5
– КАК БЫ Я ХОТЕЛА, чтобы Уош был сейчас здесь, – сказала Эйва.
– А теперь повтори это три раза, только быстро, – ответил Мейкон, потом склонился и чмокнул ее в лоб.
Они с дочерью сидели на кухне. Эйва, Мейкон и Кармен два последних дня обсуждали предложение Эльдриха. В итоге решили согласиться, но с условием, что все будет происходить дома, а не в эшвилльском госпитале. Мейкон больше не в состоянии был видеть дочь в больнице.
Теперь ее тело было облеплено электродами, регистрирующими давление и пульс, а на голове красовался резиновый шлем с проводами и все теми же электродами. Техник, надевавший устройство, объяснил, что оно предназначено для записи волн электромагнитного излучения ее мозга, то есть – его активности. «В общем, все будет, как на ладони», – добавил он гордо.
– Я буду рядом, – успокоил Эйву Мейкон. – Если тебе что-нибудь понадобится или не понравится, сразу зови меня. Лады?
Эйва слабо улыбнулась.
Не оглядываясь, Мейкон вышел. За дверью уже топтались врачи, техники и операторы, только и ждавшие, когда он уйдет. Они проводили его недовольными взглядами, словно сквоттера, покидающего чужое жилище. Так же молча он прошел через гостиную, где сидели Эльдрих и Кармен. Последняя донимала доктора бесконечными расспросами о сути исследования, его безопасности для Эйвы и, наконец, о том, что он будет делать, если что-то пойдет не так.
Мейкон вышел во двор. Солнце стояло высоко, в воздухе чувствовался морозец – холодное дыхание ранней, суровой зимы. За подъездной дорожкой было припарковано множество фургончиков, пикапов и один автомобиль «Скорой помощи», прибывший на всякий случай из Эшвилля. Взглянув на «Скорую», Мейкон вздрогнул, вспомнив случившееся на авиашоу: руки Эйвы в крови Уоша, ужас в глазах дочери и то, как она потеряла сознание.
В тот момент он решил, что дочь умерла. Он не представлял, что будет делать, если потеряет Эйву, и почувствовал, что впадает в дикую панику. Захотелось немедленно вытолкать взашей всех этих докторишек и техников с операторами, всю эту внушавшую ему страх толпу выразителей чаяний всего мира, день за днем следящего и ждущего любых новостей об Эйве. Жаждущего досконально препарировать всю ее подноготную.
Мейкон почувствовал, что теряет свое дитя.
Остановившись посреди двора, шериф оглянулся на дом. Он увидел перед собой жалкую дощатую лачугу. Краска выцвела, на карнизе там и сям темнели дыры, проделанные дятлами, пчелами-древогнездами, а может быть, даже мышами. Впервые за много лет Мейкон увидел свой дом таким, каким он был на самом деле, посмотрел на него, что называется, свежим взглядом.
А вместе с домом увидел и жизнь своей семьи. К горлу подступил ком. Если бы сам Мейкон, скажем, проезжая в машине, заметил подобный дом, он решил бы, что тот давно заброшен. А узнай он, что там кто-то пытается растить детей, то в гневе высказал бы все, что думает об этих людях. Удивился бы, как они могли дойти до жизни такой и не обращать внимания на плачевное состояние своего жилища. Мало что вызывает у людей большее презрение, чем мельком подсмотренная чужая неустроенность.
Однако он не стал возвращаться в дом, чтобы выгнать захватчиков и вернуться к привычной обыденности.
– Пожалуйста, – прошептал Мейкон, – сделай так, чтобы это мое решение оказалось верным.
Он стоял и ждал непонятно от кого ответа, на худой конец – знака, свидетельствующего о правильности избранного им пути, знака, показавшего бы, что их семья не пострадает.
Он стоял и ждал, ждал, ждал…
При появлении врачей Эйва, сидевшая на стуле, сразу напряглась. Войдя, те встали полукругом у кухонного стола.
– Ты понимаешь, что сейчас произойдет? – спросил ее Эльдрих.
Длинная прядь волос, зачесанная на его лысину, сбилась, лицо доктора сияло энтузиазмом.
– Вроде бы, – ответила Эйва.
– Мы приведем сюда животное, – продолжил Эльдрих. – Все происходящее, разумеется, будет записано видеокамерами. Мы подведем животное к тебе, и ты сделаешь… Ну, в общем, то, что ты тогда сделала. Или якобы сделала. – Он усмехнулся какой-то собственной шутке.
– А потом? – поинтересовалась Эйва.
– Потом? – ответил какой-то брюнет. – Потом видно будет.
Операторы принялись давить на кнопки, на их камерах зажглись красные огоньки. Камер было три: одна спереди и две по бокам чуть позади Эйвы. Она подумала, что это для того, чтобы проверить, не происходит ли что-нибудь за ее спиной. Видимо, они всерьез собирались засечь «волшебство» в действии.
– Мы готовы, – объявил Эльдрих.
Дверь открылась, и в кухню вошла молодая женщина в лабораторном халате. На руках у нее сидела маленькая собачка. Лохматый песик с такой миленькой мордочкой, словно его специально вывели для вирусных гифок.
– Не бойся, не бойся, – шептала женщина песику, гладя его по спинке.
– Что с ним случилось? – спросила Эйва.
Зверек недоверчиво смотрел на девочку.
– Я считаю, – сказала женщина, – что для чистоты эксперимента лучше, если ты не будешь знать, чем он болен.
Повернувшись к камере, она назвала свое имя, текущую дату и объявила, что проводится «Эксперимент номер один».
Взяв на колени дрожащего песика, Эйва тут же сообразила, что с ним не так: правая передняя лапка была сломана. Он поджимал ее и, несмотря на то, что выглядел измученным и сонным, не пытался лечь. Эйва ласково его погладила. Он тут же лизнул ее в нос и немного успокоился.
– Может, тебе что-нибудь требуется? – спросила у Эйвы женщина.
Та подумала немного, не сводя глаз с песика.
– Да нет, ничего, – ответила она.
Женщина кивнула, и все торопливо покинули комнату, будто спеша начать свой «Эксперимент номер один». Эйва осталась в одиночестве. Неподалеку гудел холодильник, поскуливал песик, сидящий у нее на коленях. Он беспокойно возился, пытаясь устроиться так, чтобы унять боль в сломанной лапке, и то и дело тоненько взвизгивал. Эйва гладила его и утешала, словно ребенка.
Минуты текли одна за одной, медленно заполняя пространство.
Где-то в доме закашляли. Наверное, кто-то из врачей. Эйва почти забыла о них, карауливших ее, точно незримые духи. Она представила, как они затаив дыхание прижимают уши к стене, смотрят на экраны компьютеров, облизывая в нетерпении губы и надеясь увидеть то, для чего у них и слов-то нет.
– О’кей, – мрачно проговорила Эйва.
И только сейчас поняла, что удивлена собой так же, как все остальные.
Бережно взяла лапку песика в ладони. Тот вздрогнул, но не сделал попытки вырваться.
– Больно не будет, – сказала ему девочка. – По крайней мере, мне так кажется, – добавила она с улыбкой, и собачка лизнула тыльную сторону ее ладони.
Эйва прикрыла глаза, ласково поглаживая лапку. Медленно задышала, и вскоре в ее голове появилась собака. Лохматая, совсем как настоящая. Эйва мысленно взглянула на ее лапку и полностью сосредоточилась на том, чтобы перелом сросся. Старательно создавала в воображении образ выздоровевшей, радостно виляющей хвостиком собаки. Думала о больной собачьей лапке, пока эта лапка не заполнила собой все. Эйва очень захотела, чтобы песик выздоровел и стал счастливым.
Вдруг видение собаки исчезло, и на ее месте, так же как и всегда, появился образ матери.
Пробуждение напоминало выползание из зыбучих песков. Эйва с трудом подняла веки. Они были тяжелыми, как никогда прежде. Все заволокла какая-то дымка. Эйва подняла руку. Та казалась вялой и непослушной. Потерла глаза, решив, что на лице лежит какая-то марлевая повязка, мешающая ей видеть. Но, как ни старалась, различала только размытые световые пятна и смутные силуэты.
– Я ничего не вижу, – произнесла она вслух.
Голос был хриплым, сердце стучало, как у маленькой птички, угодившей в силок. Кто-то погладил ее по руке.
– Успокойся, – сказал чей-то голос.
– Папа?
– Я, – ответил Мейкон, и Эйва почувствовала, что отец садится рядом с ней на кровать. – Я здесь, малышка. Мы в больнице, в Эшвилле. Как ты?
– Я ничего не вижу, – чувствуя, как колотится сердце, повторила Эйва.
Она несколько раз моргнула, продолжая безрезультатно тереть глаза, пока Мейкон не взял ее за руки, отведя их от лица.
– Тихо, тихо, – сказал отец. – Понимаю, ты испугана, но все это пройдет, все будет хорошо, – говорил он, однако его голос звучал не слишком уверенно.
– И я здесь, – произнесла Кармен, присаживаясь с другой стороны, и тоже взяла Эйву за руку. – Мы оба здесь.
– Ты совсем ничего не видишь? – спросил отец.
– Совсем-совсем? – уточнила Кармен.
– Ничего, – беспомощно повторила Эйва, задыхаясь, словно после бега или от недостатка воздуха. – Почему я ничего не вижу, папа? Что случилось? Я не понимаю! Я ничего не вижу!
Тот поцеловал ее в лоб. Тяжелая, шершавая ладонь погладила ее по волосам, но Эйва смогла разглядеть только мутные тени и яркие пятна.
– Дыши глубоко и медленно, – прошептал на ухо отец. – Сосредоточься на моем голосе. Теперь глубоко вздохни, вот так. Все будет в полном порядке.
– Папа, я боюсь.
– Знаю, – ответил Мейкон подозрительно дрожащим голосом. – Обещаю, все будет хорошо.
– Просто расслабься, – посоветовала Кармен.
– Почему я ничего не вижу? Ничего, совсем ничего… – бормотала словно заведенная Эйва.
– Обещаю, что ты поправишься, – твердил, будто клятву, Мейкон, пытаясь пробиться между приступами ее страха и как-то их уравновесить. – Я тебе обещаю, Эйва, обещаю, обещаю…
– Все наладится, – сказала Кармен и сжала руку Эйвы. – Что ты сейчас видишь, Эйва?
– Чего? – переспросила девочка сквозь слезы, догадавшись по тону мачехи, что та уже не в первый раз задает ей этот вопрос.
– Я спросила, что ты сейчас видишь?
– Ничего! Ничего я не вижу! Один только свет. Очень яркий. – Она заплакала от злости на то, что женщина, сжимавшая ей руку, не была ее матерью и никогда ею не станет. – Я ничего не вижу!
Перед глазами колыхалась расплывчатая белизна. Затем она помутнела, будто ее заслонило что-то темное, движущееся туда-сюда.
– Ты заметила? – спросила Кармен. – Заметила, как изменился свет?
– Ничего я не заметила! Одни тени! – завопила Эйва, выдергивая руку из ладони мачехи.
Горькие слезы высохли, уступив место ярости. И тут Кармен рассмеялась высоким, довольным смехом, а вслед за ней расхохотался и Мейкон, страх в голосе которого явно уменьшился.
– В чем дело? – спросила Эйва. – Что здесь смешного?
– Просто ты поправляешься, – ответила Кармен и поцеловала руку Эйвы. – Поправляешься! Раньше ты не видела вообще ничего, кроме белизны. Врачи сказали, что, если зрение восстановится, все начнется с изменений в свете. Тебе лучше. – Ее голос так и звенел от радости.
Эйва, несмотря на обиду, тоже начала успокаиваться.
– Не понимаю, – пожаловалась она.
– Это ничего, – мягко сказал Мейкон, продолжая стискивать ладошку дочери. – Скажи, какое твое последнее воспоминание?
Эйва задумалась. Сердце забилось ровнее.
– Я помню песика.
– Отлично. А еще? – продолжал допытываться отец.
– Кстати, он в полном порядке, – вставила Кармен. – Я имею в виду собаку. Ты действительно вылечила ей лапу. Ты это сделала!
– После чего несколько дней находилась без сознания, – сказал Мейкон. – Сегодня ты пришла в себя третий раз. Врачи предупреждали, что у тебя, возможно, будет амнезия. Ты была словно в горячечном бреду: что-то говорила, даже отвечала на вопросы, но вряд ли их понимала. – Он вздохнул. – Как же ты нас напугала, детка.
– Первые два раза ты просыпалась от собственных криков. – Голос Кармен казался веселым, словно «черную метку» завернули в конфетную обертку. – Ты кричала, что ничего не видишь, и просила помощи. – Эйва почувствовала, что мачеха улыбается. – Говорила, что не различаешь ничего, кроме белизны.
– А теперь вот видишь тени, – добавил Мейкон, и в его голосе зазвучали ликующие нотки. – Значит, ты пошла на поправку.
– Врачи говорили, что это вполне возможно, – сказала Кармен. – Что тебе может стать лучше. Якобы твой организм нуждается в перезагрузке или что-то вроде того. Похоже, они сами толком не понимали, что с тобой происходит, но надеялись, что со временем ты придешь в себя.
– Я ничего этого не помню, – произнесла Эйва, постаравшись сосредоточиться на своем зрении.
Оно не восстановилось, однако теперь свет в глазах напоминал полупрозрачную повязку. Она могла различать туманные силуэты, и чем больше фокусировала на них взгляд, тем явственнее они делались, превращаясь из элементарного деления на свет и тьму в сложное сочетание кривых линий и оттенков.
– Ты приходила в сознание на какие-то минуты, но мы уже знали, что с тобой все будет в порядке.
– А пока ты спала, сюда приходил Уош, – сказала Кармен. – Сидел тут и читал тебе книжку. Он был абсолютно уверен, что ты проснешься, если он тебе что-нибудь почитает.
– Где он сейчас? – живо спросила Эйва.
– Отец увез его домой, – ответила Кармен.
– Мы за ним съездим, когда ты окончательно оправишься. – Мейкон отпустил руку Эйвы. – Извини, я пойду сообщу врачам, что ты очнулась. Ладно, малышка?
– Ага.
– Ну, заодно и Уошу дам знать.
– О’кей.
Отец еще раз поцеловал ее в лоб, поднялся и, секунду помедлив, вышел из палаты. Эйва осталась вдвоем с Кармен.
– Пить не хочешь? – поинтересовалась Кармен. – Думаю, стакан воды тебе не повредит.
– Хочу, – ответила Эйва, закрывая глаза.
Какой-то инстинкт велел ей дать им отдохнуть. Она надеялась, что, когда откроет их в следующий раз, зрение уже восстановится.
Кармен осторожно встала с койки и заковыляла к привезенному медсестрой столику на колесиках, где имелись графин с водой и пластиковые стаканчики.
– Я не сомневалась, что ты поправишься, – сказала она. – Не то чтобы я вообще не верю в плохое, кому как не мне разбираться в таких вещах, однако я знала, что ты пересилишь. Ведь ты у нас крепкий орешек. – Кармен надавила на кнопку, изголовье постели поползло вверх. – Вот, пей. – Она поднесла наполненный стаканчик к губам падчерицы.
Эйва неторопливо напилась. Только теперь, отвлекшись от мыслей о слепоте, она поняла, как пересохло горло, а кроме того – насколько ей физически плохо. Все тело болело, ни один мускул ее не слушался, словно сверху навалили мешок камней.
– Еще? – спросила Кармен, когда Эйва опустошила стакан.
– Нет, – буркнула та и тут же поправилась: – Спасибо, не надо.
– Не так уж и паршиво, да? – спросила Кармен, убирая стакан.
– Вода как вода, – ответила Эйва.
– Да нет, я про нас с тобой. Про тебя и меня.
Эйва вздохнула и, закусив губу, принялась размышлять о том, как ей на это реагировать. Отпустить колкость? Фыркнуть и гордо хранить молчание? Именно так она обычно поступала, протестуя против того, что Кармен влезла в их с отцом жизнь. Однако Эйва в глубине души все еще чувствовала страх перед слепотой и неуверенность, а телесная боль помутила ее сознание.
Эйва знала только, что не хочет оставаться одна. Несмотря на все ее шпильки, мачеха никогда не отвечала тем же и не сердилась, терпеливо снося бесконечные нападки падчерицы. Она не уходила, не покорялась, не злилась и не ругалась. Короче, вела себя как настоящая мать.
Поэтому Эйва ничего не ответила. Своеобразное признание того, что даже в самых жестоких войнах бывают минуты, когда воюющим сторонам требуется передышка.
На сей раз Мейкон остался доволен мерами безопасности, наконец-то принятыми больницей. Оставалось только надеяться, что Эйва не начнет попадать сюда регулярно, чтобы больничное начальство могло постепенно исправить все оставшиеся недочеты. Этаж, где находилась палата Эйвы, охраняли полицейские постовые, расставленные у лестниц и лифтов. Как ни протестовали родственники прочих больных, все входящие сюда обязаны были предъявлять документы.
Именно сейчас это было особенно необходимо, и больница делала все, чтобы защитить Эйву. Изучив собаку и видеозаписи, полученные в ходе эксперимента, врачи, несмотря на весь свой первоначальный скептицизм, пришли к выводу: девочка действительно излечила животное. Проанализировав данные, они не преминули выложить видео в Интернет, и оно распространилось, подобно степному пожару.
– Мейкон! – окликнул в коридоре шерифа доктор Эльдрих. – У вас минутка найдется?
Схватив Мейкона за локоть, тот потащил его в маленький пустой кабинет в дальнем конце.
– Я хотел побеседовать с вами об Эйве и о результатах нашего эксперимента, – пояснил доктор, закрывая дверь.
Мейкон сел на стул у небольшого, заваленного бумагами стола, в свободном углу которого виднелась фотография улыбающейся женщины с ребенком.
– В чем дело? – спросил он.
– Как вы уже знаете, ваша дочь излечила собаку, – с горящими глазами произнес Эльдрих. – Она полностью восстановила ей сломанную лапу.
– Вы мне это уже говорили несколько дней назад.
– Да, но теперь мы провели куда более тщательное обследование и обнаружили нечто потрясающее. Она не просто излечила пса…
– Что вы хотите сказать?
– Ну, если не вдаваться в технические мелочи, то дело обстоит так: мы не обнаружили рубцовой ткани. Обычно сросшиеся переломы оставляют на кости след, который можно обнаружить на рентгеновском снимке или при вскрытии. Так вот, у собаки его нет. Это поразительно, просто поразительно! – Произнося все это, доктор возбужденно жестикулировал: изображал воображаемые кости, «ломал» их и снова сращивал.
Мейкон задумался. Наверное, ему следовало тоже заинтересоваться этим фактом, может быть, даже восхититься, как этот Эльдрих, но получалось не очень.
– Хорошо, а что с Эйвой? Что с моей дочерью? Я согласился на ваш опыт только потому, что вы обещали получше разобраться, почему она плохо себя чувствует и все время мерзнет. Теперь я хочу получить ответ. Что происходит с моей дочерью?
– Ну, на сей счет у нас есть несколько гипотез, – затянул, было, заметно поскучневший Эльдрих, потом, словно осекся, вздохнул и продолжил: – Честно говоря, выяснили мы немного. Все, что нам точно известно, – это то, что сразу после этих… х-м-м… событий у нее в крови резко понизился уровень красных и белых телец. Что явилось причиной слепоты, мы не знаем. Прочие ее анализы в полном порядке. Мы не обнаружили никакой физической патологии, которая может вызвать потерю зрения. Однако, как я уже говорил, ее анализ крови в данный момент непоказателен, а следовательно, у нас имеются лишь косвенные данные, по которым сложно судить о возможных причинах слепоты.
– Ей сейчас лучше, – сказал Мейкон. – Она только что пришла в себя и теперь различает не только свет, но и тени.
– Правда? – Глаза Эльдриха расширились от возбуждения. – Великолепно! Мы очень надеялись, что так и будет.
– То есть по существу вы ничего сказать не можете?
Доктор как-то замялся.
– Я не могу сказать вам то, что вы хотели бы услышать, – произнес наконец он. – Я не знаю, почему все это с ней происходит, не знаю – как. Черт, да я даже названия этому не знаю!
– Не обидитесь, если я скажу, что вы удружили мне головной болью размером с Россию? Вас же такая мелочь не огорчит? – Мейкон потер виски. – Есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? Что-нибудь просматривается на горизонте?
– Извините, – торопливо заговорил Эльдрих, – просто все это так необычно. Во время вскрытия…
– Какого еще вскрытия? – перебил Мейкон.
– Вскрытия собаки, она сдохла.
В кабинете повисла гнетущая тишина.
– Как это – сдохла?
– Дирофиляриоз, попросту говоря – гельминты в сердце.
– Постойте, у нее же лапа была сломана?
– Ну да, – спокойно кивнул Эльдрих, вновь почувствовавший себя уверенней, едва речь зашла о научных исследованиях, а не о расстроенных отцах с их странными дочерьми. – У пса был сложный перелом, который…
– Эйва излечила, – опять перебил его Мейкон, чувствуя, что начинает заводиться.
Он вскочил и навис над Эльдрихом, сунув большие пальцы обеих рук за ремень. Отца сменил шериф.
– Эйва вылечила перелом. Срастила кости. Вы сами только что мне это сказали.
– Да, вылечила. – Голос Эльдриха задрожал.
– Так какого же дьявола вы тут толкуете, что пес издох? Вы нарочно его убили? – Мейкон ткнул доктора пальцем в грудь.
– Что?
– Вы убили его? Вскрыли, чтобы посмотреть, как там оно внутри, да?
– Шериф, вы смотрите слишком много телешоу, – язвительно хмыкнул Эльдрих.
– Отвечайте на мой вопрос! Отчего умерла собака?
– От заражения сердечными гельминтами, – повторил Эльдрих и затараторил, прежде чем шериф успел его перебить. – У пса они были с самого начала, клянусь! – Он поднял руку, не давая Мейкону заговорить. – Помимо сломанной лапы у него имелся дирофиляриоз в терминальной стадии, медицина была бессильна. Песик доживал последние дни, именно поэтому мы и выбрали его для эксперимента.
Мейкон сжал зубы. Потом, сообразив, что Эльдрих, похоже, не врет, он медленно произнес:
– Ну, положим. А Эйва? Чего она-то добилась в таком случае?
– Вылечила псу лапу, но не дирофиляриоз.
Мейкон отодвинулся от Эльдриха. Голова так и гудела от вопросов. Едва он выстраивал новую картину мира и находил на ней место для своей семьи, как все в очередной раз трещало по швам.
– Ничего не понимаю, – проговорил он, хотя в действительности ему многое стало ясно.
– И мы тоже, – ответил Эльдрих. – Однако это полностью объясняет проблему с Уошем.
– А с ним что?
– У него рак, – скучным тоном произнес Эльдрих. – Разве вы не знали?
– Уош знает? – выпалил Мейкон, появляясь в дверях дома Бренды.
Он даже не подумал зайти внутрь и поздороваться.
Бренда вскинулась, будто давно ждала этого вопроса и страшилась его. На ней было домашнее платье с узором из бело-желтых цветочков и фартук. И то, и другое – старое, застиранное. Мода Бренду не интересовала, она предпочитала вещи либо практичные, либо – привычные. Это самое платье с фартуком она носила, сколько ее помнил Мейкон. Сегодня они выглядели еще более поношенными, чем обычно. На подоле платья белело пятно. От Бренды несло потом и хлоркой.
– Нет, не знает, – ответила она тоном таким же невыразительным, как у Эльдриха, повернулась и пошла в глубь дома.
– Проклятье…
Мейкон наконец переступил порог и вошел. Вонь хлорки так и ударила в нос.
– А ты когда узнала? – сурово спросил он.
– Примерно с неделю назад, – ответила Бренда безжизненным голосом, подходя к ведру с водой, стоящему у дивана.
Из ведра несло все той же хлоркой. Бренда опустилась на четвереньки, вытащила тряпку из теплой воды и принялась тереть пол. Потом обернулась к шерифу и добавила:
– Смотри грязи мне не натащи… Они просто позвонили. Разве можно сообщать такие вещи по телефону? Могли бы приехать или вызвать меня в больницу, на худой конец. Впрочем, в наше время, похоже, никто больше не утруждает себя визитами на дом. Даже для того, чтобы сообщить старой женщине, что ее внук болен раком.
– Господи, – пробормотал Мейкон, в рассеянности ступая грязными ботинками по свежевымытому полу. – Как же это?.. Нам-то ты, надеюсь, собиралась сообщить?
– Я же просила тебя не топтаться здесь.
Мейкон посмотрел на пол, потом перевел взгляд на Бренду:
– К чертям собачьим твой пол, Бренда! Проклятье! Как можно скрывать подобные вещи? Как ты могла? Ладно мы, но как ты посмела скрыть это от самого Уоша? Насколько все серьезно? – Задавая вопросы, Мейкон, сам того не замечая, размахивал руками.
Его мысли метались от Уоша к Эйве, потом к ним обоим.
Дети были неразлучны с тех пор, как им исполнилось по пять лет. Они ходили в один детский сад, затем в один и тот же класс, не расставаясь даже на каникулах. Если вы обнаруживали одного из них, то, с огромной долей вероятности, рядом находился и другой. Подобные узы теперь редко встретишь: люди переезжают с места на место, бросают друг друга, умирают, и ничто не длится долго. Мейкон надеялся, что у Эйвы с Уошем все будет иначе. Что их детская дружба со временем перерастет в юношескую любовь (если уже не переросла), а потом – почему бы и нет? – они поженятся, и так далее, и тому подобное. Это всегда было его тайной мечтой, тем, что сам он, к сожалению, воплотить не смог. И теперь мечта разваливалась на глазах.
Для Мейкона Уош был как сын. Шериф уже раз потерял жену, здоровье дочери пошатнулось, его вторая жена плохо переносила беременность, и, несмотря на показную уверенность, он понимал, что благополучное разрешение от бремени – далеко не факт… А теперь вот и Уош заболел раком.
– Господи, Бренда, – проговорил он, глядя на изможденную женщину.
До Мейкона внезапно дошел весь ужас ситуации. Его гнев испарился, уступив место негодованию. Не обращая внимания на ползающую по полу Бренду, шериф широкими шагами пересек комнату и уселся на диван.
– Итак, Бренда, говори, насколько все опасно? – потребовал он.
– Насколько? – В ее голосе зазвучал истерический смех. – А ты можешь припомнить хоть один случай, когда детский рак не был смертельно опасен?
С тяжелым вздохом она уронила свою тряпку, медленно поднялась, потирая колени, и тоже опустилась на диван. Ее лицо покраснело, на лбу выступили капельки пота, длинные рыжие волосы, связанные в «конский хвост», растрепались. Бренда принялась тереть лежащие на коленях руки.
Мейкон заметил, как они изуродованы. Кисти рук выглядели так, словно она держала их в кислоте. Словно с них слезла кожа.
– Ты думаешь, я бездушная, да? – Она прямо посмотрела в глаза шерифу. – Небось спрашиваешь себя, как она посмела не сказать ребенку, что он болен? Хочешь, чтобы я перед тобой немедленно отчиталась? – Ее губы сжались в тонкую ниточку. – Что ж, я могу. Это не твой ребенок. Ты не несешь за него ответственности. Не тебе придется смотреть ему в глаза и говорить, что он, по всей видимости, скоро умрет.
– Но он должен узнать, – мягко произнес Мейкон.
– И он узнает, – отрезала Бренда. – Когда я буду готова ему об этом рассказать. – Она взглянула на ведро, дожидающееся у дивана, покосилась на следы ботинок Мейкона.
– И сколько ты собираешься готовиться? – спросил он. – Как долго Уош должен оставаться без лечения? Бренда, речь идет о его жизни.
Не говоря ни слова, она встала, прошла на кухню, вернулась со щеткой и принялась возить ею по полу.
– Приходится за тобой убирать, – пробормотала она.
– Бренда, хватит.
Но та не унималась. Как-то сгребла в кучку грязь, вымела ее за порог. Отнесла щетку обратно на кухню, вновь присела над своим ведром, выудила тряпку и продолжила тереть пол.
Мейкон во все глаза смотрел на нее. Такой Бренду он еще не видел, даже когда ее дочь погибла в аварии. На похоронах она держалась прямо, как мраморная статуя. Не плакала – по крайней мере, на людях, – только обнимала всхлипывающего внука. А рядом с ними на скамье закрывал лицо руками рыдающий Том, словно взгляд на мертвое тело жены мог сделать ее смерть еще более реальной.
Вот и сегодня Мейкон, направляясь к Бренде, ожидал увидеть что-то подобное. Однако вместо этого обнаружил женщину, чья жизнь повисла на волоске. Шериф подумал, что и камень может рассыпаться в прах, если его посильнее ударить.
– Прости меня, Бренда, – мягко сказал он, подошел к ней и помог подняться. – Прекрати, хватит. Мне стыдно, что я вломился к тебе как медведь. Просто… просто все это застало меня врасплох. – Он усадил Бренду на диван и сел сам, по-прежнему держа ее за руки.
– Ты вот спрашивал, почему я не говорю Уошу? И как могу скрывать от него то, что его касается напрямую? – Она сжала ладони Мейкона. – Знаешь, что самое главное в жизни? Круче, чем лазать по этим вашим чертовым горам? Что слаще любви? Приятнее, чем рождение ребенка?
Мейкон осторожно посмотрел на женщину. Огонь, который она разом как-то утратила, явно возвращался.
– Не знаю. И что же это?
– Вера в собственную неуязвимость, – ответила Бренда, только сейчас, похоже, заметив кровь, выступившую на костяшках пальцев, и вытерла их тряпкой, даже не поморщившись, когда вымоченная в хлорке ткань коснулась поврежденной кожи. – Эта вера – самое прекрасное чувство, которое может испытывать человек. Оно посещает нас раз в жизни, и долго, увы, не длится: мир быстро расставляет все по местам. Умирают ли твои знакомые, сам ли ты получаешь какую-нибудь травму – неважно, главное, ты понимаешь, что ты вовсе не всемогущ и нет в тебе ничего необыкновенного. И твои дни, как и дни других, – сочтены. – Она покачала головой. – Ужасно терять это чувство, – пробормотала Бренда и встала, продолжая машинально вытирать руки тряпкой. – Имя этому волшебному состоянию, Мейкон, – детство. Когда оно кончается, то кончается навсегда. А с ним и ощущение, что мир – полон чудес. Тогда-то мы и взрослеем, теряя способность изумляться всему на свете. С этой минуты единственное, что ты видишь впереди, – это смерть.
– Но он должен знать, – тихо произнес Мейкон. – Должен знать, что с ним происходит.
– Узнает. – По щекам Бренды потекли слезы. – Неужели это такой большой грех, подарить ему еще пару деньков? Еще несколько мгновений детства? Неужели это простое желание делает меня дрянью? Разве я наврежу этим ему?
Голос Бренды переполняли мольба, страх и печаль бабушки, боящейся пережить своего внука. Мейкон опустился перед ней на колени и обнял.
– Я уже потеряла дочь, – продолжила та. – Родители не должны хоронить своих детей, неправильно это. Каждый день я спрашиваю себя, нет ли здесь моей вины. Я не виню ни Тома, ни Господа, только себя – потому что именно такова участь человека, у которого умирает ребенок, неважно от чего. После ее смерти я каждый божий день думаю, что сделала не так. А теперь я могу потерять и Уоша. Я ведь просто хочу подарить ему еще капельку детства. Мейкон, скажи, я поступаю неправильно? Я ошибаюсь?
Весь дом наполнился ее рыданиями. Ужасными звуками, похожими, скорее, не на плач, а на заунывное пение одинокой скрипичной струны.
– Нет, Бренда, – сказал Мейкон, не отнимая рук, – ты ни в чем не ошибаешься. Мы вместе подумаем, как все устроить.
– Не говори никому, – горячечно проговорила Бренда, вглядываясь в лицо Мейкону. – Даже Эйве. Обещаешь?
Подобная мысль уже посетила и самого Мейкона.
– Хватит с нее бед, – продолжила Бренда. – Девочка уже один раз сделала для Уоша невозможное, до сих пор не оправилась. Согласен со мной? – Она наконец отпустила его руки. – С Уошем все будет хорошо, врачи постараются и помогут ему. А твоя дочка не в состоянии спасти весь мир. Обещай, что не позволишь ей вмешаться.
– Все наладится, – уклончиво произнес Мейкон.
Он больше не обсуждал поведение Бренды, просто просидел с ней до заката, размышляя о том, сможет ли она выжить без Уоша. А также о том, сможет ли тот прожить без Эйвы.
Они ушли в горы на весь день, захватив с собой ведро и железный штырь. Рылись в каменистых осыпях, причем Хизер не говорила, что именно они ищут.
– Это будет что-то, чего ты прежде никогда не видела, – сказала мать, придав их экспедиции некий налет таинственности, с энтузиазмом принятый Эйвой.
Ведь они жили в настоящих горах, и маленькая Эйва слышала уже немало историй о золоте, алмазах и всевозможных кладах, которые можно там отыскать, даже в таких истоптанных вдоль и поперек горах, как вокруг Стоун-Темпла.
Так что девочка без устали бегала почти до обеда, находя все новые и новые диковины.
За несколько часов ей попались: старая бутылочная пробка, перочинный ножик, камень, напоминающий зуб, а потом – чей-то всамделишный зуб, деревяшка, очертаниями точь-в-точь как Техас (штат, который она просто обожала, благодаря вестернам, идущим по телевизору), странный кусок резины совершенно непонятного предназначения, а также многое, многое другое.
Хизер же сосредоточила усилия на единственном участке. То и дело она доставала из кармана свой штырь и принималась скрести им камни, словно хотела выцарапать все их секреты.
– Что это? – спросила Эйва, показывая на железяку.
День перевалил за середину. Девочка уже несколько часов кряду не находила ничего стоящего, и интерес к походу начал ослабевать.
– Просто железяка.
– И зачем она тебе?
– Затем, что она мне нужна.
– А зачем?
– Чтобы найти то, что я ищу.
Эйва устала, ее мысли рассеялись, перепрыгивая то на Уоша, то на телевизор, ожидающий дома, то на отца, который с ними не пошел. В общем, на предметы, не имевшие никакого отношения к горам, где они с матерью бродили уже целый день. Она думала о том, что где-то там, внизу, остался целый мир.
– Нашла! – воскликнула вдруг Хизер, опускаясь на колени перед гладким камнем и дотрагиваясь до него своим штырем.
Когда она подняла руку, камень тоже поднялся, словно приклеенный к железке.
– Что это? – удивилась Эйва.
– Магнетит.
Мать оторвала камень от штыря и отдала дочери. Та начала медленно приближать его к штырю. Вдруг он выскользнул у нее из ладошки и вновь прилип к железу. Эйва засмеялась.
– Это тебе, – сказала Хизер.
– Мне?
– Конечно. Кто знает, сколько лет этот камень ждал тут тебя?
– Как это?
– Когда я была маленькой, то часто ходила в горы. Однажды именно в этом месте я нашла такой камень. Взяла его и много лет хранила, пока он не потерялся. Но я помнила, где его нашла, и пообещала себе, что, когда у меня будет ребенок, мы отправимся сюда с ним и отыщем такой же.
Эйва крепко стиснула магнетит, взвешивая его в руке, словно пытаясь понять его природу.
– И вот прошли годы, и у тебя тоже появился такой камень. Он ждал тебя дольше, чем я живу на этом свете. Может быть, даже дольше всех, кто когда-нибудь жил на Земле. Даже представить невозможно, когда тут появился этот камешек, предназначенный для тебя одной. Лежал здесь, лежал, считая дни, и ждал.
– Правда? – спросила девочка, разжав ладошку и глядя на камень.
Она попыталась представить себе такую бездну лет. Все эти дожди, ветра и облака, планету, летящую по орбите, зверей и людей, проходивших мимо, в то время как камень неподвижно ждал ее, Эйву.
– Конечно, правда, – кивнула Хизер. – Все, во что ты веришь, может когда-нибудь стать правдой.
