Глава 21

Самолет выкатили с рулежки и подали для посадки, без затей, по-военному, просто опустив аппарель вместо трапа. Пичугин стоял рядом, затихающий после шторма ветер трепал полы его пиджака. Прохлады суховей не принес, от бетона поднималось горячее марево. От самолета пахло горелым керосином и амортизаторной жидкостью. У Олега зазвонил телефон, он глянул на экран и сообщил, что это Трифонов.

— Поставлю на громкую связь, — сказал он.

Выслушав приветствие, генерал задал три вопроса:

— Евдокимова рядом?

— Да.

— Слышит наш разговор?

— Да.

— Адвокат у нее есть?

— Найдем.

Он сделал паузу, затем начал давать указания:

— Хорошо, как приедет в Москву, пусть узнает номер документа, входящий, с которым письмо приняли в правительстве. Но я ничего не обещаю. Просто с чего-то надо начинать. И пусть помнит, что никто не обязан давать показания против себя.

— Я не считаю себя виноватой, — ответила Наталья, надеясь, что Трифонов ее услышит.

— Тогда и держите эту позицию.

Трифонов отключился, а Пичугин, убрав смартфон, сказал:

— Ладно, не кисни. Ты же боец, как говорит Головин.

— Я не кисну, Олег. Я злюсь.

— На Думченко?

— На себя. На свою доверчивость. Надо было дождаться, пока он подпишет мою записку, и снять хотя бы ксерокопию. Век живи, век учись, а дураком помрешь. Ну ничего, вернусь, первым делом заберу эту бумагу. Тяжело привыкнуть к бюрократии. Я сама такая, но всегда отвечаю за свои намерения и поступки.

— Ну, скажешь чего-нибудь на прощание?

— Дурак, я терпеть не могу прощаться. Жду тебя в ближайшие дни. Завтра созвонимся, расскажу, как дела. — Она вздохнула прерывисто, будто всхлипнула. — Обидно очень, тут работы для меня еще недели на две.

Олег хотел обнять ее у посадки в самолет, но она отвернулась и быстро поднялась, скрывшись в чреве самолета.

Наталья не хотела, чтобы он видел ее злые слезы.

Дорога выдалась непростой. Шторм ушел на север, и самолет изрядно потрепало в зоне созданных им турбулентностей. В Астафьеве Наталью никто не встретил, хорошо еще морячок-срочник подкинул ее до Щербинки на «УАЗе» командира базы. Потом на такси, но все равно домой она добралась только к двум ночи.

После душа женщина, не вытираясь и не одеваясь, села на коврик рядом с кроватью в позу лотоса, дыханием и несложной мантрой привела свое психическое состояние в норму. Через час, окончательно успокоившись, она перебралась в постель и мгновенно уснула.

В восемь утра она приехала к НИИ чумы с главной целью, выяснить, что происходит с лабораторией. Но на вахте охрана встала грудью поперек прохода.

— Нельзя, Наталья Викторовна! Приказ директора.

— Какого директора? Вы с ума сошли? — возмутилась Евдокимова. — Олейника?

— Нет, исполняющего обязанности директора, Лозовика! Говорят, что академик-то тю-тю. Инфаркт, говорят, у него жуткий. Отработался!

— Говорят, говорят. — Женщина разозлилась. — Ладно. Где приказ?

— В кадрах, Наталья Викторовна! Вы временно отстранены от работы до окончания следствия.

— Какого следствия?

— Так дело же заведено, — удивился ее незнанию охранник. — Вы сходите в кадры, у них там все. Они вам скажут, куда надо ехать.

— Спасибо, разберусь, — прервала охранника Наталья.

В отдел кадров она обращаться не стала, а сразу поехала в Роспотребнадзор, чтобы потом оттуда идти к следователю с ксерокопией записки, на которой, как она была уверена, стоят визы Олейника и Думченко. Слабенький щит, но все-таки хоть такой.

Марина, секретарша Думченко, встретила ее холодно.

— Остап Тарасович в Доме Правительства на коллегии по поводу ЧП, — канцелярским тоном сообщила она. — А вам нужно идти в следственный комитет. Знаете, где он?

— Знаю, тут рядом, на Новослободской. — Наталья удивленно посмотрела на секретаршу. — Марина, я вас чем-то обидела?

От этого вопроса вся неприступность секретарши в один миг улетучилась. Она вдруг всхлипнула и запричитала:

— Наталья Викторовна! Что же это вы? Как же теперь?

— Все нормально, Марина. Делаем, что должны. Что вы меня прежде времени отпеваете? Можете помочь?

— Да чем же?

— Первое, мне нужно из кабинета Думченко взять мою докладную записку с его разрешением применять циклосульфон. Можете? — с надеждой спросила Наталья.

Марина кивнула. Потом покачала головой:

— Ой, нет! Выносить нельзя!

— Не бойтесь, мне нужен только ксерокс с нее. И заверите «Копия верна». Сделаете?

— Попробую. А вы посидите за меня пять минут?

— Конечно.

Секретарша скрылась в кабинете начальника, но через секунду выскочила и показала документ, на котором только размашистым почерком Олейника была написана резолюция: «Не возражаю, в связи с экстренностью эпидемситуации!» Никаких других разрешений на бумаге не было.

Наталья крепко сжала губы. Вспомнила пророческий вопрос Кочергина: «Вы так ему верите?»

«Больше не верю», — подумала она.

— Такая бумага мне не поможет, — убежденно произнесла Наталья. — Тогда второе дело. Марина, мне нужно узнать, с каким входящим приняли письмо Олейника в правительстве. Курьер зарегистрировал входящий номер?

Марина проверила журнал документов, но номер был только исходящий из РПН.

— Я постараюсь узнать! — пообещала секретарша.

«Тоже мимо», — сокрушенно подумала Наталья.

Когда она вылетала, ей все казалось проще. Пришла, взяла бумаги, узнала номер, и все. Но на практике, как водится, одно разгильдяйство накладывалось на другое, постепенно переходя критическую отметку.

Наталья отправила СМС Пичугину, что номер узнать не смогла. Тот ответил, что передаст информацию Трифонову.

Не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в следственный комитет. Он располагался недалеко, и Наталья решила не утруждать себя поисками транспорта.

«Олейник отправил письмо, и оно было принято в канцелярии правительства, — на ходу предположила Наталья. — Но оно не дошло до адресата в тот же час, несмотря на срочность, и до сих пор не дошло. Почему? Или хроническое разгильдяйство делопроизводителей, что весьма странно для такой организации, как Правительство России, или в их рядах есть агенты Росздравнадзора. Это возможно, хотя и покажется кому-то смешным. Какие агенты одной правительственной организации в другой? Но мне совсем не смешно. Если там действительно есть люди, связанные с Росздравнадзором, то они могли даже выкрасть письмо Олейника».

Так, размышляя, Наталья пешком добралась до следственного комитета. Представившись дежурному, она дождалась, когда ей выдадут временный пропуск, и поднялась в указанный кабинет.

— Наталья Викторовна? — не приподнимаясь из-за стола, уточнил следователь.

— Да, вы же знаете, — ответила она.

— Хорошо. Присаживайтесь. Я не буду ходить вокруг да около. Вы же знаете, в чем вас обвиняют?

— Представления не имею, — с уверенностью, но без ноток вызова, ответила она.

— Как так? — Следователь изобразил удивление.

Евдокимова развела руками.

— А что же на вас уголовное дело завели?

— Не я же его заводила.

— Да. То есть виновной вы себя не чувствуете ни в чем?

— Нет. Мне не в чем себя винить.

— Вы о моральной стороне вопроса или о юридической?

— Я не юрист.

— Хорошо… — Следователь ощутил, что несколько теряет инициативу в беседе, и решил активнее подойти к делу. — Вы применяли запрещенный препарат на людях?

— Нет, — честно ответила Наталья. — Мы вообще ни в институте, ни в РПН не работаем с запрещенными препаратами.

Этот ответ выбил следователя из колеи. Он стал суетлив и нервозен.

— То есть как, разве этот… ваш…

Наталья ему не помогала. Следователь полез в дело, вытащил листок с заявлением.

— Вот, циклосульфон, экспериментальный препарат. Вы вводили его людям?

— С чего вы взяли, что он запрещенный? — спокойно спросила Наталья.

— Так вот есть справка из Фармкомитета России, «препарат с названием циклосульфон не входит в реестр лекарственных средств»! Разве это не означает, что его запретили к использованию?

— Нет. Это означает, что он еще не прошел всех проверок, необходимых для внесения в названный вами реестр. Этот реестр, по сути, определяет возможность его коммерческого использования и свободной продажи в аптеках. Препараты, которые не входят в реестр, нельзя продавать, то есть использовать в целях наживы без разрешения Фармкомитета. А препараты, которые нельзя применять для оказания медицинской помощи, входят совсем в другой список, в список запрещенных препаратов. И циклосульфона в этом списке нет, так как он не является ни токсичным, ни психотропным веществом, а воздействует исключительно на ферментную активность защитных клеток. То есть поднимает иммунитет. Мало ли привозят из-за рубежа лекарств, привозят и применяют, а в реестре лекарственных средств России их нет. Фармкомитет разрешает коммерческое использование лекарств, но не запрещает применение лекарств вообще. Это не в его власти. В чем вы меня конкретно обвиняете? Лекарством я не торговала, в целях наживы не использовала.

— Хорошо. — Следователь задумался, выискивая способ выбраться из им же созданного юридического тупика. — Запрещенных препаратов вы не использовали. А экспериментальный? Его ведь тоже нельзя применять. Выходит, вы испытывали его на людях.

— Применяла. Но не испытывала, а спасала больных людей.

Следователь взбодрился.

— Ну вот! А говорите, не виновны?! Это же вина! Только не надо демагогии, что это за болезнь такая, что нельзя помочь разрешенными средствами? А вы полезли к ним со своим непроверенным зельем! Кто вам позволил вводить этот препарат?

— Позволило мое руководство. Это во-первых. А во-вторых, болезнь, которую, как вы считаете, можно вылечить разрешенными средствами — это самая что ни на есть чума. Легочная форма.

Следователь отшатнулся, не ожидая услышать страшное слово.

— Что же вы побледнели? Я обязана на допросе отвечать только правду. Я ее и говорю. Смертность от этой формы чумы, если ее лечить разрешенными, как вы говорите, средствами, составляет семьдесят процентов от числа заболевших. У нас в Приморске, в карантинном лагере, за колючей проволокой с пулеметными вышками и собаками в настоящий момент имеется около полутора сотен инфицированных.

— С какими вышками? — Следователь решил, что ослышался.

— С пулеметными. И прошлой ночью, именно из-за версии, похожей на вашу, люди в лагере устроили бунт. По ним стреляли. Их задерживали собаки.

— Вы фантастический фильм мне пересказываете?

— Нет. Уточните в МЧС, они и армейские подразделения обеспечивают режим в лагере.

— Извините. Мне нужно уточнить, — промямлил следователь.

«Ох, и влетит мне от Олейника, когда выздоровеет, — подумала Наталья. — А с другой стороны, плевать. Во-первых, я не имею права лгать следователю. А во-вторых, они-то меня подставили, глазом не моргнув. Имею права и я вывалить корзинку грязного белья из их уютного гнездышка».

Следователь сделал несколько звонков, один из них, похоже, уже в Приморск, Тумасяну.

«Он понял, что это насчет меня, — подумала Наталья. — Наверняка понял».

Когда следователь отложил телефон, руки у него заметно дрожали.

— Вы что же думаете, что серьезность ситуации вас оправдывает? — сощурился следователь. — Преступление есть преступление!

— Я никакого преступления, повторюсь, не совершала. Если кто-то, пользуясь ситуацией, решил использовать следственный комитет вообще и вас в частности, чтобы очернить меня, и в это время, за моей спиной, провернуть какие-то свои темные делишки в корыстных целях, я к этому отношения не имею. Рано или поздно прокуратура выяснит, чьи действия были законны, а чьи нет и кто в чьих интересах действовал. И что его на это мотивировало.

— Вы мне угрожаете? — удивился следователь.

— Зачем?

— Но вы сейчас сказали, что кто-то меня подкупил…

— Ничего подобного я не говорила. Я лишь сказала, что не совершала никаких преступлений, а если кто-то превысил или превышает свои должностные полномочия, прокуратура разберется, кто нарушил и что было для этого мотивацией.

— Нда… Как-то вы все с ног на голову перевернули, — признался следователь.

— Наоборот, поставила с головы на ноги. Дело в том, что циклосульфон снижает смертность до пятнадцати или даже пяти процентов, если вводить его до начала разгара болезни. А это значит, что умрет не семьдесят человек из сотни, а десять из сотни. Да, это экспериментальный препарат, но на его применение нет никаких запретов. Просто применять его надо с согласия пациентов. И у меня есть письменные согласия от каждого из них. Некоторые отказались. Им препарат не вводили. И они, скорее всего, умрут. Это их выбор.

— Хорошо, раз уж вы так откровенны, буду откровенен и я. Есть сигнал, что один пациент находится без сознания, и вы ему тоже вводили ваше лекарство.

— Он подал жалобу? Или его родственники?

— Он без сознания! А у меня сигнал, что вы ему вводили экспериментальный препарат!

— Ну, так в чем тогда вы меня вините? Вот когда он придет в себя, если будет в претензии за то, что не помер, может быть, и напишет? А то, что я ему вводила, как вы утверждаете, требует доказательств, а не голословных обвинений.

— Вы что же, утверждаете, что не вводили?

— Я утверждаю, что в правовой системе Российской Федерации существует презумпция невиновности. И это не мне надо доказывать, что я права, а вам, что я в чем-то виновата. Вы уверены, что препарат действительно был введен этому больному? Как его зовут, вы знаете? У вас есть результаты анализа крови больного, в которой обнаружен препарат?

Последний вопрос поразил следователя, как удар в темя деревянным молотком для рауш-наркоза. Он несколько минут молчал, подбирая слова, и выдавил:

— Вот что, Наталья Викторовна, пока вы под следствием, подпишите, что предупреждены о запрете покидать Москву. А я вас вызову, когда получу необходимые документы. Спасибо, что пришли без повестки.

Протокол Евдокимова подписывать отказалась, только подписку о невыезде.

Она покинула СКР, размышляя о результатах беседы.

Этот въедливый товарищ, конечно, будет собирать бумажки из разных инстанций. На это потребуется время. Но особенно обидно, что все это время протечет бесцельно. Предчувствие неприкаянности бесило сильнее всего.

Наталья набрала номер Головина.

— Слушаю, Наталья Викторовна. Вы в порядке?

— Как всегда, Виктор Владимирович.

— Подписка?

— Да. Но я вам звоню не по этому поводу.

— А что случилось?

— Я во вторник просила вас позаботиться о моей «Йети», вы не скажете, где она?

— В сервисе, Наталья Викторовна. — Головин назвал адрес сервиса. — Вам надо съездить и договориться о ремонте. Все, что мы могли, — это организовать эвакуацию вашей «Шкоды». А насчет ремонта, сами понимаете, нужны документы и владелец.

— Спасибо, я вам отдам за доставку.

Вот именно сейчас ехать в сервис не хотелось. Стояла машина там три дня, постоит еще два. Пока разговаривала с Головиным, добралась до метро.

Приехав домой, переоделась, развела оставшийся пакет с протеиновым коктейлем и принялась изнурять себя на тренажере. Злость на всех вредителей-бюрократов она изливала на свое тело, наворачивая километры на беговой дорожке и качая пресс и спину, отжимаясь попеременно на одной руке. Время летело незаметно.

Около трех в дверь позвонили.

С полотенцем в руках Наталья подошла к двери и, не посмотрев на экран видеодомофона и не спрашивая, отворила. Ей не было видений, и она не задумывалась, кто бы это мог быть. За дверью стоял Пичугин с синим термоконтейнером для перевозки анализов.

— Па-бам! — сказал он. — Не ждала?

Наталья вытерла лицо, бросила на стул полотенце и молча обняла его, повиснув на шее. Потом сказала:

— Я тебя давно ждала и всегда рада.

Пичугин, не знавший, куда девать контейнер, переступил порог, а Наталья так и висела, поджав ноги.

— Я никогда не отрицал фатальности в жизни и принимаю такие подарки судьбы с радостью. Наташа, держи сто семнадцать пробирок. Еще тепленькие. Взяли сегодня в восемь утра.

Евдокимова встала на ноги и закрыла за ним дверь.

— Это очень хорошо. Правда, я сейчас без работы, без лаборатории. Я вообще никто. Идет следствие. Ну, пусть оно идет своим чередом, а мы пойдем на кухню. Чай или кофе? Как быстро ты добрался? Что-то случилось?

Она выпалила все вопросы на одном дыхании.

Пичугин поставил контейнер на стул, потом присел к столу, а Наталья принялась готовить кофе.

— Да все сложилось удачно. Твой «плач Ярославны» был услышан Тумасяном, и он дал команду сегодня утром взять кровь у всех получающих циклосульфон. На обходе врачи среди карантинных пациентов выявили еще трех заболевающих. Вчера вечером трое, и сегодня… Остальные поутихли. Циркачи развлекают детишек. Карину помнишь? Девушку, которая познакомилась в поезде с нашим воронежским неизвестным и шум подняла из-за его исчезновения? Она в порядке. Кашляет, но ни на что не жалуется. Ты ей вводила свое лекарство?

— Нет. На нее у меня не хватило. Получила только вакцину и стандартную схему лечения. Но она и сама молодец. — Наталья налила напиток из турки в чашку. — Меня больше волнует состояние этого парня, «удава» из Воронежа. Он тяжелый.

Пичугин загадочно улыбнулся, сделал глоток дегтярно-черного и вязкого кофе.

— Кусочек сахара дай, пожалуйста, — попросил он.

Наталья налила себе чашку и пила без сахара мелкими глотками с холодной водой.

— А как же ты прилетел? Утром дали борт?

— Да, в девять тридцать, я получил от тебя СМС, сразу ее перебросил Трифонову, что, мол, номер найти не удалось, и с ящичком вылетел. А этим бортом ночью прилетела из Москвы группа депутатов Госдумы с красными носками и шапками. Тумасян их не пускает в зону. Они скандалят, требуют дать им костюмы. Хотят разобраться в ситуации. Левон Рубенович скоро огнем плеваться начнет. Летчикам приказали вернуться в Москву, вот они меня и забрали.

— Ты сам улетел? Без приказа?

Пичугин улыбнулся:

— Кто же меня отпустит без приказа? Распоряжение Трифонова. Кстати, собирайся. Он ждет нас к пяти.

— У меня есть выбор?

— Нет. Это приказ.

— Приказ?

— Да, приказ мне, доставить тебя к нему к семнадцати ноль-ноль.

— Он знает все?

— Думаю, он знает главное, что АКСОН работает и стоит у тебя. Трифонов хочет знать детали.

— Можно спрогнозировать его предложения?

— Я думаю, что он предложит тебе перейти к нему на службу. Не знаю в качестве кого. Только так он сможет тебя избавить от неприятностей.

— Я не спецагент, Олег. Я врач, а мои враги — это болезни и дураки. Причем болезней немного, но они очень опасны. А дураков огромное число, и почему-то все они у власти, и тем самым намного опаснее болезней.

Часы показали половину четвертого.

— Пока говорить не о чем, — ответил Пичугин. — Я вызову такси.