Глава V.
Ксюша, не шевелясь, лежала в теплой воде, закрыв глаза и блаженно распустив привыкшее к постоянному напряжению тело. Какое, оказывается, безумное удовольствие – просто принять ванну… Это вам не быстрое мытье под ржавым, бьющим толстыми струями душем, сопровождающееся звуками нервно всхлипывающей от постоянных дерганий за ручку со стороны коммунального коридора двери! Лежишь себе тихонько и лежишь, и знаешь, что никто к тебе не ворвется, и можно целый час лежать, а захочешь – и два, и три… Да и вообще… Как она теперь маму понимает, стремившуюся всю свою сознательную жизнь к отдельноквартирному комфорту! И даже не в ванной тут дело, и не в отсутствии любопытных соседей… Она сама, только сама для себя вот уже полтора месяца живет полнейшим, стопроцентным счастьем, отчего впервые ощущает себя, Ксюшу Белкину, вовсе не нарицательной. Все у нее свое, собственное. Свое тело, свои чувства, свои острые и незнакомые эмоции – вот как простое бултыхание в ванной, например! Хотя иногда и кажется, что она так же бежит в обнимку со страхами по прежнему замкнутому кругу, виляя всем хвостиком, как бездомный и беспородный щенок… А вчера на нее вдруг крайнее безумство нашло – ей до смерти захотелось надеть на себя платье! Хоть какое–нибудь, хоть самое распоследнее и немодное, но только чтоб непременно платье… И откуда что берется, хотелось бы знать? Отродясь у нее никаких платьев не было… Как выпрыгнула тогда из школьной формы в китайские резинчатые джинсы, так и носила их, ни о чем таком не задумываясь: одни до дыр истираются – другие, точно такие же, покупаются… А тут вдруг на тебе – платье захотелось надеть! Поди ж ты… Ну, да мало ли чего хочется? Денег–то все равно нет! На жизнь им с Олькой хватит, конечно – надо же есть–пить что–то, а на платье – уж извините… Хотя имеется у нее одна робкая мыслишка, ворочается в голове потихоньку – наружу просится… Вчера еще возникла, когда, обследуя новый район на предмет наличия дешевых продуктовых магазинов, случайно забрела в комиссионку. Конечно, тут же развернулась и ушла, а мысль в голове так и осталась… А что, если она там себе платье купит? Подумаешь, кем–то уже ношенное! Она ж не графиня какая–нибудь, чтоб кочевряжиться! Вот сейчас полежит еще в ванной чуть–чуть, а потом и пойдет, и посмотрит… Тем более, выходной у нее сегодня – сам бог велел пойти прогуляться по майским теплым улицам, поглазеть на нарядную зеленую дымку тополей на бульваре, пожмуриться на яркое солнышко…
Поднимаясь из воды, она потянулась блаженно, чувствуя радость каждой косточки, медленно вышагнула из ванной. Взяла в руки нежно–пушистое богатое махровое полотенце и снова, в который уже раз, испугалась пронзившего ее чувства собственной ничтожности, неприкаянности, случайности, недостойности всей этой роскоши, так неожиданно и в одночасье на нее свалившейся; втянув голову в плечи, пугливо оглянулась на дверь ванной, как будто кто–то строгий и значительный должен вот–вот войти и спросить непременно – а что это ты, интересно, тут делаешь, Ксюша Белкина, и место ли тебе здесь вообще! И будто в оправдание перед этим строгим и невидимым судией начала вспоминать, прокручивать в голове тот их долгий ночной разговор с Лизой, и успокаиваться потихоньку, как после сильного испуга…
— Ксения, вы живите, сколько хотите, и не думайте ни о чем! Я эту квартиру никогда продавать не буду, но и возвращаться не собираюсь тоже! Просто пусть она у меня будет, и все. Как виртуальная связь с родиной… Так что живите! А платежи всякие квартирные я авансом оплатила, надолго, для отца еще старалась… И пользуйтесь всем, конечно же – бельем там, посудой…
— Спасибо, Лиза, спасибо… — уже в который раз принималась благодарить ее Ксюша, наклоняя при каждом «спасибо» низко голову, будто Лиза могла каким–то образом увидеть и оценить ее искреннюю благодарность.
— Ну что вы заладили – спасибо да спасибо! Странная вы, Ксения, ей богу… Шубку–то мою успели хоть поносить?
— Д–д–а… Спасибо…
— Да ладно… Я же вам тоже очень благодарна! Как подумаю, что отец мог последние дни в полном одиночестве провести – так мне плохо становится! Вас как ангел ему на крыльях принес… Да, его всю жизнь женщины любили… Жил любимым и умер любимым… — голос Лизы потеплел, завибрировал грудными нотами. — Так что на душе у меня, благодаря вам, спокойно теперь. И поверьте мне, Ксения, это дорогого стоит! Так что живите себе и ни о чем не думайте…
Они долго еще тогда говорили. Обо всем. О Ксюшином коммунальном беспросветном существовании, о маме, о Вите, об Ольке, об Иване Ильиче, о бухгалтерше Нине, о Серегином хамстве, о пушкинских стихах, о начавшейся в грязном городе весне…
— Как же вы со всем этим живете, Ксения? Ведь так нельзя… — дивлялась по ту строну телефонной трубки Лиза. – Нельзя выкупить — выслужить любовь и уважение окружающих за счет самоуничижения, что вы! Эдак можно черт знает куда зайти…
— Да, я понимаю… — оправдывалась Ксюша в порыве откровения. – Теперь–то я все понимаю! А все равно – так страшно развернуться лицом к этим самым окружающим! Они же к моему протесту не привыкли, боюсь, по развернутому лицу и ударят…
— Не ударят! Хотя и повозмущаются, конечно, первое время. Не бойтесь, Ксения! И помните – вы умный и тонкий человек, и вам есть чем гордиться! Ну кто, например, из ваших окружающих знает всего «Онегина» наизусть? Кому это интересно?
— Да никому, пожалуй… Если только Вите…
— А я вот сейчас подумала – жаль, что мы раньше с вами не встретились! Могли бы подругами стать… Вы очень, очень интересный человек, Ксения! И глаза у вас такие…Как бы это сказать…Кричащие внутренним духом, вот! Настоящие глаза русской женщины, умницы–страдалицы…
— Ой… Спасибо вам…
— Ну вот – опять спасибо! – грустно рассмеялась в трубку Лиза. – Наверное, еще и кланяетесь при этом, а? Скажите честно!
— Ага, кланяюсь… — рассмеялась Ксюша. – Кланяюсь, Лиза! Ничего с собой не могу поделать – кланяюсь! Видимо, намертво в меня эта мазохистская пыль въелась – так просто не вытряхнуть!
— Ничего! Помаленьку, по пылинке, каждый день и каждый час… Глядишь, настоящее лицо ваше и высветится… Я думаю, реставрация собственной личности – это ужасно увлекательный процесс, а?
— А есть ли она, личность–то? – вздохнула вдруг грустно Ксюша. – Может, никакой такой личности и нет, а есть сплошная Ксюша Белкина?
— Есть, Ксения. Раз вы – есть, значит, и личность — есть! Есть! А иначе куда ж девать выученного «Онегина», и Блока, и Пастернака, и Ахматову, и любовь к моему отцу, и бухгалтершу Нину, и мой искренний к вам душевный порыв? Так что вперед, Ксения, и не подведите нас всех, вместе взятых!
— Хорошо… — чуть не расплакалась тогда в трубку Ксюша. — Какая вы умная, Лиза… И все равно – спасибо вам, Лиза…
Полтора месяца прошло с того самого разговора! Полтора месяца она живет здесь, в этой квартире – а кажется, как один день … И никому под ногами не мешается, и у плиты коммунальной в очереди не стоит, и прятаться не надо в свой угол за шкафом от недовольно–злобных маминых взглядов, и за Ольку не переживать, что она опять с ней сцепится… Непривычно! Все ей здесь непривычно, в диковинку! У них с Олькой даже комнаты теперь отдельные – вот! Не слышно и не видно ее теперь – тихая стала совсем девчонка, вся из себя лениво–грациозная такая… Как будто всю жизнь в таких условиях прожила! Вон как красиво развалилась на диване в своей комнате с телефонной трубкой в руке – хоть картину с нее пиши! Мурлычет чего–то в эту самую трубку, улыбается…
— Оль! Я прогуляюсь пойду, а ты бы позанималась уроками хоть немного! У тебя ж экзамены скоро…
— Ладно, ладно… — нехотя оторвалась от трубки Олька, взглянула недовольно. – Сейчас Потемкин приедет, будет мне алгебру в голову вдалбливать…
— Саша поедет сюда, в такую даль, чтобы с тобой алгеброй позаниматься? Ну надо же…
— А чего ты хочешь, мамочка? – потянулась лениво Олька на своем диване. – Это любовь, мамочка, тут уж ничего не попишешь…
— Бедный мальчик! – улыбнулась ей в ответ Ксюша, стоя в дверях и промокая волосы полотенцем. – Влюбился в такую ленивицу – нехочуху…
— Ой, ладно, мам, не мешай! Видишь, я разговариваю…
Быстренько подсушив феном волосы, она завязала их в привычный мышиный хвостик, натянула футболку и серые резинчатые джинсы, век бы их больше не видать… «Хочу платье! Хочу платье! — продолжал свое нытье выплывший откуда–то из подсознания внутренний голос, пока она, щурясь от солнца, медленно шла в сторону комиссионки мимо ярких витрин. Ах, какие в этих витринах платья на манекенах! А ценники на платьях… Нет, лучше не смотреть, а то голова закружится, да и внутренний голос захлебнется от испуга раз и навсегда…
— Вам помочь? – подошла к ней молоденькая продавщица, когда, стоя в центре большого зала, сплошь заставленного кронштейнами с одеждой, она испуганно озиралась по сторонам.
— Да… А где у вас тут платья, покажите, пожалуйста…
— Платья? Замечательно! – улыбнулась девушка, окидывая Ксюшу взглядом с головы до ног. – Платьев как раз очень большой выбор! И Англия, и Франция есть, и Италия… Пойдемте, я покажу! А вы к нам впервые пришли?
— Да… А что?
— Да так… Мы своих постоянных клиентов давно в лицо знаем, звоним даже, когда новая партия вещей приходит! – объяснила продавщица. — Это ведь предубеждение только, что – фу! – комиссионка! А на самом деле к нам очень многие ходят… И бедные, и богатые – всякие! Скрывают от всех, конечно, где одеваются, а ходят сюда с удовольствием! А… вон как раз у платьев Лена стоит, постоянная наша клиентка, она и поможет вам с выбором…
— Лен! – обратилась продавщица к симпатичной молодой женщине, держащей в руках плечики с висящим на них коротким черным платьицем на тоненьких бретельках, смахивающим скорее на комбинацию, чем на платье… — Помоги девушке с выбором, ладно? А то я не могу, у меня там касса открыта…Она первый раз! Поможешь?
— А то! – приветливо улыбнулась Лена, повесив платье обратно на кронштейн. А развернувшись, вдруг спросила в лоб: – Значит, тоже место работы решили сменить?
— Да нет…Почему? – удивленно пожала плечами Ксюша.
— А потому… Просто, знаете ли, неудобно надевать не новые вещи, когда постоянно с одними и теми же людьми общаешься – вопросы всякие начинаются, подозрения… Лишняя головная боль! А работу сменишь – и ничего никому объяснять не надо! Одевай что хочешь, покупай здесь, что хочешь – и как будто все твое, изначально родное, в дорогущем бутике купленное…
— А что, одеваться из комиссионки – это очень плохо, да?
— Да почему плохо? Нет, не то… Просто отношение к этому своеобразное – старые, мол, вещи, носил кто–то… А мне, наоборот, нравится, что их кто–то носил! У них энергетика своя собственная имеется, и не самая плохая, между прочим… Это как своеобразная игра, понимаете? Вот я беру, например, это платье в руки и пытаюсь понять, что за француженка его носила? Добрая? Смешная? Эксцентричная? Красивая? Сексуальная? И как я буду выглядеть в ее прикиде? Мне интересно… Как будто моя энергетика с другой сталкивается и присматривается к ней, прикидывает — подружимся или нет…И если случается такая дружба – то уж точно вещь твоя! И носишь ее долго с комфортом и большим удовольствием… А главное – задаром почти!
— Хм… — озадаченно наморщила лоб Ксюша. – Надо же! Да это целый творческий процесс получается… Философия…
— А вы как думали! Я люблю сюда ходить… А то, что вещи не новые – так это предубеждение для маниакальных гордячек из Кащенко! Потому как чем, например, я лучше или хуже той самой француженки, которая это платье носила? Да ничем! Такая же плоть, из костей да из мяса! Да и вообще, никто никого не лучше и не хуже, все мы дети одного космоса… Только это уже другая тема! – засмеялась вдруг Лена, внимательно разглядывая Ксюшину фигуру. – Простите, заговорила я вас! Вам ведь платье надо! Сейчас подберем… Только помните — надо надеть и прочувствовать – ваше! Энергетику принять! Иначе носить не будете – я знаю, что говорю…
Еще раз окинув Ксюшу придирчивым взглядом, она шустро отобрала с кронштейна несколько платьев и потащила их в примерочную, призывно–весело дернув головой и подмигнув ей заговорщицки. Первое примеренное платье – то самое, маленькое и черное на тоненьких бретельках – Ксюша отвергла сразу. Откровенное слишком… Второе не подошло по фигуре, третье было вообще слишком вызывающим, четвертое вроде бы и сидело ничего, но давало ощущение дискомфорта – захотелось снять его побыстрее…
Оно оказалось только восьмым – ее платье. Именно ее, и только ее! Атласный легкий шелк серо–стального цвета легко скользнул вниз по фигуре, разошелся легкими воланами на середине колена, застегнутая Леной сзади молния распределила по своим местам тонкую ткань на талии, на груди, на шее… Рукавов у платья не было, а горловина оказалась высокой, до самого подбородка. Красота… И не то чтобы красота – ничего особенного как раз в этом платье и не было! А снимать его не захотелось, и все тут!
— Вот! Вот это твое! – удовлетворенно проговорила Лена. — Все сошлось по всем статьям…Сама–то чувствуешь?
— Да…
— Погоди, я босоножки к нему где–то здесь видела! Так, постой–ка…
Она метнулась из примерочной и через минуту притащила Ксюше блестящие серые босоножки с тоненькими ремешками и на маленьком каблучке, бросила под ноги:
— Примерь… Они хоть и не модные, зато к платью подходят! И новые почти! Посмотри, как сделаны хорошо, долго носиться будут!
Ксюша надела босоножки, посмотрела в зеркало и в друг, совершенно неожиданно, сделала непривычный, никак не свойственный Ксюше Белкиной жест: развернувшись от бедра в Ленину сторону и, уперев в бока ладони, присела кокетливо, откинув плечи и чуть–чуть отставив попку назад.
— Наш человек! – засмеялась довольно Лена. – Наш… И всего–то твой прикид обошелся в четыреста рублей! Представляешь? А удовольствия сколько! Видно, вы с этой англичанкой одной крови, раз так классно тебе ее платье подошло!
— Наверное… Слушай, а можно, я прямо сейчас в этом пойду? Мне уже джинсы и надевать не хочется… — вертясь перед зеркалом, не могла оторваться от собственного нового образа Ксюша.
— А почему нет? Иди, конечно! Только бумажки с ценниками оторви, их надо продавцу отдать… И вот еще что… Тебя как зовут, кстати?
— Ксюша… Ой, нет… Ксения! – тут же поправилась она. Не хотелось ей почему–то в этом платье быть Ксюшей Белкиной, именно Ксенией захотелось…
— Ты вот что, Ксения… Ты еще в парикмахерскую зайди — прическу смени… И маникюр сделай. Тут недалеко есть дешевый салон, там девчонки начинающие работают, дорого не берут… Да я провожу тебя, мне по пути!
— Ну что, подобрали себе платье? – с улыбкой разглядывая Ксюшу, встретила их у кассы молоденькая продавщица. – Подошло? Что, так и пойдете?
— Да!
— И правильно… Приходите к нам еще! Скоро новое поступление будет – летнюю одежду привезут! Маечки, топики всякие… Придете?
— Да! Непременно приду! – заверила ее Ксюша. – Я теперь тоже постоянной клиенткой буду, наверное…
Они распрощались с Леной у парикмахерской, обменявшись домашними телефонами, и, поболтав еще минут двадцать о том о сем, разошлись по своим делам, довольные друг другом и своей неожиданной встречей – вот так и возникает обыкновенное женское приятельство, а может, и дружба даже – чем черт не шутит…
— Что будем делать? Стрижку? Покраску? – ласково спросила у Ксюши юная парикмахерша, высвобождая ее волосы от стягивающей их на затылке мохнатой черной резинки.
— Ой, а я и не знаю… — растерялась Ксюша, глядя в зеркало на распущенные по плечам русые пряди. – Давайте на ваше усмотрение…
— Вы, видимо, давно уже в парикмахерской не были? – осторожно спросила девушка, рассматривая внимательно кончики ее волос. – Давайте я вам концы выровняю, вырежу прямую челку погуще — вам пойдет… И еще – давайте–ка вас покрасим, а то цвет волос блеклый, не серый и не русый – никакой…
« А какой еще цвет волос должен быть у Ксюши Белкиной, по–твоему? Такой и должен быть…», — подумала про себя Ксюша, произнеся вслух:
— А давайте! Давайте и покрасим, и выровняем, и вырежем…
Через час, стоя перед большим зеркалом в холле парикмахерской, она последний раз встряхнула подстриженными до плеч в ровную линеечку темно–русыми блестящими волосами, улыбнулась сама себе уважительно: «Здравствуй, Ксения Белкина…Вот ты какая, оказывается, Ксения Белкина…», — и вышла на улицу, чуть не забыв забрать пакет со старыми джинсами и тряпочными китайскими теннисками, которые носила и носила себе три лета подряд, не снимая… И хвостик свой носила, и голову на плечах носила, опустив ее низко в землю! А если и поднимала глаза, так для того только, чтобы взглянуть заискивающе – не ругайтесь на меня, я же Ксюша Белкина, я хуже вас всех, я сделаю все, как вы хотите…
Ах, как замечательно идти, не спеша, по улице, зная, что ты красивая, что ты такая, как все! И нисколько не хуже! «Люди! Посмотрите на меня – я такая же, как вы! Видите? — мысленно обращалась она к каждому проходящему мимо. – Ну что ж вы не смотрите на меня, не замечаете? Я – как вы, я своя, я такая же…»
Даже домой идти не хотелось! Домой, где так хорошо и спокойно, где нет мамы и соседей, а есть красивая ванная комната и большой телевизор, и можно сесть в мягкое кресло с томиком любимого Пушкина – и читать, читать…. Не хотелось домой – красоту свою прятать! Она посидит вот тут, около подъезда, на скамеечке — еще немного…
Дверь подъезда неожиданно с грохотом распахнулась, выпустив на улицу Сашу Потемкина – того самого, «вдалбливающего» алгебру в неприспособленную к наукам Олькину голову – расстроенного и чуть не плачущего.
— Саш! Саша! – окликнула парня сидящая на скамейке Ксюша. – Подожди, не убегай…
— А… Здравствуйте! – резко остановился Саша, глядя ей в лицо отчаянно–грустными глазами и силой пытаясь изобразить приветливую улыбку.
— Саш, что–то случилось? Ты сам не свой…
— Нет… — сильно помотал головой Саша, присаживаясь рядом на скамейку и пытаясь вытянуть дрожащей рукой из кармана узких джинсов пачку сигарет.
— Да я же вижу… Что такое? С Олькой что?
— Ну да, с Олькой… — усмехнулся он зло. – С ней–то как раз все в прядке! По крайне мере, она так думает, что в порядке…
— А на самом деле что?
— А то! Вы хоть знаете, что у нее папик появился?
— Кто?! – ошарашенно уставилась на него Ксюша. – Какой такой папик? Что ты говоришь, Саша…
— Ну, это сейчас так называют богатых мужиков в возрасте, которые молодых девчонок клеят!
— Ты хочешь сказать…
— Да! — громко заговорил Саша. – Я хочу сказать! У Ольки – папик! Старый и страшный козел! И женатый! С толстым кошельком и классной тачкой! Лицо кавзазской национальности…
— Не может быть… — округлила в ужасе глаза Ксюша. – Что ты, Саша, этого не может быть…
— Ну да! – едко усмехнулся парень, выпуская в сторону сигаретный дым. – Я же видел, как она в его машину около школы садилась! Да она и сама мне сейчас сказала… А я, дурак, думал…
Он замолчал, глядя безумными глазами куда–то прямо пред собой и безвольно свесив со скамейки руку с дымящееся сигаретой, потом тихо произнес:
— Все, все только о деньгах да о шмотках думают… Никому любовь не нужна! Твари продажные…
— Саш, не надо так про Ольку…
— Ладно, извините, пойду я! – как будто очнувшись и с удивлением взглянув на Ксюшу, быстро подскочил он со скамейки. – Извините…
«Вот оно! — с ужасом начала осознавать происходящее Ксюша, глядя в спину быстро удаляющегося парня. – Вот оно! То, чего я так боялась! Развлекаюсь с платьями да прическами, а у дочери проблемы… И что теперь делать?» Стало вдруг очень страшно и стыдно, и голова сама по себе втянулась в плечи, и земля ушла из–под ног, и даже перехватило сильным спазмом горло, как будто она и в самом деле сейчас провалится вниз, и будет лететь долго и страшно, и неизвестно куда… Вообразила себе, видишь ли, что она больше не Ксюша Белкина! Что она теперь Самостоятельная Ксения! Вот и получай… А как раньше все было просто и понятно! Мама на Ольку орет, а она сидит себе в своем закутке за шкафом и переживает себе, и дочку свою жалеет… А теперь что делать? Тоже орать на нее, что ли? Так она и не умеет вовсе… И посоветоваться ей не с кем! Не Нине же срочно звонить… Да и что она может ей насоветовать? У нее и детей–то своих нет… Вот и давай теперь, Ксюша Белкина, решай проблему… А как? Что Ольке говорить–то надо? Что не надо встречаться с богатым и женатым? Что надо любить холостого и бедного? Чушь какая… Она и сама не знает, какого надо любить! У нее по этой части опыта – только Денис Караваев со скамейкой в парке да охранник Серега со стулом в каморке… А в перерыве – изнурительный бег с работы домой, из дома на работу… И все! Не стихи же Пушкина Ольке в назидание читать! Она ее пошлет с этими стихами куда подальше, чего доброго…
— Ты почему такая вся вымороченная сидишь, добрая самаритянка Ксения? – услышала она над головой знакомый голос и вздрогнула от неожиданности.
— Ой, здравствуй, Антон… Напугал меня! Задумалась…
— А о чем так грустно задумалась? Проблемы какие? Вид такой, будто тебя побили…И в глазах паника! Может, помощь нужна? Ты говори, если что… Тем более, я Лизавете обещал за тобой присматривать…
— А ты знаешь, Антон, наверное, нужна твоя помощь! Не помощь даже, а совет… Я с Олькой не знаю, что делать…
— Понятно! Можешь не продолжать! Совет так совет – нет проблем! Надаем тебе советов всяческих… Только попозже, ладно? Тороплюсь я сейчас – ждут меня… Приходи ко мне часиков в девять, лады? Обязательно приходи! Буду ждать… И вот еще что – не зови меня Антоном, не люблю! Антон в той моей жизни остался… Трифон я! Запомнила? Трифон!
Он улыбнулся ей ободряюще и быстро пошел в сторону автобусной остановки, озабоченно глядя на дисплей мобильника. Ксюша долго смотрела ему вслед, растерянно моргая глазами и потихоньку успокаиваясь, уговаривала себя: «Ну вот… И хорошо… Он поможет, обязательно поможет… И научит, и подскажет, он умный…» Потом тихо поднялась со скамейки и на ватных ногах отправилась в свой новый дом навстречу Олькиным неприятностям.
— О! Мама! Как классно! Ты совсем, совсем другая стала… Ну отпад, ну полный отпад… — приветствовала ее восхищенно Олька, разглядывая со всех сторон.
— Чего? – удивленно уставилась на нее Ксюша. – А, это ты про одежду… Я и забыла совсем, не до нее стало… Послушай, Оль…
— Что, Сашка успел таки насвистеть, да? Я видела в окно, как он с тобой на скамейке сидел – ручками махал да за голову хватался… Придурок!
— Почему он придурок?
— Да потому! Носится со своей любовью, как дурень с писаной торбой! На фиг она мне сдалась – на хлеб вместо масла ее не намажешь…
— Оль, наверное, это ужасно – то, что ты говоришь… — робко произнесла Ксюша, садясь рядом с ней на самый краешек дивана и осторожно заглядывая в глаза.
— Да ладно, мам, и не начинай даже! Знаю я, что ты мне скажешь… — махнула Олька раздраженно в ее сторону рукой. – Как будто у нас с тобой возможности для этой самой любви имеются! Нет ведь?
— Не понимаю, Оль… Что ты имеешь ввиду?
— А то! Квартира эта разве наша? Нет! Мы тут на птичьих правах живем! А в коммуналку я больше ни за что не вернусь! Да и тебе не захочется после всех испытанных на себе благ, уж поверь мне… Да и бабушка уже не пустит! И что остается? Какой выбор? Куда пойдем? На улицу? Будем ходить и о любви рассуждать? Что такое хорошо и что такое плохо?
— Нет, конечно…
— То–то и оно! И что у нас остается? Одно только и остается– продаться подороже! И не выпучивай на меня свои глаза, ради бога! На тебя–то как раз покупатель вряд ли найдется…
— Оленька, девочка моя, ну что ты говоришь… Лиза ведь сказала, что мы можем жить здесь столько, сколько захотим…
— Да? А на бумажке какой–нибудь она это написала? Это не наше жилье, мама! Понимаешь? Не на–ше! А я хочу свое иметь, собственное, хоть какое! Пусть пять квадратных метров, но мое, понимаешь? И этот толстый черный карлик мне его купит! Обязательно купит…
— Оль, ну как же ты будешь… Ведь не просто же так все… Саша сказал, он старый и страшный…
— Да! Старый и страшный! И что? – уже почти кричала Олька. – А Сашка молодой и красивый! Только нищий совсем!
— Не кричи на меня, Оль… Я и сама не знаю, что тебе сказать!
— Ну, раз не знаешь, так и молчи лучше!
— Ладно… Оль, а он женат? Или нет? Помнишь, ты же хотела раньше за богатого замуж выйти?
— Ой, ну где я тебе возьму богатого и холостого, мамочка? – рассмеялась нервно Олька. – Таких особей, как выяснилось, в природе не водится, в красной книге разве только… Его или с детства на богатой родители женят, или в него обязательно кто–нибудь вцепляется мертвой хваткой – силой отдирать надо… Можно, конечно, попытаться и отодрать, но это уже другая песня, да и рано мне еще, я ж в малолетках пока хожу… Вот погоди, повзрослею немного, и вот тогда – подвиньтесь, тетки, моя очередь придет… А другого выхода у меня нет, мамочка! И у тебя, между прочим, тоже! Я ведь тебя не оставлю – паровозиком за мной пойдешь…Ту–ту–у–у…Чего молчишь–то?
— Я не знаю, что тебе сказать… Прости меня, Олька! Прости… — вдруг расплакалась отчаянно Ксюша, сползая с дивана на пол и крепко прижав ладони к лицу. – Я не знаю, не знаю, что тебе сказать, Олька! Я не знаю, права ты или не права… Наверное, все это ужасно, что ты говоришь, но я не знаю, что тебе сказать и как тебе возразить… Прости меня, ребенок… Виноватая я…
— Мамочка, ну что ты, не плачь… Да все будет хорошо, слышишь? И не такой уж он старый и страшный – мне даже нравится! Ну что ты сама как ребенок прямо… — испуганно принялась успокаивать ее Олька, садясь рядом на ковер и обнимая за худенькие трясущиеся плечи. – И ни в чем ты не виновата! Ну все же хорошо, мам! Живем пока здесь, и слава богу! Ты ж у меня вон в какую красавицу превратилась – я обалдела, когда увидела! Вот и живи теперь красивой! А меня не воспитывай, не надо… Я уже выросла. Я уже такая, какая есть… Ну–ка вставай, покрутись в новом прикиде, как все порядочные тетки делают! Платье – обалдеть! А денег где взяла? Оно ж дорогое, фирменное… У тети Нины заняла, что ли? Колись давай!
