В трех первых письмах отец беспокоился и спрашивал о причинах моего молчания; в последнем он намекал мне, что ему известна перемена в моей жизни, и писал, что скоро приедет.

Я всегда питал большое уважение и искреннюю привязанность к отцу. Я ему ответил, что причиной моего молчания было небольшое путешествие, и просил предупредить меня о дне его приезда, чтобы я мог его встретить.

Я дал слуге свой деревенский адрес и велел доставить мне письмо, помеченное штемпелем С…; потом я уехал в Буживаль.

Маргарита меня ждала у калитки сада.

Ее взгляд выражал беспокойство. Она бросилась мне на шею и не могла удержаться от вопроса:

– Ты видел Прюданс?

– Нет.

– Ты долго пробыл в Париже?

– Я получил письма от отца и должен был на них ответить.

Через несколько минут Нанина вошла, запыхавшись. Маргарита встала и отвела ее в сторону.

Когда Нанина ушла, Маргарита сказала, садясь рядом со мной и беря меня за руку:

– Зачем ты меня обманул? Ты был у Прюданс.

– Кто это тебе сказал?

– Нанина.

– А откуда она знает?

– Она следила за тобой.

– Ты ей велела следить за мной?

– Да. Я подумала, что только очень важная причина могла тебя заставить поехать в Париж, после того как ты не расставался со мной в течение четырех месяцев. Я боялась, что с тобой случилось какое-нибудь большое несчастье или что ты поехал на свидание с другой женщиной.

– Дитя!

– Теперь я успокоилась, я знаю, что ты делал, но я еще не знаю, что ты узнал там.

Я показал Маргарите письма отца.

– Я не об этом тебя спрашиваю; мне интересно знать, зачем ты был у Прюданс.

– Чтобы повидаться с ней.

– Ты лжешь, мой друг.

– Ну, так я был у нее, чтобы узнать, что слышно с лошадью и нужны ли ей твои драгоценности и шали.

Маргарита покраснела, но ничего не ответила.

– И я узнал, – продолжал я, – что ты сделала с твоими лошадьми, бриллиантами и шалями.

– Ты сердишься на меня?

– Я сержусь на тебя за то, что ты не попросила у меня то, что тебе было нужно.

– При таких отношениях, как наши, если женщина имеет хоть немного чувства собственного достоинства, она должна приложить все свои усилия к тому, чтобы не требовать денег у своего любовника и не придавать корыстный характер своей любви. Ты меня любишь, я в этом уверена, но ты не знаешь, как непрочна любовь к таким женщинам, как я. Кто знает? Может быть, в тот день, когда тебе станет не по себе или скучно, ты начнешь искать какого-нибудь особого расчета в основе нашей связи. Прюданс – болтушка! Зачем мне нужны были лошади?! Я поступила очень разумно, продав их! Я отлично могу обойтись без них и ничего не должна тратить на их содержание; только бы ты меня любил, больше мне ничего не надо, а ты меня будешь любить и без лошадей, без шалей и без бриллиантов.

Все это было сказано так просто, что слезы выступили у меня на глазах, когда я ее слушал.

– Дорогая моя, – ответил я, горячо сжимая руки моей возлюбленной, – ты отлично знала, что в один прекрасный день я узнаю о твоей жертве и что в тот самый день приму меры.

– Почему?

– Потому, дорогая моя, что я не хочу, чтобы твоя любовь ко мне лишила тебя какой-нибудь драгоценности. Я тоже не хочу, чтобы в тот день, когда тебе станет не по себе или скучно, ты могла подумать, что, если бы ты жила с кем-нибудь другим, этих минут не было бы, и чтобы ты хоть на одну секунду в этом раскаялась. Через несколько дней твои лошади, бриллианты и шали будут у тебя. Они тебе так же необходимы, как воздух, и, может быть, это смешно, но я больше люблю тебя пышно одетой, чем простенько.

– Значит, ты меня не любишь больше.

– Глупенькая!

– Если бы ты меня любил, ты не мешал бы мне любить тебя по-своему; но ты видишь во мне только женщину, которой необходима вся эта роскошь, и считаешь себя обязанным оплачивать эту роскошь. Ты стыдишься принять доказательства моей любви. Невольно ты все время думаешь о том моменте, когда меня бросишь, и стараешься быть вне всяких подозрений. Ты прав, мой друг, но я ждала не этого.

И Маргарита хотела встать, но я удержал ее и сказал:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива и чтобы тебе не в чем было меня упрекать, вот и все.

– И мы расстанемся!

– Почему, Маргарита? Кто может нас разлучить? – воскликнул я.

– Ты, раз ты не позволяешь мне войти в твое положение и считаешь своим долгом охранять мое; ты, раз ты хочешь мне сохранить роскошь, среди которой я жила, а следовательно, и моральную пропасть, которая нас разделяет; ты, раз ты не веришь моей бескорыстной любви и не хочешь счастливо прожить со мной на те средства, которые у тебя есть, и предпочитаешь разориться, как раб смешного предрассудка. Неужели ты думаешь, что экипаж и драгоценности и твоя любовь для меня равноценны? Неужели ты думаешь, что я не могу жить без этой мишуры, которая радует, когда никого не любишь, и делается противной, когда полюбишь? Ты заплатишь мои долги, истратишь свои деньги и будешь меня содержать! Но сколько времени может это протянуться? Два, три месяца, а тогда уже поздно будет начать новую жизнь, тогда ты должен будешь все брать у меня, а этого не может сделать уважающий себя мужчина. Теперь у тебя есть восемь-десять тысяч ливров в год, на которые мы можем жить. Я продам лишние вещи, и одна эта продажа даст мне две тысячи ливров годового дохода. Мы наймем хорошенькую квартирку и будем жить вместе. Лето мы будем проводить в деревне, не так, как в этом году, а в маленьком домике, на двух человек. Ты самостоятелен, я свободна, оба мы молоды, умоляю тебя всем святым, Арман, не заставляй меня вести жизнь, которую я должна была вести раньше.

Я ничего не мог ответить. Слезы благодарности и любви застилали мне глаза, и я бросился в объятия Маргариты.

– Я хотела, – продолжала она, – все устроить без тебя, заплатить все свои долги и подыскать новую квартиру. В октябре мы вернулись бы в Париж, и тогда ты узнал бы все; но раз Прюданс тебе все рассказала, ты должен дать свое согласие теперь, а не после. Достаточно ли ты меня любишь для этого?

Я не в силах был противиться такой привязанности; с жаром поцеловал Маргарите руки и сказал:

– Я сделаю все, что ты хочешь.

Итак, ее план был принят.

Она сразу повеселела: танцевала, пела, радовалась новой простой квартире и советовалась со мной, где ее искать.

Она была счастлива и горда этим решением, которое окончательно должно было нас сблизить.

Я тоже не хотел от нее отставать.

Одним взмахом пера я решил свою судьбу и передал Маргарите ренту, которую унаследовал от матери и которая была в моих глазах слишком незначительна, чтобы возместить приносимую мне жертву.

У меня оставались еще пять тысяч годового дохода, который я имел от отца, и, как бы ни сложились обстоятельства, мне всегда хватило бы этих денег.

Я не сообщил Маргарите о своем решении, убежденный, что она откажется от этого дара.

Эту ренту я получал с закладной в шестьдесят тысяч на дом, которого я никогда не видел. Я знал только, что каждые три месяца нотариус моего отца, старый друг нашей семьи, передавал в мое распоряжение семьсот пятьдесят франков.

В тот день, когда мы с Маргаритой поехали в Париж искать квартиру, я отправился к нотариусу и спросил, что нужно сделать для того, чтобы передать другому человеку свою ренту.

Он подумал, что я разорился, и спросил о причине этого решения. И так как все равно рано или поздно я должен был сказать ему, кому я делаю этот дар, то я и предпочел сразу сказать ему всю правду.

Он мне ничего не возразил, хотя звание нотариуса и друга семьи давали ему на это право, и сказал мне, что постарается устроить все как можно лучше.

Я просил его, конечно, о соблюдении строжайшей тайны перед отцом, и пошел за Маргаритой, которая меня ждала у Жюли Дюпре; она предпочла зайти к ней, чем пойти выслушивать нравоучения Прюданс.

Мы принялись за поиски квартиры. Все те, которые мы видели, Маргарита находила слишком дорогими, а я – слишком простыми. Наконец мы нашли подходящую: в самой тихой части Парижа, маленький флигелек, отделенный от главного дома.

Позади этого флигелька был прилегающий к нему и окруженный высоким забором прелестный сад, который отделял нас от соседей, но вместе с тем не закрывал от нас вид на окрестности.

Лучшего мы и желать не могли.

Я отправился к себе, чтобы отказаться от квартиры, а Маргарита пошла к поверенному, который уже делал как-то раз для ее знакомой то, что теперь нужно было сделать для нее.

Мы встретились у Прюданс; Маргарита была в восторге. Этот поверенный обещал ей уплатить все долги, выдать ей в этом расписку и передать ей еще двадцать тысяч франков от продажи ее обстановки.

Вы видели по тем ценам, которые были на аукционе, что он еще заработал бы на своей клиентке тысяч тридцать.

Мы уехали веселые в Буживаль и продолжали обмениваться планами на будущее, которое нам рисовалось в самых радужных красках благодаря нашей беззаботности и особенно – нашей любви.

Неделю спустя мы сидели за завтраком, когда Нанина доложила, что меня ждет мой слуга.

Я велел его позвать.

– Барин, – сказал он, – ваш батюшка приехал в Париж и просит вас сейчас же пожаловать на вашу квартиру.

В этом сообщении не было ничего удивительного, но мы с Маргаритой переглянулись.

Нам почудилось в нем несчастье.

Она мне ничего не сказала о своем впечатлении, но я ее понял и ответил пожатием руки.

– Не бойся ничего, – сказал я.

– Возвращайся поскорее, – шептала Маргарита, целуя меня, – я буду тебя ждать у окна.

Я послал Жозефа вперед сказать отцу, что я сейчас приеду.

И действительно, через два часа я был на улице Прованс.