В апреле 1535 года Антонио де Мендоса был назначен вице-королем Новой Испании. Также ему предстояло стать председателем аудиенсии вслед за премудрым Рамиресом де Фуэн-Леалем. Кортес, конкистадор, воплотивший Новую Испанию в жизнь и давший ей это наименование, должен был остаться капитан-генералом на усмотрение вице-короля – титул, в этих странных обстоятельствах лишенный какого-либо веса.

Мендоса должен был представлять монаршую персону, вершить равно справедливый суд по отношению к своим подданным всех рас и своим вассалам, и проявлять активность во всех делах, обеспечивая «мир, покой и процветание» Индий. Ему надлежало способствовать обращению индейцев в христианство и управлять вверенным ему вице-королевством в соответствии со своим пониманием. По соглашению с папой, он получал верховную власть над назначениями на все церковные позиции в пределах своего вице-королевства, включая даже должность епископа. В пределах своих возможностей он должен был посетить все города Новой Испании. Он должен был провести перепись населения. Следовало выявить и обыскать все существующие туземные храмы – «языческие» храмы – поскольку кто знает, возможно, в них имелось золото и серебро. Притеснения индейцев, впрочем, должны были быть расследованы и наказаны.

Мендосе было начислено жалованье в 3 тысячи дукатов как вице-королю и еще 3 тысячи как председателю верховного суда. Это была существенная прибавка по сравнению с тем, что платили Гусману или губернатору Кубы. Его доходы дополнялись многочисленными дарственными на землю, лес, водные и пастбищные угодья. Поскольку формально Мендоса не являлся летрадо – юристом, получившим университетское образование, – он не имел права голосовать в верховном суде, председателем которого являлся, однако чтобы решения суда стали обязательными, была тем не менее необходима его подпись. Он был первым испанским вице-королем в Новом Свете.

В письме, которым он извещал Мендосу о назначении на должность, император предложил несколько способов увеличения королевского дохода от Новой Испании. Следовало более интенсивно, чем прежде, искать золото и серебро. Десятину следовало выплачивать непосредственно Церкви, чтобы обойти необходимость платить государственным служащим за учет доли, причитающейся этой великой организации. Возможно, и серебряные рудники можно было перевести в непосредственное управление короны, вместо взимания пятины с тех, что управлялись частными лицами. Также вице-королю надлежало помогать двум немецким предпринимателям, Энрике и Альберто Хиронам, в добыче шафрановых и синих красителей.

Надо было позаботиться и о безопасности. Испанцам следовало концентрироваться в одной части города Мехико, и также пора было подумать о сооружении второй крепости для охраны дамбы на Такубу, которая бы уравновесила существующую, возле верфи, в восточной части города. Мендоса должен был организовать печатание денег. Вице-король имел право распределять энкомьенды, если он посчитает это уместным.

Человек, которому было предписано предпринять все эти действия, Антонио де Мендоса, был сыном Иньиго Лопеса де Мендоса, графа Тендилья, успешного посла Испании в Ватикане, а затем весьма эффективного, хотя и либерального, губернатора Гранады. Практически не вызывает сомнений, что на Антонио повлияли непреклонная толерантность и великолепный стиль жизни его отца. Вице-короли, по убеждению Мендосы, должны были жить как короли – но только как короли. Его мать, Франсиска Пачеко, была дочерью Хуана Пачеко, маркиза Вильена, одного из наиболее влиятельных дворян в правление кастильского короля Энрике IV. Одна из сестер матери Антонио де Мендосы, его тетка Беатрис, была той самой графиней Медельинской, которая наняла деда Кортеса своим майордомо. Брат этой Беатрис, маркиз де Эскалона, прожив политически двусмысленную юность, к старости стал известен как просвещенный «старый маркиз», который держал у себя в доме в Эскалоне, в предгорьях Сьерра-де-Гредос, доброжелательный двор, благосклонный к учению Эразма. Среди братьев и сестер Антонио де Мендосы была знаменитая Мария, вышедшая замуж за героя войны комунерос Хуана де Падилью и сама ставшая героиней этой войны после того, как удерживала Толедо против войск короны. Его брат Франсиско был послом и вице-королем в Неаполе, а другой его брат, Диего Уртадо де Мендоса, очевидно, был тот самый успешный посол в Венеции и Риме, который впоследствии написал историю последней войны Испании с маврами в горах Альпухарра в 1560-х годах. Ну и разумеется, дедом вице-короля по отцу был знаменитый Иньиго, первый маркиз де Сантильяна, патриарх испанской аристократии в эпоху ее расцвета. Также оставил по себе память великий кардинал Родригес де Мендоса.

Антонио де Мендоса родился в 1492 году в Алькала-ла-Реале, живописном городке между Хаэном и Гранадой, выстроенном на вершине конического холма. Отвоеванный у мавров лично королем Альфонсо XI, он приобрел эпитет «Реаль» – «королевский» – в 1340 году. Посетителям здесь показывают башню Ла-Мота, называемую el farol, выстроенную отцом Антонио, чтобы она служила маяком для христиан, бежавших из Гранады. В этом городе располагалась ставка испанцев, воевавших с маврами, и он все еще был «прифронтовым», когда там родился Антонио.

Детство Мендосы большей частью прошло в Гранаде сразу после того, как она была отвоевана Кастилией. Рафинированный аристократ, он был воспитан в презрении к летрадос, которые, будучи государственными служащими, занимали все больше места в испанском правительстве. В 1521 году Мендоса, имея при себе 500 пехотинцев и сотню кавалерии, разбил комунерос при Уэскаре. В 1526 году он отправился в Венгрию как эмиссар императора Карла к его брату Фердинанду, королю Римскому, сразу же после ужасной битвы при Мохаче, везя с собой кредитные письма на 100 тысяч дукатов. В 1527 году он был в Англии, где встретился в Гринвиче с королем Генрихом VIII. Затем он стал управляющим двора императрицы – которой сказал, что хотел бы отправиться в Мексику. В 1530 году он был отправлен с личным посланием от королевы к императору, который был тогда в Болонье. В апреле 1535 года он был назначен вице-королем по распоряжению императрицы.

Страна, отданная под его ответственность, находилась в гораздо лучшем состоянии, чем в то время, когда власть над ней перешла в руки второй аудиенсии. Тогда казалось, что предшественник названной администрации, Нуньо де Гусман, собирается присоединить провинцию Новая Галисия, которую он на тот момент покорял, к Пануко, своей прежней территории, чтобы создать новое большое королевство под своим контролем. В самом городе Мехико также царил немалый беспорядок. В Пануко процветала бесконтрольная работорговля, несмотря на свою незаконность.

Поскольку для завоевания Новой Галисии Гусман присвоил 10 тысяч песо из городской казны Мехико, вторая аудиенсия конфисковала все его владения в столице, равно как и в Пануко. Некоторые влиятельные поселенцы в Новой Испании считали, что Пануко следует объединить с Новой Испанией в одну провинцию. Эти хлопоты по отделению Пануко от остальных владений Гусмана продолжались на протяжении всего начала 1530-х годов.

Вторая аудиенсия немедленно столкнулась с трудностями в связи с недавними решениями, принятыми в Испании. Например, 2 августа 1530 года в Мадриде был оглашен указ относительно обращения индейцев в рабство. Он встретил сопротивление всех чиновников испанской короны в Индиях. В нем заявлялось, что «никому не позволительно обзаводиться новыми рабами, будь то в мирное время или на войне… обменом, покупкой, торговлей или под каким-либо предлогом и в каких бы то ни было случаях». Наказанием за нарушение этого закона должна была служить утрата всего состояния, а также всех обращенных в рабство индейцев. Все владельцы (индейских) рабов должны были в течение тридцати дней зарегистрировать их и доказать, что те действительно являются их имуществом. После этого дальнейшее порабощение было запрещено.

В августе 1531 года верховный суд Новой Испании отправил короне письмо, где заявлялось, что если закон о рабовладении будет приведен в действие, вскорости все колонии будут охвачены восстанием, как только индейцы узнают о своей свободе. Ни один испанец не захочет принимать участие в подавлении этих восстаний, поскольку его усилия останутся без вознаграждения. Ввиду этого Совет Индий усомнился в правильности проводимой им политики.

Были, однако, и удачные нововведения. Одним из них являлось основание в 1531 году Пуэбла-де-лос-Анхелес в Тласкале. Ему предстояло стать городом рабочих, а не энкомендерос. Его создателем был Алонсо Мартин Партидор, прибывший в Новую Испанию в 1522 году и женившийся на конкистадоре Марии Эстраде Фарфан. Эта женщина сопровождала Нарваэса и даже принимала участие в основных сражениях Noche Triste – на дамбах и при Отумбе. Вначале она была замужем за Педро Санчесом Фарфаном, после смерти которого унаследовала его энкомьенду Тетела. Мартину Партидору с энтузиазмом помогали 7500 тласкальтеков.

Чтобы побудить людей селиться в новом городе, корона давала тамошним поселенцам разнообразные денежные поощрения, так что к моменту прибытия туда Мендосы в роли вице-короля в Пуэбле проживали уже восемьдесят два весинос, среди которых тридцать два были конкистадорами первой волны.

Новая Испания становилась все более конформистской. В 1533 году в Мехико был построен крупный августинский монастырь, приуроченный к прибытию в мае этого года семерых братьев этого ордена. Мерседарии также обзавелись собственным пристанищем – что было только уместно, учитывая ту роль, которую сыграл в завоевании Новой Испании друг Кортеса, монах-мерседарий Бартоломе де Ольмедо.

Доктор Рамирес де Фуэн-Леаль добрался до Новой Испании лишь в сентябре 1531 года, однако это вызвало незамедлительные перемены в тамошней политической жизни. Новые судьи обратились к короне с просьбой об увеличении их числа, поскольку, по их словам, им приходилось работать по двенадцать часов в день – ресиденсия деятельности их предшественников сама по себе представляла геркулесов труд; к тому же все их время поглощало обращение туземцев и урегулирование отношений с Церковью. По всей видимости, одному лишь Васко де Кироге были по плечу связанные с его должностью тяготы, но даже он больше интересовался проблемами Церкви, нежели административными задачами. Другие судьи – Алонсо де Мальдонадо, Хуан де Сальмерон и даже сам Фуэн-Леаль – были угнетены преклонным возрастом и усталостью.

Впрочем, этот верховный суд действительно провел в жизнь некоторые поразительные реформы. Так, например, индейцы формально наделялись равными правами с испанцами и их предписывалось обучать испанским методам управления. Две «республики», как назывались вначале испанская и индейская общины, должны были встречать одинаковое обращение. Возможно, наиболее удивительным нововведением был указ от 10 декабря 1531 года, предписывавший чиновникам в Новой Испании вести специальный реестр, в котором они должны были каждые два года подводить итог хорошим и дурным поступкам каждого из энкомендерос.

Из всех членов второй аудиенсии самым примечательным был Васко де Кирога – Тата Васко, как его повсюду называли, – сын галисийского дворянина, управлявшего приорасго Сан-Хуан в Кастилии. Тата Васко, родившийся в Мадригале-де-лас-Альтас-Торрес в конце 1470-х годов, был юристом и посещал Саламанкский университет. Он являлся судьей при ресиденсии, предпринятой против Альфонсо Паэса де Риберы, который был обвинен двумя савойскими купцами в том, что он, будучи коррегидором, присвоил их товары. В то время Кирога жил при дворе, где завязал дружбу с севильцем Хуаном Берналем Диасом де Луко, епископом Калаорры, протеже архиепископа Таверы, который впоследствии стал секретарем последнего, а еще позднее членом Совета Индий. Как говорили, Кирога обсуждал с ним роль Испании в Индиях в свете критики Антонио де Гевары, высказанной тем в книге «Крестьянин с Дуная». (В книге неотесанный крестьянин изумляет римский Сенат разумными речами, осуждая алчность своих завоевателей.) Вероятно, именно Диас де Луко предложил Кирогу на должность судьи в Новую Испанию, хотя императрица также поддержала это назначение.

Кирога отправился в монастырь, ища божественного вразумления относительно того, следует ли ему принимать предложенную должность. Монахи высказались в пользу того, что ему следует отправиться в путь. Оказавшись в Новой Испании, он тут же принялся планировать свой первый пуэбло-госпиталь – Санта-Фе в Такубайе. Его целью было создание такого места, где монахи наставляли бы индейцев в христианской жизни, обращении к Богу и выполнении благотворительных деяний среди больных. Все это Кирога объяснил в письме к Совету Индий от августа 1531 года.

Здесь мы должны вспомнить, что это была эпоха гуманиста Хуана Мальдонадо, который в 1532 году из своей башни на стенах Бургоса вызвал к жизни образ христианской Америки. По его мысли, худшие из дикарей могли в течение десяти лет обрести чистейшую ортодоксальную веру. По благословению самой природы они будут вести идиллическую жизнь, свободную от обмана и лицемерия. Лишенные ложной скромности или внешних правил приличия, они будут ведомы лишь стыдом за нравственно предосудительные деяния. Женщины и мужчины будут участвовать в совместных играх как братья и сестры. Лавки будут настолько завалены продуктами, что посетители будут просто брать, что требуется. Необходимые тяжелые сельскохозяйственные работы будут выполняться всеми совместно. Очевидно, Кирога имел сходные взгляды – по его словам, «не пустословно, но по множеству причин и соображений эта страна зовется Новым Светом, ибо своими людьми и почти всем, что в ней есть, она напоминает первый золотой век».

В 1533 году, все еще будучи членом верховного суда, он предпринял путешествие в Мичоакан, чтобы выяснить, что там происходит. Позднее он рассказывал о том, с каким удивлением обнаружил туземцев, настолько способных к юридическому мышлению, а также настолько злонамеренных конкистадоров – те к этому времени уже использовали туземное население на медных рудниках. Ввиду этого он основал здесь свой второй пуэбло-госпиталь, Санта-Фе-де-ла-Лагуна, возле старой столицы Мичоакана, Цинцунцана. Его действия были встречены возмущением энкомендерос. Так, например, Хуан Инфанте утверждал, что получил здесь землю от самого Кортеса (на самом деле это был Эстрада). Однако Кирога в 1535 году твердо заявил, что «люди этой страны и вообще в Новом Свете почти все обладают сходными качествами – они очень мягки и скромны, стыдливы и послушны. Их следует привести к вере посредством доброго христианского влияния, а не войной и страхом». Он горячо возражал против использования индейцев в качестве рабов, считая это изобретением дьявола. По его словам, «те, кто утверждает, что индейцы порочны, думают лишь о собственной выгоде. Я ни разу не видел тех мерзостей, которые им приписывают те, кто хочет их опорочить… [однако] люди, которым индейцы служат, обращаются с ними не как с людьми, но как с животными, и даже хуже».

Таким образом, Кирога приступил к своей миссии в совершенно новом ключе. Между прочим, к этому времени он уже послал в Совет Индий официальную сводку, где предлагал урегулировать жизнь туземцев расселением их по деревням, «…где благодаря различным работам и земледелию они смогут трудом зарабатывать себе на жизнь и где ими можно будет управлять посредством всех добрых законов, отвечающих принятым нормам, а также святых и благих католических заповедей; где можно будет построить монашескую обитель, скромную и недорого стоящую, для двух, трех или четырех братьев, которые смогут не оставлять своих трудов до тех пор, пока туземцы не приобретут привычки к добродетельной жизни».

Кирога предлагал ввести на новых территориях законы, о которых вычитал в «Утопии» сэра Томаса Мора. С их помощью городом, где будут проживать 6000 семей – состоящих из десяти-шестнадцати супружеских пар каждая, – можно будет управлять так, как если бы это была одна семья. Каждый из магистратов будет отвечать за тридцать семей, а каждый из губернаторов возглавлять группу из четырех магистратов. Губернаторов можно будет выбирать при помощи способа, описанного в «Утопии». Верховный суд будет назначать главного мэра или коррегидора.

Кирога желал, чтобы «в каждом районе был свой священник», и с надеждой говорил о «простоте и смирении аборигенов – людей, которые ходят босиком, с непокрытыми головами, но не стригут волос, подобно апостолам».

В конце 1531 года случилось примечательное событие, которое повлияло на все дальнейшие отношения между испанцами и индейцами: индеец Хуан Диего «повстречал» Деву Марию на холме Тепейак, возле Мехико, сразу за северной чертой города. Она являлась ему три раза и оставила свой образ на покрывале, которое было принесено к епископу Сумарраге, после чего тот основал на этом месте часовню. Кортес поддержал Сумаррагу в утверждении подлинности этого артефакта. Были и такие, кто отнесся к произошедшему скептически – среди них францисканцы и родственные им братства доминиканцев и августинцев, – указывая на то, что холм Тепейак считался у мексиканцев священным местом еще до конкисты. Тем не менее, новая вера разрасталась, и связанный с ней культ вскорости приобрел важнейшее значение для христианской веры среди индейцев. Он и поныне играет большую роль, преобразив как мексиканскую, так и христианскую историю.

Рождались также и более практические идеи. В начале 1533 года Гаспар де Эспиноса, богатейший и наиболее влиятельный поселенец в Панаме, а позднее один из видных перуанских предпринимателей, указал Совету Индий на возможность прорыть канал из Тихого в Атлантический океан. Канал должен был пролегать на уровне реки Чагрес, близко к той линии, по которой канал был в конечном счете прорыт Фердинандом де Лессепсом в двадцатом столетии. Однако Эспиноса умер до того, как смог что-либо предпринять для того, чтобы привести свой великий проект к претворению в жизнь.

В июле 1532 года верховный суд Новой Испании сообщил императрице, что собирается выслать описание и отчет о здешней территории и населении – конкистадорах и простых поселенцах. По мнению аудиенсии, вице-королевство следовало разделить на четыре провинции. В ноябре 1532 года двое бывших членов суда, Матьенсо и Дельгадильо, отплыли в Испанию, везя с собой деревянный ящик, в котором находились показания верховного суда и описание территории.

Вот что представляла собой Новая Испания, которой Антонио де Мендоса, к этому времени достигший сорокатрехлетнего возраста, собирался посвятить следующие пятнадцать лет – а по сути, весь остаток своей жизни.

Он высадился в Веракрусе в октябре 1535 года, сопровождаемый огромным количеством спутников и родственников. Его прибытие выглядело так, словно он был самым настоящим монархом. Испанские вице-короли в Галисии, Наварре или Неаполе хотя и имели тот же титул, никогда не были окружены таким великолепием. В Веракрусе Мендосу приветствовали двое членов городского совета Мехико: Гонсало Руис и Франсиско Манрике, к которым вскоре присоединились Бернардино Васкес де Тапия и Хуан де Мансилья – оба старые соратники Кортеса. Затем Мендоса направился в Мехико, где 14 ноября был встречен трубами, акробатами, городским глашатаем и городским советом в полном составе. В тот день он узнал, что из мексиканских туземцев получаются очень хорошие акробаты.

Вице-король был абсолютным монархом. Его власть должна была распространяться на всю испанскую территорию Индий вплоть до северной границы – если это можно назвать таким словом – Перу, то есть включая Колумбию и Венесуэлу. Таким образом, теоретически в его владения входила вся Центральная Америка, Флорида, Калифорния, Антильские острова и северное побережье Южной Америки от залива Ураба, или Дарьена, до устья Амазонки.

Однако даже у абсолютных монархов есть свои ограничения, и в случае вице-короля они выражались в существовании верховных судов – прежде всего в Новой Испании и Санто-Доминго, а впоследствии также в Гваделупе и Гватемале. Антильские острова считались территорией, входящей в юрисдикцию вице-королевства Новая Испания, но по существу были независимы от нее во всех отношениях, за исключением вопросов обороны.

Верховный совет Новой Испании при Мендосе заседал ежедневно, с 8 до 11 утра. По понедельникам вице-король принимал весь день. Также по понедельникам, средам и четвергам проходили вечерние сессии, с 14 до 19 часов, которые большей частью посвящались вопросам, связанным с индейцами. Затем, до 22 часов (по субботам до 21 часа) состоялись слушания, после чего члены суда посещали тюрьмы. По вторникам и пятницам с 8 до 11 утра вице-король присутствовал в суде в качестве неофициального председателя. Туда приводили докладчиков (rapporteurs), и последний час каждого дня отдавался выслушиванию петиций. По вторникам, средам и четвергам судья принимал петиции от индейцев у себя на дому, работая с нотариусом и одним из многочисленных переводчиков. Все судьи имели хорошие связи в Кастилии и привезли с собой своих жен и детей. Предполагалось, что они должны держаться так, как если бы принадлежали к аристократии.

Прибытие Мендосы в Мехико случилось вскоре после того, как императрицей и Советом Индий было принято решение о том, что поселенцы в Новой Испании отныне должны иметь возможность покупать в Мехико землю у туземных владельцев. Сперва покупатель должен был установить, что земля никем не занята, но если это ему удавалось, в дальнейшем он мог приобретать бесчисленные акры за очень небольшую цену. Это решение, принятое в Вальядолиде 27 октября 1535 года, было истинным началом истории огромных имений в Новой Испании.

Одним из ограничений власти вице-короля было то, что он не мог отводить места для строительства в уже основанных городах – это должен был решать местный совет. Он не мог даже давать разрешение на строительство церквей и монастырей; и также не имел права раздавать дворянские титулы. Он не мог повышать жалованье никому, включая, разумеется, самого себя, и не мог продлить срока своего пребывания в должности – хотя дата завершения этого срока и не была установлена.

К моменту прибытия Мендосы аудиенсия стала наиболее влиятельной организацией, однако затем потеряла большую долю своей политической власти, превратившись в основном в юридический орган. По-прежнему предполагалось, что суд, каждый из членов которого получал по 500 тысяч мараведи в год, должен контролировать действия вице-короля, однако при Мендосе ничего подобного не было. Он держался скорее как благожелательный монарх, чем как государственный служащий. Придворные Мендосы – Алонсо де Техада, Франсиско де Лоайса, Гомес де Сантильян, занявший место Алонсо де Мальдонадо, и Антонио Родригес Кесада – были вынуждены провести ресиденсию его предшественника, однако никаких жалоб не поступило, за исключением, как ни странно, претензии к Кироге, которого обвинили в том, что он построил два своих госпиталя Санта-Фе на земле, принадлежащей индейцам. Впрочем, ему без труда удалось доказать, что туземцы от этого только выиграли.

В Санта-Фе Кирога установил общее владение имуществом, интегрирование крупных семей, систематическое чередование городского и сельского населения, возможность работы для женщин, отказ от любой роскоши, распределение продуктов общего труда в соответствии с потребностями людей и избрание судей семьями жителей. Техаду как-то назвали первым великим пропагандистом оценки стоимости земли в Новом Свете. Особенно его интересовали мельницы зерна в Отумбе. Лоайса же обладал особенной привилегией – он был допущен в городской совет Мехико, что предполагало значительную выгоду для короны.

Под властью вице-короля и верховного суда не было никакой администрации – за исключением городских советов, которые были устроены по образцу аналогичных организаций в старой Испании и обычно носили имя кабильдос. В них могло быть различное число советников, однако в Мехико их было двенадцать – каждый год избирались шестеро из них. Кроме них, имелось два магистрата (алькальда); остальных назначали сами советники.

Вначале Мендоса надеялся, что можно будет оставить индейские города исключительно во власти их туземных правителей, однако с этим было связано множество недоразумений, поскольку некоторые из вождей имели власть еще до завоевания, других же назначили энкомендерос или церковные деятели. Кроме того, выяснилось, что эти туземные вожди, следуя духу Монтесумы, побуждавшего своих подчиненных действовать жестко, зачастую обращались со своими людьми еще хуже, чем сами конкистадоры.

Доминирующей фигурой в Новой Испании на момент прибытия туда Мендосы был епископ Мехико Хуан де Сумаррага, чьи первые годы и борьба с Гусманом и его приближенными уже были здесь описаны. Это был человек благородный и решительный; вместе с фраем Мартином де Валенсией они разрушили в Новой Испании более 500 языческих храмов и низвергли 20 тысяч идолов. Валенсия добавлял, что в Новой Испании к этому моменту уже существовало двадцать францисканских монастырей, хотя большая часть из них представляла собой не более чем большие хижины. С другой стороны, к 1532 году было завершено строительство первого собора в Мехико, строители которого использовали в основном камень из древних пирамид. Архитектор Мартин де Сепульведа (до этого он принимал участие в восстановлении Теночтитлана в качестве начальника работ, а в Мехико прибыл еще вместе с Нарваэсом) выстроил его в виде прямоугольного здания с боковыми приделами, с плоской деревянной крышей и деревянными же опорами.

Возможно, это объясняет тот энтузиазм, с которым верховный суд отнесся к возможности обращения индейцев в христианство. Во время первой церковной хунты, состоявшейся в Мехико, на которой председательствовал Рамирес де Фуэн-Леаль, а Сумаррага присутствовал в зале, ученые мужи провозгласили, что не может быть вопросов относительно того, что туземцы имеют для этого достаточно способностей, что они питают великую любовь к постулатам веры, а также «имеют возможность выполнять все ремесленные и сельскохозяйственные работы». Индеец, по их мысли, являлся разумным существом, полностью способным к самостоятельным действиям.

Едва ли не первым радикальным решением, принятым Мендосой, был приказ задержать отправку в Новую Испанию крупной партии черных рабов, которая была им заказана и в которой он нуждался. Причины этого были далеки от альтруистических: дело в том, что среди черных рабов был раскрыт заговор наподобие тех, что привели к кровопролитным восстаниям в Пуэрто-Рико в 1527 году, в Санта-Марте в 1529 году, в Санто-Доминго в 1522 году и в самой Новой Испании в 1523 году. В последнем случае имел место угрожающий альянс между неграми и индейцами-сапотеками, проживавшими в окрестностях Оахаки. Серьезность положения ничуть не облегчало то, что некоторые романтически настроенные испанцы увидели в нем нечто идеалистическое – например поэт Хуан Кастельянос. Позднее Кастельянос написал стихотворение, в котором присутствовали строки: «Искусны волофы и весьма воинственны, и с безрассудной самонадеянностью стремятся стать благородными господами».

Тем не менее, некоторые из черных рабов бежали от своих хозяев, и вице-королевству Мендосы суждено было увидеть зарождение небольшой колонии беглых африканских рабов в лесах возле рудников Томакустла в Веракрусе. Эти люди жили грабежами, с них началась долгая история разбоя в этой стране.

Основой правления Мендосы в Мехико был его двор, состоявший из тридцати-сорока благородных дворян, кабальерос, служивших одновременно его телохранителями и личными секретарями. Их возглавлял Агустин де Герреро, мажордом Мендосы, а также канцлер верховного суда и хранитель официальной печати, которую нельзя было выносить из помещения суда и без оттиска которой ни один документ не мог считаться действительным. Его помощник, Хуан де Саласар, со временем приобрел не меньшую власть. Луис дель Кастилья, потомок короля Педро Жестокого по мужской, хотя и внебрачной, линии, также оказывал вице-королю существенное содействие. Он прибыл в Новую Испанию в 1529 году как компаньон Хуаны де Суньиги, второй жены Кортеса, с которой состоял в отдаленном родстве, а до этого участвовал в сражениях как с комунерос, так и с французами. В 1534 году он получил энкомьенду в Тутутепеке и зажил в роскоши, как, вероятно, и пристало королевскому незаконнорожденному отпрыску. «Даже его слуги пили из серебряной посуды», – восхищенно комментировал Дорантес де Карранса. Впрочем, он много раздавал беднякам, в особенности бедным испанцам в Новой Испании.

У Мендосы было шестьдесят индейских слуг, которых по его желанию обучили музыке и всему прочему, «что подобает знать менестрелям». Он собирал урожаи с многочисленных ранчо – одно располагалось в долине Матальсинго (Матальцинго), еще пять – возле Мараватио в Мичоакане, два – возле Текамачалько (среди них было и то место, где произошла победа Кортеса после Ночи Печали в Отумбе), и еще одно, где выращивались лошади, находилось в долине Улисабаль. Эти ранчо поставляли мясо и шерсть, необходимые для вице-королевского хозяйства.

Мендоса жил в Мехико, в грандиозной резиденции Ашайякатля, превращенной Кортесом в испанский дворец, рядом с некогда «священным» районом древних мексиканцев. Вместе с ним жили его сын Франсиско и его сестра Мария (позднее вице-королям перестали позволять брать с собой семьи). Жена Мендосы, Каталина де Варгас-и-Карвахаль, по всей видимости, умерла еще до того, как он отбыл в Мексику.

Мендоса вставал рано и выслушивал просителей в любое время – не только в часы, назначенные верховным советом. Он всегда был дружелюбен, хотя и краток. Мендоса постоянно путешествовал, словно он был королем Кастилии. Он имел право раздавать коррехимьентос (коррегидорские должности), энкомьенды и индейцев. Ни одно решение городского совета не было действительным без его одобрения. Он мог провозглашать законы – и в этом отношении зависел только от одобрения далекого Совета Индий.

Кортес-завоеватель был исключен из всех этих обсуждений. Мендоса, как вице-король, находил независимый характер великого конкистадора трудноуправляемым. Однако того уже списали со счетов и при испанском дворе. Он сделался маркизом, женился на аристократке, завел семью, разбогател – чего еще ему желать, спрашивали в Вальядолиде.

Было даже такое ощущение, будто двор боялся Кортеса. Он сделал слишком много, чтобы его можно было легко удовлетворить каким-нибудь второстепенным местом. Кортес высказал свое негодование подобным отношением в меморандуме, который он прислал императору Карлу в июне 1540 года. Презрительно отзываясь об экспедиции, посланной на север во главе с фраем Маркосом де Ниса, он затем перешел к описанию собственного открытия и завоевания этих территорий, упомянув, что послал четыре флотилии за свой собственный счет (это стоило ему 300 тысяч дукатов), чтобы открыть северные земли.

Маркос де Ниса был не единственным, чьи планы вызывали негодование Кортеса. Его возмущение вызвал, например, Педро де Альварадо, который также заключил контракт на поиски островов – а именно островов Санта-Мария невдалеке от Пуэрто-Вальярта (как впоследствии стали называть этот город). Взяв с собой 600 человек и двенадцать кораблей, тот выступил из Гватемалы, после чего встретился и вступил в переговоры с друзьями Мендосы Луисом дель Кастилья и Агустином Герреро, выработав с ними соглашение, по которому Альварадо должен был иметь четвертую долю добычи в экспедициях вице-короля, а Мендоса получал половину дохода от флотилий Альварадо. Это было похоже на эффективную попытку вытеснить Кортеса с поля дальнейших завоеваний, на что Кортес ответил яростным протестом.

Однако у вице-короля были и собственные проблемы – например Миштонская война, масштабное индейское восстание, очевидно спровоцированное жестокостью энкомендерос на севере Новой Испании. Вице-король, полностью поглощенный своими новыми планами касательно Франсиско Васкеса де Коронадо и фрая Маркоса де Ниса, впрочем, решил, что восстание поднято дикими индейцами-чичимеками с дальнего севера, с их новой религией, принесенной к ним «посланцами дьявола».

Многими жестокостями сопровождалась также и работа на рудниках. Например, в Оаштепеке, по словам фрая Мотолинии – который, правда, зачастую сильно преувеличивал, – труд был настолько губительным, что «на половину лиги вокруг нельзя было пройти, не наступив на человеческий труп или кости, и на падаль слетались столько птиц, что от них темнели небеса». По слухам, тамошние индейцы плясали вокруг пустой тыквы, когда ее унесло порывом ветра, и колдуны истолковали это так, что индейцы должны восстать против испанцев.

Как бы там ни было, в этом регионе к северу от вице-королевства Мендосы несколько древних правителей и члены их семей собрались на холме Тепетикипаке и возродили свои древние религиозные обряды, включая человеческие жертвоприношения. Несколько местных энкомендерос были вынуждены покинуть свои жилища, некоторые из них (Торибио де Боланьос и другие) были ранены и бежали в Тлальтенанго, где Диего де Ибарра при содействии четырех францисканцев пытался собрать вооруженный отряд для подавления восстания. За этим последовал наиболее серьезный конфликт между христианами и индейцами со времен Конкисты.

Туземных мятежников вдохновляли загадочные послания – предположительно от их прежних демонических божеств. Например, в долине Тлатенанго их посланец провозгласил:

«…мы посланцы Текороли [дьявола, согласно представлениям испанцев]. Вместе со своими предками, которых он возродил, он идет к вам! Он заставит вас верить в него, а не в [христианского] Бога, под страхом никогда более не увидеть света дня и быть пожранными дикими зверями. Те, кто уверуют в Текороли и отвергнут учения монахов, никогда не умрут, но вновь станут молодыми и будут иметь нескольких жен, а не одну, как велят монахи, и смогут зачинать детей, сколь бы они ни были стары. Тот, кто возьмет только одну жену, будет убит. Текороли придет в Гвадалахару, Халиско, Мичоакан, Мехико и Гватемалу – всюду, где есть христиане, и убьет их всех. После этого вы сможете идти по домам и жить счастливо вместе со своими предками, не испытывая более тягот и страданий».

Одним из вождей повстанцев был Тенемаштли, миссией которого некогда было нести катехизис новообращенным. Под его руководством мятежники сожгли церкви в Тлатенанго и Куспателане. Также они сожгли монастырь в Хучильпе. Обращенных индейцев заставляли нести покаяние за то время, в течение которого они были христианами; они должны были мыть головы, чтобы освободиться от памяти о кресте. Мятежниками были убиты фрай Хуан де Эсперанса в Текиле под Гвадалахарой, фрай Хуан Калеро возле Эцатлана, а также фрай Антонио де Куэльяр возле Амеки.

Диего де Ибарра, опытный конкистадор, поддавшись уговорам, решил встретить повстанцев лицом к лицу. У него были всего лишь семнадцать испанских всадников, однако кроме них за него выступали около полутора тысяч индейцев-тонала, которые всегда враждовали с народом миштонов, а также он имел поддержку – хотя и более сомнительную – индейцев племени каскан. Некоторые из тонала предупреждали о том, что касканы подготовили испанцам засаду в заросшем кедрами ущелье, где испанцы не смогут эффективно использовать своих лошадей. Ибарра велел казнить нескольких касканов, однако тем не менее, на них все равно напали. Ибарра и несколько других были ранены, наряду с несколькими их драгоценными лошадьми. Испанцы отошли сперва к Хучипале, а затем к Гвадалахаре, по пути спасая многочисленных соплеменников (среди них был фрай Бобадилья, живший в Теуле). Повстанцы к этому времени заняли всю местность вдоль течения реки Тололотлан.

Вначале Мендоса думал, что это восстание имеет местный характер. Затем он понял, что угроза нависла над всей колонией, и поспешил в Гвадалахару. Отсюда он отправил миротворческую миссию во главе с фраем Мартином де Хесусом, под охраной Ибарры. Ее неудача убедила Мендосу в необходимости применения силы. Он собрал в Гвадалахаре совет, в котором участвовали епископ Гватемалы лиценциат Франсиско Маррокин, поправляющийся после ранения Ибарра, а также Кристобаль де Оньяте, который, будучи представителем Нуньо де Гусмана в Новой Галисии, в 1531 году основал Гвадалахару, назвав ее именем родного города Гусмана. Было решено послать Оньяте с пятьюдесятью верховыми против расположенного на пригорке лагеря миштонов. Индейцы сражались отважно; были убиты тринадцать испанцев, а также шестеро черных рабов и большое количество туземных союзников. Эта битва послужила сигналом ко множеству дальнейших мятежей, охвативших всю Новую Галисию и Халиско.

Ввиду неотступности угрозы Мендоса был вынужден призвать Луиса дель Кастилью и Педро де Альварадо отложить запланированные исследовательские экспедиции в Тихом океане. Они высадились возле Колимы и двинулись к Гвадалахаре с сотней всадников и таким же количеством пеших солдат, чего было достаточно, чтобы предотвратить любое индейское нападение на этот город. Мендоса также послал сотню человек из Мехико, под предводительством Иньиго Лопеса де Анунсибая, и приказал еще одному представителю обширной семьи Альварадо прибыть из Мичоакана с тридцатью конными и большим числом мексиканских пехотинцев – возможно, около пяти тысяч.

Последовало еще одно совещание в Гвадалахаре, под руководством Оньяте, для выработки плана действий. Педро де Альварадо, стремившийся поскорее вернуться к своему путешествию, объявил сотоварищам, что они ведут себя робко, как дети, и что он, с его опытом, очень скоро лично разгромит этих индейцев. Оньяте пытался его разубедить – но Альворадо напомнил своим товарищам, что у них по сравнению с ним самим практически отсутствует опыт. Отвергнув предложенную помощь и категорически отказавшись дожидаться поддержки из Мехико, он двинулся к холму Ночистлан, добравшись до него 24 июня 1541 года.

У Альварадо была сотня пеших солдат, еще сотня конных и несколько сотен индейских союзников. Сперва он попытался убедить своих противников сдаться, затем пошел на них прямой атакой, которая была отбита с некоторыми потерями. Альварадо сгруппировал силы, но его пехота пошла в атаку без поддержки кавалерии, и восставшие вступили с ней в яростный бой. Альварадо тщетно пытался вновь собрать своих людей и спешился, чтобы предотвратить безудержное отступление. Шел дождь, и почва превратилась в болото. Альварадо повел свою лошадь назад, но его секретарь Бальтасар Монтойя, приехавший вместе с ним из его последнего визита в Испанию, поскользнулся, и Альварадо отбросило в овраг, а его лошадь упала сверху. Оньяте, который наблюдал за происходящим с близлежащего холма, спас положение, предотвратил полный разгром и отвез покалеченного Альварадо обратно в Гвадалахару.

Альварадо отнесли в дом его родственника Хуана дель Камино, где он и скончался в июне 1541 года, пав жертвой собственной импульсивности, которая всегда была его отличительной чертой. Так ушел первый из великих соратников Кортеса в его завоевании Мексики, оставив по себе славу человека удачливого, невзирая на опасности, храброго, хотя и жестокого, а также обладавшего привлекательной внешностью, что невольно внушало его противникам восхищение вопреки благоразумию.

После описанных событий индейцы осадили Гвадалахару. Атака пятидесяти тысяч миштонов была отбита с большим трудом. Героиней этой осады стала Беатрис Эрнандес – несомненно, та самая конкистадора, что прибыла в Новую Испанию с Кубы вместе с великим Кортесом. Было предпринято несколько успешных вылазок, в одной из которых, по слухам, вновь появился неутомимый апостол Сантьяго на своем белом коне.

Мендоса отправил судью Мальдонадо, чтобы тот доложил о ситуации в Гвадалахаре. Возвратившись, тот сообщил, что там требуется присутствие самого Мендосы. Хотя тот обладал лишь небольшим военным опытом, почерпнутым во время войны комунерос, автоматически предполагалось, что Мендоса способен командовать войсками в бою. Это был серьезный вызов и большое испытание для его вице-королевского звания.

Вице-король действительно выдвинулся в Гвадалахару, взяв с собой 180 конных, большое число союзных индейцев – возможно, несколько тысяч, – а также немалое количество артиллерии, нового вида оружия, постепенно набирающего популярность.

Помимо существенного количества пушек, еще одним нововведением в армии Мендосы было то, что индейских союзников – благородного происхождения, мексиканских кровей – поощряли использовать испанское оружие, включая мечи, и ездить верхом.

Путь Мендосы лежал через Мичоакан. Здесь, возле башни Тласасалька под Куиной, он встретился с Ибаррой и Хуаном дель Камино, после чего осадил это укрепление, притворно обратился в бегство, затем вернулся к вершине холма и легко победил противника. Попавших в плен индейцев он обрек на смерть или рабство – очевидно, считая, что необходимо некоторое количество показательных кар.

Многие индейцы, захваченные при взятии указанного холма, были казнены в его присутствии и по его указанию. Некоторых выстроили в ряд и расстреляли пушечным залпом. Иные были разорваны на куски собаками, а еще иных отдали неграм [sic], чтобы те предали их смерти. Эти погибли под ударами ножей.

После этих репрессий Мендосе удалось в Акатике, Истлеане и Куйутлане решить дело миром. Затем он двинулся к Ночистлану. Фрай Хуан де Сан-Роман, фрай Антонио де Сеговия и Диего де Ибарра безуспешно пытались договориться о перемирии. Тогда Мендоса осадил город, перерезав его водоснабжение и подавляя сопротивление при помощи артиллерии. В конце концов индейцы предложили мир, но Мендоса предпочел атаковать, решив, что тот, кто предлагает мир, может быть с легкостью побежден. И действительно, победа была на его стороне. Он двинулся к Миштонскому холму, где собрались основные силы противника. Ибарра и Франсиско Мальдонадо снова предложили мировую, но их предложение было отвергнуто. Затем Мендоса двинулся к Сучипале, где 800 индейцев собрались, чтобы принести кур в жертву богу дождя Тлалоку и петь гимны. Он вновь послал Ибарру с предложением мира, но оно вновь было отвергнуто.

Следующие три недели Мендоса осаждал миштонский лагерь. Ежедневно он предлагал мировую, и также ежедневно обстреливал противника из пушек. Индейцы в Теуле бежали, нарушив клятву не раскрывать путь на вершину своего холма. Вскорости холм пал, после того как кавалерия вице-короля ощутимо дала почувствовать свое присутствие на вершине, но испанцы намеренно позволили индейцам бежать, надеясь спасти их жизни, чтобы энкомендерос таким образом не потеряли всех своих индейцев. На этом индейский мятеж был сломлен. Пленных поделили между собой как рабов, и со взятием Ауакатлана война была закончена.

Мендоса вернулся в Мехико, где его победа была торжественно отпразднована с ликованием и множеством увеселений. Таким образом удалось избежать общего восстания индейцев, которое на какое-то время казалось вполне вероятным. Вице-королю впоследствии ставили в вину неоправданную жестокость его действий, но он с успехом опроверг это обвинение.

Во время этих празднеств пришло известие о мятеже в Перу Диего де Альмагро-младшего. Мендоса писал: «…мне представляется, что маркиз дель Валье [т. е. Кортес] является самым подходящим человеком для исправления создавшейся проблемы, ввиду опыта, которым он обладает в такого рода вещах, а сам я буду помогать ему, насколько это будет в моих силах». Казалось, что вице-король ищет путей избавиться от недовольного всем маркиза. Однако, если это было действительно так, он не добился успеха. Как бы там ни было, кризис в Перу длился лишь недолгое время.

Победа Мендосы над индейцами-миштонами встала в ряд со множеством шагов, предпринятых для демонстрации того, что испанское присутствие в Новой Испании – не эфемерный феномен. Ничто, к примеру, не могло выглядеть менее преходящим, чем начало строительства огромного собора Пацкуаро, вдохновителем которого был епископ Кирога, желавший, чтобы новая постройка была не менее грандиозной, нежели собор в Севилье, построенный по образцу гранадского собора. План, предложенный Кирогой Эрнандо Торибио де Алькасару, предусматривал пять нефов, сходящихся к огромной центральной капелле. Строительство началось и продолжалось в течение двадцати лет, однако впоследствии темп строительства снизился.

Еще одним подтверждением испанского величия должна была стать инициированная Мендосой экспедиция Руи Лопеса де Вильялобоса из Акапулько к островам у берегов Азии, которые были открыты Магелланом (и стали местом его смерти), вызвавшая гнев Португалии. Экспедиция Вильялобоса должна была основать на этом архипелаге колонию – однако оказалось, что он и его сотоварищи обосновались на земле, на которую уже претендовала Португалия, и в конечном итоге император Карл распорядился, чтобы Мендоса признал португальскую версию местной картографии и покинул основанное им поселение. Мендоса писал Хуану де Агиляру, что он мечтает о том, чтобы однажды ему или одному из его сыновей было позволено встать на демаркационной линии между испанскими и португальскими владениями с мечом в руке и доказать, что принадлежит его стране, а что нет.

Испанский корабль этой экспедиции под командованием Альваро де Сааведры причалил на Гавайях, и говорили, что двое испанцев из команды остались там, чтобы жениться на представительницах королевской династии этих островов. Как бы там ни было, именно Вильялобос дал Филиппинским островам их название – в честь принца Филиппа. Вильялобос не вернулся в Новую Испанию, а остался на Молуккских островах под покровительством святого Франциска Ксаверия.

Еще одна экспедиция была отправлена Мендосой вдоль западного побережья Калифорнии под началом португальца Хуана Родригеса Кабрильо, а главным штурманом у него был уроженец Валенсии Бартоломе Феррело. Они вышли из Навидада в июне 1542 года, 3 июля были возле мыса Сан-Лукас, а к концу сентября оказались в Сан-Диего (который они называли Сан-Мигель). Они продолжали путь на север, бросили якорь в заливе Куйлер и обогнули Порт-Консепсьон в начале ноября – уже находясь к северу от Сан-Франциско, чьей превосходной гавани они не заметили. Самая северная точка, которой достигла экспедиция, находилась приблизительно в районе форта Росс. Оттуда они повернули обратно к югу и снова остановились на отдых в заливе Куйлер, где Родригес Кабрильо умер в начале января 1543 года. Командование взял на себя Феррело, который решил снова плыть на север. Ему удалось добраться до самой реки Рог, на полпути к нынешней Канаде. Это был настоящий триумф навигации – поскольку они смогли успешно вернуться в Навидад к 14 апреля 1543 года. Мы можем рассматривать это путешествие как еще одну победу вице-короля Антонио де Мендосы.

Тем временем Васко де Кирога, который в 1537 году стал епископом и, соответственно, разбогател, был по-прежнему поглощен своими попытками использовать «Утопию» как руководство к правильному управлению страной. Мы немало знаем об идеях Кироги, поскольку он никогда не держал в тайне свои мысли. Так, мы знаем, что после того, как он впервые прочел «Утопию», Кирога познакомился с идеями философа Лукиана (рожденного около 120 года от Р. Х.) в форме диалога о сатурналиях, который был переведен Мором с помощью Эразма. Это привело Кирогу к мысли о том, что «простых жителей Новой Испании следует считать способными к жизни в состоянии невинности, присущем Золотому веку», как его описывал Лукиан. Эти люди готовы были стать чем угодно, что бы ни пожелали из них сделать. Следовательно, задача цивилизации в Новом Свете состояла не в том, чтобы насаждать старую культуру среди новооткрытых народов, но в возвышении их до стандартов истинного христианства. А «Утопия» Мора могла стать инструментом для такого возвышения.