — Пенни вскинула винчестер.
Аборигены, как цыплятки к несушке, подбежали к священнику и скучковались за его спиной. А сам иезуит сделал шаг вперед, поднял руки и, трагически играя голосом, заявил:
— Нет, смилуйтесь! Они же как дети! Если вам нужна чья-то жизнь, забирайте мою!
Надо сказать, в это момент он был похож на какого-то библейского святого, идущего на костер за свои убеждения. А точнее, на голливудского актера вторых ролей, отвратительно играющего этого святого.
— Оставь... — я опустил ствол карабина Пенелопы, — хрен с ними. Тут такое дело. Я там привязал к дереву чертового Адольфо, так вот, он мне срочно нужен.
— Видели мы его, — хихикнула Пенни. — Сопляк получил по заслугам.
— Не понял.
— Парня сожрали звери, — пожала плечами она. — Одни кости да сапоги остались. А зачем он тебе?
— Тайник пуст, — я со злостью пнул пустую консервную банку, — понимаешь, он пуст! Вот зараза!
— Вы, наверное, о золоте? — встрял в разговор священник. — Так его позавчера увезли. К счастью, увезли. — И пафосно добавил: — Этот презренный металл приносит только страдания.
— Знаете что, падре... — я чуть не заехал ему по морде, но сдержался, — лучше займитесь выпасом своих овечек. И кстати, ваш собрат вон там. Вчера еще дышал. Как сегодня, увы, не знаю. А мы откланиваемся...
Но сразу откланяться не получилось — я сильно переоценил свои силы. Пришлось остаться и отлеживаться с компрессом на башке.
К счастью, второму священнику стало лучше, он даже поднялся, оказался сведущ в медицине и, осмотрев меня, назначил какие-то припарки из местных трав, сразу снявшие головную боль.
К утру следующего дня, я сравнительно ожил и, вопреки уговорам Пенелопы, собрался отчаливать.
Все трофейное оружие оставил аборигенам, пусть их: может, научатся давать отпор злодеям. С падре Жозефом обошелся сухо — ну его, хренова художника человеческих душ... Особых причин нет, но не нравится мне он. А вот с падре Домиником простился вполне сердечно. Приятным дядечкой оказался иезуит.
С шаром дело обстояло гораздо хуже, чем показалось на первый взгляд. Оснастку я поправил быстро, но вот сфера с водородом травила, причем в неизвестном месте. Внешнюю оболочку я заштопал, добавил газа, полностью исчерпав его запас, но подъемная сила все равно упала в несколько раз.
Пришлось избавляться от ненужного хлама. К величайшему раздражению Пенелопы.
— А может...
— Нет, милая, — я взвесил в руке сумку с посудой и аккуратно поставил ее на камень.
— Но...
— Никаких «но», — к посуде присоединилась раскладная мебель, походная тренога с котлом и сковородками, а также ночной горшок в кокетливый красный горошек.
— Ты изверг, — огорченно сообщила Пенни, заметила мой взгляд, метнулась к кофру со своей одеждой и истошно заверещала: — Нет, Михаэль! Только через мой труп!
— Тихо, тихо, я шучу...
В общем, могу сказать, что операция по очищению от хлама прошла сравнительно успешно. Хотя и с эксцессами, в виде легкого скандала, устроенного Пенелопой. Но это мелочи, главное — шар стал значительно легче, что делало наши призрачные шансы на благополучное завершение путешествия по воздуху уже более значительными.
Закончив работу, решил подбодрить приунывшую жену.
— Милая...
— И не надо подлизываться! — буркнула Пенни. — Кофейный сервиз я тебе ни за что не прощу.
— Я очень огорчен, что не подарил тебе на помолвку кольцо.
— И что? — слегка оживилась Пенелопа. — Зачем ты это сейчас говоришь? Что-то я здесь не наблюдаю ювелирных магазинов...
— У меня уже все есть, — я открыл ладонь и показал ей найденный перстень. — Это безделушка, но все-таки...
— Безделушка? — Пенни широко раскрытыми глазами смотрела на кольцо. — Ты говоришь, безделушка?
— Ну да. А что не так?
— Да это... это... — Она взяла в руки перстень, внимательно посмотрела на камень, а потом, поймав им лучик света, возбужденно завопила: — Да это же звездчатая рубиновая шпинель, по крайней мере в шестьдесят каратов!
— И что? — я понял только про караты. — Что с того?
— Да она стоит дороже... дороже... — Пенелопа запнулась. — По крайней мере, полсотни тысяч фунтов. Да бог с ними, с деньгами. Это очень редкая, можно даже сказать, статусная вещь. Да такие камни в королевских коронах блистают! Я его никогда не продам! Ми-и-илый!!! Ты у меня просто прелесть!..
В общем, вечер завершился на мажорной ноте. Между прочим, пеппербоксу она тоже радовалась. Но все же чуть меньше чем перстню.
Женщины, что с них возьмешь...
