Отец в халате сидел в моей гостиной и писал.

По тому, как он посмотрел на меня при моем появлении, я понял, что мне предстоит серьезный разговор.

Однако я поздоровался с ним так, как будто ничего не прочел у него в глазах.

– Когда вы приехали, батюшка?

– Вчера вечером.

– Вы остановились, как и всегда, у меня?

– Да.

– Мне очень жаль, что я не мог вас встретить.

Я ждал сейчас же после этих слов нравоучение, которое я читал на холодном лице отца; но он ничего мне не ответил, запечатал свое письмо и велел Жозефу отправить его на почту.

Когда мы остались одни, отец встал и сказал мне, прислонившись к камину:

– Нам предстоит, милый Арман, очень серьезный разговор.

– Я слушаю вас, батюшка.

– Ты мне обещаешь быть откровенным?

– Как всегда.

– Правда ли, что ты живешь с Маргаритой Готье?

– Да.

– Ты знаешь, кто эта женщина?

– Кокотка.

– Из-за нее ты не приехал погостить к нам с сестрой?

– Да, батюшка.

– Ты очень любишь эту женщину?

– Вы сами видите, батюшка, раз я мог не исполнить своей священной обязанности, в чем я теперь прошу у вас смиренно прощения.

Отец, по-видимому, не ждал от меня таких категорических ответов; он подумал немного и сказал:

– Надеюсь, что ты понял, что нельзя всю жизнь так жить.

– Я боюсь этого, батюшка, но не согласен с этим.

– Но вы должны были подумать, – продолжал отец более сухим голосом, – что я этого не допущу.

– Я полагал, что, пока я не делаю ничего такого, чем могу бросить тень на ваше имя и фамильную честь, до тех пор я могу жить так, как я живу, и это меня немного успокаивало.

Страсть закаляет. Я был готов на какую угодно борьбу, даже с отцом, только чтобы сохранить Маргариту.

– Ну, теперь пора положить этому конец.

– Почему, батюшка?

– Потому что ваше теперешнее поведение оскорбляет фамильную честь, которой вы дорожите, по вашим словам.

– Я не понимаю ваших слов.

– Я объяснюсь. Я ничего не имею против того, что у вас есть любовница и что вы ей платите; всякий порядочный человек обязан оплачивать любовь подобной женщины; но вы забываете для нее все святые чувства, вы допускаете, чтобы слухи о вашей распутной жизни доходили до моего дома и бросали тень на честное имя, которое я вам дал; этого не должно быть, и этого я не допущу.

– Позвольте вам заметить, батюшка, что те, кто вам дал подобные сведения на мой счет, сами плохо осведомлены. Я – любовник мадемуазель Готье, живу с ней, и в этом нет ничего предосудительного. Я не даю мадемуазель Готье имени, которое я получил от вас, трачу на нее столько, сколько позволяют мои средства, я не сделал ни одного долга и, наконец, не попадал ни разу в такое положение, которое могло бы дать отцу право сказать своему сыну то, что вы мне говорите.

– Отец всегда имеет право указать своему сыну, что он стоит на дурной дороге. Вы еще не сделали ничего дурного, но вы можете сделать.

– Батюшка!

– Сударь, я лучше вас знаю жизнь. Чистые чувства бывают только у безупречно чистых женщин. Всякая Манон может создать Дегрие, а времена и нравы переменились. Мы не должны повторять старых ошибок. Я требую, чтобы вы бросили вашу любовницу.

– Мне очень жаль, что я не могу вас послушаться, батюшка, это невозможно.

– Я вас заставлю.

– К несчастью, батюшка, не существует больше островов Св. Маргариты, куда можно было ссылать куртизанок, а если бы такой остров существовал, я бы поехал туда за мадемуазель Готье, если бы вам удалось ее туда сослать. Ничего не поделаешь: может быть, я и не прав, но я могу быть счастлив только с этой женщиной.

– Послушайте, Арман, откройте глаза, ведь перед вами ваш отец, который вас всегда любил и всегда вам желал счастья. Неужели вы можете жить, как с женой, с женщиной, которая принадлежала всем?

– Ну так что ж, батюшка? Теперь она никому больше не будет принадлежать; теперь она меня любит, ее переродила ее любовь ко мне и моя любовь к ней. Да, это обращение свершилось.

– Неужели вы думаете, что обращение куртизанок есть задача порядочного человека? Неужели вы думаете, что Бог поставил такую нелепую задачу перед вами и что ваше сердце не должно иметь других влечений? Какой будет конец этого чудесного обращения и как вы будете относиться к вашим теперешним словам в сорок лет? Вы посмеетесь над вашей любовью, если сумеете посмеяться, если она не оставит слишком глубоких следов в вашем прошлом. Что было бы теперь с вами, если бы ваш отец держался таких же взглядов, как вы, и отдавался любовным приключениям, вместо того чтобы строить свою жизнь прочно, на основе порядочности и приличия. Подумайте, Арман, и не говорите больше глупостей. Умоляю вас, бросьте эту женщину.

Я ничего не ответил.

– Арман, – продолжал отец, – заклинаю вас именем вашей святой матери, бросьте эту жизнь, которую вы забудете скорее, чем думаете, и с которой вас связывает необычная теория. Вам двадцать четыре года, подумайте о будущем. Вы не всегда будете любить эту женщину, и она тоже не всегда будет вас любить. Вы оба преувеличиваете вашу любовь. Вы губите свою карьеру. Еще один шаг, и вы навеки останетесь на этом пути и всю свою жизнь вы будете мучиться. Уезжайте, проведите месяц-два с вашей сестрой. Отдых и семейная обстановка скоро излечат вас от этой лихорадки, иначе это нельзя назвать. Тем временем ваша любовница утешится, возьмет другого любовника, и, когда вы увидите, ради кого вы собирались порвать с вашим отцом и потерять его любовь, вы сами скажете, что я должен был за вами приехать, и благословите меня. Не правда ли, Арман, ты поедешь?

Я чувствовал, что мой отец был прав по отношению ко всем женщинам, но я был убежден, что он был не прав по отношению к Маргарите. Однако его последние слова были сказаны так кротко, так умоляюще, что я ничего не мог ему ответить.

– Ну? – сказал он растроганным голосом.

– Нет, батюшка, я ничего не могу вам обещать, – сказал я наконец, – я не в силах выполнить вашей просьбы. Поверьте, – продолжал я, видя, что он делает нетерпеливое движение, – вы преувеличиваете последствия этой связи. Маргарита – не такая девушка, как вы думаете. Эта любовь не только не толкает меня на дурную дорогу, но, напротив, она порождает во мне самые благородные чувства. Истинная любовь всегда делает человека лучше, какая бы женщина ни внушала эту любовь. Если бы вы знали Маргариту, вы бы поняли, что я не подвергаюсь никакой опасности. Она самая благородная женщина на свете. Насколько другие женщины корыстны, настолько она бескорыстна.

– Однако это не мешает ей принять все ваше состояние, ибо шестьдесят тысяч франков, полученные вами от вашей матери и которые вы ей отдаете, запомните это хорошенько, составляют все ваше состояние.

Отец сохранил под конец это обвинение и эту угрозу, чтобы нанести мне последний удар.

Но перед его угрозами я чувствовал себя более сильным, чем перед его просьбами.

– Кто вам сказал, что я намерен передать ей эти деньги?

– Мой нотариус. Он честный человек и не мог совершить этот акт, не предупредив меня. Я приехал в Париж, чтобы не дать вам разориться по милости распутной девчонки. Ваша мать, умирая, оставила вам деньги на честную жизнь, а не на подарки вашим любовницам.

– Клянусь вам, батюшка, Маргарита ничего не знала об этом!

– Зачем же вы это делали?

– Потому что та женщина, которую вы так обвиняете и бросить которую вы меня просите, пожертвовала всем, чтобы жить со мной.

– И вы приняли эту жертву? Какое вы имеете право позволить мадемуазель Готье пожертвовать вам чем-нибудь? Теперь конец. Вы бросите эту женщину. Только что я просил вас об этом, теперь я вам приказываю. Я не потерплю такой грязи у себя в семье. Укладывайтесь и готовьтесь к отъезду.

– Простите, отец, – сказал я, – но я не поеду.

– Почему?

– Потому что я уже вышел из возраста, когда слушаются приказаний.

Отец побледнел при этом ответе.

– Отлично, – возразил он, – теперь я знаю, как мне быть.

Он позвонил.

Жозеф вошел.

– Перевезите мои вещи в гостиницу «Париж», – сказал он моему слуге.

И прошел в свою комнату, где переоделся. Когда он вышел, я подошел к нему.

– Обещайте мне, отец, – сказал я, – не делать никакой неприятности Маргарите.

Отец остановился, посмотрел на меня с презрением и сказал:

– Вы, кажется, с ума сошли.

Затем он вышел, сильно хлопнув дверью.

Я тоже вышел, взял экипаж и отправился в Буживаль.

Маргарита ждала меня у окна.