Глава седьмая
Май – декабрь 1940 года
I
Первые три дня французской кампании Эрик фон Ульрих провел в автомобильной пробке.
Эрик и его друг Герман Браун входили в медицинское подразделение, прикрепленное ко 2-й танковой дивизии. Проходя через южную Бельгию, военных действий они не видели, лишь на протяжении многих миль тянулись холмы и деревья. Насколько они понимали, они находились в Арденнском лесу. Их путь пролегал узкими дорогами, часто даже без покрытия, и сломавшийся танк мог моментально застопорить движение пятидесятимильной колонны. Они чаще стояли, застряв в «очередях», чем двигались вперед.
На веснушчатом лице Германа появилось выражение тревоги, и очень тихо, чтобы никто больше не услышал, он шепнул Эрику:
– Какая глупость!
– Ты сам знаешь, что не следует так говорить – ты же был в гитлерюгенд! – тихо сказал Эрик. – Нужно верить в фюрера. – Но он был не настолько сердит, чтобы ругать своего друга.
Когда они трогались наконец с места, ехать было страшно неудобно – они сидели на твердом деревянном полу армейского грузовика, а он подпрыгивал на корнях деревьев и вилял, объезжая ямы. Эрику хотелось поскорее в бой, чтобы уже выбраться из этого проклятого грузовика.
– Что мы здесь делаем? – сказал уже громче Герман.
Их начальник, доктор Райнер Вайсс, сидел на настоящем сиденье рядом с водителем.
– Мы выполняем приказ фюрера, а приказы фюрера всегда правильны. – Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он это говорил, но Эрик чувствовал насмешку. Майор Вайсс, худой черноволосый человек в очках, часто отзывался цинично о правительстве и армии, но каким-то таинственным образом всегда так, что доказать ничего было невозможно. Кроме того, армия просто не могла в тот момент позволить себе избавиться от хорошего врача.
В грузовике было еще двое санитаров, оба старше Эрика с Германом. У одного из них, парня по имени Кристоф, нашелся для Германа ответ получше.
– Может быть, французы не ожидают, что мы нападем здесь, из-за того, что местность такая пересеченная.
– Мы воспользуемся преимуществом неожиданности, – сказал его друг Манфред, – и встреченное нами сопротивление будет легким.
– Благодарю вас обоих за урок тактики, – саркастически сказал Вайсс. – Очень информативно. – Но он не сказал, что они ошибаются.
Несмотря на все произошедшее, к удивлению Эрика, все еще встречались люди, которым не хватало веры в фюрера. Его собственная семья продолжала закрывать глаза на победы нацизма. Его отец, человек, когда-то имевший положение и власть, теперь представлял собой жалкое зрелище. Вместо того чтобы радоваться захвату варварской Польши, он только сетовал, как плохо обращаются с поляками, – а это, видимо, он услышал, когда незаконно слушал иностранные радиостанции. Такое поведение могло навлечь на них всех беду – в том числе и на Эрика, который был виновен в том, что не сообщил местному нацистскому старосте.
С матерью Эрика дело обстояло так же плохо. Время от времени она исчезала из дома, унося пакетик c копченой рыбой или яйцами. Она никак это не объясняла, но Эрик был уверен, что она носит их фрау Ротман, мужу которой – он был еврей – больше не разрешалось заниматься врачебной практикой.
Несмотря на это, Эрик посылал домой значительную часть получаемых в армии денег, зная, что если он не будет этого делать, то родители будут жить в голоде и холоде. Он ненавидел их политические взгляды, но их самих любил. И они к нему и его взглядам относились, несомненно, так же.
Сестра Эрика, Карла, хотела быть врачом, как Эрик, и была вне себя, когда ей стало ясно, что в сегодняшней Германии эта работа – для мужчин. Сейчас она училась на медсестру – более подходящая роль для немецкой девушки. И она тоже поддерживала родителей своим скудным жалованьем.
Эрик и Герман хотели пойти в пехоту. В их представлении о войне они должны были бежать на врага, стрелять из винтовки и убивать или быть убитыми за отечество. Однако никого убивать им не придется: у обоих за плечами – год обучения в медицинском институте, и пренебрегать их знаниями было нельзя, так что их назначили санитарами.
Четвертый день в Бельгии, 13 мая, до полудня был похож на три предыдущих. За рокотом моторов сотен танков и грузовиков они начали различать другой, вскоре еще более громкий звук. Низко над их головами стали пролетать самолеты – и где-то близко сбрасывать на кого-то бомбы. У Эрика зачесался нос от дыма взрывчатки.
В середине дня они остановились на передышку – на возвышенности с видом на извилистую речную долину. Майор Вайсс сказал, что это река Маас и они находятся к западу от города Седана. Итак, они вошли во Францию. Мимо них, один за другим, с ревом проносились самолеты люфтваффе – они ныряли вниз, по направлению к реке, находящейся милях в двух, сбрасывая бомбы и обстреливая на бреющем полете рассыпанные по берегам деревушки, где предположительно находились французские оборонительные позиции. От бесчисленных пожаров среди разрушенных домов и сараев поднимался дым. Бомбардировка не прекращалась, и Эрик чуть ли не жалел всех, кто попал в эту адскую ловушку.
Это были первые увиденные им боевые действия. Скоро и он станет их участником, и, возможно, какой-нибудь молодой французский солдат, глядя с безопасного наблюдательного пункта, пожалеет этих искалеченных, умирающих немцев. При этой мысли сердце Эрика забилось в груди от волнения, как большая птица.
Взглянув на восток, где детали пейзажа были не видны из-за дальности расстояния, он тем не менее заметил точки летящих самолетов и поднимающиеся к небу столбы дыма и понял, что военные действия ведутся вдоль берега реки на несколько миль.
Пока он смотрел, бомбардировка прекратилась, самолеты развернулись и направились к северу. Пролетая над головами, они помахали крыльями, словно желая удачи, и улетели домой.
Недалеко от места, где стоял Эрик, на плоской равнине, ведущей к реке, в бой вступили немецкие танки.
Они были в двух милях от врага, но их уже обстреливала находившаяся в городе французская артиллерия. Эрика удивило, что после бомбардировки уцелело столько артиллерии. Но в руинах вспыхивал огонь, через поля доносился грохот орудий – и там, где падали снаряды, в небо поднимались фонтаны французской земли. Эрик увидел, как от прямого попадания взорвался танк – из жерла вулкана ударил огонь, дым, полетели куски человеческих тел, – и ему стало плохо.
Но французский артобстрел не остановил наступления. Танки неумолимо ползли к ленте реки, лежащей восточнее города, что Вайсс назвал Доншери. За ними двигалась пехота, в грузовиках и пешим ходом.
– Воздушного налета было мало, – сказал Герман. – А где же наша артиллерия? Если бы они уничтожили те большие пушки в городе и дали возможность нашим танкам и пехоте перейти на тот берег и занять плацдарм…
Эрику захотелось врезать ему, чтобы он заткнулся и не скулил. Они вот-вот вступят в бой и должны сейчас думать позитивно!
Однако Вайсс сказал:
– Вы правы, Браун, но боеприпасы нашей артиллерии застряли в Арденнском лесу. У нас лишь сорок восемь снарядов.
Мимо пробежал краснолицый майор, крича:
– Вперед! Вперед!
– Мы расположим полевой перевязочный пункт вон там, восточнее, где вы видите сельский дом. – Эрик разглядел метрах в восьмистах от реки низкую серую крышу. – Ладно, пора двигаться!
Они прыгнули в грузовик и помчались вниз с холма. Спустившись на равнину, они повернули влево и поехали по проселочной дороге. Интересно, что будет с семьей, которая, наверное, живет в этом доме, где будет размещен госпиталь, мельком подумал Эрик. Их вышвырнут из дома, догадался он, и пристрелят, если они поднимут шум. Но куда им идти? Они же посреди поля боя.
Но беспокоиться было не о чем, их в доме уже не было.
Оглядевшись, Эрик увидел, что строение находится в полумиле от эпицентра боя. Он догадался, что нет смысла устраивать перевязочный пункт в пределах досягаемости вражеского оружия.
– Санитары, берите носилки и отправляйтесь! – крикнул Вайсс. – К вашему возвращению мы все подготовим.
Эрик с Германом взяли из грузовика медицинского снаряжения свернутые носилки и аптечку первой помощи – и направились к месту боя. Прямо перед ними шли Кристоф и Манфред, а за ними – еще дюжина их товарищей. Наконец-то, восторженно думал Эрик, наконец пришел наш час проявить себя героями. Кто сохранит мужество под огнем, а кто, не помня себя, заползет в нору и спрячется?
Они побежали через поле к реке. Это была долгая пробежка, а когда они будут возвращаться, неся раненого, дорога покажется им еще дольше.
Они миновали сгоревшие танки, но там выживших не было, и Эрик отвел глаза от обгоревших, расплющенных человеческих останков на искореженном металле. Вокруг них падали снаряды, хотя и не много: река была защищена слабо, и многие орудия вышли из строя во время воздушной атаки. Но все равно, в Эрика впервые в жизни стреляли, и он почувствовал глупое, детское желание закрыть глаза руками, но продолжал бежать.
Следующий снаряд упал прямо перед ними.
Раздался страшный глухой удар, и дрогнула земля, словно топнул ногой великан. Кристоф и Манфред были убиты прямым попаданием, Эрик увидел, как взлетели в воздух их тела, словно ничего не весили. Взрывной волной Эрика сбило с ног. Он упал на землю лицом вверх, и его засыпало грязью, но он был невредим. Он поднялся на ноги. Прямо перед ним лежали изувеченные тела Кристофа и Манфреда. Кристоф лежал как сломанная кукла, словно все его члены были перебиты. Голова Манфреда каким-то образом оказалась отделена от туловища и лежала рядом с ногами, обутыми в сапоги.
Ужас парализовал Эрика. В медицинском институте ему не приходилось заниматься искалеченными, кровоточащими телами. Он привык к трупам в анатомическом классе – они получали по одному трупу на двоих студентов, и им с Германом досталось тело дряхлой старухи, – а еще он видел, как на операционном столе разрезали живых людей. Но все виденное не подготовило его к этому.
Он ничего больше не хотел – только бежать.
Он обернулся. Мыслей в голове не осталось, один страх. Он двинулся туда, откуда они пришли, к лесу, подальше от битвы – большими, решительными шагами.
Его спас Герман. Он встал у него на дороге и сказал:
– Ты куда? Не делай глупостей!
Эрик продолжал двигаться и попытался пройти мимо него. Герман ударил его в живот – действительно сильно, так что Эрик сложился пополам и упал на колени.
– Бежать нельзя! – сказал Герман твердо. – Получишь пулю за дезертирство! Соберись!
Пока Эрик пытался восстановить дыхание, к нему постепенно возвращался здравый смысл. Он понял, что убегать нельзя, нельзя становиться дезертиром, надо остаться здесь. Мало-помалу его воля одержала верх над ужасом. Наконец он поднялся на ноги.
Герман поглядел на него с опаской.
– Извини, – сказал Эрик. – Запаниковал. Сейчас прошло.
– Тогда бери носилки – и пошли дальше.
Эрик поднял свернутые носилки, закинул на плечо и побежал вперед.
Ближе к реке Эрик и Герман очутились среди пехоты. Некоторые вытаскивали из грузовиков надутые резиновые лодки и тащили их к воде, а танки пытались их прикрывать огнем по линии обороны. Но Эрик, к которому быстро возвращалось здравомыслие, понял, что этот бой обречен на поражение: французы были в укрытиях и внутри зданий, а немецкая пехота на берегу реки была видна как на ладони. Едва они спустили лодку на воду, она попала под пулеметный огонь. Вверх по течению река поворачивала направо, так что пехота не могла выйти из зоны досягаемости французских пулеметов, не отступив на большое расстояние.
Вокруг уже лежало много убитых и раненых.
– Давай возьмем вот этого, – решительно сказал Герман, и Эрик послушно нагнулся. Они развернули носилки на земле рядом со стонущим пехотинцем. Эрик, как показывали на учениях, дал ему воды из фляжки. У пехотинца было, по-видимому, много поверхностных ран лица и повреждена одна рука. Эрик подумал, что в него попали из пулемета, но, к счастью, не задели жизненно важных органов. Кровь не лилась потоком, и они не стали пытаться ее остановить, а положили раненого на носилки, подняли их и затрусили назад к госпиталю.
Едва они двинулись с места, как раненый закричал от боли; они остановились, но он прокричал: «Идите, идите!» – и заскрежетал зубами.
Нести человека на носилках было не так легко, как можно было подумать. Они не прошли и половины пути, а Эрику уже казалось, что руки сейчас отвалятся. Но он видел, что раненому намного хуже, чем ему, и просто продолжал бежать.
Снаряды вокруг больше не падали, и на том спасибо. Французы сосредоточили огонь на берегу, стремясь помешать немцам перебраться на другую сторону.
Наконец Эрик и Герман добрались со своей ношей до госпиталя. Вайсс уже навел там порядок: комнаты очистили от лишней мебели, на полу отметили места, где будут лежать раненые, кухонный стол приготовили для операций. Эрику с Германом показали, куда положить раненого, и Вайсс отправил их за следующим.
Возвращаться к реке было легче. Они бежали налегке, и дорога шла немного под уклон. Когда берег уже был близко, Эрик со страхом подумал, не начнется ли у него новый приступ паники.
С тревогой он понял, что дела немцев плохи: несколько надувных лодок на середине реки, множество тел на ближнем берегу – и по- прежнему ни одного немца на той стороне.
– Это же катастрофа! Мы должны были дождаться своей артиллерии! – вскричал Герман. Его голос прозвучал пронзительно.
– Тогда бы мы потеряли преимущество внезапности, – сказал Эрик, – и французы успели бы привести подкрепление. Не было бы смысла во всем этом долгом пути через Арденны.
– Так его и нет.
В глубине души Эрик начал сомневаться: а действительно ли все планы фюрера безупречны? Эта мысль подтачивала его решимость и грозила полной потерей самообладания. Но, к счастью, времени на размышления не было. Они остановились рядом с парнем, у которого оторвало ногу, оставив короткий обрубок. Он был примерно их возраста, лет двадцати, с бледным веснушчатым лицом и медно-рыжими волосами. Правая нога у него заканчивалась на середине бедра зазубренным огрызком. Невероятно, но он был в сознании и смотрел на них как на ангелов милосердия.
Эрик нашел в паховой области точку, на которую следовало нажать, чтобы остановить кровотечение, а Герман достал и наложил жгут. Потом они положили его на носилки и побежали назад.
Герман был лояльным немцем, но иногда позволял худшим чувствам взять над собой верх. Если такие чувства возникали у Эрика, он был достаточно осторожен, чтобы их не озвучивать. Таким образом, он никого не лишал присутствия духа – и избегал неприятностей.
Но заставить себя не думать он не мог. Похоже, поход через Арденны не дал немцам ожидаемой легкой победы. Оборона на Маасе была слабая, однако французы сражались отчаянно. Но не может же первый боевой опыт разрушить его веру в фюрера? От этой мысли ему стало страшно.
Интересно, подумал он, лучше ли идут дела у немецкой армии дальше к востоку. 2-я дивизия Эрика подходила к границе рядом с 10-й и 2-й танковыми дивизиями. Должно быть, это они ведут наступление выше по течению.
Мышцы рук у него теперь болели не переставая.
Они вернулись к госпиталю во второй раз. Теперь здесь было исступленное столпотворение, на полу повсюду лежали люди, стонущие и плачущие, повсюду – окровавленные бинты, Вайсс и его ассистенты быстро двигались от одного искалеченного тела к следующему. Эрик никогда и представить себе не мог столько страдания в одном месте, да еще и небольшом. Когда фюрер говорил о войне, о таких вещах Эрик как-то не думал.
Потом он заметил, что глаза их раненого закрыты.
Майор Вайсс пощупал ему пульс и потом резко сказал:
– Положите в амбаре. И не теряйте больше времени, притаскивая трупы, черт вас забери!
Эрик чуть не заплакал от разочарования и от боли в руках, которая стала переходить и на ноги тоже.
Они отнесли тело в амбар – и увидели, что там уже лежало около дюжины мертвых ребят.
Это было хуже всего, что ему приходилось видеть. Когда он думал о битве, он представлял себе храбрость перед лицом опасности, выносливость в страданиях, героизм в невзгодах. А сейчас он видел агонию, вопли, слепой ужас, изломанные тела и абсолютное неверие в мудрость их миссии.
Они повернули назад к реке.
Солнце уже висело низко над землей, и что-то на поле боя переменилось. Французские укрепления в Доншери стали обстреливать снарядами с того берега реки. Эрик догадался, что дальше по течению 1-й танковой дивизии повезло больше – они заняли плацдарм на южном берегу и теперь шли на выручку друзьям с фланга. Уж они-то явно не потеряли в лесу боеприпасы.
Воспрянув духом, Эрик и Герман вытащили еще одного раненого. Когда они вернулись в госпиталь, им дали вкусный суп. От десятиминутного отдыха, пока они пили суп из жестяных мисок, Эрику захотелось лечь и проспать всю ночь. Потребовалось огромное усилие, чтобы встать и поднять свой край носилок и снова бежать на поле боя.
Теперь они увидели другую картину. Танки пересекали реку на плотах. Немцы на дальнем берегу наступали под плотным огнем, при огневой поддержке подкрепления из 1-й танковой.
Эрик подумал, что их часть все еще может выполнить свою задачу. Он воспрял духом, и ему стало стыдно, что он сомневался в фюрере.
Они с Германом продолжали выносить раненых, час за часом, пока уже не забыли, каково это – не чувствовать боли в руках и ногах. Из тех, кого они выносили, некоторые были без сознания; другие благодарили их, третьи ругали; многие просто кричали; кто-то выживал, а кто-то умирал.
К восьми часам вечера плацдарм на дальнем берегу реки стал немецким, а к десяти – он уже был надежно укреплен.
С наступлением ночи бой прекратился. Эрик и Герман продолжали обшаривать поле боя в поисках раненых. Последнего принесли в полночь. Потом они легли под деревом и заснули, совершенно измотанные.
На следующий день Эрик и Герман с остатками 2-й танковой повернули на запад и прорвались через то, что осталось от французской линии обороны.
Через два дня они были в пятидесяти милях, на реке Уазе, и быстро двигались вперед по необороняемой территории.
К двадцатому мая, через неделю после внезапного появления из Арденнского леса, они достигли берега Ла-Манша.
Майор Вайсс объяснил Эрику и Герману их продвижение так:
– Понимаете, наше наступление в Бельгии было маневром. Ее целью было взять французов и англичан в клещи. Челюстями стали мы, танковые дивизии, и теперь они у нас в зубах. Большая часть французской армии и почти весь Британский экспедиционный корпус находятся в Бельгии, окруженные немецкой армией. Они отрезаны от запасов и подкреплений, беспомощны – и побеждены.
– Именно так и было с самого начала задумано фюрером! – торжествующе сказал Эрик.
– Да уж, – сказал Вайсс, и, как всегда, Эрик не мог понять, искренне ли он говорит. – Нет никого на свете мудрее фюрера!
II
Ллойд Уильямс находился на футбольном стадионе где-то между Кале и Парижем. Там было около тысячи или больше военнопленных. Им негде было укрыться от палящего июньского солнца, но они были рады, что ночи теплые, так как у них не было и одеял. Не было ни туалетов, ни воды для мытья.
Ллойд рыл яму голыми руками. Он уговорил нескольких валлийских шахтеров вырыть на краю футбольного поля ямы для нечистот и из солидарности работал вместе с ними. Присоединялись и другие, поскольку делать все равно было больше нечего, и скоро у них было около сотни помощников. Когда к ним подошел один из охранников посмотреть, что происходит, Ллойд объяснил.
– Ты хорошо говоришь по-немецки, – дружелюбно сказал охранник. – Как тебя зовут?
– Ллойд.
– А меня Дитер.
Ллойд решил извлечь пользу их этого небольшого проявления дружбы.
– Были бы у нас инструменты, мы бы рыли быстрее.
– А куда торопиться?
– Улучшение санитарных условий нужно вам так же, как и нам.
Дитер пожал плечами и отошел.
Ллойд чувствовал себя до ужаса неловко: войны он так и не видел. «Валлийские стрелки» отправились во Францию как резерв, чтобы заменить другие соединения перед предполагаемой долгой битвой. Но немцам понадобилось лишь десять дней, чтобы разбить всю объединенную армию союзников. Многие из побежденных британских войск были эвакуированы через Кале и Дюнкерк, но тысячи солдат не попали на корабли, среди них и Ллойд.
Предполагалось, что немцы должны пробиваться на юг. Насколько Ллойду было известно, французы все еще сражались, но их лучшие войска были уничтожены в Бельгии, и немецкие охранники ходили с видом победителей, будто уже знали наверняка, что победа у них в кармане.
Ллойд был военнопленным, но сколько он будет здесь оставаться? Должно быть, на британское правительство будут сильно давить, требуя мира. Черчилль никогда бы на это не пошел, но он был белой вороной, часто расходился во взглядах с другими политиками, и его могли сместить. А такие, как лорд Галифакс, без проблем подписали бы мирный договор с нацистами. И то же можно сказать, с горечью подумал Ллойд, о заместителе министра иностранных дел, графе Фицгерберте, о котором Ллойд теперь знал – с чувством стыда, – что это его отец.
Если мир наступит скоро, Ллойду недолго быть военнопленным. И все это время он может провести здесь, на этом французском стадионе. Он вернется домой исхудавшим и коричневым от солнца, но в остальном – здоровым.
Но если Великобритания будет продолжать войну – тогда дело другое. Последняя война продолжалась больше четырех лет. Мысль о том, что он может потерять четыре года жизни в лагере военнопленных, была невыносима. Чтобы этого не случилось, он решил бежать.
Вернулся Дитер. Он нес полдюжины лопат.
Ллойд раздал их самым сильным, и работа пошла быстрее.
В какой-то момент им придется перевести военнопленных в постоянный лагерь. Тогда и нужно будет бежать. По своему опыту в Испании Ллойд полагал, что охране военнопленных особого внимания уделять не будут. И если один из них попытается бежать, то это может и получиться, или же его просто пристрелят – в любом случае одним ртом меньше.
Остаток дня они доделывали отхожее место. Помимо улучшения санитарных условий, это занятие хорошо подействовало на моральное состояние людей, и ночью Ллойд лежал без сна, глядя на звезды и пытаясь придумать, какие еще общие мероприятия он мог бы организовать. Он остановился на большом соревновании по атлетике, всеобщих лагерных Олимпийских играх.
Но воплотить свое решение он не успел: на следующее утро их отправили.
Он сначала не понял, в каком направлении их ведут, но потом они вышли на двухполосную Рут Наполеон и пошли прямо на восток. По всей вероятности, подумал Ллойд, им придется всю дорогу до Германии идти пешком.
А очутившись там, он понимал, сбежать будет гораздо труднее. Надо искать возможность. И чем скорее, тем лучше. Ему было страшно: у охранников были ружья, – но он решился.
Машин на дорогах было немного – лишь порой проезжал служебный автомобиль, – но дорога была забита людьми, идущими пешком, направляющимися в другую сторону. С пожитками в ручных тележках и на тачках, кое-кто гнал перед собой скот – это явно были беженцы, чьи дома были разрушены в боях. Ллойд сказал себе, что это обнадеживающий знак. Сбежавший военнопленный мог спрятаться между ними.
Их охраняли слабо. Эту движущуюся колонну из тысячи человек конвоировали всего десять охранников. У них был один автомобиль и мотоцикл, остальные шли пешком или ехали на велосипедах, которые они, должно быть, реквизировали у местных.
Но все равно побег сначала казался делом безнадежным. Здесь не было, как в Англии, живых изгородей, за которыми можно было бы укрыться; канавы были слишком неглубокими, чтобы в них спрятаться. Убегающий человек стал бы легкой мишенью для умелого стрелка.
Потом они вошли в деревню. С обеих сторон от колонны стояли местные мужчины и женщины, глядя на пленных. Им пришлось пройти через небольшое стадо овец. У дороги стояли дома и магазины. Ллойд с надеждой ждал возможности. Ему нужно было место, где бы он сразу же мог спрятаться. Раскрытая дверь, или переулок между домами, или куст, за который можно укрыться. И еще чтобы он проходил мимо этого места, когда поблизости не было ни одного охранника.
Через пару минут они вышли из деревни, а он так и не нашел подходящей возможности.
Он был в отчаянии, но приказал себе быть терпеливым. Возможности еще будут. До Германии идти далеко. С другой стороны, с каждым проходящим днем немцы будут все туже закручивать гайки на завоеванных территориях, улучшать организацию, вводить комендантский час, пропуска и патрульные посты, остановят движение беженцев. В бегах сначала будет легко, а потом с течением времени все тяжелей.
Было жарко, и он снял полевой мундир и галстук. Он избавится от них при первой же возможности. Вблизи он наверняка все еще выглядел как английский солдат, в брюках и гимнастерке цвета хаки, но он надеялся, что на расстоянии будет выглядеть не очень подозрительно.
Они прошли еще пару деревушек и вошли в небольшой городок. Здесь должно быть больше маршрутов побега, взволнованно думал Ллойд. Он понял, что отчасти надеялся, что не найдет хорошей возможности и ему не придется подвергать себя опасности под дулами винтовок. Неужели он уже привыкает к плену? Было так легко продолжать маршировать, с больными ногами, зато жизни ничто не угрожает… Ему нужно было вырваться.
К несчастью, дорога через городок была широкая, что для планов Ллойда не годилось. Колонну вели посередине улицы, оставляя с каждой стороны широкие просветы, и тому, кто решился бы на побег, пришлось бы их пересечь, прежде чем добраться до укрытия. Некоторые магазины были закрыты, а несколько – стояли с заколоченными досками окнами. Но Ллойду попадались внушающие надежду переулки, несколько кафе, церковь – вот только никуда он не смог бы добраться незамеченным.
Он вглядывался в лица горожан, рассматривающих проходящих пленных. Сочувствуют ли они? Вспомнят ли, что эти люди сражались за Францию? Или же, боясь немцев – что вполне понятно, – откажутся подвергать свою жизнь опасности? Наверное, половина – так, половина – иначе. Одни пойдут на риск, чтобы помочь, другие в мгновение ока сдадут его немцам. И он не отличит одних от других, пока не окажется слишком поздно.
Они дошли до центра города. «Половину шансов я уже упустил, – подумал он. – Надо действовать».
Впереди он увидел перекресток. Встречный поток машин ожидал, когда пройдет колонна пленных, чтобы повернуть налево. Ллойд увидел в очереди небольшой гражданский грузовичок. Вид у него был пыльный и обшарпанный, он мог принадлежать какому-нибудь каменщику или укладчику дорог. Кузов был открыт, но что внутри – Ллойд не видел из-за высоких бортов.
Он подумал, что сможет, подтянувшись, забраться через борт внутрь грузовика.
Когда он окажется внутри, его не будет видно ни стоящим и идущим по улице, ни охранникам на велосипедах. Но он будет хорошо виден людям, глядящим из верхних окон идущих вдоль дороги зданий. Вдруг они его выдадут?
Он приближался к грузовику.
Он обернулся. Ближайший охранник был ярдах в двухстах сзади.
Он посмотрел вперед. Охранник на велосипеде ехал в двадцати ярдах впереди.
– Подержи, пожалуйста, ладно? – сказал он человеку, шедшему рядом, и отдал ему мундир.
Он поравнялся с кабиной грузовика. За рулем со скучающим видом сидел человек в комбинезоне и берете, с торчащей изо рта сигаретой. Ллойд прошел мимо. Теперь он проходил мимо борта грузовика. Времени смотреть, где там охранники, не было.
Не останавливаясь, Ллойд положил обе руки на борт грузовика, подтянулся, забросил одну ногу, другую – и свалился внутрь, ударившись о дно грузовика со звуком, который показался ему ужасно громким, несмотря на топот тысячи пар ног. Он тут же распластался и неподвижно лежал, ожидая суматохи, криков по-немецки, рева приближающегося мотоцикла, винтовочных выстрелов.
Он слышал неровное ворчанье мотора, топот и шарканье ног пленных и обычный шум маленького городка – машин, людей. Неужели ему удалось?
Он огляделся, не поднимая головы. В кузове рядом с ним стояли ведра, лежали доски, лестница, тачка. Он надеялся, что найдутся несколько мешков, которыми он сможет накрыться, но мешков не было.
Ллойд услышал звук мотоцикла – казалось, он остановился рядом. Потом буквально в нескольких дюймах от его головы кто-то заговорил по-французски с сильным немецким акцентом.
– Куда едешь? – спросил охранник у водителя грузовика, понял Ллойд с сильно бьющимся сердцем. Вдруг охранник решит заглянуть в кузов?
Он услышал ответ водителя – возмущенный поток стремительной французской речи, в котором Ллойд не смог ничего разобрать. Немецкий солдат, скорее всего, тоже. Он повторил вопрос.
Взглянув наверх, Ллойд увидел двух женщин, выглядывающих из окна. Они смотрели на него, открыв рот от удивления. Одна показывала на него второй, ее рука высунулась в раскрытое окно.
Ллойд попытался перехватить ее взгляд. Лежа все так же неподвижно, он повел рукой из стороны в сторону жестом, означающим «нет!».
Она его поняла. Резко отдернув руку, она прикрыла ею рот, словно поняла с ужасом, что ее жест мог означать для него смертный приговор.
Ллойду хотелось, чтобы женщины отошли от окна, но это было бы слишком много, надеяться на это не приходилось. Они продолжали смотреть.
Потом охранник на мотоцикле, по-видимому, решил не продолжать расспросы, так как в следующий миг мотоцикл с ревом умчался.
Звук шагов стих. Колонна пленных прошла. Теперь Ллойд свободен?
Раздался скрежет, и грузовик тронулся с места. Ллойд почувствовал, как он поворачивает за угол и набирает скорость. Он лежал смирно, ему было страшно пошевелиться.
Он смотрел, как проплывают мимо верхушки домов, и следил, не заметит ли его кто-нибудь еще, хотя, что он будет тогда делать, Ллойд не имел представления. С каждой секундой охранники все дальше, сказал он себе ободряюще.
К его разочарованию, грузовик довольно скоро остановился. Мотор замолк, потом открылась и захлопнулась водительская дверь. И все. Ллойд полежал еще немного, но водитель не возвращался.
Ллойд посмотрел на небо. Солнце стояло высоко: должно быть, время за полдень. Водитель наверняка обедает.
Беда в том, что Ллойд был по-прежнему виден из верхних окон домов по обеим сторонам улицы. Если он останется здесь, то рано или поздно его заметят. И потом неизвестно, что может случиться.
Он заметил движение занавески в окне верхнего этажа, и это помогло ему решиться.
Он поднялся и выглянул из-за бортика. Прохожий в деловом костюме взглянул на него с любопытством, но не остановился.
Ллойд перелез через бортик грузовика и спрыгнул на землю. Перед ним было бистро. Конечно, туда и пошел водитель. К ужасу Ллойда, у окна сидели за столиком, с бокалами пива в руках, двое в военной форме. По счастью, на Ллойда они не смотрели.
Он быстро пошел прочь.
На ходу он настороженно смотрел вокруг. Каждый встречный глядел на него во все глаза: они отлично понимали, кто он. Одна женщина вскрикнула и бросилась бежать. Он понял, что в ближайшие минуты ему необходимо сменить свои гимнастерку и брюки цвета хаки.
Его руки коснулся молодой парень.
– Идемте со мной, – сказал он по-английски с сильным акцентом. – Я помогу вам спрятаться.
Он повернул в переулок. У Ллойда не было причин доверять этому человеку, но решение надо было принимать за доли секунды, и он пошел с парнем.
– Сюда, – сказал парень и завел Ллойда в маленький домик.
В голой кухоньке сидела молодая женщина с ребенком на руках. Молодой человек представился как Морис, молодая женщина была его жена Марсель, а маленькую дочку звали Симон.
Ллойд позволил себе облегченно вздохнуть и на миг расслабиться. Он сбежал от немцев! Он был все еще в опасности, но уже не на улице, а в доме у друзей.
За время возвращения из Испании и особенно за те две недели, что Ллойд провел на уборке винограда в Бордо, его по-книжному правильная после школы и Кембриджа французская речь стала более разговорной.
– Вы очень добры, – сказал он. – Спасибо вам.
Морис, явно обрадовавшись, что не придется вспоминать английский, ответил по-французски:
– Я думаю, вы хотите есть.
– Очень.
Морис быстро отрезал от длинного батона несколько ломтей и положил на стол вместе с кружком сыра и бутылкой вина без этикетки. Ллойд сел за стол и принялся жадно есть.
– Я дам вам что-нибудь из старой одежды, – сказал Морис. – Но вам надо попробовать иначе ходить. Вы шли так разглядывая все вокруг, с таким вниманием и интересом – у вас словно было на лице написано: «турист из Англии». Лучше идите опустив глаза и шаркая ногами.
С полным ртом хлеба с сыром Ллойд ответил:
– Я запомню.
Он увидел маленькую полочку книг, среди которых были французские издания Маркса и Ленина. Морис, заметив, что Ллойд на них смотрит, сказал:
– Я был коммунистом – до пакта Гитлера – Сталина. Теперь с этим покончено, – он сделал ладонью рубящий жест. – Но все равно надо бороться с фашизмом.
– А я был в Испании, – сказал Ллойд. – До того я верил в объединенный фронт всех левых партий. Больше не верю.
Симон заплакала. Марсель достала тяжелую грудь из просторного платья и стала кормить малышку. Ллойд помнил, что француженки относились к этому более свободно, чем стыдливые англичанки.
Когда он поел, Морис повел его на второй этаж. Из гардероба, в котором было очень мало вещей, он вынул синий комбинезон, голубую рубашку, белье и носки – все поношенное, но чистое. Доброта этого явно бедного человека потрясла Ллойда, и он не знал, как выразить свою благодарность.
– Военную одежду просто оставьте на полу, – сказал Морис. – Я ее сожгу.
Ллойду хотелось помыться, но ванной не было. Он понял, что она на заднем дворе.
Он надел свежую одежду и изучил свое отражение в зеркале, висящем на стене. В синем рабочем костюме было гораздо лучше, но все равно он был похож на англичанина.
Он спустился вниз.
Марсель уже покормила ребенка и держала столбиком, чтобы вызвать отрыжку.
– Шляпу, – сказала она.
Морис достал обычный французский берет, темно-синий, и Ллойд надел его.
Потом Морис озабоченно посмотрел на крепкие армейские ботинки Ллойда черной кожи, явно английские, пыльные, но несомненно хорошие.
– Они вас выдадут, – сказал он.
Расставаться с ботинками Ллойд не хотел. Ему придется далеко идти.
– Может быть, у нас получится сделать их более старыми на вид? – сказал он.
Морис посмотрел с сомнением.
– Как?
– У вас есть острый нож?
Морис вынул из кармана складной нож.
Ллойд снял ботинки. Он сделал дырки в носках, исковырял пятки. Потом вынул шнурки и зашнуровал неаккуратно. Теперь они были похожи на обувь бедняка, но при этом они были Ллойду по ноге и с толстыми подошвами, что продержатся много миль.
– А куда вы поедете? – спросил Морис.
– У меня есть два варианта, – ответил Ллойд. – Я могу направиться на север, на побережье, и надеяться, что получится уговорить каких-нибудь рыбаков перевезти меня через Ла-Манш. Или я могу пойти на юго-запад, через границу в Испанию. – Испания была нейтральной, и в больших городах все еще были консулы Британии. – Как добраться в Испанию, я знаю, я проделал этот путь уже дважды.
– Ла-Манш намного ближе, чем Испания, – сказал Морис. – Но я думаю, немцы закроют все порты и гавани.
– А где сейчас передовая?
– Немцы взяли Париж.
Ллойд пережил ужасный миг – Париж уже пал!
– Французское правительство переехало в Бордо… – Морис пожал плечами. – Но мы разбиты. Теперь ничто не сможет спасти Францию.
– Вся Европа станет фашистской, – сказал Ллойд.
– Кроме Великобритании. Поэтому вы должны ехать домой.
Ллойд задумался. На север или на юго-запад? Он не знал, какой вариант лучше.
Морис сказал:
– У меня есть друг – бывший коммунист, – который торгует кормом для скота. Я случайно узнал, что сегодня во второй половине дня он повезет заказ на ферму к северо-западу отсюда. Если вы решите ехать в Испанию, двадцать миль он вас подвезет.
Это помогло Ллойду решиться.
– Я поеду с ним, – сказал он.
III
Дейзи долго шла, но в результате очутилась в том самом месте, откуда началось ее путешествие.
Когда Ллойда отправили во Францию, она была безутешна. Она упустила возможность сказать ему, что любит его. Она его даже не поцеловала!
А теперь другой возможности может не быть никогда. После Дюнкерка он числился пропавшим без вести. Это значило, что его тело не было найдено и опознано, но в списках взятых в плен его имени тоже не было. Скорее всего, он был мертв, разорван снарядом на части, которые невозможно опознать, или, может быть, лежит, ненайденный, под обломками разрушенного деревенского дома… Она целыми днями плакала.
Еще месяц она слонялась по Ти-Гуину, надеясь услышать что-то новое, но больше никаких известий не было. И у нее стало появляться чувство вины. Многим женщинам приходилось так же плохо, как ей, или еще хуже. Некоторым предстояло растить двоих-троих детей без мужской поддержки. У нее не было права себя жалеть лишь потому, что человек, с которым она собиралась изменить мужу, пропал без вести.
Надо было взять себя в руки и делать что-нибудь полезное. Было ясно, что ей не судьба быть с Ллойдом. У нее уже есть муж, и он каждый день рискует жизнью. И ее долг, говорила она себе, заботиться о Малыше.
Она вернулась в Лондон, привела в жилой вид дом на Мэйфэр – с немногими оставшимися слугами, – чтобы Малышу было там уютно, когда он вернется в отпуск.
Ей нужно забыть Ллойда и быть хорошей женой. Может быть, она даже снова забеременеет.
Многие женщины записывались на военную работу: шли в Женскую вспомогательную службу ВВС, занимались сельским хозяйством вместе с Женской земельной армией. Другие работали бесплатно в добровольной службе противовоздушной обороны. Но большинству таких женщин не хватало работы, и в «Таймс» публиковали письма в редакцию – с жалобами, что противовоздушная оборона – просто пустая трата денег.
По-видимому, война в континентальной Европе подошла к концу. Германия победила. Европа была фашистской от Польши до Сицилии и от Венгрии до Португалии. Боев больше нигде не было. Ходили слухи, что в британском правительстве обсуждают условия мирного договора.
Но Черчилль не заключил с Гитлером мирного договора, и летом началась Битва за Британию.
Сначала жители не очень это заметили. Колокола церквей молчали, израсходовав свой пыл во время ожидания немецкого вторжения. Дейзи последовала инструкциям правительства и поставила ведра с песком и водой на каждой лестничной площадке в доме – для борьбы с огнем. Но они не понадобились. Люфтваффе бомбили порты, надеясь перекрыть пути снабжения. Потом они перешли к авиабазам, пытаясь уничтожить Королевский воздушный флот. Малыш летал на «спитфайре», уничтожая самолеты противника в военных боях, за которыми с открытым ртом наблюдали фермеры Кента и Суссекса. Изредка посылая домой весточку, он гордо сообщал, что сбил три немецких самолета. Много недель подряд у него не было отпуска, и Дейзи одна сидела в доме, который заполнила для него вазами с цветами.
Наконец утром в субботу седьмого сентября Малыш появился – его отпустили на выходные. Погода была изумительная, жаркая и солнечная – последние теплые дни, которые называют «индейское лето».
Случилось так, что как раз в этот день люфтваффе сменили тактику.
Дейзи поцеловала мужа и пошла проверить, есть ли в его гардеробной чистые сорочки и нижнее белье.
Она слышала от других женщин, что вернувшиеся на побывку мужчины хотели секса, выпивки и хорошей еды, именно в такой последовательности.
Они с Малышом не спали вместе с тех пор, как у нее был выкидыш. Это будет первый раз. Она чувствовала себя виноватой, что эта перспектива не приводит ее в восторг. Но она, конечно же, не откажется исполнить свой супружеский долг.
Она бы не удивилась, если бы он, приехав, в первую же минуту завалил ее в постель, – но он обошелся без подобных безумств. Он снял форму, принял ванну и вымыл голову, переоделся в гражданский костюм. Дейзи велела кухарке приготовить хороший ланч, не жалея продовольственные купоны, а Малыш принес из подвала одну из самых старых бутылок красного вина.
И он удивил и обидел ее, когда после ланча сказал:
– Я ухожу на несколько часов. К обеду вернусь.
Она хотела быть хорошей женой, но не хотела быть безвольной.
– Это же твой первый отпуск за столько месяцев! – запротестовала она. – Куда это ты собрался?
– Коня присмотреть.
А вот это было здорово.
– О, отлично! Я с тобой!
– Нет. Если я заявлюсь с женщиной на хвосте, меня посчитают тряпкой и взвинтят цену.
Она не могла скрыть разочарования.
– Я всегда мечтала, что именно этим мы будем заниматься вместе – покупать и разводить скаковых лошадей.
– Знаешь, на самом деле это не женское дело.
– Да чушь собачья! – сказала она возмущенно. – Я в породистых лошадях понимаю не меньше тебя.
Похоже, он начинал злиться.
– Может, и понимаешь, но я не желаю, чтобы, когда я буду торговаться с этими пройдохами, ты болталась у меня за спиной, и хватит об этом!
Она сдалась.
– Как хочешь, – сказала она и вышла из столовой.
Интуитивно она чувствовала, что он лжет. Приехав на побывку, мужчины не думают о покупке лошадей. Она решила выяснить, что он задумал. Даже герои должны быть верны своим женам.
В своей комнате она надела брюки и ботинки. Пока Малыш спускался по главной лестнице к парадному входу, она сбежала по задней лестнице, прошла через кухню, потом через двор – в старые конюшни. Там она надела кожаную куртку, очки и защитный шлем. Она открыла дверь смежного с конюшней гаража и вывела свой мотоцикл, «Триумф Тайгер 100», названный так за то, что его скорость достигала 100 миль в час. Ударом ноги она его завела и без усилий выехала из конюшни.
Когда в сентябре 1939 года снова ввели ограничения на бензин, она сразу пересела на мотоцикл. Это было как на велосипеде, даже еще легче. Она полюбила обретенные благодаря ему свободу и независимость.
Она вырулила на улицу как раз вовремя, чтобы заметить, как кремовый «Бентли Эрлайн» Малыша скрылся за ближайшим поворотом.
Она поехала за ним.
Он миновал Трафальгарскую площадь, проехал через театральный район. Дейзи следовала на безопасном расстоянии, не желая, чтобы он ее заметил. В центре Лондона движение все еще оставалось плотным, сотни автомобилей мчались по служебным делам. К тому же для личного транспорта ограничения бензина чрезмерными не были, особенно для тех, кому нужно было всего лишь проехать по городу.
Малыш продолжал ехать на восток, через финансовый район. Здесь машин было мало – суббота, вторая половина дня, – и Дейзи прилагала больше усилий, чтобы остаться незамеченной. Но ее нелегко было узнать: на ней были очки и шлем. А Малыш не особенно глядел по сторонам. Он ехал с открытым окном и курил сигару.
Он направлялся в Олдгейт, и у Дейзи возникло ужасное чувство, что она знает зачем.
Он повернул на одну из наименее грязных улиц и остановился у симпатичного дома восемнадцатого века. Никаких конюшен поблизости видно не было, здесь явно не покупали и не продавали скаковых лошадей. Вот и верь его словам.
Дейзи остановила мотоцикл в конце улицы и смотрела. Малыш вышел из машины и захлопнул дверцу. Он не огляделся, не стал смотреть на номера домов; было очевидно, что он уже здесь бывал и прекрасно знал, куда ему идти. С самодовольным видом, с сигарой во рту, он подошел к парадному входу и открыл дверь своим ключом.
Дейзи чуть не заплакала.
Малыш скрылся в доме.
Где-то на востоке прогремел взрыв.
Дейзи посмотрела в том направлении и увидела в небе самолеты. Неужели немцы выбрали именно сегодняшний день, чтобы начать бомбить Лондон?
Даже если так, ей наплевать. Она не собирается допускать, чтобы Малыш в покое наслаждался неверностью. Она подъехала к дому и поставила свой мотоцикл за его машиной. Она сняла шлем и очки, подошла к парадной двери и постучала.
Она услышала новый взрыв, на этот раз ближе, потом завели свою скорбную песню сирены, оповещавшие о воздушной тревоге.
Дверь чуть-чуть приоткрылась, и она с силой распахнула ее. Молодая женщина в черном платье горничной вскрикнула и шарахнулась назад, и Дейзи вошла, громко хлопнув за собой дверью. Она очутилась в прихожей обычного лондонского дома для людей среднего класса, но обстановка здесь была в экзотическом стиле, с восточными коврами, тяжелыми шторами и картиной, на которой были изображены голые женщины в купальне.
Дейзи распахнула ближайшую дверь и шагнула в гостиную. Там стоял полумрак, бархатные шторы не пропускали солнечный свет. В комнате было три человека. С места поднялась, глядя на нее, женщина лет сорока, одетая в нечто свободно-бесформенное из шелка; губы у нее были накрашены яркой красной помадой. Это мать, решила Дейзи. За ее спиной на тахте сидела девчонка лет шестнадцати – в одном нижнем белье и чулках, она курила сигарету. Рядом с ней сидел Малыш, положив руку ей на бедро повыше чулка. Он виновато отдернул руку. Это был нелепый жест, словно если он уберет руку, эта сцена будет выглядеть невинно.
Дейзи едва сдерживала слезы.
– Ты обещал мне, что бросишь их! – сказала она. Ей хотелось продемонстрировать холодную ярость, словно ангел возмездия, но она слышала собственный голос – он звучал печально и обиженно.
Малыш покраснел. Он был испуган.
– Какого дьявола ты тут делаешь?
– А, черт, так это его жена, – сказала старшая женщина.
Ее звали Перл, вспомнила Дейзи, а дочь – Джоани. Как это ужасно, что ей должны быть известны имена таких женщин.
Служанка подошла к двери в комнату и сказала:
– Я эту стерву не впускала, она просто промчалась мимо меня!
Дейзи сказала Малышу:
– Я так старалась, чтобы у нас был красивый дом, чтобы тебе было в нем уютно, – и все же ты выбрал это!
Он попытался сказать что-то, но не нашел слов. Секунду-другую он что-то бессвязно бормотал. Потом сильный взрыв поблизости потряс пол. В окнах задребезжали стекла.
– Вы что, оглохли все? – воскликнула служанка. – Там же налет! – На нее никто и не взглянул. – Я пошла в убежище, – заявила она и ушла.
Им всем нужно было искать укрытие. Но Дейзи хотелось сказать Малышу еще кое-что.
– И пожалуйста, не приходи больше ко мне в постель. Никогда. Я не желаю подцепить какую-нибудь заразу.
– Детка, это же просто так, развлечение, – сказала девица на тахте, Джоани. – Иди к нам тоже. Может, тебе понравится.
Перл, старшая, оглядела ее с головы до ног.
– Фигурка у нее отличная.
Дейзи поняла, что дай им волю – они и дальше будут оскорблять ее. Не обращая внимания на их слова, она продолжила, обращаясь к Малышу.
– Ты сделал свой выбор, – сказала она. – А я сделаю свой. – И она вышла из комнаты, высоко подняв голову, хоть и чувствовала себя униженной и отвергнутой.
– Ах, черт, вот так переделка… – услышала она слова Малыша.
«Переделка? Только и всего?» – подумала она.
Она спустилась с парадного крыльца.
И посмотрела вверх.
Все небо было в самолетах.
Увидев это, она задрожала от страха. Они были высоко, наверное, в десяти тысячах футов над землей, но все равно казалось, из-за них не видно солнца. Их были сотни – жирные бомбардировщики и похожие на ос истребители, – воздушное войско, растянувшееся, казалось, на двадцать миль в ширину. На востоке, в стороне порта и Вулвичского арсенала, от земли – там, куда упали бомбы, – поднимались столбы дыма. Звуки взрывов сливались в непрекращающийся грохот, словно море яростно бросалось на берег.
Дейзи вспомнила речь Гитлера в парламенте Германии лишь в прошлую среду, когда он разразился проклятиями в адрес Королевского флота, совершавшего налеты на Берлин, и клялся в ответ стереть с лица земли английские города. И он действительно собрался это сделать. Они хотели сровнять Лондон с землей!
Этот день уже стал худшим днем в ее жизни. Теперь она поняла, что он мог стать и последним.
Но она не могла заставить себя вернуться в этот дом, находиться с ними в их подвале-убежище. Ей нужно ехать. Ей нужно добраться домой, где ей никто не помешает выплакаться.
Она торопливо надела шлем и очки. Ей удалось противостоять безрассудному, но сильному искушению прижаться к ближайшей стене.
Она вскочила на свой мотоцикл и помчалась прочь.
Но уехала она недалеко.
Едва она проехала пару улиц, как на дом, прямо по курсу ее пути, упала бомба, и она резко затормозила. Она увидела дыру в крыше, почувствовала, как дрогнула земля от взрыва, а через несколько секунд увидела внутри пламя: видимо, разлился и загорелся керосин из обогревателя. В следующий миг из дома выбежала, крича, девочка лет двенадцати – у нее горели волосы – и бросилась прямо к Дейзи.
Дейзи соскочила с мотоцикла, стянула кожаную куртку и набросила девочке на волосы, плотно прижав, чтобы перекрыть доступ кислорода к огню.
Крик прекратился. Дейзи сняла куртку. Девочка всхлипывала. Нестерпимая боль прошла, но она стала лысой.
Дейзи посмотрела по сторонам. К ним бежал человек в стальной каске и с нарукавной повязкой «Противовоздушная оборона», в руке у него был жестяной чемоданчик с нарисованным белой краской крестом первой помощи.
Девочка взглянула на Дейзи, ахнула и закричала:
– Там моя мама!
– Успокойся, детка, дай-ка я тебя осмотрю, – сказал санитар.
Дейзи оставила их и бросилась к парадному крыльцу дома. Похоже, это был старый дом, разделенный на небольшие дешевые квартиры. Верхние этажи пылали, но ей удалось войти в прихожую. Она наугад побежала в заднюю часть дома и очутилась в кухне. Там она увидела женщину, без сознания лежащую на полу, и младенца в колыбели. Она подняла ребенка и выбежала.
– Это моя сестра! – взвизгнула девочка с обгоревшими волосами.
Дейзи сунула младенца ей в руки и помчалась назад.
Женщину, лежащую без сознания, ей было не поднять, слишком тяжело. Дейзи подошла к ней со спины, усадила и, схватив под мышки, потащила через кухню и прихожую на улицу.
Уже прибыла машина «скорой помощи» с переделанным салоном – задняя часть кузова заменена холщовой крышей и задним входом. Санитар помогал обгоревшей девочке забраться в машину. Водитель подбежал к Дейзи. Вдвоем, взяв с двух сторон, они погрузили в машину и мать.
– В доме еще кто-нибудь есть? – спросил водитель у Дейзи.
– Я не знаю!
Он вбежал в прихожую. В этот миг все здание осело. Горящие верхние этажи обвалились на первый этаж. Водитель «скорой помощи» исчез в огненной преисподней.
Дейзи поняла, что кричит.
Она закрыла рот рукой и смотрела на языки пламени, пытаясь его увидеть, хоть и понимала, что ему не помочь, что попытка была бы самоубийством.
– О господи, Альф погиб…
Прозвучал новый взрыв – бомба упала в сотне метров дальше по улице.
– Теперь я без водителя, – сказал санитар, – а оставить свой участок я не могу…
Он оглядел улицу. Возле некоторых домов люди собирались маленькими группами, но большинство, наверное, было в убежищах.
– Я отвезу их, – сказала Дейзи. – Куда ехать?
– Вы что, умеете водить?
Большинство англичанок водить машину не умели: здесь это все еще было мужское дело.
– Не задавайте глупых вопросов, – сказала Дейзи. – Куда мне вести эту «скорую помощь»?
– В Сент-Барт. Знаете, где это?
– Конечно. – Сент-Бартоломью была раньше одной из самых больших больниц Лондона, а Дейзи уже прожила здесь четыре года. – Западный Смитфилд, – добавила она, чтобы он ей точно поверил.
– В отделение неотложной помощи, там вход с другой стороны здания.
– Я найду. – Она вскочила в кабину. Мотор все еще работал.
– Как вас зовут? – крикнул санитар.
– Дейзи Фицгерберт. А вас?
– Нобби Кларк. Ведите мою машину поосторожнее.
Коробка переключения передач была обычная, с рычагом. Дейзи включила первую и тронулась с места.
Над головой продолжали реветь самолеты и без конца падали бомбы. Дейзи отчаянно стремилась довезти раненых людей в больницу, и до Сент-Барта было чуть больше мили, но дорога была невыносимо трудная. Она миновала Лиденхолл-стрит, Палтри и Чипсайд, но несколько раз дорога оказывалась заваленной и приходилось возвращаться и искать объезд. Похоже, на каждой улице было как минимум по одному разрушенному дому. Повсюду были дым и руины и плачущие, окровавленные люди.
С огромным облегчением она добралась до госпиталя и следом за другой машиной «скорой помощи» подъехала к нужному входу. В больнице царило лихорадочное возбуждение, десятки машин выгружали искалеченных, обожженных пациентов, и их поручали заботам торопливых санитаров в запятнанных кровью передниках. «Может быть, я спасла мать этих детей, – подумала Дейзи. – Я не совсем бесполезна, хоть и не нужна собственному мужу».
Безволосая девочка так и держала на руках свою маленькую сестричку. Дейзи помогла им выбраться из машины через задний выход.
Медсестра помогла Дейзи поднять не приходящую в сознание мать и внести ее в здание.
Но Дейзи увидела, что женщина уже не дышит.
– Вот это – ее дети, – сказала она медсестре и заметила в собственном голосе истерические нотки. – Что с ними будет?
– Я ими займусь, – заявила медсестра. – А вы должны возвращаться назад.
– Должна? – сказала Дейзи.
– Соберитесь, – сказала медсестра. – До конца ночи поступит еще много мертвых и раненых.
– Ладно, – ответила Дейзи. Она вернулась за руль «скорой помощи» и поехала.
IV
Как-то октябрьским днем – после полудня на средиземноморском побережье было еще тепло – Ллойд Уильямс приехал в освещенный солнцем французский городок Перпиньян, лишь в двадцати милях от границы с Испанией.
Предыдущий месяц, сентябрь, он провел в окрестностях Бордо, собирая урожай винограда на вино, совсем как в ужасном тридцать седьмом. Сейчас у него в карманах были деньги на автобусы и трамваи, и он мог позволить себе есть в дешевых ресторанах, вместо того чтобы жить на незрелых овощах с чужих огородов и сырых яйцах, которые воровал в курятниках. Он возвращался тем же маршрутом, что и тогда, когда добирался домой из Испании три года назад. После Бордо он пошел на юг, через Тулузу и Безье, от случая к случаю подъезжая на товарных поездах, а в основном его подвозили водители грузовиков.
Сейчас он сидел в придорожном кафе на главной дороге, идущей в юго-восточном направлении от Перпиньяна к испанской границе. Он был все еще одет в синий комбинезон и берет Мориса и нес небольшой холщовый мешок, в котором лежал ржавый шпатель и заляпанный известкой спиртовой уровень – свидетельство того, что он каменщик из Испании, возвращающийся домой. Боже упаси, чтобы кто-нибудь предложил ему поработать: он понятия не имел, как сложить стену.
Он волновался, как ему найти дорогу через горы. Три месяца назад, в Пикардии, он легко убедил себя, что сможет найти через Пиренеи путь, которым его в 1936 году вели в Испанию проводники, часть которого он прошел в обратном направлении, возвращаясь через год. Но когда на горизонте появились пурпурные пики и зеленые ложбины, этот план начал его пугать. Он думал, что навсегда должен был запечатлеть в памяти каждый шаг путешествия, но когда он пытался вспомнить подробности троп, мостов и развилок, оказалось, что воспоминания расплывчаты и четкие детали ускользают из памяти.
Он доел ужин – перченый рыбный суп – и негромко обратился к сидящей за соседним столиком компании шоферов.
– Мне надо в Сербер, – сказал он. Это была последняя деревушка перед испанской границей. – Никто туда не едет?
Все они наверняка ехали туда, иначе здесь, на юго-восточном шоссе, делать было нечего. Но все равно они медлили с ответом. Это была «Франция Виши», формально независимая территория, а на практике – под каблуком немцев, оккупировавших вторую половину страны. И никто не спешил помочь странствующему чужаку с иностранным акцентом.
– Я каменщик, – сказал он, махнув своим мешком, – возвращаюсь домой, в Испанию. Зовут меня Леандро.
– Полпути могу подвезти, – сказал толстяк в майке.
– Спасибо!
– Сейчас ехать готов?
– Конечно.
Они вышли из кафе и сели в грязный фургон «рено» с названием магазина электротоваров на боку. Когда они отъехали, водитель спросил Ллойда, женат ли он. Последовала череда неприятных личных вопросов, и Ллойд понял, что у парня страсть к подробностям чужой личной жизни. Несомненно, именно поэтому он и согласился взять с собой Ллойда: это давало ему возможность задать свои нескромные вопросы. Среди шоферов Ллойду уже встречалось несколько, подвозивших его из подобных мерзких соображений.
– Я девственник, – сказал он, и это было правдой, но привело лишь к новым расспросам о ласках с девочками в школе. В этом у Ллойда был значительный опыт, но делиться он не собирался. Он отказывался вдаваться в подробности, стараясь при этом не грубить. Наконец водитель отчаялся.
– Я сейчас сворачиваю, – сказал он и остановился.
Ллойд поблагодарил его и пошел дальше пешком.
Он научился не маршировать, как солдат, а обрел неуклюжую походку вразвалочку, как ему казалось – вполне похоже на деревенского жителя. Он никогда не держал в руке газету или книгу. Стриг его в последний раз совершенно неумелый цирюльник в беднейшем квартале Тулузы. Брился он раз в две недели, так что обычно ходил с щетиной, удивительно действенно придававшей ему вид никчемного человека. Он перестал мыться и приобрел крепкий запах, отталкивающий людей, намеревавшихся с ним заговорить.
Мало у кого из простолюдинов во Франции или в Испании были часы. Поэтому с металлическими наручными часами с квадратным циферблатом – подарком Берни к окончанию университета – пришлось расстаться. Он не мог отдать их никому из многих помогавших ему во Франции людей, потому что обладать такими часами было бы преступлением. В конце концов с огромным сожалением он бросил их в пруд.
Самой большой проблемой для него было отсутствие документов.
Он попытался купить документы у одного человека, немного похожего на него, и подумывал стащить их у двух других, но люди теперь стали очень внимательны к подобным вещам, что было не удивительно. Поэтому он решил вести себя так, чтобы избегать ситуаций, где у него могут потребовать документы. Он старался не привлекать к себе внимания, он старался, если у него был выбор, идти полями, а не по дороге, и никогда не ездил пассажирскими поездами, потому что на станциях часто проверяли документы. Пока что ему везло. В одной деревне жандарм спросил у него документы, но он объяснил, что их украли в Марселе, когда он напился и вырубился в пивняке, и жандарм ему поверил, велев проваливать.
Однако сейчас везение кончилось.
Он шел по бедной сельской местности, у подножия Пиренеев, близко от Средиземного моря, и под ногами был песок. Пыльная дорога бежала мимо борющихся за жизнь маленьких хозяйств и бедных деревушек. Места были малонаселенные. Слева за холмами он видел синие проблески дальнего моря.
И меньше всего он ожидал, что рядом с ним остановится зеленый «Ситроен» с тремя жандармами.
Это произошло совершенно неожиданно. Он услышал, как приближается машина – единственная машина с тех пор, как его высадил толстяк. Он продолжал идти шаркающей походкой уставшего рабочего, возвращающегося домой. По обеим сторонам дороги тянулись иссохшие поля со скудной растительностью и чахлыми деревцами. Когда машина остановилась, он подумал сначала, не дать ли деру через поля. Но он оставил эту мысль, увидев у двоих жандармов, выпрыгнувших из автомобиля, пистолеты в кобурах. Стреляют они, наверное, не особенно хорошо, но ведь им может и повезти. Больше было надежды на то, что ему удастся выпутаться, если он попробует соврать. Ведь это были сельские констебли, более дружелюбные, чем твердолобые полицейские-горожане.
– Документы? – сказал ближний жандарм по-французски.
Ллойд беспомощно развел руками.
– Месье, мне так не повезло, мои документы украли в Марселе. Я Леандро, испанский каменщик, иду…
– Садись в машину.
Ллойд помедлил, но делать было нечего. Теперь, скорее всего, ему не удастся унести ноги.
Жандарм крепко взял его за руку, усадил на заднее сиденье и сам сел рядом.
Когда машина тронулась, у Ллойда упало сердце.
Жандарм, сидевший рядом с ним, сказал:
– Ты англичанин или как?
– Я испанский каменщик. Меня зовут…
– Да ладно, – отмахнувшись, сказал жандарм.
Ллойд понял, что вел себя невозможно легкомысленно. Он был иностранцем, без бумаг, и направлялся к испанской границе: они просто предположили, что он – удравший английский солдат. И если у них еще есть сомнения, они получат доказательства, когда прикажут ему раздеться, потому что увидят висящий у него на шее опознавательный номер. Его он не выбросил: без этого номера его бы немедленно застрелили как шпиона.
А теперь он застрял здесь с тремя вооруженными людьми, и вероятность, что ему удастся спастись, была нулевая.
Они продолжали ехать, и в том же направлении, в каком он шел, а солнце садилось за горами по правую руку от них. Отсюда и до границы не было больших городов, так что он решил, что они собираются посадить его на ночь в деревенскую тюрьму. Может быть, ему удастся оттуда сбежать. Если же нет – завтра его, несомненно, отвезут назад в Перпиньян и передадут городской полиции. И что потом? Будут допрашивать? При мысли о такой перспективе он похолодел от страха. Французская полиция изобьет его, немцы будут его пытать. Если он и выживет, то закончит свои дни в лагере военнопленных, где ему придется остаться до конца войны или же до тех пор, пока он не умрет от плохого питания. А ведь он всего в нескольких милях от границы!
Они въехали в маленький городок. Не выйдет ли сбежать, пока его будут вести от машины к тюрьме? Ничего планировать было нельзя: местности он не знал. Он не мог ничего сделать, лишь оставаться наготове и хвататься за любую возможность.
Машина свернула с главной улицы на боковую, за магазины. Неужели они его просто застрелят здесь, а тело зароют?
Машина остановилась на задах ресторанчика. Двор был завален коробками и огромными жестяными банками. Через маленькое окошко Ллойд видел ярко освещенную кухню.
Жандарм, сидевший на переднем пассажирском сиденье, вышел и открыл Ллойду дверь со стороны здания. Есть ли у него шанс? Придется обогнуть машину и бежать по аллее. Были сумерки, и через несколько ярдов он уже не будет легкой мишенью.
Жандарм залез в машину и схватил Ллойда за руку, потому вылез, распрямился и потянул за собой. Второй жандарм вышел сразу за Ллойдом. Шанс был не особенно хорош.
Но почему они его сюда привезли?
Его ввели в кухню. Шеф-повар взбивал яйца в миске, а мальчик-подросток мыл посуду в большой раковине.
– Вот, англичанин. Говорит, что его зовут Леандро.
Не прекращая работы, шеф-повар поднял голову и взревел:
– Тереза! Иди сюда!
Ллойду вспомнилась другая Тереза – прекрасная испанка, анархистка, учившая солдат читать и писать.
Дверь кухни распахнулась – и вошла она.
Ллойд изумленно глядел на нее. Ошибиться было невозможно: он никогда бы не забыл эти большие глаза и шапку черных волос, хотя сейчас у нее на голове была белая хлопковая кепка и передник официантки.
Сначала она и не взглянула на него. Она поставила стопку тарелок на стол рядом с мойщиком посуды, потом с улыбкой повернулась к жандармам и поцеловала каждого в обе щеки со словами:
– Пьер! Мишель! Как ваши дела?
Потом она повернулась к Ллойду, посмотрела на него – и сказала по-испански:
– Нет… Это невозможно. Ллойд, неужели это и вправду ты?
Он мог только тупо кивнуть.
Она положила руки ему на плечи, обняла его и расцеловала.
– Вот оно как, – сказал один из жандармов. – Тогда порядок. А нам пора. Удачи! – И он вручил Ллойду его холщовый мешок. Потом они ушли.
– Что произошло? – сказал по-испански Ллойд, снова обретая дар речи. – Я думал, меня везут в тюрьму!
– Они ненавидят нацистов, поэтому помогают нам, – сказала Тереза.
– Кому это – «нам»?
– Позже объясню. Идем со мной, – она открыла дверь, выходившую на лестницу, и повела его на верхний этаж, в скудно обставленную спальню. – Подожди здесь. Я принесу тебе что-нибудь поесть.
Ллойд лег на кровать, раздумывая над своей невероятной удачей. Пять минут назад он ожидал, что его будут пытать, а потом убьют. А сейчас он ждет ужин, который ему принесет прекрасная женщина.
Ему пришло в голову, что снова все может перемениться так же быстро.
Она вернулась через полчаса с большой тарелкой жареной картошки с омлетом.
– Мы пока заняты, но скоро закрываемся, – сказала она. – Я вернусь через несколько минут.
Он быстро все съел.
Быстро стемнело. Он слышал болтовню уходящих посетителей и звон убираемых тарелок, а потом снова появилась Тереза – с бутылкой красного вина и двумя стаканами.
Ллойд спросил, почему она уехала из Испании.
– Наших людей убивают тысячами, – ответила она. – Для тех, кого не убили, они ввели закон о политической ответственности, по которому преступниками считаются все, кто поддерживал правительство. Можно потерять все имущество за сопротивление Франко одним лишь «преступным бездействием». Чист перед законом лишь тот, кто может доказать, что поддерживал его.
Ллойд с горечью вспомнил, как еще в марте Чемберлен уверял всех в палате общин, что Франко отказался от политических репрессий. Что за мерзкий лжец этот Чемберлен!
– Многие наши друзья, – продолжала Тереза, – находятся в ужасных лагерях военнопленных.
– Ты, наверное, не знаешь, что стало с моим другом, сержантом Ленни Гриффитсом?
Тереза покачала головой.
– После Бельчите я его больше не видела.
– А ты как?..
– Я сбежала от людей Франко, приехала сюда, нашла работу официантки и… оказалось, что есть еще работа, которой я могу заниматься
– Какая?
– Я переправляю беглых солдат через горы. Потому жандармы и привезли тебя ко мне.
У Ллойда отлегло от сердца. Он-то собирался идти сам и боялся, найдет ли дорогу. А теперь, возможно, у него будет проводник.
– У меня есть еще двое, ждущих, когда я их переведу, – сказала она. – Английский артиллерист и канадский пилот. Они на ферме в горах.
– Когда ты собираешься нас вести?
– Сегодня ночью, – сказала она. – Не пей много вина.
Она снова ушла и вернулась через полчаса, неся для него старое, потрепанное пальто.
– Там, куда мы идем, будет холодно, – объяснила она.
Они выскользнули из дома через кухонную дверь и пошли через городок лишь при свете звезд. Оставляя позади дома, они шли по грязной дороге все дальше вверх. Через час они подошли к нескольким каменным строениям. Тереза свистнула, затем открыла дверь сарая, и оттуда вышли двое.
– Мы все называем друг друга вымышленными именами, – сказала она по-английски. – Я – Мария, эти двое – Фред и Том. Нашего нового друга зовут Леандро. – Мужчины пожали друг другу руки. Она продолжала: – Не курить, не говорить, если кто отстанет – мы ждать не будем. Готовы?
Отсюда тропа стала круче. Ллойд обнаружил, что камни скользкие. То и дело он хватался за низкорослые кустики вереска у тропы и подтягивался вверх, держась за них. Миниатюрная Тереза задала такой темп, что скоро все трое мужчин сопели и отдувались. Она несла фонарь, но не желала его включать, пока звезды яркие, говоря, что надо экономить батарейки.
Стало холоднее. Они перешли вброд ледяной поток, и после этого ноги Ллойда так и не согрелись.
Через час Тереза сказала:
– Здесь надо идти осторожно, посередине тропы. – Ллойд посмотрел вниз и увидел, что они на гребне между крутыми склонами. Когда он разглядел, как далеко вниз он мог упасть, то почувствовал легкое головокружение и поскорее поднял голову, устремив взгляд вверх и вперед, на быстро двигающийся силуэт Терезы. При нормальных обстоятельствах он бы наслаждался каждой минутой следования за такой фигуркой, но сейчас он так замерз и устал, что у него не было сил даже смотреть.
Горы не были необитаемыми. В одном месте они услышали отдаленный лай собаки, в другом – зловещее позвякивание колокольчика, который пугал их, пока Тереза не объяснила, что в горах пастухи надевают на своих овец колокольчики, чтобы найти отставших по звону.
Ллойд подумал о Дейзи. Осталась ли она в Ти-Гуине? Или уехала к мужу? Ллойд надеялся, что она не вернулась в Лондон: французские газеты писали, что Лондон бомбили каждую ночь. Жива она – или погибла? Увидит ли он ее когда-нибудь снова? Если увидит, то как она его встретит?
Через каждые два часа они останавливались передохнуть, выпить воды и сделать несколько глотков вина из бутылки, которую несла Тереза.
Незадолго до рассвета пошел дождь. Земля под ногами мгновенно стала предательски гладкой, все стали скользить и спотыкаться, но Тереза не замедлила шага.
– Радуйтесь, что не снег, – сказала она.
Дневной свет открыл им пейзаж с низкорослой растительностью, из которой скалистые выступы торчали, как могильные камни. Дождь продолжался, и из-за холодного тумана видно было недалеко.
Через некоторое время Ллойд понял, что они спускаются. Во время следующей передышки Тереза провозгласила:
– Мы уже в Испании!
Ллойду следовало обрадоваться, но он был слишком измотан.
Постепенно пейзаж стал не таким суровым, камни уступили место жесткой траве и кустарникам.
Вдруг Тереза упала на землю и распласталась.
Трое мужчин, не нуждаясь в подсказке, последовали ее примеру. Проследив за ее взглядом, Ллойд увидел двоих мужчин в зеленой форме и необычных шляпах: видимо, испанские пограничники. Он понял, что попасть в Испанию не значило оставить все проблемы в прошлом. Если он попадется на незаконном переходе границы, его могут отправить назад. А что еще хуже, он мог пропасть в одном из устроенных Франко лагерей военнопленных.
Пограничники шли по горной дороге прямо к беглецам. Ллойд приготовился драться. Придется двигаться быстро, чтобы вырубить их раньше, чем они достанут ружья. Интересно, подумал он, хороши ли в стычке те двое.
Но его волнения были излишними. Пограничники дошли до какой-то невидимой границы – и повернули назад. Тереза вела себя так, словно знала, что это должно было случиться. Когда пограничники скрылись с глаз, она встала, и все четверо пошли дальше.
Скоро туман поднялся. Ллойд увидел залив и рыбацкую деревушку на песчаном берегу. Он уже здесь бывал, когда прибыл в Испанию в 1936 году. Он даже помнил, что здесь есть железнодорожная станция.
Они вошли в деревню. Место было сонное, никаких признаков официальной власти: ни полиции, ни управы, ни солдат, ни пограничного поста. Несомненно, именно поэтому Тереза его и выбрала.
Они пошли на станцию, и Тереза купила билеты, флиртуя с кассиром, словно они были старые знакомые.
Ллойд сел на скамейку в тени. У него болели ноги, он был измучен, но благодарен Терезе и счастлив.
Через час они сели на поезд до Барселоны.
V
Дейзи никогда раньше по-настоящему не понимала, что такое работа.
Или усталость.
Или трагедия.
Она сидела в школьном классе и из чашки без блюдца пила по-английски сладкий чай. Она была в стальной каске и резиновых сапогах. Было пять часов вечера, и после предыдущей ночи она была без сил.
Она входила в сектор противовоздушной обороны Олдгейтского района. Теоретически она отрабатывала восьмичасовую смену, за которой следовало восемь часов в режиме готовности, а потом – восемь часов отдыха. Практически же она работала столько, сколько длился налет и пока были раненые, которых нужно везти в госпиталь.
В октябре 1940 года Лондон подвергался бомбежке все ночи до единой.
Дейзи всегда работала с еще одной женщиной – помощником водителя и бригадой первой помощи из четырех человек. Их штаб располагался в школе, и сейчас они сидели за детскими партами, ожидая, что вот-вот прилетят самолеты, завоют сирены и начнут падать бомбы.
Машина «скорой помощи», которую она водила, была переделанным американским «бьюиком». Это был обычный автомобиль с водителем для транспортировки тех, кого называли «сидячими», – людей, получивших ранения, но которые тем не менее могли при перевозке в больницу сидеть без посторонней помощи.
Ее помощницей была Наоми Эвери, симпатичная блондинка из кокни, любившая мужское общество и чувство товарищества в команде. Сейчас она болтала с дежурным санитаром Нобби Кларком, вышедшим на пенсию полицейским.
– Старший уполномоченный по гражданской обороне – мужчина, – шутливо сказала она. – Районный – тоже мужчина. Вы – мужчина.
– Полагаю, что так, – сказал Нобби, и остальные захихикали.
– Но в гражданской обороне столько женщин, – продолжала Наоми, – как же вышло, что никто из них не занимает никаких должностей?
Мужчины рассмеялись. Лысый дядька с большим носом, которого все звали Красавчик Джордж, сказал:
– Вот тебе раз, и здесь права женщин! – он был женоненавистник.
В разговор вступила Дейзи:
– Не думаете же вы, что вы, мужчины, в целом умнее нас, женщин?
– На самом деле, – сказал Нобби, – среди старших инспекторов есть женщины.
– Никогда не видела, – сказала Наоми.
– Но ведь это традиция, разве нет? – сказал Нобби. – Женщина всегда была хранительницей очага.
– Например, Екатерина Великая в России, – насмешливо сказала Дейзи.
– Или королева Елизавета, – вставила Наоми.
– Амелия Эрхарт.
– Джейн Остин.
– Мария Кюри, единственная из ученых, получившая Нобелевскую премию дважды.
– Екатерина Великая? – сказал Красавчик Джордж. – Вы разве не слышали про нее и ее коня?
– Ну ты что, здесь дамы! – с упреком сказал Нобби. – Однако я могу ответить на вопрос Дейзи, – продолжал он.
– Что ж, давайте! – сказала Дейзи, готовая с ним поспорить.
– Я допускаю, что некоторые женщины могут быть так же умны, как мужчины, – сказал он с видом человека, идущего на великодушные уступки. – Но тем не менее есть одна очень веская причина, почему почти все руководители гражданской обороны – мужчины.
– И какая же, Нобби?
– А очень простая. Мужчина не станет подчиняться женщине! – и он торжествующе откинулся назад, уверенный, что победил в споре.
Ирония заключалась в том, что, когда падали бомбы и они разгребали руины в поисках пострадавших, они были равны. Тогда никакого подчинения не было. Если Дейзи кричала Нобби, чтобы он поднял потолочную балку за другой конец, он безропотно делал это.
Дейзи любила всех этих людей, даже Красавчика Джорджа. Они бы отдали за нее жизнь, как и она за них.
Снаружи она услышала низкое гудение. Постепенно звук становился все выше, пока не превратился в утомительно-привычный вой сирены воздушной тревоги. Через несколько секунд раздался грохот дальнего взрыва. Сирены часто запаздывали, иногда они звучали уже после того, как взрывались первые бомбы.
Зазвонил телефон, и Нобби поднял трубку.
Все встали. Джордж утомленно сказал:
– Неужели эти чертовы немцы работают без выходных?
Нобби положил трубку и сказал:
– Натли-стрит.
– Я знаю, где это, – сказала Наоми. – Там живет наш член парламента.
Они вскочили в машины. Когда Дейзи завела мотор и тронула машину с места, Наоми, сидящая с ней рядом, сказала:
– Вот счастливое времечко!
Наоми говорила с иронией, но, как ни странно, Дейзи была счастлива. Это непонятно, думала она, поворачивая за угол на полной скорости. Каждую ночь она видела разрушения, трагические лишения и ужасно искалеченные тела. И очень даже возможно, что она погибнет сегодня в горящем здании. И все же она прекрасно себя чувствовала. Она работала и страдала за общее дело, и парадоксальным образом это было лучше, чем жить в свое удовольствие. Она была среди тех, кто рисковал всем, чтобы помочь другим, и это было лучшее ощущение на свете.
У Дейзи не было ненависти к немцам за то, что они стараются ее убить. Свекор, граф Фицгерберт, рассказал ей, почему они бомбят Лондон. До августа люфтваффе совершали налеты только на порты и аэродромы. В минуту необычайной искренности Фиц объяснил, что англичане были не так щепетильны: еще в мае правительство одобрило бомбардировку целей, находящихся в городах Германии, и весь июнь и июль Королевский воздушный флот сбрасывал бомбы на жилые дома, на женщин и детей. Народ Германии негодовал и требовал отмщения. Ответом стала операция «Блиц».
С Малышом Дейзи вела себя так, будто ничего не произошло, но запирала дверь своей спальни, когда он был дома, и он не возражал. От их брака осталась одна видимость, но они оба были слишком заняты, чтобы хоть что-то предпринять. Когда Дейзи думала об этом, она чувствовала печаль; ведь теперь она потеряла и Ллойда, и Малыша. К счастью, у нее совсем не было времени думать об этом.
Натли-стрит горела. люфтваффе сбросили вместе зажигательные бомбы и фугасные. Больше всего вред был от огня, но фугасы помогали пламени распространяться: от их взрывов вылетали стекла, и пламя разгоралось сильнее.
Дейзи с визгом тормозов остановила машину, и все принялись за работу.
Людям с несильными ранениями помогали добраться до ближайшей станции первой помощи. Тех, кто пострадал сильнее, везли в Сент-Барт или Лондонский госпиталь на Уайтчепел. Дейзи совершала поездку за поездкой. Когда стемнело, она включила фары. Они были с затемнением, пропускали лишь тонкие лучи света, как предосторожность во время налетов, хотя это казалось совершенно излишним, когда весь Лондон пылает, как осенний костер из сухих листьев.
Бомбить продолжали до рассвета. При дневном свете бомбардировщики были слишком уязвимы, их легко сбивали на своих истребителях Малыш и его товарищи, так что бомбардировка прекратилась. Когда холодный серый свет залил развалины, Дейзи и Наоми вернулись на Натли-стрит удостовериться, что никого больше не нужно везти в госпиталь.
Они устало присели на остатки кирпичной садовой стены. Дейзи сняла свою каску. Она была вся в грязи и совершенно выбилась из сил. «Что бы сказали девицы из буффальского яхт-клуба, увидев меня сейчас», – подумала она, а потом поняла, что ей уже не важно, что бы они сказали. Дни, когда их мнение казалось ей единственным, что имело значение, остались далеко в прошлом.
– Хотите чаю, милые? – сказал кто-то.
Она узнала валлийский акцент. Подняв голову, она увидела красивую женщину средних лет с подносом в руках.
– Ой, конечно, очень! – сказала она и взяла чашку. Она уже полюбила этот напиток: он горчил, но обладал чудесным восстанавливающим действием.
Женщина поцеловала Наоми, и та объяснила:
– Это моя родственница. Ее дочь Милли – жена моего брата Эйби.
Дейзи смотрела, как женщина обходит со своим подносом санитаров, пожарных и соседей – их собралась уже небольшая толпа, – и решила, что она, должно быть, обладает здесь каким-то авторитетом: у нее был вид человека, наделенного властью. И в то же время она была одной из них, говорила с каждым тепло и непринужденно, вызывая улыбки. Она знала Нобби и Красавчика Джона и приветствовала их как старых друзей.
Она взяла последнюю чашку, оставшуюся на подносе, подошла и села рядом с Дейзи.
– Вы говорите как американка, – доброжелательно сказала она. Дейзи кивнула.
– Я вышла замуж за англичанина.
– Я живу на этой улице, но мой дом этой ночью уцелел. Я член парламента от Олдгейта. Меня зовут Эт Леквиз.
У Дейзи замерло сердце. Это была знаменитая мать Ллойда! Она пожала протянутую руку и сказала:
– Дейзи Фицгерберт.
– О! – подняла брови Этель. – Вы – виконтесса Эйбрауэнская?
Дейзи покраснела и, понизив голос, сказала:
– Наша бригада этого не знает.
– Я сохраню вашу тайну.
Дейзи нерешительно сказала:
– Я была знакома с вашим сыном Ллойдом… – Она не смогла скрыть слезы, подступившие к глазам, когда вспомнила о проведенном с ним времени в Ти-Гуине и о том, как он заботился о ней, когда у нее случился выкидыш. – Он был так добр ко мне, когда мне была нужна помощь…
– Спасибо, – сказала Этель. – Но не надо говорить о нем так, будто он умер.
Упрек прозвучал мягко, но Дейзи почувствовала себя ужасно бестактной.
– Простите меня, пожалуйста! – сказала она. – Я знаю, что он пропал без вести. С моей стороны так глупо…
– Но он уже вернулся! – сказала Этель. – Он перешел испанскую границу и вчера прибыл домой.
– О боже! – сердце Дейзи пустилось в галоп. – Он цел?
– Абсолютно. На самом деле он выглядит очень хорошо, несмотря на все, через что ему пришлось пройти.
– А где… – у Дейзи пересохло в горле. – Где он сейчас?
– Ну как же, где-то здесь… – Этель огляделась. – Ллойд! – позвала она.
Дейзи лихорадочно оглядывала толпу. Неужели это правда?
На зов обернулся парень в поношенном коричневом пальто.
– Да, мам?
Дейзи смотрела на него. Его лицо было коричневым от солнца, и он стал худой как палка, но ей он казался еще красивее, чем прежде.
– Подойди сюда, милый, – сказала Этель.
Ллойд сделал шаг вперед и заметил Дейзи. Его лицо изменилось. Он улыбнулся счастливой улыбкой.
– Привет! – сказал он.
Дейзи вскочила на ноги. Этель сказала:
– Ллойд, ты, может быть, помнишь…
Дейзи не смогла сдержаться. Она рванулась с места и бросилась ему на шею. Она обняла его. Она заглянула в его зеленые глаза и стала целовать щеки, перебитый нос и, наконец, губы.
– Я люблю тебя, Ллойд, – повторяла она неистово, – я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
– И я люблю тебя, Дейзи, – сказал он.
Позади Дейзи услышала насмешливый голос Этель:
– Вижу, что помнишь.
VI
Когда Дейзи вошла в кухню дома на Натли-стрит, Ллойд ел тост с джемом. Она села за стол с совершенно измученным видом, сняв стальную каску. Лицо у нее было испачкано, на волосах – пепел и грязь; Ллойд подумал, что она неотразимо прекрасна.
Она приходила почти каждое утро, после того как бомбардировка кончалась и последние жертвы были отвезены в госпиталь. Мать Ллойда сказала, чтобы она приходила, не дожидаясь приглашения, и Дейзи поймала ее на слове.
– Тяжелая была ночь, милая? – сказала Этель, наливая Дейзи чай.
Дейзи уныло кивнула.
– Одна из худших. Сгорело здание Пибоди на Орандж-стрит.
– Не может быть! – в ужасе воскликнул Ллойд. Он знал это место: большой, перенаселенный многоквартирный дом, в котором жили бедные семьи со множеством детей.
– Это большой дом, – сказал Берни.
– Был, – сказала Дейзи. – Сотни людей сгорели, и одному богу известно, сколько детей остались сиротами. Почти все, кого я везла, умерли по дороге в госпиталь.
Ллойд потянулся к ней через маленький столик и взял за руку.
Она оторвала взгляд от своей чашки.
– К этому привыкнуть невозможно. Уже думаешь – все, зачерствела. А оказывается – нет, – сказала она с тоской.
Этель сочувственно погладила ее по плечу.
Дейзи сказала:
– А мы отвечаем тем же семьям Германии.
– В число которых, полагаю, входят и мои старые друзья Мод с Вальтером и их дети, – сказала Этель.
– Ну разве это не ужасно? – Дейзи в отчаянии покачала головой. – Что с нами происходит?
– Что происходит с человеческой расой? – сказал Ллойд.
Берни, как всегда практичный, сказал:
– Чуть позже я схожу на Орандж-стрит и прослежу, чтобы для детей сделали все, что нужно.
– Я пойду с тобой, – сказала Этель.
Берни и Этель думали одинаково, им было легко работать вместе, часто казалось, что они читают мысли друг друга. Ллойд после возвращения настороженно приглядывался к ним, волнуясь, не повлияло ли на их брак известие, что у Этель никогда не было мужа по имени Тедди Уильямс и что отец Ллойда – граф Фицгерберт. Он наконец обсудил это с Дейзи, и теперь она знала всю правду. Как Берни относился к тому, что ему лгали на протяжении двадцати лет? Но Ллойд не видел никаких признаков того, чтобы все это имело значение. По-своему, без сентиментальности, Берни Этель обожал, и, на его взгляд, она не могла сделать ничего плохого. Он верил, что она никогда бы не причинила ему боль, и он был прав. Это давало Ллойду надежду, что у него когда-нибудь тоже может быть такой брак.
Дейзи заметила, что Ллойд в форме.
– Куда ты сегодня идешь?
– Я получил приглашение из Министерства иностранных дел. – Он взглянул на часы, стоящие на камине. – Мне пора.
– Я думала, ты им уже обо всем докладывал.
– Пойдем в мою комнату, я тебе расскажу, пока буду надевать галстук. Бери чай с собой.
Они поднялись наверх. Дейзи смотрела вокруг с интересом, и он сообразил, что она никогда не была у него в комнате. Он взглянул на свою узкую кровать, полку с романами на немецком, французском и испанском языках и письменный стол с рядом острых карандашей. Интересно, что она обо всем этом думает.
– Какая уютная маленькая комнатка, – сказала она.
Комната была не маленькая. Она была такого же размера, как остальные спальни в доме. Но у нее были другие представления.
Она взяла в руки фотографию в рамке. На ней была запечатлена семья Ллойда на берегу моря: маленький Ллойд в шортах, едва научившаяся ходить Милли в купальном костюмчике, молодая Этель в шляпе с большими полями, Берни в сером костюме и белой рубашке, верхняя пуговица расстегнута, на голове – носовой платок с завязанными на углах узелками.
– Это в Саутэнде, – сказал Ллойд. Он взял у нее чашку, поставил на туалетный столик, обнял ее и стал целовать в губы. Она отвечала на поцелуи с усталой нежностью, гладила его щеки, расслабленно прижавшись к нему.
Но через минуту он разомкнул объятия. Она слишком устала, чтобы приставать к ней с нежностями, а у него была назначена встреча.
Она разулась и легла на его кровать.
– Из Министерства обороны снова просили меня к ним зайти, – сказал он, завязывая галстук.
– Но ты же провел там столько часов, когда был в последний раз!
Это было так. Ему пришлось восстановить в памяти до мельчайших деталей все касавшееся времени его пребывания во Франции. Они желали знать звание и личный номер каждого встреченного им немца. Всех он, конечно, вспомнить не мог, но на курсах в Ти-Гуине занимался усердно и оказался в состоянии дать много информации.
Это был обычный для военной разведки опрос. Но его также расспрашивали о побеге – какими дорогами он шел, кто ему помогал. Их заинтересовали даже Морис и Марсель, и Ллойда упрекнули, что он не узнал их фамилии. Услышав о Терезе, все очень обрадовались: она явно могла стать ценным сотрудником и оказывать помощь беглецам и в дальнейшем.
– Сегодня я встречаюсь с другими. – Он взглянул на машинописный листок, лежащий на туалетном столике. – Отель «Метрополь» на Нортумберленд-авеню, комната четыреста двадцать четыре. – Это здание находилось возле Трафальгарской площади, в окружении правительственных зданий. – По-видимому, это новый отдел, который будет заниматься британскими военнопленными… – Ллойд надел фуражку и посмотрел в зеркало. – Я достаточно хорошо выгляжу?
Ответа не последовало. Он взглянул на кровать. Дейзи уснула.
Ллойд накрыл ее одеялом, поцеловал в лоб и вышел.
Он сообщил матери, что Дейзи спит на его кровати, и Этель сказала, что попозже заглянет проверить, хорошо ли она себя чувствует.
Ллойд поехал на метро в центр Лондона.
Он рассказал Дейзи правду о том, кто его родители, разрушив ее теорию, что он – сын Мод. Она сразу ему поверила, тем более что вдруг вспомнила, как Малыш ей говорил, что у Фица есть где-то незаконный сын.
– Как странно, – сказала она задумчиво. – Два англичанина, в которых я влюбилась, оказались братьями по отцу… – Она оценивающе оглядела Ллойда. – Ты унаследовал его красоту. А Малышу достался лишь его эгоизм.
Ллойд и Дейзи еще не занимались любовью. Одна из причин была в том, что по ночам она никогда не была свободна. А единственный раз, когда была возможность, ничего не вышло.
Это было в прошлое воскресенье дома у Дейзи, на Мэйфэр. По воскресеньям во второй половине дня у ее слуг был выходной, и она привела Ллойда в свою спальню. Дом был пуст. Но она нервничала и чувствовала себя неловко. Она поцеловала его, но потом отвернулась. Он положил руки ей на грудь, но она их скинула. Он смутился. Если ему не следовало так себя вести, то зачем они пришли в ее спальню?
– Прости, – наконец сказала она. – Я люблю тебя, но я не могу этого сделать. Я не могу изменить мужу в его собственном доме.
– Но он-то тебе изменял.
– Он хотя бы делал это где-то в другом месте.
– Ладно.
Она взглянула на него.
– Думаешь, я веду себя глупо?
Он пожал плечами.
– Ну да, после всего, что у нас уже было, мне кажется, ты ведешь себя чересчур педантично… но, как бы там ни было, что чувствуешь, то чувствуешь. Каким бы я был подонком, если бы стал настаивать, когда ты к этому не готова.
Она крепко обняла его.
– Я и раньше это говорила, – сказала она. – Ты взрослый.
– Но давай не будем портить весь вечер, – сказал он. – Пойдем в кино.
Они пошли на Чарли Чаплина – шел фильм «Великий диктатор» – и смеялись до хрипоты. Потом она снова пошла на дежурство.
Приятные мысли о Дейзи занимали Ллойда всю дорогу до станции Имбэнкмент, потом по Нортумберленд-авеню он дошел до отеля «Метрополь». Отель лишился своей изысканной мебели и был теперь обставлен практичными столами и стульями.
После нескольких минут ожидания Ллойда привели к высокому энергичному полковнику.
– Я прочел ваш отчет, лейтенант, – сказал он. – Хорошо поработали.
– Благодарю вас, сэр.
– Мы полагаем, что по вашим стопам пойдут другие, и нам бы хотелось им помочь. Особенно нас интересуют оказавшиеся на вражеской территории летчики. Обучать новых – дорого, и нам нужно их возвращать, чтобы они снова могли летать.
Ллойд подумал, что это жестоко. Если человек был сбит и выжил, неужели действительно необходимо его просить пойти на риск, что все это повторится снова? Но раненых возвращали в строй, едва они выздоравливали. Война есть война.
Полковник сказал:
– Мы устраиваем нечто вроде подземной железной дороги из Германии в Испанию. Мне известно, что вы говорите по-немецки, по-французски и по-испански, но, что намного важнее, вы были на самом острие. Мы бы хотели перевести вас в наш отдел.
Ллойд этого не ожидал и не знал, как к этому относиться.
– Благодарю вас, сэр. Это большая честь. Но это кабинетная работа?
– Напротив. Мы хотим, чтобы вы вернулись во Францию.
У Ллойда сильно забилось сердце. Он не думал, что ему снова придется столкнуться с теми опасностями.
Полковник увидел на его лице отчаяние.
– Вы знаете, как это опасно.
– Да, сэр.
– Вы можете отказаться, если хотите, – сказал он резко.
Ллойд подумал о Дейзи, работающей в гражданской обороне, о людях, сгоревших в здании Пибоди, и понял, что ему совершенно не хочется отказываться.
– Если вы считаете, что это важно, сэр, я, конечно же, охотно поеду.
– Молодец! – сказал полковник.
Через полчаса ошеломленный Ллойд шел назад к станции метро. Теперь он работал в отделе «М19». Он должен был вернуться во Францию с поддельными документами и большими суммами наличных. Уже сейчас на оккупированной территории были завербованы десятки немцев, голландцев, бельгийцев и французов для выполнения смертельно опасного дела – помощи летчикам Британии и Содружества в возвращении домой. Он будет одним из множества агентов, расширяющих сеть.
Если его поймают, то подвергнут пыткам.
Ему было страшно, но вместе с тем он чувствовал радостное волнение. Он полетит в Мадрид, это будет его первый полет на самолете. Он вернется во Францию через Пиренеи и свяжется с Терезой. Он будет действовать в стане врагов, спасая людей из-под самого носа у гестапо. Он приложит все усилия, чтобы люди, идущие его путем, не оказались так одиноки и беспомощны, как было с ним.
Он вернулся на Натли-стрит в одиннадцать часов. На столе лежала мамина записка: «Мисс Америка не показывалась». Заехав на место падения бомбы, потом Этель собиралась поехать в палату общин, Берни – в Совет Лондонского графства. Весь дом оставался в распоряжении Ллойда и Дейзи.
Он поднялся в свою комнату. Дейзи еще спала. Ее кожаная куртка и рабочие шерстяные брюки были небрежно брошены на пол. Она лежала в его постели в одном белье. Никогда еще такого не было.
Он снял пиджак и галстук.
– И остальное снимай, – донесся из постели сонный голос.
Он обернулся.
– Что?
– Раздевайся и ложись.
Дом был пуст, никто их не побеспокоит.
Он снял ботинки, брюки, рубашку и носки, потом заколебался.
– Не бойся, не замерзнешь, – сказала Дейзи. Она заворочалась под одеялом и бросила в Ллойда шелковый комбидрес.
Ему представлялось, что это будет торжественный момент возвышенных чувств, но Дейзи, похоже, считала, что это должно быть весело, со смехом. Он был согласен, чтобы тон задавала она.
Он снял майку и трусы и скользнул к ней в постель. Она была теплая и расслабленная. Ему стало не по себе: он так и не сказал ей, что девственник.
Ллойд все время слышал, что инициативу должен проявлять мужчина. Но Дейзи, похоже, об этом не знала. Она ласкала его, целовала, потом положила руку ему на пенис.
– С ума сойти, – сказала она. – Я могла только мечтать, что он будет таким!
После этих слов он перестал нервничать.
