Первые два месяца в Москве Берия осваивался с осторожностью. С середины ноября 1938 г. он уже с большей уверенностью приступил к смене курса. Жертв террора брали теперь не наугад, а – как до 1936 г. – на основании связей с уже арестованными. Те чистки, которые Ежов затеял в армии, НКВД, комсомоле, Наркомате иностранных дел и среди интеллигенции, были или прекращены, или расширены. Расстреляв людей, назначенных Ежовым, Берия осчастливил НКВД, штат которого почувствовал, что новый шеф не только пользуется доверием Сталина, но и вводит кавказскую систему отношений между начальством и рядовыми служащими. За предательство Берия будет наказывать жестоко, но верных он не предаст. После непредсказуемой скорпионьей неблагодарности Ежова Берия показался чекистам принципиальным человеком.

Берия быстро научился своему делу, но вначале часто спрашивал у Сталина советов – в отличие от Ягоды и Ежова, он плохо знал московскую элиту, писателей, журналистов, военных, дипломатов. Начиная с сентября 1938 г., с небольшими перерывами, Сталин и Берия работали в одном кабинете, по крайней мере два раза в неделю, иногда каждый день. Вначале эти встречи продолжались меньше часа, но к весне 1939 г. их длительность увеличилась до двух часов. В 1940 г. Берия иногда запирался со Сталиным с шести часов вечера до пяти утра. Даже после 1949 г., когда Сталину минуло семьдесят и он принимал все меньше людей, проводя с ними все меньше времени, Берия приходил каждую неделю на два часа.

Первым делом Берия было избавление НКВД от последних ежовцев и горсточки людей Ягоды. С сентября 1938 по февраль 1939 г. было арестовано девяносто семь кадровых энкавэдэшников (столько, сколько Ежов арестовал за все свое время). Большую часть расстреляли даже до расстрела Ежова, но кое-кого доили до последней капли, чтобы накопить материал для дальнейших арестов. Такой жертвой оказался свояк Сталина Станислав Реденс, арестованный по ордеру, лично подписанному Берия. Ключевые вакантные места заполнили бериевцы из Тбилиси.

Что касается рядовых чекистов, то Берия за один год повысил их уровень грамотности: он завербовал столько людей с высшим образованием, что они составили 35 % (раньше —10) всего состава НКВД, а людей без среднего образования стало меньше – их доля упала с 42 до 18 %. Славянский шовинизм Ежова был разбавлен переводом кавказцев из Тбилиси (не все были грузинами). Самыми влиятельными из вновь пришедших были Серго Гоглидзе, бывший и при Ежове комиссаром госбезопасности, и заместитель Гоглидзе, Михеил Гвишиани. Берия отправил Гоглидзе в Ленинград, а Гвишиани во Владивосток; над Белоруссией надзирал Лаврентий Цанава (17). Узбекистан тоже получил грузина, точнее мингрела, Алексия Саджая, который за двадцать лет до того под псевдонимом доктора

Калиниченко прославился как самый страшный садист в одесской ЧК. Таким образом, можно сказать, что в 1939 г. большая часть территории СССР оказалась под контролем грузин и мингрелов.

Из подопечных Берия самыми влиятельными были тбилисские армяне, братья Богдан и Амаяк Кобуловы, бакинский грузин Владимир Деканозов и Соломон Милынтейн, виленский еврей, который работал с Берия изначально и был самым страшным из мучителей тбилисской ЧК. Амаяк Кобулов вскоре стал советником в советском посольстве в Берлине, а Деканозова потом назначили советским послом в гитлеровской Германии. Богдан Кобулов, на редкость самоуверенный зверь, стал заместителем Берия (18). Милынтейн выполнял одну из ключевых миссий НКВД – контроль над советскими железными дорогами.

Был среди команды Берия один интеллигент, кавказский русский Всеволод Меркулов, недоучившийся физик из Петербургского университета, выказавший свою твердую волю в подавлении аджарского восстания 1929 г. Самый дикий чекист в команде Берия, тбилисский еврей Леонид Райхман, заведовал учебными заведениями НКВД. У Берия имелся и любимый аристократ, князь Шалва Церетели, храбрый, но очень недалекий сокамерник Берия в кутаисской тюрьме, который одно время был бандитом, а потом служил в грузинской ЧК в качестве профессионального убийцы. Как и у Ягоды, у Берия был не только символический аристократ, но и символический латыш – А. П. Эглитис из Тбилиси. Берия дополнил свою команду двумя военными – Сергеем Кругловым, танковым механиком, а теперь главой отдела кадров, и Иваном Серовым, который научился своему ремеслу, будучи комиссаром украинского НКВД (и потом прославился на весь мир подавлением Венгерского восстания 1956 г.). Берия допустил большую ошибку, назначив двух русских, Круглова и Серова, – в конце концов они его предадут.

Из людей, назначенных Ежовым, Берия сохранил лишь нескольких. Павел Мешик, украинский специалист по госбезопасности, оказался слишком необходимым человеком, и его сделали главным экономистом НКВД; Яков Рапопорт, единственный долгожитель из латышских евреев, не переставал применять рабский труд для строительства каналов; Леонид Баштаков, заведующий дисциплиной в школах ОГПУ и НКВД, отвечал за все тайные убийства, так называемые спецоперации; Лев Влодзимирский, русский, несмотря на польскую фамилию, при Ягоде управлял Северным

Кавказом, у Ежова работал в отделе госбезопасности в Москве, а у Берия возглавил государственную охрану.

У Ежова были некоторые особо даровитые следователи, которых казнить было нельзя. Есаулов, выжавший из Ежова полное признание вины, и Лев Шварцман, полуграмотный палач, выдвинутый Ежовым за эффективное избиение заключенных и сочинение их показаний. Борис Родос, до полусмерти избивший Ежова, также оправдал доверие Берия, который поручил ему уничтожить всех чекистов и партийцев, которые могли или хотели бы бросить тень на бакинское прошлое Берия. Чтобы угодить Берия, Родос пытал и убивал многих кавказцев, включая Бетала Калмыкова, первого секретаря Кабардино-Черкесии, и младших братьев и секретарей Серго Орджоникидзе. Каким-то чудом сам Родос, посвященный во множество тайн из прошлого своего хозяина, уцелел.

Летом 1939 г. партийное руководство Средней Азии вслед за кавказцами познало всю тяжесть руки Родоса. Он работал в тюрьме Лефортово, специально оборудованной для палачей, но сам не использовал для пыток дубинки, наркотические препараты или электрический ток – он просто избивал людей ногами и мочился им в рот. Берия приобрел еще одного садиста, Александра Лангфанга, который начал свою карьеру бетонщиком, а потом стал известным палачом, превращая дипломатов и коминтерновцев в неузнаваемые куски мяса. Но страшнее всех был Шварцман, который особенно любил мучить женщин и потом записывать их признания, с грамматической изящностью, которая удивляла всех, кто знал о его полной необразованности (19).

Как и Ежов, Берия неумолимо разыскивал бывших энкавэдэшников, перешедших на службу в другие ведомства. Вообще, из тех чекистов и коминтерновцев, кого арестовал Ежов, Берия почти никого не щадил. Белу Куна допрашивали еще целый год, пока не расстреляли в конце 1939 г., зато его сожительница Розалия Землячка, любимица Сталина, сохранила свое кресло в Комиссии советского контроля.

Из энкавэдэшников, арестованных Ежовым, Берия сохранил только одного, Андрея Свердлова, сына Якова Свердлова. Мальчиком он воровал у Ягоды сигареты и, как только подрос, стал самым молодым следователем в ОГПУ. Когда Ежов его арестовал, его допросили с удивительной мягкостью и повели к Берия в кабинет. Берия извинился перед Свердловым от имени ЦК и назначил его помощником того следователя, который только что допрашивал его. В 28 лет Свердлов стал специалистом по академикам, поэтам и женам старых большевиков: его особенно боялись за странную смесь интересной умной беседы с жесточайшим физическим насилием. Он зубы и заговаривал, и выбивал.

Из всех чекистов только один осмелился протестовать против назначения Берия. Михаил Кедров, который, поправив свои расшатанные садизмом нервы, стал директором Института нейропсихологии, вместе с сыном Игорем решил еще раз осведомить Сталина о двурушничестве Берия в Баку. В начале 1939 г. Берия арестовал сначала отца, а потом и сына. Но неожиданно для Берия Верховный суд оправдал Михаила Кедрова. Только в октябре 1941 г., когда целый поезд увозил заключенных из Москвы в Саратов, Берия смог без приговора расстрелять Кедрова.

Берия без колебаний уничтожил последний островок гуманности в империи Ежова – лефортовскую больницу, куда временно помещали заключенных, чтобы привести их в нужное состояние для дальнейших пыток. Анна Анатольевна Розенблюм, «лефортовская добрая фея», следовала старинным традициям русских тюремных врачей, например «святого доктора» Федора Петровича Гааза, ставшего образом идеального филантропа и для Герцена, и для Достоевского. В течение двух лет в Лефортове Анна Розенблюм засвидетельствовала сорок девять случаев смерти под пыткой и гораздо большему числу людей восстановила здоровье. Люди, прошедшие Лефортово и ГУЛАГ, помнят ее как последнего порядочного человека в НКВД. 31 января 1939 г. она была арестована по приказу Берия, и вскоре Борис Родос пытал ее. Осужденная как польский шпион, она вернулась в Москву через пятнадцать лет и дала показания против своих палачей.

Казалось, что НКВД удалось реформировать. Правда, офицеры все еще присваивали мебель и квартиры арестованных, но теперь Берия постановил, что «мебель подлежит учету и выдается временно служащим, поселенным в этих квартирах». Арестантов возили по городу уже не в «черных воронах», но менее демонстративно – в фургонах с надписью «Хлеб», «Овощи», таким образом пропагандируя сразу две неправды.

Берия еще хотел придать НКВД ту видимость культуры, которой могла похвастаться Красная армия, и поэтому учредил единственный в мире ансамбль песни и пляски тайной полиции. Первое выступление ансамбля было приурочено к официальному шестидесятилетию Сталина в декабре 1939 г. (20). В1941 г. именно в этом ансамбле нашел себе приют драматург Николай Эрдман, который в 1920-х годах разгневал Сталина своей «антисоветской» пьесой «Самоубийца». Затем в 1933 г. Эрдман был арестован и получил три года ссылки в Сибири за то, что уговорил великого актера Качалова декламировать перед членами политбюро его легкомысленные басни, например:

Советские граждане начали думать, что Берия вернет в НКВД правосудие и умеренность, когда освобождали сотни, даже тысячи арестованных, а энкавэдэшников арестовывали или увольняли за фальсификацию дел. Освобожденные могли объявлять свою невиновность и разоблачать незаконные пытки, но они не знали, что Сталин в том же году подтвердил в письменной форме свое разрешение НКВД пользоваться «физическими методами воздействия».

Генеральный прокурор Андрей Вышинский с привычной гладкостью сменил систему на бериевский «правовой порядок» (хотя целый год ему понадобилось писать записки Сталину, требуя, чтобы НКВД согласовывал аресты с прокуратурой). Он инсценировал открытые демонстрации законности: группа ветеринаров, осужденных за распространение сибирской язвы среди скота, нашла себе адвоката, Бориса Менынагина, которому удалось добиться их оправдания и ареста прокурора НКВД (22). Сам Вышинский ушел из прокуратуры в правительство, став заместителем председателя Совнаркома, где продолжал выживать своих коллег, бросая их волкам на съедение. Он истреблял любого прокурора, имевшего хоть каплю совести и законности в душе. Фаина Нюрина, находившаяся в опасности уже потому, что была еврейкой, подписала себе смертный приговор в 1937 г., когда процитировала революционерку Олимпу де Гуж: «Женщина имеет право всходить на эшафот, ей должно быть дано право всходить и на трибуну» (23). А после падения Ежова Вышинский спокойно отдал в руки Берия своего беспощадного подчиненного, Григория Рогинского, с помощью которого Вышинский избавился от такого опасного соперника, как Крыленко; Берия передал Рогинского, заклейменного как контрреволюционер, Кобулову и Влодзимирскому на избиение (24). Прокуратура в 1940 г. была поручена Виктору Бочкову, военному без всякого юридического образования, который советовал Ежову и Берия, каких офицеров лучше арестовать. Берия не сомневался, что Бочков будет перегибать палку по требованию НКВД.

В армии было гораздо меньше арестов после заключения под стражу Ежова. В 1939 г. уволили всего 847 офицеров и арестовали только сорок одного. (При Ежове уволили 38 тыс. и без малого 10 тыс. арестовали.) Офицер флота Петр Смирнов-Светловский, арестованный в марте 1939 г., был почти последним обвиняемым заговорщиком в Вооруженных силах. В том же году Берия снова принял в армию 5570 уволенных офицеров (25). Через два года НКВД составил список 18 тыс. военных, еще не умерших в ГУЛАГе, и перевел несколько тысяч прямо из ГУЛАГа на фронт.

Тем не менее при Берия население ГУЛАГа продолжало расти: к началу 1939 г. насчитывалось 1344408 человек, не говоря о 315 584 в лагерях исправительного труда и приблизительно столько же – в тюрьмах. Суды теперь оправдывали кое-кого из обвиняемых в контрреволюции. Гораздо меньше людей расстреливали. В 1939 г. за контрреволюцию расстреляли 2552 (по сравнению с 328618 в 1938 г.), а в 1940 г. еще меньше – всего 1649, если не считать 22 тыс. пленных поляков, убитых в Катыни и других местах, или зэков, уничтоженных охраной в ГУЛАГе. Смертность в лагерях упала – в 1939 г. умерло 50 тыс. человек, вдвое меньше, чем в 1938 г. Говорят о бериевской амнистии, но факты свидетельствуют об обратном. В 1939 г. освободили из ГУЛАГа 223622, то есть меньше, чем в 1938 г. (279966). В 1940 г. освободили больше: приблизительно 300 тыс. Если сравнить эти цифры с притоком новых заключенных – в 1939 г. 749647 и в 1940 г. 1158402, – то становится очевидным, что никаких послаблений на самом деле не было. Бушевал такой же массовый террор, как раньше, только смерть осужденных наступала уже не так быстро и неизбежно.

Сталину нужен был не более гуманный, а более гибкий НКВД. Теперь он все чаще издавал приказы убить кого-либо без ареста и суда. При Ягоде и Ежове такие убийства большею частью происходили за границей, теперь они становились почти нормальным явлением в СССР. В лагерях бывшие работники НКВД уничтожали таких неудобных и болтливых заключенных, как Карл Радек. В Москве подобные убийства свершались прямо-таки мастерски. Одним из первых в июле 1939 г. был убит советский посол в Китае

Иван Бовкун-Луганец. Его решили не арестовывать, чтобы остальные советские дипломаты в Пекине не впали в панику. Берия и Кобулов забронировали целый железнодорожный вагон, чтобы везти Бовкуна-Луганца с женой в Цхалтубо. В том же вагоне ехали три офицера НКВД – двое приближенных Берия, Влодзимирский и Шалва Церетели, а также эстонский еврей Веньямин Гульст. Церетели убил посла, Влодзимирский избил жену, а Гульст задушил ее. На вокзале в Кутаиси тела погрузили в мешки. Глава грузинского НКВД, Авксентий Рапава, повез тела по горным дорогам, где инсценировали аварию. Шофера застрелили, и всех троих похоронили в Тбилиси. По приказу Сталина тела посла и его жены эксгумировали и перезахоронили со всеми почестями.

Тем же летом Сталин решил наказать маршала Григория Кулика за недовольство, высказанное во время чистки Красной армии. Самого маршала надо было хотя бы на время сохранить, так как его опыт артиллериста был необходим в начавшейся вскоре финской войне. В 1940 г. решили убить его жену. Две недели Влодзимирский, Церетели и Гульст стерегли квартиру Кулика, пока жена не вышла одна. Ее допросил Берия, якобы вербуя как агента НКВД, а затем Кобулов отправил ее в Сухановку, где Блохин ее расстрелял. Отчаявшийся Кулик объявил жену в розыск – неизвестно, догадывался ли он о ее судьбе (26). Влодзимирский и Церетели получили награды, Гульста сделали заместителем наркомвнудела в только что захваченной Эстонии. У Сталина, кажется, еще были планы таким же незаметным образом избавиться от Максима Литвинова и Петра Капицы, но он приказал Берия пока не приводить приговор в исполнение. Алексея Каплера, первого любовника своей дочери, Сталин приказал просто избить.