3
БАБУШКА УОША ВСЕГДА ладила с животными, в особенности – с собаками, чем заслужила прозвище Повелительницы псов. Впрочем, Бренду оно не слишком заботило, по крайней мере до тех пор, пока окружающие сохраняли благоразумие и не называли ее так в лицо. Если в окрестностях обнаруживалась бездомная собака или домашняя, но требующая малость подлатать шкуру, их обязательно тащили к Бренде. Многие подопечные оставались у нее на годы, становясь частью домашнего обихода, чему властная старушенция отнюдь не противилась.
Годы шли, и жизнь Бренды повернулась самым неожиданным образом. Она вдруг лишилась мужа и дочери (первого унес рак, вторую – автокатастрофа) и осталась с внуком Уошем на руках. Тогда ей показалось, что превратить дом в собачий приют и ветеринарную клинику – вполне логичный способ свести концы с концами и поднять на ноги ребенка.
К тому же она была по-старомодному необщительна, ценила уединение, и ей нравилось, когда собаки предупреждали ее о чьем-либо прибытии. Этим утром лай поднялся невыносимый.
Сперва Уош разобрал, как хлопнула дверца машины, а затем услышал шарканье бабушкиных тапочек, приближающееся к его комнате.
– Я сама с ними разберусь, – сказала она внуку. – Небось опять треклятые репортеришки пожаловали. Большинство из них поняло мои намеки, но один-другой упрямый баран в отаре всегда отыщется. Чтобы с такими справиться, придется задать им перцу.
Уош надеялся, что это – метафора, хотя полной уверенности у него не было. Бабуля держала около входной двери заряженный дробовик. По семейным преданиям, эту привычку она переняла у своего воинственного кузена с Западного побережья. Патроны к дробовику вечно позвякивали в карманах цветастого бабушкиного фартука, который она носила, хлопоча по дому. Как-то раз она объяснила Уошу: «Мир может подкрасться к тебе незаметно, так что лучше быть готовым дать отпор в любую секунду».
– Ты спи, а я все улажу, – закончила бабушка и направилась вниз, в холл.
– Да, мэм, – ответил Уош.
Накрывшись с головой, он прислушивался к собачьему лаю на заднем дворе. Вскоре раздался звук раздвигаемых занавесок. Судя по всему, бабуля, добравшись до передней части дома, выглядывала в окно, чтобы узнать, кого это принесло в такую рань. Затем до Уоша донесся стук в дверь.
– Черт! – выругалась Бренда.
Уош не смог разобрать, какой именно «черт» был упомянут: для каждого случая у бабули имелись особенные «черти». Щелкнул замок.
– Черт! – снова воскликнула бабуля.
– Салют, Бренда, – ответил низкий и спокойный мужской голос.
– Ага, вижу, волна поднялась нешуточная, – фыркнула бабуля, – раз уж даже тебя сюда принесло. Впрочем, я ожидала чего-то подобного.
– Как поживаешь, Бренда? – спросил мужчина.
– Как сыр в масле катаюсь. Видимо, теперь я должна любезно поинтересоваться, как поживаешь ты?
Уош спрыгнул с кровати и на цыпочках подкрался к двери спальни.
– Оставайся у себя! – прикрикнула Бренда, и Уош застыл на месте.
– Да, мэм, – повторил он.
Он прожил с бабулей всю жизнь и точно знал, когда следует подчиниться, а когда можно и взбрыкнуть.
– Что же… – начал мужчина.
– Что же… – эхом отозвалась бабуля.
– Облегчать мне жизнь ты не собираешься, так, Бренда?
– Назови мне хоть одну причину, по которой я должна это сделать.
Мужчина тяжело вздохнул. И тут Уош узнал этот голос. Наверное, он так долго его не узнавал из-за лая, а может быть, еще не проснулся толком: солнце едва окрашивало небо в янтарно-золотые тона, новый день только-только занимался. Или же потому просто, что в последний раз он слышал этот голос почти шесть лет назад.
– Папа? – неуверенно позвал мальчик, выходя из спальни.
– Черт, – опять ругнулась Бренда.
Отец был высоким, тощим, и морщин у него с последней их встречи явно прибавилось. Рубец на щеке, полученный в той памятной аварии, унесшей жизнь матери, никуда не делся: перекрученный, отталкивающий шрам, уродливо меняющий свою форму всякий раз, когда отец улыбался.
– Салют, сынок! – крикнул он, когда Уош появился в дверях гостиной.
– Зачем ты приехал, Том? – вежливо, но сурово спросила Бренда, словно снежок в каменную стенку кинула. – У меня имеются, конечно, кое-какие идеи, возможно даже правильные, но хочется услышать это от тебя. Своими ушами, как говорится, услышать, как ты объяснишь свое внезапное появление.
– Прекрати, Бренда, – сказал Том, глядя теперь только на Уоша.
– Как поживаешь, пап? – спросил мальчик.
– Нормалек, – ответил тот. – Какой ты у меня уже большой да красивый! Тебе ведь теперь тринадцать, – объявил он, будто показывая, что все эти годы вел счет возрасту сына. – Небось уже и подружка имеется? Если нет, держу пари – скоро она появится.
– Нет. – Уош покраснел.
– Не хочешь связывать себя по рукам и ногам? – Смех Тома прозвучал неестественно в наступившей тишине. – Ну, у тебя вся жизнь впереди, сынок. Успеешь еще поваландаться с женщинами.
– Наверное, – ответил Уош.
– А ты, вижу, внимательно следишь за новостями, – заметила Бренда. – Раз с порога интересуешься подружками Уоша.
– Неужели нельзя, чтобы все было тихо-мирно? – улыбка Тома померкла.
– Почем мне знать? – пожала плечами Бренда. – Думаю, все идет так, как ты сам устроил. Как ты заслужил.
– Бабушка… – начал Уош.
– Я стараюсь, – тихо сказал Том.
– Ясно, стараешься. Теперь, – обрезала Бренда, – когда денежки замаячили на горизонте.
– Какие еще деньги?
– А в чем тогда, черт побери, дело? Ты несколько лет носу не казал, а тут нате вам, объявился. Немного странно, не находишь?
– Я же стараюсь, – твердо подчеркнул Том.
– Ну, бабушка! – заныл Уош.
– Держись лучше от нас подальше, Том, – продолжила Бренда. – Кстати, когда ты в последний раз к бутылке прикладывался?
– Он мой сын, – сказал Том. – Проклятье, Бренда, он же чуть не погиб!
– Верно. Твой сын чуть не погиб. Но тебя с ним не было.
– Бабушка!
Они замолчали, хотя Уош физически чувствовал жар, разливающийся в комнате, как если бы распахнули дверцу раскаленной докрасна печки. Бабушка стояла высокая и прямая. Она смотрела на отца Уоша так, словно желала ему провалиться сквозь землю.
Том же покорно оставался на самом пороге, и сходство с Уошем явственно проступало на его лице.
Попререкавшись еще малость, они в итоге пришли к соглашению. Бренда позволила отцу с сыном провести вместе день, при условии, что они не будут далеко отходить от дома или садиться в Томову машину.
– Оставайтесь поблизости, – наказывала она Тому. – Мне так будет спокойнее. Хотя врачи утверждают, что с Уошем все в порядке, не дай бог ему станет плохо, а меня рядом не окажется.
Том поинтересовался, что именно может случиться с мальчиком, и Бренда ответила:
– Если человек предвидит непредвиденное, оно перестает быть непредвиденным. Согласен?
– Наверное.
– И чтобы недолго, – напутствовала их Бренда. – Мой мальчик не бродяга тебе какой-то.
Она стояла у дверцы собачьего вольера и, поджав губы, смотрела, как Уош с Томом поднимаются в гору. Вверх, меж камней, вела протоптанная за многие годы, едва приметная тропка. Мальчик и мужчина шли в высокой траве: Том впереди, Уош – следом. Прежде чем они достигли гребня хребта и скрылись из виду, Уош обернулся, чтобы проверить, смотрит ли еще на них бабушка. Та действительно не сводила с внука глаз. Ее фигура напомнила ему маяк: высокая, непреклонная, исполненная тревожной заботы. Позади Бренды, в вольере, лаяли и прыгали собаки, предвкушая кормежку.
Уош с отцом перевалили через хребет, и Бренда исчезла.
– Отличный денек, – нарушил гнетущее молчание Том и взглянул вверх. В голубом небе ярко сияло солнце.
– Да, сэр, – согласился Уош.
– Не хочется признаваться, но, если честно, я понятия не имею, что теперь делать. Я-то хотел свозить тебя в кино или что-нибудь в этом роде. Ну, может, заморить где-нибудь червячка. Однако бабка твоя… – Том вздохнул, – она будто….
– Будто наседка, – подсказал Уош.
– Точно. Лучше и не скажешь. – Том обернулся. – Придется нам бродить по лесу.
– А по-моему, это здорово.
Несколько минут шли молча.
– Ты все еще поешь? – спросил Уош.
Воспоминания об отце у него были смутные, но одну вещь он помнил хорошо: как тот пел. В голове одна за другой возникали картинки: отец с банджо или гитарой, страстное лицо (видно, что песня совершенно овладела им). В те недолгие годы, что они прожили одной семьей, этого человека всегда окружали дребезжащие звуки кантри или фолка. Потом отец пропал из жизни Уоша, но музыка осталась.
– Я разучил множество баллад об убийствах, – продолжал Уош. – Эйва утверждает, что они ужасно мрачные, но на самом деле ей нравится.
– Так ты тоже поешь?
– Пытаюсь. Вот только голос… По-моему, он у меня не очень.
– Лучше бросай петь, – резко сказал Том. – Забей на это. Ни к чему хорошему пение тебя не приведет. Послушай моего совета, забудь обо всей этой музыке. – Походка Тома сделалась тяжелой, будто он давил ботинками собственное раскаяние. – А ты в поход когда-нибудь ходил?
– Пару раз. С Эйвой.
Солнце начало припекать, и Уош вспотел.
– Вы, я смотрю, с ней прямо неразлучны.
– Ага.
– Она тебе нравится?
– Конечно.
– Нет-нет, – улыбнулся Том, – я имел в виду, она тебе нравится? Ты уже большой мальчик и должен понимать, что это значит.
Уош промолчал.
– Ты девственник? – продолжал допытываться Том.
– Мне тринадцать.
– Я не о том. Вряд ли ты оказался бы первым тринадцатилеткой, который занялся сексом. И уж точно – не последним. Я тебя ни в чем не обвиняю, просто интересуюсь.
Опустив глаза, Уош шагал вслед за отцом.
– Мне – тринадцать, – упрямо повторил он.
– В общем, ответ положительный, я тебя правильно понял? Короче, если хочешь об этом поговорить, я готов. Лады? Это именно то, о чем пацаны должны разговаривать со своими отцами. Не то чтобы мой собственный отец особо распространялся на подобные темы, но нам же с тобой не обязательно следовать его примеру? – Том поскреб в затылке и вздохнул. – Слушай, а эти, в новостях, не наврали, часом? – Он быстро оглянулся на сына. – Она тебя действительно излечила? В смысле, это чистая правда? Не развод, не газетная утка? – Мальчик промолчал, и Том опять почесал в затылке. – Сейчас бы пивка глоточек, – нервно пробормотал он. – Ну нет у меня опыта родительских бесед. Наверное, я все делаю неправильно.
Пройдя еще немного, они вышли на затененную соснами поляну. Том обошел ее кругом, словно разыскивая что-то.
– А как вы костры разжигаете? – спросил он.
– В смысле? – Уош, уставший куда больше, чем обычно, рухнул на землю и вытянул ноги в прохладной сосновой тени. – Надо было солнцезащитным кремом намазаться.
– Да ничего с тобой не случится, – хохотнул Том. – Ну, так как ты разжигаешь костры?
– Спичками.
– Нет-нет, я имею в виду, можешь ты разжечь огонь без всего? Без спичек или, там, зажигалки?
– Может быть, – ответил после некоторого размышления Уош. – Читал про такое в книжках. Тебе нравится Джек Лондон?
– Слыхал про такого. – Том опустился на колени рядом с зарослями высокой травы на краю поляны и принялся собирать опавшую хвою и сухие щепки. – Ну что ж, сейчас, значится, мы этим и займемся, – произнес он, будто заканчивая вслух какую-то мысль.
Поднявшись на ноги, Том сложил свои находки посреди поляны. Еще раз обошел ее вокруг, по пути пиная и рассматривая камни.
– Чем хороши горы, так это тем, что здесь можно без труда отыскать все, что требуется для костра, – пояснил он. – Не везде, конечно, но мне удавалось запалить костер в таких местах, где вовек никаких костров не разжигали. – Том продолжал пинать камни, и постепенно в его движениях проявилась некая досада. – Очень уж мне не хочется делать это с помощью пары деревяшек, – с потаенным смешком добавил он. – Времени занимает уйму. Не скажу, что игра не стоит свеч (все сгодится, когда надо зажечь огонь), просто сегодня – это не то, что нам нужно. Понимаешь меня?
– Да, сэр, – ответил Уош.
– Ага! – закричал Том, присаживаясь на корточки у кучки сушняка. – То, что доктор прописал. – Он поднялся, держа в руках две каменюги, стряхнул с них налипшую землю. – Вот эти вполне подойдут.
Вернувшись к шишкам и щепкам в центре поляны, Том опустился на колени, сгреб их в кучку, подбросил сухой травы, потом растянулся рядом на животе.
– Это не так-то легко, – принялся объяснять он. – Куда труднее, чем воображают некоторые. Люди думают, что в случае нужды разожгут костер в два счета. А на деле лишь единицы что-нибудь в этом да смыслят. Мало кто знает, сколько сил требуется вложить, а огонек каждую секунду так и норовит потухнуть.
– Да, сэр, – пробормотал Уош, рассеянно водя палочкой по земле.
Наконец Том решил, что шишки и трава уложены как нужно, и взялся за камни.
– Иди-ка сюда, – позвал он сына. – Я тебе кое-что покажу.
Уош нехотя подошел и присел напротив отца.
– Главное, – начал Том, – рассуждать так же, как огонь, снизу вверх. Огонь занимается внизу, и ты сложи под низ самые тонкие и сухие веточки.
Он пристукнул камнями друг о друга. Брызнула крохотная искорка и тут же потухла.
– Если дует сильный ветер, – продолжал отец, – убедись, что он не затушит твой огонек. Прикрой его чем-нибудь или поищи более подходящее место. Будь сейчас ветрено, мы бы сроду здесь костра не развели. Не вышло бы, и все.
– А можно использовать очки, – сказал Уош.
– Какие там еще очки? – Том сосредоточенно стучал камнями, впившись глазами в пучок сухой травы, подоткнутый под кучку веточек.
– Если человек носит очки, особенно со стеклами потолще, он может зажечь огонь, сфокусировав ими солнечный свет, – затараторил Уош. – Очки сработают так же, как увеличительное стекло, нагреют траву, и она вспыхнет.
– Небось в книжке вычитал? – проворчал Том. – Ну, не знаю, хотя звучит, в общем, правдоподобно. Ты, главное, не слишком-то доверяйся книжкам. Читать – это, конечно, хорошо, но люди часто забывают о том, что снаружи – реальный мир, живой и настоящий. – Он продолжал стучать камнями, пока над травой не завилась тоненькая струйка дыма. – Вот так, – прошептал Том.
Но Уош не видел его огня. Взгляд мальчика сделался далеким. Он вспоминал книги, которые прочитал, места, где побывал в своем воображении, истории, разворачивающиеся каждый день, словно океан, который он создавал внутри себя: год за годом, страница за страницей, слово за словом… Океан все более глубокий, бескрайний, полный радости и грусти, ужаса и предательства, смерти друзей и рокового исхода врагов. И теперь, сидя рядом с лежащим на земле мужчиной, старательно раздувающим крохотный язычок пламени и не видевшим вокруг ничего, кроме этого огонька, который требовалось подчинить, теперь-то Уош понял, кем является его отец и кем он не является.
– Вот так, – повторил с улыбкой Том.
Слабая ниточка дыма окрепла, превратившись в подобие длинной, серебристой цепочки, протянувшейся к небу. Том подбросил в занимающийся костерок горсть сосновых иголок. Огонь сердито зашипел и взметнулся вверх.
– Так-то оно лучше, – приговаривал Том, – так-то мы и заживем.
Остаток дня Уош не говорил с отцом ни о пении, ни о чтении. Ни о фолке, ни о книжных героях, ни о любимых сценах из книг. Он слушал бесконечный рассказ отца об огне, о способах его зажигать и сохранять. Вставлял в подходящих местах «Да, сэр» и улыбался, когда чувствовал, что именно этого от него ждет Том. Улыбался и отстраненно наблюдал, как медленно, частица за частицей, сгорает в пламени тот отец, которого он когда-то себе сочинил.
Все же день, проведенный с ним, заставил Уоша вспомнить те далекие времена, когда они были одной семьей. Лавандовый запах материнских волос, шершавые мужские руки, подбрасывающие сына к небу, по обычаю всех отцов мира. Клубнику с сахаром, которую готовила мать. Отца, смотрящего по телевизору футбол и ругающего на все корки спортивных комментаторов. А еще – каким образом все это закончилось.
Они были в машине, погромыхивавшей по шоссе. За рулем сидел Том, темноволосый и мускулистый. Он вел машину, попутно болтая с женой о том, что она приготовит им на обед. Уош, тогда такой маленький, что едва мог выглянуть в окно, был пристегнут к заднему сиденью. Откинувшись на спинку, он смотрел на облака, длящие свой вечный бег, прерываемый разве что крышами зданий, которые Уош помнил с предыдущих поездок за покупками. Мать включила радио и принялась подпевать. Уош поддержал ее, в меру своих силенок. Их голоса вплетались в звуки музыки и редких встречных машин. Голубое небо безмолвно скользило над бесконечным миром.
Вдруг шины завизжали, Том отрывисто выругался, небо как-то необычно перекосилось. Угол обзора стремительно сужался, и до Уоша дошло, что машина переворачивается вверх тормашками. Корпус сотряс сильный удар. Испуганного Уоша, пристегнутого ремнем безопасности, бросало туда-сюда. Все закончилось так же быстро, как началось. И наступила тишина. Машина лежала на боку. Уош заплакал, принялся звать маму. Она висела на ремне, неестественно изогнувшись, ее руки бессильно раскачивались взад и вперед, точно два маятника.
– Мама! Мама! – надрывался мальчик.
– Успокойся, Уош, – пробормотал Том.
Отец находился в той части машины, которая была на земле. Он суматошно барахтался в своем ремне, пока наконец не отстегнул его. Уош заревел, размазывая кулачками слезы, потом тоже схватился за ремень.
– Подожди немного, сынок, – продолжил Том сдавленным от боли голосом.
Тут-то Уош и увидел кровь. Лобовое стекло было разбито, на лице отца кровоточила широкая рана. Том, поморщившись, дотронулся до щеки, кровь текла ручьем. Уош никогда прежде не видел, чтобы у отца шла кровь. Такое чувство, словно рухнула опорная стена.
Мать все так же бессильно висела на ремне. Том обхватил ее вялое тело и, бережно поддерживая голову, кое-как отстегнул ремень безопасности. Она, словно кукла, обмякла на его руках, Том едва удержался на ногах. Уош громко зарыдал.
– Все в порядке, сынок, – сказал ему Том. – Я сейчас, вот только мамочку вытащу.
Стоя на водительской дверце, он осторожно опустил жену себе под ноги, пытаясь сориентироваться в перевернутом салоне. Потом, перегнувшись через спинку, дотянулся до Уоша, расстегнул ремень и подхватил мальчика прежде, чем тот упал.
– Все будет хорошо, – повторял он.
Но Том ошибся. Когда мать была извлечена из машины, Уош с Томом сразу увидели рану на ее голове. Впоследствии судмедэксперт сказал, что она ударилась виском, когда машина перевернулась и упала со склона горы. Смерть наступила мгновенно.
После аварии жизнь Тома тоже пошла под откос. Днями напролет он валялся в кровати и пил. По ночам Уоша часто будили его рыдания, доносившиеся из-за закрытой двери спальни. Мальчик стучался к нему, спрашивая, что случилось, отец не отвечал. Не отсылал сына в постель, даже не пытался скрыть слезы. Том продолжал рыдать, выкрикивая имя жены, в то время как маленький беспомощный ребенок сидел на полу под дверью его спальни.
Тогда бабушка начала забирать Уоша на выходные. Постепенно уик-энды растянулись на целые недели, пока наконец Том, присев как-то на диван рядом с сыном, не объявил:
– Мне нужно ненадолго уехать.
Он произнес эти слова ровным, глухим голосом. Рана, полученная в аварии, зажила, превратившись в шрам, который, очевидно, должен был остаться с ним до конца его дней. Длинный рубец, бросающийся в глаза, как пустота, оставленная после себя смертью.
Это случилось шесть лет назад. Теперь Уош сидел на поляне с человеком, очень похожим на отца, каким он его помнил, но который им, конечно, не являлся. Уош тоже больше не был тем маленьким мальчиком. Оба они стали чужими. Незнакомцами, поселившимися в телах людей, когда-то любивших друг друга.
– Еще пять минуточек! – крикнула Кармен.
– Ты говорила это пять минут назад! – заорала в ответ Эйва.
Обе они обретались в разных концах дома: Кармен в своей ванной, куда она бегала уже в третий раз за четверть часа, Эйва – в своей, где упорно сражалась с непокорными волосами. Намечался визит к доктору Арнольду.
После того как их мир рухнул, мачехе с падчерицей волей-неволей приходилось много времени проводить вместе. После того случая в больнице, когда в палату ворвались двое мужчин, стало ясно, что ходить в школу Эйве небезопасно, и она торчала дома. Вокруг дежурило все больше полицейских. Пока им удавалось как-то сдерживать толпу. Шериф, разумеется, не мог постоянно находиться с дочерью, так что Эйву опекала Кармен, чему девочка была не слишком рада, чувствуя себя словно под домашним арестом.
Вполне достаточно, чтобы начать бояться внешнего мира.
День за днем, час за часом они действовали друг другу на нервы. Эйва раздражалась по малейшему поводу, разворачивая настоящие сражения из-за всяких пустяков. Как то: выбор телепрограммы, пестрые занавески, повешенные Кармен на кухне… Иначе говоря, мелочей, из-за которых, по большей части, и происходят семейные баталии.
Кармен же только улыбалась, всякий раз протягивая падчерице оливковую ветвь.
Сегодня Кармен нужно было посетить своего врача для планового осмотра, а Мейкон задержался на работе и не смог сопровождать жену. Шериф старался участвовать во всем, что было связано с будущим ребенком, но когда он уже собрался покинуть участок и отправиться к доктору Арнольду, зазвонил телефон: в город нагрянуло очередное религиозное братство. После происшествия, в Стоун-Темпле обосновалось уже несколько подобных организаций, однако эта, похоже, была особенной: более многочисленной, сплоченной и дисциплинированной. Прибыло несколько десятков человек, собиравшихся поставить в парке громадный шатер. Все это было достаточно серьезно, и Мейкон просто обязан был поприсутствовать, чтобы напомнить всем: в городе имеется шериф. Людям приходится напоминать о таких вещах.
Кроме того, его присутствия на подобных мероприятиях требовали кое-какие бюрократические формальности. Бумаги, и все такое прочее. В конце концов, он действительно был шерифом Стоун-Темпла.
В результате к врачу с Кармен пришлось отправиться Эйве. Мейкон торжественно поклялся, что это – первый и последний осмотр, который он пропустит. Впрочем, был и положительный момент в том, что Кармен с Эйвой поехали в этот раз без него. В последнее время Мейкон только и думал, как бы их примирить. Если им требовалось куда-нибудь поехать, он отговаривался срочной работой или головной болью, а потом, стоя на крыльце, наблюдал, как они вдвоем уезжают из дома, и старательно махал рукой, пока машина не скрывалась из виду. Он как будто надеялся, что его образ, запечатленный в их памяти, станет клеем, который не позволит дочери и жене отдалиться друг от друга в отсутствие отца и мужа. И хотя он не поручился бы за эффективность избранной им методы, все выглядело так, что две главные для него женщины потихоньку начинают притираться друг к другу. Что ни говори, а даже скромные победы – это все-таки победы.
Однако главные надежды он возлагал на будущего ребенка. Если все прочие усилия окажутся напрасными, новая жизнь станет теми узами, которые свяжут Кармен и Эйву. Мейкон часто представлял, как жена и дочь вместе сидят на кухне: кормят малыша, хохочут, когда тот выплевывает овощное пюре… В его мечтах Кармен, Эйва и младенец шли ему навстречу: Эйва держала под руку Кармен, а та – катила детскую коляску. Сам он ждал их на крыльце дома и махал им рукой, готовый заключить в объятия всех троих. Эти видения бережно хранились в самом потаенном уголке его души. Они были слишком хрупкими, чтобы делиться ими с кем бы то ни было.
Но сегодня Эйва, ничего не сказав отцу, разрушила его хитрый замысел. Узнав, что он не приедет, она спросила Кармен:
– А как насчет Уоша?
Мачеха не возражала, чтобы мальчик послужил буфером между нею и падчерицей, и охотно согласилась.
Дом они теперь покидали только в сопровождении полицейского эскорта, постоянно дежурившего во дворе. Полисмен стучал в дверь, они выходили, садились в машину и ехали: полицейский автомобиль – впереди, они – следом. Вторая полицейская машина двигалась сзади. Сразу за подъездной дорожкой толпился народ. Едва завидев их, люди принимались вопить, отовсюду сыпались, будто конфетти, вопросы. Собравшиеся требовали объяснить, как Эйва излечила Уоша и почему Кармен с Мейконом «держали все в секрете».
– Не перестаю удивляться людям, – сказала Кармен Эйве, когда толпа наконец-то осталась позади и они смогли набрать нормальную скорость.
По пути заехали за Уошем. У дома Бренды никого не было. Всех интересовала только Эйва, а не мальчик, которого она спасла. Въехав в город, они вновь угодили в людской водоворот, но никак не прокомментировали увиденное. Потихоньку учились делать вид, что ничего не происходит.
Доктор Арнольд принадлежал к той вымирающей породе сельских врачей, которых можно назвать мастерами на все руки. Число недугов и хворей, которые не мог излечить или хотя бы облегчить доктор Арнольд, стремилось к нулю. Ему много раз доводилось наблюдать женщин, чья беременность проходила куда тяжелее, чем у Кармен, и помочь появиться на свет здоровым малышам. Он уверял, что и с Кармен, и с малышом все будет в полном порядке, а доктор Арнольд никогда не боялся признаться, если ситуация оказывалась ему не по зубам.
У входа их поджидала Долорес, жена доктора, с кувшином чая со льдом. Она поздоровалась с Кармен, детьми и улыбнулась широкой, как рассвет, улыбкой.
– Входите, – торжественно сказала Долорес и побагровела.
Ей было под семьдесят, она немного прихрамывала и вечно стряпала что-нибудь вкусненькое пациентам своего мужа, неважно, приезжали они всего лишь на плановый осмотр или оставались в клинике несколько дней. Долорес Арнольд верила, что еда – лучшее лекарство, и готова была потчевать всех, кто постучится к ней в дверь.
– Входите, я сейчас все организую. – Старушка показала на свой кувшин с чаем. – Еще у меня есть апельсиновый сок, на случай, если вы предпочитаете его чаю. Некоторые считают, что утро – не самое подходящее время для чаепития, что же до меня, я думаю, что чай уместен всегда.
Она была переполнена радостным энтузиазмом, который, казалось, снимал с нее груз прожитых лет. Не выпуская кувшина, Долорес по очереди обняла Кармен, Эйву и Уоша.
– В общем, не верю я во всякие там глупости, – закончила она.
Дети вежливо, один за другим, обняли старушку.
– Располагайтесь пока, а я что-нибудь вам приготовлю. Я всю ночь не спала, ожидая вашего приезда. Наверное, вы сейчас подумали, что я могла бы не сидеть в это время сложа руки, а приготовить что-нибудь заранее? – засмеялась Долорес.
Она изо всех сил старалась вести себя так, чтобы не смущать Эйву. Арнольды знали девочку с самого рождения и обращались с ней соответственно, но теперь-то все изменилось. Долорес погладила Эйву по плечу.
– Я так волнуюсь, – прибавила она.
– Не надо для нас ничего готовить, – попросила Кармен, снимая пальто и вешая у двери. Долорес только отмахнулась и проводила их в смотровой кабинет.
Комната когда-то служила спальней одному из семи детей доктора Арнольда, давно покинувших семейное гнездо. В этой маленькой комнатке имелось некое очарование, пришедшее с годами: мелкие царапинки на полу и стенах, пожелтевший снеговик из папье-маше на каминной полке… Все выглядело так, словно в тихих уголках дома вот-вот вновь раздастся детский смех.
Кармен осторожно примостилась на краю кушетки, Эйва с Уошем устроились в небольших креслах у стены.
– Муж скоро придет, он сейчас по телефону разговаривает, – сказала Долорес и подмигнула Эйве. – Просто представить не можешь, как я горжусь, что ты посетила мой дом. Надо же, настоящая целительница! До сих пор в голове не укладывается. Эйва, ты у нас – ходячее чудо! – Глаза женщины странно бегали, она смотрела на Эйву, ожидая ее ответа.
– Это я научил ее всему, что она знает, – объявил Уош, развалившись в кресле, и в свою очередь подмигнул Долорес.
– Да все в порядке, деточка, – ничуть не смущаясь, продолжала та. – Не нужно ничего объяснять. Могу себе представить, во что превратилась твоя жизнь. – Она помолчала, видимо действительно что-то представляя. – Так чем же вас угостить?
– Спасибо, мне ничего не надо, – ответила Эйва.
– А я бы выпила чаю, – сказала Кармен.
– Конечно-конечно. – Долорес схватилась за кувшин, оставленный на столе у двери.
– А мне бурбон, пожалуйста. Односолодовый, – важно произнес Уош и снова подмигнул старушке.
Последняя наконец-то сообразила, что мальчик шутит.
– Посмотрим, что тут можно придумать, – хмыкнула Долорес и вышла из кабинета со своим кувшином.
Она вернулась с двумя высокими стаканами чая, в которых постукивали кубики льда. Впрочем, поход за напитками ни в коей мере не изменил ход ее мыслей.
– Как это бывает, когда к тебе приковано столько глаз, Эйва? – поинтересовалась она. – Вижу, вас теперь даже полиция сопровождает.
– Ничего, справляемся, – бодро ответила Кармен.
– Ох, воображаю, с чем вам приходится сталкиваться. – Взгляд старушки то и дело возвращался к Эйве.
– Не беспокойтесь, Долорес, она никуда от нас не денется, – кивнув на девочку, сказала Кармен.
Долорес с Эйвой покосились на нее. Каждая поняла ее реплику по-своему.
– Знаю, – обиженно произнесла Долорес. – Просто я поражена всем случившимся. Это же чудо, истинное чудо, не правда ли?
– Ну да, чудо, – согласилась Кармен. – Извините, мне не следовало язвить. – Она вздохнула. – Видимо, нам всем еще надо учиться, как с этим жить.
Допив чай, она вернула стакан Долорес и вдруг схватилась за живот.
– Простите, не могли бы вы оставить нас на минутку, Долорес? Ребенок зашевелился, а мне еще надо перекинуться парой слов с Эйвой и Уошем наедине, мы быстро.
– Конечно-конечно, – закивала хозяйка. – Наверное, я утомила вас своей болтовней. Это просто изумительное, невероятное божье благословение, вот что это такое, – добавила она, прежде чем выйти из кабинета. – Надеюсь, вы это понимаете. – И она наконец ушла.
Эйва, Кармен и Уош помолчали. Шаги Долорес, сопровождаемые позвякиванием кубиков льда в кувшине с чаем, удалялись по направлению к кухне.
– Когда-нибудь это закончится, – сказала Кармен Эйве, уставившейся в окно на плывущие по небу серые тучи. – Всему когда-нибудь приходит конец. Нужно только кое в чем разобраться, а потом все будет хорошо. – Она вытянулась на кушетке, не отнимая рук от живота.
– Кармен права, – поддержал ее Уош, одним глотком прикончил свой чай и поставил стакан на пол. – Сейчас все будто с ума посходили, но со временем, думаю, они перебесятся. – И он поскреб затылок совершенно отцовским жестом. – Точно, – уверенным тоном добавил Уош, – они перебесятся.
– На мой взгляд, они уже почти успокоились, – сказала Кармен. – Или я просто начинаю привыкать. – Ее губы на миг искривились. – Помнишь, когда Мейкон только-только забрал тебя из больницы? Творящееся вокруг выглядело совершенно абсурдно. Теперь же, оглядываясь назад, я изменила свое мнение. С другой стороны, лучше не становится. Каждый день в город прибывают все новые и новые люди. Я и вообразить себе не могла, что придется ездить к врачу под охраной полицейских. – Она покачала головой. – Но я уверена, что мы справимся.
– Ты не приехала за мной в больницу, – произнесла Эйва, оторвавшись наконец от окна. – А мама бы приехала.
Уош открыл было рот, но тут же захлопнул и уставился на Кармен.
– Ничего, – сказала она ему, со стоном вытягиваясь на кушетке. – А если бы я приехала, Эйва? Тогда ты бы заявила, что твоя мама осталась бы дома и испекла бы торт к твоему возвращению? Не так ли?
– Нет, она бы обязательно приехала, – невыразительным голосом повторила Эйва. – Ей бы захотелось побыть со мной.
– А я и была с тобою, Эйва. Спала там, на этих чертовых креслах рядом с Мейконом. Ты была без сознания, так что можешь мне не верить. – Она заерзала, устраиваясь поудобнее. – Там, в палате, я понимала, что вряд ли мне это зачтется, но все-таки не уезжала. Потому что именно так поступают матери. И мачехи тоже.
В голосе Кармен не слышно было ни злости, ни раздражения. Вдруг она резко вдохнула и медленно, с натугой выдохнула, уставясь на свой живот.
– Ребенок бьет ножками, – пояснила она.
– А можно мне потрогать? – вскинулся Уош.
– Конечно, – ответила Кармен.
Вскочив, Уош приблизился к кушетке, неуверенно протянул руку и застыл, не решаясь. Кармен и прежде позволяла ему трогать свой живот, чтобы почувствовать, как шевелится ребенок, но благоговение, которое он при этом испытывал, не уменьшалось. Уош всегда ждал, когда Кармен сама возьмет его ладонь и приложит к своему животу.
Кармен так и сделала. Потянулись секунды. Наконец Уош почувствовал как будто слабый удар.
– Здорово, – глупо улыбнулся он и убрал ладонь. – Ты обязательно должна это испытать, Эйва. – Уош подошел к девочке и, взяв ее за руку, подвел к кушетке.
Эйва замялась.
– Вот сюда, – показала Кармен и приложила ладонь Эйвы к животу. – Подожди немного.
Вся троица затаила дыхание. И ребенок зашевелился. Толчок был мягким, словно малыш поздоровался с Эйвой.
– Ну как? Почувствовала? – засмеялась Кармен.
– Ага, – ответила Эйва, понимая, что злость ушла, уступив место восхищению. – Ведь это ж надо, там – настоящий человечек. Прямо не верится. Это… это грандиозно!
– Это – все и вся, – произнесла Кармен. – Ощущаешь полноту жизни, как никогда прежде. Я себе такое и вообразить не могла, словно все-все – земля, деревья, небо, звезды – помещается внутри тебя.
Эйва не убирала ладонь с живота Кармен, и вселенная изнутри постучалась вновь. Все трое засмеялись, радуясь происходящему волшебству.
– Эйва, – тихонько позвала Кармен, продолжая удерживать руку девочки на своем животе.
– Что?
– Ты ведь мне скажешь… – Она глубоко вздохнула, заглядывая в глаза девочке. – Скажешь, если что-то пойдет не так? С ребенком, я имею в виду? Если вдруг что-нибудь почувствуешь?
Эйва молчала.
– Мне жаль, – сказала Кармен, все еще не отпуская руку девочки. – Нет, я совсем не жалею, что спросила. Я ведь даже не знаю, в чем заключается твой дар или что там у тебя. Но ты нам поможешь, да? Так, как помогла Уошу? Если узнаешь, что малыш болен, ты ему поможешь, правда?
В лице Кармен Эйва увидела то же выражение, что и у других. У многих сотен людей, жаждущих помощи. Жаждущих надежды. Больных, перепуганных, с исковерканными жизнями. Людей, мечтающих о том, чтобы ужасы, преследующие их темными ночами, развеялись без следа.
– Ты поэтому сделалась вдруг такой добренькой? – процедила Эйва и отдернула руку.
– Прошу тебя, Эйва, – прошептала Кармен, охрипнув от страха. – Ты просто ничего не понимаешь, не можешь понять.
Она попыталась снова схватить девочку за руку, но та попятилась.
– Эйва, я уверен, она ничего такого не имела в виду… – начал Уош.
– Конечно, не имела, просто ей кое-чего от меня нужно, – огрызнулась Эйва. – Как и всем им.
– Однажды я уже потеряла ребенка, – сказала Кармен. – Он родился ночью, но не дожил и до рассвета. Я стараюсь об этом не вспоминать. Хотелось бы вытравить случившееся из памяти. Тогда, как и в этот раз, беременность протекала тяжело, и после родов врачам пришлось со мной повозиться. Я очнулась днем, ожидая увидеть моего малыша, но обнаружила только свою мать, сидевшую в кресле у изножия кровати. Едва я открыла глаза, она зарыдала, не произнеся ни слова. – Кармен вытерла слезы. – Потеря ребенка ломает жизнь. И уже неважно, что тебе говорят, как улыбаются и сколько времени минуло с тех пор… Рана не затягивается. Не уверена, что переживу такое во второй раз. – Кармен вздохнула, словно освободившись от старой, гнетущей тайны.
Они с Эйвой смотрели друг на друга настороженно, словно чего-то ожидая. Затем Эйва, не говоря ни слова, выбежала из комнаты.
– Я схожу за ней, – бросил Уош и выскочил следом, в свою очередь скрывшись за дверью.
Почти сразу же в смотровой появился доктор Арнольд, Кармен быстро вытерла слезы, пряча свой страх.
– Ну? Как мы сегодня себя чувствуем? – осмотрев ее, поинтересовался доктор – лысеющий толстячок, энергичный и улыбчивый.
Кармен он напоминал чем-то Билла Косби, вот только тот не был ирландцем. Один вид доктора приводил ее в хорошее самочувствие.
– Как обычно, – ответила Кармен, садясь.
– Давление, пульс и другие жизненно важные показатели у тебя в норме. Как и у ребенка. Есть, правда, подозрение на небольшую отслойку плаценты, но беспокоиться совершенно не о чем.
– То же самое вы говорили и в прошлый раз.
– Потому что и в прошлый раз было то же самое, – улыбнулся доктор. – Давайте смотреть в лицо фактам, моя дорогая. Вы – совершенно здоровы и носите совершенно здоровое дитя.
– В последние дни я чувствую боли, – возразила Кармен, машинально потирая живот. – Болит и болит. Все, кроме ребенка. Мне кажется, что в нашей с ним связке я – слабое звено. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать.
– Питаетесь как?
– Нормально. Ем все, что нужно.
– Хорошо… – доктор Арнольд задумчиво кивнул. – А с Мейконом вы об этом говорили?
– Разумеется. Но он ведь не врач. – Она усмехнулась, но тон ее был абсолютно серьезным.
– Знаете, Кармен, – доктор Арнольд поерзал, поудобнее устраиваясь на вертящемся табурете, и сложил руки на груди, – я на все готов пойти, лишь бы у вас отлегло от сердца. Если вам требуется мнение другого специалиста, я могу порекомендовать врача из Вирджинии, которому полностью доверяю. Он проведет самый тщательный осмотр, а когда вы вернетесь, мы еще раз все обсудим. Но повторяю, вам действительно не о чем беспокоиться. У будущих родителей всегда нервы на взводе.
Все это было произнесено с такой теплотой, участием и уверенностью, что Кармен, как всегда, ему поверила. Ведь он работал врачом в этом городе, можно сказать, всю свою жизнь. Когда на вечеринках его спрашивали о работе, доктор Арнольд говаривал, что помог появиться на свет такому количеству малышей, что давно сбился со счета.
– В общем, с вами все будет в порядке, – заключил доктор.
– Вы уверены? – дрожащим голосом спросила Кармен.
– Совершенно. С вами все будет в порядке, по той простой причине, что вы – в полном порядке. Это мое профессиональное суждение. Вам нужно просто поверить в себя.
Был самый разгар лета. Воздух звенел от жужжания насекомых, влажная духота давила, словно жернов, но Хизер, не обращая внимания на палящее солнце, упорно копала яму в дальнем углу двора. Из окна за нею наблюдала Эйва. Земля была твердой, пот, словно струи дождя, стекал по лицу матери.
Хэк, хэк, хэк – ритмично, с натугой врезалась лопата в пересохшую почву. Эйва не понимала, зачем нужна эта яма, однако решила помочь: мать казалась взмыленной от жары. Спрыгнув с подоконника, девочка сбегала на кухню, налила полный стакан чая со льдом и принесла матери.
– Мам!
– Да?
Сопя, мать подняла голову. На кончике ее носа висела капля пота. Взглянула на дочь, протягивающую стакан холодного чая.
– Спасибо, – сказала она и взяла стакан.
– Тебе плохо, мамочка? – спросила Эйва, глядя, с какой жадностью мать пьет чай.
– Мне просто жарко.
– Тебе помочь?
– Берись за лопату.
Мать так и не объяснила, зачем яма в углу двора, а Эйва не спрашивала. Хизер вообще была человеком загадочным и вряд ли бы стала посвящать ребенка в свои дела.
Работа заняла самые жаркие часы. Хизер то и дело отправляла Эйву в дом за водой или чаем. Теперь, когда рядом крутилась дочь, жара куда сильнее волновала женщину. Когда день стал клониться к вечеру, она попросила Эйву приготовить что-нибудь перекусить. Девочка сделала сэндвичи с болонской колбасой, сыром, арахисовым маслом и джемом и два стакана чая. Они с матерью часок полежали в теньке, молча глядя в небо. Жара к тому времени спала, от выкопанной ямы, на дне которой уже скопилась вода, тянуло холодком. Эйва не знала точно, какой глубины была эта яма, однако в ней с головой помещалась не только девочка, но и сама Хизер. В общем, Эйва решила, что они с мамой совершили настоящий подвиг, непосильный кому-то другому.
Отдохнув, они поели, после чего спрыгнули в яму и продолжили копать, а мать принялась рассказывать дочери разные истории. О фермере из соседнего графства, который, говорят, прожил больше ста пятидесяти лет. Он отправился на встречу с Создателем только в позапрошлом году, и то лишь из-за несчастного случая.
– Если бы не это, – утверждала Хизер, – он бы до сих пор оставался жив-здоров.
О двух братьях, рывших погреб и наткнувшихся на огромную, как айсберг, глыбу льда. Пока они ее откапывали, лед начал таять на солнце. Тогда они стали накрывать его брезентом и одеялами, надеясь сохранить. Но когда они на третье утро спустились, чтобы продолжить работу, то обнаружили, что глыба полностью растаяла, оставив после себя огромную яму.
– И тут их дом в нее-то и провалился, – закончила Хизер.
Мать с дочерью трудились до темноты. Потом, донельзя уставшие, приняли ванну. Они так измучились, что не стали даже ужинать. Растянулись на полу в гостиной и провалились в сон. Когда на следующее утро Эйва проснулась, оказалось, что они обе укрыты одеялом. В тот момент она искренне верила, что истории, рассказанные матерью, – чистая правда.
Мир был велик, полон необъяснимого, и в этом заключалась его красота.
