Глава пятнадцатая
Январь – февраль 1943 года
I
Ллойд Уильямс взбирался по узкой горной тропе в хвосте цепочки отчаянных беженцев.
Дышалось легко. Он уже привык. Он несколько раз переходил Пиренеи. На ногах у него были эспадрильи – тапочки на веревочной подошве, дающие ногам более надежное сцепление с каменистой землей. Поверх синего комбинезона на нем было теплое пальто. Сейчас на солнце было жарко, но, когда группа поднимется повыше, а солнце сядет, температура опустится ниже точки замерзания.
Впереди него брели два выносливых пони, трое местных жителей и восемь усталых, перепачканных беглецов, все – тяжело нагруженные. Среди них были трое американских летчиков, выжившая команда бомбардировщика «Либерейтор», совершившего вынужденную посадку в Бельгии. Еще в группе было два британских офицера, совершивших побег из лагеря военнопленных «Офлаг-65» в Страсбурге. Остальные были – чешский коммунист, еврейка со скрипкой и таинственный англичанин, которого звали Ветряк и, наверное, это был какой-нибудь шпион.
Все они прошли долгий путь и перенесли множество лишений. Это был последний этап их пути, и самый опасный. Если их сейчас схватят, то будут пытать, пока они не выдадут тех смельчаков, и мужчин и женщин, которые им помогали проделать этот путь.
Вела группу Тереза. Карабкаться в гору для непривычных людей было тяжелым трудом, но, чтобы снизить риск быть обнаруженными, нужно было идти быстро, и Ллойд заметил, что беженцам было легче не отставать, если их вела маленькая, милая женщина.
Тропинка стала более пологой и расширилась, выходя на небольшую полянку. Вдруг раздался громкий голос.
– Стой! – прозвучало по-французски с немецким акцентом.
Цепочка резко остановилась.
Из-за скалы появились два немецких солдата. В руках у них были обычные винтовки системы «Маузер» со скользящим затвором и магазином на пять патронов.
Инстинктивно Ллойд потянулся к карману пальто, где у него лежал заряженный 9-миллимитровый пистолет «люгер».
Бежать с материковой Европы стало еще труднее, и работа Ллойда стала еще более опасной. В конце прошлого года немцы оккупировали южную половину Франции, презрительно игнорируя правительство Французского государства Виши как неудачную бутафорию, которой оно всегда и являлось. Полоса шириной в десять километров вдоль всей границы с Испанией была теперь объявлена запретной зоной.
– Доброе утро, господа, – по-французски обратилась Тереза к солдатам. – Все в порядке? – Ллойд хорошо ее знал и мог различить в ее голосе легкую дрожь, но он надеялся, что часовые этого не заметят.
Среди французских полицейских было много фашистов и мало коммунистов, но все они были ленивы, и никто не хотел преследовать беглецов по обледеневшим тропам Пиренеев. А вот немцы хотели. Немецкие войска вошли в приграничные городишки и начали патрулировать тропы и протоптанные мулами горные дороги, которыми пользовались Ллойд с Терезой. Францию оккупировали не ударные войска: те бились в России, где недавно потерпели поражение под Сталинградом после долгих и кровопролитных боев. Среди немцев, находившихся во Франции, было много стариков, мальчишек и ходячих раненых. Но казалось, это лишь заставляло их сильнее стремиться доказать свою пригодность. В отличие от французов, они мало на что закрывали глаза.
И теперь старший из двух солдат – тощий как смерть, с седыми усами – спросил Терезу:
– Куда направляетесь?
– В деревню Ламонт. Везем продукты вам и вашим товарищам.
Этот немецкий отряд перешел в отдаленную горную деревню, вышвырнув местных жителей. Уже потом они поняли, как трудно снабжать находящиеся в этой местности войска. Со стороны Терезы это было гениальной мыслью – подрядиться возить им еду (за немалое вознаграждение) и таким образом получить доступ в запретную зону.
Тощий солдат подозрительно посмотрел на мужчин с мешками за спиной.
– Все это – для немецких солдат?
– Надеюсь, – сказала Тереза. – Ведь здесь, наверху, больше никому это не продашь. – Она вынула из кармана листок бумаги. – Вот приказ, подписанный вашим сержантом Эйнштейном.
Солдат внимательно прочитал и вернул листок. Потом он посмотрел на подполковника Уилла Донелли, тучного американского пилота.
– Он что, француз?
Ллойд сунул руку в карман, где лежал пистолет.
Внешность беженцев представляла собой проблему. В этой части света местные – что французы, что испанцы – обычно были маленькие и смуглые. И все были худыми. И Ллойд и Тереза под это определение подходили, да и чех со скрипачкой тоже. Но англичане были белокожие и светловолосые, а американцы – здоровенные.
– Гийом родился в Нормандии, – сказала Тереза. – Это из-за масла он такой.
Младший солдат, бледный мальчишка в очках, улыбнулся Терезе. При взгляде на нее так и тянуло улыбнуться.
– А вино у вас есть? – сказал он.
– Конечно.
Лица часовых заметно посветлели.
– Хотите немножко прямо сейчас? – сказала Тереза.
– На солнце все время жажда мучит, – сказал старший.
Ллойд открыл короб, который везли на одном из пони, вынул четыре бутылки руссийонского белого вина и протянул им. Немцы взяли каждый по две бутылки. Все заулыбались, стали пожимать руки. Старший часовой сказал:
– Езжайте, друзья.
Беженцы двинулись дальше. На самом деле Ллойд не ждал беды, но никогда не знаешь наверняка, и он был рад оставить пост позади.
Чтобы добраться до Ламонта, потребовалось еще два часа. Абсолютно нищая деревенька – горстка грубых лачуг да кое-где пустые овины – стояла на краю маленького высокогорного плато, и кое-где только-только начинала показываться весенняя трава. Ллойду стало жаль живших здесь людей: так мало у них было, но даже это у них отняли.
Группа дошла до середины поселка, и все с облегчением сбросили свой груз. Их окружили немецкие солдаты.
Это самый опасный момент, подумал Ллойд.
Сержант Эйнштейн возглавлял взвод из пятнадцати-двадцати солдат. Все помогали выгружать продукты: хлеб, колбасу, свежую рыбу, концентрированное молоко, консервы. Солдаты были довольны, что им доставили продукты, да и новым лицам были рады. Они весело разговаривали со своими благодетелями.
А беженцы должны были говорить как можно меньше. Именно сейчас их легко могло выдать любое слово. Кое-кто из немцев мог знать французский достаточно хорошо, чтобы отличить английский или американский акцент. Даже те, кто говорил по-французски сносно – как Тереза и Ллойд, – могли выдать себя грамматической ошибкой. Легко было сказать sur le table вместо sur la table, но ни один француз никогда такой ошибки не сделает.
В качестве компенсации два имевшихся в их группе настоящих француза изо всех сил старались, чтобы их было слышно – хоть обычно это было им несвойственно. Они вмешивались в разговор всякий раз, как только какой-нибудь солдат заговаривал с беженцем.
Тереза вручила сержанту счет, и он долго его проверял, а потом долго отсчитывал деньги.
Наконец они могли идти – с пустыми седельными корзинами и с легким сердцем. Они прошли около полумили вниз, а потом группа разделилась. Тереза с французами и лошадьми пошла дальше вниз. А Ллойд с беженцами свернул на тропу, уходящую вверх.
К этому времени немецкие часовые наверняка должны быть уже достаточно пьяны, чтобы заметить, что вниз спускается меньше людей, чем поднималось. Но если они начнут задавать вопросы, Тереза скажет, что несколько человек начали играть с солдатами в карты и нагонят их позже. А потом часовых сменят, и немцы потеряют след.
Ллойд заставил свою группу идти два часа, затем дал им десятиминутную передышку. Всем перед дорогой выдали бутылки с водой и пакеты с сушеным инжиром для восстановления сил. Их уговаривали больше ничего не брать: Ллойд по опыту знал, что бережно хранимые книги, серебряные вещицы, украшения и граммофонные пластинки покажутся слишком тяжелыми и полетят в заснеженные ущелья задолго до того, как падающие от усталости путники доберутся до перевала.
Начался самый тяжелый участок. Дальше путь будет все более темным, холодным и скалистым. Перед границей снега Ллойд велел всем наполнить бутылки водой из чистого холодного ручья.
Когда опустилась ночь, они продолжали идти. Позволять людям спать было опасно: они могли замерзнуть до смерти. Они устали и спотыкались и скользили на обледеневших скалах. Их скорость снизилась, тут уж было ничего не поделать. Ллойд не мог позволить цепочке растянуться: отставшие могли сойти с тропы, а кроме того, встречались неожиданные трещины, куда неосторожные могли свалиться. Но у него пока что никогда никто не погибал.
Среди беглецов было много офицеров, и потому они иногда противоречили Ллойду, спорили, когда он говорил, что нужно продолжать идти. Чтобы придать Ллойду больше авторитета, его повысили до майора.
В середине ночи, когда их настроение уже опустилось ниже дна самого глубокого ущелья, Ллойд объявил:
– Теперь вы в нейтральной Испании! – на что они ответили нестройными возгласами. По правде говоря, он точно не знал, где проходит граница, и произносил эти слова, когда чувствовал, что этот импульс необходим больше всего.
Когда занялась заря, они снова воспрянули духом. Идти им было еще порядочно, но теперь тропа шла вниз, и их окоченевшие руки и ноги постепенно начали оттаивать.
С восходом солнца они миновали маленький городок с возвышающейся на вершине холма церковью цвета дорожной пыли. Сразу за ним они дошли до большого сарая у самой дороги. Внутри стоял зеленый грузовик «форд» с платформой и грязным брезентовым тентом. Грузовик был достаточно большой, чтобы на нем уместились все. За рулем сидел капитан Сильва, англичанин испанского происхождения, работавший вместе с Ллойдом.
Там же, к удивлению Ллойда, оказался майор Лоутер, бывший начальником курсов разведчиков в Ти-Гуине и с раздражением осуждавший – возможно, он просто завидовал – дружбу Ллойда с Дейзи.
Ллойд знал, что Лоути был направлен в британское посольство в Мадриде, и предполагал, что он работает в Секретной разведывательной службе Великобритании, но не ожидал встретить его настолько далеко от столицы.
Лоутер был в дорогом фланелевом костюме, но уже измятом и испачканном. Он стоял возле грузовика с хозяйским видом.
– С этого момента вы под моим началом, Уильямс, – сказал он. Посмотрел на беженцев. – Который из вас – Ветряк?
Это могло быть и настоящее имя, а мог быть пароль.
Таинственный англичанин шагнул вперед и поздоровался с ним за руку.
– Я – майор Лоутер. Я отвезу вас прямиком в Мадрид. – Снова повернувшись к Ллойду, он сказал: – Боюсь, что твоей группе придется добираться до ближайшей железнодорожной станции.
– Одну минуту, – сказал Ллойд. – Этот грузовик принадлежит моей организации. – Он сам приобрел его на средства подразделения военной разведки, которое помогало спастись бежавшим пленным. – И водитель подчиняется мне.
– Ничего не поделаешь, – отрезал Лоутер. – Ветряк имеет первостепенное значение.
Секретная разведслужба всегда считала, что они имеют первостепенное значение.
– Я не согласен, – сказал Ллойд. – Я не понимаю, что нам мешает всем поехать на грузовике в Барселону, как планировали. А потом вы можете отвезти Ветряка поездом в Мадрид.
– Твоего мнения, сопляк, я не спрашивал. Делай, что сказано.
– Я нисколько не возражаю поехать со всеми в грузовике, – примирительно вступил в разговор сам Ветряк.
– Пожалуйста, предоставьте это мне, – прервал его Лоутер.
Ллойд сказал:
– Все эти люди только что перешли через Пиренеи. Они измучены.
– Тогда им лучше отдохнуть, прежде чем они продолжат путь.
Ллойд покачал головой.
– Слишком опасно. Мэр этого городка на горе нам симпатизирует, потому-то мы и встречаемся здесь. Но дальше, в долине, другие настроения. Гестапо повсюду, вы это знаете, и большинство испанских полицейских – не на нашей, а на их стороне. Моя группа находится под угрозой ареста за нелегальный переход границы. А вам известно, как трудно вытащить людей из тюрем Франко, даже если они ни в чем не повинны.
– Я не собираюсь тратить время на споры с тобой. Я старше тебя по званию.
– Нет, не старше.
– Что?
– Я майор. Так что не смейте больше называть меня сопляком, если не хотите остаться с разбитым носом.
– У меня важное задание!
– Что же вы не позаботились о собственном транспорте?
– Потому что можно воспользоваться этим!
– Этим воспользоваться нельзя.
Вперед шагнул Уилл Донелли, здоровенный американец.
– Я за майора Уильямса, – заявил он. – Он мне только что жизнь спас. А вы, майор Лоутер, ни черта не делаете.
– Это к делу не относится, – сказал Лоутер.
– Ну, ситуация мне кажется очень простой, – сказал Донелли. – Грузовик находится в распоряжении майора Уильямса. Майор Лоутер хочет его забрать, но он его не получит. И все дела.
– Не встревайте, – сказал Лоутер.
– Так уж вышло, что я подполковник, так что я старше по званию вас обоих.
– Но это дело не в вашей компетенции!
– Но и не в вашей, это очевидно. – Донелли обратился к Ллойду: – Может, пора двигаться?
– Я настаиваю! – рявкнул Лоутер.
Донелли снова повернулся к нему.
– Майор Лоутер, – сказал он. – Заткни хлебало. Это приказ.
– Ладно, ребята, – сказал Ллойд. – Все в грузовик!
Лоутер смерил Ллойда испепеляющим взглядом.
– Я с тобой расквитаюсь, валлийский ублюдок, – сказал он.
II
В день, когда в Лондоне зацвели нарциссы, Дейзи и Малыш отправились к врачу.
Это посещение было идеей Дейзи. Она была сыта по горло обвинениями Малыша из-за невозможности забеременеть. Он вечно сравнивал ее с женой своего брата Энди, Мэй, у которой было уже трое детей.
– Должно быть, что-то у тебя не в порядке! – сказал он враждебно.
– Но ведь я уже беременела, – возразила она и поморщилась, вспоминая, как было больно, когда произошел выкидыш; потом она вспомнила, как заботился о ней Ллойд, и снова почувствовала боль – уже другого рода.
– Ты могла стать бесплодной от чего-то, произошедшего уже потом.
– Ты тоже.
– Ты о чем?
– О том, что дело может быть не только во мне, но точно так же и в тебе.
– Не говори ерунды.
– Знаешь что, давай договоримся. – У нее мелькнула мысль, что она словно ведет переговоры – как это делал бы ее отец Лев. – Я соглашусь на обследование – если согласишься ты.
Это его удивило, и он замялся, но потом сказал:
– Ладно. Сначала пойдешь ты. Если скажут, что у тебя все в порядке, тогда пойду я.
– Нет, – сказала она. – Ты пойдешь первым.
– Почему?
– Потому что я не верю твоим обещаниям.
– Ну ладно, тогда пойдем вместе.
Дейзи сама не знала, почему придает этому значение. Она Малыша не любила, давно уже не любила. Она была влюблена в Ллойда Уильямса, а он все еще был в Испании, у него там была работа, о которой ему нельзя было много рассказать. Но ее мужем был Малыш. Он был, конечно, неверен ей, у него было множество женщин. Но и она ему тоже изменяла – хоть и всего лишь с одним мужчиной. У нее не было морального права его упрекать, и это ее парализовало. Она лишь чувствовала, что если будет исполнять свой долг жены, то, может, ей и удастся сохранить остатки уважения к себе.
Доктор вел прием на Харли-стрит, недалеко от их дома, хотя здесь район был не столь богатый. Дейзи нашла обследование неприятным. Доктор был мужчина и начал с того, что принялся распекать ее за десятиминутное опоздание. Он задал ей кучу вопросов о ее здоровье в целом, и о месячных, и о том, что он называл «близостью» с мужем – не глядя на нее, но делая записи авторучкой. Потом он засовывал ей во влагалище холодные металлические инструменты.
– Я делаю это каждый день, так что вам не о чем беспокоиться, – сказал он, но его усмешка тут же убедила ее в обратном. Выйдя от врача, она ожидала, что Малыш откажется от договоренности и не пойдет, в свою очередь, на прием. Вид у него был кислый, но он вошел.
Пока Дейзи ждала, она перечитала письмо от своего брата по отцу, Грега. Он узнал, что у него есть ребенок – в результате романа, что был у него с темнокожей девчонкой, когда ему было пятнадцать лет. К изумлению Дейзи, этот плейбой Грег с восторгом писал о своем сыне и намеревался принимать участие в жизни ребенка – хотя скорее как дядя, чем как отец. И что было еще более удивительно, Лев виделся с ребенком и заявил, что тот – умный мальчишка.
Какая ирония в том, подумала она, что у Грега сын есть, хотя он ему и не нужен, а у Малыша – нет, хотя он о нем так отчаянно мечтает.
Малыш вышел от доктора через час. Доктор пообещал отдать результаты обследования через неделю. Когда они ушли, был полдень.
– После такого мне нужно выпить, – сказал Малыш.
– Мне тоже, – сказала Дейзи.
Они посмотрели вдоль улицы с рядами одинаковых домов в одну сторону, потом в другую.
– Это не улица, а какая-то пустыня. Ни одного паба поблизости!
– В паб я не пойду, – сказала Дейзи. – Я хочу мартини, а в пабах мартини готовить не умеют. – Она знала это по собственному опыту. В Челси она попросила в баре «Королевская голова» сухой мартини, а ей подали стакан отвратительного теплого вермута. – Пожалуйста, давай пойдем в отель «Клэридж». Это же всего в пяти минутах отсюда.
– Вот это – мысль что надо!
В баре отеля «Клэридж» было полно знакомых. Ограничения военного времени в ресторане действовали, но «Клэридж» нашел выход: поскольку не было запрета раздавать еду бесплатно, они устроили бесплатный буфет, установив лишь, как обычно, высокие цены на спиртное.
Дейзи и Малыш сидели в этом великолепии ар-деко, потягивая коктейли, и Дейзи понемногу приходила в себя.
– Врач меня спрашивал, болел ли я свинкой, – сказал Малыш.
– Ты же болел. – Вообще-то это была детская болезнь, но Малыш подцепил ее пару лет назад. Когда они были в Восточной Англии, их определили на постой к викарию, у которого было трое маленьких сыновей, от которых Малыш и заразился. Болезнь у него проходила очень тяжело. – Он не сказал, почему спрашивает?
– Нет. Ты же знаешь этих врачей. Ни за что ни черта не скажут.
Дейзи подумалось, что она уже не так легкомысленна, как раньше. В прежние времена они бы никогда не стала столько времени размышлять о своей семейной жизни. Ей всегда нравилось, как к этому относилась Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром»: «Я подумаю об этом завтра». Теперь это осталось в прошлом. Может быть, она повзрослела.
Малыш заказывал второй коктейль, а Дейзи взглянула в сторону дверей и увидела входящего маркиза Лоутера в измятой и испачканной форме.
Дейзи его терпеть не могла. Догадавшись о ее отношениях с Ллойдом, он стал обращаться к ней с вкрадчивой фамильярностью, словно у них была сблизившая их тайна.
И сейчас он без приглашения сел за их столик, стряхнул пепел сигары на свои брюки хаки и потребовал коктейль «манхэттен».
Дейзи сразу поняла, что он замышляет недоброе. В его глазах светилось злорадное предвкушение, которое нельзя было объяснить просто ожиданием хорошего коктейля.
Малыш сказал:
– Лоути! Я тебя не видел год, а то и больше! Где ты пропадал?
– В Мадриде, – ответил Лоути. – Рассказывать нельзя, сам понимаешь. Военная тайна. А ты как?
– Трачу кучу времени на обучение пилотов, но в последнее время и на задания вылетал несколько раз – сейчас наши бомбардировки Германии стали активнее.
– Это тоже отлично! Пусть немцы сами попробуют своей стряпни.
– Уж это точно. Однако среди пилотов растет недовольство.
– Правда? Почему?
– Потому что вся эта болтовня про военные цели – полная чушь. Бомбить немецкие заводы нет никакого смысла, их просто отстроят заново. Так что мы бьем по большим площадям рабочих жилых районов с плотной застройкой. Нехватку рабочих так быстро не восполнить.
Лоутера, казалось, это потрясло.
– Это должно означать, что наша политика – уничтожение гражданского населения.
– Так оно и есть.
– Но правительство нас уверяет…
– Правительство врет, – сказал Малыш. – И те, кто летает на бомбардировщиках, это знают. Многим, конечно, наплевать, но некоторые переживают. Они считают, что если мы делаем то, что правильно, то мы должны об этом заявлять открыто. А если мы делаем то, чего делать не должны, – то надо это прекратить.
Лоутер, похоже, чувствовал себя неловко.
– Может быть, не стоит говорить об этом здесь, – сказал он.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Малыш.
Им принесли по второму коктейлю. Лоутер повернулся к Дейзи.
– А как поживает наша крошка? – сказал он. – Вы должны что-то делать для победы. Незанятым рукам найдет работу черт, как говорится.
Дейзи ответила ровным, безразличным тоном:
– Теперь, когда бомбежки Лондона прекратились, женщины в качестве водителей «скорой помощи» уже не нужны, так что я работаю в американском Красном Кресте. Мы располагаемся на Пэлл-Мэлл. Мы делаем что можем, чтобы помочь попавшим сюда американским военным.
– Одинокие мужчины нуждаются в женской компании, а?
– Обычно им просто тоскливо в чужой стране. Они рады услышать родную речь.
– Полагаю, вы отлично умеете их утешить, – ухмыльнулся Лоути.
– Я стараюсь.
– Не сомневаюсь.
– Слушай, Лоути, ты не перебрал с выпивкой? – сказал Малыш. – Потому что говоришь ты сейчас совершенно неподобающим образом.
Ухмылка Лоутера стала злорадной.
– Да ладно тебе, Малыш, не делай вид, что ты ничего не знаешь. Ты что, слепой?
– Малыш, пожалуйста, поедем домой, – сказала Дейзи.
Он не обратил на нее внимания, повернувшись к Лоутеру:
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
– Спроси ее про Ллойда Уильямса.
– Что еще за Ллойд Уильямс? – спросил Малыш.
– Если ты не поедешь, я поеду домой одна, – заявила Дейзи.
– Дейзи, ты знаешь Ллойда Уильямса?
«Это твой брат», – подумала Дейзи и почувствовала страшное желание раскрыть эту тайну и повергнуть его в ступор, но поборола искушение.
– Ты его тоже знаешь, – сказала она. – Он учился с тобой в Кембридже. А еще он водил нас однажды в мюзик-холл в Ист-Энде, много лет назад.
– А! – сказал Малыш, вспоминая. Потом он озадаченно снова взглянул на Лоутера. – Ну? – Малышу было трудно представить такого, как Ллойд, своим соперником. С растущим недоумением он добавил: – Ведь он даже приличную одежду не мог себе позволить?
Лоутер сказал:
– Три года назад он проходил у меня обучение в Ти-Гуине, там как раз жила Дейзи. Как я сейчас припоминаю, ты, кажется, тогда рисковал жизнью, летая на «Хоукер харрикейнах» над Францией. А она строила глазки этому валлийскому хорьку в твоем собственном фамильном доме!
Малыш начал заливаться краской.
– Если ты это все выдумываешь, Лоути, я тебя прибью!
– Спроси свою жену! – с самоуверенной улыбкой ответил Лоутер.
Малыш повернулся к Дейзи.
Она не спала с Ллойдом в Ти-Гуине. Она с ним спала в его собственной постели, в доме его матери, в дни бомбардировок Лондона. Но она не могла объяснять это Малышу вот здесь, при Лоутере, и все равно это были мелочи. Обвинение в неверности было справедливым, и она не собиралась этого отрицать. Тайна была раскрыта. Все, чего она сейчас хотела, – это сохранить хоть какое-то подобие достоинства.
Она сказала:
– Малыш, я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать, но не при этом злорадном негодяе.
– Так ты не будешь этого отрицать? – изумленно воскликнул Малыш.
Сидевшие за соседним столиком посмотрели на них и смущенно вернулись к своим напиткам.
Дейзи тоже повысила голос.
– Я не позволю, чтобы меня допрашивали в баре отеля «Клэридж»!
– Так ты признаешь это? – рявкнул он.
В зале стало тихо.
Дейзи встала.
– Здесь я не буду ничего ни признавать, ни отрицать. Я буду говорить с тобой об этом дома, наедине, как обсуждают такие вещи культурные люди.
– О господи, так ты это сделала, ты спала с ним! – взревел Малыш.
Даже официанты приостановили работу и замерли, глядя на скандал.
Дейзи пошла к двери.
– Шлюха! – взвизгнул Малыш.
На этом ставить точку Дейзи не собиралась. Она повернулась к Малышу.
– Кому, как не тебе, разбираться в шлюхах! Я имела несчастье встретиться с двумя твоими, помнишь? – она оглядела зал. – Джоани и Перл их звали! – презрительно сказала она. – Какая жена стерпела бы это? – И она быстро вышла, не дожидаясь ответа.
Она села в ожидающее у отеля такси. Когда машина тронулась с места, она увидела, как из дверей отеля выскочил Малыш и сел в следующее в очереди такси.
Она назвала водителю адрес.
С одной стороны, Дейзи чувствовала облегчение оттого, что правда открылась. Но ей было и очень грустно. Она понимала: что-то закончилось.
До дома было лишь четверть мили. Когда она приехала, сзади остановилось такси Малыша.
Он последовал за ней в холл.
Она поняла, что не может оставаться здесь, в одном доме с ним. С этим было покончено. Никогда больше ей не делить с ним кров и постель.
– Пожалуйста, принесите мне чемодан, – сказала она дворецкому.
– Да, миледи.
Она огляделась. Особняк восемнадцатого века, идеальных пропорций, с элегантными изгибами лестниц – но на самом деле ей не было жаль его покидать.
– Куда ты едешь? – спросил Малыш.
– В гостиницу, я полагаю. Но уж, во всяком случае, не в «Клэридж».
– На встречу с любовником!
– Нет, он сейчас за границей. Но – да, я люблю его. Прости, Малыш. Ты не имеешь права меня судить, твои поступки были еще хуже – но сама я себя осуждаю.
– С меня довольно! – сказал он. – Я с тобой развожусь!
Она поняла, что ждала этих слов. Теперь они сказаны, и все кончено. С этого момента для нее начиналась новая жизнь.
Она вздохнула.
– Слава богу, – сказала она.
III
Дейзи сняла квартиру на Пиккадилли. Там была по-американски большая ванная комната с душем. Еще там было два раздельных туалета (один для гостей) – нелепая экстравагантность в глазах большинства англичан.
К счастью, у Дейзи не было проблем с деньгами. Ее дедушка Вялов оставил ей достаточно, и с двадцати одного года она вступила во владение своим богатством. Все оно было в американских долларах.
Новую мебель купить было трудно, так что она принялась покупать старинную, которой можно было найти сколько угодно, и за бесценок. Чтобы придать комнатам бодрый, жизнерадостный вид, она развесила по стенам современную живопись. Она наняла пожилую прачку и девчонку-горничную – и обнаружила, что легко можно вести хозяйство без дворецкого или кухарки, особенно если нет привередливого мужа.
Слуги в доме на Мэйфэр упаковали всю ее одежду и прислали ей в автофургоне. Дейзи с прачкой провели полдня, раскрывая коробки и аккуратно размещая вещи на новом месте.
Она чувствовала себя и оскорбленной, и освобожденной. В итоге она решила, что это к лучшему. Ее отвергли, но эта рана заживет, а она навсегда освободится от Малыша.
Через неделю она вспомнила об обследовании. Интересно, каковы его результаты, подумала она. Доктор, разумеется, сообщит Малышу, ведь он муж. Спрашивать его она не хотела, да это казалось ей уже и не важно, и она забыла об этом.
Она с увлечением создавала себе новый дом. Пару недель она была слишком занята, чтобы с кем-нибудь общаться. Закончив с квартирой, она решила, что пора встретиться со всеми друзьями, которыми она до сих пор пренебрегала.
Друзей у нее в Лондоне было множество. Она жила здесь вот уже семь лет. Последние четыре года Малыша большую часть времени не было дома, и она ходила на приемы и балы одна, так что теперь, оставшись без мужа, не почувствует большой разницы, полагала она. Несомненно, Фицгерберты вычеркнут ее из списка гостей, но лондонское высшее общество состоит не из них одних.
Она стала коробками покупать виски, джин и шампанское, обшаривая Лондон в поисках того, что можно было купить легально, и покупая остальное на черном рынке. Потом она разослала приглашения на прием по случаю новоселья.
Ответы начали приходить с быстротой, не предвещающей ничего хорошего, и все это были отказы.
В слезах она позвонила Еве Мюррей.
– Почему никто не хочет идти ко мне на новоселье? – воскликнула она жалобно.
Через десять минут Ева была у нее.
Она прибыла с тремя детьми и няней. Джейми было шесть лет, Анне четыре, а малышке Карен – два.
Дейзи повела ее смотреть квартиру, потом велела подать чай, пока Джейми превращал диван в танк, используя сестер в качестве команды.
– Дейзи, дорогая, тут тебе не Рим, – сказала Ева, усаживаясь. Она говорила по-английски со смесью акцентов: немецкого, американского и шотландского.
– Я знаю, – отозвалась Дейзи. – Тебе так удобно?
Ева была уже на позднем сроке и скоро должна была родить четвертого ребенка.
– Можно, я подложу что-нибудь под ноги?
– Конечно, – Дейзи принесла ей подушку.
– Лондонское общество – добропорядочное, – продолжала Ева. – Только не думай, что я это одобряю. Меня многие не принимают, и бедного Джимми часто обливают презрением за то, что он женился на полуеврейке из Германии.
– Это ужасно.
– Я бы никому не пожелала такого отношения, какими бы ни были его причины.
– Иногда я ненавижу англичан.
– Ты забываешь, каковы американцы. Разве ты не помнишь свой рассказ о том, какие снобы – буффальские девчонки?
– Мне кажется, это было так давно! – рассмеялась Дейзи.
– Ты ушла от мужа, – сказала Ева. – И ты не можешь отрицать, что сделала это демонстративно, осыпав его оскорблениями в баре отеля «Клэридж».
– А ведь я выпила всего один мартини!
Ева широко улыбнулась.
– Как жаль, что меня там не было!
– А мне почти жаль, что я там была.
– Ты сама понимаешь, что все лондонское высшее общество последние три недели ни о чем не говорит, кроме этого!
– Наверное, мне надо было это предвидеть.
– Боюсь, что теперь любой, кто появится на твоем приеме, будет выглядеть как сторонник адюльтеров и разводов. Даже мне не хотелось бы, чтобы моя свекровь узнала, что я заехала к тебе на чай.
– Но это так несправедливо… Малыш первый мне изменил!
– А ты думала, что к женщинам относятся справедливо?
Дейзи вспомнила, что у Евы были и другие причины для волнения, кроме снобизма. Ее семья по-прежнему оставалась в нацистской Германии. Фиц наводил справки через шведское посольство и узнал, что ее отец, врач, находился в концентрационном лагере, а брата, скрипичных дел мастера, избила полиция, переломав ему руки.
– Когда я думаю о твоих бедах, то начинаю презирать себя, что жалуюсь на что-то…
– Не надо презирать себя. Но прием этот – отмени.
Так Дейзи и сделала.
Однако чувствовала она себя паршиво. Работа в Красном Кресте занимала ее днем, а вот вечерами ей было некуда идти и нечего делать. Два раза в неделю она ходила в кино. Она пробовала читать «Моби Дика», но нашла его скучным. Однажды в воскресенье она пошла в церковь. Построенная Реном церковь Святого Иакова, стоявшая напротив дома, где она жила, на Пиккадилли, была разрушена бомбами, и она пошла в церковь Святого Мартина. Малыша на службе не было, а вот Фиц с Би были, и всю службу Дейзи глядела на затылок Фица, размышляя о том, что она была влюблена в двух его сыновей. Малыш унаследовал внешность своей матери и черствый эгоизм отца. Ллойд – красоту отца и доброе сердце Этель. «Почему мне понадобилось столько времени, чтобы это понять?» – с удивлением подумала она.
В церкви было полно знакомых, но после службы никто с ней не заговорил. Она была одна, почти без друзей, в чужой стране, посреди войны.
Однажды вечером она остановила такси, поехала в Олдгейт и постучала в дверь к Леквизам. Когда Этель открыла, Дейзи сказала:
– Я приехала просить руки вашего сына.
Этель рассмеялась и обняла ее.
Она привезла угощенье – банку американской тушенки, полученную от американского летчика. Для англичан, получавших продукты по карточкам, такие вещи были роскошью. Они с Этель и Берни устроились на кухне и включили радио, где передавали танцевальную музыку. Песню «Под арками» Фланагана и Аллена пели все вместе.
– Бад Фланаган родился как раз здесь, в Ист-Энде, – гордо сказал Берни. – Его настоящее имя – Хаим Рубен Вайнтроп.
Леквизы с восторгом обсуждали отчет Бевериджа, правительственный документ, ставший неимоверно популярным.
– Опубликован при консервативном премьер-министре, написан либеральным экономистом! – сказал Берни. – А предлагает то, чего всегда добивалась партия лейбористов! В политике понимаешь, что начинаешь побеждать, когда противники крадут твои идеи.
Этель сказала:
– Суть в том, что каждый человек работоспособного возраста должен платить еженедельный страховой взнос, а потом получать пособие, когда заболеет, останется без работы, станет стар или овдовеет.
– Простое предложение, но оно преобразит нашу страну, – с энтузиазмом сказал Берни. – Теперь с пеленок и до гробовой доски – никто в нашей стране не будет нищенствовать!
– И правительство приняло этот документ? – спросила Дейзи.
– Нет, – сказала Этель. – Клем Эттли очень давил на Черчилля, но тот так и не утвердил его. Министерство финансов считает, что это обойдется слишком дорого.
– Чтобы его претворить в жизнь, придется нам сначала победить на выборах, – сказал Берни.
Забежала Милли, дочь Берни и Этель.
– Я ненадолго, – сказала она. – Эйби посидит с детьми с полчасика.
Свою работу она потеряла: сейчас женщины не покупали дорогих нарядов, даже если могли их себе позволить; но бизнес ее мужа по выделке кожи, к счастью, процветал, и у них уже было двое малышей, Ленни и Пэмми.
За какао они заговорили о том, кого все они обожали. О Ллойде новостей было немного. Раз в шесть-восемь месяцев Этель получала письмо на бланке посольства в Мадриде – с сообщением, что он жив, здоров и борется с фашизмом. Его произвели в майоры. Дейзи он не писал никогда, опасаясь, что письмо мог увидеть Малыш, но теперь это было можно. Дейзи дала Этель свой новый адрес и записала адрес Ллойда – номер полевой почты.
Может ли он приехать в отпуск – они не имели никакого представления.
Дейзи рассказала про своего брата Грега и про его сына Джорджи. Она знала, что уж от Леквизов меньше всего стоит ждать осуждения и что они порадуются вместе с ней такой новости.
Рассказала она и о семье Евы, оставшейся в Берлине. Берни был евреем, и когда он услышал о сломанных руках Руди, у него на глаза навернулись слезы.
– Надо было им выйти на улицы и драться с фашистскими сволочами, пока была возможность! – сказал он. – Как это сделали мы.
– У меня на спине до сих пор остались шрамы, – сказала Милли. – Когда на Гардинерз полиция двинулась на толпу и витрина не выдержала… Я их стеснялась, и Эйби их увидел, когда мы были уже полгода женаты… Но он сказал, что гордится мной.
– Да, драка на Кейбл-стрит была нешуточная, – сказал Берни. – Но мы положили конец этому сволочному беспределу. – Он снял очки и вытер глаза платком.
Этель обняла его за плечи.
– А я в тот день всех уговаривала остаться дома… Ты был прав, а я – нет.
Он печально улыбнулся.
– Такое нечасто случается.
– Но с фашизмом у нас было покончено, когда после событий на Кейбл-стрит ввели «Закон об общественном порядке», – сказала Этель. – Парламент запретил ношение формы политических партий в общественных местах. И это их добило. Раз они не могли разгуливать туда-сюда в своих черных рубашках, они больше ничего из себя не представляли. Консерваторы это сделали, надо отдать им должное.
Леквизы, семья политиков, говорили и о послевоенной реформе, которую планировали лейбористы. Их лидер, спокойный и гениальный Клемент Эттли, сейчас был заместителем премьер-министра Черчилля, а глава профсоюзов Эрни Бевин – министром труда. То, каким они видели будущее, внушало и Дейзи радостное волнение.
Милли ушла, и Берни отправился спать. Когда Дейзи с Этель остались одни, Этель спросила:
– Так ты действительно хочешь выйти замуж за моего Ллойда?
– Больше всего на свете! Как вы думаете, получится?
– Конечно. Почему же нет?
– Потому что у нас было такое непохожее окружение… Вы такие хорошие люди. Вы живете, чтобы служить обществу.
– Кроме нашей Милли. Она, как и брат Берни, хочет зарабатывать деньги.
– Но и у нее остались на спине шрамы после Кейбл-стрит.
– Это правда.
– Ллойд такой же, как вы. Политика для него не дополнительное занятие вроде хобби, это для него – главное в жизни. А я – эгоистичная миллионерша.
– Мне кажется, – задумчиво сказала Этель, – брак бывает двух видов: один – когда люди становятся партнерами, им удобно вместе, у них общие надежды и страхи, они вместе растят детей, помогают и поддерживают друг друга. – Дейзи поняла, что Этель говорит о себе и Берни. – А второй – дикая страсть, безумие, упоение и секс, возможно, с кем-то совсем не подходящим, может быть, с человеком, которым ты не восхищаешься, а может быть, на самом деле он тебе даже не нравится… – Дейзи была уверена, что она думает о романе с Фицем. Она затаила дыхание, понимая, что сейчас Этель говорит ей чистую правду, без прикрас. – Мне посчастливилось, у меня было и то и другое, – сказала Этель. – И мой тебе совет – если представится возможность такой сумасшедшей любви – хватайся за нее обеими руками, и черт с ними, с последствиями.
– Надо же, – сказала Дейзи.
Вскоре она уехала. Она чувствовала себя польщенной, что Этель открыла ей душу. Но когда она вернулась в свою пустую квартиру, ее охватила тоска. Она сделала себе коктейль – и вылила. Поставила на огонь чайник и сняла. Радиопередачи закончились. Она лежала в холодной постели и отчаянно жалела, что нет рядом Ллойда.
Она сравнивала семью Ллойда с собственной. У обеих жизнь текла не гладко, но Этель из неподходящего материала выковала семью сильную, готовую прийти на помощь, а вот Ольга, родная мать Дейзи, этого сделать не смогла – хотя в этом было больше вины Льва, чем Ольги. Этель была замечательной женщиной, и Ллойд унаследовал многие ее качества.
Где он сейчас, что он делает? Каким бы ни был ответ, он наверняка в опасности. Вдруг его убьют теперь, когда наконец она свободна и ничто не мешает ей любить его и выйти за него замуж? Что ей делать тогда, если он погибнет? Собственная жизнь представлялась ей тогда конченой: ни мужа, ни любимого, ни друзей, ни родной страны. Она плакала, пока не уснула – уже под утро.
Утром она долго спала. В полдень, накинув черный шелковый халатик, она пила кофе в своей маленькой столовой, когда ее пятнадцатилетняя горничная вдруг сообщила:
– Госпожа, пришел майор Уильямс.
– Что? – севшим голосом произнесла она. – Не может быть!
И тут в дверь вошел он – с вещмешком на плече.
У него был усталый вид, недельная щетина, и, по всей видимости, спал он, не снимая формы.
Она обняла его и стала целовать заросшее щетиной лицо. Он тоже ее целовал, несколько смущенный тем, что не может перестать улыбаться.
– От меня, наверное, так несет, – сказал он между поцелуями. – Я неделю не переодевался.
– От тебя пахнет, как от сыроварни! – сказала она. – Это замечательно! – Она потянула его в спальню и стала раздевать.
– Я по-быстрому приму душ? – сказал он.
– Нет! – сказала она и толкнула его обратно на кровать. – Я не могу ждать! – Желание сводило ее с ума. И по правде говоря, запах тоже. Казалось бы, он должен был вызывать отвращение, но вышло как раз наоборот. Ведь это был он, человек, о котором она уже думала, что он мог погибнуть, а сейчас ее ноздри и легкие чувствуют его! Она была готова плакать от радости.
Чтобы снять брюки, надо было начать с обуви, что было проблематично, и она решила этим не заниматься. Лишь расстегнула его ширинку. Потом сбросила черный шелковый халатик и задрала ночнушку до пояса, все это время глядя со счастливым вожделением на белый пенис, поднимающийся из грубой ткани цвета хаки. Потом она оседлала Ллойда, опустилась, наклонилась вперед и поцеловала его в губы.
– О боже, – сказала она. – Не могу передать, как же я тебя ждала.
Она легла на него сверху, не очень двигаясь, но целуя снова и снова. Он взял в ладони ее лицо и всмотрелся.
– Это на самом деле? – спросил он. – Не очередной сказочный сон?
– Это на самом деле, – сказала она.
– Как хорошо! Не хотел бы я сейчас проснуться.
– Я хочу, чтобы так было всегда.
– Хорошая мысль, только долго мне так не выдержать, – и он начал двигаться под ней.
– Если будешь продолжать, я сейчас кончу, – сказала она.
И оказалась права.
Потом они долго лежали в постели и разговаривали.
Ему дали двухнедельный отпуск.
– Живи здесь, – сказала она. – Ты можешь навещать родителей каждый день, но ночью я хочу, чтобы ты был здесь.
– Мне бы не хотелось испортить тебе репутацию.
– Поезд ушел. Лондонское общество меня уже бойкотирует.
– Я знаю. – С вокзала Ватерлоо он позвонил Этель, и та рассказала ему, что Дейзи рассталась с Малышом, и дала ее новый адрес.
– Надо подумать о контрацепции, – сказал он. – Я куплю резинок, но, может быть, ты захочешь решить этот вопрос иначе? Как ты думаешь?
– Ты не хочешь, чтобы я забеременела? – спросила она. Вопрос прозвучал печально, она это заметила, и он тоже.
– Не пойми меня неправильно, – сказал он. И, приподнявшись на локте, продолжал: – Я сам незаконнорожденный. Мне лгали о моем происхождении, и когда я узнал правду, то это было для меня страшным потрясением… – Его голос дрогнул от волнения. – Я никогда не позволю, чтобы через это прошли мои дети. Никогда.
– Но нам не пришлось бы им лгать!
– Мы сказали бы им, что не были женаты и что на самом деле твоим мужем был другой человек?
– Не понимаю, почему бы и нет.
– Подумай, как бы их изводили в школе.
Ее он не убедил, но было ясно, что для него это вопрос очень серьезный.
– И что ты предлагаешь? – спросила она.
– Я хочу, чтобы у нас были дети. Но только когда мы будем в браке. Друг с другом.
– Да я поняла, – сказала она. – Но значит…
– Значит, придется подождать.
Как медленно до мужчин доходят намеки.
– Я не очень придерживаюсь традиций, – сказала она, – но все же существуют некоторые условности…
Он наконец понял, к чему она клонит.
– А! Хорошо. Минуточку… – И он встал в постели на колени. – Дейзи, дорогая…
Она залилась смехом. Как же забавно он выглядел, полностью одетый в форму – и с голым членом, выглядывающим из ширинки.
– Можно, я тебя так сфотографирую? – спросила она.
Он посмотрел вниз и понял, почему она смеется.
– О, прошу прощения.
– Нет, не вздумай застегиваться! Оставайся как есть и говори, что собирался.
– Дейзи, дорогая, ты будешь моей женой? – спросил он, широко улыбаясь.
– Не раздумывая! – сказала она.
Они снова легли и обнялись.
Скоро новизна его запаха перестала будоражить. Они вместе пошли в душ. Она намылила его с головы до ног, и его смущение, когда она касалась интимных мест, веселило ее и доставляло удовольствие. Она вымыла ему голову шампунем, а грязные ноги терла щеткой.
Когда он стал чистым, то настоял, что теперь он будет ее мыть, но едва дошел до груди, как им снова пришлось заняться любовью. Теперь они стояли под душем, и по их телам текла горячая вода. Он явно забыл о своем беспокойстве по поводу незаконной беременности, а ее это не волновало.
Потом он стоял у зеркала и брился. Она завернулась в большое полотенце и села на крышку унитаза, глядя на него. Он спросил:
– Сколько времени понадобится, чтобы ты развелась?
– Не знаю. Надо будет поговорить с Малышом.
– Только не сегодня. Я хочу, чтобы ты была весь день со мной.
– А когда же ты пойдешь к родителям?
– Может быть, завтра.
– Тогда я поеду к Малышу в это же время. Я хочу покончить с этим как можно скорее.
– Хорошо, – сказал он. – Так и решим.
IV
Входя в дом, где она жила с Малышом, Дейзи чувствовала себя странно. Еще месяц назад это был ее дом. Она могла свободно приходить и уходить, когда пожелает, и входить в любую комнату, не спрашивая разрешения. Слуги беспрекословно выполняли все ее распоряжения. Теперь в этом же самом доме она была чужой. Она не стала снимать шляпку и перчатки и должна была следовать за старым дворецким, который провел ее в утреннюю гостиную.
Малыш не стал пожимать ей руку или целовать в щеку. Он был полон праведного негодования.
– Я еще не нанимала адвоката, – сказала Дейзи, усаживаясь. – Я хотела сначала поговорить с тобой сама. Надеюсь, мы сможем развестись, не возненавидя друг друга. В конце концов, у нас нет детей, за которых мы стали бы воевать, и денег у нас обоих полно.
– Ты меня предала! – сказал он.
Дейзи вздохнула. Очевидно, все будет не так, как она надеялась.
– Мы оба изменяли друг другу, – сказала она. – Ты начал первый.
– Ты меня унизила! Все в Лондоне об этом знают!
– Я же пыталась помешать тебе выставить себя на посмешище в «Клэридже» – но ты слишком увлекся, оскорбляя меня! Я надеюсь, ты хотя бы врезал этому мерзкому маркизу?
– Как я мог! Он оказал мне услугу…
– Он мог оказать тебе большую услугу, поговорив об этом по-тихому в клубе.
– Я не понимаю, как ты могла увлечься таким низкородным ублюдком, как Уильямс. Я кое-что о нем разузнал. Его мать была горничной!
– Однако я в жизни не видела более эффектной женщины.
– Надеюсь, ты в курсе, что никому не известно, кто его отец.
Забавнее и быть не могло, подумала Дейзи.
– Я знаю, кто его отец, – сказала она.
– Кто?
– Тебе я докладывать не собираюсь.
– Вот видишь!
– Мне кажется, к делу это не относится, не так ли?
– Ну да.
– Может, мне все же следует общаться с тобой через адвоката… – Дейзи встала. – Малыш, я когда-то любила тебя, – печально сказала она. – С тобой было весело. Мне жаль, что тебе оказалось меня недостаточно. Я желаю тебе счастья. Надеюсь, ты женишься на той, кто подойдет тебе лучше и родит тебе много сыновей. Я действительно была бы очень рада, если бы так вышло.
– Но так не выйдет, – сказал он.
Она уже направилась было к двери, но сейчас снова обернулась к нему.
– Почему ты так говоришь?
– Я получил ответ от врача, к которому мы ходили.
Она совсем забыла про обследование. Сейчас, когда они расстались, это, казалось, не имело значения.
– И что он сказал?
– С тобой все в порядке, можешь плодить щенков сколько угодно. Но вот у меня детей быть не может. У взрослых свинка иногда заканчивается бесплодием, и как раз это со мной и случилось… – Он горько рассмеялся. – Столько времени в меня стреляли эти чертовы немцы, а сразили трое сопляков того викария…
Ей стало жаль его.
– Малыш, мне так больно это слышать…
– Сейчас тебе будет еще больнее. Потому что я не буду с тобой разводиться.
Ей вдруг стало холодно.
– Что ты говоришь?.. Почему?
– А какой мне смысл? Жениться снова я не собираюсь, детей у меня быть не может. Наследником станет сын Энди.
– Но я хочу выйти за Ллойда!
– А мне какое дело? Чтобы у меня детей не было, а у него были?
Дейзи была ошарашена. Неужели счастье вырвут у нее из рук, теперь, когда оно, кажется, совсем рядом?
– Малыш, не может быть, чтобы ты говорил серьезно!
– Никогда в жизни я еще не был так серьезен.
– Но Ллойд хочет собственных детей!
– Вот и думал бы об этом до того, как т-т-трахать чужую жену!
– Ну что ж, ладно! – с вызовом сказала она. – Тогда я сама подам на развод.
– На каком основании?
– Измена, разумеется.
– Но у тебя нет доказательств.
Она хотела сказать, что за ними дело не станет, но он злорадно усмехнулся и добавил:
– А уж я позабочусь, чтобы у тебя их и дальше не было.
С растущим ужасом она поняла, что у него это может получиться, если он будет более осмотрителен в связях.
– Но ты вышвырнул меня из дома! – сказала она.
– А на суде я скажу, что мой дом для тебя всегда открыт.
Она безуспешно пыталась сдержать слезы.
– Я и представить себе не могла, – сказала она горестно, – что ты когда-нибудь будешь меня так ненавидеть.
– Не могла представить? – сказал Малыш. – Ну так теперь ты знаешь наверняка.
V
Ллойд Уильямс отправился к Малышу Фицгерберту в дом на Мэйфэр поздним утром, когда Малыш должен был еще быть трезвым, и передал через дворецкого, что пришел майор Уильямс, дальний родственник. Он думал, что стоит попытаться поговорить с Малышом как мужчина с мужчиной. Не собирался же Малыш посвятить всю оставшуюся жизнь мести? Ллойд был в форме, намереваясь воззвать к Малышу как солдат к солдату. Должен же возобладать здравый смысл.
Ллойда провели в утреннюю гостиную, где с сигарой в руке сидел, читая газету, Малыш. Он узнал Ллойда мгновенно.
– Ты! – сказал он, едва уяснил, кто перед ним. – Можешь убираться сразу.
– Я пришел просить тебя дать Дейзи развод.
– Пошел вон! – сказал Малыш, вставая.
Ллойд сказал:
– Я вижу, ты раздумываешь, не дать ли мне по шее, но справедливости ради я должен тебя предупредить, что это будет не так легко, как ты себе это представляешь. Я поменьше ростом, но в полусреднем весе я выиграл немало соревнований по боксу.
– Не собираюсь я пачкать руки.
– Хорошее решение. Ну а про развод передумаешь?
– Разумеется, нет!
– Есть одно обстоятельство, неизвестное тебе, – сказал Ллойд. – Интересно, может быть, оно поможет тебе изменить решение?
– Сомневаюсь, – сказал Малыш. – Но давай, раз уж пришел – выкладывай.
Он сел, не предложив стула Ллойду.
«Ну, сам виноват», – подумал Ллойд.
Он вынул из кармана старую коричневую фотографию.
– Не будешь ли любезен взглянуть на эту мою фотографию.
Ллойд положил фотографию на журнальный столик рядом с пепельницей Малыша.
Малыш взял карточку в руки.
– Это не ты. Этот человек похож на тебя, но он в викторианской форме. Должно быть, это твой отец.
– На самом деле это мой дед. Переверни.
Малыш прочитал надпись на обороте.
– Граф Фицгерберт? – насмешливо произнес он.
– Да. Прежний граф, твой дед, – он и мой дед. Дейзи нашла эту фотографию в Ти-Гуине. – Ллойд сделал глубокий вдох. – Ты говорил Дейзи, что никому не известно, кто мой отец. Так я могу тебе сказать. Это граф Фицгерберт. Мы с тобой братья, – и он замолчал, ожидая реакции.
Малыш рассмеялся.
– Это нелепо!
– Я тоже так сначала подумал, когда впервые услышал об этом.
– Ну, должен сказать, ты меня удивил. Мне кажется, ты мог бы явиться с чем-нибудь получше, чем эта невероятная нелепость.
Ллойд надеялся, что после этого сообщения отношение Малыша изменится, но пока что ничего не получалось. Однако он продолжал убеждать.
– Ну подумай, разве это невозможно? Разве это не происходит все время в богатых домах? Хорошенькие горничные, распутные молодые аристократы, и природа берет свое. Рождается ребенок – дело замалчивают. Пожалуйста, не делай вид, будто понятия не имел, что такие вещи случаются.
– Несомненно, это обычное дело. – Уверенность Малыша поколебалась, но он продолжал хорохориться. – Однако многие лишь делают вид, что имеют отношение к аристократии.
– Да брось ты! – пренебрежительно сказал Ллойд. – Мне-то не нужны связи с аристократией. Я же не мальчик на побегушках, мечтающий о богатстве. Я родился в уважаемой семье политиков-социалистов. Мой дед по материнской линии был одним из основателей Федерации шахтеров Южного Уэльса. И меньше всего мне требуются незаконные связи с пэром тори. Я чувствую себя крайне неловко.
Малыш снова расхохотался, но еще менее уверенно.
– Ты чувствуешь себя неловко! Что за снобизм наизнанку!
– Наизнанку? Да у меня больше шансов стать премьер-министром, чем у тебя! – Тут Ллойд сообразил, что разговор напоминает спор, кто дальше писает, – совсем не то, что ему было нужно. – Неважно, – сказал он. – Я просто пытаюсь убедить тебя не мстить мне всю жизнь – ну хотя бы потому, что мы братья.
– Я все равно в это не верю, – сказал Малыш, положив фотографию на журнальный столик и взяв свою сигару.
– Я тоже сначала не верил, – Ллойд не оставлял попыток: на кону было все его будущее. – Но мне напомнили, что моя мать, когда забеременела, работала в Ти-Гуине; что она всегда избегала говорить о моем отце и что незадолго до моего рождения она вдруг откуда-то получила средства на покупку дома в Лондоне. Я пристал к ней со своими подозрениями, и она признала правду.
– Это же просто курам на смех.
– Но ты знаешь, что это правда, разве нет?
– Ничего подобного я не знаю.
– Да знаешь. И неужели ради нашего родства ты не поступишь достойно?
– Разумеется, нет.
Ллойд понял, что ничего не добьется. Он почувствовал себя опустошенным. У Малыша была возможность испортить жизнь Ллойду, и он твердо решил ею воспользоваться.
Ллойд взял фотографию и положил обратно в карман.
– Ты спросишь об этом у нашего отца. Просто не сможешь удержаться. И захочешь выяснить.
Малыш презрительно фыркнул.
Ллойд направился к двери.
– Я надеюсь, он скажет тебе правду. Пока, Малыш.
Он вышел и закрыл за собой дверь.
