В Тбилиси первым делом Берия решил исправить ошибку Енукидзе, выпустившего историю подпольных типографий Закавказья, где имя Сталина почти не упоминалось, и заказал новую историю большевистского движения на Кавказе. Он не любил читать, тем более писать книги, и поэтому выбрал в «соавторы» ректора университета и председателя Союза писателей, Малакию Торошелидзе, и наркома просвещения, Эдуарда Бедия, которые собирали и фальсифицировали материалы, чтобы представить Сталина в качестве Ленина кавказского большевизма. Передав книгу Сталину на редактирование, Берия приписал себе авторство, и книга стала обязательным чтением во всех вузах Закавказья. Соавторы скоро стали фантомными авторами – фантомными и в прямом, и в переносном смысле.

Применяя методы ежовщины у себя на Кавказе, Берия превзошел и Ежова, и Сталина своими познаниями о местных людях науки и искусства. Партийцев старого закала, кого еще не забрали Ягода и Ежов, сам Берия арестовал в 1936 и 1937 гг. Многие из них считали Сталина другом семьи и писали ему – ответа не было. Когда осенью 1932 г. Сталин в последний раз приехал в Тбилиси повидаться с матерью, Малакия Торошелидзе, Сталин и Берия обнимались и пели песни (9). 16 декабря 1936 г. Сусанна Торошелидзе умоляла Сталина:

Берия правил Закавказьем до 1936 г., когда этот союз республик опять разделили на три республики, Грузию, Азербайджан и Армению, но его влияние осталось сильным и в Армении (Азербайджан тоже превращался в ад благодаря другу Берия Багирову). Берия обращался с национальными меньшинствами еще более жестоко, чем с грузинами и мингрелами: абхазы и южные осетины подверглись насильственной грузинофикации. В июле 1936 г. Берия лично застрелил Ханджияна, главу армянской партии (11); через пять месяцев он отравил Нестора Лакобу и разгромил абхазов. Пока Ежов и Сталин наполняли политбюро русскими, Берия делал свою партию чисто грузинской.

Еще теснее, чем старые московские большевики, грузинские большевики были связаны с интеллигенцией. Расправившись со старыми большевиками, Берия лично и беспощадно набросился на грузинских писателей, художников, музыкантов и актеров. (В отличие от Сталина Берия композиторов не щадил.) К середине 1938 г. был уничтожен каждый четвертый член Союза писателей Грузии, а остальные потеряли, иногда навсегда, способность творить. Писателей уничтожить было легко, до такой степени они рассорились друг с другом. До прихода Берия Паоло Яшвили и Тициан Табидзе сами составили комиссию, которая подвергала членов союза подобию суда и лишала некоторых права издаваться. Архив союза содержит бесконечные дела о спорах и драках: пьяная реплика или попытка воспользоваться принадлежащим союзу «фордом» приводили к кровной мести, а фактически бериевской чистке. Мало кто предвидел, чем угрожал приход к власти Берия.

Берия скреплял свои связи с грузинской интеллигенцией не на чтениях, выставках или концертах – он заходил в гости к интеллектуалам и участвовал в их ссорах. Он любил без приглашения появляться в театре во время репетиции или приглашать писателей на встречи. Летом 1937 г. он арестовал двенадцать видных писателей и созвал остальных. «У некоторых из вас, – говорил он, – есть необъявленные связи с врагами народа. Пропускаю фамилии». Затем Берия подозвал Тициана Табидзе и сказал ему: «Среди пропущенных фамилий, товарищ Табидзе, была и ваша».

Старые большевики, например Бесо Ломинадзе, учились в одной школе с такими поэтами, как Паоло Яшвили и Тициан Табидзе, основателями группы «Голубые рога», которая хотела сочетать лазурь французских символистов с грузинской жизнерадостностью и примирить оба элемента с большевизмом. Вначале Берия поощрял таких поэтов, назначив Паоло Яшвили членом ЦК Закавказья, Галактиона Табидзе – членом ЦК грузинской партии, и даже ненадежного Тициана Табидзе – членом Тбилисского совета.

Режим Орахелашвили иногда проявлял такую идеологическую строгость, что запрещал классиков грузинской литературы – Руставели как феодала и Чавчавадзе как буржуазного идеалиста. Берия же объявил, что народ будет праздновать годовщины обоих писателей, таким образом одновременно сметая и ханжеский троцкизм, и русский шовинизм.

Несмотря на свое невежество, Берия выказал поистине театральный талант. Он учился у тех режиссеров, которых репрессировал. Он начал с директора Театра Руставели, Сандро Ахметели, ученика Станиславского. Ахметели бежал в Москву, где Ежов по просьбе Берия задержал его и отправил назад в Тбилиси. Берия объявил его британским шпионом, пытал, пока тот не онемел и не был разбит параличом, и расстрелял. 28 июня 1937 г. Берия сделал последний жест, устроив открытый аукцион всей собственности Ахметели не где-нибудь, а в театре.

Следующей добычей оказались «Голубые рога». Их вождь Григол Робакидзе, поклонник Гумилева, имел такой громкий успех в Москве, что Серго Орджоникидзе доверчиво позволил ему с женой и приемной дочерью поехать пожинать лавры в Германию. Но Робакидзе там остался и засел за писание антисоветских романов. Один из них, «Убитая душа», содержит «гороскоп Сталина», проницательный психологический этюд:

Невозвращение Робакидзе оказалось достаточным поводом, чтобы перебить всех друзей писателя.

В 1936 г. грузинские писатели соперничали друг с другом в оказании гостеприимства Андре Жиду, когда он приехал в Тбилиси, Цхалтубо и Сухуми с группой французских коммунистов. Писатели, которые предлагали Жиду обед и не менее щедрые похвалы, автоматически превратились в фашистских агентов, как только Жид опубликовал свою вежливую, но убийственную антисоветскую критику «Возвращение из СССР». Лучший прозаик Грузии, Михеил Джавахишвили, обрек себя на смерть замечанием: «У Андре Жида есть хорошие идеи». Отрекаться было поздно. Паоло Яшвили тщетно доказывал, что гостеприимство по отношению к приезжим знаменитостям – его подхалимская, рецидивистская болезнь, и написал стихи «К предателю Андре Жиду». «Предательский, черномордый пес Троцкого, иди за своим хозяином!» Но грузинские поэты ничем не могли спастись от того ада, который Берия им приготовил в мае 1937 г.

Журнал «Литературная Грузия» стал рупором Берия. Целый выпуск был посвящен речи Берия об успехах грузинских писателей в перестройке своего творчества и личного поведения в соответствии с требованиями Берия и Сталина. Знаком работы над собой было участие в новых соревнованиях или компиляциях. Сначала надо было писать о детстве вождя (не говоря правды, но и не сочиняя лжи): Гиорги Леонидзе сумел написать поэму, которая соблюдала все правила игры. Берия любил систему тендеров, будь то на покрытие улиц Тбилиси асфальтом или на писание восхвалений Сталину Он всегда принимал самый средний результат – без новаторства, но и без дешевого подобострастия. В 1934 г. каждый грузин, способный к стихоплетству, вносил свой вклад в антологию грузинской поэзии о Сталине. В 1935 г. был открыт конкурс на художественную биографию вождя. Почти все писатели, еще остававшиеся в живых в 1939 г., написали прозу или стихи в этом духе.

Берия напоминал грузинским писателям, что издает Руставели в то время, когда Гитлер сжигает Гейне. Он настаивал, что единственный покровитель писателей – он сам. К 1937 г. те произведения, что еще не были присвоены Берия, восхваляли его мудрость. Молодой подхалим Григол Абашидзе написал:

15 мая 1937 г. Берия ошеломил интеллигенцию своим докладом на съезде грузинской партии. Надев форму энкавэдэшника, он прочитал список за списком – сколько произведений опубликовано или снято, как если бы это были посаженные или выкорчеванные деревья, или же эксплуатируемые или заброшенные шахты. Жанр за жанром Берия подытоживал достижения и неудачи в поэзии, в прозе, в драматургии и в критике. С особенной ядовитостью Берия обрушился на критиков, будто бы вводивших публику в заблуждение. Почти сразу после этой речи Берия арестовал критика Бенито Буачидзе, который тщетно старался отвлечь внимание НКВД от своего фашистского псевдонима (ошибка футуризма, он рано полюбил Муссолини) и от своих слишком левых рапповских взглядов. Критикуя Буачидзе, Берия позаимствовал все упреки, которыми Буачидзе раньше осыпал недостаточно пролетарских грузинских писателей. Этому первому аресту грузинские поэты рукоплескали. Но за ним последовала целая волна новых.

Берия доверил другому, более мягкому, критику – Давиту Деметрадзе организовать серию заседаний Союза грузинских писателей с мая по октябрь 1937 г., где с семи часов вечера до половины четвертого утра писатели должны были осуждать себя и своих коллег. Только два поэта не ходили на эти заседания – Галактион Табидзе и Иосеб Гришашвили: их читал с удовольствием сам Сталин, и Берия поэтому освободил их от страшного испытания (13).

На очередном собрании писатели должны были сначала, как бы совершая ритуал, превозносить мудрость Берия, а потом признаваться в связях с теми, кого арестовали на предыдущем заседании. Злосчастную жертву выводили в фойе, где ее ждали энкавэдэшники. Голуборожцы или признавали обвинения против себя, или доказывали свою невиновность и виновность других (14). Николо Мицишвили, который в 1920 г. увлек Мандельштама грузинской поэзией и благодаря тому сам заинтересовал русского читателя, был арестован прямо в Доме писателей. В 1934 г. Мицишвили напечатали на первых страницах антологии стихотворений о Сталине, и стихотворение перевел сам Пастернак. Но однажды, напившись, он вдруг откровенно высказал свое мнение о советском руководстве: из всех голуборожцев его расстреляли первым.

Русские поэты были ошеломлены смертью другого поэта, Паоло Яшвили, который дружил с Пастернаком и блестяще переводил Пушкина. Яшвили был таким убежденным большевиком, что в феврале 1921 г. сел на белую лошадь, чтобы встретить Красную армию на окраине Тбилиси. Он был хорошо знаком и с московской, и с парижской красной интеллигенцией и любил общаться со звездами науки, бактериологом Гоги Элиава и с инженером Володей Джикия. Чем больше этих людей арестовывали, тем труднее становилось Яшвили выбраться из когтей Берия. Громче всех он требовал на митингах смерти для Каменева и Зиновьева, но знал, что и сам обречен. На заседании, где его допрашивали сотоварищи по Союзу писателей, он воскликнул:

22 июля, пока коллеги обсуждали исключение поэта, Паоло Яшвили достал припрятанное охотничье ружье и застрелился. Пленарное заседание писателей сразу постановило, что отныне нельзя будет вспоминать о Яшвили иначе как с «безбрежным отвращением» и что каждый должен осудить его «предательскую» деятельность. Тициан Табидзе молча вышел из зала, и ему инкриминировали декадентство и связи с невозвращенцем Робакидзе. Тициан спокойно дожидался ареста, написав за это время свои самые прочувствованные и мудрые стихи:

Табидзе медленно пытали, пока он не умер. Когда палачи потребовали, чтобы он назвал своих сообщников, он перечислил всех покойных поэтов Грузии – рассылая плохо образованных энкавэдэшников по всем кладбищам Тбилиси.

На этих заседаниях только один писатель говорил, что хотел. Это был отец будущего президента Грузии романист Константин Гамса-хурдия. Гамсахурдия защищал Тициана Табидзе и требовал, чтобы писатели, работающие в НКВД, молчали. Он передал собранию слова, сказанные ему Орджоникидзе, о том, что «нельзя посылать несогласных интеллигентов в лагеря, потому что такая политика – подражание Гитлеру». Он намекал, что можно и не подражать московскому террору, – грузинам нельзя подрезать деревья грецкого ореха так, как русские подрезают елки. Гамсахурдия был, как и Берия, мингрел, но с совершенно другим прошлым. Он был уполномоченным независимой Грузии в Германии (16) и по возвращении в Грузию был сослан на Соловецкие острова. Когда его освободили, он перевел на грузинский язык дантовский «Ад» и в начале коллективизации написал гротескный роман, «Похищение луны», в котором активист, похожий на Берия, насилует собственную мать и убивает отца. Тем не менее Берия любил Гамсахурдия (он знал, что из всех здравствующих грузинских прозаиков Сталин ценит только Гамсахурдия, хотя он его читал с редакторским карандашом в руке). Берия подарил ему револьвер с серебряной надписью. Однажды Гамсахурдия арестовали за роман с троцкисткой Лидией Гасвиани, главой государственного издательства. Берия лично выпустил его, заметив, что связи с врагами народа разрешаются, если они чисто сексуального характера. Гамсахурдия и Берия связывала странная смесь взаимных увлечений, уважения и ненависти.

В Грузии был еще один прозаик, который по гениальности и популярности не уступал Гамсахурдия, – Михеил Джавахишвили. Но, храбро похвалив Яшвили за мужественное самоубийство, он обрек себя на гибель. 26 июля 1937 г. грузинский Союз писателей постановил: «Михеил Джавахишвили, как враг народа, шпион и диверсант, должен быть исключен из Союза писателей и физически уничтожен». Один храбрый друг Джавахишвили, Геронти Кикодзе, не принимал участия в голосовании и демонстративно вышел из зала. (Его почему-то не арестовали.) Джавахишвили били в присутствии Берия, пока он не подписал признания; и расстреляли 30 сентября. Его имущество разграбили, брата расстреляли, а вдову превратили в затворницу на следующие сорок пять лет.

Берия истребил почти всех видных армянских, абхазских и южноосетинских интеллигентов, но русских он не имел права трогать, если ранее они еще не подвергались аресту. К концу 1937 г. Берия приостановил террор и собрал в оперном театре оставшихся в живых интеллигентов. Он объяснил, что все жертвы – инженеры, режиссеры, поэты – были замешаны в одном огромном заговоре, имевшем целью распространить эпидемию тифа, продать Аджарию туркам и убить Лаврентия Берия.

Как и Ежов, Берия совращал или насиловал женщин, заблаговременно арестовывая мужей, любовников или отцов. В отличие от Ежова он не скрывал своих пороков от публики. На заднем сиденье своего открытого «бьюика», сидя между двумя телохранителями, Сихарулидзе («сыном радости») и Талахадзе («сыном грязи»), Берия медленно патрулировал улицы, заманивая или похищая школьниц. Когда его перевели в Москву, Берия пришлось на какое-то время воздержаться от таких экспедиций, и только после Второй мировой войны вместе с новыми телохранителями, Саркисовым и бывшим палачом Надарая, Берия опять начал охотиться на молодых девушек. Он внушал отвращение партийным товарищам, таким же кровожадным, как и он, похотью, с которой смотрел на их жен, любовниц и дочерей.