Назад: Глава пятая 1939 год

Дальше: Глава седьмая Май – декабрь 1940 года

Часть вторая
Время крови

Глава шестая
Апрель – май 1940 года

I

Эйбрауэн изменился. На улицах появились машины, грузовики, автобусы. Когда Ллойд приезжал сюда в двадцатые годы к дедушке и бабушке, припаркованный автомобиль был такой диковиной, что собиралась толпа.

Но над городом по-прежнему возвышалась двойная башня у входа в шахту, с колесами, вращающимися волшебным образом. Больше ничего не было: ни предприятий, ни деловых кварталов и никакой другой промышленности, только уголь. Чуть ли не все в городе работали в шахте. Исключение составляли несколько десятков человек: лавочники, духовные лица всех конфессий, секретарь муниципалитета, врач. Случись спросу на уголь упасть, как в тридцатые годы, – и люди останутся без средств к существованию, другой работы в городе им не найти. Вот почему главным требованием партии лейбористов была помощь безработным, чтобы никогда больше людям, попавшим в такую ситуацию, не пришлось пережить страдания и унижения от невозможности прокормить свои семьи.

В апреле 1940 года лейтенант Ллойд Уильямс прибыл из Кардиффа воскресным поездом. С маленьким чемоданчиком в руке он поднялся на холм к Ти-Гуину. Он восемь месяцев обучал новичков – занимался тем же, что и в Испании, – и тренировал команду «Валлийских стрелков» по боксу, но наконец до армейского начальства дошло, что он бегло говорит по-немецки, и он был переведен в разведку и послан на курс обучения.

Обучение было пока единственным, чем занималась армия. Никакие войска Великобритании еще не вели с врагом боев хоть какого-нибудь значения. Германия и СССР оккупировали и поделили между собой Польшу, и оказалось, что союзнические гарантии независимости Польши ничего не стоят.

Англичане называли эту войну «липовой», им не терпелось перейти к действиям. У Ллойда в отношении войны не было никаких сентиментальных иллюзий – он слышал, как жалобно просили пить умирающие на полях сражений в Испании. И тем не менее ему не терпелось начать окончательно решать вопрос с фашизмом.

Армия предполагала послать больше войск во Францию, ожидая, что немцы начнут вторжение. Этого не случилось, но англичане оставались наготове и тем временем проводили множество учений.

Посвящение Ллойда в тайны военной разведки должно было произойти в величественном доме, который столько времени играл важную роль в судьбе его семьи. Богатые и знатные владельцы многих таких дворцов предоставляли их для нужд армии – возможно, из опасения, что иначе их могут конфисковать совсем.

Но армия, конечно же, преобразила Ти-Гуин. На графской лужайке было припарковано около дюжины серовато-зеленых автомобилей, и их шины искромсали сочную зелень. Элегантный парадный двор с изогнутой гранитной лестницей превратился в склад припасов, и там, где раньше выходили из экипажей женщины в драгоценных украшениях и мужчины во фраках, теперь шаткими штабелями высились гигантские банки консервированной фасоли и топленого кулинарного жира. Ллойд усмехнулся: уравнивающее действие войны ему нравилось.

Ллойд вошел в дом. Его встретил приземистый офицер в измятой и грязной форме.

– Лейтенант, вы прибыли на учения разведчиков?

– Да, сэр. Мое имя – Ллойд Уильямс.

– Я – майор Лоутер.

Ллойд о нем слышал. Это был маркиз Лоутерский, которого приятели называли Лоути.

Ллойд огляделся. На картины, висевшие на стенах, были надеты огромные чехлы от пыли. Изысканные узорчатые камины из мрамора были забраны грубо сколоченными дощатыми коробами. Вся старинная мебель темного дерева, о которой с такой любовью иногда вспоминала мама, исчезла, уступив место металлическим столам и дешевым стульям.

– Надо же, как здесь все изменилось, – сказал он.

– Вы уже были здесь? – улыбаясь, сказал Лоутер. – Вы знакомы с хозяевами?

– Я учился в Кембридже вместе с Малышом Фицгербертом. Там же я познакомился и с виконтессой, тогда они еще не были женаты. Но они же сейчас перебрались отсюда, я полагаю?

– Не совсем. Несколько комнат они оставили для личного пользования. Но они нам совсем не мешают. Так вы приезжали сюда в качестве гостя?

– Ну что вы, нет. Я их мало знаю. Нет, я видел этот дом в детстве, однажды, когда семья была в отъезде. Здесь работала моя мать.

– Правда? Это что же, в библиотеке графа или как-то…

– Нет, горничной.

Едва это слово сорвалось с губ Ллойда, как он понял, что совершил ошибку.

На лице Лоутера появилась брезгливая гримаса.

– Понятно, – сказал он. – Как интересно!

Ллойд понял, что его моментально заклеймили как выскочку из рабочих. Теперь все время его пребывания здесь с ним будут обращаться как с человеком низшего сорта. Надо было помалкивать о прошлом матери: ведь он знал, какой снобизм процветает в армии.

Лоути сказал:

– Сержант, проводите лейтенанта в его комнату. На самом верхнем этаже.

Ллойд получил комнату в бывших помещениях для слуг. Но на самом деле он и не возражал. «Жила же здесь моя мама», – подумал он.

Пока они поднимались по задней лестнице, сержант сказал Ллойду, что до обеда в столовой распоряжений ему не будет. Ллойд спросил, живет ли здесь в настоящий момент кто-нибудь из Фицгербертов, но этого сержант не знал.

На то, чтобы разобрать вещи, Ллойду хватило двух минут. Он причесался, надел чистую форменную рубашку и отправился навестить дедушку с бабушкой.

Дом на Веллингтон-роу казался еще меньше и серее, чем всегда, хотя на кухне уже была горячая вода, а возле дома теперь был туалет со сливом. Внутри дома на памяти Ллойда ничего не изменилось: все тот же коврик на полу, все те же поблекшие занавески, те же тяжелые дубовые стулья в единственной комнате первого этажа, служившей и гостиной, и кухней.

Только вот дедушка с бабушкой изменились. Обоим было уже, пожалуй, около семидесяти, и выглядели они ослабевшими. У дедушки болели ноги, и он был вынужден прекратить работу в шахтерском профсоюзе. У бабушки было слабое сердце: доктор Мортимер сказал ей каждый раз после еды поднимать ноги вверх на четверть часа.

Они были рады увидеть Ллойда в форме.

– Лейтенант, надо же! – сказала бабушка. Вся ее жизнь прошла в классовой борьбе, и тем не менее она не могла скрыть свою гордость, что ее внук – офицер.

В Эйбрауэне новости расходятся быстро, и факт, что у Дэя-Проф-союза гостит внук, наверное, стал известен половине городка раньше, чем Ллойд допил первую чашку бабушкиного крепкого чая. Поэтому он не очень удивился, когда к ним зашел Томми Гриффитс.

– Я думаю, мой Ленни тоже был бы, как ты, лейтенантом, если бы вернулся из Испании, – сказал Томми.

– Я в этом уверен, – сказал Ллойд. Он никогда не видел офицера, который в гражданской жизни был шахтером, но все что угодно могло произойти, если война начнется всерьез. – Это был лучший сержант во всей Испании, вот что я вам скажу.

– Вам с ним пришлось через многое пройти.

– Нам пришлось пройти через настоящий ад. И мы проиграли. Но на этот раз фашистам не победить!

– За это надо выпить, – сказал Томми и опустошил свою кружку с чаем.

Ллойд пошел с дедушкой и бабушкой на вечернюю службу в церковь Вифезда. Религия занимала не особенно значительное место в его жизни, и уж конечно, он не мирился с дедушкиным догматизмом. Вселенная была полна загадок, и людям следовало бы признать это. Но дедушке и бабушке было приятно, когда он сидел с ними в церкви.

Молитвы, не подготовленные заранее, были красноречивы – библейские фразы плавно вплетались в разговорную речь. Проповедь была несколько утомительна. Но пение приводило Ллойда в восторг. Валлийская паства интуитивно раскладывала гимны на четыре голоса, и когда они были в настроении, в церкви дрожали стекла.

Едва войдя, Ллойд почувствовал, что именно здесь бьется сердце Британии – в этих выбеленных стенах церкви. Сидевшие вокруг него люди были бедно одеты и плохо образованы и проводили жизнь в бесконечном тяжелом труде, мужчины – добывая под землей уголь, женщины – растя новую смену шахтеров. Но у них были сильные плечи и острый ум, и они создали сами себе культуру, которая делала жизнь достойной того, чтобы жить. Они находили надежду в протестантском христианстве и левых политических убеждениях, они находили радость в матчах регби и выступлениях мужского хора, и их связывала воедино в хорошие времена – щедрость, а в плохие – солидарность. Вот за это он будет сражаться – за этих людей, за этот город. И если за них придется отдать жизнь – она будет потрачена недаром.

Дедушка прочитал заключительную молитву – стоя, опираясь на палку.

– Господи, Ты видишь здесь, среди нас, молодого раба твоего Ллойда Уильямса, вот он сидит в форме. Просим Тебя, в мудрости Твоей и великодушии, сохрани его жизнь в грядущей войне. Пожалуйста, Господи, возврати его нам домой целым и невредимым. Если будет на то воля Твоя, Господи.

Паства прочувствованно произнесла «аминь», а Ллойд смахнул слезу.

Он вернулся в дом своих стариков, когда солнце опустилось за гору и над рядами серых домов сгустился вечерний сумрак. От предложения поужинать он отказался и заторопился назад в Ти-Гуин, успев как раз вовремя к обеду в столовой.

Им дали тушеную говядину, вареную картошку и капусту. Еда была не лучше и не хуже любой другой обычной армейской еды, и Ллойд ел с аппетитом, понимая, что за все это платят люди вроде его дедушки с бабушкой, у которых самих на ужин лишь хлеб со свиным жиром. На столе стояла бутылка виски, и Ллойд тоже выпил немного – за компанию. За ужином он присматривался к другим курсантам и старался запомнить, как кого зовут.

По дороге в свою комнату он прошел через Зал скульптур, в котором сейчас никаких скульптур не было, а стояли школьная доска и двенадцать дешевых письменных столов. Там он увидел майора Лоутера, беседующего с дамой. Взглянув еще раз, он узнал в ней Дейзи Фицгерберт.

Он был так удивлен, что остановился. Лоутер с раздраженным видом оглянулся. Увидев Ллойда, он нехотя сказал:

– Леди Эйбрауэн, вы, кажется, знакомы с лейтенантом Уильямсом?

«Если она станет отрицать, – подумал Ллойд, – я напомню ей, как она со мной целовалась, на Мэйфэр, в темноте – какой это был долгий, горячий поцелуй».

– Как я рада снова вас видеть, мистер Уильямс, – сказала она, протягивая руку для рукопожатия.

Когда он коснулся ее руки, кожа была теплая и нежная. Его сердце затрепетало.

Лоутер произнес:

– Уильямс сказал, его мать тут была служанкой.

– Я знаю, – ответила Дейзи. – Он рассказывал мне об этом на балу в Тринити. Он упрекал меня в снобизме. И, должна со стыдом признаться, был совершенно прав.

– Как вы великодушны, леди Эйбрауэн, – чувствуя себя неловко, произнес Ллойд. – Сам не знаю, с какой стати мне было говорить вам такое.

Она казалась не такой нервной, какой он ее запомнил: может быть, просто повзрослела.

– Однако сейчас мать мистера Уильямса – член парламента, – сказала Дейзи Лоутеру.

Тот остолбенел.

– А как поживает ваша подруга-еврейка Ева? Насколько я помню, она вышла замуж за Джимми Мюррея.

– У них уже двое детей.

– Удалось ей забрать родителей из Германии?

– Как приятно, что вы и это помните, но – нет, к сожалению, Ротманам не дают разрешения на выезд.

– Мне ужасно жаль. Это, должно быть, очень мучительно для нее.

– Конечно.

Лоутера явно раздражал этот разговор о горничных и евреях.

– Возвращаясь к тому, о чем мы говорили, леди Эйбрауэн…

– Позвольте с вами попрощаться, – сказал Ллойд. Он вышел из зала и взбежал по лестнице на свой этаж.

Собираясь ложиться спать, он внезапно поймал себя на том, что поет последний гимн сегодняшней службы:

Шторм не сомнет души покой,
Любовь – твердыня в бурю,
Что правит небом и землей.
Как мне не петь хвалу ей?

II

Через три дня Дейзи писала письмо своему сводному брату Грегу. Когда началась война, он послал ей такое чудесное письмо, чувствовалось, что он очень обеспокоен. С тех пор они переписывались практически каждый месяц. Он рассказал ей, как встретил в Вашингтоне на И-стрит свою старую любовь Джеки Джейкс, и спрашивал Дейзи, отчего девушка может так броситься бежать. Дейзи не могла себе представить. Она так и написала, пожелала ему удачи и на этом закончила письмо.

Она посмотрела на часы. Через час у курсантов обед, занятия уже закончились, и она вполне могла застать Ллойда в его комнате.

Она поднялась в помещения прислуги на верхнем этаже. Молодые офицеры писали или читали, сидя или лежа на кроватях. Ллойда она нашла в тесной комнатке с зеркалом от пола до потолка – он сидел у окна и изучал какую-то книгу с иллюстрациями.

– Что-нибудь интересное читаете? – сказала она.

Он вскочил.

– Здравствуйте, вот так сюрприз!

Его лицо заливал румянец. Наверняка он все еще к ней неравнодушен. С ее стороны было очень жестоко его целовать без намерения развивать отношения, но ведь это было четыре года назад, тогда они оба еще были детьми. Он должен был уже с этим справиться…

Она взглянула на книгу, которую он держал. На немецком языке, с цветными изображениями кокард.

– Мы должны разбираться в немецких знаках различия, – объяснил он. – Большую часть информации мы получаем, допрашивая военнопленных, немедленно после того, как взяли их в плен. Некоторые, конечно, говорить отказываются, и допрашивающий должен быть в состоянии определить по одному виду пленных, каково его звание, к каким войскам он относится, из пехоты он, кавалерии, артиллерии или из подразделения специалистов – ветеринаров, например, – ну, и так далее.

– Так вас здесь этому учат? – с насмешкой сказала она. – Разбираться в немецких кокардах?

Он рассмеялся.

– В том числе и этому. Об этом я могу вам сказать, не выдавая никаких военных секретов. А почему вы в Уэльсе? Мне странно, что вы не стараетесь внести свой вклад в работу для нужд фронта.

– Ну вот опять! – сказала она. – Упреки, нравоучения. Вам кто-нибудь сказал, что женщинам это нравится?

– Прошу прощения, – неловко сказал он. – Я не хотел вас упрекать.

– Как бы там ни было, а никакой работы для нужд фронта не ведется. Установлены аэростаты заграждения, чтобы защищать нас от немецких самолетов, которые и так не летят.

– По крайней мере, в Лондоне у вас была бы бурная светская жизнь.

– Знаете, раньше это было самым главным в жизни, – сказала она. – А сейчас – нет. Должно быть, я старею.

Видимо, была другая причина, почему она уехала из Лондона, но она не собиралась ему говорить.

– А я вас представлял себе в форме медсестры, – сказал он.

– Даже не думайте. Терпеть не могу больных. Но прежде чем я получу от вас очередной упрек, взгляните вот на это, – она дала ему принесенную фотографию в рамочке.

Нахмурившись, он стал внимательно ее рассматривать.

– Где вы ее взяли?

– Просматривала коробку со старыми фотографиями в чулане на первом этаже.

Это была групповая фотография, сделанная на восточной лужайке Ти-Гуина летним утром. Посередине был молодой граф Фицгерберт с большой белой собакой у его ног. Девушка рядом с ним наверняка была его сестра Мод, которую Дейзи никогда не видела. По обе стороны от них выстроились сорок или пятьдесят человек мужчин и женщин в униформе слуг.

– Посмотрите на дату, – сказала Дейзи.

– Тысяча девятьсот двенадцатый, – прочитал Ллойд вслух.

Она смотрела на него, ожидая, какую реакцию вызовет у него фотография.

– А ваша мать здесь есть?

– О боже! Должна быть! – Ллойд пригляделся. – Кажется, да, – сказал он, помолчав с минуту.

– Покажите мне ее.

Ллойд показал.

– Кажется, это она, – сказал он.

Дейзи увидела худенькую симпатичную девушку лет девятнадцати с кудрявыми волосами под белым чепчиком служанки и с улыбкой, более чем указывающей на озорство.

– Да она же просто очаровательна! – сказала Дейзи.

– Во всяком случае, тогда была, – сказал Ллойд. – Сейчас ее чаще называют великолепной.

– А с леди Мод вы когда-нибудь встречались? Как вы думаете, это она стоит рядом с Фицем?

– Я с ней всю жизнь встречался, время от времени. Они с моей мамой вместе были в движении суфражисток. Я ее не видел с тридцать третьего года, когда мы ездили в Берлин, но на фотографии – определенно она.

– Она не так уж красива.

– Но держится с таким достоинством и одевается со вкусом.

– В общем, я подумала, что вам было бы приятно получить эту карточку.

– Насовсем?

– Конечно. Никому больше она не нужна, потому и оказалась в коробке в чулане.

– Спасибо!

– Пожалуйста. Возвращайтесь к вашей учебе, – и Дейзи направилась к двери.

Спускаясь по задней лестнице, она подумала, не напоминало ли ее поведение флирт. Наверное, ей вообще не следовало к нему ходить. Она поддалась порыву великодушия. Только бы он не понял ее неправильно.

Она почувствовала внутри острую боль и остановилась на площадке между пролетами. Весь день у нее побаливала спина – она решила, что это из-за дешевого матраса, на котором она спала, – но сейчас боль была другая. Она вспомнила все, что ела сегодня, но не могла определить, отчего ей могло стать плохо: она не ела ни плохо приготовленной курицы, ни недозрелых фруктов. Ни устриц, какие там устрицы… Боль исчезла так же внезапно, как появилась, и она решила забыть об этом.

Дейзи вернулась в свои комнаты на первом этаже. Она жила в бывших комнатах экономки: крошечная спальня, гостиная, маленькая кухня и соответствующая уборная с ванной. Старый лакей Моррисон исполнял обязанности смотрителя за домом, а молодая девушка из Эйбрауэна была у нее горничной. Звали горничную Малютка Мейзи Оуэн, хотя она была довольно высокого роста. «Моя мать тоже Мейзи, – пояснила она, – поэтому я всю жизнь «малютка Мейзи», хотя я уже выше ее».

Едва Дейзи вошла, как зазвонил телефон. Она подняла трубку и услышала голос мужа.

– Как ты? – спросил он.

– Я – прекрасно, – ответила она. – Во сколько тебя ждать? – Он полетел с каким-то заданием на английскую военную авиабазу Сент-Атан около Кардиффа и пообещал заехать к ней на ночь.

– Прости, но у меня не получится.

– Ах, как обидно!

– На базе будет торжественный обед, и меня просили присутствовать.

Судя по голосу, он был не очень огорчен, что не увидит ее, и она почувствовала себя брошенной.

– Хорошо тебе, – сказала она.

– На нем будет скучно, но отказаться я не могу.

– Во всяком случае, не так скучно, как жить здесь одной.

– Да, невесело, должно быть, но в твоем положении тебе лучше быть там.

Когда объявили войну, тысячи людей уехали из Лондона, но потом, когда ожидаемые налеты бомбардировщиков и газовые атаки не состоялись, потянулись обратно. Однако и Би, и Мэй, и даже Ева были согласны между собой: беременность Дейзи означала, что она должна жить в Ти-Гуине. Много женщин каждый день благополучно разрешались от бремени в Лондоне, возражала Дейзи; но, конечно, наследник графского титула – другое дело.

На самом деле ей оказалось здесь не так плохо, как она предполагала. Может быть, из-за беременности она стала очень пассивной, что было на нее не похоже. Но светская жизнь в Лондоне после объявления войны стала какой-то вялой, словно всем казалось, что они не вправе веселиться. Как викарии в пабе – вроде и знают, что должно быть весело, но никак не придут в нужное настроение.

– Однако жаль, что здесь нет моего мотоцикла, – сказала она. – Тогда я могла бы хоть посмотреть Уэльс. – Продажу бензина ограничивали, но не сильно.

– Ну что ты, Дейзи! – осуждающе сказал он. – На мотоцикле тебе нельзя, врач категорически запретил.

– Зато я открыла для себя литературу, – сказала она. – Здесь чудесная библиотека. Несколько редких и ценных изданий убрали, но все остальные книжки по-прежнему на полках. И я все-таки получаю образование, чего так старательно избегала в школе.

– Отлично, – сказал он. – Ну вот, устройся с хорошим детективчиком. Хорошего тебе вечера.

– У меня сегодня живот немного болел.

– Может, расстройство.

– Наверное, ты прав.

– Ну, передавай привет этому чучелу Лоути.

– Не пей слишком много портвейна за обедом.

Едва положив трубку, Дейзи снова почувствовала боль в животе. На этот раз спазм длился дольше. Вошла Мейзи и, увидев ее лицо, спросила:

– Миледи, как вы себя чувствуете?

– Просто немного болит живот.

– Я пришла спросить, готовы ли вы ужинать.

– Я не хочу есть. Наверное, я сегодня не буду ужинать.

– А я вам приготовила такую чудесную картофельную запеканку с мясом… – с упреком сказала Мейзи.

– Накрой ее и убери в кладовку. Я съем ее завтра.

– Может быть, сделать вам чашечку чаю?

– Да, пожалуйста, – сказала Дейзи, только чтобы отвязаться. За четыре года она так и не привыкла к крепкому английскому чаю с молоком и сахаром.

Приступ прошел, и она села и открыла «Мельницу на Флоссе». Она заставила себя выпить принесенный Мейзи чай, и ей стало лучше. Когда она допила чай и Мейзи вымыла чашку и блюдце, Дейзи отправила горничную домой. До дома той нужно было идти милю по темноте, но у нее был фонарик, и она говорила, что ей не страшно.

Через час боль вернулась и на этот раз не прошла. Дейзи пошла в туалет, смутно надеясь уменьшить давление внутри. С удивлением и тревогой она обнаружила на белье капли темно-красной крови.

Она надела чистые трусики и, теперь уже сильно взволнованная, подошла к телефону. Она нашла телефон базы и позвонила туда.

– Мне нужно поговорить с лейтенантом авиации виконтом Эйбрауэном, – сказала она.

– Звать к телефону офицеров по личным вопросам не положено, – ответил педантичный валлиец.

– Но у меня чрезвычайные обстоятельства. Я должна поговорить с мужем.

– В комнатах телефонов нет, это не гостиница, – может быть, это лишь ее воображение, но ей показалось, что отвечающий доволен, что не может ей помочь.

– Мой муж должен быть на торжественном банкете. Пожалуйста, пошлите за ним ординарца, пусть он подойдет к телефону.

– У меня нет ординарцев, и кроме того, никакого банкета сейчас нет.

– Как – нет банкета? – растерянно спросила Дейзи.

– В столовой обычный обед, – сказал оператор, – да и тот кончился час назад.

Дейзи с грохотом бросила трубку. Никакого банкета нет? Малыш ясно сказал, что должен остаться на базе, присутствовать на торжественном обеде. Видимо, он солгал. Она чуть не расплакалась. Он решил не ехать к ней, предпочел отправиться пить с друзьями, а может – и к другой женщине. Причина значения не имела. Дейзи не была для него на первом месте.

Она глубоко вздохнула. Ей нужна помощь. Телефона эйбрауэнского врача она не знает, если здесь вообще есть врач. Что же ей делать?

В прошлый раз, уезжая, Малыш сказал: «Если понадобится, у тебя тут сотня офицеров, а то и больше, чтобы о тебе позаботиться». Но не могла же она сказать маркизу Лоутеру, что у нее вагинальное кровотечение.

Боль стала сильнее, и она почувствовала между ног что-то теплое и липкое. Она снова пошла в ванную и вымылась. В крови она увидела какие-то сгустки. Гигиенических прокладок у нее не было, беременным они не нужны, думала она. Дейзи отрезала кусок от полотенца для рук и сунула в трусики.

Потом она подумала про Ллойда Уильямса.

Он был добрым. Он был воспитан волевой женщиной-феминисткой. Он обожает Дейзи. Он поможет ей.

Она направилась к холлу. Где он может быть? Курсанты, должно быть, уже пообедали. Возможно, он наверху. У нее так болел живот, что она не представляла себе, как осилит весь путь до третьего этажа.

Может быть, он в библиотеке. Курсанты часто пользовались ею для уединенных занятий. Она вошла и увидела сержанта, склонившегося над атласом.

– Не будете ли вы так добры, – сказала она. – Найдите мне лейтенанта Уильямса.

– Конечно, миледи, – сказал он, закрывая книгу. – Что ему передать?

– Попросите его спуститься вниз на минутку.

– С вами все в порядке, мадам? Вы бледны.

– Со мной все будет хорошо. Только найдите Уильямса как можно быстрее.

– Сейчас!

Дейзи вернулась в свои комнаты. После того как она старалась делать вид, что с ней все в порядке, силы ее были на исходе, и она легла на кровать. Скоро она почувствовала, что одежда стала мокрой от крови, но ей было слишком больно, чтобы думать об этом. Она взглянула на часы. Почему же Ллойд не пришел? Может быть, сержант не нашел его. Такой большой дом. Может быть, она так и умрет здесь.

Раздался стук в дверь, и, к своему огромному облегчению, она услышала его голос:

– Можно? Это Ллойд Уильямс.

– Входите, – произнесла она. В каком ужасном состоянии он ее увидит. Может быть, это навсегда оттолкнет его от нее.

Она услышала, как он вошел в соседнюю комнату.

– Не сразу я нашел ваши апартаменты, – сказал он. – Где вы?

– Идите сюда.

Он вошел в спальню.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Что с вами?

– Найдите кого-нибудь, кто сможет мне помочь, – сказала она. – Есть в городе доктор?

– Ну конечно. Доктор Мортимер. Он здесь уже целую вечность. Но может не быть времени. Позвольте… – он заколебался. – Возможно, вы истекаете кровью, но я не могу сказать с уверенностью, если не увижу.

Она закрыла глаза.

– Давайте. – Ей было так страшно, что почти не было стыдно.

Она почувствовала, как он поднимает подол ее платья.

– О господи, – сказал он. – Бедняжка…

Потом он разорвал ее кальсоны.

– Прошу прощения, – сказал он. – Здесь есть вода?

– В ванной, – показала она. Он зашел в ванную и повернул кран. В следующую минуту она почувствовала, что ее моют теплой влажной тканью.

Потом он сказал:

– Струйка совсем тонкая. Я видел, как люди истекали кровью и умирали, но вам это не грозит. – Открыв глаза, она увидела, что он опускает ее подол. – Где у вас телефон? – спросил он.

– В гостиной.

Она услышала, как он говорит в трубку:

– Пожалуйста, соедините меня с доктором Мортимером как можно скорее. – После паузы он сказал: – Говорит Ллойд Уильямс. Я нахожусь в Ти-Гуине. Могу я поговорить с доктором? А, здравствуйте, миссис Мортимер, а когда он должен вернуться? Здесь женщина с ужасной болью и вагинальным кровотечением… Да, я понимаю, что большинство женщин страдают от подобного каждый месяц, но данный случай явно ненормален… Ей двадцать три… да, замужем… детей нет… Я спрошу. – И – уже громче – он сказал: – А возможно ли, что вы беременны?

– Да, – ответила Дейзи. – Три месяца.

Он повторил ее слова, и затем наступило долгое молчание. Наконец он повесил трубку и вернулся к Дейзи.

Он присел на край кровати.

– Доктор приедет, как только сможет, но он оперирует человека, попавшего под отцепившуюся вагонетку. Однако его жена уверена, что вы перенесли выкидыш. – Он взял ее за руку. – Дейзи, мне так жаль.

– Спасибо, – прошептала она. Боль приутихла, но она чувствовала глубокую печаль. Нет больше наследника графского титула. Малыш очень огорчится.

Ллойд сказал:

– Миссис Мортимер говорит, так часто бывает и у большинства женщин между беременностями случается по одному, по два выкидыша. Но опасности нет, если кровотечение не усилится.

– А если усилится?

– Тогда мне придется отвезти вас в больницу, в Мертир. Но ехать десять миль в армейском грузовике вам будет очень тяжело, поэтому лучше этого избежать, если вашей жизни не будет угрожать опасность.

Ей больше не было страшно.

– Я так рада, что вы оказались здесь.

– Можно мне предложить кое-что?

– Конечно.

– Как вы думаете, сможете вы сделать несколько шагов?

– Не знаю.

– Позвольте, я сделаю вам ванну. Если вы сможете вымыться, вам станет намного легче.

– Да.

– После, возможно, вам удастся сделать какую-нибудь повязку.

– Да.

Он вернулся в ванную, и она услышала звук льющейся воды. Она села на кровати. Ей стало нехорошо, и она минутку отдохнула. Потом в голове стало яснее. Она спустила ноги на пол. Она сидела в подсыхающей крови. Дейзи почувствовала отвращение к самой себе.

Шум воды стих. Ллойд вернулся и взял ее под руку.

– Если почувствуете слабость, просто скажите, упасть я вам не дам. – Он был удивительно сильный и чуть ли не нес ее в ванную. В какой-то момент ее разорванное белье упало на пол. Она встала возле ванны и позволила ему расстегнуть пуговицы на спине ее платья.

– С остальным сами справитесь? – спросил он. Она кивнула, и он вышел.

Опершись на корзину для белья, она медленно сняла одежду и оставила лежать окровавленной кучей на полу. Очень осторожно она забралась в ванну. Вода была как раз достаточно теплой. Боль стала меньше, Дейзи откинулась назад и расслабилась. Ее переполняла благодарность к Ллойду. Он был так добр, что ей хотелось плакать.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и в щели показалась его рука с какой-то одеждой.

– Вот ночная рубашка и прочее, – сказал он. Положив их на корзину для белья, он закрыл дверь.

Вода начала остывать, и Дейзи встала. Ей снова стало нехорошо, но лишь на миг. Она вытерлась, потом надела ночную рубашку и белье, которое он принес. Она подложила новое полотенце, чтобы впитывалась кровь, которая все еще шла.

Когда она вернулась в спальню, на кровати лежали чистые простыни и одеяла. Она забралась в постель и закуталась по самую шею.

Он появился из гостиной.

– Должно быть, вы чувствуете себя получше, – сказал он. – У вас смущенный вид.

– Смущенный – не то слово, – сказала она. – Я бы сказала, что сгораю со стыда, и даже это было бы преуменьшением. – По правде сказать, все было не так просто. Она содрогалась, думая о том, какой он видел ее, – но, с другой стороны, он вовсе не казался шокированным.

Он зашел в ванную и поднял оставленную ею одежду. По-видимому, женские кровотечения не вызывали у него особого отвращения.

– А куда вы положили простыни? – спросила она.

– Я нашел большое корыто в цветочной комнате и замочил их там в холодной воде. Может быть, я положу в холодную воду и платье?

Она кивнула.

Он снова исчез. «Откуда у него такие знания и самостоятельность? Наверное, он научился всему этому на испанской войне», – подумала она.

Она услышала, что он ходит по кухне. Он вернулся с двумя чашками чая.

– Вы наверняка терпеть не можете эту штуку, но от этого вам станет лучше. – Она взяла чай, и он протянул ей две белые таблетки. – Это аспирин, может, он немного облегчит боль.

Она взяла таблетки, проглотила и запила горячим чаем. Ллойд всегда поражал ее своей взрослостью не по годам. Она вспомнила, как уверенно он отправился искать в зале «Гэйети» пьяного Малыша.

– Вы всегда таким были, – сказала она. – Действительно взрослым, когда остальные – все мы – лишь делали вид.

Она допила чай, и ее стало клонить в сон. Он унес чашки.

– Я подремлю чуть-чуть, – сказала она, – а если совсем засну, вы посидите здесь?

– Я посижу столько, сколько вы пожелаете, – сказал он. И добавил что-то еще, но его голос звучал уже где-то вдали, и она заснула.

III

После этого Ллойд стал проводить вечера в маленькой квартирке экономки.

Он ждал этого весь день.

Он спускался на цокольный этаж в начале девятого, когда обед в столовой заканчивался, а горничная Дейзи уходила на ночь домой. Они сидели друг напротив друга в двух старых креслах. Ллойд приносил книжку, по которой занимался – у него всегда было «домашнее задание», по которому утром писали тесты, – а Дейзи читала какой-нибудь роман; но в основном они говорили. Они обсуждали события, произошедшие за день, беседовали о прочитанном и рассказывали друг другу истории из своей жизни.

Он вспоминал свое участие в битве на Кейбл-стрит.

– Мы стояли в толпе мирных горожан, а на нас шли конные полицейские, орущие про грязных евреев, – рассказывал он ей. – Они били нас дубинками, толкали в стеклянные витрины.

Она была вместе с фашистами заблокирована в «Тауэр-гарденз» и никакой битвы не видела.

– А в газетах все описывали по-другому, – сказала Дейзи. Она тогда верила газетам, писавшим, что это были уличные беспорядки, организованные хулиганами.

Ллойда это не удивило.

– Моя мама неделю спустя видела в олдгейтском кинотеатре «Эссольдо» ролик новостей, – вспомнил он. – И тот комментатор – с таким звучным голосом – произнес: «От независимых наблюдателей полиция не получила ничего, кроме похвал». Мама сказала, что весь зал просто лег от хохота.

Дейзи потрясло его недоверчивое отношение к новостям. Он сказал ей, что большинство английских газет замалчивали статьи о зверствах армии Франко в Испании, но раздували каждое негативное сообщение о действиях правительственных войск. Она согласилась, что приняла как истину мнение Фицгерберта, что мятежники – благородные христиане, освобождающие Испанию от угрозы коммунизма. Она ничего не знала о массовых казнях, об изнасилованиях и грабежах, творимых солдатами Франко.

По-видимому, ей никогда не приходило в голову, что газеты, принадлежащие капиталистам, могли замалчивать новости, показывающие в плохом свете консервативное правительство, военных или бизнесменов и хватались за любой случай нарушений у активистов профсоюзов или левых партий.

Ллойд и Дейзи говорили о войне. Наконец-то начались военные действия. Британские и французские войска высадились в Норвегии и боролись за контроль над ней с немцами, которые сделали то же самое. Газетам не удалось скрыть факт, что у союзников дела пока шли отвратительно.

Отношение Дейзи к Ллойду изменилось. Она больше не флиртовала. Она всегда была рада его видеть, и обижалась, если он вечером запаздывал, и поддразнивала иногда; но никогда не кокетничала. Она рассказала ему, как все были огорчены, что она потеряла ребенка: Малыш, Фиц, Би, ее мать в Буффало, даже ее отец Лев. Она не могла избавиться от беспричинного ощущения, что сделала что-то постыдное, и спрашивала его, не считает ли он, что это глупо. Он не считал. Что бы она ни делала, он никогда не считал, что это глупо.

Они говорили о личном, но физически держались друг от друга на расстоянии. Он бы не стал пользоваться возникшей между ними близостью после того вечера, когда у нее случился выкидыш. Конечно, память о произошедшем будет вечно жить в его сердце. Когда он смывал кровь с ее живота и бедер, в этом не было ничего чувственного, ни в малейшей степени, лишь бесконечная нежность. Как бы там ни было, существовала опасность для жизни, и он не имел права на дальнейшие вольности. Он так боялся быть неверно понятым, что обращал особое внимание на то, чтобы никогда к ней не прикасаться.

В десять часов она делала какао, которое он обожал, – а она говорила, что тоже любит, – но у него было подозрение, что она просто хочет сделать ему приятное. Потом он прощался и уходил наверх в свою спальню на третьем этаже.

Они вели себя как старые друзья. Ему нужно было не это, но она была замужняя женщина, и на большее ему рассчитывать не приходилось.

Он почти не вспоминал о ее положении в обществе. Однажды она ошарашила его сообщением, что собирается посетить бывшего дворецкого Фицгербертов Пила, который жил в домике за оградой их владений.

– Ему восемьдесят лет! – сказала она Ллойду. – Я уверена, что Фиц совершенно забыл о нем. Я должна посмотреть, как он живет.

Ллойд удивленно поднял брови, и она добавила:

– Я должна убедиться, что у него все в порядке. Это мой долг как члена семьи Фицгербертов. Богатые семьи обязаны заботиться о своих слугах, когда те состарятся, вы разве не знали этого?

– Да как-то забыл.

– Вы со мной пойдете?

– Конечно.

На следующий день было воскресенье, и они пошли с утра, так как у Ллойда не было занятий. Состояние домика Пила их обоих потрясло: краска облезала, обои отклеивались, занавески были серыми от угольной пыли. Единственным украшением был ряд фотографий, вырезанных из журнала и прикрепленных к стене: король с королевой, Фиц и Би, еще разные аристократы. В доме много лет не убирали как следует – там стоял запах мочи, табака и гниения. Но Ллойд понимал, что в этом нет ничего необычного, если в доме живет старик, получающий маленькую пенсию.

Пил взглянул на Ллойда из-под седых бровей и сказал:

– Доброе утро, милорд! А я-то думал, вы умерли!

– Я просто посетитель, – улыбнувшись, ответил Ллойд.

– Правда, сэр? Моя бедная голова уже ничего не соображает. Ведь с тех пор, как умер старый граф, прошло лет тридцать пять, а то и сорок. Однако кто же вы, молодой сэр?

– Я Ллойд Уильямс. Много лет назад вы знали мою мать Этель.

– Так вы сын Эт? Ну что ж, тогда понятно…

– Что понятно, мистер Пил? – спросила Дейзи.

– А, нет, ничего. У меня же такая каша в голове!

Они спросили, не нужно ли ему чего-нибудь, но он стал уверять, что у него есть все, что только может пожелать человек.

– Ем я немного, пиво пью редко. На табак для трубки мне денег хватает, и на газеты тоже. Как вы думаете, юный Ллойд, захватит нас Гитлер? Надеюсь, что я не доживу до такого.

Дейзи немного прибрала на кухне, хотя и не очень умела вести домашнее хозяйство.

– Просто невероятно, – тихо сказала она Ллойду. – Вот так живет – и говорит, что у него все есть, и считает себя счастливчиком!

– Многие в его возрасте живут хуже, – сказал Ллойд.

Они проговорили с Пилом около часа. Перед их уходом он все же обратился к ним с просьбой.

– На похоронах старого графа, – сказал он, глядя на ряд снимков на стене, – нас сфотографировали. Я тогда был никаким не дворецким, а простым лакеем. Мы все выстроились у гроба. Фотоаппарат был большой, старинный, с черной накидкой, не такой, как эти маленькие современные. Дело было в тысяча девятьсот шестом.

– Я, пожалуй, знаю, где эта фотография, – сказала Дейзи. – Мы поищем.

Они вернулись в графский дом и спустились на цокольный этаж. Чулан находился рядом с винным погребом и был довольно большим. Он был битком набит коробками, сундуками и бесполезными украшениями: корабль в бутылке, макет Ти-Гуина, сложенный из спичек, миниатюрный комодик, меч в богато украшенных ножнах.

Они начали разбирать старые фотографии и рисунки. От пыли Дейзи расчихалась, но настаивала на том, чтобы продолжать.

Ту фотографию, что была нужна Пилу, они нашли. Вместе с ней в коробке лежала еще более старая карточка старого графа. Ллойд замер, изумленно глядя на нее. На коричневатом снимке размером пять дюймов в высоту и три дюйма в ширину был изображен молодой человек в офицерской форме викторианской эпохи.

И это был вылитый Ллойд.

– Посмотрите, – сказал он, протягивая фотографию Дейзи.

– Будь у вас бакенбарды, я бы сказала, что это вы, – заявила она.

– Может быть, у старого графа был роман с кем-то в нашем роду, – легкомысленно сказал Ллойд. – Если она была замужем, то легко могла выдать ребенка графа за ребенка своего мужа. Честно говоря, я бы не очень-то обрадовался, узнав о своем происхождении от аристократии, – такой ярый социалист, как я!

– Ллойд, вы совсем дурак? – сказала Дейзи.

Он не мог понять, всерьез ли она говорит. К тому же у нее на носу было такое симпатичное пятнышко от пыли, что Ллойда так и тянуло поцеловать его.

– Ну, – сказал он, – я не раз выставлял себя дураком, но…

– Послушайте меня. Ваша мать была горничной в этом доме. Внезапно в тысяча девятьсот четырнадцатом она отправилась в Лондон и вышла замуж за человека по имени Тедди, о котором никто ничего не знает, кроме того, что его фамилия тоже была Уильямс, как у нее, так что ей не пришлось менять фамилию. Таинственный мистер Уильямс умер прежде, чем кто-нибудь успел с ним познакомиться, а на его страховку был куплен дом, в котором она живет и сейчас.

– Именно так. К чему вы клоните?

– Потом, после смерти мистера Уильямса, у нее родился сын, который удивительно похож на покойного графа Фицгерберта.

У него забрезжила смутная догадка.

– Продолжайте.

– Неужели вам никогда не приходило в голову, что для всей этой истории существует совершенно другое объяснение?

– До сих пор – нет…

– Что делают в аристократическом семействе, если одна из дочерей забеременеет? Это ведь случается на каждом шагу.

– Может, и случается, но что они потом делают, я не знаю. Ведь о таких вещах никогда не говорят.

– Вот именно. Девушка на несколько месяцев исчезает – в Шотландию, в Бретань, в Женеву, – и с ней едет горничная. Когда они возвращаются, горничная привозит с собой младенца, которого, как она утверждает, она родила, пока они были в отъезде. Хозяева, несмотря на то что она допустила внебрачную связь, обращаются с ней удивительно мягко и поселяют ее на безопасном расстоянии, выплачивая небольшое содержание.

Это выглядело сказкой, не имеющей отношения к реальности; но все равно Ллойд заинтересовался и обеспокоился.

– И вы думаете, я был ребенком, родившимся в подобной ситуации?

– Я думаю, у леди Мод Фицгерберт был роман с садовником, или шахтером, или какой-нибудь пройдоха очаровал ее в Лондоне – и она забеременела. Она уехала куда-нибудь, чтобы родить без огласки. И ваша мама согласилась сделать вид, что это ее ребенок, и в качестве компенсации получила дом.

Еще одна подтверждающая это мысль поразила Ллойда:

– Когда бы я ни спрашивал о моем настоящем отце, она всегда отвечала уклончиво.

Теперь это казалось подозрительным.

– Ну вот видите! Никакого Тедди Уильямса никогда не было. Чтобы сохранить репутацию, ваша мама сказала, что она вдова. И заявила, что вымышленного покойного мужа звали Уильямс, чтобы избежать проблем из-за смены фамилии.

Ллойд с сомнением покачал головой.

– Это кажется мне слишком невероятным.

– Они с Мод продолжали дружить, и Мод помогала вас растить. В тысяча девятьсот тридцать третьем году ваша мама взяла вас в Берлин, потому что ваша настоящая мать хотела снова на вас посмотреть.

Ллойд чувствовал себя так, словно это сон – или словно он только что проснулся.

– Вы думаете, я сын Мод? – не веря своим ушам, спросил он.

– И очень похожи на своего деда! – Дейзи постучала по рамке фотографии, которую держала.

Ллойд зашел в тупик. Это не могло быть правдой, но смысл в этом был.

– Я привык, что Берни мне не родной отец, – сказал он. – Но неужели Этель мне не родная мать?

Должно быть, Дейзи заметила выражение беспомощности на его лице, потому что она наклонилась к нему и, коснувшись – чего обычно не делала, – сказала:

– Простите, наверное, это было грубо с моей стороны? Я лишь хочу, чтобы вы увидели то, что у вас перед самыми глазами. Если Пил заподозрил правду, то не кажется ли вам, что остальные тоже могут? Такие известия лучше услышать от кого-то, кто… от друга.

Вдали прозвучал гонг. Ллойд автоматически сказал:

– Мне пора идти в столовую на ланч.

Он вынул фотографию из рамки и сунул в карман форменного кителя.

– Вы расстроены, – сказала с тревогой Дейзи.

– Нет-нет. Просто… изумлен.

– Мужчины часто отрицают, что они расстроены. Пожалуйста, зайдите ко мне еще попозже.

– Хорошо.

– Не ложитесь спать, не поговорив со мной еще раз.

– Не буду.

Он вышел из чулана и поднялся по лестнице наверх, в большой обеденный зал, ставший теперь столовой. Механически он съел свою банку мясного фарша, его мысли были в смятении. Он не принимал участия в обсуждении, шедшем за столом – о битве, кипящей в Норвегии.

– Мечтаете, Уильямс? – сказал майор Лоутер.

– Виноват, сэр, – автоматически ответил Ллойд. И тут же придумал отговорку: – Я вспоминал, какое звание в Германии выше: Generalleutnant или Generalmajor.

– Generalleutnant выше, – ответил Лоутер. И тихо добавил: – Главное – не забудьте разницу между meine Frau and deine Frau.

Ллойд почувствовал, что краснеет. Значит, его дружба с Дейзи была не так незаметна, как он надеялся. Даже Лоутер заметил. Ллойд возмутился: они с Дейзи не делали ничего предосудительного. Однако возражать он не стал. Он чувствовал себя виноватым, хоть и был ни в чем не виноват. Он не мог положа руку на сердце поклясться, что его намерения чисты. Он знал, что сказал бы его дедушка: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем». Именно так учил Иисус, и в этом было много правды.

Вспомнив о дедушке с бабушкой, он подумал: а знают ли они о его настоящих родителях? От этих сомнений, кто же его настоящие отец и мать, он чувствовал себя потерянно, как во сне, где падаешь с большой высоты. Если ему лгали об этом, то могло оказаться неправдой все, что угодно.

Он решил расспросить дедушку с бабушкой. Можно было сделать это сегодня, в воскресенье. Дождавшись момента, когда уже не было неприличным покинуть столовую, он спустился с холма и направился на Веллингтон-роу.

Ему пришло в голову, что, если он прямо спросит, правда ли он сын Мод, они просто станут все начисто отрицать. Может быть, более постепенный подход принесет больше информации.

Он нашел их на кухне. Для них воскресенье был Божий день, посвященный религии, они не читали газет и не слушали радио. Но они были рады его видеть, и бабушка, как всегда, сделала чай.

– Мне так хотелось бы знать больше о своем настоящем отце, – начал Ллойд. – Мама говорит, Тедди Уильямс был в «Валлийских стрелках», вы это знаете?

– Ох, ну зачем тебе ворошить прошлое? – сказала бабушка. – Твой отец – Берни.

Ллойд не спорил.

– Берни Леквиз был для меня лучшим отцом, каким только возможно.

– Еврей, но человек хороший, в этом нет сомнения, – кивнул дедушка, считая, что проявляет великодушие и веротерпимость. Ллойд стерпел.

– Но все равно, мне интересно. Вы встречались с Тедди Уильямсом?

– Нет, к большому нашему сожалению! – сердито сказал дедушка.

– Он был лакеем и приехал в Ти-Гуин с кем-то из гостей, – сказала бабушка. – И мы понятия не имели, что она в него влюбилась, пока она не уехала в Лондон и не вышла за него замуж.

– А почему вы не поехали на свадьбу?

Оба помолчали. Потом дедушка сказал:

– Кара, расскажи ему правду. Никогда ложь до добра не доводит.

– Твоя мать поддалась соблазну, – сказала бабушка. – Когда лакей уехал из Ти-Гуина, она обнаружила, что у нее будет ребенок. – Ллойд это подозревал и думал, что именно этим объяснялась ее уклончивость. – Твой дедушка был на нее очень сердит, – добавила бабушка.

– Слишком сердит, – сказал дедушка. – Я забыл, что Иисус сказал: «Не судите, да не судимы будете». Ее грех был – прелюбодеяние, а мой – гордыня. – Ллойд был поражен, увидев, что в светло-голубых глазах деда показались слезы. – Господь простил ее, а я – нет, долго еще не прощал. Но потом мой зять умер, погиб во Франции.

Ллойд был в еще большем смятении, чем прежде. Вот другая подробная история, несколько отличающаяся от того, что рассказывала ему мама, – и совершенно не совпадающая с теорией Дейзи. Неужели дедушка оплакивал зятя, которого никогда не было?

– А семья Тедди Уильямса? – настойчиво спросил он. – Мама сказала, что он из Свонси. У него наверняка были родители, братья и сестры…

– О его семье твоя мама никогда не говорила, – сказала бабушка. – Я думаю, ей было стыдно. Что бы ни было тому причиной, но она их знать не хотела. И не нам было ей перечить в этом.

– Но может быть, в Свонси у меня есть еще дедушка с бабушкой. И двоюродные братья и сестры, которых я никогда не видел.

– Ну да, – сказал дедушка, – но мы этого не знаем.

– Хотя мама знает.

– Полагаю, что да.

– Тогда я спрошу ее, – сказал Ллойд.

IV

Дейзи была влюблена.

Теперь она понимала, что до Ллойда никогда никого не любила. Она не любила по-настоящему Малыша, хотя он вызывал у нее восхищение. А к бедному Чарли Фаркуарсону она просто очень хорошо относилась. Она была уверена, что может удостоить любовью любого, кого захочет, и что главное лишь – с умом выбирать. Теперь она понимала, что все совсем не так. Ум к этому никакого отношения не имел, и выбора у нее не было. Любовь пришла, подобно землетрясению.

Жизнь была пуста – за исключением тех двух часов, что она проводила каждый вечер с Ллойдом. Весь день был ожиданием, а последующая ночь – воспоминанием.

Когда она ложилась щекой на подушку – это был Ллойд. Когда она прикладывала к груди полотенце, выходя из ванны, – она прижималась к Ллойду. Когда ей случалось в задумчивости сунуть палец в рот – она думала о Ллойде. Как она могла четыре года не обращать на него внимания? Любовь всей ее жизни появилась перед ней на балу в Тринити, а она заметила лишь, что на нем костюм с чужого плеча! Почему она не обняла его, не поцеловала, не уговорила немедленно пожениться?

Она подозревала, что он всегда это знал. Должно быть, он полюбил ее с самого начала. Он умолял ее расстаться с Малышом. «Бросьте его, – сказал он после того вечера в мюзик-холле «Гэйети», – будьте моей девушкой». А она над ним посмеялась. Но он предвидел истину, когда сама Дейзи еще была слепа.

Однако какая-то интуиция подсказала ей поцеловать его, там, на тротуаре Мэйфэр, в темноте между двумя уличными фонарями. В то время это казалось ей шальной прихотью; но на самом деле это был самый разумный поступок в ее жизни, так как он наверняка закрепил его преданность ей.

И теперь в Ти-Гуине она не желала думать, что случится дальше. Она жила от одного дня до другого, витала в облаках, беспричинно улыбалась. Она получила встревоженное письмо из Буффало, от мамы – та волновалась о ее здоровье и настроении после выкидыша, и Дейзи написала успокаивающий ответ. В конце письма Ольга сообщала разные буффальские новости: Дейв Рузрок умер в Палм-Бич; Маффи Диксон вышла замуж за Филипа Реншоу; жена сенатора Дьюара Роза написала бестселлер «За кулисами Белого дома» с фотографиями, сделанными Вуди. Месяц назад после прочтения всего этого Дейзи страшно потянуло бы домой, но сейчас ей было лишь интересно – и только.

Она только жалела о ребенке, которого потеряла. Боль прошла сразу же, кровотечение прекратилось через неделю, но ее мучило чувство потери. Она больше не плакала, но время от времени замирала, глядя в пустоту, думая, мальчик это был бы или девочка и как бы он выглядел, – а потом с ужасом понимала, что просидела без движения целый час.

Пришла весна, и она в непромокаемых сапогах и плаще стала прогуливаться по обдуваемому ветром склону горы. Иногда, когда она была уверена, что никто, кроме овец, ее не слышит, она изо всех сил кричала: «Я люблю его!»

Ее беспокоила его реакция на ее расспросы о его родителях. Может быть, ей вообще не стоило поднимать эту тему: его все это только расстроило. Но у нее было убедительное оправдание: раньше или позже правда могла выйти наружу, а такие вещи лучше узнавать от того, кто тебя любит. У нее сжималось сердце от его терзаний, и она любила его еще больше.

Потом он сказал ей, что договорился об отпуске. Он собирался поехать на южное побережье в курортный город Борнмут на ежегодную конференцию партии лейбористов, которая должна была состояться во вторые выходные мая, в день, когда в Британии праздновали Уитсан.

Он сказал, что его мама тоже собирается в Борнмут и у него будет возможность расспросить ее о своем происхождении; и Дейзи подумала, что он, похоже, и хочет, и боится этого.

Лоутер, конечно, отказался бы его отпустить, но Ллойд еще в марте, когда его направляли на этот курс, говорил об этом с полковником Эллис-Джонсом, и полковнику то ли сам Ллойд пришелся по душе, то ли он поддерживал партию, то ли и то и другое, но разрешение он дал, и Лоутер запретить поездку уже не мог. Но, конечно, если бы Германия вторглась на территорию Франции, никто никуда поехать не смог бы.

Дейзи почему-то испугала перспектива отъезда Ллойда из Эйбрауэна – если он не будет знать, что она его любит. Она сама не понимала почему, но чувствовала, что должна сказать ему до его отъезда.

Ллойд должен был уехать в среду и вернуться через шесть дней. По совпадению, Малыш сообщил, что приедет ее навестить в среду вечером. Дейзи была рада – хоть сама не могла объяснить почему, – что они не окажутся в Эйбрауэне одновременно.

Она решила сделать Ллойду признание во вторник, накануне его отъезда. Что она скажет на следующий день своему мужу – она понятия не имела.

Представляя себе объяснение с Ллойдом, она понимала, что он, конечно же, поцелует ее, а когда они начнут целоваться, то окажутся во власти чувств и будут заниматься любовью. И потом будут всю ночь держать друг друга в объятиях.

Когда она дошла в своих грезах до этого места, то осознала необходимость вести себя осмотрительно. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел, как Ллойд выходит утром из ее комнат, – ради них обоих. У Лоути уже появились подозрения, она видела это по его отношению к ней – и неодобрительное, и в то же время игривое, как если бы он считал, что она должна была влюбиться не в Ллойда, а в него.

Насколько лучше было бы, если бы они с Ллойдом смогли встретиться для этого судьбоносного объяснения где-нибудь еще. Она вспомнила не используемые сейчас спальни в западном крыле, и у нее перехватило дыхание. Он мог уйти на рассвете, и если кто-нибудь его и увидит, то не будет знать, что он был с ней. Она могла появиться позднее, полностью одетой, и сделать вид, что ищет какой-нибудь потерянный предмет из семейных ценностей – картину, например. На самом деле, подумала она, размышляя над ложью, которую она при необходимости расскажет, можно взять что-нибудь из подвала и заранее отнести в комнату, приготовиться использовать в качестве конкретного свидетельства ее истории.

Во вторник в девять часов, когда все студенты были в классах, она поднялась на верхний этаж с набором одеколона. Она уже чувствовала себя преступницей. Ковер убрали, и ее шаги отчетливо звучали по доскам пола, словно возвещая о приближении падшей женщины. К счастью, в спальнях никого не было.

Она подошла к Жасминовой комнате, она вроде помнила, что в ней хранили постельное белье. В коридоре никого не было, и она шагнула внутрь. И быстро закрыла за собой дверь. Она тяжело дышала. «Я же еще ничего не сделала», – сказала она себе.

Она помнила правильно. По всей комнате, в стопках возле стен, оклеенных обоями с изображением цветов жасмина, лежали аккуратные стопки простыней, одеял и подушек, обернутые покрывалами из грубой хлопчатобумажной ткани и перевязанные шнурком, как огромные посылки.

Воздух в комнате был затхлый, и она открыла окно. В комнате все еще стояла прежняя мебель: кровать, гардероб, комод, письменный стол и овальный туалетный столик с трюмо. Она поставила набор одеколона на туалетный столик, а потом постелила постель, взяв простыни из стопки сложенного белья. Простыни показались ей холодными на ощупь.

«Вот теперь я кое-что сделала, – подумала она. – Я постелила постель для себя и своего любовника».

Она взглянула на белые подушки и розовые одеяла, обшитые по краям атласом, и представила себя с Ллойдом – сжимающих друг друга в объятиях, целующихся с безумным отчаянием. Эта мысль взволновала ее чуть ли не до обморока.

Снаружи она услышала шаги, кто-то с громким стуком шел по доскам, как раньше она. Кто бы это мог быть? Может быть, Моррисон, старый слуга, шел осмотреть протекающую трубу или треснувшую раму? Она ждала, с бьющимся от чувства вины сердцем, а шаги сначала приблизились, потом удалились.

Страх успокоил ее волнение и пригасил жар, который она чувствовала в груди. Она еще раз обвела взглядом место действия и вышла.

В коридоре никого не было.

Она пошла по коридору, ее туфли также сообщали о ее движении, но теперь вид у нее был абсолютно невинный, говорила себе она. Она может ходить куда ей вздумается; у нее больше прав здесь находиться, чем у кого бы то ни было; она здесь – дома; ее муж – наследник всего этого.

Муж, которого она так вдумчиво планировала предать.

Она знала, что должна быть парализована чувством вины, но на самом деле она хотела сделать это, она была во власти желания.

Теперь надо было известить Ллойда. Прошлым вечером он пришел к ней как обычно; но тогда она не могла назначить ему эту встречу, ведь он бы ждал от нее объяснений, и тогда – она понимала – она бы ему все рассказала, легла с ним в постель и испортила бы весь этот план. Поэтому ей придется очень коротко сказать ему сегодня.

Обычно она не видела его в течение дня, разве только натыкалась на него случайно, в холле или в библиотеке. Как же ей наверняка с ним встретиться? Она поднялась по задней лестнице на третий этаж. Курсантов в комнатах не было, но в любой момент кто-нибудь из них мог появиться, вернувшись к себе в комнату за какой-нибудь забытой вещью. Надо все сделать быстро.

Она вошла в комнату Ллойда. Здесь чувствовался его запах. Она не могла точно сказать, что это был за аромат. Она не видела в комнате одеколона, но рядом с бритвой стояла баночка какого-то лосьона для волос. Она открыла ее и понюхала. Да, это он: цитрусовый запах со специями. Тщеславен ли он? – спросила она себя. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Обычно он был аккуратно одет, даже когда был в форме.

Она оставит ему записку. На комоде лежал дешевый блокнот для записей. Она открыла его и вырвала листок. Огляделась, думая, чем бы записать. Она знала, что у него есть черная авторучка с выгравированным на ней его именем, но он, должно быть, носит ее с собой, чтобы писать в классе. В верхнем ящике она нашла карандаш.

Что же написать? Она должна соблюдать осторожность – вдруг записку прочитает кто-то другой. В конце концов она написала просто: «Библиотека». Она оставила записку на комоде, где он вряд ли мог бы не заметить ее. И вышла.

Никто ее не видел.

Он наверняка придет в какой-то момент в свою комнату, рассуждала она, например чтобы наполнить ручку чернилами из чернильницы, стоящей на комоде. Тогда он увидит записку и спустится к ней.

Она пошла в библиотеку и стала ждать.

Утро тянулось долго. Она читала писателей викторианской эпохи – казалось, они понимали ее теперешнее состояние, – но сегодня миссис Гаскелл было не под силу удержать ее внимание, и большую часть времени она провела глядя в окно. Стоял май, и обычно поместье Ти-Гуин поражало разнообразием весенних цветов, но большинство садовников ушли в армию, остальные же выращивали овощи, а не цветы.

Еще до одиннадцати в библиотеку пришли несколько курсантов и устроились в зеленых кожаных креслах со своими тетрадями, но Ллойда среди них не было.

Она знала, что последняя утренняя лекция заканчивается в половине первого. К этому моменту все студенты встали и ушли из библиотеки, но Ллойд не появился.

Сейчас он наверняка пойдет в свою комнату, подумала она, хотя бы чтобы оставить книги и вымыть руки в находящейся рядом ванной.

Минуты шли, вот уже прозвучал сигнал к ланчу.

Тогда-то он и вошел, и ее сердце затрепетало.

Он был встревожен.

– Я видел вашу записку, – сказал он. – У вас все в порядке?

Первым делом он думал о ней. Ее неприятности были для него не досадной помехой, а возможностью ей помочь, и он охотно был готов сделать это. Никто о ней так не заботился, даже отец.

– Все в порядке, – сказала она. – Вы помните, как выглядит жасмин? – Она репетировала эту речь все утро.

– Я полагаю, да. Такой белый цветок. А что?

– В западном крыле есть так называемая Жасминовая комната. На двери нарисован цветок жасмина, а в комнате хранится чистое постельное белье. Как вы думаете, найдете?

– Конечно.

– Приходите вечером не в мою квартиру, а туда. В обычное время.

Он смотрел на нее, пытаясь понять, что происходит.

– Хорошо, – сказал он. – Но почему?

– Я хочу вам кое-что сказать.

– Как интересно! – сказал он, но выглядел озадаченным.

Она могла себе представить, о чем он думает. Его воспламеняла мысль, что она могла решиться на романтическое свидание, и в то же время он говорил себе, что это безнадежные мечты.

– Идите на ланч, – сказала она.

Он медлил. Она добавила:

– Встретимся вечером.

– Я буду ждать с нетерпением, – ответил он и вышел.

Она вернулась в свою квартиру. Мейзи, которая не особенно хорошо готовила, сделала ей сэндвич: два ломтя хлеба и между ними ломтик консервированной ветчины. Но у нее в желудке словно бабочки порхали, и она не смогла бы поесть даже персикового мороженого.

Она легла отдохнуть. Мысли о предстоящей ночи были такие откровенные, что она чувствовала себя неловко. Она много узнала о сексе от Малыша, у которого явно был большой опыт от общения с другими женщинами, и она знала многое о том, что нравится мужчинам. И все это она хотела делать с Ллойдом, целовать все его тело, делать то, что Малыш называл по-французски «шестьдесят девять», глотать его семя. Эти мысли так ее возбуждали, что потребовалась вся ее воля, чтобы не поддаться искушению доставить себе удовольствие самостоятельно.

В пять часов она выпила чашку кофе, потом вымыла голову и надолго забралась в ванну, побрила подмышки и подстригла лобок, где волосы росли слишком густо. Она вытерлась и намазала все тело нежным кремом. Потом надушилась и начала одеваться.

Она надела новое белье. Перемерила все платья. Ей понравилось, как она выглядит в платье в мелкую сине-белую полоску, но на нем впереди сверху донизу шел длинный ряд крошечных пуговичек, чтобы их расстегнуть, потребуется целая вечность, а она понимала, что ей захочется раздеться побыстрее. «Я думаю, как проститутка», – пришло ей в голову, и она не знала, стыдиться этого или смеяться. Наконец она решила надеть простое зеленое кашемировое платье до колен, из-под которого были видны ее стройные ноги.

Она изучила свое отражение в узком зеркале с внутренней стороны шкафа. Она выглядела хорошо.

Она присела на краешек кровати, чтобы надеть чулки, – и тут вошел Малыш.

У Дейзи перед глазами все поплыло. Если бы она не сидела, то упала бы. Она смотрела на него, не веря своим глазам.

– Сюрприз! – радостно сказал он. – Приехал на денек пораньше.

– Да, – произнесла она, когда наконец смогла говорить. – Сюрприз.

Он наклонился и поцеловал ее. Ей никогда особенно не нравилось чувствовать его язык во рту – из-за постоянного привкуса алкоголя и сигар. Его не волновало, что ей это неприятно, на самом деле, похоже, он даже испытывал удовольствие от того, что принуждает ее. Но сейчас – из-за чувства вины – она ответила на его поцелуй, тоже играя языком.

– Ух ты! – сказал он, когда у него кончилось дыхание. – Какая горячая!

«Ты себе не представляешь насколько, – подумала она. – Во всяком случае, надеюсь, что не представляешь».

– Учения внезапно передвинули на день вперед, – сказал он. – Не было времени тебя предупредить.

– Значит, ты приехал на одну ночь? – сказала она.

– Да.

А Ллойд уезжает утром.

– Ты, похоже, не очень-то довольна, – сказал Малыш. Он взглянул на ее платье. – У тебя были другие планы?

– Какие, интересно? – насмешливо спросила она. К ней возвращалось самообладание. – Провести вечер в пабе «Две короны»?

– Кстати о пабе, давай выпьем, – и он вышел из комнаты в поисках спиртного.

Дейзи закрыла лицо руками. Как же так? Ее план рухнул. Ей придется найти способ предупредить Ллойда. И не могла же она объясняться ему в любви торопливым шепотом, когда из-за угла вот-вот может выйти Малыш.

Весь этот план просто придется отложить, сказала себе она. Всего на несколько дней, ведь он должен был вернуться в следующий вторник. Отсрочка будет мучительна, но Дейзи не умрет, ее любовь – тоже. И все равно она чуть не плакала от разочарования.

Она все же надела чулки и туфли и вышла в маленькую гостиную.

Малыш нашел бутылку виски и два стакана. Она выпила немного за компанию.

– Я видел, что эта девица делает на ужин рыбный пирог, – сказал Малыш. – Я страшно голоден. Она хорошая кухарка?

– Не особенно. Но если голоден, то ее пищу есть можно.

– Ну ладно, под виски пойдет, – сказал он и налил себе еще.

– Чем ты занимался? – Ей было отчаянно нужно, чтобы говорил он, иначе придется говорить самой. – Ты летал в Норвегию? – Немцы побеждали там в первом наземном сражении.

– Слава богу, нет. Битва проиграна. В палате общин сегодня яростные дебаты. – Он начал говорить об ошибках, допущенных британским и французским командованием.

Когда был готов ужин, Малыш отправился в подвал взять какое-нибудь вино. Дейзи увидела в этом шанс предупредить Ллойда. Но где он может быть? Она взглянула на свои наручные часы. Половина восьмого. Должно быть, он сейчас обедает в столовой. Но не могла же она войти в зал, где он сидел за столом со своими приятелями-офицерами, и начать шептать ему на ухо! Это было бы все равно что объявить всем, что они любовники. Может, был способ как-то вызвать его оттуда? Она напряженно думала, но не успела ничего придумать – вернулся Малыш, торжествующе держа бутылку «Дом Периньон» 1921 года.

– Первый год выпуска! – сказал он. – Исторический напиток!

Они сели за стол и стали есть приготовленный Мейзи рыбный пирог. Дейзи выпила бокал шампанского, но есть оказалось трудно. Она возила еду по тарелке, пытаясь сделать вид, что все нормально. Малыш положил себе добавку.

На десерт Мейзи подала консервированные персики со сгущенным молоком.

– Война плохо сказывается на английской кухне, – сказал Малыш.

– Да она и раньше-то не была особенно хороша, – заметила Дейзи, все еще стараясь делать вид, что все нормально.

Сейчас Ллойд уже должен быть в Жасминовой комнате. Что он будет делать, если она не сможет дать ему знать, что планы изменились? Останется ли он там на всю ночь, будет ждать и надеяться, что она придет? Или в полночь сдастся и вернется в собственную постель? Или спустится сюда ее искать? Могла бы возникнуть затруднительная ситуация…

Малыш достал большую сигару и удовлетворенно закурил, время от времени окуная незажженный конец в стакан с бренди. Дейзи попыталась придумать повод оставить его и подняться наверх, но ничего на ум не приходило. Каким предлогом можно было в принципе оправдать посещение той части дома, где живут курсанты, в столь позднее время?

Она так ничего и не предприняла до самого момента, когда он положил сигару и сказал:

– Ну, пора в постель. Хочешь сначала зайти в ванную?

Не зная, как поступить иначе, она встала и направилась в спальню. Она медленно сняла одежду, которую так вдумчиво выбирала для Ллойда. Она умылась и надела наименее привлекательную ночную сорочку. Потом она легла в постель.

Малыш лег рядом. Он был умеренно пьян, но хотел секса. А у нее одна мысль об этом вызывала отвращение.

– Прости, – сказала она, – но доктор Мортимер сказал, никаких супружеских отношений в течение трех месяцев.

Это было неправдой. Мортимер сказал, что можно после прекращения кровотечения.

– Что? – возмутился Малыш. – Почему это?

– Если мы начнем слишком скоро, – придумала она, – то, видимо, это может снизить вероятность удачной беременности в дальнейшем.

Это его убедило. Он отчаянно хотел наследника.

– А, ну ладно, – сказал он и повернулся на другой бок.

Через минуту он уже спал.

Дейзи лежала без сна, лихорадочно думая. Сможет ли она сейчас улизнуть? Ей придется одеться, не могла же она разгуливать по дому в ночной сорочке. Малыш спал крепко, но часто вставал в туалет. Что, если он проснется, когда ее не будет, и увидит, как она возвращается, полностью одетая? Что тогда ей сказать, чтобы он ей поверил? Всем известно, что существует лишь одна причина, чтобы женщина ночью кралась по большому загородному дому.

Придется Ллойду помучиться. И она страдала вместе с ним, думая, как он там – один, расстроенный, в этой затхлой комнате… Ляжет ли он на постель – прямо так, в форме? Заснет ли? Ему будет холодно, если он не достанет одеяло. Поймет ли он, что случилось нечто чрезвычайное, или будет думать, что она просто беспечно забыла о нем? Может быть, он почувствует себя униженным и разозлится на нее…

По ее щекам покатились слезы. Малыш не узнает, вон как храпит.

Она задремала на рассвете, и ей снилось, что она спешит на поезд, но ее все время задерживают какие-то дурацкие пустяки: такси привезло ее не туда, и ей пришлось самой неожиданно далеко нести свой чемодан, потом она не могла найти билет, а когда наконец вышла на платформу, то обнаружила, что ее ждет старомодный дилижанс, который будет добираться до Лондона несколько дней…

Когда она проснулась, Малыш брился в ванной.

У нее сжалось сердце. Она встала и оделась. Мейзи приготовила завтрак, и Малыш стал есть яичницу с ветчиной и тосты с маслом. Когда они позавтракали, было уже девять часов. Ллойд говорил, что он уезжает в девять. Может быть, он уже в холле, с чемоданом в руке.

Малыш встал из-за стола и направился в уборную, захватив с собой газету. Дейзи знала его утренние привычки: он там пробудет минут пять, а то и десять. Ее вялость вдруг исчезла. Она выбежала из квартиры и, взбежав по ступеням, оказалась в холле.

Ллойда там не было. Наверное, он уже отправился на станцию. У нее упало сердце.

Но ведь он должен был идти пешком: только богатые и больные вызывали такси, чтобы проехать милю. Может быть, ей удастся его догнать. Она выбежала через парадный вход.

Она увидела его на подъездной аллее, метрах в четырехстах от дома, он бодро шел с чемоданом в руке. Ее сердце забилось. Послав благоразумие ко всем чертям, она бросилась за ним.

Перед ней по аллее ехал легкий армейский грузовичок с открытым кузовом – из тех, что носили прозвище «тилли». К ее отчаянию, поравнявшись с Ллойдом, он притормозил. «Нет!» – воскликнула Дейзи, но Ллойд был слишком далеко, чтобы ее услышать.

Он забросил чемоданчик в кузов и сел в кабину рядом с водителем.

Дейзи все еще бежала, но это было безнадежно. Грузовик тронулся и стал набирать скорость.

Она остановилась. Она стояла и смотрела, изо всех сил сдерживая слезы, как «тилли» проехал в ворота Ти-Гуина и скрылся с глаз.

Потом она повернулась и пошла в дом.

V

По дороге в Борнмут Ллойд переночевал в Лондоне; и в тот вечер, восьмого мая, в среду, он попал на галерею посетителей в палате общин и слушал дебаты, на которых решалась судьба премьер-министра Невилла Чемберлена.

Впечатление было как на галерке в театре: сиденья тесные и твердые, и смотришь с головокружительной высоты на разворачивающееся внизу действие. Сегодня галерея была битком. Ллойд и его отчим Берни с трудом добыли билеты, лишь благодаря влиянию матери. Этель вместе с дядей Билли сидела внизу, в переполненном зале, среди членов парламента от партии лейбористов.

У Ллойда еще не было возможности спросить, кто его настоящие отец и мать: все были слишком озабочены политическим кризисом. И Ллойд и Берни хотели, чтобы Чемберлен ушел в отставку. Человек, проводивший политику соглашательства с фашизмом, как военачальник особого доверия не вызывал. И поражение в Норвегии это только подчеркнуло.

Дебаты начались прошлым вечером. Чемберлен подвергся яростным нападкам, и, как рассказывала Этель, не только партии лейбористов, но и со стороны своих. Консерватор Лео Эмери бросил ему цитату из Кромвеля: «Вы слишком долго сидите здесь для добра, что вы сделали. Я говорю – оставьте пост, и дело с концом. Ради бога, уйдите!» Это была жестокая речь, тем более от коллеги, и еще больше ранили крики «Браво, браво!», раздавшиеся с обеих сторон зала.

Мама Ллойда и другие женщины-парламентарии собрались в своей собственной комнате в Вестминстерском дворце и договорились настаивать на голосовании. Мужчины не могли их остановить и вместо этого присоединились к ним. Когда в среду это было объявлено, дебаты превратились в голосование по кандидатуре Чемберлена. Премьер-министр принял вызов и – что Ллойду представлялось слабостью – обратился к своим друзьям с просьбой поддержать его.

Сегодня нападки продолжились. Ллойду они доставляли большое удовольствие. Он ненавидел Чемберлена за его политику в Испании. Два года, с 1937-го по 1939-й, Чемберлен продолжал настаивать на «невмешательстве» Британии и Франции, в то время как Германия и Италия в огромных количествах слали в армию мятежников, и людей, и оружие, а американские ультраконсерваторы продавали Франко бензин и грузовики. И если кто из английских политиков и был виновен в массовых убийствах, которые теперь устраивал Франко, так это Невилл Чемберлен.

– Но на самом деле, – сказал Ллойду Берни во время паузы, – за поражение в Норвегии следует винить не Чемберлена. Первый лорд Адмиралтейства – Уинстон Черчилль, и твоя мать утверждает, что именно он ускорил высадку. После всего, что сделал Чемберлен – в Испании, Австрии, Чехословакии, – будет смешно, если его лишат власти из-за того, в чем на самом деле не его вина.

– Во всем вина прежде всего – премьер-министра, – сказал Ллойд. – Это и означает быть главным.

Берни невесело усмехнулся, и Ллойд понял, что он думает: для молодых людей все так просто. Но, к его чести, он этого не сказал.

В зале стоял шум, но все стихло, едва с места поднялся бывший премьер-министр Ллойд Джордж. Ллойд был назван в его честь. Семидесятисемилетний, седовласый, состарившийся государственный деятель, он говорил с авторитетом человека, победившего в Великой войне.

Он был безжалостен.

– Сейчас вопрос не в том, кто друг премьер-министру, а кто нет, – сказал он, объявляя очевидное с уничтожающим сарказмом. – Речь о гораздо большем.

И снова Ллойд почувствовал надежду, услышав хор одобрительных голосов не только со стороны оппозиции, но и от консерваторов.

– Он призывает к жертвенности, – сказал Ллойд Джордж, и от его североваллийского, в нос, акцента едкая насмешка показалась еще язвительнее. – Но невозможно сейчас сделать больший вклад в дело победы в этой войне, чем может сделать он сам, принеся в жертву ключи от своего кабинета.

Оппозиция разразилась одобрительными возгласами, и Ллойд увидел, что мама тоже кричит.

Закрывал дебаты Черчилль. Как оратор, он был равным Ллойд Джорджу, и Ллойд боялся, что его ораторское искусство может помочь Чемберлену Но весь зал был против него, его перебивали, выкрикивали насмешки, иногда так громко, что его голос тонул в шуме.

В одиннадцать часов вечера он сел – и началось голосование.

Система голосования была громоздкая. Вместо того чтобы поднимать руки или бросать листки бумаги, члены парламента должны были выходить из зала в две комнаты: те, кто «за» – в одну, те, кто «против» – в другую, где их считали. Этот процесс занимал пятнадцать – двадцать минут. Этель говорила, что это могли придумать только люди, которым нечем больше заняться. Она была уверена, что скоро эту систему сделают более современной.

Ллойд ждал как на иголках. Падение Чемберлена он воспринял бы с чувством глубокого удовлетворения, но у него не было никакой уверенности, что оно произойдет.

Чтобы отвлечься, он думал о Дейзи – это было всегда приятно. Как странно прошли его последние сутки в Ти-Гуине: сначала – записка, состоящая из одного-единственного слова «Библиотека», потом поспешный разговор, с соблазнительным приглашением в Жасминовую комнату; после целая ночь в этой комнате – где он сидел, дрожа от холода, скучая и не зная, на что решиться, ожидая женщину, которая так и не появилась. Он оставался в комнате до шести часов утра, чувствуя себя несчастным, но не желая расставаться с надеждой, – пока ему не пришло время мыться, бриться, переодеваться и собирать вещи.

Очевидно, что-то случилось или она передумала, но какими были ее намерения с самого начала? Она сказала, что хочет сообщить ему что-то. Была ли у нее какая-то сногсшибательная новость, достойная всех этих приготовлений? Или что-то столь обычное, что она забыла о ней и о самой назначенной встрече? Но чтобы ее об этом спросить, придется дождаться следующего вторника.

Он не сказал родным, что в Ти-Гуине оказалась Дейзи. Пришлось бы объяснять, в каких отношениях он с Дейзи теперь, а он не мог этого сделать, так как и сам не очень это понимал. Он влюблен в замужнюю женщину? Он не знал. А она как к нему относится? Он не знал. Скорее всего, думал Ллойд, у них с Дейзи – крепкая дружба, которой не удалось стать любовью. Почему-то ему не хотелось ни с кем это обсуждать, настолько это казалось невыносимо безысходным.

– А кто будет вместо Чемберлена, если он уйдет? – спросил он Берни.

– Предполагают, что Галифакс. – На данный момент лорд Галифакс был министром иностранных дел.

– Не может быть! – сказал Ллойд возмущенно. – Нельзя, чтобы в такое время премьер-министром был граф! К тому же он тоже соглашатель, не лучше Чемберлена.

– Согласен, – сказал Берни. – Но кто же тогда?

– Как насчет Черчилля?

– Ты знаешь, что сказал о Черчилле Стэнли Болдуин? – Болдуин, консерватор, был премьер-министром до Чемберлена. – Когда Уинстон родился, множество фей принесли к его колыбели свои дары: воображение, красноречие, трудолюбие, ловкость, – но потом подошла еще одна и сказала: «Никто не имеет права быть столь одаренным!», схватила маленького Уинстона и стала так его трясти и вертеть, что он лишился мудрости и здравого смысла.

Ллойд улыбнулся.

– Очень остроумно, но правда ли это?

– Что-то в этом есть. Во время прошлой войны он стоял во главе Дарданелльской операции, обернувшейся для нас страшным поражением. А теперь он втянул нас в норвежскую авантюру, еще одно поражение. Он хороший оратор, но, по всей видимости, у него есть тенденция выдавать желаемое за действительное.

– В тридцатые он был прав насчет необходимости перевооружения, когда все были против, включая и партию лейбористов.

– Черчилль будет призывать к перевооружению даже в раю, когда лев ляжет рядом с ягненком.

– Я думаю, нам нужен премьер-министр с воинственным характером. Такой, что будет лаять, а не скулить.

– Ну, может, твое желание и сбудется. Вон возвращаются счетчики голосов.

Объявили результаты голосования. «За» проголосовали двести восемьдесят человек, «против» – двести. Чемберлен победил. В зале поднялась буря. Сторонники премьер-министра ликовали, а противники кричали, требуя, чтобы он ушел в отставку.

Ллойд был страшно расстроен.

– Как они могут его оставить, после всего произошедшего?

– Не торопись с выводами, – сказал Берни. Премьер-министр покинул зал, и шум стих. Берни вел подсчет карандашом на полях «Ивнинг ньюс». – Обычно правительственное большинство голосов составляет около двухсот сорока. Здесь снижение до восьмидесяти… – Он писал цифры, складывая и вычитая. – Принимая во внимание примерное число отсутствующих членов парламента, полагаю, около сорока сторонников правительства проголосовало против Чемберлена и еще шестьдесят воздержалось. Для премьер-министра это страшный удар: сто его коллег не имеют к нему доверия.

– Но этого достаточно, чтобы он ушел в отставку? – нетерпеливо спросил Ллойд.

Берни беспомощно развел руками.

– Не знаю, – сказал он.

VI

На следующий день Ллойд, Этель, Берни и Билли отправились поездом в Борнмут.

Вагон был полон делегатов со всей Британии. Все они провели время в пути, обсуждая на разные голоса – акценты варьировались от резкой отрывистой речи жителей Глазго до колеблющихся и падающих интонаций кокни – вчерашние дебаты и будущее премьер-министра. И снова у Ллойда не было возможности задать матери мучивший его вопрос.

Как и большинство делегатов, они не могли позволить себе поселиться в шикарной гостинице на вершине скалы, так что остановились в пансионе за городом. Вечером они вчетвером отправились в паб и сели в тихом уголке. Ллойд решил, что это подходящая возможность.

Берни взял всем по пиву. Этель поинтересовалась вслух, как там ее подруга Мод в Берлине: она уже не получала от нее известий, с войной почтовое сообщение между Германией и Великобританией прекратилось.

Ллойд отпил пиво и твердо сказал:

– Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне о моем настоящем отце.

– Твой отец – Берни! – резко сказала Этель.

Опять она уклоняется от ответа! Ллойд подавил немедленно всколыхнувшийся гнев.

– Нет необходимости напоминать мне об этом. Как нет необходимости мне говорить Берни, что я люблю его как отца, потому что он и так это знает.

Берни похлопал его по плечу – неловким, но искренним жестом, выражающим любовь.

– Но я хочу узнать про Тедди Уильямса, – настойчиво сказал Ллойд.

– Нужно говорить о будущем, а не о прошлом, – сказал Билли. – Идет война.

– Вот именно, – сказал Ллойд. – И я хочу получить ответы на свои вопросы сейчас. Я не собираюсь ждать, потому что могу скоро оказаться в бою, и я не желаю умереть в неведении. – Он был уверен, что этому доводу им противопоставить нечего.

– Рассказывать нечего, ты все уже знаешь, – сказала Этель, пряча глаза.

– Нет, не все, – сказал он, заставляя себя быть терпеливым. – Где мои дедушка с бабушкой с той стороны? Есть ли у меня дяди, тети, двоюродные братья и сестры?

– Тедди Уильямс был сиротой, – сказала она.

– В каком сиротском приюте он воспитывался?

– Почему ты такой упрямый? – раздраженно воскликнула она.

– Потому что я в тебя! – Ллойд позволил себе повысить голос в ответ.

Берни не сдержал улыбки.

– Это уж точно!

Но Ллойду было не смешно.

– В каком приюте?

– Может, он и говорил, но я не запомнила. Наверное, в Кардиффе.

– Ллойд, мальчик мой, – вмешался Билли, – ты касаешься больного места. Пей пиво и оставь эту тему.

– Это и у меня очень даже больное место, дядя Билли, спасибо большое, и я уже сыт по горло этой ложью!

– Ну-ну-ну, – успокаивающе сказал Берни, – давайте не будем про ложь…

– Прости, папа, но мне придется это сказать, – Ллойд поднял руку, чтобы его не перебивали. – В прошлый раз, когда я спрашивал, мама сказала мне, что семья Тедди Уильямса – из Свонси и им приходилось много переезжать из-за работы его отца. А теперь она говорит, что он рос в приюте в Кардиффе. Одна из двух историй – ложь. Если не обе.

Этель наконец взглянула ему в глаза.

– Мы с Берни кормили тебя, одевали, отправили в школу, а потом в университет, – сказала она возмущенно. – Тебе не на что жаловаться!

– И я всегда буду вам благодарен и всегда буду любить вас, – сказал Ллойд.

– Но почему ты вообще заговорил сейчас на эту тему? – сказал Билли.

– Потому что кое-кто в Эйбрауэне мне кое-что сказал.

Мама ничего не ответила, но в ее глазах промелькнул страх. Кто-то в Уэльсе знает правду, подумал Ллойд.

– Мне сказали, – безжалостно продолжал он, – что, возможно, Мод Фицгерберт в тысяча девятьсот четырнадцатом году забеременела и ее ребенка выдали за твоего, вознаградив тебя домом на Натли-стрит.

Этель презрительно фыркнула.

Ллойд поднял руку.

– Это могло бы объяснить две вещи. Во-первых – непонятную дружбу между тобой и леди Мод. А во-вторых… – он полез в карман, – эту карточку, где я с бакенбардами, – и он показал им фотографию.

Этель смотрела на карточку и молчала.

– Можно подумать, что это я, правда? – сказал Ллойд.

– Да, Ллойд, можно, – раздраженно сказал Билли, – но, поскольку это не ты, перестань ходить вокруг да около и скажи нам, кто это.

– Это отец графа Фицгерберта. А теперь вы перестаньте ходить вокруг да около, дядя Билли, и ты, мама. Я действительно сын Мод?

– В основе нашей с Мод дружбы, – сказала Этель, – лежала прежде всего политика. Мы прервали отношения, когда разошлись во взглядах на стратегию суфражисток, а потом помирились. Она мне очень нравилась, и от нее я получала много жизненно важных возможностей, но никакая тайна нас с ней не связывает. Она не знает, кто твой отец.

– Хорошо, мам, – сказал Ллойд. – Я могу в это поверить. Но карточка…

– Объяснить это сходство… – сказала она и замолчала.

Но Ллойд не собирался дать ей улизнуть.

– Говори, – беспощадно сказал он. – Скажи мне правду.

– Ты ошибаешься, мальчик мой, – сказал Билли. – Слышал звон, да не знаешь, где он.

– Да? Ну так наставьте меня на путь истинный, что же вы?

– Не мне это делать.

Это было все равно что признание.

– Значит, прежде была все-таки ложь.

У Берни был ошарашенный вид. Он посмотрел на Билли.

– Что же, значит, рассказ про Тедди Уильямса – неправда?

Было ясно, что все эти годы он верил этому, как и Ллойд.

Билли не ответил.

Все посмотрели на Этель.

– Ах, дьявол… – сказала она. – Отец говорил: «Твои грехи тебя найдут». Ладно, ты просил правду – ты получишь правду. Но она тебе не понравится.

– А ты попробуй, – отчаянно сказал Ллойд.

– Ты сын не Мод, – сказала она. – Ты сын Фица.

VII

На следующий день, в пятницу, 10 мая, Германия вторглась в Нидерланды, Бельгию и Люксембург.

Ллойд услышал эту новость по радио, когда он с родителями и дядей Билли сидел за завтраком в пансионе. Он не удивился, все в армии считали это вторжение неминуемым.

Намного больше его потрясло открытие предыдущего вечера. Ночью он не один час лежал без сна, злясь, что его так долго водили за нос, страдая, что оказался сыном правого аристократа-соглашателя, который к тому же, по дикому стечению обстоятельств, был свекром обворожительной Дейзи.

– Как ты могла в него влюбиться? – сказал он тогда матери в пабе.

– Не будь ханжой, – резко ответила она. – Ты тоже терял голову от своей американской девчонки, а уж она была настолько правых взглядов, что вышла замуж за фашиста.

Ллойд хотел возразить, что это совсем другое дело, но тут же понял, что то же самое. Какими бы ни были их отношения с Дейзи теперь, несомненно, когда-то он был в нее влюблен. Любовь не поддавалась логике. Если он мог поддаться безрассудной страсти, то могла и его мать; на самом деле они были даже одного возраста, когда это случилось, обоим был двадцать один год.

Он тогда сказал, что ей следовало с самого начала сказать ему правду, но на это у нее тоже был ответ.

– Как бы ты себя повел, если бы я сказала тебе, еще маленькому, что ты сын богача, графа? Сколько бы ты продержался, прежде чем похвастаться другим мальчишкам в школе? Подумай, как бы они издевались над твоими детскими фантазиями. Подумай, как бы они тебя ненавидели за твое превосходство.

– Ну а потом…

– Не знаю, – сказала она устало. – Все время не было подходящего момента.

Берни сначала был так поражен, что побледнел, но скоро оправился от шока, и к нему вернулась обычная флегматичность. Он сказал, что понимает, почему Этель не сказала ему правды.

– Секрет разделенный – уже не секрет, – сказал он.

Ллойд поинтересовался, в каких отношениях мама с графом теперь.

– Я полагаю, ты все время встречаешь его в Вестминстере.

– Разве что случайно. У них – отдельная часть дворца, собственные рестораны и бары, и если мы с ними и встречаемся, то обычно по предварительной договоренности.

Той ночью Ллойд был так потрясен и растерян, что не мог разобраться в собственных чувствах. Его отцом был Фиц – аристократ, тори, отец Малыша, свекор Дейзи. Что ему теперь делать – плакать, злиться, покончить с собой? Это откровение оказалось настолько разрушительным, что его словно оглушило. Это был удар такой силы, что сначала не чувствуешь боли.

Утренние новости дали ему новую пищу для размышлений.

Ранним утром немецкая армия совершила молниеносный бросок на запад. Хотя его ждали, но Ллойд знал, что все усилия разведки союзников заранее узнать дату наступления оказались тщетны и для армий тех маленьких государств нападение оказалось неожиданным. Тем не менее они оказывали мужественное сопротивление.

– Наверняка это так и есть, – заметил дядя Билли, – но Би-би-си сказало бы так в любом случае.

Премьер-министр Чемберлен созвал кабинет министров, и как раз сейчас шло его заседание. Однако французская армия, усиленная десятью британскими дивизионами, уже находящимися во Франции, давно разработала план на случай этого вторжения, и сейчас этот план уже приводился в исполнение. Войска союзников через границу с Францией вошли в Голландию и Бельгию с запада и стремительно двигались навстречу немцам.

Узнав последние новости, семья Уильямсов с тяжелым сердцем поехала на автобусе в центр города и прибыла в Борнмутский павильон, где проходила партийная конференция.

Они услышали новости из Вестминстера. Чемберлен цеплялся за власть. Билли узнал, что премьер-министр предлагал лидеру партии лейбористов Клементу Эттли войти в кабинет министров коалиционного правительства трех главных партий.

Все трое пришли в ужас от подобной перспективы. Премьер-министром останется соглашатель Чемберлен, а партия лейбористов будет вынуждена его поддерживать в коалиционном правительстве. Это было невозможно себе представить.

– И что же ответил Эттли? – спросил Ллойд.

– Что ему придется обсудить это в национальном исполнительном комитете, – ответил Билли.

– То есть с нами. – И Ллойд, и Билли были членами комитета, и в четыре часа пополудни у них было назначено собрание.

– Правильно, – сказала Этель. – Давайте начнем опрос и выясним, сколько членов нашего исполкома могут поддержать план Чемберлена.

– Нисколько, я думаю, – сказал Ллойд.

– Не будь так в этом уверен, – сказала ему мать. – найдутся такие, для которых главное – любой ценой не пустить к власти Черчилля.

Следующие несколько часов Ллойд провел в непрекращающейся политической активности, беседуя с членами комитета, их друзьями и помощниками в кафе и барах павильона и на набережной. Ему пришлось обойтись без ланча, зато он выпил столько чая, что ему казалось, что он у него польется из ушей.

С разочарованием он обнаружил, что далеко не все разделяют его мнение о Чемберлене и Черчилле. С прошлой войны еще осталось несколько пацифистов, которые стремились к миру любой ценой и одобряли соглашательство Чемберлена. С другой стороны, валлийские члены парламента еще помнили Черчилля как министра внутренних дел, пославшего войска разогнать забастовку в Тонипенди. Это было тридцать лет назад, но Ллойд уже знал, что в политике память живет долго.

В половине четвертого Билли и Ллойд, пройдя по набережной под свежим бризом, вошли в гостиницу «Хайклифф», где было назначено собрание. Они думали, что большинство в комитете будет против предложения Чемберлена, но полностью уверенными быть в этом не могли, и Ллойд ждал результата собрания по-прежнему с волнением.

Они вошли в комнату и вместе с другими членами комитета сели за длинный стол. Ровно в четыре вошел лидер партии.

Клем Эттли был худощавый, тихий, скромный человек, аккуратно одетый, с лысиной и усами. Он был похож на адвоката – а его отец и был адвокатом, – и людям было свойственно его недооценивать. По своему обыкновению сухо и неэмоционально, он кратко пересказал комитету события последних суток, включая и предложение Чемберлена создать коалицию с партией лейбористов.

Потом он сказал:

– У меня к вам два вопроса. Первый: хотели бы вы работать в коалиционном правительстве с Невиллом Чемберленом в качестве премьер-министра?

В ответ от людей, сидящих за столом, прозвучало многократное «Нет!», более решительное, чем Ллойд мог надеяться. Он затрепетал. Чемберлен – симпатизировавший фашистам, предавший Испанию – будет вынужден уйти. Есть какая-то справедливость в мире.

Ллойд еще заметил, как искусно скромный Эттли направлял собрание. Он не вынес проблему на общее обсуждение. Он не спросил: «Что мы будем делать?» Он не дал людям возможности выразить неуверенность или колебания. По своему обыкновению ненавязчиво, но он припер их к стене и заставил выбирать. И Ллойд был уверен, что полученный ответ будет именно таким, как он хотел.

– Тогда второй вопрос – такой, – сказал Эттли. – Стали бы вы работать в коалиционном правительстве с другим премьер-министром?

Ответ был не столь звучный, но он был – «да». Оглядев сидящих за столом, Ллойд понял, что почти все были «за». Если кто-то и был против, то они не стали требовать голосования.

– В таком случае, – сказал Эттли, – я отвечу Чемберлену, что наша партия согласна войти в коалицию, но только если он уйдет в отставку и будет назначен новый премьер-министр.

За столом заговорили, соглашаясь.

Ллойд обратил внимание, как разумно поступил Эттли, не поднимая вопроса, кто, на их взгляд, должен был стать новым премьер-министром.

– Сейчас я пойду звонить на Даунинг-стрит, десять, – сказал Эттли.

И вышел из комнаты.

VIII

В тот вечер Уинстон Черчилль был, по традиции, приглашен в Букингемский дворец, и король просил его стать премьер-министром.

Ллойд возлагал на Черчилля большие надежды, хоть тот и был консерватором. За выходные Черчилль распределил посты. Он сформировал Военный кабинет, в который вошли пять человек, в их числе Клемент Эттли и Артур Гринвуд – руководитель и заместитель руководителя партии лейбористов соответственно. Глава профсоюзов Эрни Бевин стал министром труда. Очевидно, подумал Ллойд, Черчилль действительно собирается создать настоящее коалиционное правительство.

Ллойд собрал чемодан, готовясь поездом ехать в Эйбрауэн. Он полагал, что едва он там окажется, как его сразу же переведут, возможно – во Францию. Но ему хватило бы часа или двух. Он отчаянно хотел получить объяснение поведению Дейзи в прошлый вторник. От сознания, что скоро он ее увидит, его нетерпение становилось еще сильнее.

Тем временем немецкая армия стремительно двигалась по Голландии и Бельгии, преодолевая мужественное сопротивление со скоростью, которая Ллойда просто поражала. В воскресенье вечером у Билли был телефонный разговор со знакомым из военного министерства, а потом они с Ллойдом одолжили у владелицы пансиона, где они остановились, старый школьный атлас и изучали карту северо-западной Европы.

Указательный палец Билли прочертил линию с востока на запад, от Дюссельдорфа через Брюссель к Лиллю.

– Немцы ударили по самому слабому месту французской линии обороны, это северный участок границы с Бельгией. – Его палец двинулся по странице вниз. – На южной границе Бельгии находится Арденнский лес – большая полоса холмистой, поросшей лесом местности, практически непроходимой для современных моторизованных армий. Так говорит мой друг из министерства иностранных дел. Еще дальше на юг, – его палец снова двинулся вниз, – на границе с Германией Франция защищена линией мощных укреплений, которая называется «линия Мажино» и идет до самой Швейцарии. Но здесь, – его палец вернулся вверх, – между Бельгией и севером Франции – укреплений нет.

– Неужели никто об этом раньше не думал? – озадаченно спросил Ллойд.

– Конечно, мы думали. И разработали план на этот случай. Он носит название, – Билли понизил голос, – план «Д». Его больше нельзя держать в тайне, поскольку мы его уже воплощаем. Лучшие войска французской армии и все силы Британского экспедиционного корпуса, что уже находятся там, бросились через границу в Бельгию. Они сформируют прочную линию обороны на реке Диль. Это остановит наступление немцев.

Ллойда это не очень успокоило.

– Значит, мы отдаем половину наших войск на реализацию этого плана «Д»?

– Это необходимо, чтобы план наверняка удался.

– Да уж, лучше бы он удался.

Их разговор прервала хозяйка пансиона: она принесла Ллойду телеграмму.

Должно быть, это от начальства. Договариваясь об отпуске, он дал полковнику Эллис-Джонсу этот адрес. Еще странно, что его не вызвали раньше. Ллойд вскрыл конверт. Телеграмма гласила:

«ЭЙБРАУЭН НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ ТЧК НЕМЕДЛЕННО ЯВИТЬСЯ ПОРТ САУТГЕМПТОНА ТЧК A BIENTOT ПОДПИСЬ ЭЛЛИСДЖОНС»

В Ти-Гуин он уже не попадет. Саутгемптон, один из крупнейших портов Великобритании, из которого отправлялись на континент, находился от Борнмута всего в часе езды поездом или автобусом.

Он не увидит завтра Дейзи, понял Ллойд с болью в сердце. Может быть, он никогда так и не узнает, что она хотела ему сказать.

Слова полковника «A BIENTOT» подтверждали очевидное заключение.

Ллойд уезжал во Францию.

Назад: Глава пятая 1939 год

Дальше: Глава седьмая Май – декабрь 1940 года

Часть вторая Время крови

Глава шестая Апрель – май 1940 года

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

Часть вторая
Время крови

Глава шестая
Апрель – май 1940 года