Литераторам не посчастливилось так, как физикам: партия по-прежнему была убеждена, что компетентна в вопросах литературы. Андрею Жданову поручили обуздать литераторов, и, согласовывая все свои действия со Сталиным, он начал работу с крамольного Ленинграда. Предварительную критику предпринял отдел пропаганды ЦК: рассказы о войне считали негодными, если солдаты-герои проявляли пессимизм, а стихотворения – вредными, если в них оплакивались разрушенные города. Юмора Жданов не понимал совсем. В «Звезде» он разнес в пух и прах самый смешной рассказ Михаила Зощенко «Приключения обезьяны».

9 августа 1946 г. сам Сталин, вместе со Ждановым и только что реабилитированным, отрезвленным наказанием Маленковым, обругал редактора «Звезды» Виссариона Саянова за то, что тот напечатал пародию на Некрасова (11). Пародия, объяснил Сталин, есть «уловка, автор прикрывается». Из рассказов Зощенко, утверждал Сталин (хотя Зощенко он раньше любил читать вслух дочери), видно, что редакторы «перед заграничными писателями ходят на цыпочках». Из присутствующих на обсуждении писателей некоторые решили присоединиться к этому облаиванию. Драматург Всеволод Вишневский сказал Сталину, что в своей автобиографической повести «Перед восходом солнца» Зощенко «до грязного белья разделся», что персонажи у него сплошные «пьяные, калеки, инвалиды». Сталин окончательно проклял Зощенко как «проповедника безыдейности» и его творчество – как «злопыхательство». Потом Сталин дал волю своему негодованию на Ахматову: «…кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?» Когда один из писателей робко защищал Ахматову, заметив, что если ее не печатают в «Звезде», то ее напечатает «Знамя», Сталин ответил, что власти и до «Знамени» доберутся. В конце концов Сталин признал, что в «Звезде» был не только навоз, но и алмазы, и свалил вину за печатание Ахматовой и Зощенко на нездоровую идеологию Ленинграда. Ленинградские журналы получили новых редакторов, а Ахматова и Зощенко были подвергнуты опале. Разница между 1947 и 1937 гг. заключалась в том, что их не арестовали. Травля Зощенко не прекращалась. МТБ издало постановление об антисоветских взглядах Зощенко, о том, что он сомневался в победе Красной армии, что своими высказываниями о жалком состоянии советской литературы он оказывает вредное влияние на молодежь. В свою защиту Зощенко написал эмоциональное, но достойное письмо Сталину, и на какое-то время травля прекратилась.

В августе Сталин произнес перед оргбюро партии речь о просмотренных им фильмах. Ему не нравилось, что показывали бездомных шахтеров. Советские сценаристы, по его мнению, уступали Чарли Чаплину (12). По сравнению с Гете, тридцать лет работавшим над «Фаустом», советские поэты – лентяи (для Сталина «Фауст» всегда оставался мерилом высокого искусства). Сталину претила вторая серия фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», где царя мучили угрызения совести и где опричники, которых Эйзенштейн якобы изобразил «как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана», предавались пьяной оргии.

Эти отзывы Сталина были истолкованы цензурой и редакциями как сигнал. Сразу начали запрещать, изымать, сокращать издания. Многотомное собрание сочинений Толстого, выходившее с 1928 г., было подвергнуто идеологической проверке, и христианство Толстого глушили предисловиями в ленинском духе. Первым секретарем Союза писателей назначили Фадеева, в 1937–1938 гг. приветствовавшего террор против писателей. К иностранной литературе давали доступ только тем, кому, по мнению властей, нельзя было обойтись без чтения столь вредоносных материалов.

Литература была раздавлена, зато с кинематографистами обращались помягче. 23 февраля 1947 г. Эйзенштейна и Николая Черкасова (игравшего Ивана Грозного) привезли в Кремль к Сталину, Молотову и Жданову (13). Все, что говорил Сталин, раскрывает его самоотождествление с сумасшедшим и жестоким царем. Он прочитал Эйзенштейну целую лекцию по истории и раскритиковал эйзенштейновского Ивана: «…царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета». Иван, говорил Сталин, был первым русским правителем, не допускавшим иностранцев в свою страну. Если он ошибался, то только в том, что «не дорезал пять крупных феодальных семейств» и «долго каялся и молился». «Конечно, – признал Сталин, – мы не очень хорошие христиане, но отрицать прогрессивную роль христианства на определенном этапе нельзя». Вообще Сталин показал, что он довольно хорошо разбирался в вопросах кинематографии, в то время как Жданов с Молотовым вставляли лишь невежественные, наивные замечания. К полуночи атмосфера на встрече деятелей кино и политбюро была почти дружелюбная. Если Сталин где-то и прощал ошибки творцам, то только в кино и музыке.

К осени 1946 г. Молотова, Микояна, Кагановича и Ворошилова высекли и простили, как провинившихся мальчишек. Под надзором Берия Сталин счел возможным передать им правление страной на те три месяца, что он снова провел в Сочи на отдыхе. Политбюро невзлюбили в стране: зарплаты заморозили, а цены резко подняли; паек сократили, но повысили обязательные для колхозов нормы хлебозаготовки; в городах бушевала волна грабежей. С точки зрения советских вождей, однако, все шло хорошо. На Нюрнбергском процессе немецкие подсудимые и словом не обмолвились о преступлениях сталинского режима и британские и американские адвокаты не возражали против присутствия советских коллег. Сталинские генералы вели себя скромно, и маршал Жуков царствовал над Восточной Германией всего год, пока Абакумов и Берия не собрали на него достаточно компромата, чтобы разоблачить как британского шпиона. Жукову напомнили о том, что он простой смертный, таким же образом, как Тухачевскому за десять лет до этого, – перевели его в глубинку. Но, в отличие от Тухачевского, его не арестовали.

Несмотря на страшные предчувствия, 1947 г. не принес с собой возобновления террора. Более того, он оказался самым стабильным годом в правление Сталина. Никто не впал в немилость; не было никаких крутых поворотов партийной линии. Те, кто уходил, уходили тихо: Андрей Жданов усугублял сердечную недостаточность страшными запоями, и старших сатрапов пока не волновало то, что Сталин выдвигал молодых Николая Вознесенского (из Госплана) и обаятельного ленинградца Алексея Кузнецова (14). Довоенная иностранная политика недоверия к капиталистам была восстановлена, и Сталин резко запретил странам Восточной Европы воспользоваться американским планом Маршалла, при помощи которого, по словам Вышинского, американский капитал порабощал Европу.

Те, кто пытались сотрудничать с союзниками после войны, в 1947 г. поплатились. Два ленинградских профессора-онколога, Нина Клюева и Григорий Роскин, приняли предложение американского посла посвятить американских специалистов в тайны «круцина», ими открытого средства от опухолей, в обмен на оборудование. Жданов счел этот обмен разглашением государственной тайны и воскресил под председательством Ворошилова дореволюционный «суд чести», чтобы изгнать их из профессии, после чего несчастные профессора стали изгоями.

МВД и МТБ еще не окончили охоту на украинских партизан: в этом году они убили 3 тысячи и поймали 13 тысяч. Абакумов выслал сотни своих людей «советниками» в новые службы госбезопасности в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании: кое-где, особенно в Венгрии и Албании, эмгэбэшникам приходилось не обучать местную тайную полицию методам физического воздействия, а отучать их от слишком зверских пыток. Югославия не нуждалась в советниках: у Тито была своя служба, еще более страшная, чем абакумовская.

Главной аномалией 1947 г. являлся тот факт, что с запада и с юга в СССР хлынули беженцы, но на Запад через герметически закрытые границы СССР не переходил почти никто. После поражения коммунистов в греческой гражданской войне в албанском порту Дуррес причалили советские пароходы, чтобы эвакуировать греческих партизан, вдов и сирот. Этим грекам предстояло еще одно разочарование, когда, по приезде в СССР, их сразу упекли в Казахстан. Из Ирана в СССР перебежала курдская армия Мустафы Барзани, и, хотя Сталин оценил потенциал коммунистической курдской армии, которая свергнет пробританский режим в Ираке, он тем не менее перевел всех курдов далеко от границ под Ташкент.

Сталин преподнес миру только один сюрприз: 26 мая 1947 г. он отменил смертную казнь для всех преступников, кроме коллаборационистов. Нигде в мире так часто не отменяли смертную казнь, как в России: при Елизавете и при Екатерине II, при Александре I, при Временном правительстве, в начале нэпа. На этот раз казнь отменили на целых три года. Сталин заменил высшую меру двадцатипятилетней каторгой, и этот новый приговор сразу стали выносить очень часто – 37 тыс. осужденных за 1948 г., по сравнению с 12 тыс. в 1946 г., так что смертность среди осужденных за преступления «первой категории» на самом деле круто поднялась: для таких осужденных ежегодная смертность составляла 3 %.