Русский шик в Париже

В октябре 1906 года в парижском Гран-Пале открывается выставка русского искусства. Главный гость вернисажа — 59-летний великий князь Владимир, президент Императорской академии художеств, дядя императора Николая II, один из самых старших и авторитетных членов дома Романовых. Всего год назад он командовал Петербургским военным округом и поэтому в России считается ответственным за расстрел шествия рабочих в Кровавое воскресенье. Однако в Париже его знают как мецената, покровителя русского искусства.

Год назад Владимир обиделся на племянника и его жену за то, что они не одобрили брак его сына Кирилла и изгнали его из страны. Теперь Владимир с семьей большую часть времени проводят в Европе.

Такой выставки французская публика еще не видела: экспозиция начинается с икон (что само по себе новшество), потом идет живопись XVIII века, за ней сразу современное искусство: Врубель, Серов, Бенуа, Бакст. И никаких «передвижников». Автор идеи и куратор — 34-летний Сергей Дягилев.

Успех невероятный: пресса в восторге, приходят и президент Франции, и все знаменитости. Великий князь очень доволен, и Дягилев убеждает его, что успех нужно закрепить и привезти русскую оперу. Владимир согласен.

Не все друзья Дягилева в восторге от его бизнеса — Бенуа, например, говорит, что брать деньги у великих князей опасно. Бывший придворный художник Серов, который после Кровавого воскресенья не работает для дома Романовых, считает, что иметь дело с палачом неприлично. Дягилев отвечает, что организовывать заграничные выставки без больших денег нельзя, а кроме царской семьи их никто не даст.

Дягилев привозит выставку в Берлин, проводит экскурсию для императора Вильгельма. Кайзер долго разглядывает портрет самого Дягилева работы Бакста, спрашивает, что за старушка изображена в углу, — это старая няня Дягилева Дуня. Германский император начинает расспрашивать Дягилева, как дела у няни.

Образ жизни европейской знаменитости очень нравится Дягилеву. Бенуа вспоминает, что он в восторге от своих великосветских знакомств и бредит новыми. В 1907 году он привозит в парижскую Гран-опера молодую звезду, 33-летнего Федора Шаляпина.

Великий князь Владимир любит пышность — Дягилев ориентируется на вкус спонсора. Великий князь продолжает платить (не столько из своего кармана, сколько «пробивая» госфинансирование), и когда в 1908-м Дягилев ставит в Гран-опера «Бориса Годунова» с Шаляпиным в главной роли, по роскоши костюмов и богатству декораций эта постановка превосходит все предыдущие. «Чтобы французы рехнулись от величия» — так описывает он свой замысел композитору Николаю Римскому-Корсакову, который дорабатывает для него оперу Мусоргского. Спектакль превращается в экзотический карнавал, вымышленную русскую старину. Великому князю Владимиру так нравятся костюмы, что он решает выставить их в Эрмитаже.

Расположение князя спасает Дягилева. Затраты на постановку «Бориса Годунова» в Гран-опера так велики, что окупить их просто невозможно. Чиновники от культуры требуют возбудить против Дягилева уголовное дело о растрате. Но великий князь вступается за импресарио и не дает ходу делу: 100 тысяч франков, которые Дягилев был должен подрядчикам, в итоге по ходатайству Владимира выплачены из российской казны.

Святой террор

На левом берегу Сены живут двоюродный брат Дягилева, Дима Философов, и его партнеры, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Переехав в Париж, они продолжают изобретать собственную версию христианства. В 1905 году Мережковский сформулировал, что «самодержавие — от Антихриста», а позже, что «русская революция — не только политика, но и религия». В Париже они знакомятся с Борисом Савинковым и другими эмигрантами-революционерами.

Для «троебратства», как они себя называют, революция становится новой религией. Сначала Мережковский пишет статью «Бес или Бог?» — фактически это ответ покойному Достоевскому, назвавшему свой роман о революционерах «Бесы». Мережковский описывает мучения эсеров-террористов, сравнивая их с первыми христианами: «Он приняли муки и смерть, чтоб возвестить эту "благую весть", исповедовать новую религию».

Террорист Борис Савинков максимально далек от христианства, но очень нравится Зинаиде, она часами расспрашивает его о чувствах, которые он испытывал, убивая.

Савинков показывает ей свои стихи, она уверяет его, что он талантлив, дарит ему свой литературный псевдоним «Ропшин» и уговаривает заняться литературным творчеством.

Оправдание насилия во имя революции — главная тема, которую обсуждают Гиппиус, Мережковский и Философов. Они пишут философский трактат «Царь и революция», который начинается как политологический анализ ситуации в России от Дмитрия Философова и переходит в беспрецедентное оправдание терроризма от Зинаиды Гиппиус.

В своей статье «Царь-папа» Философов приходит к выводу, что Россия — теократическое государство, император является главой православной церкви, как римский папа — глава католической, поэтому любая борьба с режимом упирается в необходимость уничтожить православие. Николай II не может дать конституции, пишет Философов, потому что для него это значит изменить своей вере, то есть чтобы уничтожить самодержавие, начать нужно с православия.

Но самую важную главу в сборнике — которая называется «Революция и насилие» — пишет Гиппиус. Она приходит к тому, что убийства, которые совершены во имя революции, можно и нужно оправдать. Ведь случаются же убийства, хладнокровно замечает она, которые люди совершают совершенно спокойно, например на дуэли или на войне, — логично, что убийства, «совершенные во имя будущего и внушенные разумом и нравственным чувством», — это акт священного самопожертвования. По ее мнению, террор против самодержавия богоугоден. В Париже «Царь и революция» получает огромный резонанс, на лекцию Мережковского «О насилии» в Сор­бонне приходит такая невообразимая толпа, что ее приходится перенести, чтобы найти помещение побольше.

Жизнь за царя

Как раз в это время Борис Савинков увлекается новой идеей. Разочаровавшись в прежней стратегии террора — работе маленьких секретных групп, которые годами выслеживают своих жертв, — он хочет вывести террор на новый уровень. Ситуация в России требует более масштабной борьбы, нужно создать армию террористов, тайный орден убийц, который возглавит Гершуни, а Савинков и Азеф будут помогать. Однако ни Гершуни, ни Азефу этот план не нравится. Азеф говорит, что если в организации будет больше 50 человек, то избежать проникновения туда агентов полиции не удастся. ЦК партии эсеров не поддерживает Савинкова.

Вместо этого Гершуни предлагает сосредоточить все усилия на одной мишени — императоре. Убийства Сипягина, Плеве и великого князя Сергея уже вынудили правительство пойти на реформы, за которыми последовала реакция. Сейчас нужно воссоздать Боевую организацию, чтобы убить Николая II.

Такая попытка уже предпринималась весной 1907 года. Террористы, не связанные с ЦК партии эсеров, завербовали казака из личной охраны царя. Он охотно рассказывал, как лучше подобраться к Николаю II во время прогулки и в какие дни во дворце бывает Столыпин. Но оказалось, что с самого начала он докладывал обо всем начальству. Боевая группа была арестована, о чем и отчитывался Столыпин в апреле 1907 года, готовясь к роспуску второй Думы.

Теперь Азеф предлагает Гершуни несколько способов убить императора. Найти убийцу среди членов Союза русского народа, которых Николай II принимает довольно часто и которые не вызывают подозрений, оборудовать чайную Союза неподалеку от мест, где Николай II обычно охотится. Есть более технологичные идеи: изобрести летательный аппарат, с которого можно было бы убить императора, или подводную лодку, чтобы потопить его прогулочную яхту.

В октябре 1907 года Гершуни как раз выбирает план убийства императора, когда ему приходит письмо от однопартийцев из Саратова, в котором говорится, что Азеф — полицейский агент. Лидер партии верит Азефу как себе — и не может представить, что его преемник, человек, организовавший все самые важные теракты, — предатель. Но и отмахнуться не может, поэтому просит саратовских коллег провести расследование.

В Петербурге тем временем арестовывают большую группу террористов, которая готовила самый масштабный теракт в российской истории: эсеры, выдававшие себя за аккредитованных в столице иностранных журналистов, должны были взорвать Государственный совет — верхнюю палату российского парламента. Участники группы уверены, что их выдал кто-то из своих.

Здоровье Гершуни после сибирской ссылки подорвано, он едет в Швейцарию, где у него находят опухоль — саркому легкого — на последней стадии. Известие деморализует парижских эсеров. В марте 1908 года к ним приезжает «Шерлок Холмс революции» Владимир Бурцев — журналист, специализирующийся на разоблачениях незаконных методов работы полиции. Бурцев приходит в ЦК партии и говорит, что у него есть доказательства того, что Азеф — агент. Бурцев даже разработал сложную теорию, что вся Боевая организация эсеров — детище тайной полиции и почти все теракты эсеров — результат заговора властей.

Лидерам эсеров слова Бурцева кажутся бредом, Чернов и его товарищи срываются на него, находят в его расследовании сотни противоречий, а главного источника (агента полиции — перебежчика) называют дезинформатором. Тем не менее теорию Бурцева излагают больному Гершуни. Чтобы доказать несостоятельность всех обвинений, Гершуни хочет с Азефом вдвоем поехать в Россию и убить императора. Скорее всего, оба погибнут, но очистят Боевую организацию от ложных обвинений. Через несколько дней Григорий Гершуни умирает.

Так с коротким интервалом умирают Михаил Гоц и Григорий Гершуни, самая мощная оппозиционная партия в России лишается своих харизматичных лидеров. 35-летний публицист и теоретик Виктор Чернов очень уважаем, но однозначным лидером партии не становится. А саратовское расследование, заказанное Гершуни, так и не будет окончено.

Ленин на тонком льду

Зимой 1907 года Николай II вызывает к себе главу столичной тайной полиции полковника Герасимова, чтобы выяснить, почему никак не удается окончательно разделаться с террористами. Император очень нервничает из-за продолжающихся убийств чиновников — в частности столичного градоначальника фон дер Лауница. Николаю II не по чину принимать полковника, по неписаным правилам Герасимов даже не имеет права сидеть в присутствии императора — все полтора часа разговора они стоят у окна и смотрят в парк.

Почему не удается уничтожить всех террористов, спрашивает император. У Герасимова есть простой ответ: Финляндия. Финская граница находится всего лишь в двух часах езды от Петербурга, революционеры легко могут выбираться оттуда в Петербург, совершать преступления и возвращаться. Финская полиция враждебно относится к русской и сама настроена революционно: приезжающих по делам в Финляндию чиновников российской полиции арестовывают и высылают обратно в Петербург, жалуется Герасимов.

Император изумлен. Что же делать? Отменить дарованную Финляндии конституцию, говорит Герасимов. «Я готов все сделать, чтобы положить конец этому невыносимому положению. Я поговорю с Петром Аркадьевичем», — отвечает Николай II.

Удивительно, но Финляндия в 1907 году, оставаясь частью Российской империи, является самой свободной страной в Европе. К этому моменту она находится в составе России почти 100 лет. В 1807 году российский император Александр I заключил союз с Францией (против Англии) и присоединился к «континентальной блокаде» Британских островов. Поскольку Швеция была союзницей Англии, Россия напала на Швецию и к 1809 году оккупировала принадлежавшую ей Финляндию: удовлетворившись этим, Александр уже не мешал Наполеону дальше завоевывать Европу. В 1812 году Наполеон закончил все свои дела в Европе и напал на Россию. Потом война закончилась, дым развеялся, и империя Наполеона рухнула, а Финляндия так и осталась автономным княжеством (со своей конституцией и сеймом) в составе России.

Проблемы возникли на рубеже веков, когда статс-секретарем Финляндии стал Плеве. Он, вместе с генерал-губернатором Николаем Бобриковым, начал русификацию Финляндии: введение русского языка в делопроизводство, пересмотр учебников истории, введение цензуры, распространение русских школ, наконец, обязательная воинскую повинность для финнов в составе российской армии. Это настроило население Финляндии против России. В 1904 году и Плеве, и Бобриков убиты — они так и не увидели результата своих реформ. А он таков: оппозиционно настроенная Финляндия становится очагом русской революции 1905 года. Здесь прячутся от властей Гапон, Милюков, Троцкий, сюда плывет «Джон Графтон», именно финские националисты добывают основное финансирование для русской революции (в том числе у японцев).

Финская революция побеждает. К 1906 году все законы Бобрикова и Плеве отменены, более того, Финляндия оказывается первой в Европе страной, обладающей всеобщим избирательным правом, в том числе и для женщин. Финляндия становится российским внутренним политическим офшором.

Но в 1907 году все разворачивается обратно. Николай II действительно просит Столыпина «положить конец этому невыносимому положению». В октябре 1907 года правительство распускает финский сейм. Российские власти начинают постепенную зачистку Финляндии от русских революционеров — всем им приходится переместиться в Западную Европу.

В декабре 1907 году из Хельсинки (тогда — Гельсингфорс) уезжает Ленин. Он садится в поезд, который идет до Турку (тогда этот город называется Або), но в пути Ленину кажется, что за ним следят агенты полиции, и он спрыгивает — до Або ему приходится идти пешком. Оттуда ему надо пробраться на пароход, который уходит в Стокгольм, — именно в этот момент Ленин и совершает свой знаменитый переход «по тонкому льду Финского залива», который через много лет будет романтически описываться советскими историками. Идет Ленин не далеко, сам Финский залив он пересекает все же на пароходе. Но лед действительно трещит под ногами, и Ленин уверен, что провалится. В голове только одна мысль: до чего же глупо погибнуть таким образом! Через месяц он приезжает в безлюдную Женеву. Никаких перспектив: в России стабильность, революция подавлена, и Ленин уныло размышляет, что в этом мрачном городе его и похоронят.

В мае 1908 года Столыпин предлагает Думе свой план решения финского вопроса. Поколения финнов считают свою страну особым правовым государством. Однако, говорит Столыпин, у России тоже есть права: не зря Петр Великий «проливал потоки русской крови» на берегах Финского залива, когда строил на границе с Финляндией столицу, Петербург. Отказ от Финляндии «нанес бы беспримерный ущерб русской державе», поскольку сокровище русской нравственной, духовной силы затрачено в скалах и водах Финляндии». Депутаты рукоплещут и предоставляют правительству самые широкие полномочия в отношении Финляндии. В течение двух лет автономия Финляндии будет почти полностью ликвидирована.

Столыпин не увидит, к чему приведет предложенный им курс, — как не увидели результат своих трудов Плеве и Бобриков. А Ленину еще придется вернуться в Финляндию — в 1917 году именно финны сделают все, чтобы помочь ему прийти к власти.

Масоны. Инсталляция

Открытая политическая дискуссия, привычная в 1905–1906 годах, в 1907-м исчезает. Все разговоры намного чаще ведутся тайно — за закрытыми дверями, в частных клубах.

Разочарование в политике возвращает к жизни старое увлечение — масонские ложи. Масоны существовали в России еще в XVIII веке, в начале XIX века это важный культурный тренд, описанный Толстым в «Войне и мире». Однако в 1822 году Александр I запретил любые тайные общества — и традиция прервалась. Через 85 лет, после роспуска первой Думы, либеральная интеллигенция вновь завозит масонство из Франции. После роспуска второй Думы расцветает тайная масонская жизнь.

8 мая 1908 года в Петербург приезжают масоны Бертран Сеншоль и Жорж Буле, чтобы официально открыть в России самостоятельную ложу «Северная звезда». Церемония происходит дома у знаменитого адвоката Василия Маклакова (это он вел ночные переговоры со Столыпиным, пытаясь спасти Думу от роспуска). Маклаков — депутат и третьей Думы тоже, именно поэтому выбрана его квартира; скопление народа днем у депутата не должно вызвать подозрений. Для постоянных встреч масоны снимают квартиру — прямо над офисом думской фракции кадетов. Еще одну ложу — «Возрождение» — французы открывают в Москве.

Один из первых масонов «новой волны» Давид Бебутов очень гордится тем, что все удалось провернуть тайно (хотя новоявленные масоны обедают в самых многолюдных ресторанах на виду у публики): «Почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны, при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с полным ритуалом масонство. Масоны устраи­вали ложи в двух столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало».

Тем не менее слухи о масонах распространяются быстрее, чем сами ложи. Правая печать вспоминает термин «жидомасоны», придуманный еще во время правления Александра I, — теперь так называют почти всех немонархистов, которых ненавидят черносотенцы: евреев и интеллигентов-западников. В Думе тоже часто обвиняют во всех бедах масонов, хотя на всю страну их меньше сотни.

Николай II читает правую прессу и верит ей. Он спрашивает у полковника Герасимова про связь между революционерами и масонами. Герасимов отвечает, что масоны не играют никакой роли. Император не верит, поручает составить доклад о русских и заграничных масонах, а полиции — создать комиссию по борьбе с ними.

Настоящий переполох среди масонов начинается, когда один из «братьев», князь Сергей Урусов, бывший бессарабский губернатор, замминистра МВД, популярный депутат первой Думы, рассказывает в ложе, что Евгений Азеф на самом деле — агент полиции. Урусов это точно знает от зятя и своего лучшего друга Алексея Лопухина, бывшего начальника департамента полиции, то есть бывшего куратора Азефа (того самого Лопухина, который перевернул ход суда над Троцким и Петросовета, когда дал показания против МВД). Новость повергает масонов в ужас. Им не столько обидно за эсеров (хотя и это тоже), сколько страшно за себя, ведь в их рядах тоже могут появиться агенты. На случай обыска они даже уничтожают диплом — символический документ из Франции.

Масоны решают предупредить эсеров об опасности. Показательно, что общество безоговорочно против властей и за террористов — борцов с режимом. Не только Гиппиус и Мережковский уверены, что убийство во имя революции оправданно. Многие образованные россияне, включая чиновников, не считают деятельность революционеров-террористов злом, особенно на фоне политики столыпинского правительства.

Масоны против заговора

Предупреждать о предательстве Азефа едет Николай Морозов из московской ложи, бывший член «Народной воли», отсидевший в Шлиссельбургской крепости больше 20 лет (и придумавший в заключении «новую хронологию», теорию, что миру всего 20 веков, а вся история «до нашей эры» — это подлог и ошибка в датировке). В мае 1908 года он приезжает в Париж и встречается с другом юности народовольцем Марком Натансоном, теперь членом ЦК партии эсеров. Тот и слышать ничего не хочет и советует Морозову молчать про Азефа, иначе, невзирая на прошлые заслуги, он станет врагом эсеров.

Тем не менее Натансон создает следственную комиссию, которая за полгода так и не обнаруживает предателя. «Шерлок Холмс» Бурцев продолжает говорить о своих подозрениях и в августе на очередном съезде в Лондоне лидеры эсеров решают привлечь журналиста к партийному суду — за то, что он клевещет на Боевую организацию, называя ее детищем МВД. Судьями выбирают трех самых уважаемых ветеранов оппозиции: это князь Петр Кропоткин (61 год, 32 года в эмиграции), Герман Лопатин (63 года, больше 30 лет попеременно то в тюрьме, то в ссылке, то в эмиграции) и Вера Фигнер (56 лет, была приговорена к смертной казни, после чего провела 20 лет на каторге). Три живые легенды не могут ошибиться.

Решение провести общественный суд в Париже нравится далеко не всем. Савинков, например, против суда, который только лишний раз прославит Бурцева. Боевая организация не должна унижаться до разговоров, когда вопрос идет о ее чести: смыть позор нужно новыми удачными терактами.

Но Чернов и Азеф настаивают на суде. Савинков предлагает Азефу поехать вместе в Россию: если их арестуют или даже казнят, это реабилитирует Боевую организацию, — говорит Савинков. Но Азеф ехать не хочет, он считает, что только суд над Бурцевым «вскроет нелепость всех этих подозрений».

Тем временем о предстоящем парижском суде над Бурцевым становится известно в России. Это очень расстраивает масонов, которые начинают придумывать, каким способом вывести Азефа на чистую воду, как помочь Бурцеву. Очевидно, ему нужна помощь — например, в виде свидетеля, чьи показания смогут переломить ход дела. Они договариваются с главным источником информации об Азефе, Алексеем Лопухиным.

В начале сентября масоны посылают Бурцеву письмо с указанием, где он может найти Лопухина. В назначенный день, 5 сентября 1908 года, «Шерлок Холмс» стучится в купе поезда, следующего по маршруту Кельн — Берлин. В нем сидит бывший главный сыщик российской полиции. Они начинают светскую беседу.

Поезд уже подъезжает к Берлину и только тут Бурцев начинает рассказывать, что раскопал, наконец, кто «крот» в партии эсеров. Бурцев хочет услышать только «да» или «нет». И не может поверить своему счастью, когда Лопухин сам называет имя: агентом полиции был «инженер Евно Азеф». Всем знакомым лидер Боевой организации известен как Евгений Филиппович, и только Лопухин, как бывший куратор, знает точно имя Азефа по паспорту.

Устал и уходит

27 мая 1908 года с официальным визитом в Россию приезжает английский король Эдуард VII, которого называют «дядей Европы»: он сын королевы Виктории, дядя и российской императрицы, и германского императора, а его жена — английская королева — родная тетя Николая II, то есть сестра его матери, Марии Федоровны. Два монарха должны обсудить новый военный союз между Россией, Англией и Францией — Антанту.

Этот визит — большая головная боль. Эдуард VII хочет при­ехать в Петербург, Николай II против: «Он привык у себя в Англии свободно повсюду ходить, а потому и у нас захочет вести себя также. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверно, захочет заглянуть и на заводы, и на верфи», — беспокоится царь, ведь в России всего этого нельзя — кругом террористы. В итоге встречу переносят в спокойный Таллин (тогда — Ревель).

А террористы действительно не дремлют. Задолго до визита короля Азеф сообщает полковнику Герасимову, что готовится покушение на Николая II — как раз когда он поедет в Ревель. Есть два плана: напасть на царский поезд или совершить покушение во время поездки в загородное имение одного из придворных. Азеф удачно срывает обе попытки, но заявляет Герасимову, что устал, прекращает работать на полицию и хочет «спокойно пожить частной жизнью». Герасимов не отговаривает его и даже обещает сохранить за ним жалованье в 1000 рублей в месяц.

Ревельское свидание императоров неожиданно отзывается на другом конце Европы — в Турции начинается революция. Среди офицеров в Салониках (важный центр Османской империи) проходит слух, что Николай II и Эдуард VII договорились о разделе Турции и отделении от нее Македонии. С этого заблуждения и начинается восстание младотурок.

Турецкий образец

Движение младотурок давно развивалось в эмиграции: турецкие революционеры ходили одними улицами с российскими в Париже и Женеве. Младотурки, в отличие от российских революционеров, не отягощены идеологией марксизма, они лишь протестуют против коррумпированного авторитарного государства, бюрократии и лично султана Абдул-Хамида II. Все младотурки — и западники, и патриоты-османисты — хотят сохранения огромной Османской империи (в которую входят части современных Греции и Болгарии, территории современных Албании, Косово, Македонии, Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Ирака, Иордании, частично Саудовской Аравии, Йемена и Ливии).

3 июля 1908 года начинается восстание. Захватив власть в Македонии, младотурки заявляют, что не хотят свергать султана, а только требуют конституции. Правительство уходит в отставку, 24 июля султан Абдул-Хамид выходит на балкон своего дворца и заявляет: «Дети мои, я всегда был конституционалистом. В том, что конституция запоздала, виноваты окружавшие меня дурные советники. Даю клятву Кораном и мечом защищать конституцию». По всей стране празднуют начало новой жизни.

Революция младотурок отчасти становится отголоском российского манифеста 17 октября 1905 года: успех российской революции вдохновлял турецких борцов за конституцию. Но когда младотурки добиваются успеха, российская революция переживает не лучшие времена. Турецкая выглядит стабильнее: лидеры младотурок контролируют армию. Теперь турецкая революция становится образцом для российских оппозиционеров.

В январе 1909 года в Константинополь едут русские масоны — перенимать опыт у турецких товарищей. Малоизвестных российских политиков Урусова, Бебутова и Маргулиеса встречают самые авторитетные младотурки-масоны: новый глава парламента Ахмед-Риза, а также будущие руководители страны Талаат и Энвер. В кабинете Ахмеда-Ризы они сталкиваются с другим гостем из России — октябристом Александром Гучковым, правой рукой Столыпина. Увидев его, российские масоны немедленно выходят, не подав ему руки. В коридоре Бебутов объясняет турецким коллегам, «какой "друг" Гучков и какой это либерал». Талаат благодарит и успокаивает их: «Можете быть спокойны, что Гучков кофе не получит». Впрочем, именно Гучков станет самым большим поклонником младотурок в России и будет следовать их примеру в своей политической деятельности.

В апреле 1909 года, меньше чем через год после революции, в Турции начинается реакция и репрессии против младотурок. Однако революционеры, опираясь на верные им военные части, свергают Абдул-Хамида II и провозглашают новым султаном его младшего брата Мехмеда. Он становится первым в истории Турции «конституционным султаном».

Российские же масоны постепенно теряют веру в то, что им удастся достичь такого же успеха, как их турецким собратьям. Многие боятся предательства, в сотрудничестве с полицией подозревают одного из лидеров, Давида Бебутова. В 1910 году российские ложи перестанут собираться и примут решение «временно уснуть».

Трагедия Юсуповых

22 июня 1908 года в самой богатой семье России происходит трагедия. На дуэли убит 25-летний Николай Юсупов, старший сын княгини Зинаиды Юсуповой, единственной наследницы богатейшего рода, и графа Феликса Сумарокова-Эльстона, принявшего фамилию своей богатой и знаменитой жены и ставшего князем Юсуповым.

Причина дуэли — несчастная любовь. Родители запретили Николаю жениться на его возлюбленной Марине, она вышла замуж за другого, а страдающий Николай обратился за помощью к известному столичному оккультисту Шинскому. Тот сказал, что ангел-хранитель требует от Николая бороться за свою любовь, и Юсупов вызвал мужа Марины на дуэль.

После смерти старшего сына Зинаида Юсупова близка к помешательству. Николай всегда был гордостью семьи. Теперь единственным сыном Юсуповых остается 21-летний Феликс. И родители начинают прилагать все усилия, чтобы отучить его от дурного поведения. А привычки у избалованного наследника довольно необычные.

Развлекаться по разным заведениям со старшим братом Николаем Феликс начал еще гимназистом. Подростков никуда не пускали, но подруга Николая Поленька, девушка простого происхождения, как-то придумала переодеть Феликса женщиной. Феликсу понравилось: «Я понял, что в женском платье могу явиться куда угодно, — вспоминает он. — И с этого момента повел двойную жизнь. Днем я — гимназист, ночью — элегантная дама».

Вскоре о развлечениях Феликса узнали друзья родителей, но Николай уговорил их молчать. Так продолжалось, пока о похождениях сына не узнал отец, который заявил, что после такого позора ему место не в родном доме, а в Сибири на каторге. «Меня всегда возмущала несправедливость человеческая к тем, кто любит иначе, — рассуждает Феликс Юсупов. — Можно порицать однополую любовь, но не самих любящих. Нормальные отношенья противны природе их. Виноваты ли они в том, что созданы так?»

После смерти брата Феликса отдают на перевоспитание лучшей подруге Зинаиды Юсуповой — великой княгине Элле, сестре императрицы и основательнице Марфо-Мариинской обители. Феликс обожает тетю Эллу, помогает ей в благотворительной работе. Одновременно он сближается с великим князем Дмитрием, племянником Эллы, которого она воспитывает. Дмитрий на четыре года младше Феликса — он клянется, что заменит ему брата.

Летом они вместе ездят в Крым, зимой живут в Царском Селе. Несколько раз Феликса вызывает к себе императрица, чтобы побеседовать с ним о будущем. Он говорит, что хочет поехать учиться в Окс­форд. «Всякий уважающий себя мужчина, — объясняет Александра, — должен быть военным или придворным». Феликс говорит, что ему предстоит унаследовать огромное состояние, земли, заводы, и правильное управление всем этим — тоже служба отечеству. Императрица отвечает, что отечество не может быть важнее царя, ведь «царь и есть отечество». В этот момент в комнату заходит император. «Феликс законченный революционер!» — сообщает императрица мужу.

Убить императора

23 сентября 1908 года, Кронштадт. Алексей Лопухин недавно признался Владимиру Бурцеву, что Азеф — агент полиции, но об этом пока еще никто не знает. Примерно месяц остается до суда над Бурцевым в Париже. На главной базе российского военно-морского флота император Николай II осматривает только что построенный крейсер «Рюрик», который пригнали с верфи Глазго в Россию. Ни император, ни сопровождающие не знают, что в экипаже есть два человека, завербованных Боевой организацией эсеров. Увидев императора, матросы должны выстрелить в упор.

Эта операция готовилась все лето: сначала в Глазго приезжает Савинков. Он и еще один террорист со стажем, Петр Карпович, в 1901 году убивший министра просвещения Боголепова, проводят собеседования с потенциальными цареубийцами. В команде есть два добровольца, которые хотят помочь эсерам. Поначалу Савинков и Карпович хотят найти на корабле укромное место, где можно было бы спрятаться, незаметно для команды добраться до России — и там напасть на императора во время церемонии приемки корабля.

Вскоре в Глазго к своим помощникам присоединяется и Азеф. Обдумав все детали втроем, они понимают, что шансов выдержать путешествие из Глазго в Кронштадт, да еще сохранить силы для убийства императора, у террориста будет немного. Как раз в этот момент первый матрос-доброволец, помогавший эсерам, заявляет, что он созрел и готов убить царя сам. Потом такое же желание выражает и второй матрос.

Савинков, конечно, опасается, что у них «сломается пружина» и в нужный час они не смогут выстрелить, однако обоих благословляют на дело и выдают оружие. Савинков возвращается к товарищам-эсерам и к друзьям Мережковским в Париж, Азеф — к семье на юг Франции. И оба ждут заветного дня, когда Николай II взойдет на борт «Рюрика» и окажется лицом к лицу с убийцами.

Азеф ничего не сообщает об этом плане своему другу Герасимову — в противном случае смотр на крейсере был бы просто отменен. Но Азеф, похоже, всерьез готовиться доказать свою невиновность на суде — и цареубийство в Кронштадте должно стать его решающим аргументом.

Первый матрос должен поднести императору стакан с лимонадом. И он подносит. И стоит не шелохнувшись. Второй с фонарем в руках показывает Николаю II трюмы крейсера. И тоже не стреляет.

Савинков, узнав, что покушение не состоялось, пишет, что не удивлен: «Нет ничего удивительного, что «пружина сломалась».

Крах веры

10 октября в Париже начинается общественный суд над Бурцевым, который сразу позволяет эсерам убить его, если он проиграет. Азефа на суде нет, но его «адвокаты» Чернов, Савинков и Натансон очень эмоцио­нальны. В экзальтации они кричат, может ли он назвать более славного борца за свободу, чем Азеф?

— Нет! — отвечает Бурцев. — Я не знаю в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, чем Азеф… но только при одном условии, если он честный революционер. Но я убежден, что он — провокатор, лжец и величайший негодяй!

Судьи постепенно склоняются на сторону Бурцева. Вскоре после начала процесса, 11 ноября, в петербургскую квартиру главного свидетеля Лопухина тайно приходит сам Азеф и требует, чтобы Лопухин отказался от своих показаний. Лопухин пугается, что Азеф пришел его убить, отрицает свой разговор с Бурцевым. Азеф напуган еще больше. От Лопухина он идет к своему другу Герасимову — «осунувшийся, бледный, похожий на затравленного зверя».

«Все кончено, — всхлипывая причитает Азеф. — Мне уже нельзя помочь. Всю жизнь я прожил в вечной опасности, под постоянной угрозой… И вот теперь, когда я сам решил покончить со всей этой проклятой игрой, теперь меня убьют». Он помнит, что сам сделал с Гапоном, которого всего лишь подозревали в намерении сотрудничать с полицией.

Герасимов поражен поступком Лопухина — это он, Лопухин, три года назад перевел Герасимова в столицу из Харькова, он был его начальником. Лопухин — сис­темный человек, зачем он раскрывает революционерам секреты режима? Единственное объяснение Герасимов видит в том, как некрасиво уволили Лопухина. Трепов считал, что Лопухин недостаточно хорошо охранял великого князя Сергея и допустил его убийство, поэтому его отправили в отставку, не сохранив оклада. Герасимов прощается с Азефом, выдает ему 3000 рублей и несколько фальшивых паспортов. Однако Азеф никуда не убегает — он возвращается к эсерам в Париж.

Тем временем в Петербург приезжает член ЦК партии эсеров Андрей Аргунов, чтобы по просьбе судей допросить ключевого свидетеля. 18 ноября Лопухин рассказывает ему о недавнем визите Азефа. А еще через три дня к Лопухину приходит сам Герасимов. С бывшим подчиненным экс-директор департамента разговаривает смелее и прямо заявляет, что вся жизнь Азефа — это сплошная ложь и двойное предательство, которому пора положить конец, и что он не будет молчать. Герасимов уходит с тяжелым сердцем, для него это двойной удар; потеря лучшего агента и друга (Азефа) и разочарование в своем бывшем руководителе.

Лопухин явно боится, что Герасимов и Азеф, двое профессио­нальных убийц, постараются заставить его замолчать. Чтобы обезопасить себя, он пишет друзьям и Столыпину, что глава тайной полиции его запугивает, а 23 ноября уезжает в Лондон.

23 декабря 1908 года эсеры собираются, чтобы решить судьбу Азефа. Лопухин во время поездки в Англию еще раз повторил свои показания, большинство руководителей, даже Савинков, голосуют за то, чтобы убить Азефа. Но перед этим решено его последний раз допросить: Чернов, Савинков и еще несколько человек идут к Азефу домой. Он ждет их.

Его товарищи уже проголосовали за убийство, но дают ему последний шанс. Они в глаза говорят ему, что он разоблачен, — и требуют признания. Азеф все отрицает. Они дают ему 12 часов, чтобы передумать, — и уходят. Удивительная психологическая игра, в которой все ведут себя предельно нелогично. Савинков, который три года назад вместе с Азефом заставил Петра Рутенберга убить его ближайшего друга, Георгия Гапона, теперь сам не решается убить своего друга Азефа, против которого выдвинуты куда более страшные обвинения.

Только теперь Азеф собирает вещи и прощается с женой. Всю ночь они бродят по Парижу и разговаривают. Он врет, будто едет в Берлин устраиваться инженером. На самом деле он едет к любовнице, с которой сожительствует уже несколько лет. Двоеженец, двойной агент, Евгений Азеф, вероятно, любит обеих своих женщин и считает, что искренен с обеими. Он уезжает.

Эсеры деморализованы. Некоторые члены партии по-прежнему хотя убить Азефа — они даже снимают виллу в Италии, чтобы заманить его туда, как заманили когда-то Гапона на дачу в Озерках. Но в качестве приманки нужен кто-то из ближайших друзей, например Савинков. Но он хочет забыть о случившемся, как о страшном сне. Азеф тем временем спокойно живет в Берлине, продолжает путешествовать по Европе. Никто его не преследует.

Много шума из-за Азефа

Разоблачение Азефа моментально становится новостью по всей России — а потом и по всей Европе. Суд над Бурцевым заканчивается, эсеры извиняются, весь ЦК партии уходит в отставку. Более того, теперь и Савинкова, и Чернова подозревают в предательстве.

Многие видные члены в ужасе выходят из партии. Вера Фигнер уходит из политики в правозащитную деятельность: вместе с женой Максима Горького Екатериной Пешковой они создают «Парижский комитет помощи политкаторжанам» — первую постоянно действующую правозащитную организацию в истории России.

Всего через неделю Столыпин докладывает о произошедшем царю. Николай II поражен предательством Лопухина. Его арестуют по обвинению в разглашении государственной тайны. Суд над Лопухиным проходит в апреле 1909 года. «Надеюсь, что будут каторжные работы», — пишет царь на принесенном ему отчете о процессе. И действительно, бывшего главу департамента полиции приговаривают к пяти годам каторги. Беспрецедентный приговор, возмутивший многих, в том числе чиновников.

За два месяца до того, в начале февраля, Азефа обсуждают в Думе: происходят едва ли не самые откровенные дебаты за всю историю российского парламентаризма. Для чего вообще существуют спецслужбы, спрашивает один депутат: если судить по делу Азефа, они сами сначала совершают преступления, а потом с ними борются — и тратят на это огромные государственные деньги.

На заседании присутствует Столыпин, который долго доказывает, что ошибок МВД не совершило, что Азеф никогда не был организатором терактов, что правительство не занимается провокациями. Однако в борьбе за стабильность иногда — в виде исключения — приходится использовать уродливые приемы. Конечно, правительство откажется от них, но не сейчас, а чуть позже, когда ситуация позволит. Это, пожалуй, самая примечательная речь за всю карьеру Столыпина:

«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда».

Это выступление Столыпина можно считать лучшим в его карьере, а также самым точным выражением логики российского руководителя по сей день. Спустя десятилетия лидеры российского государства будут уверять, что «безобразные леса» — это временное, но необходимое явление, его надо потерпеть ради будущего, а разоблачать власть не следует, так как на ее стороне сила и правда. Конечно, столыпинское обещание ни разу не сбылось. «Уродливые явления» не проходят сами собой, чтобы уступить место «свободе от бесправия», — они только усугубляются, уступая место еще большему бесправию.

Проститутки и хрусталь

Утратив свои «глаза» в террористическом подполье, тайная полиция вынуждена дальше двигаться на ощупь. С одной стороны, власти, конечно, уверены, что Боевая организация эсеров деморализована и неопасна — но фанатики-одиночки и группы, не подчиняющиеся ЦК, никуда не делись. Только теперь информации о них ждать неоткуда. Особенно опасается охрана царя. Новый дворцовый комендант просит Герасимова проверить, что за публика собирается в маленьком домике в Царском Селе, принадлежащем бывшей фрейлине Анне Вырубовой. Туда регулярно приходят император, императрица и сомнительная личность — крестьянин Распутин. Дворцовый комендант просит установить за ним слежку и проверить, не террорист ли?

Герасимову собирают два досье: в первом содержатся сведения о молодости Распутина в Сибири, второе, актуальное, рассказывает о его образе жизни в Петербурге. Сибирское досье сводится к тому, что на родине Распутин вел «безнравственный образ жизни». Слежка в Петербурге показала, что Распутин несколько раз брал на улице проституток и ехал с ними в баню. Полицейские допросили этих женщин — они, по словам Герасимова, описали его как «грязного и грубого развратника». Впрочем, в каких-либо серьезных правонарушениях Распутин не замечен, образ жизни ведет скромный, по ресторанам не ходит, почти не пьет. Тем не менее даже на основании полученных сведений Герасимов делает вывод, что такого человека «нельзя и на пушечный выстрел подпускать к царскому дворцу», и докладывает о полученных сведениях Столыпину. Премьер согласен: «Жизнь царской семьи должна быть чиста, как хрусталь. Если в народном сознании на царскую семью падет тяжелая тень, то весь моральный авторитет самодержца погибнет — и тогда может произойти самое плохое», — говорит Столыпин и решает побеседовать с императором.

Перед разговором Столыпин очень нервничает. И начинает аккуратно: «Знакомо ли Вашему Величеству имя Григория Распутина?» Николай II утверждает, что никогда его не видел, но слышал от жены, что это «очень интересный человек; странник, много ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное Писание, и вообще человек святой жизни». Но Столыпин ловит императора на вранье, говорит, что «ему доложили иное». Тогда Николай сознается, что один раз видел Распутина, но настаивает, что это его личное дело: «Разве мы, я и моя жена, не можем иметь своих личных знакомых? Разве мы не можем встречаться со всеми, кто нас интересует?» На это Столыпин отвечает, что российский император не может даже и в личной жизни делать то, что ему вздумается: «Он возвышается над всей страной, весь народ смотрит на него. Ничто нечистое не должно соприкасаться с его особой». И он пересказывает царю собранные полицией сведения.

Николай II обещает Столыпину, что больше не будет встречаться с Распутиным. А Столыпин после встречи с императором приказывает выслать Распутина из столицы за какое-нибудь административное правонарушение и запретить приезжать в Петербург в течение пяти лет.

Полиция продолжает следить за Распутиным — решено арестовать его по возвращении из Царского Села, прямо на вокзале. Но, выйдя из вагона, Распутин, будто почуяв грозящую ему опасность, бегом проносится через весь вокзал, прыгает в ожидающий его великокняжеский экипаж и уезжает во дворец своей покровительницы, черногорки великой княгини Милицы. Его стерегут возле дворца, но он несколько недель из него не выходит. Решение выслать Распутина как будто забывается.

Грязные танцы

Великий князь Владимир продолжает покровительствовать Дягилеву. И самому дяде императора, и его жене великой княгине Марии Павловне (в семье ее все называют Михень) очень нравится роль европейских меценатов. Михень, принцесса из маленького немецкого княжества, очень амбициозна, она — светская львица и влиятельная дама.

После первых парижских успехов Дягилев говорит, что хотел бы привезти в Париж русский балет. Однако с балетом ему обычно не везет: в 1901 году он не смог поставить «Сильвию» в Мариинском театре, потому что его с позором уволили из дирекции императорских театров. Теперь появляется второй шанс — тем более что его друг Бенуа написал либретто для коротенького балета под названием «Павильон Армиды». Премьера назначена на ноябрь 1907 года. Хореографию ставит 27-летний балетмейстер Михаил Фокин, один из тех бунтарей, что бастовали в разгар протестов в 1905 году. Дягилев приходит на репетицию, чтобы оценить работу друзей. Но театральное начальство терпеть не может Дягилева, особенно после его парижских успехов, — дирекция вызывает полицейских, чтобы те немедленно вывели Дягилева с репетиции. И даже Бенуа не удается помочь другу.

Главную роль в «Павильоне Армиды» играет Матильда Кшесинская — 35-летняя прима императорских театров. В юности она была любовницей Николая II (еще до того, как он стал императором), теперь же Матильда одновременно сожительствует сразу с двумя великими князьями: с 35-летним великим князем Сергеем и 25-летним великим князем Андреем. Андрей — младший сын покровителя искусств великого князя Владимира и Михень, а своему сопернику приходится двоюродным племянником. В 1902 году Кшесинская родила мальчика Вову, который считается сыном великого князя Сергея (хотя Андрей считает его своим сыном). Такая удивительная интеграция Кшесинской в царскую семью делает ее самой могущественной артисткой России.

В последний момент капризная прима отказывается выходить на сцену, «Павильон Армиды» кажется ей не соответствующим ее статусу. Срочно ищут замену — ею становится 26-летняя Анна Павлова, подруга Фокина, активная участница театральной забастовки 1905 года. Увидев ее на сцене, Дягилев приходит в восторг: «Это мы и повезем Париж», — говорит он Бенуа.

Когда дирекция императорских театров отказывает Дягилеву предоставить декорации, великий князь Владимир обращается к племяннику. В январе 1909 года Николай II подписывает распоряжение, которое гласит, что распространение русского искусства на Западе крайне важно и находится под покровительством Владимира и Михень.

В программе намеченных на 1909 год гастролей сразу несколько балетов. Дягилев хочет задействовать влиятельную Кшесинскую, но Фокин категорически против — Кшесинская его однажды уже подвела, он хочет работать только с Павловой. В итоге Кшесинской предлагается главная роль в маленьком «Павильоне Армиды», а Павлова должна танцевать главную партию в «Жизели»; влиятельная прима оскорблена.

4 февраля 1909 года великий князь Владимир умирает в возрасте 62 лет. Дягилев долго плачет над гробом покровителя. На похоронах он встречает императора, который, перекрестившись, говорит: «Да, он вас очень любил». 11 марта дягилевская труппа начинает репетиции прямо в Зимнем дворце — в помещении Эрмитажного театра. Условия роскошные — царские лакеи в перерывах приносят артистам чай и шоколад. Однако репетиции длятся всего неделю: сын покойного покровителя и любовник Кшесинской — великий князь Андрей пишет императору, что Дягилев — грязный делец, «который порочит доброе имя покойного папы», и уже 17 марта царь распоряжается запретить репетиции в Эрмитаже и прекратить выдачу декораций и костюмов. Сама Кшесинская отказывается участвовать в антрепризе.

Дягилев бежит к своей покровительнице Михень. Возникает странная семейная коллизия: мать лоббирует Дягилева, а ее сын Андрей пытается его уничтожить. «Дорогой Ники, как и ожидалось, твоя телеграмма вызвала огромную панику в предприятии Дягилева, — пишет великий князь Андрей императору на следующий день. — Чтобы спасти свое грязное дельце, Дягилев идет на все, включая лесть и интриги». Он предупреждает, что ходатайствовать за Дягилева скоро придет родной брат Андрея, Борис: «Будет просить вернуть декорации и костюмы для Парижа. Мы очень надеемся, что ты на это не клюнешь. Возврат декораций будут лишь уступкой этому грязному дельцу».

Император принимает сторону Андрея и Кшесинской, Дягилева в одночасье лишают всего. Он находит новое репетиционное помещение, в которое артисты переносят свои вещи, но труппу начинают травить в прессе. Больше всех достается 25-летней танцовщице Иде Рубинштейн, наследнице богатейшей семьи еврейских банкиров.

Рубинштейны дружат с московскими купцами-театралами, юная Ида с детства знакома с Константином Станиславским, другим отпрыском купеческой семьи. Иду не взяли в классический балет, но она за свой счет организовала себе выступления. В конце 1908 года готовился ее спектакль «Саломея» по Оскару Уайльду, который делала звездная команда: режиссер Всеволод Мейерхольд, композитор Александр Глазунов, художник Лев Бакст и хореограф Михаил Фокин. Было очевидно, что спектакль на библейскую тему запретят, поэтому осторожный Бакст предупредил Мейерхольда, что ему лучше отказаться от постановки.

В итоге 20 декабря 1908 года Ида Рубиншейн дала лишь концерт с танцевальными номерами из «Саломеи». В конце «танца семи вуалей» она осталась в платье из бус на голое тело. Публика шокирована, налицо оскорбление чувств верующих, в зал ворвалась полиция и конфисковала голову Иоанна Крестителя из папье-маше. Но вскоре Дягилев приглашает Рубинштейн в труппу, эпатажная танцовщица добавляет проекту скандальности. В газетах пишут, что артисты репетируют голыми, предстоящие гастроли кажутся чем-то грязным и антиправительственным.

Двое верующих и их чувства

Оскорбление чувств верующих, точнее, борьба между православными консерваторами и либеральной интеллигенцией — главный политический сюжет 1909 года. Консерваторы становятся столь влиятельными, что начинают бороться против светской власти, которую обвиняют в преступной бездуховности.

Все начинается 20 декабря 1908 года, когда голая еврейка Рубинштейн кощунственно танцует с головой Иоанна Крестителя. В этот самый день умирает Иван Сергиев, член Святейшего Синода, известный под именем Иоанн Кронштадтский, самый популярный священник в России.

Иоанн Кронштадтский не только самый коммерчески успешный священник-целитель, собирающий многомиллионные пожертвования, но и важная политическая фигура. Он духовный символ Союза русского народа, черной сотни, и главный враг «безбожной интеллигенции». В последние месяцы своей жизни Иоанн Кронштадтский молится о том, чтобы скорее умер Лев Толстой: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь», — записывает он в дневнике 5 сентября 1908 года. Впрочем, Толстой переживет Кронштадтского.

Еще при жизни у отца Иоанна появляется множество последователей. Распутин — довольно успешный и модный проповедник, но его совершенно не интересует политика. Другое дело — иеромонах Илиодор, который в 1906 году приезжал в Петербург с требованием распустить, а лучше взорвать Думу. Даже полковнику Герасимову он показался опасным фанатиком.

Илиодор, в миру Сергей Труфанов, как и Иоанн, активист Союза русского народа, проповедник и публицист, проклинающий евреев и интеллигентов. В 1907 году на заседании монархистов в Петербурге Илиодор заявляет: «Предки наши говорили: "По грехам нашим послал нам Господь царя Грозного". А я говорю: "По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!" И вот что надо сделать — как подниму я всю черную Волынь мою и как приведу ее сюда, в город сей — столицу, Санкт-Петербург, враг именитый, и как наведем мы здесь порядок, тогда будет, как надо». Присутствующие смущены. Киевлянин Василий Шульгин называет его мятежником.

Позиция монаха столь радикальна, что вскоре Святейший Синод запрещает ему литературную деятельность (Илиодор не подчиняется). Вскоре после переезда в Царицын (современный Волгоград) в 1908 году иеромонах становится практически хозяином города и превращает его в бастион воинствующего православия. Пламенные проповеди Илиодора собирают огромные толпы слушателей. Он изгоняет бесов, «творит чудеса».

Во дворе монастыря иеромонах сооружает картонного огромного дракона — «гидру революции». В конце проповеди эффектно пронзает ее копьем, как Георгий Победоносец, и отрубает голову (которая за ночь вырастает для нового шоу).

Иеромонах начинает ходить в белых одеждах (что позволено только митрополитам), выезжает к почитателям на белом коне. Все это никого бы не смутило, если бы Илиодор ограничивался нападками на революционеров, Льва Толстого, жидов и интеллигентов. Но он разоблачает и саратовского губернатора, и Святейший Синод, и даже премьер-министра Столыпина. В марте 1909 года церковные власти наказывают Илиодора и переводят его в Минск. Иеромонах едет в столицу искать заступников — и находит. Симпатией к нему проникается Григорий Распутин.

В марте 1909 года Илиодору 29 лет, а Распутину уже 40. Они совершенно непохожи. Илиодор хорошо образован и принят в обществе, он яркий оратор, полемизирующий с ведущими столичными интеллектуалами-монархистами. Распутин, напротив, полуграмотен, необаятелен, в его фан-клуб входят императрица и ее подруги, но дружбы с Распутиным стыдятся. Тщеславному Распутину, конечно, очень хочется славы. Он нанимает журналистов, которые писали бы о нем и от его имени, но безуспешно. Тогда Распутин начинает все больше хвастаться своей близостью к царской семье.

Просьба Илиодора о помощи очень льстит Распутину. Ему нравится умный и популярный Илиодор, ему очень хочется ему помочь, чтобы заодно продемонстрировать собственную значимость. И действительно, решение Синода отменяют. Благодарный Илиодор пишет в очередной статье: «О Григории Ефимовиче кричат во всех жидовских газетах самым отчаянным образом. На него нападает самая гадкая, самая ничтожная часть людей — наша безбожная интеллигенция и вонючие жиды. Нападение последних доказывает нам, что он — великий человек с прекрасной ангельской душой». Илиодор, конечно, преувеличивает — о Распутине пока далеко не кричат. Все это еще впереди.

Секта на Капри

Максим Горький, переселившись на Капри, недалеко от Неаполя, создает там нечто вроде секты. Он снимает огромную виллу, на которой постоянно живут его друзья, гости, ученики. Чем дольше Горький живет за границей, тем больше он идеализирует русский народ. «Нам, русским, в ближайшем будущем принадлежит гегемония над Европой, гегемония интеллектуальная. Они (европейцы) выдохлись, а у нас богатство духовных сил и свежесть. Они к нам обратятся», — записывает слова Горького один из его гостей, писатель-крестьянин Степан Кундурушкин.

Много времени Горький уделяет чтению литературных произведений, которые присылают ему рабочие и крестьяне. Ему нравится, он даже говорит, что в этой литературе много библейского. Настроение Горького становится более религиозным, его в шутку называют «каприйским митрополитом», с гостями он фотографируется на память в библейских позах, например, Горький изображает Авраама, его пасынок Зиновий — Исаака, а друг семьи, глава боевой организации большевиков Леонид Красин — ангела.

На Капри 40-летний Горький близко сходится с 33-летним искусствоведом Анатолием Луначарским. Они вместе начинают придумывать новую религию — без Бога, в основании которой лежали бы принципы марксизма. Оба всерьез увлечены «богостроительством», как они это называют. Горький считает, что религиозный подход к марксизму куда более перспективен, чем традиционный, — потому что простому человеку трудно разобраться в социалистических догматах. Луначарский даже мечтает разработать новые религиозные ритуалы.

Товарищи по партии от затеи Горького не оставляют камня на камне. Плеханов придумывает для Луначарского кличку Блаженный Анатолий. Ленин дважды приезжает к Горькому в гости — отдыхает, купается, ловит рыбу, но, вернувшись в Швейцарию, продолжает нападки на товарища. Самую яркую статью — «Не по дороге» — против религии Горького и Луначарского по просьбе Ленина пишет один из его ближайших друзей журналист Лев Каменев. Болтовню о богостроительстве Каменев называет пошлостью: во-первых, не надо адаптировать социализм для непролетарских слоев, то есть интеллигенции и крестьян. Во-вторых, любую религию для дальнейшего развития общества нужно отринуть: «Мы боремся против "опиума" не для того, чтобы заменить его хмелем».

Тем не менее «богостроители» переходят от теории к практике и начинают проповедовать. На партийные деньги (собранные в том числе грабежами-экспроприациями) на Капри привозят рабочих из России, которым Горький читает лекции по литературе, а Луначарский и другие марксисты — по социализму.

Интеллигенция и педократия

Нулевые годы XX века — период максимальной популярности России за рубежом. Ни до, ни после выходцы из России не были так влиятельны в Европе. «Именно в этот период Европа открыла для себя Россию, — пишет Сомерсет Моэм, сотрудник британской разведки, в романе «Эшенден, или Британский агент». — Все читали русских прозаиков, русские танцоры покорили цивилизованный мир, русские композиторы затронули душевные струны людей, начинающих уставать от Вагнера. Русское искусство обрушилось на Европу, как эпидемия гриппа. В моду входили новые фразы, новые цвета, новые эмоции, и высоколобые без малейшей запинки называли себя представителями Intelligentsia».

Классические представители русской интеллигенции, Мережковские, как раз возвращаются из Парижа в Петербург. Зинаида Гиппиус везет с собой рукопись повести «Конь бледный», которую под ее чутким руководством написал Борис Савинков. По сути, это его романтизированные воспоминания — история о том, как группа террористов готовит убийство великого князя. Для того чтобы издать повесть, Гиппиус обращается за помощью к Струве.

Незадолго до отъезда из Парижа Мережковские ссорятся с друзьями, с которыми планировали воссоздать религиозно-философское общество: с Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым. Мережковские слишком далеко отходят от церкви, а Бердяев и Булгаков, наоборот, становятся более религиозными. Но главный конфликт между ними — и едва ли не главный внутренний скандал в российском обществе после окончания революции — происходит в 1909 году, когда по инициативе Струве выходит сборник статей под названием «Вехи».

Почти все авторы приложили руку к событиям 1905 года, именно они в 1903 году в швейцарском Шаффхаузене создали Союз освобождения, прообраз первой либеральной оппозиционной партии в России. Теперь они разочарованы революцией, ее поражением. Сергей Булгаков констатирует, что общество и государство находятся в оцепенении и апатии, а литература «залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий». Авторы «Вех» ставят диагнозы российскому обществу, в статьях постоянно употребляется слово «интеллигенция» (модное у англичан). Хотя каждый автор подразумевает под этим словом что-то свое, чаще всего речь идет о представителях «третьего элемента»: сельских врачах, учителях, агрономах — то есть, прежде всего, социальной базе эсеров.

Самая остроумная и обидная для читателей статья написана Сергеем Булгаковым, она называется «Героизм и подвижничество». Он начинает с того, что во всем виновата российская власть: она постоянно давит на интеллигенцию, и у той возникает чувство, что она героически сопротивляется. Вечная борьба с режимом, ощущение самопожертвования возвеличивают интеллигенцию в собственных глазах с юности. «Если юный интеллигент — скажем, студент или курсистка еще имеет сомнение в том, что он созрел уже для исторической миссии спасителя отечества, то признание этой зрелости со стороны Министерства внутренних дел обычно устраняет и эти сомнения», — иронизирует Булгаков.

Главную болезнь российского общества Булгаков называет «духовной педократией» — господством молодых. Никто не хочет тяжело работать, все предпочитают сделать невероятное усилие, чтобы одним прыжком переместиться в светлое будущее; люди больше любят бури, чем затишье, инфантильность и экзальтированность общества требует «опьянения борьбой» и «революционности».

Струве в своей статье пишет, что 17 октября 1905 года революция должна была завершиться — но юношеский максимализм повел революционеров дальше и они все испортили. Многие авторы «Вех» высмеивают религиозное отношение к революции и социализму, Николай Бердяев прямо смеется над Луначарским и его теориями. А по мнению Булгакова, чем больше интеллигенты нападают на религию, тем большую силу набирают религиозные мракобесы, «оба полюса все сильнее заряжаются разнородным электричеством» и в результате общество делится на два уродливых лагеря, нацеленных на взаимное уничтожение. Единственный выход, на который указывает Булгаков, — отказаться от борьбы и стремления к героизму, проявить христианское смирение.

Сборник вызывает грандиозный скандал. Первыми на него обрушиваются Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Заседания религиозно-философского общества возобновляются (через 5 лет после того, как их запретил Победоносцев, тогда они назывались Религиозно-философскими собраниями) и становятся ареной битвы между «веховцами» и «интеллигентами». Мережковский называет авторов сборника «семью смиренными», сравнивая их с семью членами Святейшего Синода, которые отлучили Толстого от церкви. Сильнее всего достается автору предисловия к сборнику Михаилу Гершензону, написавшему, что интеллигенция так далека от народа, что должна быть благодарна власти за то, что она штыками охраняет ее от народной ярости.

Лидер кадетов Павел Милюков отправляется в целое турне с лекциями, разоблачающими «Вехи». Горький пишет с Капри первой жене Екатерине Пешковой: «"Вехи" — мерзейшая книжица за всю историю русской литературы. Черт знает что! Кладбище, трупы и органическое разложение».

Петербургский митрополит Антоний «Вехи» хвалит — и даже советует Бердяеву сходить в чайную Союза русского народа. Эта похвала не осталась незамеченной — Струве и компанию немедленно обвинили в том, что они продались черносотенцам и мракобесам.

Рейдерский захват русского народа

Союз русского народа продолжает развиваться: несмотря на раскол и отделение Союза Михаила Архангела во главе с Пуришкевичем, это самая массовая политическая партия в России, насчитывающая четыреста тысяч членов, и скандалы вроде убийства депутата Герценштейна не вредят ее популярности. Суд по этому делу продолжается: убийство произошло на территории Финляндии — и финское правосудие намерено довести его до конца.

Главная неожиданность процесса — появление на суде в качестве свидетеля обвинения Прусакова, бывшего личного секретаря Дубровина. Он рассказывает, что боевые дружины Союза использовались для борьбы с политическими противниками, сведения личных счетов с врагами, просто грабежа и вымогательства. В черте оседлости они занимались рэкетом, угрожая погромами. Часть денег шла в казну, но в основном они оставались личной добычей «дружинников» — «подонков, которые не разбирали средств», по словам свидетеля. Главное, Дубровин гарантировал им полную безнаказанность: уголовное дело всегда удавалось замять или, если преступление было слишком серьезным, сразу после окончания процесса осужденного ждало помилование.

Статус члена боевой дружины Союза позволял выбивать помилование для любых преступников — даже если те не имели никакого отношения к Союзу. Некоторые продавали евреям право на работу вне черты оседлости, в том числе в Петербурге.

Тем не менее командир боевых дружин Николай Юскевич-Красковский тоже предстает перед финским судом. В суд вызывают и Дубровина, но он уезжает в Ялту, в гости к тамошнему градо­начальнику полковнику Ивану Думбадзе, тоже члену Союза.

Думбадзе — местный диктатор. Он вмешивается во все: лично цензурирует прессу, высылает из города несогласных, регламентирует даже форму купальников, в которых прилично появляться на пляже.

В 1907 году на градоначальника совершено покушение — террорист бросает в него бомбу и пытается скрыться, перепрыгнув через забор дачи. Думбадзе почти не задело, но, чтобы террористам было неповадно, он приказывает немедленно сровнять дачу с землей, не позволив хозяевам вынести ни одного предмета. Хозяева подают в суд — и на их сторону встает даже Столыпин, который приказывает возместить ущерб, оцененный в 60 тысяч рублей.

Впрочем, поведение Думбадзе очень нравится Николаю II: «Если бы у меня в те годы было несколько таких людей, как полковник Думбадзе, все пошло бы по-иному», — говорит император Столыпину. Черносотенная пресса, которую любит читать царь, расхваливает ялтинского градоначальника и поносит премьер-министра, поэтому их отношения с царем ухудшаются на глазах.

Впрочем, и Столыпин не жалеет своих врагов. Пока Дубровин прячется от финского правосудия в Крыму, премьер-министр организует рейдерский захват Союза русского народа. В июле 1909 года штаб-квартира организации переносится из дома Дубровина в отдельное помещение в Басковом переулке. В декабре избирается новый председатель — лояльный Столыпину ультраправый депутат Николай Марков. Финансирование сразу возрастает: как вспоминают члены Союза, с 1910 года правительство начинает выделять этой организации по 3 миллиона рублей в год.

За Дубровиным остается только партийная газета — «Русское знамя», поэтому власть дает деньги на выпуск новой массовой черносотенной газеты — «Земщина». В итоге в 1912 году Дубровин создает свою отдельную организацию — Всероссийский дубровинский союз русского народа. Он, правда, существует уже без господдержки на частные пожертвования.

Все участники убийства Герценштейна осуждены, но вскоре после окончания процесса помилованы лично императором. Тем не менее официальная деятельность боевых дружин Союза русского народа прекращается.

Нерусский русский балет

Несмотря на все усилия Кшесинской и великого князя Андрея, 19 мая 1909 года начинаются гастроли дягилевской труппы в Париже. Первый спектакль — тот самый «Павильон Армиды». Главную роль должна исполнять Анна Павлова, но теперь и с ней у Дягилева возникают проблемы. После того как гастроли едва не сорвались, Павлова организовала собственное турне Берлин — Вена — Прага. Дягилев уже напечатал афиши с Павловой и с трудом уговаривает ее присоединиться после того, как она завершит собственный тур. Большую часть гастролей в Париже главную партию танцует Тамара Карсавина, а главной звездой парижских гастролей впервые становится 20-летний Вацлав Нижинский.

Это не просто успех — газеты пишут про «нашествие», «взрыв» и «извержение». Писатель Марсель Пруст сравнивает гастроли русского балета с делом Дрейфуса — несколько недель парижская публика больше ни о чем другом не говорит. Петербургская пресса тоже пишет, но не о триумфе, а о скандалах, искажении классических русских опер и надругательстве над русским искусством. Все говорят о романе Дягилева и Нижинского.

Несмотря на шумный успех, гастроли приносят огромные убытки: 86 000 франков, которые Дягилев должен возместить Театру Шатле. Продюсер не хочет расплачиваться и пытается тайно договориться с конкурирующей площадкой — Гран-опера. Когда это вскрывается, прежние парижские друзья Дягилева превращаются в его злейших врагов. Директор Театра Шатле Габриель Астрюк сообщает прессе, что Дягилев — мошенник, а затем пишет подробный донос в Россию — на имя министра двора барона Фредерикса, который курирует все императорские театры. Выясняется, что Дягилев в парижских переговорах выдавал себя за представителя власти, подписывая письма выдуманной должностью «чиновник канцелярии Его Императорского Величества». Астрюк пишет, что оскандалившиеся «Русские сезоны» больше не вызовут такого ажиотажа, поэтому их финансирование следует прекратить.

Михень пытается заступиться за Дягилева, но ее сын Андрей, Кшесинская и чиновники из дирекции императорских театров берут верх. Министерство двора накладывает вето на все его проекты. Дягилев в черном списке, путь на родину для него закрыт. И тогда он начинает строить бизнес по совершенно новой схеме: без опоры на госфинансирование и покровительство.

Расплатиться с долгами оказывается не очень сложно — помогают парижские знакомства, которые Дягилев завел еще на первых выставках. Он находит новых композиторов: Клода Дебюсси и Мориса Равеля, а также молодого ученика Римского-Корсакова, Игоря Стравинского. Последнему он заказывает балет в русском стиле, экзотическое костюмное шоу в духе «Бориса Годунова», и Стравинский очень быстро пишет «Жар-птицу». Но тут восстают артисты. Им кажется, что в балете нет мелодии и он не похож на музыку. Стравинский сам аккомпанирует на каждой репетиции, «расстраивает рояль» — шутят в труппе.

Гастролям предшествует новая мощная пиар-кампания. Про Стравинского пишут как про нового русского гения. Но главным успехом становится «Шехеразада» покойного Римского-Корсакова с Нижинским и Идой Рубинштейн в главных ролях. Слава обрушивается на голову Леона Бакста, автора костюмов и декораций. Он вмиг становится самым популярным модельером мира: модные журналы печатают его интервью, в галереях проходят его выставки, парижские дамы наперегонки заказывают себе платья «в стиле Шехеразады».

После этого успеха Дягилев обнаруживает, что у него есть новая проб­лема — артисты. Российские культурные чиновники не позволяют танцорам участвовать в дягилевских антрепризах. Директор императорских театров Теляковский заявляет, что пропагандировать русское искусство следует в России, а не в Европе.

Это значит, что нужно создать свое постоянно действующее театральное предприятие. Так появляется «Русский балет» Сергея Дягилева. Убедить звезд бросить надежную работу в России и согласиться на авантюру непросто, но российские власти невольно помогают им решиться.

23 января 1911 года Нижинский исполняет мужскую партию в «Жизели» на сцене Мариинского театра. В зале — вдовствующая императрица Мария Федоровна, великие князья и княгини. Марии Федоровне кажется непристойным слишком обтягивающий костюм Нижинского (обычное по современным меркам трико). В антракте артиста просят переодеться, он отказывается — и на следующий день его увольняют. Дирекция намекает, что, если Нижинский принесет извинения, его простят. Но он взбешен: «Я, Нижинский, не желаю возвращаться в императорский балет, откуда меня выкинули, будто бесполезную вещь. Отныне я считаю себя здесь посторонним». И планирует работать только на Дягилева. Вслед за Вацлавом увольняется его сестра, танцовщица Брони­слава Нижинская.

Новость о скандале вокруг Нижинского подхватывают французские газеты. Дягилев, Стравинский и Бенуа очень довольны — это только подогревает интерес к русскому балету. Впрочем, в апреле 1911 года «Русский балет» окончательно перестает быть русским: труппа переезжает в Монте-Карло, где открывает постоянную репетиционную базу.

Епископы и светские дамы

В конце декабря 1909 года 22-летний студент Оксфорда Феликс Юсупов приезжает домой на Рождество. Его подруга детства Муня Головина взахлеб рассказывает ему о знаменитом старце, «который послан очищать и целить души, направлять мысли и действия». Молодой Юсупов заинтригован и идет в гости к Головиным, чтобы познакомиться со святым. «Мать и дочь сидят у чайного стола с торжественными лицами, словно в ожидании прибытия чудотворной иконы», — вспоминает он. Появляется Распутин. «Здравствуй, голубчик», — говорит он Юсупову и тянется его поцеловать. Юсупов уворачивается, Распутин начинает целовать Головиных. Юсупов смотрит не отрываясь. Лицо Распутина «лукаво и похотливо, как у сатира», говорит он, «как пророк, озаренный свыше», «взгляд пронизывающий и тяжелый одновременно»; «сквозь личину чистоты проступает грязь» — так описывает свои ощущения молодой князь, признавая, что «странный субъект» производит на него сильное впечатление.

Не только на него. Зимой 1909–1910 года Распутин становится почти ежедневным гостем в Царском Селе, императрица и ее дочери часами с ним разговаривают. А когда Распутин не приезжает, они пишут ему трогательные письма: Александра называет его «возлюбленным и незабвенным учителем, спасителем и наставником», старшая дочь Ольга признается, что впервые влюбилась в мальчика и просит совета старца, как себя вести, Татьяна умоляет приезжать поскорее, потому что без Распутина «мама болеет», а младшая Анастасия просит его поговорить с ней о Боге и обещает «всегда быть пай», если Распутин будет рядом. При этом императрица не велит детям рассказывать о Распутине даже родственникам.

К этому времени Распутин уже хорошо известен в Петербурге — весь высший свет обсуждает крестьянина, который регулярно посещает императрицу и ее детей. Информация приходит из двух источников — от фрейлин императрицы и от высшего духовенства. К отцам церкви Распутин сначала относился с почтением, особенно к ректору Духовной академии Феофану, духовнику черногорок, ведь ему он был обязан знакомством с высшим светом. Но их отношения портятся: императрица не жалует иерархов, предпочитая им людей из народа. Поэтому и Распутин перестает проявлять к прежним благодетелям почтение.

Митрополиты взволнованы поведением Распутина: рассказывают, что он пристает к женщинам. В начале 1910 года церковные иерархи уговаривают родственников императора убрать Распутина. Сестра императора великая княгиня Ксения в марте 1910 года пишет в дневнике: «Он постоянно сидит там, ходит в детскую — приходит к Ольге и Татьяне, когда они в постели, сидит, разговаривает и гладит их…»

В этот момент Распутин расходится также со своими черногорскими покровительницами Станой и Милицей. Они верят своему духовнику Феофану, императрица — Распутину. Из-за этой размолвки черногорки теряют доступ к императрице, их место занято крестьянином из Сибири. Эта ссора окажется исторической — она станет началом конца прежней близкой дружбы между Николаем II и мужем Станы, великим князем Николаем Николаевичем, что напрямую повлияет на исход Первой мировой войны.

Самый распространенный слух про Распутина — что он хлыст, то есть участник запрещенной мистической секты «хлыстов» («христов»). Чем занимаются «хлысты» во время своих богослужений, неизвестно, но популярный миф гласит, что они входят в транс и устраивают оргии. Когда-то в родном селе Покровское местный священник обвинял целителя Распутина в том, что он — хлыст. Проводилось официальное расследование, оно закончилось тем, что обвинение было снято. Однако пятно на репутации Распутина осталось.

Цензура на страже Распутина

К марту 1910 года слухи о Распутине начинает пересказывать пресса. Первая публикация в монархической газете «Московские ведомости» обвиняет его в том, что он встречается со своими поклонницами в бане. «Жертвы этого человека убеждены, будто прикосновение к ним Григория сообщает им чувство "ангельской чистоты", что он "возводит их в райское состояние"», — пишет журналист Новоселов.

Источником слива компромата в черносотенную прессу становится высшее духовенство. Редактор этой газеты Лев Тихомиров в своем дневнике прямо ссылается на ректора Духовной академии Феофана, который «теперь расчухал, что за штучка Григорий, да уже поздно». 30 апреля 1910 года «Московские ведомости» на первой полосе требуют от Синода немедленно начать расследование «хлыстовства» Распутина.

За Распутина вступается царицынский иеромонах Илиодор: «Тебя, блудница редакция, пригвоздить к позорному столбу перед всей Россией, а твоего богомерзкого сотрудника Новоселова высечь погаными банными вениками за оскорбление "блаженного старца Григория"».

Следом за черносотенной прессой разоблачительные статьи о Распутине начинают печатать и либеральные газеты, например кадетская «Речь» Павла Милюкова. В это время происходит очередной разговор между императором и Столыпиным. В прошлый раз Николай II обещал больше никогда не встречаться с Распутиным — сейчас уже не обещает.

«Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы», — говорит он премьер-министру, объясняя, что, во-первых, Александра серьезно больна (слабое сердце и расстроенные нервы), а во-вторых, она верит, что только Распутин может облегчить обострения гемофилии наследника. Николай II требует прекратить травлю Распутина и не вмешиваться в личную жизнь императора. Комитет по делам печати объявляет газетам, что писать о Распутине запрещено.

Николай II просит проповедника на время уехать к себе на родину, чтобы шум успокоился. Распутин отправляется в гости к другу, иеромонаху Илиодору. Тот устраивает ему в Царицыне пышный прием, а потом вместе с ним едет в Покровское. Изгнанный и униженный, Распутин очень хочет доказать иеромонаху, что он по-прежнему силен. Чем он может похвастаться? Он показывает Илиодору письма, которые пишут ему в Сибирь императрица и ее дочери. Иеромонах просит почитать — и оставляет письма себе. На память.

Завещание Толстого

В январе 1910 года Лев Толстой в Ясной Поляне начинает писать рассказ под названием «Монах Илиодор». Это не про царицынского фанатика — просто имя совпало. Произведение начинается с того, что монах вдруг начинает сомневаться в том, что Бог есть, — и после этого уже не может поверить. И обряд причастия кажется ему издевательством. Дописать рассказ Толстой не успевает.

Про царицынского Илиодора Толстой не упоминает нигде и никогда — он привык игнорировать тех, кто его проклинает. При этом он очень внимательно следит за прессой. Правда, все время сомневается, стоит ли ему реагировать публично. Например, он читает «Вехи» и хочет написать рецензию на булгаковскую статью, но потом передумывает.

Переписка Толстого со Столыпиным продолжается несколько лет. Сначала он пытается убедить министра отменить частную собственность на землю, потом клеймит за военно-полевые суды. В августе 1909 года Толстой пишет Столыпину очень личное письмо, в котором говорит, что «ужасная деятельность» министра опасна и для его жизни, и для репутации после смерти: «Имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи». Но так и не отправляет это послание.

В эти годы жизнь Толстого наполнена бессильным протестом, причем борется он, в основном, не со Столыпиным или церковью, а с собственной женой. Извечным предметом споров служит завещание.

Летом 1909 года Толстой, преодолев сопротивление жены, уезжает из Ясной Поляны в гости к любимому другу и ученику Владимиру Черткову, который снимает дом неподалеку. Жена пытается его не пустить — но не может. В гостях Толстой подписывает завещание, которое лишает жену наследства.

Толстые и Чертков — это любовный треугольник. 66-летняя Софья Андреевна и 56-летний Чертков бьются за 80-летнего Толстого не на жизнь, а на смерть. Толстой считает, что Чертков понимает его, а жена — нет. Толстой хочет, чтобы все его произведения после смерти были выведены за рамки авторского права, чтобы они принадлежали всем, а не семье. Софья Андреевна категорически против, а Чертков ищет способ выполнить волю учителя.

На стороне Черткова (и против матери) борется младшая, любимая дочь Толстого Александра. По замыслу Черткова, именно 35-летняя Саша должна одна получить права на все литературные произведения отца, а жена и другие дети должны быть всего лишены. Потому что лишь Саша (вместе с Чертковым, который становится распорядителем наследства) может позаботиться о том, чтобы труды Толстого были доступны всему человечеству и никто не извлекал бы из этого выгоды.

Жизнь Толстых превращается в сплошной скандал. Софья Андреевна сходит с ума от ревности, постоянно грозит мужу само­убийством, обещая в посмертной записке написать, что он убийца, и отправить ее во все газеты. Врачи считают, что у Софьи Андреевны истерическая паранойя, сам писатель — что жена симулирует помешательство. А она уверена, что во всем виноват Чертков, и обсуждает с сыновьями возможность объявить Толстого сумасшедшим, если тот действительно лишит семью наследства. Наконец, осенью 1910 года она вообще запрещает Толстому видеться с Чертковым. Это становится последней каплей.

В ночь с 27 на 28 октября 1910 года, услышав, что жена опять роется в его вещах и ищет завещание, Толстой убегает из дома, взяв с собой личного врача. Он хочет навестить сестру в Шамординском монастыре, а потом, воссоединившись с Сашей и Чертковым, по­ехать на юг: в Ростов, Одессу, Константинополь и Болгарию. Оставляет жене прощальную записку, в которой просит его не искать.

Впрочем, за нее это делает пресса. Уход Толстого из дома уже через день становится главной новостью всех российских газет. Журналисты едут за ним по пятам и печатают подробные репортажи о том, куда приехал Толстой, как он позавтракал на станции и кто зашел с ним в поезд.

Толстой с врачом едут в вагоне третьего класса, с простым народом, все вокруг курят. Чтобы подышать свежим воздухом, граф выходит на открытую площадку и стоит там около часа. По словам врача, именно там он и простужается.

Отлученный от церкви Толстой заезжает в монастырь Оптиной пустыни, потом в монастырь в Шамордине. Путешествие прерывается на станции Астапово, когда у писателя начинается воспаление легких, температура 40. Он лежит в домике начальника станции, у кровати дежурят приехавшие Чертков и дочь Саша. Потом подъезжает остальная семья — Софью Андреевну к постели умирающего не пускают.

Толстой умирает 7 ноября 1910 года. «Я много люблю, всех люблю» — это его последние слова, которые слышит его сын Сергей. Жители окрестных деревень просят отслужить панихиду в станционной церкви, но это невозможно — запрещено Синодом.

Святейший Синод на смерть Толстого не реагирует, у духовных чиновников теперь есть проб­лема посерьезнее — это Распутин. Как раз в те дни, когда Толстой умирает, Распутин возвращается из полугодичной сибирской «ссылки». Главного врага Распутина, епископа Феофана, отстраняют от должности ректора Духовной академии и переводят в Крым. Он призывает членов Святейшего Синода сообща выступить против Распутина, но они отказываются. Уже в феврале 1911 года в Крыму Феофан служит литургию с преданием Льва Толстого посмертной анафеме.

Друг Феофана, саратовский епископ Гермоген, предлагает Синоду отлучить от церкви еще троих писателей: Дмитрия Мережковского, Василия Розанова и Леонида Андреева. Однако после скандала с Толстым Синод уже не решается объявлять войну знаменитостям.

Самого Толстого хоронят без церковного обряда, в гробу без креста, на могиле насыпан земляной холм. Софья Андреевна пытается оспорить завещание в суде, но безуспешно. Саша и Чертков выкупают у Софьи Андреевны Ясную Поляну и, как и завещал Толстой, передают ее крестьянам.

В столицах после новости о смерти Толстого начинаются мощные студенческие демонстрации — памяти писателя и под лозунгом «Долой смертную казнь!». В ответ министерство просвещения выпускает новые правила, запрещающие студенческие собрания и отменяющие выборы профессоров.

В знак протеста ректор Московского университета Александр Мануйлов подает в отставку, а затем в знак солидарности с ним увольняются еще несколько десятков профессоров, в том числе Вернадский и Тимирязев, — всего 130 человек. Студенческие волнения усугубляются, из Московского университета исключено несколько тысяч студентов.

Красный треугольник

Владимир Ленин с женой, тещей и другом Григорием Зиновьевым переезжают в Париж из Женевы в декабре 1908 года. Он помирился со старым другом Мартовым и начал выпускать новую газету «Социал-демократ», в редакцию которой кроме них еще входят Григорий Зиновьев и Лев Каменев. Ленин, как обычно, скандалит с марксистами-еретиками, проклинает их в своей газете, а в перерывах ходит в библиотеку и играет в карты с тещей.

В 1909 году Ленин под псевдонимом Ильин публикует философскую работу «Материализм и эмпириокритицизм». Она выходит почти одновременно с «Вехами» и остается почти незамеченной. Один из авторов «Вех», Семен Франк, в рецензии на нее удивляется, что такое бессмысленное сочетание философских слов с ругательными находит себе издателей и рассчитывает найти читателей. В общем, провал.

Еще один удар: товарищи по социал-демократической партии лишают Ленина контроля над партийным бюджетом. Принято решение объединить деньги партии, и от большевиков требуют все, что они получили в результате экспроприаций и по наследству (один из сторонников завещал марксистам немаленький капитал). Более того, большую часть денег переводят незаинтересованной стороне — немецким социал-демократам, чтобы впредь они ими распоряжались.

Это тяжелое время. Крупская вспоминает, что многие российские эмигранты живут в нищете, часто доходит до самоубийств. Но обычно не слишком уравновешенный Ленин находит спасение от депрессии. В 1909 году он знакомится с эмигранткой из России Инессой Арманд. Она была женой крупного московского промышленника, но увлеклась марксизмом, бросила мужа и уехала за границу. Ей 35 лет, Ленину 39. У них начинается роман, который Ленин не скрывает от Крупской. Наоборот, Инесса — постоянный гость в их доме, Крупская ей симпатизирует, играет с ее детьми. Убедившись в том, что отношения Володи и Инессы — серьезные, Надежда предлагает мужу разойтись, чтобы не становиться для них помехой. Но Ленин категорически против — он привык к жене и настаивает, чтобы все оставалось по-прежнему.

Эпидемия самоубийств

Российская пресса трубит об эпидемии самоубийств и внутри страны, особенно среди гимназистов. Самый дешевый и популярный способ — отравление уксусом. Количество суицидов резко растет по мере того, как сворачивается политический процесс и нарастает чувство безысходности. Раньше молодежь была увлечена политикой и революцией, теперь она не может примириться с крушением всех своих надежд и с возвратом старых порядков. Во многих газетах возникает рубрика «Самоубийства».

Популярная газета «Биржевые ведомости» публикует опрос, в котором знаменитости выражают отношение к самоубийствам. Из ответов создается ощущение, что они их поддерживают. Писатель Федор Сологуб призывает «не бояться самоубийств, ибо они являются клапаном, дающим выход слабости», а Михаил Кузмин говорит, что, если родина может потребовать у человека отдать за нее жизнь, почему же человек не может покончить с собой по собственной воле? Публикация вызывает бурю возмущения. Многие публицисты, например Максим Горький и Лев Троцкий, гневно обличают коллег, которые доводят до самоубийства бедных детей.

Так или иначе общественное настроение переменилось. Пять лет назад публика ломилась на лекции по политэкономии, теперь политика вышла из моды, а мистицизм, нуар и декаданс — вновь вошли, как десять лет назад. В клубах читают лекции «Об отрицании жизни», во всех провинциальных театрах идет пьеса «Клуб самоубийц».

В феврале 1912 года «Биржевые ведомости» публикуют сенсационное расследование: в Петербурге существует Лига самоубийц. Эту тему подхватывают остальные газеты, они уже с уверенностью пишут, что настоящее название организации — «Друзья смерти», а возглавляет ее писатель Сологуб. Больше всех старается газета Союза русского народа «Земщина», в ней пишут, что столичные писатели нарочно доводят детей до самоубийства — таким способом они рекламируют свои новые романы.

Наконец, Лигой самоубийц начинает заниматься полиция, она допрашивает автора первого расследования в «Биржевых ведомостях». Он признается, что про организацию ему рассказала не студентка (как он написал), а пожилая баронесса, которая якобы посещала такую Лигу в 1900 году. Дело закрывают.

Певец на коленях

Весной 1911 года самый известный оперный певец России Федор Шаляпин тоже на грани самоубийства и полного разрыва с родиной: он оказывается мишенью газетной травли.

Все начинается 6 января 1911 года. В Мариинском театре дают «Бориса Годунова». Присутствуют Николай II с семьей. В антракте Шаляпин заходит в царскую ложу, император его хвалит и просит почаще петь в России и пореже гастролировать за рубежом.

Шаляпин не в курсе, что у хора Мариинского театра конфликт с дирекцией императорских театров и лично Владимиром Теляковским, который отказывается повышать им зарплату. Хористы обращаются с просьбой к самому императору. Когда спектакль заканчивается, Шаляпин собирается уже уходить за кулисы, но из зала кричат: «Гимн! Гимн!» Хористы начинают петь «Боже, царя храни!» и падают на колени. Шаляпину неудобно стоять на сцене одному — и он тоже припадает на одно колено. Замысел хора удается — жалованье повышают. Шаляпин уезжает на гастроли и только через два дня в Монте-Карло узнает о скандале. Газеты пишут, что это Шаляпин предложил всем артистам встать на колени, публикуют выдуманные интервью с ним, будто бы он поддался патриотическому чувству и решил заодно попросить царя простить его лучшего друга Максима Горького. Даже близкие друзья осуждают Шаляпина. Сам Горький возмущен тем, что Шаляпин «прикрывает им свою подлость». Принципиальный Валентин Серов присылает несколько газетных публикаций с припиской «Постыдился бы». Плеханов отправляет Шаляпину ранее подаренный портрет с припиской «Возвращаю за ненадобностью».

Шаляпин в ужасе. Он пишет, что не хочет возвращаться в Россию: «Жизнь среди русской интеллигенции в последнее время становится просто невозможной, всякая личность, носящая жилет и галстук, уже считает себя интеллигентом и судит и рядит как ей угодно»; он считает, что его могут убить «идиоты и фанатики», что к нему относятся как к «изменнику Азефу». Только через полгода Шаляпин отваживается написать Горькому и попытаться оправдаться. После чего едет на Капри — встретившись, они обнимаются и долго плачут.

Дерзостное неуважение к власти

В марте 1912 года в Париж приходит известие, что против Дмитрия Мережковского возбуждено уголовное дело. Чтобы выяснить подробности, Гиппиус с мужем собираются в Россию. В последние годы они регулярно курсируют между Парижем и Петербургом и всякий раз боятся ехать на родину — особенно их пугает сестра Гиппиус Татьяна, которая считает, что их могут арестовать за знакомство с Савинковым. У Мережковского, впрочем, есть и другие основания беспокоиться: еще в 1910 году саратовский епископ Гермоген, покровитель Илиодора и Распутина, призвал отлучить Мережковского от церкви. Сегодня это может обернуться куда более плачевно, чем отлучение Толстого 10 лет назад.

В марте 1912-го на границе неприятности действительно случаются: жандарм конфискует у писателя часть рукописи его нового романа «Александр I».

В Петербурге их встречает Философов — а также агенты полиции, которые должны за ними следить. Вскоре выясняется, что проб­лемы у Мережковского из-за его старого романа «Павел I». Он был напечатан в 1908 году, и тираж был сразу конфискован. Теперь дело дошло до суда: Мережковский обвиняется по статье 128 Уголовного кодекса («дерзостное неуважение к верховной власти»). Это грозит минимум годом крепости, оправданий не бывает. Издатель Михаил Пирожков уже арестован и ждет суда.

Пробыв в Петербурге пять дней, Мережковские уезжают за границу — и уже из Парижа Дмитрий телеграфирует прокурору, что вовсе не скрывается и готов явиться к следователю по прибытии. Гиппиус тоже думает, что рассмотрение дела лучше затянуть — а там, может, и рассосется. Она уверена, что мужу «нельзя садиться в крепость», а Философов считает иначе, он остается в России и считает, что «удрать от ответственности» — это позорное «спасание животишек»: «Куда же годны все эти риторики о революции, когда за слова свои не желают отвечать?»

В Париже Мережковский старается не встречаться с Савинковым, потому что знает, что за ними следят. Гиппиус идет в гости к друзьям-эсерам одна. Они долго спорят — она защищает мужа перед всеми, но чувствует страшный стыд.

В мае они возвращаются обратно — Гиппиус рассчитывает, что дело удастся замять. И действительно, в Петербурге Мережковского вызывает к себе для частного разговора министр юстиции Иван Щегловитов. После этого на суде обвинения снимают за отсутствием состава преступления. Отношения с Философовым продолжаются — они с Гиппиус обсуждают, что, может быть, им стоит «развестись» (Философова все больше раздражает Мережковский в быту). Но все же решают попробовать и дальше жить вместе.

Победа и унижение Столыпина

Весь 1910 год иеромонах Илиодор чувствует себя в Царицыне совершенно вольготно. Он так запугал саратовского губернатора Татищева, что тот еще летом 1910-го все бросил и уехал в имение жены под Самарой. В декабре ему назначают преемника, а Столыпин решает навести порядок и в Царицыне.

В январе 1911 года по настоянию премьера Святейший Синод назначает иеромонаха Илиодора настоятелем Новосильского монастыря. Странное соседство, его новое место службы — в 150 км от Ясной Поляны, усадьбы покойного Льва Толстого. Но Илиодор отказывается ехать: «Не поеду, не подчинюсь Столыпину; пусть он не обращает церковь в полицейский участок». Его увозят силой. Новый саратовский губернатор Петр Стремоухов очень переживает, что Илиодор сбежит. И действительно, уже через месяц Илиодор снова объявляется в Царицыне и запирается в монастыре.

Теперь в его проповедях новый сюжет: он говорит пастве, что императора захватили «жидомасоны-министры, из которых самый опасный сам Столыпин, что министров следует драть розгами, а Столыпина обязательно по средам и пятницам, чтобы он помнил постные дни и чтобы выбить из него масонский дух». Ситуация взрывоопасная — фанатичные сторонники и особенно сторонницы Илиодора готовы врукопашную биться с полицией по первому зову своего вождя. Замглавы МВД Павел Курлов приказывает идти на штурм осажденного монастыря — но губернатор Стремоухов боится и просит подождать.

Весь февраль Илиодор ждет вмешательства друзей из столицы. Распутина нет на месте, он уехал в паломничество в Иерусалим. Однако, узнав о беде друга, Распутин шлет императрице телеграммы в защиту Илиодора. Император оказывается перед выбором: жена и Распутин уговаривают его отменить решение Синода. По закону император не может сделать этого, но неожиданно на помощь Илио­дору приходит сам Столыпин.

В начале марта премьер-министр планирует провести реформу земства — ввести сис­тему местного самоуправления, где ее пока еще нет, то есть на территории современных Украины и Белоруссии: в Витебской, Волынской, Киевской, Минской, Могилевской и Подольской губерниях. Однако земство в этих регионах должно функционировать не так, как везде. Дело в том, что в этих областях много помещиков-поляков. Если устроить там все по существующим правилам, то большинство земцев окажется польским, что правительству кажется недопустимым. Так что Столыпин хочет ввести «нацио­нальные курии» — квоты, которые нацменьшинства не должны превышать.

Многие, в том числе Союз русского народа, выступают против этой реформы — правых категорически не устраивает ущемление интересов помещиков. Борьбу против реформы начинают Петр Дурново (бывший глава МВД в правительстве Витте) и Владимир Трепов (родной брат покойного соперника Столыпина, Дмитрия Трепова). Они оба — лидеры правых в Госсовете, они убеждают императора, что реформа вредная и она только оттолкнет от России лояльно настроенное польское дворянство. 4 марта 1910 года закон о западном земстве проваливается на голосовании в Госсовете.

Столыпин так раздражен, что немедленно едет к императору и подает в отставку. Император берет паузу, но 10 марта сообщает Столыпину, что не готов с ним расстаться и согласен на его условия. А условия премьера такие: срочно принять закон о западном земстве, не спрашивая согласия ни Госсовета, ни Думы. Это незаконно, но есть одна лазейка: можно объявить временный перерыв в заседаниях Думы и Госсовета и быстро подписать указ, который потом, пройдя все инстанции, станет законом. Так была принята аграрная реформа, но тогда перерыв в работе законодательных палат был естественным — первую Думу распустили. Теперь очевидно мошенничество.

Тем не менее Николай II соглашается на план Столыпина. Причем премьер-министр требует у императора письменных гарантий, что закон будет принят. Итак, объявляется перерыв в заседаниях Думы и Госсовета с 12 по 15 марта, и 14 марта император подписывает указ о создании западного земства. По возвращении с трехдневных каникул обсуждать уже нечего — закон принят и обжалованию не подлежит.

Это возмущает даже сторонников Столыпина. «Вы некоторый урон нанесли нашей молодой русской конституции, но главное, вы сами себе нанесли удар, — говорит представитель московского купечества Александр Гучков, председатель Госдумы и в прошлом правая рука Столыпина. — Если раньше с вами считались, как с человеком, имеющим большой вес, то это, по-моему, политическое харакири». В знак протеста Гучков подает в отставку с поста председателя Думы.

Столыпин, возможно, понимает, что Гучков прав. Но он устал отступать. Этим скандалом Столыпин окончательно портит отношения с императором: Николай II ненавидит, когда на него давят. Он не мог простить Витте того, что тот вынудил его подписать манифест 17 октября, теперь он не может простить Столыпину шантажа и насилия.

Более того, Столыпин лишается морального права убеждать царя соблюдать законы. Когда в очередной раз Распутин просит его отменить распоряжение Синода и вернуть Илиодора в Царицын, император с радостью соглашается. 1 апреля Николай II лично разрешает иеромонаху вернуться в Царицын, а на следующий день Синод сам отменяет свое распоряжение. Руководство церкви унижено, у митрополита Антония, 10 лет назад отлучившего Толстого от церкви, случается инсульт.

Но это не все. В начале мая Илиодор приезжает в столицу. Накануне его приезда император по совету Распутина увольняет обер-прокурора Синода (министра церкви) Сергея Лукьянова, несмотря на протесты Столыпина. Царская семья приглашает Илиодора отслужить всенощную в дворцовой церкви и слушает его проповедь. В своих воспоминаниях Илиодор утверждает, что во время этой встречи Николай II просил его слушаться Распутина и нападать только на врагов, «жидов и революционеров», но не на министров.

Илиодор возвращается в Царицын победителем — и присылает губернатору письмо, извещающее его, что отныне он проклят. Перепуганный губернатор пишет в Петербург, просит разъяснить, что это значит и что теперь с ним будет. Ему отвечают, что проклятие, не утвержденное общим голосованием членов Синода, законной силы не имеет.

Большего унижения для Столыпина невозможно придумать. В конце лета он встречается с Гучковым, с которым они совсем недавно разругались, и сетует, что Илиодор — главная угроза для государства, потому что он расшатывает и местную, и верховную власть. Гучков чувствует «такую безнадежность в его тоне», как будто тот решил уйти в отставку.

Ритуальное расследование

В тот момент, когда Столыпин пытается ввести земство в Киевской губернии и борется с Илиодором, в Киеве происходит чрезвычайное происшествие: 20 марта в небольшой пещере в лесу обнаружен труп 12-летнего мальчика Андрюши Ющинского. Он убит за неделю до этого. Тело покрыто 47 колотыми ранами и обескровлено.

Почти сразу появляется версия о ритуальном убийстве. На похоронах мальчика разбрасывают листовки, в которых говорится, что Андрюшу убили евреи, чтобы использовать его кровь в приготовлении мацы для еврейской Пасхи. Распространителя листовок — члена Союза русского народа — задерживают, но сразу отпускают. «Союзники» планируют еврейский погром. Полиция уговаривает их повременить до осени — в Киеве ждут царя, назначены торжества по случаю 50-летия отмены крепостного права. Черносотенцы соглашаются.

Полиция прорабатывает разные версии — арестовывают даже мать и отчима мальчика. Но Киев — это город, где влияние Союза русского народа очень велико. А значит, здесь очень сильна черносотенная пресса, которая твердит, что мальчика убили евреи. То же пишет дубровинское «Русское знамя». Правые депутаты в Госдуме во главе с Пуришкевичем пишут запрос в правительство: известно ли министрам, что в России существует преступная секта иудеев, употребляющая для обрядов христианскую кровь, и членами этой секты был замучен в марте 1911 года в городе Киеве мальчик Ющинский? Какие принимаются меры? Дума голосует против этого запроса, но это уже даже не важно.

Антисемитизм в этот момент очень распространен: отношение к евреям сопоставимо с сегодняшним отношением к нелегальным мигрантам. Все знают, что царь читает и одобряет черносотенную прессу, поддерживает радикального антисемита Илиодора — и даже Столыпин перед ним бессилен. Правительство финансирует правые организации, которые множатся и конкурируют за государственные деньги. Борьба с «еврейской угрозой» — норма. Поэтому полиции не нужно специальных указаний, чтобы отрабатывать версию ритуального убийства, это направление самоочевидно.

22 июня полиция арестовывает еврея Менделя Бейлиса, приказчика с кирпичного завода, что находится неподалеку от места, где найден труп мальчика. Начинается самое громкое дело в истории российского суда.

Выстрелы в антракте

Торжества в Киеве по случаю 50-летия отмены крепостного права начинаются в конце августа. Столыпин приезжает в Киев 25 августа и обнаруживает, что он незваный гость: его почти игнорируют при дворе, ему не находится места на царском пароходе в поездке в Чернигов, для него даже нет экипажа, и ему приходится ездить в карете Коковцова.

Сказываются все последние скандалы: и конфликт вокруг западного земства, и история с иеромонахом Илиодором, и влияние Распутина на царя. Если верить воспоминаниям иеромонаха, летом 1910 года Распутин говорит ему, что скоро отправит Столыпина в отставку (как отправил обер-прокурора Синода Лукьянова) и заменит Коковцовым. Дело даже не в личной неприязни — все чувствуют конъюнктуру: царь больше не благоволит Столыпину, в правительстве ходят слухи, что скоро его сошлют наместником на Кавказ.

1 сентября Столыпин днем встречается с членами киевского Клуба русских националистов — марионеточной политической группой, которая нужна, чтобы уравновесить влияние враждебных премьеру черносотенцев. «Мое сочувствие и поддержка всецело на вашей стороне. Я считаю вас солью здешней земли», — говорит националистам Столыпин. Вечером премьер идет в оперный театр, в честь императора дают «Сказку о царе Салтане» — ту самую оперу, которую цензура запрещала восемь лет назад из-за строки «родила царица в ночь не то сына, не то дочь». Теперь тот курьез забыт.

Замглавы МВД Курлов предупреждает премьер-министра, что, по оперативным данным, готовится покушение, Столыпину выделяют закрытый автомобиль — и он ездит по Киеву на нем, несмотря на жару. Источник информации о покушении — агент полиции Дмитрий Богров. Он предупреждает, что Столыпина попытаются убить в театре. Ему выписывают пропуск в театр, чтобы он мог лично указать на подозрительных лиц.

В антракте Столыпин просит Коковцова взять его в свой поезд, которым тот вечером едет в Петербург: «Мне здесь очень тяжело ничего не делать, и чувствовать себя целый день каким-то издерганным, разбитым», — говорит он. Коковцов кивает, отходит от премьера. В этот момент Богров спускается в партер, подходит к Столыпину и дважды стреляет в упор. Он двойной агент, как и Азеф, которого Столыпин недавно защищал в Думе. Богрова хватают, раненый Столыпин поворачивается в сторону царской ложи и, перекрестив Николая II, падает. Его уносят из зала. Оркестр начинает играть гимн.

Программа торжеств сокращена, но император все равно, как и было запланировано, едет в Чернигов, не зайдя к раненому премьер-министру. Императрица остается в Киеве и, по слухам, срочно вызывает Распутина.

Столыпин умирает в больнице 5 сентября. Вернувшись из Чернигова 6 сентября, Николай с парохода едет проститься со Столыпиным. Он стоит у гроба на коленях и молится.

Новым премьером назначают Коковцова. «Не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять, все он и он, а меня из-за него не видно было» — такими словами напутствует нового главу правительства Николай II.

Столыпина хоронят в Киево-Печерской лавре. Его смерть вызывает волну хвалебных статей, в которых Столыпина сравнивают с убитым императором-реформатором Александром II. Это очень раздражает императрицу. «Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности, — говорит она Коковцову. — Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять. Опирайтесь на доверие государя — Бог вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это — для блага России».

Предшественник Столыпина, Сергей Витте, разделяет чувства императрицы и считает, что смерть Столыпина — к лучшему. Он теперь на почетной пенсии — член Государственного совета. Столыпина он ненавидел и считает, что тот «развратил русскую администрацию, уничтожил самостоятельность суда, развратил прессу, уничтожил всякое достоинство Государственной думы, обратив ее в свой департамент». Нет сомнения, что это ревность. Тем не менее в одном Витте прав: именно Столыпин начал вводить ручное управление судами и выборами. Сис­тема эта сохранится, и после Столыпина управлять ею будут совсем другие люди. Двойной агент Богров приговорен военно-окружным судом к смертной казни и повешен 12 сентября.

Локальный апокалипсис

После смерти своего врага Илиодор становится агрессивнее, как будто у него начинается обострение психической болезни. Он скандалит с Московской городской думой: узнав, что власти города собираются выкупить усадьбу Толстого в Хамовниках и устроить там музей, он пишет матерную телеграмму городскому голове Николаю Гучкову (брату Александра), требуя отказаться от покупки усадьбы — или устроить в ней тюрьму или бордель. Потом Илиодор вешает в своем монастыре портрет Толстого, чтобы посетители «плевали в его мерзкую рожу». На лбу Толстого написано: «слуга Сатаны», на рубашке — «Лев Толстой — безбожник, предтеча Антихриста». Как сообщает «Газета-Копейка», «особенно неистово плюют женщины». Почти каждый день в монастыре происходят стычки между прихожанами и полицией — Илиодор требует выгонять полицейских за то, что они, «как калмыки», не прикладываются к кресту.

26 сентября Илиодор объявляет своей пастве о том, что приближается конец мира и пришествие Антихриста, поэтому призывает всех рыть под монастырем катакомбы, где можно будет спрятаться. Он просит приносить продукты, чтобы кормить работников. Чтобы враги не узнали, он распоряжается при обнаружении в подземелье любого любопытствующего бить его по затылку лопатой. Всего в добровольцы записывается 991 семья, в основном работают женщины и дети. За четыре дня весь двор покрывается канавами, тоннели уходят под храм и другие корпуса.

В донесениях полиции есть упоминание о том, что именно катакомбы становятся причиной конфликта между Илиодором и Распутиным: якобы иеромонах хочет привлечь Распутина к сбору пожертвований, пытается добиться госфинансирования. Распутин отказывает. После чего происходит нечто неожиданное.

16 декабря 1911 года Григорий Распутин встречается в Петербурге с Илиодором и Гермогеном. 53-летний Гермоген, последний церковный иерарх, поддерживавший Распутина, вдруг начинает обвинять его в безнравственности и требовать больше не переступать порог царского дворца. Распутин отталкивает Гермогена, обзывает его, убегает, Илиодор и еще несколько человек догоняют, завязывается драка. Илиодор и Распутин катятся кубарем вниз по лестнице, а наверху стоит Гермоген и кричит Распутину проклятья. Распутин вырывается, кричит, что отомстит, и убегает.

Почему Гермоген именно сейчас решился на конфликт с Распутиным, не ясно. Сосланный в Крым епископ Феофан еще два года назад жаловался ему на Распутина, но тогда Гермоген не обращал внимания на слухи. Скорее всего, Гермоген находится под сильным влиянием Илиодора.

А поведение Илиодора могут объяснить только психиатры. Он не только предрекает пришествие Антихриста, но и сам решает устроить локальный политический апокалипсис. Спустя пару недель после драки в столице начинают передавать из рук в руки листовки с письмами императрицы и ее дочерей к Распутину. Теми самыми, которые год назад Распутин, хвастаясь, передал Илиодору: «Как томительно мне без тебя, — пишет Александра. — Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи… Тогда я желаю все одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня…» Письмо подписано: «Во веки любящая тебя Мама». С этого письма начинается слух, что императрица — любовница Распутина.

«Это ли не позор! Такие рассказывают ужасы про царицу и Распутина, что совестно писать, — констатирует обычно хладнокровная собирательница светских сплетен генеральша Богданович. — Эта женщина не любит ни царя, ни России, ни семьи и всех губит».

Трудно представить себе, что происходит с замкнутой и нервной императрицей, когда она узнает, что весь Петербург читает ее личную переписку.

В январе 1912 года Святейший Синод принимает решение сослать Илиодора в глухой монастырь во Владимирской губернии. Гермогена приказом императора увольняют из Синода и высылают в Саратов. Он отказывается подчиниться и раздает интервью газетам. Тогда в его епархию приезжает проверка и обнаруживает серьезные нарушения, его отстраняют от должности и отправляют в монастырь в Гродненской губернии.

Газеты широко освещают происходящее: они печатают статьи в защиту Гермогена и против Распутина, но министерство внутренних дел конфискует тиражи. Скандал продолжается весь месяц, 24 января лидер октябристов Александр Гучков инициирует запрос в МВД: по какой причине конфискуют газеты?

Николай II в ярости. Министры из нового кабинета во главе с Коковцовым боятся к нему подступиться и отправляют барона Фредерикса, чтобы тот посоветовал императору на время выслать Распутина из столицы. «Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто-либо другой и потребуют, чтобы и он уехал», — с раздражением отвечает император. Наконец, 15 февраля Распутин приходит к премьеру Коковцову. Они долго разговаривают — скорее всего, Коковцов предлагает Распутину деньги, чтобы тот уехал. На следующий день Распутин уезжает на родину.

Появляется надежда на разрешение проблемы. 26 февраля к императору приходит новый председатель Думы, избранный после отставки Гучкова, тоже октябрист, Михаил Родзянко. Он приносит с собой документы. Зачитывает императору свидетельства, что Распутин — член секты хлыстов, что он ходит с женщинами в баню, показывает письма раскаявшихся женщин, совращенных Распутиным, демонстрирует вырезки из иностранных газет, в которых написано, что Распутин — удобный инструмент в руках революционеров для дискредитации монархии в России. Николай II очевидно впечатлен аргументами Родзянко. В знак расположения он знакомит его с цесаревичем, которому Родзянко представляется как «самый большой и толстый человек в России».

Председатель Думы уходит с ощущением, что сдвинул гору. Ему поручено подготовить доклад, разоблачающий Распутина. Родзянко всем рассказывает, что скоро Распутин будет уничтожен. Но 9 марта Александр Гучков, лидер фракции, в которой состоит Родзянко, произносит в Думе пламенную речь против Распутина: «Хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия… В центре этой драмы — загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков».

Публичное обсуждение Распутина в Думе Николай II воспринимает как глубокое личное оскорбление. Он больше не принимает Родзянко. Тема закрыта.

Через три дня вся царская семья уезжает в Крым. Ее провожают все члены правительства — императрица проходит молча, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь. «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы, — говорит император Коковцову. — Я уезжаю и притом очень скоро и постараюсь вернуться как можно позже».

Вернуться в Россию

1911 год становится для Дягилева страшным испытанием. Итальянские гастроли едва не проваливаются. Беда с балетом Стравинского «Петрушка» — Бакст не успевает доделать эскизы, Стравинский прямо на репетициях дописывает музыку, Дягилев все время ссорится с хореографом Фокиным. Театральной площадки не находят, репетируют в ресторане.

Продюсер ссорится с Идой Рубинштейн. Она поселилась в Париже и эпатирует окружающих: встречает гостей обнаженной и держит дома живую пантеру, которая однажды бросается на Дягилева. Он в ужасе забирается на стол, Ида хохочет. На этом и без того сложные отношения заканчиваются. Наконец, страшный скандал происходит между Бенуа и Бакстом: Бенуа ревнует к успеху товарища, устраивает истерику, обзывает Бакста «жидовской мордой» и отказывается работать в команде Дягилева: «15 лет бесстыдной эксплуатации» довели его, Бенуа, до «полного маразма, полной деморализации».

Однако трудный сезон заканчивается на высокой ноте: выступ­ление в Лондонском Ковент-Гардене становится не только триумфальным, но и впервые за всю историю предприятия прибыльным.

Дягилев возвращается к своей мечте добиться признания на родине, он даже пытается договориться с самым сильным своим противником в Петербурге — Кшесинской. Без ее помощи выступление невозможно. Дело в том, что 22-летний Вацлав Нижинский — военно­обязанный. Если бы он служил в дирекции императорских театров, у него была бы отсрочка, а так он может танцевать только за границей. А без него невозможны гастроли в Петербурге.

Дягилев просит Кшесинскую помочь отмазать Нижинского от армии, а взамен обещает открыть для нее лондонскую сцену. Кшесинской уже 40, она полновластная хозяйка в Петербурге, но европейской славы у нее никогда не было — и, очевидно, не будет. Зато то, о чем она мечтает, есть у Дягилева: он обещает специально для нее поставить в Лондоне два классических балета Чайковского (совсем не из дягилевского репертуара): «Лебединое озеро» и «Спящую красавицу». «Это позор, — возмущается художник Валентин Серов. — При всех гимнастических достоинствах она не артистка… Настоятельной необходимости ставить "Лебединое озеро" тоже не вижу». Бывший портретист Романовых порвал с ними после Кровавого воскресенья, и любые заискивания перед великими князьями кажутся ему недопустимыми.

Несмотря на все интриги, в конце сентября 1911 года суд в Петербурге неожиданно признает Нижинского лицом, уклоняющимся от военной службы. Не удается Кшесинской и убедить дирекцию императорских театров сдать Дягилеву в аренду Михайловский театр. Он находит менее престижную площадку — «Народный дом Николая II» — бывший павильон Всероссийской выставки, который перевезли в столицу из Нижнего Новгорода. Арендовать эту сцену намного проще, потому что она находится в управлении «Попечительства о народной трезвости». Выступления в российской столице намечены на февраль 1912 года.

Совместные гастроли Кшесинской и труппы Дягилева в Ковент-­Гардене проходят по плану. В октябре 1911 года Кшесинская приезжает на гастроли в Лондон в сопровождении великих князей, поражая публику обилием драгоценностей. Помимо Кшесинской к труппе на время этих гастролей присоединяется Анна Павлова, которая танцует в «Жизели». На все спектакли дягилевской труппы приходит и звезда светского Лондона — оксфордский студент Феликс Юсупов. Молодой князь дружен с Павловой. Он называет ее «небесной посланницей», а она ему отвечает: «У тебя в одном глазу Бог, в другом — черт».

5 декабря 1911 года в Петербурге, вдали от лондонских триумфаторов, умирает самый принципиальный из друзей Дягилева, Валентин Серов. Дягилев не успевает на похороны — он приезжает только 15 декабря. Следующая трагедия происходит в конце января — в «Народном доме» пожар, театр непригоден для выступлений. Дягилев лихорадочно ищет план «Б», обращается к Алексею Суворину, издателю «Нового времени», ультраконсерватору и человеку совершенно нерукопожатному с точки зрения столичной интеллигенции. Серов бы, конечно, Дягилева осудил — но его уже нет.

У Суворина есть частный театр, и именно его умоляет сдать в аренду Дягилев. Но Суворин называет издевательски неподъемную цену. «Так-то нас встречает родина! Видно, как мы ей нужны, — пишет обиженный Стравинский. — Гнусные мелкие торгаши и злодеи — служат одной лишь пакости, пошлости, подлости. Суворины и прочая сволочь, от которой в России проходу нет — задыхаешься». Самая известная балетная труппа в мире так и не найдет площадки в России. Дягилев переносит выступление в Дрезден.