XXI
– Наконец-то, – воскликнула она, бросаясь мне на шею, – ты пришел! Как ты бледен!
Тогда я ей рассказал о разговоре с отцом.
– Ах, боже, я так и думала, – сказала она. – Когда Жозеф появился с известием о приезде твоего отца, я задрожала, как будто узнала о каком-нибудь несчастье.
Бедный друг, это я причинила тебе такую неприятность. Может быть, для тебя будет лучше бросить меня и не порывать с отцом. Но ведь я ему ничего не сделала. Мы живем очень тихо, а будем жить еще тише. Он сам знает, что тебе нужна любовница, и он должен быть счастлив, что ты встретил меня, ведь я тебя люблю и не предъявляю к тебе чрезмерных требований. Ты ему открыл наши дальнейшие планы?
– Да, и это его больше всего сердит, потому что в нашем решении он видит доказательство нашей взаимной любви.
– Что же теперь делать?
– Оставаться вместе, дорогая моя, и дать пройти грозе.
– Пройдет ли она?
– Наверное.
– Но твой отец не остановится на этом!
– Что же он будет делать?
– Откуда мне знать? Все, что может сделать отец, чтобы заставить сына послушаться. Он тебе напомнит мое прошлое, и весьма возможно, что придумает какую-нибудь новую историю, чтобы ты меня бросил.
– Ты отлично знаешь, что я тебя люблю.
– Да, но я знаю также, что рано или поздно тебе придется послушаться отца и в конце концов он тебя сумеет убедить.
– Нет, Маргарита, я его сумею убедить. Вероятно, происки его друзей вызвали у него такой гнев; но он добр, справедлив; он откажется от своего первоначального мнения. К тому же что мне за дело до всего этого!
– Не говори этого, Арман; я не хочу тебя ссорить с семьей; возвращайся завтра в Париж. Твой отец обдумает положение вещей, ты со своей стороны тоже подумаешь, и, может быть, вы придете к какому-нибудь соглашению. Не спорь с ним, сделай вид, что согласен на некоторые уступки; не настаивай так на привязанности ко мне, и он оставит все по-старому. Не теряй надежды, мой друг, и в одном будь уверен: что бы там ни случилось, твоя Маргарита тебе не изменит.
– Ты клянешься мне в этом?
– Тебе нужна моя клятва?
Как приятно дать себя успокоить любимому человеку! Весь остальной день мы провели в разговорах о наших планах, как будто поняли необходимость поскорее их привести в исполнение. Каждое мгновение мы ждали нового происшествия, но, по счастью, день закончился благополучно.
На следующий день я уехал утром в десять часов, а около двенадцати был в гостинице.
Отца не было дома.
Я пошел на свою квартиру, надеясь там его застать. Но никто не приходил. Я пошел к нотариусу. Никого!
Я вернулся в гостиницу и ждал до шести часов. Господин Дюваль не возвращался.
Я отправился в Буживаль.
Маргариту я застал уже не у окна, как вчера, но перед камином.
Она так задумалась, что не заметила моего прихода. Когда я поцеловал ее в лоб, она вздрогнула, как будто этот поцелуй ошеломил ее.
– Ты испугал меня, – сказала она, – ну, что твой отец?
– Я его не видел. Я не знаю, что это значит. Я не застал его ни в гостинице, ни в других местах, где он мог быть.
– Ну, так завтра ты должен будешь снова его поискать.
– Мне хочется, чтобы он послал за мной. Мне кажется, я сделал все, что мог.
– Нет, мой друг, этого мало, завтра тебе нужно обязательно поехать к отцу.
– Почему завтра, а не в другой день?
– Потому что, – сказала Маргарита, как будто немного покраснев при этом вопросе, – потому что твоя настойчивость проявится сильнее, и от нее будет зависеть скорость нашего прощения.
Весь остальной день Маргарита была очень озабочена, рассеянна, печальна. Я должен был по два раза повторять ей вопрос, чтобы получить ответ. Она объясняла эту озабоченность опасениями за будущее, которые ей внушали последние события.
Всю ночь я старался ее успокоить; на следующее утро она так настойчиво заставляла меня уехать, что я никак не мог понять причины.
Как и накануне, отца не было дома; но, уходя, он оставил мне записку:
«Если вы приедете сегодня со мной повидаться, подождите меня до четырех часов; если я не вернусь к четырем часам, приходите завтра ко мне обедать: мне необходимо с вами поговорить».
Я подождал до назначенного часа. Отца не было. Я уехал.
Накануне Маргарита была печальна, в этот день она была лихорадочно возбуждена. Увидев меня, она бросилась мне на шею и долго плакала в моих объятиях.
Я спросил ее о причине этого неожиданного горя, взрыв которого меня испугал. Она мне не назвала никакой определенной причины и придумывала всевозможные отговорки, которые только может привести женщина, чтобы скрыть правду.
Когда она немного успокоилась, я рассказал ей о результатах моей поездки; потом показал письмо отца, обратив внимание на то, что мы могли его благоприятно истолковать.
Увидав это письмо и услышав мое толкование, она снова зарыдала; я подозвал Нанину. Опасаясь нервного припадка, мы уложили в постель бедняжку, которая не переставая плакала и, крепко сжав мои руки, поминутно их целовала.
Я спросил Нанину, не получала ли Маргарита в мое отсутствие писем и не приходил ли кто-нибудь к ней, чтобы как-нибудь объяснить ее состояние; но Нанина ответила мне, что никто не приходил и ничего не приносили. Для меня было ясно, что со вчерашнего дня произошло что-то важное, что Маргарита скрывала от меня.
Вечером она была немного спокойнее и, усадив меня в ногах своей постели, снова начала меня уверять в своей любви. Потом она улыбнулась мне, но с усилием, потому что, помимо ее воли, слезы все время застилали ей глаза.
Я употребил все средства, чтобы заставить ее открыть истинную причину ее печали, но она все время давала уклончивые объяснения, о которых я вам уже говорил.
В конце концов она заснула на моих руках, но тяжелым сном, который разбивает все тело и не дает успокоения; время от времени она вскрикивала, внезапно просыпалась и, убедившись, что я около нее, заставляла меня клясться в любви.
Я ничего не понимал в этих взрывах отчаяния, которые продолжались до утра. Под утро она забылась сном.
Но этот отдых был непродолжителен.
Часов в одиннадцать Маргарита проснулась и, увидев меня на ногах, оглянулась кругом и воскликнула:
– Ты уже уходишь?
– Нет, – сказал я, взяв ее руку, – я хотел дать тебе поспать. Еще рано.
– Ты когда поедешь в Париж?
– В четыре часа.
– Так рано? А до тех пор ты останешься со мной?
– Конечно, как всегда.
– Какое счастье! Будем завтракать? – продолжала она с рассеянным видом.
– Как хочешь.
– А потом ты будешь меня целовать до самого отъезда.
– Да, и я постараюсь вернуться как можно раньше.
– Ты вернешься? – спросила она, странно посмотрев на меня.
– Конечно.
– Да, да, ты вернешься вечером, я буду тебя дожидаться, как всегда, и ты меня не разлюбишь, и мы будем все так же счастливы.
Все это она говорила прерывающимся голосом, ее угнетала все время какая-то тяжелая мысль, и я каждую минуту боялся, что она потеряет сознание.
– Послушай, – сказал я, – ты больна, я не могу тебя оставить в таком состоянии. Я напишу отцу, чтобы он меня не ждал.
– Нет, нет! – воскликнула она внезапно. – Не делай этого. Твой отец скажет, что я помешала тебе пойти к нему, когда он вызвал тебя; нет, нет, ты должен пойти, ты должен! Я вовсе не больна, я чувствую себя прекрасно. Мне приснился дурной сон, и поэтому я проснулась в дурном настроении.
С этой минуты Маргарита старалась казаться веселой. Она не плакала.
Когда наступил час моего отъезда, я поцеловал ее и спросил, не хочет ли она проводить меня до станции: я надеялся, что прогулка ее рассеет и пребывание на воздухе будет ей полезно.
Да, кроме того, мне хотелось подольше побыть с ней.
Она согласилась, взяла пальто и пошла вместе с Haниной, чтобы не возвращаться одной.
Я несколько раз хотел вернуться с ней вместе домой. Но я надеялся скоро вернуться, боялся снова рассердить отца и сел в поезд.
– До вечера, – сказал я Маргарите, прощаясь с ней. Она ничего не ответила.
Уже раньше она один раз мне ничего не ответила на подобную фразу, и, вы помните, граф Г… провел у нее ночь. Но это время было так далеко в прошлом, что оно как бы стерлось в моей памяти, и теперь я меньше всего боялся, что Маргарита меня обманет.
Приехав в Париж, я побежал к Прюданс и хотел ее попросить поехать к Маргарите, надеясь на ее болтливость и живость характера.
Я вошел без доклада и застал Прюданс за туалетом.
– Ах, – сказала она озабоченным голосом, – Маргарита тоже с вами?
– Нет.
– Как она себя чувствует?
– Она нездорова.
– Она не приедет?!
– Разве она должна была приехать?
Мадам Дювернуа покраснела и ответила мне несколько смущенно:
– Я хотела знать, не приедет ли и она, раз вы приехали в Париж?
– Нет.
Я смотрел на Прюданс: она опустила глаза, и на ее лице я читал опасение, что мой визит затянется слишком долго.
– Я хотел вас попросить, Прюданс, если вы свободны, поехать сегодня вечером к Маргарите: вы поболтаете с ней и можете там переночевать. Я ее никогда не видел в таком состоянии, как сегодня, и боюсь, что она заболеет.
– Я должна обедать в городе, – ответила Прюданс, – и не сумею вечером повидаться с Маргаритой, но завтра я ее повидаю.
Я простился с мадам Дювернуа, которая, на мой взгляд, была почти так же озабочена, как и Маргарита, и отправился к отцу, который внимательно на меня посмотрел.
Он протянул мне руку.
– Ваши два визита, Арман, меня обрадовали, – сказал он, – они мне позволяют надеяться, что вы так же одумались, как и я.
– Могу я узнать, батюшка, к каким результатам вы пришли?
– Я слишком преувеличивал значение полученных мною сведений и решил быть менее строгим с тобой.
– Что вы говорите, батюшка? – воскликнул я радостно.
– Я говорю, мой дорогой сын, что каждый молодой человек должен иметь любовницу и что, по полученным мною новым сведениям, я очень доволен, что ты любовник мадемуазель Готье.
– Батюшка, как я счастлив!
Мы поговорили еще несколько минут, а потом сели за стол. За обедом отец все время был очень мил.
Я торопился вернуться в Буживаль, чтобы рассказать Маргарите об этой счастливой перемене. Каждую минуту я смотрел на часы.
– Ты смотришь на часы, – сказал отец, – торопишься меня покинуть. Ах, молодые люди, молодые люди! Вы всегда жертвуете искренними привязанностями привязанностям сомнительным!
– Не говорите так, батюшка, Маргарита меня любит, я в этом уверен.
Отец не ответил; неизвестно было, верит он или не верит.
Он очень настаивал, чтобы я провел вечер с ним и остался у него ночевать; но я ему сказал, что Маргарита нездорова, и просил позволения пораньше поехать к ней, обещав ему вернуться на другой день.
Была хорошая погода, и он хотел меня проводить до вокзала. Никогда еще я не был так счастлив. Будущее представлялось мне таким, о каком я давно уже мечтал. Я любил отца больше, чем раньше. Когда я совсем собрался уходить, он в последний раз просил меня остаться; я отказался.
– Так ты ее очень любишь? – спросил он.
– Безумно.
– Ну, так иди!
И провел рукой по лбу, как бы прогоняя надоедливую мысль, потом открыл рот и хотел мне что-то сказать, но вместо этого пожал мне руку и быстро ушел со словами:
– Итак, до завтра.
