Евреи и космополиты
1947 г. оказался затишьем перед вспышкой государственного антисемитизма. Хотя в 1931 г. в обращении к американскому Еврейскому телеграфному агентству Сталин назвал антисемитизм людоедством и до самой смерти официально осуждал его, в 1948 г. он набросился на советских евреев.
Антисемитизм Сталина отличался от антисемитизма Гитлера или царских губернаторов и министров. Он основывался не на расовых или религиозных предрассудках, а на ксенофобии. Когда Сталин истреблял ленинцев, тот факт, что многие из них были евреи, являлся второстепенной причиной их преследования, хотя те русские партийцы и энкавэдэшники, которые заменяли евреев у власти, думали, что одержали верх над каким-то еврейским заговором. Когда Троцкого, Зиновьева и Радека изгнали из партии и убили, в партии возобладали неевреи; когда Ягоду заменили Ежов и Берия, от евреев был «очищен» и НКВД. Сталин отождествлял евреев с безродными космополитами, не поддающимися политическому управлению. Когда Гитлер получил власть, Сталин скептически отнесся к этим международно признанным мученикам, которые искали защиты от нацистской угрозы не только у СССР, но и у всего мира. Как только оказалось, что новое Государство Израиль видится советским евреям альтернативной родиной, но не частью советского блока, все евреи стали подозрительными, а сионизм стал преступлением.
В личном плане антисемитизм Сталина тоже обострился. И у старшего сына Якова, и у дочери Светланы были связи с евреями. Жена Якова, Юлия Мельцер, и поклонник Светланы, Алексей Каплер, претерпели за свою национальную принадлежность. На семнадцатилетнюю Светлану Сталин кричал: «Не могла ты найти себе русского?» Первый муж Светланы Григорий Морозов (еврей с русской фамилией) познакомил ее со своими еврейскими друзьями. В мае 1947 г. он был арестован, и паспорта Светланы и Морозова были заменены новыми, где не было штампа об их браке (15). Когда в 1949 г. Светлана вышла за сына Жданова, Сталин ей объяснил, что сионисты воспользовались ее доверчивостью, чтобы поймать ее, и что старшее поколение заражено сионизмом, который передается поколению младшему.
Из клана Сванидзе и Аллилуевых, родственников первой и второй жен, которых расстрелял Сталин, многие были евреи. Другие Аллилуевы, например золовка Надежды, дружили с критиком Лидией Шатуновской, входившей в круг Соломона Михоэлса. Нелюбовь Сталина к евреям питалась страхом, что подробности его семейной жизни просочатся через евреев к иностранным журналистам: что бы то ни было связанное с иностранцами будило у Сталина повышенную мнительность. Сталин всегда полагал, что евреев нельзя считать национальностью с правом на свою территорию; он верил, что у них никогда не было классовой борьбы, и ему не нравилось сохранение родственных чувств и солидарности даже у тех евреев, которые отошли от иудаизма. Во время войны Сталин предпочитал не говорить о холокосте, даже когда того требовали пропагандисты. Он санкционировал арест и уничтожение Эрлиха и Альтера, польских евреев, призывавших евреев Великобритании и Америки поддержать Советы в войне против Гитлера. Он очень неохотно разрешил поездку в Америку единственному советскому еврею международного масштаба, Соломону Михоэлсу, вместе с еврейским поэтом Ициком Фефером, чтобы получить от американских евреев 45 млн долларов в помощь Советскому Союзу.
Во время войны советская пресса редко упоминала о зверствах против евреев, так как надо было представлять нацистов убийцами и мучителями всех советских граждан. Когда в сентябре 1941 г. на теле убитого немца нашли дневник, то «Правда» напечатала только сильно отредактированную версию, где о евреях не было упомянуто (16).
Отсутствие симпатии к евреям еще яснее проявляется в записи разговора Сталина с тремя поляками – президентом Сикорским, послом в Москве Станиславом Котом и генералом Андерсом. Они встретились 3 декабря 1941 г., накануне ареста Эрлиха и Альтера:
«Андерс: Я полагаю, что в моем распоряжении будет около 150 тысяч человек, но среди них много евреев, не желающих служить в армии.
Сталин: Евреи плохие солдаты.
Сикорский: Среди евреев, вступивших в армию, много торговцев с черного рынка и контрабандистов. Они никогда не будут хорошими солдатами. В польской армии мне такие люди не нужны.
Андерс: 250 евреев дезертировали из военного лагеря в Бузулуке, когда поступили ошибочные сообщения о бомбардировке Куйбышева. Более 50 евреев дезертировали из пятой дивизии перед раздачей оружия.
Сталин: Да, евреи плохие солдаты» (17).
Во время войны Соломон Михоэлс и его коллега по Еврейскому антифашистскому комитету писатель Шахно Эпштейн не раз смело осуждали антисемитизм и за границей, и в Советском Союзе. В газетах таких высказываний не печатали. На самом деле советская германофобия перерастала в общую ксенофобию, а патриотизм деградировал в русский шовинизм. Шел поток жалоб на то, что русские недостаточно представлены в науке, в системе образования и в медицине. То, что Ежов сделал в НКВД, теперь делалось во всех официальных структурах: число евреев ограничивали. Хотя подтверждающих документов мало, те, кто вспоминает это время, не сомневаются, что с 1944 г. ввели дискриминационную квоту, обычно не больше 10 %, для евреев, поступающих в вузы.
На всех уровнях советского общества фиксировали национальную принадлежность каждого гражданина, и статистика показывает, как после войны Сталин дискриминировал евреев. В 1945 г. около 12 % высших должностей в бюрократии, в хозяйстве, в СМИ и в вузах страны занимали евреи, а к концу 1951 г. евреи в этих сферах составляли уже менее 4 %. К 1950 г. всего восемь из тысячи делегатов в Верховном Совете были евреями, а через два года из тысячи партийных секретарей только один был еврей (18). Евреев в обязательном порядке увольняли с должностей, где был неизбежен контакт с иностранцами. Иван Майский, бывший посол в Великобритании, ждал ареста. Правда, еврейство не всегда четко определяли. Только в нацистской Германии можно было заявить, подобно Герингу: «Я решаю, кто из моих подчиненных является евреем». В СССР до некоторой степени еврей сам себя определял: Каганович объявил, что он член руководства, а не еврейской общины, а Литвинов считал себя этнически русским.
Когда начали притеснять евреев, средний русский литератор испытал злорадство. Фадеев закрыл еврейскую секцию Союза писателей с такой же радостью, с какой он ее создавал. Цензоры отдавали в макулатуру антологии еврейской поэзии или книги о роли евреев в Октябрьской революции. Как и в 1930-х годах, литературным критикам приходилось особенно тяжело. В докладе, приготовленном для Маленкова и Сталина в 1949 г., Союз писателей обвинил «антипатриотическую буржуазно-эстетскую группу… всего на пятнадцать процентов русскую» в том, что им якобы принадлежит монополия на литературную и театральную критику.
Конечно, и до революции русские писатели иногда жаловались на еврейское засилье. Даже юдофил Антон Чехов в 1897 г. заметил в своих записных книжках:
«Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успех, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца» (19).
В 1949 г. лауреат Государственной премии Сергей Васильев прочел в Союзе писателей свою пародию на Некрасова «Без кого на Руси жить хорошо»:
На столбовой дороженьке
Советской нашей критики
Сошлись и зазлословили
Двенадцать медных лбов. […]
Гуревич за Сутыриным,
Бернштейн за Финкельштейном,
Черняк за Гоффеншефером,
В. Кедров за Селектором,
М. Гельфанд за Б. Руминым:
«Подай Луи Седера нам,
Подай нам Джойса, Киплинга,
Подай сюда Ахматову,
Подай Пастернака. […]»
За гвалтом не заметили,
Как взял их крепко за ухо
Своей рукой могучею
Советский наш народ. […] (20).
Поэму Васильева, уже набранную, так и не напечатали.
Еще какое-то время МГБ не трогал своих евреев – Райхмана, Эйтингона, Григулевича, но вскоре их уволили (21). Смещали не всех еврейских композиторов и кинорежиссеров, иначе советские музыка и кино были бы полностью обескровлены. Пришлось сделать исключение и для Академии наук: приоритет ядерной физики и совесть некоторых советских академиков затруднили антисемитскую чистку. Среди физиков во время войны численность евреев даже возросла до 98 %; в атомном проекте Берия они нашли себе надежный приют. В сталинском окружении Каганович и Мехлис еще держались, но их сфера компетенции была сильно урезана. Еврейки, бывшие замужем за такими сатрапами, как Молотов, Андрей Андреев или Поскребышев, подвергались увольнению, ссылке, даже расстрелу, и мужья не смели оспаривать наказание.
Советская пропаганда не переставала изображать СССР домом европейских евреев, при условии, что они не являлись сионистами. В 1950 г. Одесса была последним городом в Европе, где на улицах еще был слышен идиш. Решая еврейский вопрос, Сталин еще колебался. С одной стороны, он с 1913 г., когда писал трактат о меньшинствах, утверждал, что евреи – не нация, так как у них больше нет родины, и они должны ассимилироваться. С другой стороны, Сталин создал на маньчжурской границе советский Сион, Еврейскую автономную область со столицей в Биробиджане, куда переселил несколько тысяч евреев.
Еврейский антифашистский комитет, так тесно связанный с сионизмом, Сталину особенно надоел. В 1947 г., однако, Сталин воздерживался от ударов против ЕАК, так как в ноябре ООН проголосовала за основание Государства Израиль на территории Палестины. Поскольку британцы покровительствовали арабам, а люди из старшего поколения сионистов или родились в России, или состояли членами левых партий, Сталин еще надеялся, что новое еврейское государство будет находиться в орбите влияния Советского Союза. 18 мая 1948 г. сначала СССР, а потом США признали новое государство. Сталина волновало только то, что Израиль зависел от американского капитала и что стал землей обетованной и для советских евреев. Советским евреям, конечно, он и не думал разрешать эмигрировать, зато Румыния и Чехословакия почти с энтузиазмом удовлетворяли просьбы своих граждан любых политических оттенков, выпуская по 10 тыс. евреев в месяц. Сталин не возражал против выезда восточноевропейских евреев и за это снискал широкое одобрение.
В сентябре 1948 г. в Москву прибыла Голда Меир, первый израильский посол. Сама она по-русски не говорила, но ее советник Намир и атташе Ратнер хорошо владели русским языком. В Еврейском театре московские евреи встретили Меир громкими аплодисментами; все переулки около синагоги запрудили толпы. Хуже того, жена Молотова Полина Жемчужина в порыве энтузиазма воскликнула на идише, обращаясь к Голде Меир: «Их бин а идцише тохтер!» («Я дочь еврейского народа!») Другие выдающиеся советские евреи вели себя осторожнее: Илья Эренбург заявил Голде Меир, что ненавидит евреев, родившихся в России, но говорящих только по-английски.
Через год Полину Жемчужину арестовали (они с Молотовым только что развелись, по наущению Сталина). Уже пятнадцать лет, как Сталин питал неприязнь к Жемчужиной, прекрасно знавшей о причинах самоубийства Надежды Аллилуевой. Когда Жемчужину изгоняли из ЦК, Молотов воздержался от голосования. Не только ее, но и его карьера была испорчена. У Молотова отняли Министерство иностранных дел в пользу Андрея Вышинского. Арестовав Жемчужину, Сталин выбил у Молотова почву из-под ног, как в свое время сделал и с Калининым. Жена Калинина, эстонка, была арестована и подверглась пыткам в 1938 г. В 1944 г., несмотря на мольбы Калинина к Сталину, она чистила от вшей белье в лагерной бане, когда умирал ее муж, глава государства.
Советско-израильская идиллия быстро закончилась. В израильском кнессете коммунистам удалось получить всего четыре места; правящая партия требовала у СССР дать советским евреям право эмигрировать, и в международной политике Израиль ориентировался на США.
Евреям, пережившим холокост, в качестве родины предлагали не только Палестину. Сталин разрешил Михоэлсу и Феферу, ездившим по Соединенным Штатам во время войны, предложить американским евреям перспективу Крыма – нового Сиона. В 1920-х и 1930-х гг. американцы уже выделили 30 млн долларов, чтобы помочь еврейским поселенцам осваивать крымские степи. Молотов всегда относился скептически к еврейской автономии в СССР: ему казалось, что евреи – горожане, которых нельзя посадить на тракторы. Но Михоэлс горячо поверил в крымский проект и бестактно объяснил Сталину, что советским евреям нужно убежище от русского антисемитизма.
Как Эрлих и Альтер в 1941 г., так и руководители ЕАК слишком надеялись на себя и международную поддержку. Удовлетворению требований Сталин предпочитал убийство требующих. Арестовать Соломона Михоэлса и сделать из него мученика он не захотел. Михоэлса убьют и свалят вину на сионистов, а те признаются под следствием, что покарали его за верность Советскому Союзу.
Абакумов изобрел предлог. И. Гольдштейна, друга первого мужа Светланы Аллилуевой, пытками вынудили подписать протокол, согласно которому Михоэлс рассказывал американцам интимные подробности о семейной жизни Сталина. После этого Абакумов получил приказ ликвидировать Михоэлса. Тот уже чуял недоброе: арестовывали друзей, а он получал поток ругательных анонимных писем; он сказал одному актеру, что долго не проживет. Его командировали в Минск вместе с другом, критиком Владимиром Голубовым-Потаповым, который работал сексотом МГБ. Три палача высокого ранга – заместитель Абакумова Сергей Огольцов, контрразведчик Федор Шубняков и подопечный Берия, глава белорусской госбезопасности Лаврентий Цанава – устроили убийство Михоэлса. 13 января 1948 г. Голубову-Потапову приказали вывести Михоэлса из гостиницы на улицу. Обоих похитили и повезли на дачу Цанавы. Там их положили на дорогу, и грузовик проехал по их телам. Трупы подбросили на окраинную улицу Минска; специальная комиссия засвидетельствовала факт случайной гибели под колесами машины.
Власти поощряли слухи о том, что на самом деле польские правые или фанатичные сионисты убили Михоэлса. Сначала воздали жертвам и убийцам равную честь. Цанава, Шубняков и водители МГБ получили медали; Михоэлс удостоился некролога в «Правде». Альберт Эйнштейн и Марк Шагал вместе с множеством других известных людей выразили соболезнования советскому народу На похороны пришла еще неарестованная Полина Жемчужина; Эренбург произнес речь, а Перец Маркиш прочитал стихотворение, заканчивающееся строками: «Тебя почтить встают из рвов и смрадных ям / Шесть миллионов жертв, запытанных, невинных». К родственникам Михоэлса подошла племянница Кагановича и предупредила: «Никогда никого ни о чем не спрашивайте!»
Весной 1948 г. Абакумов составил для Сталина список еврейских активистов, особенно тех, кто участвовал в ЕАК и на кого можно было повесить обвинение в шпионаже в пользу Британии и США. В ноябре ЕАК был официально упразднен. Абакумов обыскал Еврейский театр и нашел «доказательства» того, что Михоэлс был сионистом и американским агентом. Десятки евреев арестовали и пытали раскаленными кочергами; некоторые из них несколько месяцев держались стойко. Один следователь, полковник М.Т. Лихачев, объяснял своим жертвам: «Я сверну вам шею, а то мне отрубят голову». Через четыре года секретарь Абакумова, В. И. Комаров, написал Сталину (из Лефортова, где вместе с ним тогда сидел уже и Абакумов):
«Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов… Узнав о злодеяниях, совершенных еврейскими националистами, я наполнился еще большей злобой к ним и убедительно прошу Вас: дайте мне возможность со всей присущей мне ненавистью к врагам отомстить им за их злодеяния, за тот вред, который они причинили государству» (22).
Полина Жемчужина была отдана в полное распоряжение Абакумову. Он быстро ее сломал, заставив двух ее помощников признаться на очной ставке, что они занимались с ней групповым сексом (23). Затем на политбюро, в присутствии Молотова, Сталин прочитал эти признания вслух. Жемчужину отправили в Казахстан.
Еврейских антифашистов не щадили. Их обвинили в преступлениях, за которые им вынесут расстрельный приговор, как только в 1950 г. восстановят смертную казнь. Объявили шпионом знаменитого биолога Лину Штерн, которая через своего американского брата достала стрептомицин и тем спасла многих больных туберкулезом; шпионом заклеймили и биохимика Парнаса, погибшего после первой недели тюрьмы. Девяностолетний академик Николай Гамалея (не еврей, а украинец, выросший среди евреев) уже не боялся смерти и написал Сталину:
«Я считаю, что по отношению к евреям творится что-то неладное в данное время в нашей стране. […] Антисемитизм исходит сейчас от каких-то высоких лиц, засевших в руководящих партийных органах, ведающих делом подбора и расстановки кадров» (24).
Допросы и пытки вдруг прекратились в 1949 г. Люди Абакумова переключились на более срочное дело – чистку ленинградского партийного руководства, особенно раздражавшего Сталина. Половину арестованных евреев упекли в ГУЛАГ, а пятнадцать сохранили для будущего показательного процесса. Их «руководителя» Ицика Фефера в 1950 г. перевели в Матросскую Тишину, новую тюрьму, построенную Маленковым и Шкирятовым для особо важных политических преступников. Когда в конце концов процесс состоялся, у пятнадцати подсудимых было одно утешение: те, кто их в свое время арестовывал и пытал, сидели теперь в той же тюрьме.