Сталин производил отбор не только всех подозрительных субъектов в советском народе; на пленуме февраля – марта 1937 г. он заставил ЦК принять решение начать кампанию еще более сумасшедшую, которая грозила советскому хозяйству полным крахом. Сталинская логика гласила, что в каждом наркомате должны находиться вражеские гнезда. Нарком здравоохранения Григорий Каминский и Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности, усомнились: они были уверены, что у них в наркомате все чисто. Отказы стоили им жизни: Каминского арестовали (и потом расстреляли), а 18 февраля 1937 г. Орджоникидзе, последний, кто еще говорил со Сталиным как с равным, или застрелился, или был застрелен человеком, подосланным Сталиным (41).

Вначале и Ворошилов, нарком по военным и морским делам, колебался, когда услышал тезисы Сталина и Ежова. Ворошилов говорил, что армия берет только самых лучших сыновей народа, но быстро передумал и объявил пленуму содержание признания арестованного секретаря комкора Примакова: «И пишет так, что даже ваши закаленные сердца должны будут… дрогнуть» (42). Нескольких командиров уже арестовали. На пленуме 42 офицера-делегата говорили против собственных командиров в поддержку Ворошилова – такие речи не спасли 34 из них от расстрела. Ворошилову придется председательствовать над убийством почти всех главных героев Красной армии, что не помешает ему сохранить их подарки, подушки, сшитые их женами.

Как упреждающий удар, нельзя отрицать, обезглавливание Красной армии великолепно удалось. Армия, состоящая из младших офицеров, не могла бы организовать государственного переворота, и расправа со старшими офицерами Красной армии не возбуждала среди интеллигенции и народа такой паники, или даже сострадания, как раскулачивание или террор против горожан. Как Зиновьев и Каменев, Тухачевский и остальные обреченные маршалы и комкоры, участвовавшие в Гражданской войне, стояли по пояс в крови. В ударе, нанесенном Сталиным главной основе его власти, скрывался некий параноидальный смысл. Вне НКВД армия оставалась последней силой, которая могла бы хоть теоретически свергнуть Сталина, и ею все еще командовали офицеры из царской армии. Хуже того, самые блестящие военачальники были назначены Троцким и открыто презирали военные достижения (скорее промахи) Сталина и Ворошилова. Два офицера даже опубликовали откровенные истории кампании 1920 г. против поляков, где Сталин доказал свою полную некомпетентность. К тому же уже пятнадцать лет советские офицеры сотрудничали с немецкой армией в вопросах тактики и техники, а возможно, и идеологии. Сталин особенно подозревал маршала Тухачевского, обаятельного человека, которым так любовались за границей, что немецкая и эмигрантская пресса указывала на него как на нового Бонапарта, который покончит с революционной политикой СССР.

Тухачевского впервые арестовали в 1923 г.; в 1930 г., вместе с другими командирами, он вызвал своим независимым мышлением недоверие Менжинского. В результате этих опасений Сталин разослал самых подозрительных офицеров по всем странам

Европы военными атташе, но при ежовщине они своим пребыванием за границей якобы превращались в агентов иностранной разведки. Уже семьдесят лет задается вопрос: существовал ли в самом деле военный заговор против Сталина? Престарелый Молотов не переставал утверждать, что Тухачевский участвовал в заговоре, а перебежчик из НКВД, Александр Орлов, был уверен, что Тухачевский собрал компромат на Сталина, как на агента охранки. Несомненно, что мысль о перевороте не могла не приходить Тухачевскому в голову, но так же несомненно, что он моментально отгонял такие мысли, ибо вездесущий НКВД и всезнающая партия, политические комиссары которых следили за каждым движением командиров и которые сами стерегли Кремль, мешали даже разговорам о перевороте, не говоря уж о подготовке к нему.

Поразительна вопиющая неблагодарность Сталина к блестящим вождям Красной армии, без которых он мог бы в 1919 г. оказаться на белогвардейской виселице. Некоторые историки приписывают действия Сталина немецкой провокации. Советские агенты в 1930-х годах передавали разговоры немецких офицеров о том, что готовится военный заговор против Сталина. «Правда» в начале 1937 г. получала и передавала Сталину, но не печатала информацию, что Альфред Розенберг встречался с антисемитски настроенными советскими офицерами. Есть мнение, что гестапо и абвер вместе состряпали документы, доказывающие, что штаб Тухачевского финансируют немцы, и передавали эти документы в НКВД через Бенеша, чехословацкого министра иностранных дел (43).

11 июня 1937 г. восемь выдающихся командиров – Михаил Тухачевский, Иона Якир, Иероним Уборевич, Август Корк, Роберт Эйдеман, Борис Фельдман, Виталий Примаков и Витовт Пут на – предстали перед судом. В записанном Ежовым списке желаний Сталина каждая фамилия отмечена карандашом «а» (ордер на арест) и галочкой (уже арестован). Девятая жертва – Ян Гамарник был болен, но успел застрелиться до прихода офицеров НКВД. С утонченным садизмом Сталин назначил судьями над восьмеркой их товарищей: Екабса Алксниса, Василия Блюхера, Ивана Белова, Семена Буденного, Павла Дыбенко, Николая Каширина и Бориса Шапошникова. До начала суда из подсудимых выбили показания, дискредитирующие их судей. Только двое из этих судей – уже дряхлый командир Конармии Буденный и бездарный Шапошников – избегут судьбы своих подсудимых, остальных расстреляют к концу 1939 г. (44) Все обвиняемые, кроме Бориса Фельдмана, подвергались страшным пыткам, а Фельдман, подписывая сразу все, что от него требовал следователь (45), получил хорошую камеру, яблоки, даже печенье к чаю.

Тухачевский уже несколько месяцев чувствовал, что ему несдобровать. Его поездку в Лондон на коронацию Георга VI отменили из-за возможности «покушения немецких и польских агентов». 13 мая 1937 г. Сталин принял его в Кремле; встреча, на которой также присутствовали Ежов, Молотов, Ворошилов и Каганович, продолжалась сорок пять мину т и, по всем догадкам, была зловещая. Через девять дней его арестовали; не прошло и недели, как, искалеченный дубинками Зиновия Ушакова и Израиля Леп-левского, Тухачевский сознался лично Ежову, что был в заговоре с Троцким. Потом его заставили сочинить их план, как устроить будущую войну, чтобы Германия поразила СССР. Этот «план», вместе со всеми другими показаниями, положили Сталину на стол на редактирование. (Показания Тухачевского были в пятнах крови.) Ушаков затем хвастался, как работал круглосуточно, недосыпая до самого суда, пока не заставил Фельдмана, Тухачевского и Якира обвинить друг друга. 7 июня все подсудимые признались во всех обвинениях, и Сталин, Каганович и Ворошилов вызвали Ежова с Вышинским, чтобы отрепетировать процесс. Уже 9 июня Сталин принимал и отвергал просьбы о помиловании. На самой горячей мольбе, от Якира, политбюро намарало свои замечания: «Подлец и прости тутка. И. Сталин», «Совершенно точное определение, К. Ворошилов», «Мерзавцу, сволочи и бляди – одна кара – смертная казнь, Л. Каганович». Вечером к Сталину зашли Вышинский, Ежов и Лев Мехлис, редактор «Правды».

Насколько мы можем судить – стенограмма процесса сильно отредактирована, – подсудимые не отходили от зазубренного сценария. Судьям было неловко, даже стыдно участвовать в этом процессе, и они, почти извиняясь, просили обвиняемых входить в подробности своих преступлений, но, кроме Фельдмана, ни один из восьмерки толком не мог объяснить, каким образом изменял родине. (Фельдман говорил охотно и очень помогал прокурору в его хромом изложении «фактов».) Как и другие судьи, Буденный посылал отчеты Сталину о поведении подсудимых, а Белов сказал Ворошилову, что обвиняемые «не всю правду сказали, многое унесли с собой в могилу». Без двадцати пяти минут полночь Ульрих приговорил всех к смерти. Выслушав приговор, только Фельдман еще надеялся: «Где забота о живом человеке, если нас не помилуют?» Почти сразу командиров вывели одного за другим на расстрел. Их убил комендант и главный палач Лубянки, Василий Блохин, и по пути в подвал Ежов и Вышинский просили каждого давать последние признания.

Все следователи НКВД получили медали. Сталин и Ворошилов затеяли широкую рекламу новой армии, «очищенной от гнилой гангрены до здорового мяса», то есть из которой в течение следующих полутора лет выгнали 34 тыс. офицеров (не считая младших офицеров и рядовых) (46). Смертность можно сравнивать с потерями во время крупных военных действий, с той лишь разницей, что в этом случае список убитых высших рангов равнялся списку убитых рядовых в обычной войне. Чем ниже ранг, тем меньше шансов увольнения, ареста и казни. Из 90 уволенных комкоров выжили всего 6; из 180 дивизионных командиров – 36; капитанов уволили 7403, но арестовали всего 1790, и из арестованных кое-кто попал в ГУЛАГ и в 1941 г. вышел, в большей или меньшей степени искалеченный, чтобы воевать с Гитлером.

Даже после падения Ежова, когда прекращали следствие и арестовывали следователей за фальсификацию, Лаврентий Берия не переставал казнить армейских офицеров. Некоторых, например Блюхера, били еще более зверски, чем при Ежове, – Блюхер умер 9 ноября 1938 г. на допросе, потеряв один глаз, с тромбом в легких и с размозженными печенью и почками. (Берия позвонил Сталину, который приказал сжечь тело.)

Циничный военный историк может утверждать, что казнить генералов и щадить лейтенантов – скорее оживляет, чем парализует армию. Можно даже предположить, что последующие поражения – Финская кампания 1939–1940 гг. и отступление в 1941 г. – компенсировались гениальностью молодой команды 1943 г. Но даже недалекий Ворошилов не мог бы поверить, что хирургия, которой они со Сталиным и Ежовым подвергли Красную армию, оздоровит ее и сделает способной защищать СССР от внешних врагов. Не военная логика, а мстительность и паранойя руководили сталинской чисткой.

С точки зрения военной разведки Японии, Германии, Польши и Прибалтики обезглавливание Красной армии казалось Божьей милостью; советский народ, однако, не громко аплодировал казни героев Гражданской. За несколько лет люди привыкли смотреть на Зиновьева, Троцкого и Бухарина как на отщепенцев, но герои Красной армии оставались официальными героями вплоть до ареста. Трудно было вдруг изменить мнение о Тухачевском, написавшем в 1935 г. об угрозе гитлеровской армии, и осудить его как немецкого шпиона. Интеллигенты, которые искали у культурного и обаятельного Тухачевского покровительства, когда стало уже губительно-опасно ютиться у таких старых большевиков, как Бухарин, не слагали гимнов в честь палачей генералов.

Сталин в этом году оказался щедрым на подарки своим соседям: мало того что он избавил СССР от лучших генералов – он сразу обратил внимание на Коминтерн, бросая иностранных и советских коммунистов на растерзание ежовским волкам, в особенности следователю Александру Ивановичу Лангфангу. Лангфанг обрабатывал иностранцев с особым энтузиазмом: он так избил эстонского коммуниста Яана Аанвельта, что тот умер 11 декабря 1937 г. (Лангфанг получил выговор за то, что «препятствовал своими неуклюжими действиями разоблачению опасного государственного преступника»), Те, кто выжил, – Иосип Броз (Тито), Георги Димитров, Клемент Готвальд, Эрколи (Пальмиро Тольятти), Вильгельм Пик, Отто Куусинен – заработали жизнь тем, что донесли на всех своих соперников. Но и они зависели от прихоти Сталина, так как Александр Лангфанг выбил из своих заключенных показания на всех коминтерновцев, включая Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая (и на членов политбюро Андреева, Жданова и Кагановича). Члены Коминтерна старались доказать, что душой и телом принадлежали Сталину: когда арестовали сына Куусинена и Сталин спрашивал, почему он не заступился, Куусинен-старший ответил: «Без сомнения, были серьезные причины арестовать его». (Сына освободили.) Некоторые коммунисты, такие как Гарри Поллит или Жак Дюкло, находились в относительной безопасности, потому что Великобритания и Франция не отмахивались от своих граждан, даже если те были коммунистами.

Сталин не переставал намекать, что Коминтерн заражен троцкизмом и космополитизмом. На пленуме февраля – марта Осип Пятницкий, бывший секретарь Коминтерна, вместе со своим другом Каминским, наркомздравом, с потрясающим мужеством объявили, что Ежов – «жестокий человек без души». Сталин дал Пятницкому две недели, чтобы отречься от своих слов, и при голосовании, осуждающем Пятницкого, воздержались только Крупская и Литвинов (47). В ноябре 1937 г. на банкете в честь разреженных рядов Коминтерна под руководством опозорившегося Димитрова Сталин провозгласил, что они уничтожат любого врага, даже старого большевика, вместе со всем его родом.