Миллионер против правительства

15 апреля 1912 года пароход «Титаник», принадлежащий британской компании White Star Line, врезается в айсберг неподалеку от Гренландии. Всего на борту 2224 человека, 1514 из них погибают. Через день, 17 апреля, в мировых СМИ появляются первые сообщения о гибели «Титаника». Россия все еще живет по старому стилю, так что первые упоминания о «Титанике» здесь датируются 4 апреля.

Главное внутреннее событие в России в этот день — визит нового премьер-министра, бывшего министра финансов Владимира Коковцова в Москву, экономическую столицу страны. Коковцов больше полугода назад сменил Столыпина на посту главы правительства — и только сейчас решил пообщаться с крупным бизнесом. Он посещает биржу, а вечером глава биржевого совета (проф­союз промышленников, аналог современного РСПП) Григорий Крестовников дает в честь премьера торжественный ужин. Купцы пытаются произвести на главу правительства хорошее впечатление. Он тоже вежливо сожалеет, что промышленники не могут попасть в Думу «в должном количестве» из-за столыпинского избирательного закона.

Крупный бизнес в целом лоялен к власти, но в нем есть и смутьяны. Их лидер — Павел Рябушинский, старший из восьми братьев, банкир и промышленник, издатель газеты «Утро России». Рябушинский встает, чтобы поговорить о проб­лемах, и перечисляет многочисленные претензии крупного бизнеса к правительству (начинает с преследования старообрядцев, ведь вся элита российского бизнеса из их числа). Речь Рябушинского звучит как вызов властям. Коковцов не понимает ее посыла, по его словам, это «бессвязный лепет». Завершает свое выступление «зарапортовавшийся» (по мнению Коковцова) Рябушинский тостом: «Не за Правительство, а за Русский народ, многострадальный, терпеливый и ожидающий своего истинного освобождения».

Хозяин дома Григорий Крестовников очень зол на Рябушинского за такую бестактность. Негодует и московский городской голова Николай Гучков, потомок купеческого рода и родной брат бывшего председателя Думы Александра Гучкова: «Павел Рябушинский? Да это такой подлец и мерзавец, каких свет не родил! В таком доме, в интимном кружке, куда его допустили, позволяет себе поучать председателя Совета министров?! Недаром про Рябушинского Коковцов еще раньше говорил в Петербурге: подмигивают все и кокетничают с революцией? Московских купцов мало жгли в 1905 году, что они еще не образумились».

Но для многих предпринимателей Рябушинский — не смутьян, а герой. «Вы один говорили дело, говорили с общегосударственной точки зрения, а не как торгаш и промышленник, — пишет ему владелец московского металлургического завода Юлий Гужон. — Уверен, что Ваш пример вызовет последователей. Давно пора». Согласно донесению полиции, речь Рябушинского «вызывает много толков в обществе и поднимает его популярность».

Рябушинский — лидер группы «молодых предпринимателей», миллионеров-старообрядцев, которые активно требуют реформ, большего участия купечества в политике. Самые активные участники этой группы — друзья Рябушинского: Александр Коновалов и Сергей Третьяков (внук одного из основателей Третьяковской галереи). Они участвуют в финансировании газеты «Утро России». Еще в начале 1911 года они вместе с Рябушинским инициировали знаменитое «письмо 66» — первую акцию протеста бизнеса по вопросу, напрямую его не касающемуся. Тогда предприниматели выступили в поддержку профессоров Московского университета, уволенных после студенческих волнений «памяти Толстого». По подсчетам прессы, совокупное состояние подписавших «письмо 66» составляет больше полумиллиарда рублей. Но одно дело — написать письмо в газету, другое — публично в глаза премьеру высказать свои претензии. Так раньше вели себя только левые депутаты Думы, но не московские миллионеры.

Наконец, в преддверии предстоящих выборов Рябушинский и «молодые предприниматели» создают свою партию, Прогрессивную партию, которая должна представлять интересы бизнеса, бороться за реформы и потеснить и кадетов, и октябристов.

Их расстреляли

В тот день, когда мир узнает о гибели «Титаника», а Рябушинский критикует Коковцова на званом ужине, в шести тысячах километров от Москвы происходит трагедия. В городе Бодайбо в Иркутской области, столице российской золоторудной промышленности, бастующие рабочие устраивают демонстрацию с требованием поднять зарплату, улучшить жилищные условия, а также освободить их арестованных товарищей. Но войска открывают огонь по демонстрации и расстреливают от 150 до 200 человек, по разным данным, и еще столько же ранят. Месторождение принадлежит британской компании Lena Goldfields, ее акции торгуются на Лондонской бирже, хотя управляют компанией российские акционеры — семья Гинцбургов.

Ленский расстрел становится главной новостью уже через день. Журналисты вспоминают речь Коковцова перед банкирами, его слова, что «власть должна показывать пример уважения к личности, она должна ценить человеческую жизнь». Расстрел рабочих провоцирует новый конфликт. Предприниматели-консерваторы во главе с Крестовниковым считают, что нужно любой ценой предотвратить волну забастовок по стране — наложить на всех забастовщиков штрафы и уволить зачинщиков. Рябушинский и его сторонники против. Они считают, что в Бодайбо совершено преступление и крупный бизнес должен выразить свой протест.

Полицейские отчеты сообщают, что популярность Рябушинского растет, и это очень тревожит октябристов, преданных Гучкову. Тем более что срок полномочий текущей Думы истекает, до выборов осталось всего четыре месяца.

9 апреля после пасхальных каникул собирается Госдума. Ее председатель Михаил Родзянко начинает с того, что выражает соболезнования «дружественной английской нации» в связи с постигшим ее несчастьем — гибелью «Титаника». О Ленском расстреле он не упоминает. Только после обеда три думские фракции подают запросы в правительство в связи с трагедией в Бодайбо. Расстрел сравнивают с Кровавым воскресеньем 1905 года. Даже Гучков, недавний союзник Столыпина, присоединяется к тем, кто требует расследования.

Через два дня в Думу приходит глава МВД Александр Макаров, чтобы объяснить случившееся: «Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войско, войску ничего не остается делать, как стрелять. Так было и так будет впредь!» Последняя фраза министра возбуждает невероятный резонанс. Начинаются одновременно два расследования: правительство отправляет в Бодайбо бывшего министра юстиции Сергея Манухина, а думская оппозиция — известного юриста Александра Керенского. Репутация Манухина даже в либеральных кругах безупречна, Дума не подозревает его в предвзятости, но Манухин отчитывается только императору, а Керенский о ходе расследования оповещает и Думу, и прессу. Кроме того, уже два года назад Керенскому предложили избираться в Думу, поэтому максимально гласное расследование в его интересах — выборы уже осенью. С расстрелом на сибирских приисках заканчивается политическая зимняя спячка. Дума, лояльная все пять лет, в последние месяцы работы выходит из-под контроля.

Человек, который воюет

22 апреля 1912 года недавний председатель Государственной думы Александр Гучков приезжает в петербургский пригород Старая Деревня, неподалеку от Елагинского дворца, где жил его покойный друг Петр Столыпин. Гучков приехал стреляться — его вызвал на дуэль чиновник военного министерства полковник Сергей Мясоедов. Полковник промахивается, депутат стреляет нарочито небрежно, все невредимы. Поводом для дуэли стало интервью Гучкова газете «Новое время», в котором он обвинил Мясоедова в шпионаже в пользу Австро-Венгрии. У Гучкова нет никаких доказательств, просто он дружит с офицерами Генштаба, которым выходец из полиции Мясоедов кажется подозрительным.

Александр Гучков слишком вспыльчив для политика, и дуэль для него — привычное дело. Он уже собирался стреляться с Павлом Милюковым (но они смогли договориться), а став председателем Думы, стрелялся с другим депутатом и ранил его. После бескровной дуэли Мясоедов увольняется, а в газетах появляются карикатуры и фельетоны вроде «Сирано-де-Гучков».

Гучковы, московские купцы-старообрядцы, сделавшие состояние на текстильном производстве, всегда интересовались политикой: дед Александра Гучкова был московским городским головой, отец и дядя — депутатами Мосгордумы. Александр — ровесник Саввы Морозова и Константина Станиславского, на 10 лет старше Павла Рябушинского, но, в отличие от них, он увлекся не театром и не живописью. Еще в гимназии он хотел сбежать на войну с Турцией, однако пошел по стопам отца и в 30 лет стал депутатом Городской думы.

В 37 лет он внезапно уехал в Южную Африку — сражаться в англо-бурской войне на стороне буров. Был ранен, попал в плен. Через четыре года, в 1903-м, в Македонии участвовал в восстании против Османской империи. Во время русско-японской войны работал в Красном Кресте и снова попал в плен, отказавшись уезжать из Мукдена, когда его покинула российская армия. К 50 годам Гучков заработал репутацию честного безумца, готового биться насмерть за свои убеждения.

В 1905 году Гучков возглавил «Союз 17 октября», партию сторонников реформ Витте, потом очень тесно сошелся со Столыпиным. Несмотря на купеческое происхождение, в Думе он представляет интересы скорее не бизнеса, а военных. Он видел своими глазами ужас поражения на Дальнем Востоке, знает его причины и потому мечтает реформировать армию, сделать ее по-настоящему боеспособной, внедрить современные технологии и приемы вместо учебников времен Суворова, в которых написано, что «пуля — дура».

В Думе Гучков возглавляет Комиссию государственной обороны — профильный комитет, который курирует военное ведомство. Через него проходят все законопроекты, он помогает генералам выбивать деньги у министерства финансов. Он приятельствует с военным министром Редигером и другими сотрудниками Генштаба — вокруг Гучкова возникает что-то вроде офицерского кружка, обсуждающего реформирование вооруженных сил.

При этом вспыльчивый Гучков не отличается военной дисциплиной. Летом 1908 года он произносит в Думе пламенную речь, обвиняя во всех бедах армии некомпетентных родственников императора, которые ею руководят, и в завершение призывает великих князей уйти в отставку. После этой речи к нему подбегает Милюков: «Александр Иванович, что вы сделали — ведь распустят Государственную думу». Столыпин тоже осуждает друга за то, что тот вынес сор из избы: «Я с вами согласен, что участие великих князей вредно, но мне кажется, что вашим выступлением вы только укрепили их положение. И у государя бывала мысль их устранить, а сейчас для того, чтобы не делать впечатление, что действует по вашему настоянию, все останется по-прежнему», — говорит премьер.

С этого момента к Гучкову и его офицерскому кружку относятся подозрительно, называя его участников «младотурками». Своими попытками изучить турецкий опыт Гучков усиливает эти подозрения. Его друзей-офицеров постепенно увольняют из Генштаба, меняют даже главу военного ведомства. Новый военный министр Сухомлинов пытается скрыть от думской комиссии по обороне все важные вопросы. Гучков считает, что Сухомлинов добился влияния тем, что не утомлял императора докладами, а веселил армейскими анекдотами. В реформе армии он явно не заинтересован.

Дуэль Гучкова с другом и помощником Сухомлинова Мясоедовым — это только начало. Гучков убежден, что его противники — подлецы, он готов заподозрить их в любых преступлениях, и ему не нужны никакие доказательства. Сухомлинов докладывает Николаю II, что «младотурок» Гучков ненавидит его за верность императору. У Николая к Гучкову свои претензии. Заняв пост председателя Думы, Гучков несколько раз беседовал с императором, в том числе и о вопросах, выходящих за рамки думской работы. После одного из таких разговоров Гучков не сдержался и разболтал коллегам по Думе, насколько он, мол, близок к царю, — и передал содержание разговора. Беседа стала достоянием гласности и даже была процитирована в газетах. Николай ему этого не простил, и недавняя речь про Распутина только усугубила его антипатию. Более того, император попросил министра Сухомлинова при случае передать Гучкову, что тот «подлец». Теперь Николай II считает монархиста Гучкова опаснейшим врагом режима.

Семь тысяч двести граммофонов

Третья, «столыпинская», Дума, отработав положенный срок, уходит в отставку. В сентябре 1912 года начинается предвыборная гонка. Власть входит во вкус — с каждыми следующими выборами применение админресурса становится все более грубым. Выборы 1912 года бьют все рекорды.

Столыпин еще за два года до выборов распорядился выделить на поддержку нужных кандидатов (в основном через прессу) 4 миллиона рублей. Философ Сергей Булгаков, один из авторов «Вех», еще недавно бичевавший российскую интеллигенцию, вспоминает, что просто не может поверить своим глазам: чиновники вмешиваются в выборы, не таясь и не стесняясь, избирателей запугивают, кандидатов исключают в последний момент. К ужасу глубоко верующего Булгакова, движущей силой фальсификаций становится духовенство — именно оно должно организовать на участках нужный результат. «Народ на выборах подменен 7200 священниками, — говорит во время предвыборного митинга кандидат от кадетов Федор Родичев. — Это все равно как завести 7200 граммофонов и потом сказать, что это голос народа».

Булгаков вспоминает, что в его губернии уже нет политических партий в обычном смысле слова: с одной стороны идет блок кандидатов, отобранных администрацией, во главе с губернатором из соседней губернии, «который нуждается в депутатском кресле для поправления своей пошатнувшейся карьеры». Против них борется группа независимых людей, состоящая из октябристов, «прогрессистов», кадетов и даже социал-демократов. Но кандидаты от власти побеждают.

Оппозиционеры с разными взглядами начинают объединяться против бюрократического прессинга еще летом 1912 года. Новое дыхание приобретает масонское движение. Депутатам нужна надпартийная организация, «координационный совет», чтобы действовать сообща и выдвигать единых кандидатов против кандидатов от власти. Кадеты предлагают воспользоваться для этого организацией масонов. Девиз масонов прежний: за истину и свободу, но цель более практичная — объединить приличных, «рукопожатных» политиков.

С этой целью масоны полностью обновляют свою организацию — одним из главных реформаторов становится 32-летний депутат-­кадет Николай Некрасов. Он и его товарищи предлагают упростить процедуру приема, упразднить сис­тему масонских степеней, отказаться от ритуальных пережитков и вообще создать собственную масонскую организацию, независимую от французской. Ее называют «Великий Восток Народов России». В эту ложу приглашают депутатов самых разных фракций, даже главу фракции социал-демократов, депутата от Тбилиси Николая Чхеидзе. А также перспективных политиков, которые только собираются баллотироваться в Думу, — например, адвоката Александра Керенского, который набирает популярность благодаря своему расследованию Ленского расстрела. Рябушинский и Коновалов тоже присоединяются к московской ложе.

Председателем масонского конвента избран депутат Некрасов. Новая организация куда более активна, чем все предыдущие. Это не предвыборный штаб, но площадка для обсуждения общих планов.

В итоге Дума, несмотря на колоссальное давление властей, оказывается довольно разнородной. Правых и националистов — больше четверти, самая крупная фракция — у октябристов, но ее лидер Александр Гучков проваливается на выборах. Против него работают все: и власть, и масоны. Для Гучкова это серьезное поражение и разочарование. «Мы стоим лицом к лицу уже не с той властью, с которой мы договаривались. Договор уже не нарушен, а разорван», — говорит он на съезде своей партии после выборов.

Прогрессивная партия, один из лидер которой — Рябушинский — самый яркий дебютант выборов, получает фракцию из 48 человек (около 10% Думы). Сам Рябушинский в Думу решил не баллотироваться, зато избран его друг Коновалов.

Впервые избран и Александр Керенский. Ему 31 год, он невероятно активен как в прессе, так и в масонской ложе. Будучи кандидатом в Думу от эсеров, во время своей недавней поездки на Лену он познакомился и подружился с сосланной легендарной эсеркой Бабушкой Брешко-Брешковской. В новой Думе он становится лидером фракции трудовиков (так называют себя депутаты-эсеры).

Фракция социал-демократов совсем маленькая, 14 человек, из них 8 меньшевиков и 6 большевиков. Самая любопытная фигура среди них — большевик Роман Малиновский. Он — новая звезда партии, познакомился с Лениным всего два года назад и уже стал одним из самых влиятельных его товарищей. Именно усилиями Малиновского в России впервые начинает выходить легальная большевистская газета — «Правда». При этом Малиновский — агент тайной полиции, самая большая удача МВД после разоблачения Азефа.

Царевич умирает

Большую часть 1912 года царская семья старается не появляться в столице: весной они в Крыму, летом плавают у побережья Финляндии, в сентябре едут в Беловежскую Пущу.

Император увяз в семейных проб­лемах. Его мать недолюбливает его жену, младший брат Михаил закрутил роман с женой собственного адъютанта, завел внебрачного ребенка и хочет жениться, но император строго против.

Тем временем троюродный брат Николая, греческий король Константин, начинает войну против Турции, в союзе с Болгарией, Сербией и Черногорией. Идея помочь «братьям-славянам» очень популярна в российском обществе. Газеты немедленно отправляют на Балканы корреспондентов, в том числе от «Киевской жизни» едет Лев Троцкий.

Особенно рвется в бой дядя царя великий князь Николай Николаевич, командующий Санкт-Петербургским военным округом и гвардией. Его жена Стана и ее сестра Милица — дочери черногорского короля — умоляют Николая II помочь их отцу. Еще недавно Столыпин был активным противником любых военных действий, говоря, что Россия не может позволить себе войны, пока не побежден внутренний враг. Теперь вместо него против войны выступает Распутин. По словам Вырубовой, он чуть ли не на колени встает перед императором, говоря, что «враги России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну» и «что Россию постигнет неминуемое несчастье».

В начале октября царская семья на месяц переезжает в охотничьи угодья в Польше. Там восьмилетний наследник престола, играя у пруда, неудачно прыгает в лодку, подворачивает ногу и у него начинается внутреннее кровоизлияние. Он не может пошевелить ногой, день и ночь кричит от боли, императрица неотлучно сидит у постели ребенка. 19 октября у наследника поднимается температура. Доктора, вызванные из Петербурга, говорят, что состояние безнадежное. «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник», — говорит Алексей матери. В один из дней Николай II, выйдя из комнаты сына, плачет навзрыд на глазах у свиты.

Министр двора барон Фредерикс настаивает на том, чтобы выпустить официальный пресс-релиз о здоровье цесаревича, но Николай и Александра считают болезнь государственной тайной. Императрица просит Вырубову отправить телеграмму Распутину. «Болезнь не так опасна, как это кажется, — внезапно отвечает тот. — Пусть доктора его не мучают». И действительно, вскоре мальчик начинает поправляться.

17 октября великий князь Михаил, вопреки обещанию, в Вене тайно венчается со своей гражданской женой Натальей Вульферт. Николай II наказывает его, увольняя со всех должностей и постов и запрещая въезд в Россию.

Романовы 300 лет спустя

1913 год — юбилейный год трехсотлетия дома Романовых. Пышные торжества должны начаться 21 февраля — в день, когда царем стал первый из Романовых, Михаил Федорович.

В феврале царская семья переезжает из Царского Села в Зимний дворец. Настроение у императрицы очень подавленное. Теперь она вспоминает последние годы жизни в Зимнем дворце — тогда, 10 лет назад, в 1903 году, при дворе были в моде балы в стиле XVII века, придворные наряжались в костюмы эпохи первых Романовых. С тех пор ее здоровье резко ухудшилось, она ненавидит бывать в обществе и устает от публичных мероприятий: «Теперь я руина», — говорит она Вырубовой.

Весной празднества продолжаются путешествием в Кострому, Ярославль, Нижний Новгород. Крестьяне, завидев царский пароход, заходят по пояс в воду, поют гимн. Подобные сцены народного обожания воодушевляют императрицу, убеждая, что простой народ любит царя, а все зло — от интеллигенции. Путешествие длится несколько месяцев, но из-за слабого здоровья Александра пропускает значительную часть мероприятий. У нее начинается ангина, из-за переутомления она часто не в силах даже выйти из поезда.

Московские торжества проходят отлично. При солнечной погоде Николай входит в Кремль пешком, впереди духовенство с кадилами, императрица с наследником едут в открытом экипаже. Звонят колокола, народ ликует.

Для детей императора это путешествие становится знакомством с Россией. Девочки очень патриотичны, говорят дома по-русски и с ужасом думают, что когда-нибудь им придется выйти замуж и уехать из России. Но до этого путешествия они почти не видели своей страны, вся их жизнь проходит между Царским Селом и Ливадией в Крыму.

Романовы не путешествуют по России, большую часть времени родственники императора проводят в Европе. «Наши странствования бросали нас из одного конца Европы в другой, — описывает семейный образ жизни великий князь Сандро. — Традиционная весенняя встреча с королевой английской Александрой в Дании. Ранний летний сезон в Лондоне. Пребывание Ксении на водах в Киссингене или же в Вителе. Далее сезон в Биаррице. Экскурсии детей в Швейцарию. Ранний зимний сезон в Каннах. Мы покрывали в вагоне многие тысячи километров».

Мать императора большую часть времени проводит на родине в Копенгагене, гостит у сестры — королевы Англии, либо отдыхает в Биарицце. Брат императора Михаил вынужден путешествовать по Европе — он купил недвижимость в Лондоне и на Лазурном Берегу. Две виллы во Франции есть и у самого Николая II. Однако обычно, путешествуя по Европе, великие князья и их семьи останавливаются в самых дорогих отелях, снимая не номера, а этажи. Сандро вспоминает, что однажды в Гранд-отеле в Риме администрация гостиницы все никак не могла поверить, что «все эти мужчины, дамы, дети, няньки в формах и без, прислуги и воспитатели и т.п. принадлежат к одной и той же семье русского великого князя».

Больше других жизнью на широкую ногу славятся дети великого князя Владимира, бывшего покровителя Дягилева: Кирилл, Борис и Андрей. Бориса все время видят в Ницце в окружении проституток; императору регулярно жалуются на «безобразное» поведение Бориса. Андрей вместе со своей любовницей Кшесинской много времени проводит в Монако — он азартный игрок. Как, впрочем, и его мать, великая княгиня Михень.

Роскошь русского двора известна всей Европе. Слухи о колоссальных счетах русского императора и его родственников в европейских банках не лишены основания: после 1905 года, когда Николай II думал о бегстве из России в Германию, для него были открыты тайные счета в берлинском банке Mendelssohn & Co (до 20 миллионов рублей) и на более мелкие суммы в Credit Lyonnais и Bank of England.

Хорошее знание Европы сочетается с почти полным незнанием России. Годы спустя великая княжна Мария, двоюродная сестра императора, будет писать, что ни ей, ни ее родственникам не приходило в голову, до какой степени различаются русская и европейская провинция, насколько русская деревня беднее.

«Перестаньте! Образумьтесь!»

Российское общество в 1913 году постепенно выходит из спячки, полемика возобновляется. Расследование расстрела рабочих на Лене и киевское убийство Андрея Ющинского обсуждают больше всего. Оба дела политизированы: Ленский расстрел левые партии используют в революционной пропаганде, дело Бейлиса двигают правые партии для пропаганды антисемитской.

Сенатор Манухин завершает доклад еще осенью 1912-го, он надолго засекречен, обсуждение в Думе начинается только весной 1913 года. Выводы сенатора полностью совпадают с выводами Керенского: условия жизни на приисках были чудовищны, требования бастующих — сугубо экономические, стрельбы можно было избежать. Правительство тем не менее виновных не ищет, несколько сотрудников управляющей компании уволены, офицер, приказавший стрелять, разжалован, но дело не возбуждают. Расследование крушения «Титаника», утонувшего накануне Ленского расстрела, завершилось похожим образом — в гибели полутора тысяч человек тоже никого конкретно не обвинили.

В Киеве, наоборот, начинается громкий судебный процесс. Мендель Бейлис арестован, общество разделилось, примерно как во время дела Дрейфуса во Франции 15 лет назад.

В ноябре 1911 года «совесть нации», 58-летний писатель Владимир Короленко пишет открытое письмо, в котором напоминает, что жертвами «кровавого навета» — обвинения в использовании крови младенцев в своих ритуалах — были еще первые христиане. И Короленко обращается к современникам словами христианского мученика святого Иустина: «Стыдитесь приписывать такие преступления людям, которые к ним не причастны. Перестаньте! Образумьтесь!»

Под открытым письмом Короленко подписываются почти все известные интеллектуалы страны: Максим Горький, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов, Леонид Андреев, Александр Блок, Александр Бенуа, почти вся либеральная часть Думы, сотни профессоров, журналистов. В поддержку Бейлиса начинается кампания и в Европе — его поддерживают самые известные европейские писатели: Томас Манн, Герберт Уэллс, Анатоль Франс. В «кровавый навет» не верят и многие националисты, например издатель газеты «Киевлянин» Дмитрий Пихно и его зять Василий Шульгин, тот самый, что пытался предотвратить погром в Киеве в 1905 году. Пихно пишет статью против собственных поклонников-черносотенцев «Вы сами приносите человеческие жертвы!». «Киевлянин» публикует максимально полное и убедительное расследование убийства Ющинского, доказывающее, что Бейлис невиновен, а мальчик убит скупщицей краденого Верой Чеберяк и ее подельниками.

С другой стороны, Василий Розанов, друг Мережковских, и соавтор «Вех» священник Павел Флоренский убеждены, что еврейская культура основана на культе крови, а значит, Бейлис не может не быть убийцей. Розанов и Флоренский обсуждают, что если не остановить рост еврейского населения России, то они поглотят русских, так как размножаются быстрее. Розанов пишет статьи против Бейлиса в «Земщину» — главную газету марковского Союза русского народа.

Этот факт возмущает всех его друзей — Дмитрий Мережковский предлагает членам Религиозно-философского общества устроить общественный суд над Розановым и исключить его. Большинство считает, что изгонять Розанова, пусть даже публикующегося в «Земщине», — это варварство. Тогда Розанов сам демонстративно хлопает дверью. А заодно публикует в прессе личную переписку Мережковского и покойного издателя проправительственного «Нового времени» Алексея Суворина, чтобы продемонстрировать, что сам Мережковский — лицемер.

Кто убил Андрея Ющинского

Судебный процесс над Бейлисом приобретает государственную важность. За ним следит весь мир, им руководит лично министр юстиции консерватор Иван Щегловитов. Несмотря на слабую доказательную базу, он решается на судебный процесс, чтобы его и правительство не обвинили в продажности «жидам». В стремлении угодить начальству чиновники привлекают к ответственности всех, кто критикует следственные органы и обвинение, давят на газеты, пишущие о деле Бейлиса, в нескольких случаях даже конфискуют тиражи.

Процесс начинается 23 сентября. Бейлиса защищают самые известные столичные адвокаты: депутат Думы Василий Маклаков и будущий министр юстиции Временного правительства Александр Зарудный. Корреспонденты в зале суда — Владимир Набоков-­старший и Владимир Короленко.

«Ощущение XVI столетия», — пишет в репортаже из суда Короленко, хотя за окном и «современный Киев, с красивыми домами, вывесками, газетами и электричеством». Состав коллегии присяжных (семь крестьян, три мещанина, два мелких чиновника) значительно отличается от обычного — нет ни одного интеллигента, что для университетского центра редкость. Газету со статьей, в которой Короленко обвиняет власти в манипуляциях при формировании коллегии присяжных, конфискуют, против него возбуждают уголовное дело.

Самый громкий демарш совершают петербургские адвокаты: они пишут воззвание, в котором называют суд над Бейлисом надругательством над основами человеческого общежития, унижающим Россию перед всем миром. Текст публикуют четыре газеты в Петербурге и Киеве. Уже после окончания суда инициаторов воззвания — Александра Керенского и Николая Соколова — приговорят к восьми месяцам тюремного заключения за оскорбление власти.

Последний день процесса — 28 октября 1913 года. Все ждут обвинительного приговора и грандиозного еврейского погрома в Киеве. Отряды погромщиков уже собрались и приготовились.

Присяжные голосуют — и это очень показательное голосование. Шестеро за виновность Бейлиса, шестеро против. Ни у кого нет большинства, но по юридическим правилам в этом случае подсудимый считается невиновным. Бейлиса отпускают в зале суда. «Кошмары тускнеют», — пишет Короленко про чудом не случившиеся погромы. Для либеральной части общества это победа. Бейлис с семьей уезжают из России в Палестину. Следствие закрыто. Роковой вопрос «Кто убил Андрея Ющинского?» никогда больше не поднимается.

Весна скандальная

29 мая 1913 года в театре на Елисейских Полях премьера нового дягилевского балета «Весна священная». Театральная компания Дягилева снова на подъеме, к тому же он нашел себе нового спонсора — это барон Дмитрий Гинцбург, представитель той самой династии, которая владеет ленскими рудниками. Прежнего покровителя Дягилева, великого князя Владимира, винили в расстреле 9 января 1905 года, новый покровитель — один из акционеров компании Lena Goldfields, которую обвиняют в расстреле собственных рабочих в Якутии. Но Дягилев не интересуется подобными новостями. Он всецело увлечен новым проектом и уверен, балет Стравинского «Весна священная» произведет революцию в музыке.

С самого начала спектакля становится ясно, что это будет не­обычный вечер: имитация языческих плясок, совсем не традиционная музыка Стравинского. Для 24-летнего Нижинского это особая премьера — он дебютирует в качестве балетмейстера. Накануне в газетах писали, что он «молодой террорист, который задушил балет».

Сначала зрители шепчутся, потом начинают кричать, свистеть и ругаться. У Стравинского сдают нервы, и он выходит из зала. Поклонники дягилевской труппы кричат на недовольных: поэт Габриэле д'Аннунцио и композитор Клод Дебюсси едва ли не с кулаками бросаются на зрителей из соседней ложи. Сейчас такое можно представить себе только на футболе, но не в театре, — спектакль еще не закончился, а потасовка уже в разгаре. Дягилев приказывает включать и выключать свет в зале, надеясь успокоить публику, в итоге приходится вызвать полицию. Несмотря на свист, крики и драку в зале, публика после балета орет и аплодирует: Нижинский и Дягилев даже выходят, чтобы раскланяться.

Дягилев в восторге от скандала: «Это именно то, что я хотел», — кричит он друзьям. Вся компания едет ужинать, потом гуляет по Булонскому лесу до утра. Жан Кокто вспоминает, что в какой-то момент в такси Дягилев начинает что-то бормотать по-русски, Стравинский и Нижинский внимательно его слушают, а он плачет. Кокто спрашивает, что случилось, и ему объясняют, что Дягилев читает стихи Пушкина.

Скандал на премьере оказывается не последним. Ковент-Гарден, Гран-опера и другие театры отказываются принимать на своей сцене балеты, поставленные Нижинским, потому что они отпугивают публику. Оркестры восстают, отказываясь играть Стравинского. Сам Дягилев считает «Весну священную» слишком длинной и хочет ее сократить, Стравинский против. Вдобавок ко всему еще и Бакст отказывается разрабатывать костюмы и декорации к балетам Нижинского. Дягилев и Нижинский все время ссорятся, Нижинский начинает изменять ему с женщинами, они часто устраивают сцены на публике.

Дневник, который Нижинский вел значительно позже, когда у него уже началось тяжелое психическое заболевание, подробно рассказывает об их расставании. Он с омерзением описывает крашеные седые волосы и искусственные передние зубы Дягилева, сравнивая его со старухой. Они спят в разных комнатах, Нижинский запирает комнату на ключ и убегает к проституткам. Дягилев приказывает слуге следить за Нижинским.

В августе 1913 года труппа едет на гастроли в Латинскую Америку — без Дягилева, который боится пароходов. На борту Нижинский знакомится с Ромолой Пульской, дочерью венгерского миллионера. Почти сразу по прибытии в Буэнос-Айрес он делает ей предложение, и 10 сентября 1913 года они венчаются. Сестра и мать танцора находятся в это время в Петербурге и о свадьбе узнают из газет. Дягилев отдыхает в Венеции. Когда ему приносят телеграмму, у него начинается истерика. Вскоре он увольняет Нижинского, тот пытается собрать собственную труппу, переманить Стравинского, но безуспешно. Собственные гастроли Нижинского в Лондоне проваливаются. Он дает два выступления, заявляет, что болен, и разрывает контракт.

Дягилеву снова везет: осенью 1913-го он встречает 17-летнего танцора Леонида Мясина, который выглядит, как полная противоположность Нижинскому — маленького роста, вовсе не красавец, зато интеллектуал. Одновременно Дягилев находит новых оформителей спектаклей, супружескую пару Наталью Гончарову и Михаила Ларионова. Присоединиться к труппе мечтает уже известный в свои 23 года композитор Сергей Прокофьев.

Дягилев перестает искать признания в петербургском высшем свете, который чужд нового и «упорно отстаивает отжившие традиции». Вместо этого он ориентируется на интеллигенцию и купечество — «средний класс, который создал успех Московскому художественному театру». Плюнув на Петербург, он планирует гастроли в здании бывшей мамонтовской оперы в Москве. Турне запланировано на январь — февраль 1914 года.

Новая Америка

1913 год — это пик российского экономического развития, апогей «стабильных тучных лет». По общему объему экономики Россия отстает от США и почти догоняет Германию, крупнейшую экономику Европы.

Капитализм преобразил облик России. Зять императора, великий князь Сандро, с раздражением замечает, что в Петербурге, кажется, все начали заниматься бизнесом: офицеры обсуждают рост цен на сталь, светские дамы приглашают в свои салоны «финансовых гениев», отцы церкви торгуют акциями.

Главные двигатели российской экономики — это купцы. «Русскому купечеству, — говорит Павел Рябушинский, — пора занять место первенствующего русского сословия, пора с гордостью носить звание "русского купца", не гоняясь за званием выродившегося русского дворянина». Все обсуждают, станет ли Россия новой Америкой, экономическим гигантом нового формата. Именно в 1913 году поэт Александр Блок пишет стихотворение «Новая Америка».

В правительстве даже разработан «новый курс» — его придумывает министр земледелия Александр Кривошеин, один из соавторов аграрной реформы Столыпина и некогда его правая рука. Теперь у Кривошеина есть программа стимулирования экономического роста: он хочет вкладывать деньги в создание крупных госпредприятий, строить новые железные дороги, проводить масштабную мелиорацию. Правда, министр земледелия Кривошеин делает упор в первую очередь на сельское хозяйство.

План Кривошеина противоречит политике действующего премьер-­министра Владимира Коковцова. Бережливый финансист Коковцов озабочен сохранением бездефицитного бюджета, он хочет сдерживать госрасходы, а промышленность развивать только за счет частных инвестиций.

Пока император отдыхает и путешествует, в Петербурге продолжаются интриги. В борьбе с премьером-бухгалтером Коковцовым реформатор Кривошеин решает воспользоваться помощью нового министра внутренних дел Николая Маклакова, который приобрел популярность в царской семье за умение рассказывать анекдоты и показывать смешные пантомимы: его коронный номер — «прыжок влюбленной пантеры» — очень веселит царских дочерей. Маклаков совсем не реформатор, он даже разработал новый цензурный закон, но он тоже очень не любит Коковцова и хочет его свалить.

Против премьера начинается целая кампания. Кривошеин убеждает царя, что империи нужна финансовая реформа, а Коковцов ей препятствует (и это правда). Кривошеин считает, что пора отменить государственную монополию на торговлю алкоголем и ввести подоходный налог.

В то же время консервативная газета «Гражданин», которую издает 74-летний князь Мещерский, обзывает Коковцова «думским угодником», который стремиться поставить себя выше царя и заискивает перед «Родзянками и Гучковыми». Мещерский предлагает заменить Коковцова по-настоящему преданным царю человеком: либо бывшим премьером стариком Горемыкиным, либо вообще отцом Анны Вырубовой — начальником царской канцелярии Танеевым.

К кампании присоединяется и 64-летний экс-премьер Витте. Он по-прежнему дружен с князем Мещерским и мечтает вновь возглавить правительство. Он начинает критиковать одобренный минфином закон о борьбе с пьянством, говорит, что министр финансов Коковцов спаивает население, что при нем, Витте, такого не было. Наконец, Витте находит союзника в своей борьбе — это Григорий Распутин. «Старец» тоже все чаще жалуется «папе» и «маме» (Николаю и Александре) на то, что русский народ спивается — и виной тому винная монополия.

Коковцов идет к царю оправдываться. Он говорит, что именно Витте ввел винную монополию, что все новые предложения Витте — чистый популизм и на самом деле борьбе с алкоголизмом они не помогут — поможет только общее увеличение материального благосостояния народа. Но император уже решил уволить премьера, об этом знают все — и Кривошеин, и Маклаков, и Распутин. И хотя уже есть приказ об отставке, император соглашается с Коковцовым и успокаивает его.

Даже влияния Распутина не хватает, чтобы вернуть Витте в правительство, — «мама и папа Витю на дух не переносят», говорит он своему секретарю. Император предлагает пост премьера Кривошеину — но у него больное сердце, он знает на примере Столыпина и Коковцова, как тяжело быть премьером и не вызывать раздражения царя своей чрезмерной активностью. Кривошеин решает остаться в тени, выдвинув на первый план фиктивного премьера. На эту роль прекрасно подходит 74-летний Иван Горемыкин, тот самый пенсионер, который с радостью в 1906 году передал власть Столыпину. Семь лет спустя он нежданно-негаданно снова оказывается премьером — и с покорностью принимает это назначение.

Назначение Горемыкина — настоящий шок для общества. Особенно возбуждены Рябушинский и другие московские молодые предприниматели-прогрессисты, которые ждут политических реформ. «Правительство обнаглело до последней степени, потому что не видит отпора и уверено, что страна заснула мертвым сном», — говорит депутат-бизнесмен Коновалов.

Рябушинский проводит у себя дома совещания объединенной оппозиции, куда приглашает не только прогрессистов, кадетов и октябристов, но и эсеров, меньшевиков и даже большевиков. Большевики, конечно, не собираются ни о чем договариваться, Ленин инструктирует товарищей достать у миллионеров денег, «меньше 10 тысяч брать не стоит». Остальные оппозиционеры относятся к совещаниям у Рябушинского всерьез.

Сектанты и провокаторы

1913 год должен закончиться всеобщей амнистией, которой ждут самые разные враги режима. Впервые себя относит к таковым и иеромонах Илиодор. Он сидит в монастырской тюрьме и пишет письма с проклятиями Распутину, Вырубовой, «министру церкви» Саблеру. В мае Илиодор направляет в Синод прошение снять с него монашеский сан. Друзья из Петербурга пишут ему, что он зря торопится — скоро амнистия, нужно успокоиться и подождать. «Пусть лучше отпадет язык мой, пусть кругом пойдет голова моя, если я успокоюсь! — заводится в ответ Илиодор. — Все существо мое наполняется мучительною жаждою священной мести против вас… Я не допущу, чтобы меня когда бы то ни было помиловали. Милуют только преступников, а я — не преступник; я совершил великий подвиг…»

В декабре 1913-го, понимая, что Синод планирует замять дело, Илиодор отправляет туда еще одно отречение — на этот раз он режет себе вены и подписывается кровью. И снова проклинает руководителей церкви за то, что они покрывают Распутина, заканчивая свое послание словами: «Бога вашего отныне я не знаю и вас, как архиереев, не признаю». Только после этого с Илиодора снимают сан, выпускают из монастырской тюрьмы — и он возвращается в деревню к родителям на Дон. Там он создает секту «Новая Галилея», в которую зазывает своих прежних прихожан из Царицына.

В это время Максим Горький, напротив, бросает свою секту на Капри и отправляется на родину. Долгожданная амнистия по случаю трехсотлетия Романовых позволяет политэмигрантам вернуться. Он переезжает в Финляндию, хотя другие социал-демократы на это не решаются: в Петербурге на них объявлена охота, за 1913 год тайная полиция арестовала почти всех видных большевиков.

Меньшевики считают, что всему виной предатель, и подозревают Малиновского. Ленин уверен, что они клевещут на его друга за то, что тот борется с меньшевиками.

Однако вскоре жертвой депутата-агента становится большевик Иосиф Джугашвили, который по фальшивым документам возвращается в Петербург и становится редактором газеты «Правда», взяв псевдоним Сталин. Малиновский зовет товарища на бал-маскарад, где его встречает полиция. Сталин пытается убежать, пере­одевшись в женское платье, но его ловят, арестовывают, судят и ссылают в Туруханск, селение в Западной Сибири. Попытка бегства Сталина не будет упоминаться в советской истории, а переодевание в женское платье будет приписано врагу большевиков Александру Керенскому.

Впрочем, история Малиновского заканчивается неожиданно. В январе 1913-го московский губернатор Владимир Джунковский назначен заместителем главы МВД. Он начинает реформу министерства и упраздняет секретную агентуру. Когда Джунковский узнает, что один из тайных агентов по совместительству работает депутатом Госдумы, возмущению его нет предела. Новый замглавы МВД «слишком уважает звание депутата», чтобы допустить, что им был тайный полицейский осведомитель. Он требует от Малиновского немедленно уехать из России. Агенту выдают пять тысяч рублей, он слагает с себя полномочия депутата — и уезжает за границу, к Ленину. Российские рабочие — сторонники большевиков возмущены бегством Малиновского. Он же отвергает все подозрения и требует суда над собой. Большевики создают суд-тройку: Ленин, Зиновьев и Якуб Ганецкий. Обращаются за советом даже к Бурцеву, тот никаких улик не имеет. Малиновский оправдан.

Ничего не зависит

Многие авторы воспоминаний пишут, что якобы предчувствовали приближение Первой мировой войны. Однако почти ничего в поведении жителей Российской империи в 1914 году не выдает этого предчувствия. Все они уверены, что будущее зависит не от них, а от высокого начальства. Ни интеллектуалы-оппозиционеры, ни близкие ко двору монархисты не допускают мысли, что они могут на что-то повлиять.

Однако проб­лема даже не в этом, а в том, что и высокое начальство тоже ничего не хочет решать. Император устал от плохих новостей, жалоб, ультиматумов и интриг. Он почти не появляется в столице — отдых с семьей становится почти круглогодичным. В Крыму он еще принимает министров, а во время летних путешествий на яхте по Финскому заливу вообще чиновников к себе не допускает. В столичных гостиных ходят слухи, что страной управляет Распутин — но на самом деле страной не управляет никто. Распутин живет у себя в сибирском селе и переписывается с царицей телеграммами. Премьер-министр Горемыкин старательно ничего не делает — его и назначили, чтобы он «не заслонял царя».

Императрицу весной 1914 года начинают мучать ужасные подозрения. Она ревнует мужа к Ане Вырубовой. Александра страдает мигренью, у нее болит сердце, случаются нервные припадки. Во время летнего плавания по Финскому заливу она все время твердит, что это их последнее путешествие. Много лет спустя Вырубова будет трактовать эти слова как предвидение войны.

Большая часть царской семьи переезжает на лето в Лондон. Мать императора Мария Федоровна в июне гостит у своей любимой сестры, английской королевы Александры. Младший сын Марии Федоровны, Михаил, изгнан из России из-за своего неравного брака и тоже живет в Лондоне. Здесь же муж вдовствующей императрицы, князь Шервашидзе, ее дочери, Ольга и Ксения, зять Сандро и внучка Ирина с мужем — молодым Феликсом Юсуповым. Феликс прекрасно знает Лондон, он звезда местного высшего общества. Семья отлично проводит время: почти каждый день ходят в театр, гуляют в Гайд-парке. 15 июня (по русскому, старому стилю) они завтракают в Букингемском дворце, когда узнают новость: в Сараеве убиты австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена. «Какая жестокость! Слава Богу, что, умирая, они были вместе», — записывает Мария Федоровна в дневнике. Вечером они едут в замок Комб. Там выступает Шаляпин.

Четыре убийцы

То, что спустя столетие выглядит как продуманный план, часто оказывается лишь чередой случайностей. В день, когда племянник австрийского императора и наследник престола Франц Фердинанд приезжает в Сараево, организация из девяти человек планирует его убить. В 1908 году Босния и Герцеговина были аннексированы Австро-Венгрией, и теперь, шесть лет спустя, здесь процветает антиавстрийское движение. Решимость борцов за боснийскую независимость подкрепляют успехи Балканского союза в войне с Турцией — начиная с 1910 года коалиции в составе Сербии, Черногории, Греции и Болгарии удалось лишить Османскую империю почти всех ее европейских провинций. Сербские националисты уверены, что смогут повторить этот успех в борьбе с другой архаичной империей — Австро-Венгрией.

Террористы из организации «Молодая Босния», которые хотят убить Франца Фердинанда, скорее фанатики, чем профессио­нальные убийцы. Многие из них больны туберкулезом, они знают, что обречены, и потому легко идут на смерть. Лидер группировки, 19-летний Неделько Чабринович, 28 июня стоит в толпе, приветствующей кортеж эрцгерцога. Когда машина приближается, Чабринович бросает в нее гранату. Водитель резко жмет на газ — и взрыв происходит под машиной, следующей за машиной эрцгерцога. Наследник австрийского престола не пострадал, несколько сопровождающих ранено. Чабринович на месте выпивает капсулу с цианистым калием и прыгает в реку Миляцку. Но яд оказывается некачественным, а река слишком мелкой, террорист остается жив, и его хватают.

Эрцгерцог немедленно отправляется в больницу к раненым, но шофер едет не той дорогой, сопровождающий генерал останавливает машину и велит развернуться. Эта заминка происходит в нескольких метрах от Гаврило Принципа — 19-летнего активиста из «Молодой Боснии», тоже больного туберкулезом. Он подбегает к автомобилю, стреляет в супругов. Франц Фердинанд и его жена София умирают спустя несколько минут. Принцип тоже пытается покончить собой — и тоже неудачно, как и Чабринович.

На следующий день, 16 июня по старому стилю, в сибирское село Покровское приезжает женщина по имени Хиония Гусева. Ей 33 года, из-за сифилиса у нее провален нос. Хиония — фанатка Илиодора. Когда она жила в Царицыне, он называл ее своей духовной дочерью, теперь она присоединилась к «Новой Галилее».

Расстриженный монах проповедует, что его последователи не должны считать себя православными, потому что русской церковью завладел лжепророк Гришка Распутин. «Дорогой батюшка! Да Гришка-то настоящий дьявол. Я его заколю! Заколю, как пророк Илья, по повелению Божию, заколол 450 ложных пророков Вааловых! Батюшка, благословите с ним разделаться!» — предлагает она и отправляется на поиски Распутина. 29 июня она встречает Распутина на улице его родного села. Гусева подходит под видом нищенки, просит милостыню и ударяет его ножом в живот. Распутин убегает, она догоняет, он хватает лежащую на земле оглоблю и бьет ее по голове. Хиония падает. На следующий день газеты публикуют сообщения о смерти Распутина. А день спустя — опровержения, Распутин жив, но надолго попадает в больницу.

31 июля по Монмартру идет человек с блокнотом. Это 29-летний Рауль Виллен, член «Лиги молодых друзей Эльзаса и Лотарингии», он такой же фанатик, как Принцип и Гусева. В блокнот он записывает перемещения Жана Жореса — самого известного левого политика Франции, лидера и объединителя французских социалистов. Жорес выступает против войны, а значит, против возвращения Эльзаса и Лотарингии, завоеванных Германией. Для националиста Виллена — это предательство. Он подходит к кафе «Круассан» и видит, что за столом напротив окна ужинает Жорес. Виллен дважды стреляет в голову, Жорес умирает на месте.

Чабриновича и Принципа приговорят к 20 годам заключения, и они оба умрут в тюрьме от туберкулеза. Позже будут считаться нацио­нальными героями Сербии. Хионию Гусеву отправят в психиатрическую клинику, где ее рассказ о том, как она убивала Гришку, будет пользоваться большой популярностью. «Я теперь герой на всю Россию», — будет говорить она. В 1917 году ее выпустят — и она попытается убить патриарха Тихона. Рауль Виллен просидит пять лет в тюрьме, а в 1919 году будет оправдан и освобожден прямо в зале суда к восторгу французских националистов, считающих, что, убив пацифиста, он приблизил победу в войне. Судебные издержки будут взысканы с вдовы Жореса.

Хроника растущего патриотизма

Убийство наследника австрийского престола в Сараеве оставляет российскую прессу почти равнодушной, пишут даже, что его смерть — благо для России, потому что Франц Фердинанд был настроен против нее. Дубровинское «Русское знамя» сообщает, что эрцгерцога убил «воинствующий жидовский центр», кадетская «Речь» — что убийству не следует придавать значения, потому что «тучи над Балканами складываются в призрак европейской войны» уже не в первый раз.

10 июля Австро-Венгрия предъявляет Сербии заведомо невыполнимый ультиматум. Живущий в Вене журналист Лев Троцкий поражен патриотическим возбуждением австрийцев — повсюду в городе появляется лозунг «Сербы должны умереть».

Петербург далек от патриотического подъема — в столице начинаются забастовки. «Выступление без повода, без предлогов, без лозунгов, без смысла», — изумляется Зинаида Гиппиус. Французский посол Палеолог уверен, что забастовки — дело рук немецких агентов.

15 июля Австро-Венгрия объявляет войну Сербии. В Петербурге спорят, надо ли объявлять мобилизацию, чтобы защищать братьев-славян. Императрица телеграфирует Распутину: «Мы в ужасе — война стала почти реальностью. Вы тоже думаете, что это возможно? Молитесь за нас. Помогите нам своим советом». Лежащий в больнице Григорий Распутин, по воспоминаниям Вырубовой, отвечает: «Не затевать войну, с войной будет конец России». Союзниками Австро-Венгрии являются Германия и Османская империя, так что война с Австро-Венгрией будет означать войну и с ними тоже.

16 июля Николай II отправляет телеграмму кузену своей жены, немецкому императору Вильгельму, с предложением передать австро-­сербский вопрос на рассмотрение международной конференции в Гааге. Правда, российские офицеры уже уверены, что войны не миновать, — говорят, она продлится не больше полугода.

Граф Витте отдыхает в это время в Швейцарии. Он, как и все, встревожен обстановкой и говорит своим собеседникам, что «есть лишь один человек, который мог бы помочь в данное время и распутать сложную политическую обстановку» в России — это Григорий Распутин. «Он лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроение и исторические стремления. Он знает все каким-то чутьем, но, к сожалению, теперь он удален», — вздыхает Витте.

18 июля Николай II публикует приказ о всеобщей мобилизации. Вырубова бежит к императрице, та говорит ей, что это какая-то ошибка — мобилизация должна коснуться только губерний, граничащих с Австро-Венгрией. Александра спешит к мужу и выходит от него в слезах, со словами: «Все кончено, у нас война и я ничего об этом не знала».

19 июля Николай получает телеграмму от кайзера Вильгельма, который призывает его срочно остановить мобилизацию, встретиться и обо всем договориться. «Что я отвечу своему народу?» — говорит император жене. Поздно вечером в тот же день германский посол вручает главе МИД Сергею Сазонову ноту об объявлении войны. Императрица рыдает, но Николай даже выглядит бодрее: «Пока вопрос висел в воздухе, было хуже».

В этот же день бывший иеромонах Илиодор, теперь просто мирянин Сергей Труфанов, тайно переходит границу России и Швеции, скрываясь от преследования, — власти считают его заказчиком покушения Гусевой на Распутина.

20 июля в России опубликован царский манифест о начале войны. Настроение всюду приподнятое — народные массы настроены очень патриотично и одобряют войну. На Дворцовой площади в Петербурге происходит грандиозный патриотический митинг. Император выходит на балкон, и вся площадь падает на колени и поет «Боже, царя храни!» «Все трезвые», — отмечает двоюродный брат императора, великий князь Андрей. Дело в том, что на время мобилизации по всей стране закрываются винные лавки. После окончания мобилизации эта мера будет продлена до конца войны — в России введут сухой закон.

21 июля (3 августа по новому стилю) Германия объявляет войну Франции. После смерти Жореса проходит всего три дня, но вся его партия выступает в поддержку войны до победного конца. В этот же день за войну единогласно голосует и немецкая социал-демократическая партия. Ленин, получив свежий номер немецкой партийной газеты Vorwärts, считает, что это фальшивка, его товарищи по II Интернационалу просто не могли так поступить.

Зверства и пораженцы

22 июля мощный патриотический всплеск происходит в Петербурге: толпа штурмует посольство Германии на Исаакиевской площади. Разгром продолжается более часа, под снисходительным наблюдением полиции. Винный погреб разграблен, хрустальная посуда, старинные картины и коллекция бронзы эпохи Возрождения уничтожены. Целы только найденные в зале приемов портреты Николая II и Александры Федоровны — их толпа с пением гимна проносит по городу.

Люди забираются на крышу, где стоят огромные бронзовые братья Диоскуры, держащие под уздцы коней. Статуи сброшены под крики восторга толпы. Здание поджигают, оно выгорает дотла. На следующий день российский МИД выразит глубокое сожаление в связи со случившимся.

Впрочем, это только начало кампании. 31 июля чешская колония Петербурга выступает с призывом «исправить ошибку предков» и переименовать столицу. Николай II без раздумий меняет название «Санкт-Петербург» на «Петроград». (Был еще вариант «Свято-Петроград».) Это слово употреблял еще Пушкин, так город называется, например, в поэме «Медный всадник»:

Над омраченным Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом.

Но теперь этого почти никто не помнит, как и того, что и Санкт-Петербург — название вовсе не немецкое, а голландское. Антигерманская горячка набирает обороты. Театры удаляют из репертуара пьесы Шиллера и Гёте, дирекция императорских театров запрещает оперы Вагнера. Газеты предлагают заменить немецкое «бутерброд» английским «сэндвич».

По переписи 1897 года, в России живет почти два миллиона немцев, которые говорят дома на немецком, и еще больше обрусевших немцев с немецкими фамилиями. Всем им угрожают погромы, поэтому многие немцы начинают менять фамилии. А многие евреи с фамилиями, звучащими по-немецки, вывешивают на лавках объявления: «Это еврейская, а не немецкая лавка». Впрочем, немецкие булочные и колбасные и так закрываются. Описывая «немецкие зверства» в Европе, российские газеты пишут, что война ведется не с обычным противником, а с «врагами самой цивилизации». Мысль, что немцы — жестокий, варварский народ, регулярно появляется в российской печати.

Отдыхающие в Европе российские подданные спешно возвращаются в Россию. Каждый сталкивается с трудностями, рассказы о которых публикуют теперь в газетах под рубрикой «немецкие зверства».

Вдовствующая императрица Мария Федоровна возвращается из Лондона на поезде. В Берлине ее останавливают и сообщают, что дальше дороги нет, нужно вернуться в Данию и ехать морем. Муж ее внучки Ирины, Феликс Юсупов, арестован — правда, всего на день. Великий князь Константин летом 1914 года лечится в Германии. Ему с семьей позволяют выехать, но его высаживают на границе, откуда семейству приходится идти пешком. 56-летний великий князь болен и идти не может. Казачий разъезд обнаруживает его и его семью сидящими на обочине.

Члены царской семьи выводят из Европы капитал, император приказывает вернуть в Россию все деньги с зарубежных счетов. Около семи миллионов из берлинских банков вывести не удается. В Лондоне падает рынок российских и других европейских облигаций. Торги на биржах всей Европы остановлены, международные расчеты парализованы. Все европейские страны, включая Россию, прекращают обмен ассигнаций на золото. Начало войны хоронит золотой рубль Витте.

Льву Троцкому удается вывезти семью из Вены в Цюрих. Ленин к началу войны оказывается в Галиции (сейчас — территория Западной Украины). Его арестовывают и две недели держат в тюрьме. Живущий в Берлине по фальшивому паспорту Евгений Азеф уверен, что его русское происхождение не будет раскрыто, но ошибается — в 1915 году его отправят в тюрьму как русского анархиста.

Большая часть россиян встречает войну с огромным энтузиазмом, даже те, кто давно уже в эмиграции: князь Кропоткин, Георгий Плеханов, Борис Савинков. «Шерлок Холмс» Владимир Бурцев на волне патриотических чувств возвращается в Россию, где его немедленно отдают под суд и отправляют в ссылку в Сибирь — в Туруханск, где сидит Сталин. А бывший руководитель Боевой организации эсеров из-за отношения к войне ссорится со многими товарищами по партии. Лозунг Савинкова: «Сначала победа, потом революция», он даже пишет открытое письмо, что во время войны любой шаг против царя — это шаг против России. Его отношения с бывшими однопартийцами порваны. Савинков едет в Париж и работает военным корреспондентом русских газет. Многие россияне, живущие в Париже, тоже не остаются в стороне. Ида Рубин­штейн становится медсестрой — и ходит в униформе, специально сшитой для нее Бакстом.

В России невиданное политическое единение: «Теперь и Пуришкевич признает евреев и руку жмет Милюкову. Волки и овцы строятся в один ряд, нашли третьего, кого есть», — иронизирует Гиппиус. Иван Бунин, друг Горького и будущий лауреат Нобелевской премии, пишет антинемецкое воззвание. Его подписывают несколько тысяч человек, в том числе Горький, Шаляпин, Струве и Станиславский. Горький удивляется тому, что «все вчерашние анархисты ныне патриоты и государственники».

На общем фоне редкие голоса сомневающихся резко выделяются — их называют «пораженцами». Среди них Гиппиус, которая из чувства противоречия не хочет участвовать в «патриотических хождениях по улицам» и «быть щепкой в потоке событий». Всякая война, кончающаяся победой одного государства над другим, — это зародыш новой войны, считают Гиппиус и Мережковский. На стороне «пораженцев» и новый друг семьи Мережковских, депутат Думы Александр Керенский. Однако самые убежденные противники войны — это социалисты. Всю осень и зиму 1914-го Ленин и Троцкий в прессе осуждают патриотов, особенно Плеханова. Ленин пишет статью «Студенчество на коленях», в котором обвиняет учащихся российских университетов в предательстве революции и ура-патриотизме.

В 1915 году в швейцарском местечке Циммервальд соберутся Ленин, Мартов, Троцкий, Зиновьев, эсеры Чернов и Натансон (а также представители других воюющих стран, но их будет намного меньше). Они примут написанную Троцким декларацию с призывом начать борьбу «за мир без аннексий и контрибуций». Эта формула — отказ от завоеваний — станет самым популярным лозунгом в России через три года, в 1917-м.

Чернорабочие соловьи

26 июля 1914 года созывается экстренное заседание Думы и Государственного совета. Депутаты крайне воодушевлены — единый патриотический порыв охватывает и левых, и правых. Однако вскоре выясняется, что у правительства на их счет нет планов. Министр внутренних дел Маклаков в связи с войной предлагает прервать заседания Думы на год — до осени 1915 года. Родзянко уговаривает премьера Горемыкина, что депутаты могут быть полезны и конструктивны, — в итоге перерыв сокращен, Думу обещают собрать в феврале 1915-го.

Политическая борьба в стране прекращается. Большая часть прежних оппозиционеров искренне считают, что во время военных действий все должны помогать армии, чтобы ускорить завершение войны, а уже потом можно возвращаться к прежним политическим баталиям. Павел Рябушинский начинает собирать средства Биржевого и Купеческого обществ на передвижные лазареты — и сам руководит их отправкой на фронт. Его газета «Утро России» становится популярным патриотическим изданием. Александр Гучков отправляется на фронт работать в Красном Кресте, как он работал во время русско-японской войны.

На фронт добровольцами едут многие богемные столичные фигуры: поэт Валерий Брюсов уезжает военным корреспондентом «Русских ведомостей». «Я еду простым чернорабочим, — так прощается с коллегами Брюсов. — Будем верить в победу над германским кулаком. Славянство призвано ныне отстаивать гуманные начала, культуру, право, свободу народов».

Поэт Николай Гумилев записывается добровольцем. Гумилева на фронт провожают его жена Анна Ахматова и Александр Блок. Они сидят втроем и обедают в здании Царскосельского вокзала. Когда Блок отлучается, Гумилев говорит: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев».

Польский вопрос

Боевые действия на Восточном фронте начинаются сразу в двух местах: русские войска наступают на Восточную Пруссию (современную Калининградскую область) и на Галицию (современную Западную Украину). То есть война идет на территориях, населённых в том числе поляками и украинцами, которым приходится воевать против представителей своих же народов, живущих по другую сторону границы в Германии и Австро-Венгрии.

В связи с этим в Российской империи встает вопрос, что делать с Польшей и как мотивировать поляков воевать на стороне России. Польша разделена между тремя империями: центральная часть, включая Варшаву, входит в Российскую империю, северная часть, включая Познань, принадлежит Германии, а южная, включая Краков, — Австро-Венгрии. При этом ни в одной из империй поляки не имеют автономии. Например, «Царство Польское» — это просто восемь растворенных в России «привисленских губерний», и даже название «Польша» российские чиновники стараются не использовать, заменив его выражением «Привисленский край».

Весь XIX век Польша была главной горячей точкой Российской империи. Прадед императора Николая II, Николай I, жестоко подавил Польское восстание 1830–1831 годов, пообещав разрушить Варшаву, если оно повторится. Но теперь, с началом Мировой войны, у российских властей совсем другая цель — завоевать сердца поляков.

Первый шаг — 16 августа новый Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич (дядя Николая II, его самого вскоре будут называть в армии Николаем III) издает манифест, обещающий, во-первых, ликвидировать несправедливый раздел Польши, а во-вторых, предоставить единому Царству Польскому автономию, если все польские территории будут завоеваны Россией: «Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он под скипетром Русского Царя».

Этот манифест на многих производит очень хорошее впечатление — и среди поляков, и в российском обществе. Даже князь Кропоткин в Лондоне радуется, полагая, что это значит, что после войны Россию ждет федерализация.

Тем не менее война в Польше продвигается не слишком удачно, немцы готовят наступление в сторону Варшавы. Обсуждается, стоит ли закрепить статус Польши, например, коронацией Николая II в Варшаве, чтобы проявить особое уважение к полякам, подобно тому как австрийский император Франц Иосиф в 1867 году второй раз короновался в Будапеште и переименовал свою страну в Австро-­Венгрию.

Министр иностранных дел Сазонов, свояк и друг покойного Столыпина, считает, что нужно как можно скорее предоставить полякам самоуправление и право преподавать предметы в школах по-польски (кроме истории, географии и Закона Божьего).

«Ежели так, то не стоило и воевать в Польше, — говорит двоюродный брат царя великий князь Андрей. — Сколько крови пролили за эту войну и все на польских землях… Раз отвоевали, то не для того, чтоб отдавать или создавать рядом независимую страну». Так же думает большинство офицеров, и император говорит, что с манифестом поторопились.

Украинский вопрос

Намного удачнее идет наступление Юго-Западного фронта — в Гали­ции. Российские войска берут Галич, Львов, начинают осаду Перемышля. На захваченных территориях российские власти создают две новые губернии — Львовскую и Тернопольскую (потом к ним добавятся еще две — Черновицкая и Перемышльская). Управлять новыми территориями назначается галицийский генерал-губернатор Георгий Бобринский, праправнук императрицы Екатерины II, потомок ее внебрачного сына от фаворита Григория Орлова. «Я буду учреждать здесь русский язык, закон и строй», — заявляет он и начинает инкорпорировать новые губернии в состав России. Большая часть пророссийски настроенной местной интеллигенции была перед наступлением русских войск арестована и отправлена в концлагерь Талергоф, поэтому новым властям не на кого опираться.

Местными чиновниками назначаются люди, привезенные из других регионов России, а некоторые представители львовской элиты, подозреваемые в симпатиях к Австро-Венгрии и в шпионаже, отправляются в ссылку в отдаленные регионы России (например, львовского грекокатолического митрополита Андрея Шептицкого отправляют в монастырь в Суздале). Вводятся российские законы, запрещающие евреям владеть землей, земли местных евреев экспроприируются, несколько тысяч из них депортируют по ту сторону линии фронта, в Австро-Венгрию.

По мере того как Россия отвоевывает у Австро-Венгрии украиноязычные территории, в российских СМИ поднимается украинский вопрос. Все начинается с того, что Константин Левицкий, депутат австрийского парламента от Львова, 1 октября публикует статью в немецкой газете Berliner Tageblatt, предлагая создать единое Украинское государство под властью австрийского императора, в которое вошли бы Галиция и Буковина (современная Западная Украина, в тот момент — часть Австро-Венгрии) и губернии Российской империи, жители которых говорят по-украински. «Московитская Россия должна быть оттеснена от Черного моря, и между Россией и Балканами в областях Украины должен быть против России продвинут засов», — пишет австрийский депутат Левицкий. В ответ Петр Струве, теперь популярный публицист-патриот, называет Левицкого наглым и невежественным, потому что тот считает Одессу, Николаев и Херсон украинскими городами, тогда как они построены на земле, отвоеванной у Турции. «Если признавать существование украинской нацио­нальности, то исторические и реальные права её на названные русские города меньше даже, чем права Турции», — пишет Струве.

Концепция «единого украинского государства» и до Левицкого обсуждается во Львове и Вене уже многие десятилетия. Также большой вклад в ее развитие вносит профессор Львовского университета историк Михаил Грушевский — он пишет многотомную работу «История Украины-Руси», обосновывающую существование Украины как отдельной от России сущности. В декабре 1914 года Грушевского отправляют в ссылку — сначала в Симбирск, потом в Казань, а после того, как за него заступаются именитые ученые и писатели, в том числе Вернадский, место ссылки меняют на Москву.

Армянский вопрос

В тот день, когда Николай II стоял на балконе Зимнего дворца, а толпа перед ним на коленях пела гимн, Турция подписала секретный договор с Германией. Это сделали двое влиятельных лидеров младотурок — военный министр Энвер и глава МВД Талаат, султан узнал о договоре постфактум. По договору турецкая армия пере­ходит под германское командование — Энвер жаждет реванша за поражение Османской империи в недавних Балканских войнах и потерю своих европейских территорий. В октябре 1914-го турецкий флот обстреливает Севастополь, Одессу, Новороссийск и Феодосию, младотурки объявляют джихад странам Антанты. Так Россия открывает еще один фронт — турецкий.

Ту же роль, что поляки на германском фронте и украинцы на австрийском, на турецком фронте выполняют армяне. Обе империи пытаются сделать все возможное, чтобы склонить армянское население, проживающее по обе стороны границы, на свою сторону. Российский наместник на Кавказе говорит об армянской автономии (обманывает — на самом деле таких планов нет), а турецкие власти пытаются убедить армянскую партию «Дашнакцутюн» организовать протурецкое восстание в российском Закавказье. Лидеры партии заявляют, что армяне России и Турции будут воевать каждый за свою страну.

Боевые действия между Турцией и Россией начинаются в декабре, и уже в январе российские войска одерживают победу, взяв город Саракамыш. С этого момента начинаются репрессии против армян Османской империи. Военный министр Энвер объявляет, что поражение стало следствием их предательства. Армянских солдат турецкой армии разоружают и казнят.

В феврале 1915 года по просьбе российского командования союзники — Англия и Франция — открывают в Турции второй фронт. Десант Антанты высаживается на берегу Мраморного моря, начинается битва при Галлиполи. В мае 1915 года турецкие власти примут решение депортировать 1,8 миллиона турецких подданных армянского происхождения. Это только начало: с 1915 до 1918 года общее число жертв геноцида армян составит, по разным оценкам, от 600 000 до 1,5 миллиона человек.

Новые герои

Изначально Николай II планирует сам возглавить армию, но его уговаривают не делать этого — мол, мобилизация российских войск будет долгой, а значит, на первых порах действия российской армии будут неудачными. Не стоит портить имидж императора первыми поражениями — Николай II может возглавить армию чуть позже, когда армия начнет побеждать.

В августе 1914 года Верховным главнокомандующим русской армией становится великий князь Николай Николаевич, дядя Николаша, как зовет его император. Ему 57 лет, и он считается самым опытным военачальником в семье Романовых. Во всех церквях империи приказано ежедневно молиться за здравие Верховного главнокомандующего, его портреты висят в каждом доме. О нем ходят легенды — будто бы он очень суров, бьет генералов за ошибки, любит приезжать на передовую и даже бывает в солдатских окопах. Популярность дяди Николаши раздражает и Николая II, который не любит, когда его «заслоняют», и ревнивую императрицу.

На фронте сразу появляются герои и антигерои. Одно из первых сражений войны заканчивается катастрофой — вторая армия генерала Самсонова, наступающая в Восточной Пруссии, попадает в окружение, генерал кончает жизнь самоубийством. Операцию по поискам его тела по просьбе вдовы начинает Александр Гучков (поиски продлятся долго — тело Самсонова, похороненное в лесу, найдут только в ноябре 1914 года).

Многие офицеры, а вслед за ними и журналисты, убеждены, что в гибели Самсонова виновата первая армия генерала Ренненкампфа — того самого, который руководил подавлением беспорядков в Сибири осенью 1905 года и уничтожал Красноярскую республику. Теперь все обсуждают немецкое происхождение Ренненкампфа. Многие в армии уверены, что Ренненкампф — предатель и нарочно не пришел Самсонову на помощь. Великий князь Андрей вспоминает, что генерал приказывал своим батареям не обстреливать участки на территории Германии, которые принадлежали его родственникам, и выдавал им «охранные грамоты», чтобы уберечь их поместья от разграбления. Император долго не верит рассказам, но его переубеждает двоюродный брат, великий князь Дмитрий. Тогда Ренненкампфа увольняют, против него начинается следствие.

Впрочем, как считает французский посол Морис Палеолог, Ренненкампф не виноват в гибели армии Самсонова — пожертвовать ею было осознанное решение Ставки, на Западном фронте немецкая армия угрожала взять Париж, поэтому французское командование просило союзников любой ценой отвлечь немцев. Так Самсонов способствовал победе англо-французских войск на Марне и тем спас Париж.

Абсолютными героями в глазах прессы выглядят командиры, побеждающие в Галиции, — генерал Николай Иудович Иванов и генерал Михаил Алексеев. Этот тандем однажды уже отличился успешным подавлением Кронштадтского мятежа в 1905 году. Львов берет третья армия генерала Николая Рузского, а помогает ей в наступлении восьмая армия генерала Алексея Брусилова. Этих четырех военачальников превозносят в печати, они — триумфаторы осени 1914 года. И именно они станут главными героями всей войны, от них будет зависеть дальнейший ход событий в российской политике.

Правда, далеко не все считают Иванова, Алексеева, Рузского, Брусилова и верховного главнокомандующего Николая Николае­вича гениальными стратегами. Другой великий князь, Николай Михайлович, приятель Толстого и известный историк, самый образованный член царской семьи, уверен, что победы осени 1914 года стали залогом скорого поражения. Военачальники совершенно не берегут солдат, наступают любой ценой, потери побеждающих российских войск (убитыми, ранеными и пленными) сопоставимы с потерями побежденных австро-венгерских. Все лучшие силы уже погибли, считает Николай Михайлович, дальше сражаться будут плохо обученные ополченцы, а значит, российскую армию ждет поражение уже весной 1915 года.

Могущественная Вырубова

Вскоре после начала войны многие женщины в царской семье переодеваются в платья сестер милосердия. Сестра императора Ольга уезжает на фронт. Императрица создает лазарет в Царском Селе, и сама, вместе с дочерьми и Вырубовой, работает там сестрой милосердия. Оперирует раненых в лазарете Вера Гедройц, самая известная в стране женщина-врач.

Аня Вырубова всюду ходит с Александрой и докладывает ей о каждом косом взгляде и неосторожном слове. Враги мерещатся везде. Зам­главы МВД Джунковский предлагает императрице приехать в Москву инкогнито, без торжественного приема — Вырубова уверена, что это интриги. Пациенты-офицеры в лазарете привыкли к визитам императрицы и смотрят на нее без должного уважения — Вырубова советует пореже бывать в лазарете, чтобы их наказать.

2 января 1915 года Вырубова едет на поезде из Царского Села в Петроград. Поезд не доезжает шесть верст до Петрограда — и сходит с рельс. Вырубову, ехавшую в первом вагоне, находят под обломками, кладут на вырванную дверь вагона и относят в сторожку, где складывают раненых и умирающих. В своих воспоминаниях она подробно описывает, что с ней происходит дальше. Четыре часа она лежит на полу без помощи. Прибывший врач говорит: «Она умирает, не стоит ее трогать». Потом приезжает Вера Гедройц. Ее Вырубова подозревает в давней неприязни — и Гедройц тоже не оказывает никакой помощи, говорит: «Она умирает» — и выходит. Вырубовой начинают оказывать помощь, только когда на место приезжают ее родители. Ее отвозят в Царское Село, на перроне ждут императрица с дочерьми, все в слезах. Императрица садится в машину скорой помощи к подруге. «Я умираю», — шепчет ей Вырубова. Приходит император, доктор Гедройц предлагает всем попрощаться. И тут приезжает Распутин и объявляет, что Вырубова «жить будет, но останется калекой».

Так 30-летняя Вырубова становится еще одной дочерью императрицы, ведет себя как маленький капризный ребенок. Александра ходит к ней каждый день — и перестает появляться в лазарете. Наконец Вырубова чувствует себя по-настоящему важной — она даже позволяет себе кричать на Распутина, упрекая его, что он недостаточно хорошо молится за ее здоровье. Все остальные приближенные императрицы ненавидят ее больше и больше.

Вырубова выживет, но до конца жизни будет передвигаться в инвалидной коляске или на костылях.

Воспоминания в банке

25 февраля 1915 года в своем доме на Каменноостровском проспекте в Петрограде умирает граф Витте. В тот же день в дом приходит полиция и опечатывает все его документы. В столице ходят слухи, что бывший премьер написал воспоминания, но их не находят. Вскоре к вдове приходит адъютант императора и говорит, что Николай II хотел бы почитать мемуары Витте. Графиня Матильда Ивановна говорит, что не может их дать, поскольку они лежат за границей. После этого представители российского посольства приходят на виллу Витте в Биаррице и обыскивают ее — но и там ничего нет.

«Смерть графа Витте была для меня глубоким облегчением», — записывает император в своем дневнике в день похорон. Несмотря на то что после отставки бывшего премьера прошло уже почти 10 лет, в последние годы Витте был крайне активен, регулярно встречался с Распутиным и пытался вернуться в правительство. Витте хотел остановить войну. Царь всегда был категорически против — в первый день войны он поклялся, что не заключит мира, пока враг на российской территории.

Графиня Матильда Ивановна вскоре после похорон мужа отправляется за границу. Витте действительно писал воспоминания крайне осторожно — только за границей, и хранится рукопись в сейфе банка в Байонне на имя графини.

Впрочем, Николай II напрасно тревожится — воспоминания Витте будут опубликованы уже после смерти императора, в 1922–1924 годах. Они шокируют всех знакомых бывшего премь­ера: Витте доказывает собственную значимость и безупречность, не придерживаясь достоверных фактов и не щадя современников. Публикация воспоминаний Витте вдохновляет многих написать собственные, чтобы опровергнуть его.

Князь Андрей

Зимой бои на фронтах затихают, но разворачиваются интриги в штабах и при дворе. Их внимательно записывает молодой офицер, племянник верховного главнокомандующего, двоюродный брат императора, сын покойного Владимира и его жены Михень, любовник Матильды Кшесинской великий князь Андрей. Тот самый единственный член царской семьи, который присутствовал на суде над Гершуни, а позже уговорил императора лишить Дягилева поддержки.

В армии князь Андрей играет далеко не первую роль. Его можно было бы сравнить вовсе не с Болконским, а с Курагиным: заядлый игрок, даже во время войны он чаще бывает в ресторанах и игорных домах Варшавы, чем на фронте. Когда его представляют к награде, он признается, что ни разу не был в зоне боевых действий и ордена не заслужил.

По дневнику князя Андрея легко проследить, как меняется настрой офицеров зимой 1915 года. После гибели первых, наиболее боеспособных частей солдаты все чаще сдаются в плен, причем целыми подразделениями. «Каждый теперь боится за свою шкуру», — пишет князь Андрей. Офицеры обсуждают, что лучше: автоматически лишать пленных российского подданства или просто расстреливать?

Вчерашние победоносные военачальники теряют решительность — главнокомандующим Северным фронтом назначается триумфатор Львова генерал Рузский, он все время ссорится со своим бывшим начальником, главнокомандующим Южным фронтом Ивановым. Каждый доказывает, что у него ситуация тяжелая, поэтому лучше отступить, а у соседа ситуация располагает к наступлению.

Зимой 1915 года император спрашивает у князя Андрея: а правда ли, что генерал Рузский страдает пристрастием к морфию? Тот шокирован вопросом — вообще-то император известен своей деликатностью и старается избегать подобных резкостей. Впрочем, от Рузского и сам Андрей далеко не в восторге. Генерал не общается с солдатами, почти не выходит из своего кабинета, потому что часто болеет и боится простуды. Он очень религиозен и всюду возит с собой огромную икону. На фронте ходят слухи, что Рузского вот-вот уволят и заменят Куропаткиным, бывшим военным министром и антигероем русско-японской войны.

18 марта главнокомандующий Северо-Западным фронтом Рузский действительно отправлен в отставку по болезни, но на его место назначен Михаил Алексеев. Андрей упрекает нового командира в неспособности чувствовать ситуацию и вдохновлять войска, творчески мыслить, а главное — в том, что тот всегда докладывает об успехах, как бы ни обстояли дела в реальности. Возможно, раздражение Андрея объясняется тем, что он мечтает о победах, а осторожный Алексеев отдает приказ об отступлении.

Шпионы и патроны

Главная причина неудач — исчерпан запас артиллерийских снарядов и патронов, российским войскам нечем воевать. Военное министерство не планировало долгосрочную войну, рассчитывая закончить ее за шесть месяцев. Все до одного в армии винят в этом военного министра Сухомлинова. Верховный главнокомандующий Николай Николаевич и вовсе считает Сухомлинова предателем и шпионом. Он не допускает мысли, что плохая подготовка и проблемы с оснащением связаны с некомпетентностью и коррупцией. Верховный ищет злой умысел и саботаж — армии могут вредить только предатели, считает он. И не только он: шпиономанией объяты и Ставка, и Петроград.

Еще 17 декабря в Петроград из Швеции приехал офицер Яков Колаковский. Он сражался в армии Самсонова, попал в плен, был завербован немецкой разведкой и теперь явился с повинной. Колаковский рассказывает, что немцы предлагали ему за миллион рублей убить великого князя Николая Николаевича, а также что за дополнительной информацией немцы рекомендовали ему обращаться к полковнику Мясоедову — тому самому, с которым за несколько лет до войны стрелялся Гучков.

В ночь с 19 на 20 февраля по подозрению в шпионаже арестовывают Мясоедова и еще 15 человек, включая его жену — близкую подругу Екатерины Сухомлиновой, жены военного министра. Это серьезный удар по репутации самого министра Сухомлинова.

Николай Николаевич хочет, чтобы Мясоедова немедленно судил военно-полевой суд. Но ему объясняют, что это невозможно — полевому суду можно предать только человека, пойманного на месте преступления, а Мясоедов арестован только по подозрению в шпионаже. Кроме того, по одному делу с ним проходят гражданские, значит, судить их будет гражданский суд. Великий князь не сомневается в том, что Мясоедов шпион: «C Мясоедовым надо кончать как можно скорее». Он предлагает юристам лазейку — в тот момент, когда гражданский суд признает вину Мясоедова доказанной, его можно будет предать военно-полевому суду, то есть немедленно повесить. Великий князь требует поторопиться, чтобы успеть до Страстной недели, когда по традиции смертные приговоры не приводятся в исполнение. Мясоедова казнят 20 марта. Единственным доказательством его вины служат показания Колаковского, все решает директива Верховного: «Все равно повесить!»

Новость о казни Мясоедова вызывает большой резонанс. Все считают, что шпионаж Мясоедова доказан, и это подстегивает шпионо­манию — предателей начинают искать повсюду. Александр Гучков вновь становится популярен как человек, первым разоблачивший шпиона задолго до войны.

В самый разгар дела Мясоедова, 9 марта, русские войска одерживают очередную победу — берут крепость Перемышль. Публика ликует, прославляет полководческий гений великого князя Николая Николаевича. Никто не подозревает, что это последний успех российской армии в 1915 году.

В начале апреля германские войска переходят в наступление на севере — и захватывают территории современных северо-восточной Польши, Литвы, части Латвии и западной Белоруссии. Одновременно австро-германские войска прорывают фронт в Галиции. В конце мая они забирают обратно недавно взятый русскими Перемышль, а в июне берут Львов. Начинается «великое отступление русской армии».

Императрицу — в монастырь, Распутина — повесить

13 мая лидеры младотурок издают закон о депортации, по которому большинство армян Османской империи выселяют из их домов. В этот же день газета «Голос Москвы» публикует статью с требованием депортировать всех проживающих в городе подданных Австро-­Венгрии и Германии — всего две тысячи человек. Газета основана Гучковым, российским поклонником младотурок, и является официальным органом его партии октябристов. 5 мая командующим Московским военным округом назначен князь Феликс Юсупов-старший, а уже 23 мая он приказывает выслать из Москвы подданных воюющих с Россией государств.

Поражения на фронте вызывают волну антинемецких публикаций в печати: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем» — это все заголовки «Голоса Москвы» Гучкова. «Немцы у нас живут и торгуют, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях», — пишет все тот же «Голос Москвы» 24 апреля. А 26 мая газета проводит расследование, в котором выясняет, что немецкие предприниматели, которые по закону должны ликвидировать свой бизнес, переоформляют его на подставных лиц — и публикуют список таких фирм.

Антинемецкие настроения поддерживает и Верховный главно- командующий. К примеру, когда крымский архиепископ призывает воздержаться от преследования людей с немецкими фамилиями, Николай Николаевич его одергивает — говорит, что это заявление «крайне несвоевременное». Кроме того, в Ставке принимается решение о депортации немцев из прифронтовой зоны — это касается в том числе коренных жителей Балтийских регионов; они должны быть принудительно выселены, причем все затраты на переселение переселенцы обязаны оплатить сами.

Антинемецкая пропаганда бьет даже по императрице. Александра — немка, родилась и до восьми лет жила в Германии. Ее родной брат, герцог Гессенский Эрнст Людвиг, служит в штабе кайзера. Вскоре обвинения перекидываются и на ее сестру Эллу, несмотря на ее безукоризненную репутацию и большую популярность в Москве. Даже про нее начинают говорить, что она немка, шпионка и прячет своего брата Эрнста Людвига в Марфо-Мариинской обители.

Это приводит к мощному немецкому погрому в Москве. Начинается он с того, что 26 мая несколько женщин пытаются получить работу в благотворительной организации великой княгини Елизаветы Федоровны, но им отказывают. Они идут жаловаться — в считаные часы возле дома генерал-губернатора собирается антинемецкий митинг с тысячами сочувствующих. Генерал-губернатор не разгоняет его. Градоначальник Адрианов тоже не мешает, считая, что «толпа хорошая, веселая, патриотически настроенная». Так начинаются погромы и грабежи, которые длятся три дня. Толпы заходят в магазины, частные дома и квартиры, требуют у владельцев документы. Если фамилия похожа на немецкую — имущество громят. Убито пять человек, разорены сотни лавок (в том числе шоколадный магазин Эйнема в Верхних торговых рядах — нынешнем ГУМе). На третий день толпа собирается на Красной площади, звучат оскорбления в адрес императрицы и ее сестры, призывы сослать Александру в монастырь, Распутина повесить, заставить императора отречься и передать престол великому князю Николаю Николаевичу.

28 мая собирается Мосгордума, один из депутатов в ужасе рассказывает, что на улицах говорят, что правительство дало четыре дня на погромы, в ближайшее время ожидается «варфоломеевская ночь». Действительно, только на четвертый день для подавления беспорядков применяют войска. Убито 12 человек. Император и императрица получают подробный доклад о произошедшем. Раздражение императрицы усиливается. Ее возмущает антинемецкая истерия, но еще больше — популярность Верховного главно- ­командующего.

Все для победы

Неудачи на фронте заставляют общество быть активнее. Еще в марте председатель Думы Родзянко предлагает привлечь промышленников к снабжению армии. Верховный главнокомандующий — за и поручает военному министру Сухомлинову организовать совещание крупного бизнеса и командования Главного артиллерийского управления.

Павел Рябушинский всю зиму и весну проводит на фронте, где организует работу лазаретов. 15 мая он получает сообщение, что московские промышленники выдвигают его на должность главы Биржевого комитета. Рябушинский возвращается в Москву, и его газета «Утро России» впервые поднимает тему участия бизнеса в обороне. Впервые — потому что существующая цензура запрещает писать о проб­лемах в армии.

24 мая «Утро России» публикует статью «Все для победы!», которая призывает к мобилизации промышленности. А в статье «Объединение до конца!» говорится о необходимости создать «правительство нацио­нальной обороны» с привлечением «общественных элементов». С этого момента начинается одновременно новый этап в российской политике и новый этап в войне: крупный бизнес предлагает спасти армию, но вместе с этим хочет и политической власти. Раз государство не смогло самостоятельно организовать снабжение армии всем необходимым — это может сделать общество.

27 мая в Петрограде проходит Торгово-промышленный съезд, на котором Рябушинский предлагает мобилизовать частную промышленность, чтобы помочь армии — начать производство недостающих снарядов и ружей на частных заводах, за счет частного бизнеса. Для этого должны быть созданы военно-промышленные комитеты, в которые бы вошли и высшие офицеры, и представители бизнеса, чтобы оперативно координировать производство и поставку вооружения в армию. Речь Рябушинского производит очень сильное впечатление и на участников, и на журналистов. «Никогда до этого так резко и смело не формулировался вызов "третьего сословия" всем отживающим силам русской государственности», — пишут о речи «Биржевые ведомости».

На съезде присутствует Родзянко, он очень боится, что призывы предпринимателей покажутся властям слишком революционными — и министр Маклаков разгонит съезд, а руководителей арестует.

После выступления Рябушинского обсуждается создание Центрального военно-промышленного комитета и сети регио­нальных. На роль председателя Центрального военно-промышленного комитета выдвигают Гучкова, его заместителем становится Коновалов, а Рябушинский возглавляет московский комитет. Наконец, участники съезда требуют созыва Государственной думы. Предложение общественности поддерживает и великий князь Николай Николаевич.

Не только промышленники, но все общество включается в оборону. Раз государство не справилось, справятся волонтеры. 7 июня в Москве собираются Земский союз и Союз городов под председательством князя Георгия Львова. «Задача, стоящая перед Россией, во много раз превосходит способности нашей бюрократии, — говорит Львов. — Разрешение ее требует усилия всей страны в ее целом. После 10 месяцев войны — мы еще не мобилизованы. Вся Россия должна стать обширной военной организацией, громадным арсеналом для армии». Возмущение становится всеобщим. «Россия с данным правительством прилично одолеть немцев не может. Это — несомненно и бесповоротно», — пишет в дневнике Зинаида Гиппиус.

Эти предложения не нравятся императрице и Распутину. «Он находит, что ты должен приказать заводам выделывать снаряды, — пишет мужу императрица. — Просто дай распоряжение, чтобы тебе представили список заводов, и тогда укажи — какие. Лучше сделай это сам, а не через комиссии, которые неделями болтают и ни на что не могут решиться».

Однако решающее заседание правительства на эту тему проходит не в Петрограде, а в Ставке. Под давлением общества и Верховного главнокомандующего император увольняет Сухомлинова, а новым военным министром назначает генерала Алексея Поливанова, друга Гучкова и члена его кружка. Следом увольняют и других одиозных министров: главу МВД Маклакова, министра церкви Саблера и министра юстиции Щегловитова. Главный организатор этой перестановки — Александр Кривошеин, неформальный премьер-министр. С началом войны придуманный им «новый курс» под вопросом, но Кривошеину удается мобилизовать либеральных министров в правительстве на борьбу с консерваторами: они пишут императору письмо с требованием уволить либо одних, либо других. Их поддерживает даже Горемыкин. Император соглашается, принимает сторону Кривошеина и его единомышленников. Общество ждет еще и отставки премьер-министра Горемыкина, но его император не отдает. Горемыкин и так не слишком активен.

Новое правительство сформировано, заводы начинают работать, но катастрофа на фронте продолжается. «Пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнём, — отчитывается 16 июля на заседании правительства новый военный министр Поливанов. — Наши батареи вынуждены молчать даже во время серьёзных столкновений. Неприятель почти не несёт потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами».

Горемыкин не планировал созывать Госдуму до августа, но теперь она собирается уже 19 июля. Через неделю немецкие войска берут Варшаву. Дума требует начать расследование и выяснить, изменник Сухомлинов (как и его приятель Мясоедов) или просто коррупционер? Также обсуждается вопрос об отставке великого князя Сергея, главы Артиллерийского управления, которого тоже подозревают в коррупции: говорят, его любовница Матильда Кшесинская вмешивалась в распределение оборонных заказов и получала за это крупные взятки от заводов — производителей артиллерийских снарядов и техники.

9 августа российские войска оставляют Каунас (тогда — Ковно), 19 августа — Гродно, немецкие войска подходят вплотную к Риге. Великое отступление продолжается. Положение отчаянное, в Петрограде впервые начинают говорить о том, что императору и правительству стоит переехать в Москву.

Московская оргия

1 июня замглавы МВД Владимир Джунковский, бывший московский губернатор, приносит императору донесение, которое он не решался принести до подтверждения всех деталей. Поздним вечером 26 марта в московский ресторан «Яр» приехал Распутин с друзьями. Согласно полицейскому отчету, с ним были некие вдова Решетникова, журналист Соедов и «неустановленная молодая женщина». Все четверо были уже навеселе, заняли отдельный кабинет в ресторане, вызвали женский хор, танцевали и пели. Посетители «Яра» в тот вечер были заранее предупреждены о визите знаменитости — и хотели присоединиться к застолью. В итоге в кабинет набилось множество незнакомых людей. Пьяный Распутин хвастался, что рубашку ему сшила императрица (называя ее «мама», «Сашка», «старуха»). Потом, согласно полицейскому донесению, Распутин обнажил половые органы и так продолжал разговаривать с певичками из хора, затем танцевал в трансе, никого не замечая вокруг. Подробности «оргии в "Яре"» известны всей Москве, свидетели подтвердили их в беседах со следователем.

Расследование катализирует главную политическую интригу года: Распутин начинает обороняться, называет историю про «Яр» клеветой врагов царя. Он легко убеждает в этом императрицу, которая любого человека оценивает по одному критерию: насколько он хорошо относится к «Нашему Другу» (так она называет Распутина в письмах). Вера императора в Распутина не столь слепа. Поэтому проповеднику приходится убеждать царя в существовании страшного заговора, в котором они оба, Распутин и Николай II, — жертвы. Александра Федоровна убеждена, что окружена врагами, Распутин внимательно слушает ее, хвалит тех, кто ей нравится, ругает тех, кого она не любит. Вероятнее всего, именно в этих беседах и родилась идея, что враги готовят заговор против Николая II.

Больше всего Александре и Распутину не нравится Верховный главнокомандующий Николай Николаевич. В столице говорят, что отношения проповедника и Верховного главнокомандующего испортились, когда Распутин хотел приехать в Ставку и прислал Николаю Николаевичу телеграмму: «Приеду, утешу», а тот якобы ответил: «Приезжай. Повешу». На самом деле все намного сложнее. Великие князья Николаша и Петюша и их жены-черногорки знают Распутина давно. Они верят всем рассказам высшего духовенства. Распутин и Вырубова, в свою очередь, пересказывают императрице слухи о Верховном: что черногорки хотят сделать его королем Галиции или Польши, что его называют в народе Николаем III. Это бьет точно в цель. Императрицу раздражает рост его политического влияния, создание военно-промышленных комитетов, заседания правительства у него в Ставке.

«Раз он враг Божьего человека, то его дела не могут быть успешны и мнения правильны», — убеждает императрица мужа. И напоминает, что именно Николай Николаевич вместе с Витте «виноваты в том, что Дума существует», — по их совету император подписал манифест 17 октября. «Он мало понимает нашу страну и импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Меня его фальшивое положение временами бесит». Императрица, разумеется, уверена, что уж она-то страну понимает — благодаря рассказам Распутина.

Помимо Николаши у императрицы и Распутина есть собирательный образ врага — «московская клика». В нее входит великая княгиня Элла, которая ненавидит Распутина и постоянно пытается настроить против него сестру, а также замглавы МВД Джунковский, новый министр церкви Самарин и прочие знаменитые враждебные Распутину москвичи.

К июлю подозрения складываются в картину: Верховный главнокомандующий и его брат вместе с женами-черногорками возглавляют заговор. Они якобы хотят выслать императрицу в Москву, а сами переехать в Петроград. Два месяца спустя императрица сама будет рассказывать о раскрытом заговоре родственникам, в том числе тете Михень. «Дальше терпеть это было невозможно. Со всех сторон рвали у Ники власть. Урывали все, что было возможно, — будет рассказывать Аликс. — К счастью, мы вовремя об этом узнали». Немецкие погромы, преследования немецких баронов «метят выше» — это звенья того же заговора против императрицы.

Никаких доказательств заговора нет, есть только внутренняя убежденность Александры. В начале августа она и Распутин уговаривают Николая II отправить Верховного главнокомандующего в отставку и сослать наместником на Кавказ, а самому занять его место. 4 августа Распутин иконой благословляет императора — и тот идет рассказывать о своем решении военному министру Поливанову.

5 августа после ужина император со словами «Ну, молитесь за меня!» выходит в соседнюю комнату к министрам, чтобы сообщить о своем решении. Вырубова дает ему с собой икону. Совещание продолжается несколько часов. Императрица не выдерживает и идет с детьми в парк, чтобы через окно заглянуть в комнату.

Николай II возвращается веселый: «Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел! Выслушав все длинные скучные речи министров, я сказал приблизительно так: "Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня". Некоторые министры выглядели как в воду опущенные».

Почти все министры тщетно пытались отговорить императора. Мать Николая II просто убита этой новостью: «Злой дух Григория вернулся, А. хочет, чтобы Ники взял на себя Верховное командование вместо великого князя Николая Николаевича. Нужно быть безумным, чтобы желать этого». 12 августа она едет к сыну, чтобы переубедить, ведь если он сделает это, все увидят, что это приказ Распутина. Они говорят два часа, но Николай не отступает. «Это не Ники, не он. Он милый, честный, добрый. Это все она», — жалуется вдовствующая императрица племяннику, князю Андрею, после разговора с сыном. Сам князь Андрей считает, что все не так уж и плохо — приезд царя может придать войскам уверенности.

Начальником своего штаба император назначает генерала Михаила Алексеева — того самого «неспособного к творчеству». Фактически отныне именно Алексеев будет руководить всей российской армией, поскольку Николай II ничего в военном деле не понимает и совершенно им не интересуется.

«Общество вас ненавидит»

В августе заканчивается расследование по поводу оргии в ресторане «Яр». В Москву едет царский флигель-адъютант, который в очередной раз допрашивает свидетелей. То ли новый следователь формулирует вопросы иначе, то ли дает понять, что не стоит говорить дурно о Распутине. Так или иначе свидетели меняют свои показания, говорят, что все было чинно, о царской семье Распутин не упоминал, штанов не снимал. Джунковский уволен из МВД и отправлен на фронт. Уволен старый друг и адъютант императора Влади Орлов. Уволен и Феликс Юсупов-старший, который ненавидит Распутина, дружит с Николаем Николаевичем и видит повсюду происки «немецкой партии».

Одновременно происходит новый скандал: по дороге в родное село на пароходе «Товарпар» Распутин напивается, швыряет деньгами, приводит солдат в ресторан, заставляет их петь, угрожает другим пассажирам. Теперь никто не рискует доложить об этом императору.

«Безумие — изолировать себя и отправлять прочь действительно преданных друзей», — пишет в дневнике мать императора. В разговоре с великой княгиней Михень и ее сыном князем Андреем она рассказывает, что очень боится за сына, возле которого не осталось ни одного преданного человека, как во времена Павла I, который в последний год жизни стал удалять от себя верных людей и в итоге был убит ближайшим окружением. «Печальный конец нашего прадеда ей мерещится во всем своем ужасе», — пишет Михень.

Вся семья винит в происходящем Александру. Но если вдовствующая императрица ее ненавидит, то Михень даже сочувствует. По распространенным слухам, в приватном разговоре она из лучших побуждений говорит ей: «Общество вас ненавидит». Это становится концом отношений между ними.

Кабинет обороны

Как раз в этот момент Павел Рябушинский все активнее продвигает свою идею создать «кабинет обороны». 4 августа у него собираются Гучков, Коновалов, глава Земского союза князь Львов, московский голова Челноков. Рябушинский предлагает им сообща убедить императора назначить эффективное правительство, состоящее из представителей общественности. Согласно донесению полиции (среди участников совещания есть агент), Рябушинский говорит, что нельзя больше терпеть «бездарность и бездеятельность правящих классов» и «неспособность правительства организовать страну для победы», и призывает вступить на путь полного захвата исполнительной и законодательной власти. Автор полицейского донесения полагает, что в ближайшее время Мосгордума и Московский биржевой комитет официально потребуют смены правительства.

Рябушинский не скрывает своих взглядов: уже 13 августа «Утро России» публикует возможный состав будущего правительства, «кабинета обороны». Премьер-министром должен стать председатель Думы Родзянко, министром внутренних дел — Милюков, министром обороны — Гучков, министром промышленности и торговли — Коновалов, а министром путей сообщения — кадет Некрасов, глава масонского Верховного совета. Остальные ключевые посты планируется оставить членам нынешнего правительства: например, военным министром может остаться Поливанов, министром земледелия — Кривошеин.

В Думе продолжаются переговоры об объединении представителей «прогрессивных» фракций и о совместной борьбе за «думское» правительство (его еще будут называть «ответственным» или, более мягко, «кабинетом доверия»). Действующий министр земледелия Кривошеин поддерживает идею «правительства народного доверия» и предлагает императору компромисс: назначить новым премьером Поливанова и поручить ему сформировать кабинет.

Николай II отказывается. 19 августа Рябушинский от имени Московского биржевого комитета направляет царю телеграмму с просьбой включить в правительство «лиц, пользующихся широким общественным доверием» и предоставить им полную власть. На следующий день он даже едет в Петроград, ожидая, что император примет делегацию представителей общественности. От царя приходит ответ, что купцам не надо вмешиваться не в свое дело: пусть заботятся о раненых и не лезут в политику.

23 августа «Утро России» публикует интервью с Гучковым. «Когда кормчий слаб духом, он может быть терпим при штиле, но в момент бури, когда гибнет корабль, власть должна быть взята из неумелых рук», — говорит он. А потом Гучков делает невероятный прогноз политического будущего России: «У нас идут по пути спасения с постоянным опозданием. Один умный октябрист сказал, что Кривошеина дадут только тогда, когда нужен будет Родзянко, Родзянко — когда нужен будет Гучков, Гучкова — когда потребуется Милюков, а Милюкова — когда придется призвать Керенского. У нас все будет, но все не вовремя».

Наконец 25 августа в Думе договариваются о создании Прогрессивного блока, в который входят кадеты, октябристы, прогрессисты и даже часть националистов. Декларация о создании блока требует «немедленного призыва новых лиц, облеченных доверием страны, в Совет министров». В тот же день Рябушинский собирает купечество на экстренное заседание Московского военно-промышленного комитета: «Больше телеграмм посылать не будем, — говорит он. — Нам нечего бояться, нам пойдут навстречу в силу необходимости, ибо армии наши бегут перед неприятелем». Совещание поддерживает требование Прогрессивного блока, такую же резолюцию принимает старообрядческий съезд.

Московские купцы уже собрали на нужды Военно-промышленного комитета 4,5 миллиона рублей (с учетом государственных вливаний), купили два завода, оборудовали их станками, заказанными в США и Швеции, проложили к ним железную дорогу. Осенью 1915 года заводы начинают выпускать снаряды. Всего за остаток года производство винтовок вырастает почти в два раза, пулеметов — в четыре раза, снарядов — более чем втрое.

В сентябре Гучков и Рябушинский избраны членами Государственного совета как представители промышленности. Но переговоры о создании нового правительства так и не возобновляются. Главный сторонник «кабинета обороны» среди действующих министров — Александр Кривошеин — подает в отставку. Он ошибался, считая, что сможет быть «фактическим премьером» при Горемыкине. В кресле премьера Горемыкин оказывается вовсе не беспомощным стариком, а бюрократическим монстром, которого невозможно сдвинуть с места. Не добившись формирования правительства народного доверия, Кривошеин уезжает на фронт работать в Красном Кресте.

3 сентября император издает указ о приостановке заседаний Государственной думы на неопределенный срок. Накануне роспуска Думы депутат Александр Керенский звонит своей подруге Зинаиде Гиппиус. «Что же теперь будет?» — спрашивает она. «А будет… то, что начинается с а…», — отвечает депутат. Целиком сказать не может — телефон прослушивается. Конечно, он имеет в виду анархию.