4
ДОМ АРНОЛЬДОВ стоял у опушки леса, примыкавшего к Хайленд-стрит. В этом районе жили преимущественно состоятельные выходцы с севера, переселившиеся в Стоун-Темпл и настроившие себе особняков. Доктор Арнольд, не сколотивший состояния врачебной практикой в этом маленьком городишке, успел обзавестись жилищем еще до приезда нуворишей. Впрочем, все эти годы его дела шли неплохо, так что, если его дом и выглядел несколько более обветшалым, чем соседние, «гнилым зубом» он все равно не смотрелся.
Особняки на Хайленд-стрит, в том числе и дом Арнольдов, были огорожены заборами. Однако Эйва, много раз бывавшая у доктора, прекрасно знала, какую из досок можно сдвинуть, чтобы выбраться. Каждые полгода Мейкон, истово верящий в принцип «Предотвратить проще, чем лечить», как штык являлся к Арнольду на осмотр. Пока отец сидел у врача, Эйва, ответив на всевозможные вопросы Долорес и съев ее угощение, шла прямиком на задний двор, где сдвигала полуоторванную доску и отправлялась исследовать Хайленд-стрит.
Вот и теперь, оставив позади Кармен с доктором Арнольдом, она выбежала из дома, в два прыжка пересекла двор, пролезла сквозь дыру и быстро пошла по узкой дорожке меж деревьев. Тропа, миновав несколько домов, выворачивала на Хайленд-стрит. Разные чужаки, например, репортеры, вряд ли могли знать этот потайной путь и засечь Эйву. Кроме того, он давал возможность в случае чего легко вернуться к доктору Арнольду.
Все в ней так и клокотало, даже пасмурный день не мог охладить ее гнев. За спиной послышались топот и сопение Уоша.
– Что это на тебя нашло, Эйва? Куда ты? – пытался он образумить девочку и вскрикнул от боли, когда задетая Эйвой ветка хлестнула его по лицу. – Прям эпизод из «Трех бездельников».
В его голосе прозвучала определенная гордость: при всем творящемся вокруг безумии он сумел разглядеть в ситуации нечто забавное.
Эйва не собиралась далеко уходить. Город был полон людей, и она боялась слишком удаляться от дома Арнольдов. Ей нужен был глоток свежего воздуха. Хотелось отдохнуть от всего этого, побыть одной… Насколько было возможно. А Уош обладал сверхъестественной способностью позволять ей чувствовать себя вдали от мира, но притом – не одинокой.
Она без колебаний зашагала по укромной тропе, протянувшейся по задам домов, прежде чем выбраться на открытое пространство Хайленд-стрит.
– Господи, – проворчал Уош, выбираясь из кустов позади Эйвы.
На его щеке розовела отметина, которую он то и дело потирал.
– Кровь так и хлещет, да? – спросил он, обгоняя Эйву.
– Да уж, ты выглядишь, словно тебя поколотили метелкой из перьев. Которой пыль смахивают, – с трудом сдерживая смех, ответила она.
– Очень смешно, – нарочито насупился Уош, но было заметно, что на самом деле он не обиделся.
Вновь потерев щеку, он подозрительно оглядел Хайленд-стрит. Вокруг было тихо и безлюдно. Эйва повернула и медленно побрела по улице.
– Ты же знаешь, что нам не стоит здесь гулять, – пристраиваясь рядом, заметил Уош. – Сама понимаешь, как обстоят дела. Мало ли с кем можно столкнуться… К тебе же специально кучу полицейских приставили.
Эйва сунула руки в карманы пальто. Озноб, который мучил ее в больнице, вернулся. Она покрепче сжала зубы, чтобы они не стучали, расправила плечи и продолжала идти по улице, разглядывая особняки.
Роскошные особняки с коваными воротами, широкими ухоженными газонами и мраморными статуями. Во дворах – бассейны, теперь сухие в преддверии зимы. Эйве всегда представлялось, что в этих домах пахнет свежестью и новизной. Она обожала и вместе с тем ненавидела эти особняки.
– Кем ты хочешь стать? – спросила она Уоша.
– Не понял? – встрепенулся он, застигнутый врасплох, и лишь потом до него дошел смысл вопроса. – Ну, я еще толком не думал. Учителем, может быть. Я ведь люблю читать. У меня в классе все бы читали друг другу вслух. Мне ужасно не нравится, что мы всегда читаем дома, а не в классе. Куда лучше читать всем вместе. Тогда люди бы поняли, как это здорово. Ведь они бы узнавали истории одновременно, понимаешь? И эти истории стали бы общими.
– А если кто-то плохо читает? – спросила Эйва.
– Тогда остальные покажут ему, научат. Еще глупые вопросы есть?
Эйва шутливо стукнула его по плечу. Она начала потихоньку привыкать к ознобу.
– А ты сама? – поинтересовался Уош. – Кем бы ты хотела стать? Что, если бы ты жила здесь? – Он ткнул пальцем в большой особняк с несколькими остроконечными шпилями, прятавшийся за коваными воротами. – Чем бы ты там занималась?
Они остановились у ворот, словно те должны были вот-вот гостеприимно распахнуться в ожившую сказку.
– Я бы жила одна, – произнесла наконец Эйва. – Совсем одна, без никого. Понятия не имею, кем бы я стала. Но знаю одно: у меня были бы точь-в-точь такие же ворота, чтобы никто ко мне не приходил.
– Не уверен, что меня устраивает твоя идея, – засмеялся Уош. – Мастер Йода справился с одиночеством, а вот Горлум из «Властелина колец» – не очень. Хотя, если подумать… Оба они в итоге довольно-таки позеленели и выглядели диковато. Впрочем, если это именно то, о чем ты мечтаешь…
Он комично пожал плечами, взглянул на Эйву и, не дождавшись ее улыбки, продолжил:
– Люди так не живут. Не очень-то так проживешь.
– А вот и живут! – возразила Эйва.
– Нет. – Хмыкнув, он поднял с дороги камешек и швырнул его через ограду. – А даже если и живут, тебе-то это к чему? Люди живут с людьми, так уж заведено. Всякому кто-нибудь да нужен. – Он умолк, словно обдумывая промелькнувшую мысль. – Ну, в общем, как-то так. Сейчас тебе кажется, будто всем на свете от тебя что-нибудь нужно. Но все равно тебе требуются люди. Нельзя возводить глухую стену между собой и миром.
– В таком случае я заведу собак, – ответила Эйва и направилась дальше, Уош поспешил за ней следом. – Буду жить, как твоя бабушка, с собаками.
– У нее есть не одни только собаки. У нее есть я.
– Ну, по уму ты от них недалеко ушел, – усмехнулась Эйва.
– Нет, я буду поумнее шпица.
– А как насчет таксы?
– Полагаю, я мог бы даже сыграть в шахматы с собакой-поводырем, – ответил Уош, но морщинки на его лбу показывали, что он серьезно что-то обдумывает.
– Ты ведь не умеешь играть в шахматы.
– Общие представления у меня есть.
– Уош, ты полный идиот.
– Зато симпатичный, – расхохотался мальчик.
Эйва остановилась и смерила его взглядом.
– Ну, положим, – вынесла она свой вердикт, дернула его за ухо и пошла дальше.
За разговором они не замечали мужчину, шедшего за ними по противоположной стороне улицы, пока тот сам не заговорил, приблизившись на расстояние нескольких ярдов. Дети испуганно обернулись.
– Привет, – произнес незнакомец.
Он стоял, безвольно повесив руки. Взволнованное лицо так и сияло от удовольствия.
– Меня зовут Сэм, – продолжил мужчина.
Высокий, мускулистый, он производил впечатление человека, в юности много занимавшегося спортом: даже сейчас, несмотря на то, что ему было за сорок, тело сохранило остатки былой стати. Волосы – темные, как-то нелепо зачесанные набок, чисто выбритое лицо имело несколько детское выражение.
– Это же ты, правда? – спросил Сэм.
У Эйвы заныло под ложечкой. Отец предупреждал, что многие захотят с ней встретиться и ради этого пойдут на все.
– В мире полно чудаков, – сказал он ей, и по напряженному выражению его лица Эйва поняла, что отец о чем-то умалчивает. – Постарайся быть осторожней с ними…
– Нам надо идти, – торопливо сказал Уош, взял Эйву за локоть и потащил прочь.
– Не бойтесь меня. – Мужчина миролюбиво поднял руки и почти так же быстро, как дети, в свою очередь сделал шаг назад, увеличивая дистанцию. – С чужаками разговаривать нельзя, я знаю, – кротко продолжил он, – я просто… взволнован нашей встречей. Я – Сэм, – повторил он и помахал Эйве, словно старой знакомой.
– Вы уже это говорили, – буркнул Уош, продолжая тащить Эйву за руку и не выпуская мужчину из поля зрения. – Идем же, Эйва.
И они зашагали обратно к тропинке, ведущей к дому Арнольдов. Эйва смотрела только вперед, как она уже привыкла делать при встречах с фотографами. Уош топал позади, прикрывая ее от Сэма.
– Ты ведь тот самый мальчик, верно? Тот, которого она исцелила? – крикнул ему мужчина. Он по-прежнему не двигался с места, но не сводил с них глаз.
– Не останавливайся, – прошептал Уош.
– Прошу вас, не уходите, я хочу только поговорить! – Голос Сэма дрогнул. – Ну, пожалуйста.
То ли из-за извиняющегося тона, то ли из-за детского выражения лица, а может быть, по безрассудности, свойственной юности, не знающей, как бывает жесток мир, Эйва остановилась.
– Ты чего? – зашипел Уош.
– Что вам от нас нужно? – спросила девочка, поворачиваясь к Сэму.
– Эйва… – тихо произнес Уош.
– Ничего не нужно, – ответил Сэм. – Просто хотел с тобой встретиться.
Он продолжал стоять на месте, не делая попыток приблизиться. Его руки как-то неловко свисали по бокам. Эйва подумала, что этот Сэм вообще какой-то несуразный.
– Мне нужно идти, – сказала она.
– Подожди, прошу тебя. – Сэм в отчаянии заломил руки. Несколько секунд он смотрел на них, потом вдруг сел по-турецки на землю и подсунул ладони под себя.
– Так лучше? – покорно спросил он.
Дети изумленно уставились на него. Теперь этот крупный человек совершенно не казался страшным. Даже Уош почувствовал, что тот, видимо, хочет просто поговорить. Возможно, он был не таким плохим, как им представлялось.
– Что вам нужно? – спросил Уош.
– Встретиться с нею. Потому что она – удивительная. – Его улыбка стала шире. – Я следил за всем с самого начала. Мы оба следили, я и мой брат. – Он заговорил громче, дергаясь от возбуждения. – Ты – удивительная. Тебе на самом деле удалось невозможное!
Эйва внимательно рассматривала Сэма. В его лице она явственно видела представителя окружающего ее мира.
– Когда ты научилась исцелять? – спросил тот.
– Может, пойдем, Эйва? – Уош вновь потянул ее за рукав, но она не сдвинулась с места. – Не нравится мне этот тип. Он какой-то… По-моему, он псих.
– Мой брат – тоже целитель. – Улыбка Сэма дрогнула, словно ему вспомнилось что-то неприятное. – Он делает все возможное, чтобы меня излечить, но…
– Я должна идти, – твердо сказала Эйва.
Внезапно похолодало. По спине побежали мурашки, она поглубже засунула руки в карманы пальто.
– Мне нужно возвращаться, – добавила она.
– Ну наконец-то, – выдохнул Уош, но Эйва все не двигалась.
– Понимаю, твои наверняка уже волнуются. – Сэм вытянул из-под себя одну руку – белую, бескровную, – помахал ею, восстанавливая приток крови. – Ты не против, если я и вторую вытащу? – спросил он, кивая на затекшую конечность.
Достав вторую руку, потер ладони друг о друга, покачал головой и продолжил, обращаясь не то к рукам, не то к Эйве:
– Чудеса, да и только. Не возражаешь, если я встану?
Поднялся, отряхнул брюки и тоже сунул руки в карманы. Потоптался, переступая с ноги на ногу. Все это время мужчина не переставал улыбаться.
– Холодно, – пояснил он, сделал несколько шагов вперед и протянул Эйве ладонь. – Можно пожать твою руку? – Сэм перевел взгляд с ладони на девочку.
– Нет! – быстро ответил Уош.
– Брось, – возразила Эйва, – мне надоело шарахаться от всего на свете. Это же всего-навсего рукопожатие.
И прежде чем Уош успел возразить, Эйва пересекла улицу и, преодолевая внутреннее сопротивление, пожала протянутую ей руку.
– Приятно познакомиться, Сэм.
Тот обеими руками сжал ее ладонь.
– Спасибо, – тихо сказал он, не выпуская пальцев Эйвы.
Рукопожатие длилось и длилось, пока до девочки не дошло наконец, что она попалась. Сэм крепко держал ее за руку.
– Ты ведь мне поможешь? – Мужчина заглянул ей в лицо, в глазах у него стояли слезы. – Я болен, болен уже очень давно, но ведь ты меня починишь? Поможешь мне?
Эйва попыталась выдернуть руку из его железной хватки. Бесполезно.
– Мне просто нужно, чтобы ты мне помогла, так же как своему другу. А потом я тебя отпущу, и мы больше никогда не увидимся, обещаю.
– Отпустите меня немедленно, – приказала Эйва.
Теперь она испугалась по-настоящему. Дернула изо всех сил, но Сэм не подался. Она будто в капкан угодила. Уош подскочил к ним и попытался разжать пальцы мужчины, тоже безуспешно. К тому внезапно вернулась вся сила, которую он источал при первом на него взгляде.
– Ты должна помочь мне, – повторил Сэм.
– Отпусти ее! – заорал Уош, продолжая бороться.
– Пожалуйста, – бубнил Сэм, – прошу тебя, помоги мне, вылечи меня.
Эйва не оставляла попыток высвободиться из его хватки, но он обхватил ее и поднял барахтающуюся, вопящую над землей.
– Ты должна, – сказал он.
На его лице сохранялось все то же детское выражение, словно он не имел намерения причинить ей вред.
Вдруг Сэм упал на колени, и Эйва оказалась на коленях перед ним. Уош изо всех сил пнул мужчину, но тот даже не заметил. Держа Эйву за запястья, он прижал ее ладони к своим щекам, мокрым от слез.
– Излечи меня, помоги мне, – умоляюще твердил он. – Помоги, чтобы он мог мною гордиться.
Внезапно мужчина умолк. Закрыв глаза, он прижимал ладони Эйвы к своему лицу и тихонько всхлипывал. Его губы беззвучно шевелились – кажется, он молился. Эйва, испуганная до смерти, почувствовала жалость. Даже Уош застыл, пораженный поведением Сэма. Он ожидал грубого насилия, а перед ним был неразумный ребенок, умоляющий о помощи.
– Прошу тебя, – всхлипывал Сэм, но рук Эйвы не отпускал.
– Хорошо, – мягко произнесла Эйва. – Но ты должен меня освободить.
– А ты не обманешь?
– Нет.
– Что ты творишь, Эйва? – ужаснулся Уош.
– Обещаешь? – спросил Сэм.
– Обещаю, – кивнула Эйва.
Сэм глубоко вздохнул и разжал пальцы.
– Ладно, – дрожащим голосом сказал он и всхлипнул. – Я готов.
Мужчина ждал. Эйва – тоже, хотя сама не знала чего. Оба они продолжали стоять на коленях. Эйва смотрела на Сэма, не отрывая ладоней от его щек.
– Я готов, готов, готов… – басом гудел он.
Эйва смотрела на свои руки, баюкающие лицо мужчины. Они были маленькими, темными, совершенно обыкновенными, очень похожими на мамины. Эйва словно наяву услышала голос матери. Он звучал в ветре, перебирающем голые ветви дубов, выстроившихся вдоль улицы. В глухом шорохе из подлеска. Эйва разозлилась. Мать умерла. И навсегда останется мертвой. Ее руки ничего не могли с этим поделать.
Когда Сэм, устав ждать благодати, открыл глаза, он обнаружил, что стоит один на опустевшей улице и бормочет молитвы.
– Мейкон!
Дверь открылась, и на пороге появился помощник шерифа. Этот коренной житель Стоун-Темпла, парень лет двадцати, был одним из немногих, кто находился сейчас в участке не для того, чтобы продавать информацию журналистам, а чтобы работать.
– Да, – отозвался Мейкон.
Шериф только что вернулся в офис после встречи с вновь прибывшей религиозной группой и теперь надеялся побыстрее разделаться с кучей бумаг на столе.
– Пришел какой-то проповедник, хочет поговорить с вами.
– Передай ему, чтобы занимал очередь за своими коллегами, – буркнул Мейкон, не поднимая головы. – Или… Знаешь что? Построй-ка их в две очереди: проповедников – направо, уфологов – налево.
– Рад познакомиться с вами, шериф, – произнес глубокий и решительный голос.
Мейкону пришлось оторваться от своих бумаг.
Размашистой походкой в комнату вошел высокий, широкоплечий человек, мимоходом хлопнув по плечу помощника шерифа, словно благодарил швейцара, придержавшего ему дверь:
– Спасибо, сын мой.
Мейкон отложил ручку, выпрямился в кресле и махнул помощнику:
– Я сам с ним разберусь.
Тот кивнул и покинул кабинет.
Мужчина уселся на стул против Мейкона. Судя по тому, как он держался, этот тип умел добиваться своего.
– Я – Преподобный Исайя Браун, – представился он, протягивая Мейкону руку. – Джон Митчелл должен был предупредить вас о моем прибытии.
– Рад познакомиться, – ответил Мейкон, неохотно приподнимаясь и пожимая протянутую ладонь.
– Прежде всего, – продолжил Браун, – приношу вам свои извинения за столь бесцеремонное вторжение. Я понимаю, что происходит теперь в вашей жизни. Хаос и бедлам.
– Да, что-то вроде того, – согласился Мейкон.
Человек показался ему чем-то знакомым. На вид – пятьдесят пять лет, лицо гладко выбрито, волосы густые, черные. На Преподобном был отлично сшитый костюм, и держался этот человек необычайно уверенно.
– Чем могу быть полезен, Ваше Преподобие?
– Пока ничем, пожалуй. Я лишь хотел лично представиться и, если это возможно, предложить свои услуги вам и вашим близким.
И тут Мейкон его наконец узнал. Он видел этого человека по телевизору: тот выступал с проповедью перед собранием, насчитывавшем десятки тысяч человек. Преподобный Браун являлся своего рода феноменом: начал со скромной церквушки на севере и постепенно, в одиночку, создал огромную организацию.
– У вас довольно милый городок, – похвалил Преподобный, – и живут в нем замечательные люди.
– Стараемся, – скромно кивнул Мейкон. – А я вас узнал. Для меня большая честь познакомиться с вами.
Шериф приподнялся и вновь пожал Брауну руку. Теперь, когда он понимал, с кем имеет дело, рукопожатие было куда более теплым.
– Извините за недружелюбный прием, – продолжил он, – но к нам сейчас стекается столько разных мутных типов. Итак, не нужна ли вам какая-нибудь помощь? Может быть, с оформлением документов?
– Нет-нет, – ответил Преподобный Браун, – мы уже обо всем позаботились. Я пришел только для того, чтобы побеседовать с вами с глазу на глаз, не более того. Я вполне понимаю, что вы имели в виду, говоря о «мутных типах», мне такие тоже известны. Ничего удивительного, что вы и меня приняли за одного из них, из тех, кто является к вам в надежде использовать вашу дочь в своих корыстных интересах.
– То есть вы не обиделись на слова, сорвавшиеся у меня с языка? Ничего личного. Уверен, вы понимаете, что мне приходится быть, скажем так, осторожным при общении с другими людьми.
– Разумеется, не обиделся, – Преподобный Браун устроился поудобнее, упершись ладонями в колени. – Что же, буду с вами откровенен и перейду сразу к сути. Я прибыл отнюдь не для того, чтобы извлечь из случившегося какую-то выгоду. Мне просто нужно присутствовать здесь, чем бы ни закончилась ваша история. Я не намерен задавать вам интимные вопросы; по крайней мере – пока. Признаюсь, мне тоже любопытно, однако я с уважением отношусь к чужим религиозным воззрениям и не собираюсь обращать вас в свою веру. – Он улыбнулся с самым искренним видом. – Я здесь потому только, что независимо от того, веруете ли вы, случившееся имеет религиозную подоплеку. Ваша дочь исцелила человека. Ее прикосновение заставило затянуться рану. Произошло чудо, кто бы как это ни называл. – Преподобный Браун помолчал. – Надеюсь, я развеял ваши сомнения? А то сдается мне, чем больше я разглагольствую, тем сильнее ваши подозрения в искренности моих намерений.
Мейкон ответил не сразу. Он попытался припомнить все, что знал об этом Брауне. Перед глазами возникла картинка: высокий мужчина на сцене, в одной руке – микрофон, в другой – Библия. Надо сказать, на телеэкране Браун производил куда более сильное впечатление, нежели вживую.
– Думаю, я понял, что именно вы хотели до меня донести, – проговорил шериф. – Вы желаете, чтобы здесь была представлена и ваша позиция. Верно?
– В общем и целом, в общем и целом, – ответил Преподобный с видимым облегчением, словно на самом деле испытывал благодарность за понимание. – Людей вообще легко заподозрить в неблаговидных намерениях, а религиозных деятелей – и того легче, особенно в наши смутные дни. Однако не все мы «носим сутаны, чтобы скрыть хвост», – в чем обвинили как-то одного моего коллегу. Кое-кто из нас просто пытается помочь ближним. И если я могу быть чем-то полезным, дайте мне знать.
Шериф сам не знал, нужна ему помощь Преподобного или нет, однако человек этот ему, скорее, нравился. С течением лет взгляды Мейкона на религию и Бога неоднократно менялись, но он понимал, что рано или поздно нужно будет на чем-то остановиться. Теперь, когда на него с дочерью смотрел весь мир и люди всевозможных религий притязали на его Эйву, Мейкон вынужден был признать, что предложение проповедника помочь в случае нужды ему по нраву.
Он отдавал себе отчет, что и мир, и произошедшее в его жизни – непомерно велики для скромного шерифа из заштатного городишки. Как ни неприятно было это сознавать, но он нуждался в помощи.
– Спасибо, что навестили. – Мейкон встал и еще раз пожал руку Преподобному Брауну. – Я обдумаю ваше предложение. Не исключаю, что мы продолжим сегодняшний разговор.
– Рад это слышать. – Браун поднялся и направился к выходу, но у самой двери обернулся. – Вы вольны иметь собственное мнение о вашей дочери и ее деянии. Помните об этом и никому не позволяйте сбить себя с толку, даже мне.
Мейкон с Эйвой молча шли по горной тропке. Минуло уже два дня с визита Преподобного Брауна, а шериф все еще не мог привести в порядок мысли. Благодаря предрассветной темноте леса да утреннему заморозку, загнавшему любопытных в лагерь, разбитый у подъездной дороги, отцу с дочерью удалось незаметно выскользнуть из дома. Кармен возражала против их вылазки, однако Мейкон постарался успокоить жену, заверив, что даже среди окружающей кутерьмы в мире еще хватает безопасных мест. Это, кстати, было одной из причин, по которым он во что бы то ни стало хотел поскорее забрать Эйву из эшвилльского госпиталя. Несмотря на настояния врачей, желавших держать девочку при себе, чтобы продолжать исследования, Мейкон чувствовал себя спокойнее, когда дочь была дома. Вокруг возвышались их горы – та часть мира, которую они с дочерью познавали вместе. Как же он мог держать ее вдали в такую минуту?
Пронизывающий ветер, словно дыхание великана, старался смахнуть их со склона. Выйдя еще до рассвета, они проникли в лес, будто лазутчики, скрываясь под его пологом от надоедливых журналистов, фотографов и разнообразных фанатиков. Мороз, совершенно исчезавший к полудню, по утрам был еще силен, мерзлая трава похрустывала под ногами. Этот звук далеко разносился по замершему лесу.
Они собирались провести этот день в охотничьем домике к северу от города. Когда-то там обитал старина Рутгер. Его жена скончалась от пневмонии, сам Рутгер ненадолго ее пережил. Люди болтали, что старик помер от одиночества. После смерти хозяев домик сделался местом, где удобно было переночевать, если вы собрались поохотиться: олени приходили туда полакомиться яблоками из сада, который разбила в свое время Рутгерова жена. Теперь сад зарос, одичал, но исправно плодоносил каждый год.
– Холодрыга какая, – проворчал Мейкон.
Они уже почти добрались до лабаза, устроенного на дереве, в котором намеревались подождать прихода оленей. Мейкон соорудил это укрытие для охоты несколько лет назад и не раз приносил домой добычу. Он надеялся, что сегодня им вновь повезет.
– Ничего, скоро потеплеет, – стоически отозвалась Эйва из сумрака, остановилась и огляделась. – Мы почти пришли.
– Если честно, я обрадовался, когда ты согласилась.
– Мы ведь давно никуда не ходили.
– Правда. – Мейкон сжимал и разжимал кулаки, чтобы разогреть замерзшие пальцы. – Сама знаешь, все сейчас немного запуталось.
– Можно и так сказать, – ответила Эйва и зашагала вниз по склону.
Новый порыв ветра подтолкнул их в спину, едва не сбросив вниз, но они продолжали упорно идти, уверенные, что вскоре взойдет солнце, которое согреет их и озарит все вокруг. Достигнув подножия горы, Эйва окинула взглядом близлежащее поле и прислушалась. В тишине лишь ветер шелестел листьями.
– Как все-таки хорошо побыть вдали от людей, – сказал Мейкон.
– Нам еще до лабаза добираться, – заметила Эйва.
– Ничего, совсем чуть-чуть осталось.
– Солнце уже встало. Просто из-за гор пока не видно.
– И что с того? Мы вполне можем остановиться и поболтать.
– А я думала, ты рвешься на охоту, – ответила Эйва, направляясь к стене деревьев, где был устроен лабаз.
Мейкон побрел за ней, чувствуя, что прошляпил шанс поговорить с дочерью по душам.
Два отдельных навеса располагались вплотную друг к другу. Шериф сделал так специально, когда Эйва была еще мала, чтобы в случае чего быть поближе к дочери. В результате охотничье укрытие стало местом, где можно было в лесной тишине поверять друг другу свои секреты. То есть настоящим укрытием, где никто в мире не мог их потревожить и они с дочерью могли уединиться.
К тому моменту, когда Мейкон подошел к лабазу, Эйва уже забралась наверх, втянув с помощью длинной веревки лук. Теперь она сидела, положив оружие на колени, и всматривалась в просветы между деревьями, верхушки которых уже позолотило солнце.
Помедлив немного, Мейкон тоже поднялся наверх, втащил лук и замер, вглядываясь в лесную чащу.
– Ты когда-нибудь вспоминаешь о ней? – тихо спросила Эйва.
– О твоей маме? – уточнил он зачем-то и кивнул в знак согласия.
– А что именно?
– Разное. Я всегда вспоминаю о ней в праздники. В твой день рождения, например. Мне бы хотелось, чтобы она увидела, какой ты стала.
– Она тебе снится?
– Бывает. А тебе?
– Очень часто.
– Насколько часто?
– Иногда я не вижу ее во сне неделями, хотя каждый день о ней думаю. А ты?
– Думаю ли я о ней каждый день? Нет, Эйва. Признаюсь, каждый день я о твоей маме не вспоминаю. Сначала – да, а теперь нет.
– Неужели со мной тоже так будет и я перестану о ней думать? Забуду ее?
– Никогда.
– Откуда ты знаешь?
– Ты ее любишь до сих пор. Нельзя забыть тех, кого мы любим. Так уж устроены люди. И ты в том числе. – Мейкон услышал, как где-то в лесу хрустнула ветка. – Однако тебе следует ее отпустить.
– А если я не сумею?
– Ты должна.
– Но что, если я не смогу? Я покончу жизнь самоубийством, как и мама? Вдруг ее тоже что-то мучило?
– Мучило? Не знаю, может быть… Твоя мать никогда не казалась мне печальной. Только потом до меня дошло, что я никогда ее толком не понимал, – Мейкон кашлянул. – Вот о чем я часто думаю.
Эйва замолчала. Не обращая внимания на их голоса, из лесной чащи появился олень. Солнце уже наполовину выглядывало из-за горных вершин. Олень робко приближался к лабазу. Эйва наложила стрелу на тетиву. Животное принюхивалось, но охотники сидели с подветренной стороны, так что оно не могло их обнаружить. Это был матерый самец, чьи тяжелые рога напоминали ветви дерева, длинные и острые. После того как он убедился, что в полумраке утра не скрываются хищники, из зарослей спокойно вышла олениха с олененком. Предательский ветер толкал их прямо под выстрел Эйвы. Его сильные порывы шумели в ветвях, и, когда девочка неловко завозилась, прицеливаясь в рогача, ветер заглушил этот звук.
Олени медленно приближались.
– Как ты вообще? – тихонько спросил Мейкон.
Эйва не спускала глаз с оленя.
– Мир вдруг стал так велик, – не глядя на животных, продолжил отец. – Я с трудом поспеваю за событиями и не представляю, как ты с этим справляешься. – Он понял, что не может уже остановиться, что должен спросить. – Люди хотят, чтобы ты повторила это снова. Чертов Эльдрих уже телефон оборвал, требует еще каких-то исследований, трындит об «эксперименте в лабораторных условиях». Якобы это поможет понять, почему тебе никак не становится лучше. Они вроде как хотят, чтобы ты проделала это под их контролем, а они бы изучили, что именно при этом происходит. – Сердце у Мейкона сжалось. – Эйва, ты бы могла проделать это еще раз? Один-единственный разок? Может быть, они хотя бы после этого оставят нас в покое.
– Да что им всем от меня надо? – буркнула Эйва.
– Мало ли… Кому что, полагаю. – Он помолчал. – А сама ты чего хочешь?
– Я хочу знать, могла ли я спасти маму, – тоненьким, словно птичьим, голоском ответила Эйва и пустила стрелу.
Перелет. Она выдохнула. Оленье семейство скрылось в папоротниках, продлив свои жизни еще на день.
Для Кармен утро наступило после очередной бессонной ночи, полной боли. Большую ее часть она пролежала в постели, затаив дыхание, чтобы не разбудить Мейкона, и уговаривала себя, что все будет хорошо. Доктор Арнольд уверен, что ребенок развивается правильно и все пройдет отлично. «Отлично» – одно из любимых словечек доктора Арнольда. Он даже намекнул, что боли могут иметь скорее психические, нежели соматические причины, и в конце концов Кармен пришлось признать, что, вероятно, так оно и есть.
Мейкон уговаривал жену не волноваться. Он каждый день убеждал ее, что все окончится просто замечательно, что она делала и делает все правильно. Он изо всех сил старался, чтобы она перестала винить себя в смерти первенца, и временами ему это даже удавалось. Тогда Кармен верила, что не она обрекла свое дитя на гибель. В такие дни она чувствовала себя легче, чем накануне. Не так раздражала чья-либо манера водить машину или грубость окружающих. Она могла целый день наблюдать за чужими детьми и быть счастливой за них и их родителей. Смотреть на них, улыбаться и думать, что мир, в общем-то, не так уж отвратителен.
Однако, когда эти дни проходили (а они всегда проходили), Кармен опять просыпалась по утрам с именем малыша на устах, малыша, не дожившего до своего первого рассвета, – Джереми.
Он родился ранним вечером и почти всю ночь провел в инкубаторе, пока сама Кармен находилась без сознания. Приходя изредка в себя, она всякий раз спрашивала о сыне. Медсестры отвечали, что все в порядке, улыбались, ласково похлопывали ее по руке и уговаривали не волноваться. Но когда она увидела свою плачущую мать, то сразу поняла: ребенок умер.
Ей захотелось зареветь. Громко завизжать. Однако вместо этого она опустила веки, перестав цепляться за реальность, и позволила лекарству погрузить себя в глубокий, беспросветный сон.
Кармен разбудил плач матери. Та сидела в уголке палаты и смотрела на дочь опухшими от слез глазами, ее губы дрожали. «Он ушел до рассвета», – таковы были первые слова, сказанные матерью. Та промокнула платочком уголки глаз, не сводя взгляда с дочери. И Кармен тоже заплакала. Это был странный плач. Она чувствовала пустоту и онемение во всем теле, будто со стороны смотрела на себя, оплакивающую потерю ребенка. Следующее, что она запомнила, был муж. Он вошел в палату, встал у койки, посмотрел на Кармен.
– Все будет хорошо, – произнес он с каменным лицом и погладил ее по руке.
– Не будет, – ответила она.
– Мы справимся.
– Не справимся, – покачала головой Кармен.
И она оказалась права. Не прошло и года, как все рухнуло. Однажды он вернулся домой с работы, вошел на кухню и замер. Кармен сидела в гостиной и наблюдала за мужем… Глядя поверх ее головы, он произнес:
– Я ухожу к матери.
Потом, опустив глаза, точно нашкодивший ребенок, добавил:
– Мне кажется, я должен объясниться.
– Не надо, – сказала Кармен.
– Ты ни в чем не виновата.
– Знаю.
– Просто… Слишком много всего накопилось, мне этого не вынести. Не могу больше.
– То есть собираешься взвалить все на мои плечи?
– Нет, но… Может быть, если я уйду, тебе будет легче?
– Не будет.
И все закончилось.
Шесть лет она перебиралась из города в город, работая учительницей. Кое-как терпела учебный год, а когда он заканчивался – уезжала прежде, чем ей начинали сниться лица ее учеников. Пока наконец судьба не занесла Кармен в школу (если это можно было назвать школой) городка под названием Стоун-Темпл, где жил шериф Мейкон с дочерью Эйвой. Там совсем скоро ее рана начала затягиваться, и Кармен смогла вновь улыбаться и радоваться жизни.
Теперь она опять была беременна, тело болело не переставая, и хотя доктор твердил, что все будет отлично, Кармен в глубине души знала: это не так. Она в любую минуту могла потерять ребенка, как уже случилось однажды.
Осень наступила внезапно, застав людей врасплох. В четверг Стоун-Темпл проснулся и обнаружил, что деревья пылают золотом и багрянцем. Ночью ударили заморозки. По мнению Эйвы, это было прекрасно. Лето она никогда особенно не любила. Осени и зиме, в отличие от иных времен года, свойственно было некое спокойствие. Когда температура воздуха падала, листья дружно желтели, а перелетные птицы становились на крыло, радостная Эйва вприпрыжку бежала в школу.
А еще осенью проходила ярмарка. Эйве было всего шесть лет, она еще ни разу не бывала на осенней ярмарке, хотя из разговоров знала, что это – нечто совершенно волшебное и потрясающее. Когда отец объявил, что в выходные они поедут на ярмарку, Эйва от волнения едва смогла заснуть. Она полночи ворочалась в кроватке, а когда закрывала глаза, то видела огни чертова колеса и слышала крики людей в диковинных шляпах: «Подходите! Испытайте свою удачу! Выиграйте приз!» Ей мерещились чудесные звери: лев со змеей вместо хвоста; одетая в костюмчик обезьянка, сидящая за столом и пьющая чай… Эйва чувствовала запахи сахарной ваты и шоколада. Словно сказка обрела плоть и вкус, остающийся на языке.
И вот наступила пятница, долгожданная ярмарка открылась. Эйва не могла ни секунды усидеть на месте. Вернувшись из школы, она носилась по дому, выполняя даже то, о чем ее никто не просил. Она не смела спросить, когда они выйдут из дома, поскольку не хотела раздражать родителей. Вместо этого она вытирала пыль, подметала, застилала кровать и складывала разбросанные игрушки, стараясь ни о чем не думать, пока наконец Мейкон весело не сказал:
– Ну что? Поехали? Нельзя же заставлять тебя ждать целую вечность, верно?
Всю дорогу Эйва возбужденно болтала. Расспрашивала мать о ярмарках, на которых та побывала в детстве. Хизер рассказала о бородатых женщинах, мужчинах с кожей крокодила и гуттаперчатых гимнастах, которые могли уместиться в чемодан.
– Иногда наш мир действительно становится похожим на сказку, – закончила мать.
Но в ее голосе звучала пустота. Временами на Хизер нападала эта странная меланхолия, которую Эйва замечала в переливах ее смеха и в самых уголках губ.
– С тобой все в порядке, мамочка? – спросила она.
– Ну конечно.
Не успело солнце сесть, как Эйва увидела впереди зарево ярмарочных огней. Внутри у нее все сжалось, она распахнула рот от удивления.
– Ярмарка! – закричала Эйва, тут же позабыв и о печали матери, и о собственных тревогах.
– Да, это она, – с улыбкой подтвердила Хизер.
До Эйвы донеслась громкая дребезжащая музыка, явно сопровождавшая шумное веселье. Чтобы лучше слышать, она опустила стекло, в лицо ударил холодный осенний воздух. Эйва боялась, что родители прикажут закрыть окно, но они почему-то этого не делали. Вся семья находилась в радостном предвкушении.
Когда они добрались, Эйва первой выскочила из машины, крича родителям, чтобы догоняли. Ее сердце громко забилось, едва она увидела яркие карусели, людей, выдыхающих огонь, и других, в странных разноцветных шляпах, возвышающихся над толпой, громогласно зазывающих полюбоваться лучшим в мире представлением. Все было совершенно так, как она себе представляла.
– Все спешите сюда! – надрывались зазывалы, и Эйва завороженно шла на их зов.
Она прокатилась на всех каруселях, наелась так, что казалось, вот-вот лопнет, сыграла во все игры и, пусть ничегошеньки не выиграла, улыбалась до ушей.
Время пролетело незаметно. Уже глубокой ночью Хизер взяла дочь за руку и твердо сказала:
– Достаточно.
– Еще так рано… – заныла Эйва, потирая кулачками слипающиеся глаза.
Хизер забрала у дочери огромную порцию сахарной ваты и отдала Мейкону. Тот откусил немного и улыбнулся.
– А мы сюда еще вернемся? – спросила Эйва.
Сильные руки подняли малышку, и она оказалась на отцовском плече, пахнувшем одеколоном, – еще один признак исключительности того вечера.
– Посмотрим, – ответил Мейкон.
– Значит, не вернемся, – поняла Эйва.
– Мы этого не говорили, – заметила Хизер.
– А говорить вовсе не обязательно, – сказала Эйва.
Пока отец нес ее к машине, она едва не уснула, убаюканная размеренным покачиванием его плеча. Преодолевая дремоту, усталость и нарастающую в душе печаль, она в последний раз посмотрела на ярмарку.
Позади остались огни, карусели, жонглеры, гимнасты, бородатые женщины, жирафы и звери, чьих имен она не знала. Она увидела медленно бредущую мать, тоже усталую, но улыбающуюся, а еще – отцовскую спину. Почувствовала его волосы, щекочущие щеку, ощутила силу этого мужчины, надежного и твердого, словно земля под ногами.
Прежде чем окончательно провалиться в темноту сна, Эйва еще раз поглядела на мать. Та, словно Лотова жена, быстро оглянулась назад и вновь двинулась вслед за дочерью и мужем. Вот только лицо ее сделалось сумрачным и жестким. Обычно гладкий лоб подернулся морщинками. Все, что было светлого в этот вечер (радость, волнение от приключений), – все пропало. Так комната погружается в беспросветную мглу, когда задувают последнюю свечу.
– Мама! – позвала Эйва.
– Что, дочка? – Улыбка вернулась на лицо матери, будто никуда не исчезала.
– Это не обязательно плохо, – сонно пробормотала Эйва, положив голову отцу на плечо.
– Что именно?
– Когда что-нибудь заканчивается. Иногда так нужно. Не грусти. – Эйва закрыла глаза и, как это часто бывает с детьми, заснула сразу и глубоко.
Она не увидела, как мать заплакала, и не услышала, как отец спросил, что случилось. Хизер ответила:
– Я улыбаюсь, но никогда не знаю – на самом ли деле.
