В 1941 г., еще до начала войны, Сталин начал по-новому манипулировать своими подручными. Уменьшилась опасность, что их арестуют и расстреляют, но они уже не могли быть уверены в долговечности своей власти. Сталин начал дробить полномочия, делить крупные наркоматы на более мелкие, произвольно кого-то приближать к себе, кого-то отдалять, возбуждая у своих подчиненных все больше взаимной зависти и мнительности. Можно приписать это новое поведение Сталина тому, что он почувствовал, как умственно и физически устает: ему уже минуло шестьдесят два года, и он начал просчитываться чаще, чем когда-либо.

Победа Красной армии над финнами больше походила на поражение, Гитлер сметал Балканские государства, отрезая СССР от остального мира и угрожая самому существованию государства: все указывало на ошибки вождя. Он никому – даже себе, как он говорил Хрущеву, – не доверял, в каждом телохранителе или подопечном видел возможного убийцу. Еще усерднее, чем прежде, Сталин дублировал каналы информации и избегал вербализировать распоряжения, будь то на бумаге или устно. Безмолвно поднесенный ко рту кулак, поднятие бровей служили такого рода приказами, от которых потом можно было отречься. Для своих приспешников Сталин становился непредсказуемым, и они принимали оборонительные меры. Как и он, они долго колебались, не решаясь, какой избрать курс, и не предпринимали ничего, что нельзя было остановить или отменить. Они все меньше сотрудничали друг с другом, но чаще друг за другом наблюдали. Распался даже давнишний внутренний кружок – Каганович, Ворошилов, Молотов.

Берия был лучше, чем кто-либо, одарен нужными качествами, чтобы справляться с дряхлеющим Сталиным. Но 3 февраля 1941 г. даже Берия был ошеломлен, когда немедленно после того, как Сталин назначил его генеральным комиссаром внутренних дел, вождь разделил эту империю надвое. Берия остался наркомвнуделом, но с довольно ограниченными обязанностями – в его ведение попали ГУЛАГ, пожарные и автоинспекция. Сталин создал отдельный Наркомат государственной безопасности и назначил его главой заместителя Берия Всеволода Меркулова. Берия мог считать решение Сталина предостережением против сосредоточения в своих руках лишней власти, но его положение было совсем не таким зловещим, как положение Ягоды или Ежова, лишившихся своего наркомата. Берия и Меркулов оставались старыми сообщниками и дорожили рабочими и личными отношениями.

Назначив Меркулова, Сталин продемонстрировал новую тактику. Отныне он будет бросать в банку по нескольку скорпионов и смотреть, кто кого съест. Другой бывший подручный Берия, Виктор Абакумов, заменил Меркулова в роли заместителя Берия: его вскоре назначили начальником Главного управления контрразведки Смерш. После войны были подброшены два скорпиона помельче из службы госбезопасности, Рухадзе и Рюмин, чтобы ограничить власть Берия, Меркулова и Абакумова.

Опыт с Ягодой научил Сталина, что единственный способ управлять тайной полицией – поставить туда аутсайдера. Поэтому Сталин вдобавок назначил Льва Мехлиса, бывшего своего секретаря, а затем редактора «Правды», как самостоятельного координатора безопасности. И весь механизм партии и правительства Сталин отдал в капитальный ремонт. Политбюро стало вдруг мертвой буквой, а политические решения начал принимать Совет народных комиссаров. Когда началась война, власть перешла от Совнаркома к Государственному Комитету Обороны. В окружении Сталина главную роль играли не его сверстники, а более молодое поколение – Берия, Жданов, Маленков, Хрущев. (Единственным исключением был Молотов, еще не потерявший доверия у Сталина.) Эти люди отличались и безмерным подобострастием, и еще более беспринципной враждебностью друг к другу, так что Сталин мог быть уверен в том, что они никогда не объединятся против него в заговоре. Кагановича Сталин отдалил от себя: теперь он наводил ужас на нефтяников и шахтеров и изредка пытался расстрелами поднимать мораль военных. Таким же образом Ворошилову поручили такие задачи, где его некомпетентность не могла сильно навредить.

Берия был так энергичен и деятелен, что обойтись без него было нельзя. Сталин шутя называл его «нашим Гиммлером», но он был еще и аналогом Альберта Шпеера, с удивительной изощренностью сохранившего промышленность в военных условиях. Подобно Кагановичу и Мехлису, Берия прибегал к расстрелу как к лучшему способу борьбы с колеблющимися, трусливыми или некомпетентными кадрами, но, в отличие от них, хорошо разбирался в военных и технических вопросах и умел ценить способности подопечных. К тому же Берия при сопротивлении или опасности не терял хладнокровия.

Меркулов, самый грамотный из энкавэдэшников, в течение всей войны руководил иностранной разведкой. Сын офицера и сам бывший подпоручик царской армии, Меркулов преподавал в тифлисской школе для слепых, откуда в сентябре 1921 г. перешел в грузинскую ЧК. Он верно служил Берия до последнего часа. Ему была свойственна осторожность: когда бушевал террор, он потихоньку ушел из НКВД и служил в наркоматах торговли и транспорта. В сентябре 1938 г., когда Берия заманил Меркулова назад в НКВД, тому стало плохо при виде физических пыток. Берия дразнил его «теоретиком».

Меркулов, преодолев человеческую слабость, исправно выполнял долг: он организовал убийства поляков в Катыни, Осташкове и Смоленске и летом 1940 г. поехал анонимно в Ригу для чистки латышской буржуазии. Назначенный комиссаром госбезопасности, Меркулов должен был восстановить иностранную разведку, почти уничтоженную Ежовым, и успокоить горсточку до смерти напуганных разведчиков, которые боялись передавать Сталину неприятные сведения. Но даже после назначения Меркулова лучшим советским шпионам, даже таким, как Рихард Зорге, не верили (2). В Берлине свили себе гнездо двое из приближенных Берия: Амаяк Кобулов, младший брат Богдана, был в сентябре 1939 г. назначен первым секретарем посольства, а Деканозов, все лето 1940 г. терроризировавший Литву, стал с ноября 1940 г. послом. Ни Кобулов, ни Деканозов не владели немецким. Германское Министерство иностранных дел не знало, смеяться или обижаться на то, что Москва прислала такого физического и умственного карлика, как Деканозов, в обмен на графа фон дер Шуленбурга, изысканного немецкого посла в Москве. Амаяк Кобулов был, однако, столь же обаятелен, сколь глуп, и оказался идеальным каналом нацистской дезинформации. 25 мая 1941 г. Меркулов передал Сталину то совершенно секретное сообщение, которое так желал услышать вождь (и которое пришло от Кобулова):

В ноябре 1940 г. Сталин отправил Молотова в Берлин, чтобы договориться об условиях, по которым СССР мог стать союзником Германии, Италии и Японии, но переговоры зашли в тупик, так как Молотов настаивал на том, чтобы Иран и запад Индии вошли в сферу советского влияния. Сталин, может быть, считал, что СССР был вне опасности, поскольку Гитлер был не прочь отдать Советскому Союзу часть Британской империи. Даже тогда, когда весной 1941 г. Гитлер вдруг напал на Югославию, Сталин не выказал признаков тревоги.

Сам Берия только довел до конца разрушение разведки Красной армии, начатое Ежовым: всех в чине полковника или выше он расстрелял. Осталось три-четыре майора, уцелевшие благодаря своим русским фамилиям и полному незнанию иностранных языков. Такая разведка судила о намерениях Гитлера по сплетням, переданным военными атташе Румынии или Болгарии, или по подслушанным пьяным разговорам офицеров СС. Они не сделали никаких выводов даже тогда, когда немецкие дипломаты в Москве начали отправлять домой жен и детей. Советские разведчики грубо ошиблись, подсчитывая численность немецких войск на границе: они доложили, что там стояло 40 % всей армии, а на самом деле уже собралось 62 % всех гитлеровских сил. Генерал-лейтенант Ф. Голиков, которого назначили начальником Главного разведывательного управления РККА, старался не сомневаться в мирном будущем: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки» (4).

Всеволод Меркулов оказался достаточно умен, чтобы с началом войны заняться воровством у чужой разведки; он поручил Науму Эйтингону поддерживать связи с пятью британскими предателями – Бёрджессом, Маклейном, Филби, Блэнтом и Кернкроссом, – служившими в британской разведке. Так как с помощью польских беженцев британцам удалось раскусить немецкий шифр «Энигма», Филби и другие передавали Меркулову информацию, которую британские власти скрывали от советских союзников, о немецких вооружениях и передвижениях. У СССР были свои шпионы в Германии, но ими фактически пренебрегали и так небрежно с ними работали, что гестапо без труда всех переловило. К несчастью, Сталин был столь высокого мнения о своих аналитических способностях, что требовал «сырую» информацию и не допускал, чтобы профессионалы ее толковали (5).

Меркулов даже в должности наркома госбезопасности занимался творчеством. Он уже издал брошюру «Берия, верный сын партии Ленина – Сталина». Под звучным псевдонимом Всеволод Рокк Меркулов написал и поставил пьесу «Инженер Сергеев». Пьесу смотрели по всему СССР с 1942 по 1944 г. В период немецкого наступления инженер Сергеев должен взорвать электростанцию, которую он сам построил. Немецкие агенты, бывший кулак, белогвардеец и балтийский немец, пытаются помешать ему, но с помощью энкавэдэшника Сергееву удается взорвать станцию и убить не только себя, но и всех врагов.

После Хиросимы, когда Сталин понял, что без своей атомной бомбы СССР не ответить на вызов США, Меркулов достиг апогея карьеры. Образованный физик, он один в Наркомате госбезопасности понимал, какие вопросы надо задавать шпионам в Великобритании и Америке. До 1945 г., однако, Меркулов занимался традиционными задачами образованного энкавэдэшника: докладывал Сталину подслушанные разговоры писателей и кинорежиссеров. Интеллигенты становились во время войны все смелее и откровеннее, поскольку их лелеяли и показывали, что государство и народ ими дорожат. Когда наступит другое время и Сталин с Ждановым загонят интеллигентов назад в клетку, компромат, собранный Меркуловым, весьма пригодится.

Более серьезным противовесом Берия оказался Виктор Абакумов. Не получивший никакого образования, Абакумов держал себя патрицием, не уступая в этом Меркулову, но был жесток, груб и хитер (6). Кроме профессии, Абакумова интересовали только женщины и роскошь. В начале карьеры Абакумова называли «фокстроттером» (7), и в 1934 г. чуть не уволили, когда поймали на том, что он водил своих партнерш с танцев на квартиры ОГПУ не только чтобы заниматься любовью, но и готовить доносы на тех, кого хотел арестовать. На какое-то время его понизили, и он стал конвоиром в ГУЛАГе. Физическая сила Абакумова и его любовь к делу, однако, привлекли внимание Богдана Кобулова, который уговорил Берия назначить Абакумова главой НКВД в Ростове-на-Дону. В феврале 1941 г., когда разделили империю Берия, Сталин выдвинул Абакумова на роль второго человека в НКВД.

Вначале Абакумову поручили пограничников, пожарных и милицию, но, как только вспыхнула война, Сталин назначил Абакумова главой военной контрразведки Смерш, и в этой области он проявил все свои способности. В обход Берия он подчинялся непосредственно Сталину. Весной 1943 г., когда стало ясно, что немецкое наступление захлебнулось, контрразведка стала еще более мощной силой. Абакумов стал фактически заместителем Сталина, наркома обороны и Верховного главнокомандующего. Абакумовского Смерша (от «Смерть шпионам») боялись больше, чем бериевского НКВД. У Смерша было тринадцать отделов (8): он надзирал за армейским штабом и всеми Вооруженными силами; преследовал и казнил дезертиров и членовредителей; заведовал заградительными отрядами, которые пулями останавливали отступающих солдат; управлял полевыми больницами и снабжением; вербовал на освобожденных территориях возможных коллаборационистов; наблюдал за всеми контактами с союзниками или с врагом. Смерш наводил террор на армию и всех, кто жил в зоне боевых действий. Он выжимал из немецких военнопленных все, что мог. Из-за Смерша русские предпочитали отступлению смерть в бою, а немцы охотнее умирали, чем сдавались в плен. Люди Смерша были большей частью такими же агрессивными и невежественными, как Абакумов, и расстреливали и вешали многих верных и способных офицеров и рядовых.

Абакумов занимал здание напротив Лубянки и часто проходил соседними улицами, барственно раздавая нищим старушкам по сторублевке. Как и Берия, он умел снискать доверие своих подчиненных, которые считали его справедливым, даже милосердным. В 1945 г. Сталин включил Абакумова в комиссию по подготовке Нюрнбергского процесса над немецкими военными преступниками. На следующий год Абакумов сменил Меркулова и дальнейшие пять лет занимал пост наркома госбезопасности. Берия уже не соперничал с Абакумовым, так как создание советской атомной бомбы требовало всей его энергии. Несмотря на свободу действий и природную беспощадность, Абакумов в конце концов не оправдает сталинского доверия – и это несмотря на две большие чистки и бесчисленные убийства в интересах Сталина.

Красная армия боялась не только немцев и Смерша: Военная коллегия советского Верховного суда стала ездить по всем фронтам, устраивая полевые суды и вынося смертные приговоры по самым мелким делам (9). Главным судьей был заместитель Ульриха, Иван Матулевич, который вместе со своими подчиненными уже был закален террором 1937–1938 гг.; теперь они писали на бланках из тонкой сигаретной бумаги тысячи смертных приговоров. Стоило солдату просто похвалить конструкцию немецкого самолета или поднять немецкую листовку, чтобы сделать самокрутку, фельдшерице забинтовать раненого немца – Матулевич расстреливал. Солдаты под огнем переносили такой ад, что часто относились к расстрелу с безразличием, даже с облегчением: поэтому 19 апреля 1943 г. Сталин взял пример с немцев и ввел смертную казнь через публичное повешение: «Расстрел отменяется из-за мягкости этого наказания». Повешение привело к зрелищам, отвращавшим даже Матулевича: нищие граждане сдирали с повешенных одежду. Но публичное повешение так понравилось Сталину, что до 1948 г. Смерш продолжал вешать и немцев, и советских пособников даже на центральных площадях Ленинграда.

Льва Мехлиса, самого злобного скорпиона в сталинской коллекции, армия возненавидела еще больше, чем Берия, Абакумова или Матулевича. Сталин познакомился с Мехлисом еще в Гражданскую; Мехлис тогда служил комиссаром и ненавидел бывших царских офицеров так же глубоко, как и Сталин. В Крыму Мехлис помогал Розалии Землячке убивать царских офицеров, сдавшихся в плен (10). Потом Мехлис работал под руководством Сталина сначала в Рабоче-крестьянской инспекции, а потом вместе с Бажановым и Товстухой в секретариате вождя. В 1926 г. Мехлис учился с Ежовым на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры, где на какое-то время стал бухаринцем, а потом донес на своих преподавателей за их правый уклон. Он получил достаточное образование, чтобы его назначили в 1931 г. редактором «Правды», которую он превратил в рупор Сталина. Мехлис получал компромат от Сталина на партийных руководителей, которых тут же громил в газете – прежде чем Ежов успевал их арестовать. Семь лет подряд Мехлис проводил каждый день в редакции, привлекая к сотрудничеству таких популярных писателей, как Михаил Кольцов.

Из новых членов, введенных в ЦК в 1937 г., Мехлис оказался единственным, который пережил ежовщину. В декабре 1937 г., подготавливая чистку Красной армии, Сталин назначил Мехлиса начальником Главного политуправления Красной армии. Мехлис объездил всю Сибирь, отбирая на уничтожение офицеров и комиссаров (11).

Везде, куда ни приезжал Мехлис, случались повальные самоубийства: в 1940 г. больше тысячи красноармейцев покончили с собой «из страха, что [их] привлекут к ответственности». Мехлис докладывал прямо Сталину, минуя Ворошилова. Офицеры ненавидели его разгромы и доносы, хотя и признавали за ним личную храбрость. Как и Ворошилов, Мехлис верил, что пуля его не берет, и заставлял комиссаров агитировать и пропагандировать на фронте, а не в тылу. К лету 1940 г., однако, Сталину показалось, что армия достаточно много претерпела от Мехлиса, и создал для своего подручного новый наркомат – государственного контроля, который должен был так запугать огромную советскую бюрократию (в три раза большую, чем Красная армия), чтобы та хотя бы по видимости стала честнее, эффективнее и бережливее. Вместе с Маленковым Мехлис собрал собственную армию из 4500 инспекторов. Через год, когда война уже разразилась, Мехлис мог задерживать или запрещать любые расходы или планы во всех сорока шести других наркоматах.

Восстанавливая военную разведку, которую он сам помогал разрушить, Мехлис подыскал, большей частью из своего собственного вуза, Института красной профессуры, несколько тысяч человек вроде него самого. Они работали политкомиссарами и вновь вводили старую двойную систему командования, политического и военного, которая так мешала принятию решений в бою. Через два года Сталину и Мехлису пришлось отменить политическую опеку над военными.

Мехлис обучал армейских офицеров, пользуясь печально знаменитым сталинским «Кратким курсом». В этом учебнике Сталин хвалил Мехлиса почти так же часто, как себя. Рядовые обходились без «Краткого курса» и просто зубрили наизусть лозунги, прославляющие Сталина. Во время войны Мехлис работал почти круглосуточно, разъезжая по всем кризисным участкам. Сталин ему ни в чем не отказывал, кроме выдачи оружия необученным «коммунистическим отрядам». За два года Мехлис проехал десятки тысяч километров и убил не меньше советских генералов, чем немцы. Его жестокость стала легендарной. Когда немцы употребляли «человеческие щиты», заставляя женщин, детей или военнопленных идти впереди, Мехлис приказывал Красной армии косить всех пулеметами. НКВД должен был расстреливать всех арестованных в любом городе, который сдавали немцам. Солдат, обругавших офицеров, расстреливали перед строем.

Мехлис был столь же свиреп, сколь нелеп и смешон. Когда он застал немецких военнопленных за картами с изображениями голых женщин, он напечатал одиннадцать миллионов листовок с иллюстрациями этих карт и осыпал ими вражеские позиции: «Как Гитлер развращает свою армию». Мехлис арестовывал офицеров не потому, что они плохо сражались, а потому, что офицер имел в прошлом арест, или до революции учился в гимназии, или был сыном священника. Мехлис приговорил к смерти генерала В. Качалова, уже погибшего в своем танке, за то, что, согласно доносу, он сунул в карман немецкую листовку, перед тем как уехать на фронт (вдову и тещу генерала упекли в ГУЛАГ).

В 1942 г. Мехлис подвергся настоящему испытанию при отчаянной защите Крыма, где двадцать два года назад доказал свой железный характер. С небывалой даже для него лихорадочной энергией он издавал поток боевых приказов, рассылал политко-миссаров, лишал звания офицеров, но все рухнуло. Из катастрофы мая 1942 г., когда вдвое меньшая немецкая армия смела советские войска с полуострова, Мехлис вышел без царапины, но с навсегда испорченной репутацией: он потерял ключевую территорию, 400 танков, 400 самолетов и полмиллиона солдат. Сталин послал ему угрожающую телеграмму:

И все-таки Мехлиса, вызванного в Москву, не отдали под суд: Сталин учредил для него партийный отряд военной и политической пропаганды. Тем не менее Мехлис не переставал ездить по всем фронтам, убеждая заградительные отряды расстреливать отступающих солдат; иногда взбешенные командиры его выгоняли. Когда отменили политкомиссаров и красноармейцы уже не паниковали, так как победа над Гитлером казалась неизбежной, Мехлис больше никому не был страшен, и командиры без колебаний опротестовывали его клевету. За такие протесты их могли понизить в ранге, но уже не расстреливали.

Война произвела глубокие сдвиги в советском обществе. Людям приходилось проявлять инициативу, и, когда им это удавалось, они награждались, а не наказывались. Победа над настоящим врагом, а не над каким-нибудь выдуманным троцкизмом внушила военным уверенность в себе. В Красной армии служило фактически четверть взрослого населения; армия становилась более могучей, более надежной, чем партия. Боролись не за партию, а за армию. К тому же немецкие пули закаляли мужчин и женщин и делали их бесстрашными. После победы понадобится очень тяжелая рука, чтобы еще раз загнать население в прежнее услужливое и запуганное состояние. Сталину, Абакумову, Берия и Мехлису придется использовать всю карательную силу, чтобы вернуть освободившееся население в клетку. На очень короткое время после Победы Сталина постигла «собачья болезнь», благодарность: поднимая тост за здоровье русского народа, он вдруг брякнул:

Это могло случиться, имейте в виду» (13).

Вождь, однако, быстро овладел собой. Как Сталин, так и Мехлис больше нервничали, чем радовались, когда Красная армия вступила в Центральную Европу:

А что сказали бы наши люди, побывав в Америке (небоскребы, промышленность)?» (14)

Сталин и Мехлис волновались не зря. Даже в опустошенных войной Германии, Венгрии и Чехословакии вид богатой жизни, о которой русский солдат даже не мечтал, оставлял сильное впечатление. Мехлису предстояла борьба с развращающим действием капитализма на армию. Чтобы вести эту борьбу, в марте 1946 г. Сталин восстановил Мехлиса в Наркомате государственного контроля, где он взялся за хирургию гнилой бюрократии и развращенного офицерства.