ГлаваIII
Как быстро пришла в город весна – она и не заметила! Обрушилась слепящим солнечным потоком, обнажив его жизненное неуютие: и облупившуюся штукатурку старых домов, и противную мазутную черноту постепенно тающих на обочинах комьев снега, и забрызганную грязью обувь, и глубокие морщинки на бледных, как сырая картофелина на срезе, уставших от зимы женских лицах. Самое противное время! Хотя если не смотреть на все это безобразие через грязное окно трамвая, а, сильно прищурившись, приподнять слегка голову и поймать глазами яростно бьющие солнечные лучи, то очень даже ничего… Сразу жить хочется! И даже улыбнуться своим хмельным мыслям, разбегающимся из головы в разные стороны, и похвалить себя за маленькую победу! Да чего там, и погордиться собой чуть–чуть, можно себе позволить.
Всего месяц прошел, а как поменялась ее жизнь! Может, другому глазу и незаметно, а для нее – сплошной жизненный подвиг… Ей сегодня наконец зарплату повысили! Они с Ниной даже по баночке пива по этому случаю под лестницей выпили – отметили достижение, так сказать… Она даже и курить попробовала – вот уж разошлась совсем! Гадость несусветная, конечно… И Нину до слез рассмешила…
— Ну ты даешь, Ксюха! Увидела бы тебя сейчас Дарья – звездец бы ей пришел окончательный! Итак с ней чуть удар не случился, когда ты заявила, что не будешь ящики тяжелые таскать – аж побагровела вся! Ты – и вдруг возражаешь! Стоит, глаза вылупила и сказать ничего не может – так возмущение захлестнуло…
— А я! Знаешь, как я тогда перепугалась? Чуть не умерла от страха! Еще бы секунда – и в ноги кинулась бы прощения просить! И с зарплатой тоже – едва я эту страшную паузу вытерпела! Если б ты в ее кабинет следом за мной не вошла – не было бы у меня сегодня праздника!
— Ну, давай, Ксюха, за нас, за смелых…
Они весело чокнулись маленькими жестяными баночками, рассмеялись дружно. Сделав несколько глотков, Ксюша поставила свое пиво скамейку, взялась обеими ладонями за горячие красные щеки:
— Ой, Нин, как у меня лицо горит с непривычки, и голова кружится… Посмотри, я сильно раскраснелась?
— Да ты наоборот похорошела, на человека стала похожа! И глаза вон засияли как… И вообще — ты ничего, оказывается, симпатичная… И фигурка имеется, и личико не из самых последних… И говорить хорошо умеешь… А к врачу ты, кстати, ходила?
— Нет…
Не решилась, что ли?
— Ага…
— Ну и зря! Надо было справку взять – пугнуть этого сволочугу, чтоб больше руки не распускал! Ну да ничего, я ему еще устрою… Болит под ребром–то?
Болит, еще как болит… Рука у Сереги тяжелой оказалась. Выполнил–таки страшное свое обещание, когда она от очередного «удовольствия» отказалась, подкараулил в коридоре и побил… Ладно еще, Нину бог туда принес на ее счастье. И никому ведь не расскажешь! Тогда и во всем остальном признаваться надо – в «отношениях» этих постыдных… Хотя Нина говорит – пусть! Лучше пусть все правду знают, чем побои терпеть! Она ж не понимает, глупая, что Серегин кулак для нее – вообще цветочки по сравнению с тем унижением… Нет, не готова она еще… Как вспомнит его искаженное гневом лицо – сразу не по себе становится. Как будто унизила его страшно своим отказом, преступление совершила… Права, права Нина! Если ничего не делать – всю жизнь они хороводом вокруг нее плясать будут, каждый свой кусок выгрызая! Вот и Дарья Львовна — месяц с ней не разговаривала, не здоровалась даже. Сердилась. А зарплату подняла! Хоть на копейку – но подняла же!
Казалось, от бьющих прямо в лицо лучей заходящего солнца и мысли в голове согреваются, плавятся потихоньку от удовольствия, перетекая блаженно одна в другую. А отчего ж нет – мысли–то хорошие, новенькие, правильные… Даже свою остановку чуть не проехала! А еще к выходу пробираться надо – народу–то полно…
А дома соседи от двери огорошили – ей, оказывается, из Дании звонили! Событие для их коммуналки несусветное — Ксюше Белкиной звонили из Дании! Подумать только! Все высыпали в коридор, смотрят круглыми от священного ужаса глазами, а бабушка Васильевна еще и рот ладошкой зажала для пущего эффекту… Асия, захлебываясь, рассказывает в подробностях, как телефон затрезвонил, как «залюлюкала – запереливалась» в трубке музыка, а потом вежливый женский голос попросил позвать Ксению… Они хотели мать кликнуть, а в трубке говорят – нет, мол, мать не надо, только Ксению подавай…
— В общем, звонить тебе будут, сказали, еще раз в девять часов, чтоб никуда не уходила…Чтоб непременно дождалась, потому как из Дании из самой звонят… — закончила шепотом Асия. – Ксюш, а кто это, а? Ты сама–то хоть знаешь?
— Знаю.
— Ну?!
— Это Лиза, дочка Ивана Ильича…
— Зинкиного жениха, что ли? Который умер недавно? — уточнила Галия Салимовна.
— Ну да…
— А ты тут при чем?
— Да ни при чем. Просто получилось так…
— Странно! Как это получилось? Жила с ее отцом Зинка, а к телефону зовут тебя…
Пресс–конференцию давать не хотелось. Вот не хотелось, и все тут! Ксюша, вежливо улыбнувшись и осторожно обойдя Галию Салимовну, быстренько прошла в свою комнату, посмотрела на часы. Восемь уже… А правда, зачем она Лизе понадобилась? Поминать Ивана Ильича она и сама будет, и без ее просьбы… В воскресенье уже сорок дней, надо и в церковь сходить, и пирогов напечь… А вдруг она хочет шубу обратно забрать? А мама с Олькой уже поясок на манжеты перекроили… Хотя зря испугалась – вряд ли Лизе так срочно шуба понадобилась…
Так и просидела, не выходя из комнаты до назначенного времени, гадая, что за дело может быть к ней у Лизы. Выйдя без пяти девять в коридор, оперлась плечом о стену возле телефона, сложила по–бабски руки калачиком – стала ждать. Вскоре высыпали в коридор щебечущей стайкой и девчонки Фархутдиновы, и Галия Салимовна застыла торжественно в дверях своей комнаты, сведя сердито к переносице черные брови, и бабушка Васильевна показалась в дверях ванной с тазиком, наполненным постирушками, и даже Антонина Александровна – о, чудо! — взглянула на нее абсолютно трезвыми глазами, выйдя из кухни с половником в руке.
Ровно в девять телефон действительно зазвонил, заставив всех отчего–то сильно вздрогнуть, будто и не издавал никогда ранее противных резких звуков, будто не привыкли они к ним за эти годы, а ждали нежнейшего перезвона, каким поют телефоны только в далекой Дании…
— Але… Слушаю… — хриплым от волнения голосом проговорила Ксюша в трубку.
— Ксения, здравствуйте! Это Лиза, вы меня помните?
— Да, конечно, Лиза, что вы… Конечно же, помню! Здравствуйте!
— Ну, вот и хорошо… А я к вам, знаете ли, с просьбой!
— Да, слушаю…
— Вы не поживете в отцовской квартире, Ксения? Мне так спокойнее будет! Простите, что я с просьбой по телефону – приехать никак не получается. Я очень хотела приехать – сорок дней отвести…
— Лиза, да вы скажите, что нужно – я все сделаю! – закричала вдруг в трубку Ксюша. – Хотите, я сама там поминки устрою? И стол накрою, и всех знакомых ваших обзвоню…
— Это было бы просто замечательно, Ксения! А звонить никому не нужно – кто сам придет, тот пусть отца и поминает… Тогда вы прямо завтра и переезжайте, хорошо? Ключи возьмете у Татьяны Алексеевны из восемьдесят третьей квартиры. Я позвоню, она вам и денег на поминки даст – я ей оставляла на всякий случай. И еще – к приятелю моему на девятый этаж поднимитесь, к Трифону… То бишь к Антошке Трифонову, он художник, у него там своя студия… Скажите ему, что картины его я здесь уже пристроила – пусть он мне на сотовый позвонит, все расскажу… И на поминки его позовите – он с отцом дружил… Ну вот, вроде бы все, Ксения… Вы завтра сможете переехать?
— Да, конечно… А можно, я с дочкой? Одну не хочу оставлять…
— С дочкой? С дочкой можно… Так я завтра вечером вам туда уже позвоню, хорошо?
— Да, конечно…
— До свидания, Ксения! Спасибо!
— Что вы… Вам спасибо…
Ксюша положила трубку, медленно развернулась к замершим от любопытства соседкам. Ничего себе… Как это? Ей? Жить в квартире Ивана Ильича? Да такого просто нельзя себе и представить…
— Уедешь от нас, Ксюш, значит? – подошла к ней Асия, ласково обняв за плечи. – Счастливая…
— Да уж…Вот оно как бывает! – улыбнулась широко и торжествующе Галия Салимовна. – Зинка мечтала–мечтала, да не тут–то было! Пусть–ка теперь Ксюша в тех хоромах поживет…
— Ксюшка, а правду Зинка говорила, что там в ванной вода холодными пузырьками кипеть может, если крантик особый повернуть? Или врет все? – спросила, подойдя поближе, бабушка Васильевна.
— Правда, бабушка… — улыбнулась растерянно Ксюша. – Это называется джакузи…
— Вот и хорошо, Ксюшенька! Вот и замечательно! И поживи там с этими самыми кузями, как человек… А то что ж это, совсем затуркали девку…
— Так ей теперь главное – от Зинки отбрыкаться! – вставила свое слово Антонина Александровна. – Она ж теперь от нее хрен отвяжется – тоже там жить захочет…
— А ты, Ксюх, скажи, что я жилплощадь сразу займу! Напугай ее таким беспределом! – неожиданно высунулся из двери своей комнаты лохматый заспанный Леха.
— Я тебе напугаю! – засеменила к нему со своим тазиком Васильевна. – Ишь, чего удумал! Молчи лучше – и так от тебя житья никому нету…
«А что – это мысль! — вдруг прагматично подумала Ксюша. – Именно этим, пожалуй, я ее и напугаю… А иначе она там поселится, а не мы с Олькой! А звонить туда Лиза будет мне, и разговаривать – со мной…»
Пришедшая вскоре Олька на Ксюшины новости прореагировала, как и ожидалось, бурно – и радостным визгом, и жеребячьими прыжками по комнате, и лихорадочным киданием в большую клетчатую сумку маечек, кофточек, юбочек – ярких своих одежонок, хоть и купленных на дешевом китайском рынке, но таких милых сердцу девчачьему! А мать, как и ожидалось, закатила истерику. И не по причине того, что придется остаться жить в коммуналке – в конце концов, чем плохо пожить одной? Пугало ее и вызывало волну отчаянного раздражения само по себе тихое, но твердое Ксюшино «нет» — не может ее дочь знать таких слов, права не имеет! И главное — ничего на нее не действовало! Ни упреки в «неблагодарности за все, что я для тебя сделала», ни того хуже – «если бы не ты со своим ребенком, я бы давно уже свою жизнь устроила»… Сидит, голову опустила и талдычит свое – нет да нет… Непривычно – прямо по нервам бьет! Так по башке и треснула бы, ей богу…
— Бабушка, да не парься ты! – весело обернулась к ней от платяного шкафа Олька. – Зато теперь, без нас–то, и устроишь свою личную жизнь! Приведешь себе дедка какого–нибудь, потусуешься на свободе…
— Замолчи, дрянь такая! Тебя вообще не спрашивают! Я всю жизнь вам отдала, и вот осталась теперь ни с чем… Ни жилья приличного, ни денег, ни работы, ни мужа…
— Мам, я буду помогать, как смогу, пока ты работу хорошую не найдешь… — тихо проговорила Ксюша, подняв голову. — И продукты буду тебе привозить, и за комнату платить…
— Да обойдусь я без твоих продуктов! Не надо мне ничего, раз так! Надо же – рассуждает еще сидит… Работу пока не найдешь… Где я ее найду, эту работу? Не забыла, сколько мне лет?
— Да всего пятьдесят с хвостиком, бабушка! – засмеялась весело и обидно Олька. — Ты что? Мужа искать не поздно, а на работу устраиваться уже поздно, так, что ли?
— Оля, прекрати… — повернулась к дочери Ксюша. – Хватит! Собирайся лучше да спать пораньше ложись – завтра рано вставать…
Утром следующего дня, держась с двух сторон за ручки необъятной челночной сумки, они вышли из подъезда старого дома и молча направились в сторону трамвайной остановки, неуклюже обходя черные весенние лужи и по очереди перехватывая руками тяжелую поклажу.
— А маму все–таки жалко… — вдруг тихо произнесла Ксюша, оглянувшись на свое окно. – Не навсегда ведь уезжаем – а жалко. Как будто больше и не увидимся…
— Да ладно тебе, жалко! – фыркнула в ответ Олька. — Пусть от хорошего отвыкает! А то ведет себя, как злобный ефрейтор – шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте… Выдает тебе из твоих же заработанных денег на трамвайный билет туда – обратно, и живи как хочешь… Тоже мне, мамка–сутенерша…
— Оля! Ну что ты меня пугаешь все время? – взмолилась Ксюша. – Где ты слов таких страшных набираешься, ей богу?! Хочешь, чтоб я в обморок от страха прямо вот в эту лужу свалилась, да?!
— Ладно, не боись, мам, чего ты… Я в проститутки не собираюсь, это не мой путь…Чего–нибудь получше для себя придумаю, тем более такие возможности открываются! В том районе, где мы жить станем, богатые мужики целыми пачками и упаковками туда–сюда шастают! Не то, что здесь – если один «Мерс» раз в год по этим лужам проедет – так и то слава богу!..
ГЛАВА 1V
— Вы — Ксения? — приветливо улыбнулась ей открывшая дверь восемьдесят третьей квартиры полная маленькая женщина. – Мне Лизочка вчера звонила…
— А вы – Татьяна Алексеевна, да? – уточнила на всякий случай Ксюша.
— Да, правильно! Здравствуйте, Ксения, заходите… Сейчас ключи принесу!
Ксюша осторожно ступила через порог, огляделась робко. Живут же люди! Одна только прихожая размером с их комнату в коммуналке… И ковер белый на полу, главное… Это в прихожей–то! Жалко, запачкается же…
— Вот, возьмите… — вышла к ней с ключами Татьяна Алексеевна. Вот этот, большой, от нижнего замка, а этот – от верхнего… И еще вот деньги – Лиза сказала вам отдать. Может, вам помочь с поминками? Народу много придет — мы Ивана Ильича все очень любили…
— Да, конечно, спасибо вам… А Лиза меня просила еще к какому–то художнику зайти, я имя забыла… Трифон, кажется…
— А! Так это к Антоше Трифонову – у него мастерская на девятом этаже! Как подниметесь – сразу его дверь и увидите, она яркая такая… Так я завтра приду, помогу вам с готовкой?
— Да, спасибо. Приходите в любое время – дочка дома будет, а я с утра в церковь поеду, сорокоуст закажу…
Оставив Ольку в квартире, Ксюша, не раздеваясь, поднялась на девятый этаж. Нужная ей дверь и в самом деле оказалась приметной, выкрашенной в ярко–оранжевый цвет – аж зажмуриться захотелось! Она долго давила на кнопку звонка, прислушиваясь к его переливчатым соловьиным трелям, и уж совсем было собралась уходить, решив, что хозяин яркой двери где–то гуляет, как вдруг она неожиданно распахнулась, явив ей веснушчатое, как кукушечье яйцо, молодое мужское лицо с весело прищуренными, сияющими медовой желтизной глазами и длинными рыжими кудрями до плеч. «Ой! Рыжий какой! — подумала Ксюша, оторопело разглядывая мужчину и отступая на шаг от двери. – И в самом деле Трифон – это имя ему больше подходит, чем Антон…»
— Вы ко мне, добрая моя самаритянка? – улыбнулся он широко и приветливо, откинув со лба скрученные рыжие пружинки. – Какие вести принесли, хорошие или злые?
— Скорее хорошие, наверное… — смущенно разулыбалась ему в ответ Ксюша. – Я к вам от Лизы…
— Да? – обрадовался искренне рыжий Трифон. – И что же мне передала Лизавета? Поцелуй да три привета?
— Нет… Я не знаю про поцелуй… — окончательно смутилась Ксюша. – Она сказала, что картины ваши пристроила… И чтоб вы ей перезвонили срочно, она сама все расскажет…
— О! Так замечательные же вести, добрая самаритянка! А вы подруга Лизкина, что ли? Чего–то не припомню…
— Нет, я не подруга… Я просто буду жить в их квартире – меня Лиза попросила.
— Понятно… А зовут вас как?
— Ксюша… Ксения, то есть…
— А меня – Антон Трифонов, или Трифон – так проще и привычнее!
— Да, я тоже так подумала…
— Ну что ж, Ксюша–Ксения, проходите – чаем напою за хорошие новости! – отступил он вглубь квартиры.
— Ой, что вы, спасибо, не надо… Тороплюсь я… А вы завтра к нам приходите – поминать будем Ивана Ильича, Лизиного отца! Придете?
— Приду, приду, конечно! Интересный был мужик Лизаветин отец, как же…
Выходя утром из церкви и обернувшись, чтобы еще раз перекреститься, Ксюша вспомнила вдруг о Вите, и больно сжалось от досады сердце. « Я и попрощаться даже не зашла, когда мы уходили с Олькой, — упрекнула она себя. – И не то что бы забыла – не захотела просто! А он ведь наверняка ждал… И кто теперь его в церковь повезет, интересно? И книги из библиотеки принесет? Сбежала, получается, и забыла – с глаз долой, из сердца вон? Ну да, так и получается, если уж честно самой себе признаться! Выходит, жестокая и равнодушная я? Или просто жить хочу? Прости меня, Господи…»
Еще раз перекрестившись и поклонившись низко и, увидев неуклюже выползающий тупым рылом из–за поворота автобус, бросилась бегом на остановку – вот повезло, долго ждать не придется… Времени–то в обрез – надо к двум часам обед поминальный приготовить! И суп куриный с домашней лапшой, и пирог, и мясо… Лиза на поминки щедро денег оставила, они вчера с Олькой их все на продукты и истратили! Иван Ильич ею доволен был бы, наверное…
Олька уже вовсю хозяйничала на кухне — чистила картошку над ведром, громко подпевая певцу и певице, страстно вопящим из стоящего на холодильнике телевизора: Чумачечая весна, чумачечая…Чумачечея весна пришла… »
— Ольк, что это за песня у них такая? – рассмеялась Ксюша, повязывая фартук и резко убавляя звук. – Стихов хороших мало, что ли? И вообще – почему они нормальные слова коверкать вздумали? Еще и по телевизору поют…
— Ой, мам, да нормальная песня! Чего понимаешь–то? А что неправильно слова произносят, так это фишка такая… Тебе не понять, в общем. Ты в возрасте уже, кайф не словишь…
— Я?! Я в возрасте? – оторопело уставилась на нее Ксюша. – Мне и тридцати трех еще не исполнилось, ты что…
— А ты давно на себя в зеркало смотрела? Ходишь как чучело! Встала утром, умылась, волосы в хвостик забрала – и вперед! И что толку от твоей молодости? Говорю тебе, говорю…
— А что ты предлагаешь?
— Ну, я не знаю… Ухаживай как–то за собой! В парикмахерскую сходи, юбку себе купи, туфли…
— А жить мы с тобой на что будем?
— Да проживем! На макаронах посидим, подумаешь! Главного рэкетира на твою зарплату мы устранили, так что давай, действуй…
— Ты думаешь, из меня что–то еще получится?
— А то! Ты ж не косая–кривая, неухоженная просто…
— Ладно, Ольк, я попробую. А ты давай, картошку пошустрее чисти! Скоро люди приходить начнут, а у нас с тобой тут конь не валялся…
Народу на поминки и правда собралось много. Пришли соседи, несколько семейных пар, какие–то бравые старички в военной форме – с трудом расселись за большим столом в гостиной. Ксюша с Олькой как оглашенные бегали из кухни в комнату, доносили недостающие приборы, крутились растерянно, не зная толком, где и что взять – спасибо, Татьяна Алексеевна подсказывала тихонько и дружелюбно, а то бы растерялись окончательно! И смешной художник Трифон тоже спустился из мастерской, сидел скромненько с завязанными на затылке в яркий рыжий хвостик волосами, следил медовыми глазами за Олькой, усмехался по–доброму.
— А дочка у тебя просто прелесть, Ксения! – услышала она за спиной его голос, когда мыла на кухне посуду. – Можно я тут покурю немного? Я осторожно, в форточку…
— Да курите, курите, что вы! – обернулась от мойки Ксюша. – Я сигаретный дым нормально переношу, даже сама недавно курить пробовала!
— Давай–ка на «ты», Ксения! Не люблю я, когда выкают!
— Хорошо, как скажете… Ой, то есть, как скажешь…
— Лиза сказала, чтобы я помог тебе. Я ведь ей звонил вчера… Не возражаешь?
— Помог? В чем помог? — насторожилась Ксюша.
— Да бог его знает… И сам не понял! Посмотри, говорит, пообщайся, помоги…
Влетевшая на кухню с охапкой грязной посуды Олька, прищурив глаз, критически уставилась на улыбающегося Трифона и тут же, свалив посуду в мойку, поставила перед его носом горку вымытых мокрых тарелок, скомандовала решительно:Посмотри, говорит, пообщайся, помоги…юша.
— Вытирайте! Сейчас чистое полотенце дам! Чего зря сидеть? Улыбается еще, главное…
— Ну что за прелесть девчонка! — расхохотался Трифон вслед вылетевшей пулей с кухни Ольке. — Прям простота первозданная, циничная и святая…Сама на холст просится!
— А что в этом хорошего? – обернулась к нему от мойки Ксюша. – Простота – она, говорят, хуже воровства…
— Э, нет, дорогая Ксения, тут я с тобой таки не согласен! Про воровство – это завистники выдумали, которые эту самую простоту давно уже растеряли! Те, которые простоту спокойствия, простоту безмятежности, своеобразную поэзию простоты заменили денежной лихорадкой, низменными целями да пошлыми желаниями! Вот и спят теперь сном, который не освежает, а когда не спят, только и делают, что трясутся над придуманными сложностями! А подоплека у сложностей одна – умри, но дотянись до материального совершенства. Многие, действительно, умирают… Вот и выходит — дорогая получается подоплека. Свергли бога и возвели на его престол серебреник…
— Интересно рассуждаешь… Только Олька–то как раз изо всех сил к серебренику и стремится! Замуж за богатого хочет выйти. Цель–мечта у нее такая, представляешь? Только так, и никак иначе…
— Иди ты! – рассмеялся Трифон. — Ну что ж, и это ей в плюс…Зато не лицемерит, как другие! Что на уме, то и на языке… Лишний раз убеждаюсь, на нее глядя — слаще простоты нет ничего на свете…
Вбежавшая на кухню Олька бросила на стол чистое льняное полотенце, выразительно перевела выпученные, из без того огромные глаза с горки мокрых тарелок на Трифона, застыла на секунду.
— Оль, а ты хочешь со мной поработать? – спросил вдруг он, послушно разворачивая полотенце и принимаясь протирать первую тарелку.
— Да? А что надо делать? – моментально оживилась Олька.
— Да ничего особенного! Натурщицей посидеть, дурака повалять…
— Это что, голой, что ли? – прищурилась она подозрительно. – А платить сколько будете? Если много, то я еще подумаю! А если мало – то уж извините…
— Да сговоримся, я думаю! – снова с удовольствием рассмеялся Трифон. – Не обижу, не бойся…
