Глава тринадцатая
Июнь 1942 года
I
Медсестра Карла фон Ульрих вкатила тележку в подсобку и закрыла за собой дверь.
Надо было действовать быстро. Если ее поймают за тем, что она собирается сделать, то отправят в концлагерь.
Она достала из шкафа пачку перевязочных пакетов, взяла рулон бинтов и банку антисептической мази. Потом отперла шкаф с лекарствами. Достала морфий для обезболивания, сульфамид от инфекции и жаропонижающее – аспирин. Добавила шприц – еще в упаковке.
Она уже несколько недель заносила в журнал учета медикаментов неправильные данные – чтобы создать видимость, что все, что она берет, было уже использовано. Она подправляла журнал до того, как брала медикаменты, а не после, чтобы любая ревизия показала избыток, а не недостачу – тогда это означало бы простую небрежность, а не воровство.
Карла уже дважды проделывала все это, но боялась от этого не меньше.
Она выкатила тележку из подсобки, надеясь, что выглядит вполне невинно – как медсестра, направляющаяся с необходимыми медикаментами к постели больного.
Она вошла в палату. К своему отчаянию, она увидела там доктора Эрнста – тот сидел у кровати и измерял больному пульс.
Обычно в это время все доктора обедали.
Еще не поздно было передумать. Постаравшись изобразить уверенность, которой не чувствовала, она вскинула голову и пошла через палату, толкая перед собой тележку.
Доктор Эрнст поднял на нее взгляд и улыбнулся.
Бертольд Эрнст был мечтой любой медсестры. Талантливый хирург, мягкий и обходительный с больными, он был высок, красив и холост. Он флиртовал с большинством симпатичных медсестер, а со многими из них и переспал, если стоило верить ходившим по госпиталю сплетням.
Она кивнула ему и быстро прошла мимо.
Карла выкатила тележку из палаты и вдруг завернула в сестринскую раздевалку.
Ее пальто висело на крючке. Под ним была ее плетенная на манер корзины сумка для покупок, в которой лежал старый шелковый шарф, кочан капусты и упаковка гигиенических салфеток в пакете из коричневой оберточной бумаги. Карла вынула все содержимое сумки, потом быстро переложила медикаменты с тележки в сумку. Она накрыла их шарфом с синими и золотыми геометрическими фигурами – его покупала мама еще в двадцатые годы. Потом сверху она положила капусту и салфетки, повесила плетенку на крючок, а сверху – свое пальто, чтобы ее спрятать.
«Удалось», – подумала Карла. Она заметила, что дрожит. Сделала глубокий вдох, взяла себя в руки, открыла дверь – и увидела стоящего у самой двери доктора Эрнста.
Он что, пошел за ней? Сейчас обвинит ее в воровстве? Но он выглядел вовсе не враждебно, на самом деле – даже дружелюбно. Может быть, у нее все-таки все получится.
– Добрый день, доктор, – сказала она. – Я могу вам чем-то помочь?
Он улыбнулся.
– Как поживаете, сестра? Все в порядке?
– На мой взгляд, все прекрасно… – сказала она, и чувство вины заставило ее подобострастно добавить: – А действительно ли все в порядке – судить вам.
– Ну, у меня претензий нет, – благодушно сказал он.
«Ну так в чем же дело? – подумала Карла. – Он что, играет со мной, с садистским удовольствием оттягивая момент обвинения?»
Она ничего не сказала, просто стояла и ждала, стараясь сдержать нервную дрожь.
Он взглянул на тележку.
– А зачем вы привезли тележку в раздевалку?
– Мне понадобилась одна вещь, – сказала она, в отчаянии хватаясь за первое попавшееся объяснение. – Кое-что из моего плаща. – Она попыталась унять испуганную дрожь в голосе. – Платок, из кармана…
«Прекрати лопотать, – сказала она себе, – это врач, а не агент гестапо». Но все равно она его боялась.
Доктора, казалось, позабавил ее ответ. Ему словно было приятно ее волнение.
– А тележка?
– Я везла ее на место.
– Аккуратность необходима. Вы очень хорошая медсестра… фройляйн фон Ульрих… или фрау?
– Фройляйн.
– Может, поговорим еще немного?
Он так улыбнулся, что она поняла: речь пойдет не о воровстве медикаментов. Сейчас он пригласит ее на свидание. И дюжины медсестер будут ей завидовать, если она согласится.
Но он ее не интересовал. Возможно, потому, что она уже влюбилась в одного восхитительного донжуана, Вернера Франка, а он оказался трусливым эгоистом. Она подозревала, что Бертольд Эрнст – такой же.
Однако она не хотела рисковать, вызвав его досаду, поэтому лишь улыбнулась и ничего не ответила.
– Вам нравится Вагнер? – спросил он.
Она поняла, куда он клонит.
– Мне не хватает времени на музыку, – твердо сказала она. – Я ухаживаю за старенькой мамой. – На самом деле Мод был пятьдесят один год, и она обладала отличным здоровьем.
– У меня два билета на завтрашний вечер – будут исполнять «Зигфрид-идиллию».
– Камерное произведение? Как необычно, – сказала она. Большинство произведений Вагнера были написаны для большого зала.
Он обрадовался.
– Я вижу, вы разбираетесь в музыке.
Она пожалела, что не может взять свои слова назад. Ведь она только что обнадежила его.
– У меня музыкальная семья, мама дает уроки игры на фортепиано.
– Тогда вы обязательно должны пойти. Я уверен, что один вечер с вашей мамой может побыть кто-нибудь еще.
– Это действительно невозможно, – сказала Карла. – Но огромное вам спасибо за приглашение. – Она увидела в его глазах гнев: он не привык к отказам. Она повернулась и пошла, толкая перед собой тележку.
– Может, как-нибудь в другой раз? – окликнул он ее.
– Вы очень добры, – ответила она, не замедляя шага.
Она боялась, что он пойдет за ней, но ее неоднозначный ответ на его последний вопрос, по-видимому, укротил его гнев. Когда она оглянулась через плечо, его уже не было.
Карла поставила тележку на место и облегченно вздохнула.
Она вернулась к своим обязанностям. Проверила состояние всех пациентов в палате, заполнила документацию. Потом пришло время сдавать дежурство вечерней смене.
Она надела плащ и взяла сумку. Теперь ей нужно было выйти с украденным больничным имуществом из здания, и страх снова вернулся.
В это же время выходила Фрида Франк, и они пошли вместе. Фрида не имела представления, что Карла несет что-то запретное. Они вышли на июньское солнце и направились к остановке трамвая. Карла носила плащ в основном для того, чтобы форма оставалась чистой.
Карла думала, что у нее вполне убедительно получается изображать нормальное настроение, пока Фрида не спросила:
– Тебя что-то беспокоит?
– Нет, а что?
– Мне кажется, ты нервничаешь.
– Все в порядке. – Чтобы сменить тему, она указала на плакат: – Ты только посмотри!
Правительство устроило в Люстгартене, берлинском парке перед собором, выставку. Она иронически называлась «Советский рай», и ее темой была жизнь при коммунистах, большевизм был представлен как еврейская хитрость, а русские – людьми славянской национальности, низшего сорта. Но даже сейчас нацисты не могли все держать под контролем, и кто-то ходил по Берлину и расклеивал издевательские плакаты, которые гласили:
Постоянно действующая выставка
НАЦИСТСКИЙ РАЙ
Война Голод Ложь Гестапо
До каких пор?
Один такой плакат был приклеен на трамвайной остановке, и у Карлы потеплело на душе.
– Кто их расклеивает? – спросила она.
Фрида пожала плечами.
– Кто бы это ни был, но это смелые люди, – сказала Карла. – Если их поймают, они погибли. – Тут она вспомнила, что лежит у нее в сумке. Она тоже может погибнуть, если ее поймают.
– Это точно, – сказала Фрида.
Теперь уже она казалась немного дерганой. Могла ли она быть в числе тех, кто клеил плакаты? Наверняка нет. Может быть, ее парень Генрих? Он был серьезный молодой человек с твердыми убеждениями, он мог на такое пойти.
– Как Генрих? – спросила Карла.
– Он хочет, чтобы мы поженились.
– А ты – нет?
Фрида понизила голос.
– Я не хочу детей. – Это было крамольное заявление. Молодые женщины должны были радоваться тому, что рожают детей для фюрера. – Я бы не хотела, чтобы мой ребенок жил в этом раю, – Фрида кивнула на плакат.
– Я бы, пожалуй, тоже, – сказала Карла. Может, потому она и отказалась от приглашения доктора Эрнста.
Подошел трамвай, и они сели. Карла небрежно поставила сумку на колени, словно там не было ничего более преступного, чем капуста. Она оглядела пассажиров. Никого в форме не было, и она вздохнула с облегчением.
Фрида сказала:
– Поехали ко мне. Давай устроим вечер джаза. Будем слушать пластинки Вернера.
– Я бы с удовольствием, но не могу. Мне нужно зайти в одно место. Помнишь семью Ротманов?
Фрида боязливо взглянула вокруг. Фамилия Ротман не обязательно могла быть у евреев. Но так близко, чтобы их могли услышать, никого не было.
– Конечно. Мы же лечились у доктора Ротмана.
– Теперь ему лечить не положено. Ева Ротман уехала в Лондон и вышла замуж за военного, шотландца. Но ее родители, конечно, не могут выехать из Германии. Их сын Руди был скрипичным мастером – и, видимо, очень хорошим, – но потерял работу и теперь чинит инструменты и настраивает рояли. – Он приходил в дом фон Ульрихов четыре раза в год настраивать их «стейнвей». – Как бы там ни было, я обещала сегодня вечером их навестить.
– О… – сказала Фрида. Это был долгий протяжный вздох человека, который только что увидел впереди свет.
– Что «о»? – сказала Карла.
– Теперь я понимаю, почему ты так прижимаешь к себе эту сумку, будто у тебя там святой Грааль.
Карла сидела, словно громом пораженная. Фрида разгадала ее тайну!
– Как ты поняла?
– Ты сказала «ему лечить не положено». А он, значит, все-таки лечит.
Карла поняла, что выдала доктора Ротмана. Надо было сказать, что ему не разрешают лечить. К счастью, она проговорилась только Фриде.
– А что же ему делать? – сказала она. – Когда люди стучатся к нему и умоляют им помочь. Он же не может отказать больному! И ничего он на этом не зарабатывает, все его пациенты – евреи и другие бедняки, дадут ему несколько картофелин или яйцо…
– Передо мной-то его оправдывать не надо, – сказала Фрида. – Я думаю, он смельчак. И твой поступок – кража лекарств в госпитале, чтобы отдать ему, – просто героический. Ты делаешь это в первый раз?
Карла покачала головой.
– В третий. Но я чувствую себя такой дурой оттого, что ты меня так легко расколола…
– Вовсе ты не дура. Я просто слишком хорошо тебя знаю.
Трамвай подходил к остановке Карлы.
– Пожелай мне удачи! – сказала она и вышла из вагона.
Войдя в дом, она услышала сбивчивые звуки рояля наверху. У Мод был ученик. Карла обрадовалась. Маму это приободрит, да и денег немного принесет.
Карла сняла плащ, потом прошла на кухню и поздоровалась с Адой. Когда Мод сообщила, что она больше не может платить Аде за работу, та спросила, можно ли ей все же остаться. Теперь по вечерам она работала уборщицей в одном учреждении, а у фон Ульрихов вела хозяйство за стол и кров.
Карла села за стол, сбросила туфли и потерла друг о друга ноющие ноги, чтобы облегчить боль. Ада сварила ей кофе.
В кухню вошла Мод, ее глаза сияли.
– У меня новый ученик! – сказала она и показала Карле горсть купюр. – И он хочет брать уроки ежедневно! – Она оставила его тренироваться играть гаммы, и его неуверенные упражнения, сопровождающие их разговор, звучали так, словно по клавишам разгуливала кошка.
– Замечательно! – сказала Карла. – А кто он?
– Нацист, конечно. Но нам нужны деньги.
– Как его зовут?
– Хоаким Кох. Он совсем молодой, стеснительный. Если встретишься с ним – ради всего святого, прикуси язык и будь повежливее.
– Конечно.
Мод ушла.
Карла с удовольствием допила кофе. Как и многие другие, она привыкла ко вкусу горелых желудей.
Несколько минут она болтала с Адой о пустяках. Когда-то Ада была полненькой, но сейчас исхудала. Смерть ее больного сына Курта стала для нее тяжелым ударом. У нее был такой вид, словно она спала на ходу. Она исправно выполняла свою работу, но потом часами сидела неподвижно, глядя остановившимся взглядом в окно. Карла очень ее любила и сочувствовала ее горю, но не знала, как ей помочь.
Звуки рояля смолкли, и через некоторое время Карла услышала в прихожей голоса – мамин и мужской. Она подумала, что мама провожает господина Коха, и пришла в ужас, когда в следующий миг мама вошла в кухню, а следом за ней – молодой человек в безукоризненно чистой лейтенантской форме.
– Это моя дочь, – оживленно сказала Мод. – Карла, это мой новый ученик, лейтенант Кох.
Кох был приятный, застенчивого вида молодой человек лет двадцати. У него были светлые усы, и он напомнил Карле фотографии отца в молодости.
У Карлы заколотилось сердце от страха. Сумка с украденными медикаментами лежала рядом с ней, на соседнем стуле. Вдруг она нечаянно выдаст себя, вдруг этот лейтенант Кох заметит что-нибудь, как Фрида?
Она с трудом произнесла:
– М-м-мне очень приятно с вами познакомиться.
Мод взглянула на нее с любопытством, удивленная ее волнением. Надеясь на продолжение занятий, она всего лишь хотела, чтобы Карла любезно поговорила с новым учеником, и не видела ничего плохого в том, чтобы привести офицера армии на свою кухню. Она и представления не имела, что у Карлы в хозяйственной сумке – украденные медикаменты.
Кох церемонно поклонился и сказал:
– Это мне очень приятно.
– А это Ада, наша служанка.
Ада бросила на него враждебный взгляд, но он этого не увидел: замечать служанок было ниже его достоинства. Он перенес вес на одну ногу, расслабленно скособочившись, – ему хотелось выглядеть непринужденно, но впечатление получилось противоположное.
Он выглядел взрослее, чем вел себя. В нем была наивность, какая бывает у чрезмерно опекаемого ребенка. Но все равно он был опасен.
Сменив позу, он оперся руками о спинку стула, на который Карла положила свою плетенку.
– Я вижу, вы медсестра, – сказал он.
– Да. – Карла постаралась размышлять спокойно. Имел ли Кох хоть какое-то представление о том, кем были фон Ульрихи? Он мог быть слишком молод, чтобы знать, кто такие социал-демократы. Уже девять лет эта партия была запрещена. Может быть, после смерти Вальтера унижение семьи фон Ульрихов забылось. Как бы там ни было, Кох, похоже, считал их респектабельной немецкой семьей – обедневшей лишь из-за утраты кормильца. В этой ситуации оказались многие женщины из хороших семей.
У него не было никаких причин заглядывать в плетенку.
Карла заставила себя любезно сказать:
– Как продвигаются ваши занятия?
– Мне кажется, довольно успешно! – он взглянул на Мод. – Во всяком случае, так говорит моя учительница.
– Признаки таланта заметны, – сказала Мод, – даже на таком начальном уровне. – Она всегда так говорила, чтобы человек заплатил за второй урок; но Карла подумала, что сегодня она более обаятельна, чем обычно. Конечно, ей уже вполне можно было флиртовать – со смерти Вальтера прошло больше года. Но у нее просто не могло возникнуть романтического чувства к человеку в два раза младше ее.
– Однако я решил не рассказывать друзьям, что беру уроки, – добавил Кох, – а потом поразить всех своей игрой.
– Правда, будет забавно? – сказала Мод. – Пожалуйста, садитесь, лейтенант, если у вас есть еще несколько минут, – и она указала на стул, где стояла плетенка Карлы.
Карла протянула руку, чтобы убрать сумку, но Кох ее опередил.
– Позвольте мне, – сказал он и поднял сумку. Заглянул внутрь. Увидев капусту, он сказал: – Ваш ужин, наверное?
– Да, – сказала Карла. Голос прозвучал хрипло.
Он сел на стул и поставил плетенку у ноги, с дальней от Карлы стороны.
– Мне всегда хотелось узнать, не выйдет ли из меня музыканта. А теперь я решил, что настало время это проверить… – Он положил ногу на ногу, потом снова их выпрямил.
Интересно, почему это он так ерзает, подумала Карла. Бояться ему нечего. Ей пришло в голову, что причина его неловкости – сексуального характера. Он находится в комнате с тремя одинокими женщинами. Что происходит у него в голове?
Ада поставила перед ним чашку кофе. Он достал сигареты. Курил он как подросток, словно пробовал впервые. Ада подала ему пепельницу.
– Лейтенант Кох работает в Военном министерстве на Бендлерштрассе, – сказала Мод.
– Это так. – Там находился штаб верховного командования. Там хранились все величайшие военные тайны Германии. Даже если сам Кох ничего не знал, кто-нибудь из его коллег мог вспомнить, что Вальтер фон Ульрих был антинацистом. И на этом его уроки у фрау фон Ульрих закончились бы.
– Работать там – большая честь, – сказал Кох.
– Мой сын сейчас в России, – сказала Мод. – Мы ужасно за него переживаем.
– Конечно, это естественно для матери, – сказал Кох. – Но пожалуйста, не поддавайтесь пессимизму! Недавнее контрнаступление русских было решительно отбито.
Это была чушь. Аппарат пропаганды не мог скрыть факта, что русские победили в битве за Москву и отбросили немцев на триста километров назад.
Кох продолжал:
– Сейчас мы в состоянии возобновить наступление.
– Вы уверены? – взволнованно спросила Мод. Карла разделяла ее чувства. Их обеих терзал страх за Эрика.
Кох попробовал снисходительно улыбнуться.
– Поверьте, фрау фон Ульрих, я уверен. Конечно, я не могу предать огласке все, что знаю. Однако позвольте вас заверить, планируются очень решительные наступательные действия.
– Конечно, я уверена, что наши войска получают все, что нужно – достаточно еды и все прочее… – она коснулась ладонью руки Коха. – Но все равно я волнуюсь. Мне не следует этого говорить, но у меня такое чувство, что вам, лейтенант, я могу доверять.
– Конечно.
– Я уже несколько месяцев не получала вестей от сына. Я не знаю, жив он или нет.
Кох сунул руку в карман и вынул карандаш и маленький блокнотик.
– Это я наверняка смогу для вас узнать.
– Правда сможете? – с наивным видом сказала Мод.
Карла подумала, что это вполне могло быть целью флирта.
– Да, конечно, – сказал Кох. – Ведь я же в штабе верховного командования, и, хоть моя роль там очень незначительна, – он попробовал принять скромный вид, – я могу навести справки о…
– Эрике.
– Об Эрике фон Ульрихе.
– Это было бы чудесно. Он санитар, учился на врача, но так хотел пойти воевать за фюрера…
Это была правда. Эрик был самоотверженным приверженцем нацистов – хотя последние несколько писем домой были написаны в более сдержанном тоне.
Кох записал его имя.
– Вы замечательный человек, лейтенант Кох, – сказала Мод.
– Пустяки.
– Я так рада, что мы сейчас перейдем в контрнаступление на восточном фронте. Но вы не должны мне говорить, когда наступление начнется! Хотя мне отчаянно хочется узнать…
Мод пыталась выудить информацию. Карла не могла себе представить зачем. Ей было негде ее применить.
Кох понизил голос, словно за открытым кухонным окном его мог подслушивать шпион.
– Очень скоро, – сказал он и оглядел трех слушавших его женщин. Карла увидела, что он наслаждается их вниманием. Наверное, ему было непривычно, чтобы женщины ловили каждое его слово. Продлевая этот момент, он сказал:
– Очень скоро начнется операция «Блау».
Глаза Мод блеснули.
– «Синяя операция» – просто дух захватывает! – сказала она таким тоном, как отвечает женщина, когда мужчина предлагает ей съездить на недельку в Париж и остановиться там в отеле «Риц».
– Двадцать восьмого июня, – прошептал он.
Мод прижала руку к сердцу.
– Так скоро! Это замечательная новость!
– Я не должен был ничего говорить.
Мод накрыла рукой его руку.
– Но я так рада, что вы сказали. Теперь я чувствую себя настолько лучше!
Он смотрел на ее руку. Карла поняла, что он не привык к женским прикосновениям. Он поднял взгляд от ее руки и взглянул ей в глаза. Мод тепло улыбнулась, так тепло, что Карла с трудом могла поверить, что все это – стопроцентная фальшь.
Мод убрала руку. Кох загасил сигарету и встал.
– Я должен идти, – сказал он.
«Слава богу», – подумала Карла.
Он поклонился ей.
– Рад знакомству, фройляйн.
– До свидания, лейтенант, – буднично ответила она.
Мод проводила его к двери и сказала:
– Значит, завтра в это же время.
В кухню она вернулась со словами:
– Какая это находка – глупый мальчик, работающий в генеральном штабе!
– Не понимаю, почему это приводит тебя в такой восторг, – сказала Карла.
– Он очень красивый, – сказала Ада.
– Он выдал нам секретную информацию! – сказала Мод.
– А какая нам от этого польза? – сказала Карла. – Мы же не шпионы.
– Мы знаем дату следующего наступления – и, наверное, сможем найти способ передать эту информацию русским?
– Я понятия не имею, как это сделать.
– А ведь вроде бы нас окружают шпионы.
– Это все пропаганда. Чуть что идет не так – сразу ищут причину в подрывной деятельности еврейско-большевистских тайных агентов, а не в халатности нацистов.
– Но все равно, должны быть и настоящие шпионы.
– И как же нам с ними связаться?
– Я поговорю с Фридой… – задумчиво сказала мама.
– Что наводит тебя на такие мысли?
– Интуиция.
Карла вспомнила момент на автобусной остановке, когда она удивилась вслух, кто же это расклеивает антифашистские плакаты, – и Фрида примолкла. Внутренний голос Карлы согласился с матерью.
Но это была не единственная проблема.
– Но если и сможем, мы что, решим предать нашу страну?
– Мы должны свергнуть власть нацистов, – твердо сказала Мод.
– Я ненавижу нацистов больше, чем кого бы то ни было, но все же я немка.
– Я тебя понимаю. Мне совсем не нравится превращаться в предательницу, хоть по рождению я англичанка. Но мы не избавимся от нацистов, если не проиграем войну.
– Но предположим, что мы сможем передать русским информацию, из-за которой проиграем битву. В этой битве может погибнуть Эрик! Твой сын, мой брат! Мы можем стать причиной его гибели.
Мод попыталась ответить, но обнаружила, что не может говорить. Вместо ответа она заплакала. Карла встала и обняла ее.
Тогда Мод прошептала:
– Он в любом случае может умереть. Он может умереть, сражаясь за нацизм. Будет лучше, если он погибнет, проигрывая битву, а не побеждая в ней.
С этим Карла была не вполне согласна.
Она опустила руки.
– Как бы там ни было, не стоило вот так приводить его на кухню, не предупредив меня заранее, – сказала она и подняла с пола свою плетенку. – Хорошо, что лейтенант Кох не заглянул поглубже.
– Почему? Что у тебя там?
– Лекарства, которые я украла из госпиталя для доктора Ротмана.
Мод с гордостью улыбнулась сквозь слезы.
– Вот это моя дочка!
– Я чуть не умерла, когда он схватился за сумку!
– Прости меня.
– Откуда ж тебе было знать. Но я хочу избавиться от всего этого прямо сейчас.
– Да, хорошая мысль.
Карла снова надела плащ и вышла из дома.
Она быстро дошла до улицы, где жили Ротманы. Дом у них был не такой большой, как у фон Ульрихов, но это было пропорционально сложенное городское здание с уютными комнатами. Однако окна были заколочены, а на парадной двери висело наспех написанное объявление: «Приема нет».
Когда-то Ротманы жили в достатке. У доктора Ротмана была обширная практика, много богатых клиентов. Но он лечил и бедняков по низким ценам. Теперь только бедняки и остались.
Карла, как все пациенты, направилась вокруг дома к черному ходу.
Она сразу поняла, что что-то не так. Задняя дверь была открыта, а войдя на кухню, она увидела лежащую на кафельном полу гитару со сломанным грифом. В кухне никого не было, но из глубины дома доносились какие-то звуки.
Пройдя через кухню, она вошла в прихожую. На первом этаже было две большие комнаты – приемная и кабинет. Сейчас приемная была обставлена как гостиная, а кабинет превратился в мастерскую Руди, с верстаком, плотницкими инструментами и, как правило, полудюжиной мандолин, скрипок и виолончелей на разных стадиях ремонта. Все предметы медицинского назначения были убраны под замок в шкафы, чтобы их не было видно.
Однако теперь это было не так, увидела она, войдя.
Шкафы были распахнуты, их содержимое вывалено. Пол был усеян осколками стекла и разрозненными таблетками, порошками, баночками с микстурой. Среди завалов Карла увидела стетоскоп и тонометр. Вокруг лежали обломки нескольких медицинских приборов – очевидно, их бросили на пол и растоптали.
Карла была потрясена и возмущена. Сколько всего пропало зря!
Потом она заглянула в другую комнату. В углу лежал Руди Ротман. Ему было двадцать два года, это был высокий парень атлетического телосложения. Его глаза были закрыты, он стонал от боли.
Рядом с ним стояла на коленях его мать, Ханнелор. Когда-то белокурая красавица, теперь Ханнелор поседела и осунулась.
– Что случилось? – спросила Карла, ожидая ответа со страхом.
– Приходила полиция, – сказала Ханнелор. – Моего мужа обвинили в том, что он лечит арийцев. И забрали его. Руди пытался помешать им разгромить наш дом. И они… – она замолчала.
Карла поставила сумку и опустилась на колени рядом с Ханнелор.
– Что они сделали?
– Они переломали ему руки… – сделав над собой усилие, прошептала Ханнелор.
Карла сразу увидела, что руки у Руди красные и ужасно искорежены. Похоже, полицейские переломали ему все пальцы, один за другим. Неудивительно, что он так стонал. Ей стало плохо. Но она видела ужасные вещи каждый день и умела подавлять свои чувства и оказывать действенную помощь.
– Ему нужен морфий, – сказала она.
Ханнелор показала на месиво на полу.
– Если он у нас и был, все пропало.
Карла почувствовала приступ неудержимой ярости. Даже в госпиталях было плохо с лекарствами, а тут полиция устраивает эту вакханалию разрушения.
– Я принесла вам морфий, – она вынула из плетенки пузырек с прозрачной жидкостью и новый шприц. Потом быстро разорвала упаковку, набрала лекарство и вколола его Руди.
Морфий подействовал почти мгновенно. Стоны прекратились. Руди открыл глаза и посмотрел на Карлу.
– Ты – ангел, – сказал он. Потом закрыл глаза и, казалось, заснул.
– Надо попробовать выправить кости его пальцев, – сказала Карла, – чтобы они правильно срослись. – Она коснулась его левой руки. Реакции не последовало. Она взяла его руку и подняла. Он по-прежнему не шевелился.
– Я никогда не вправляла кости, – сказала Ханнелор. – Хоть и довольно часто видела, как это делают.
– Я тоже, – сказала Карла. – Но давайте попробуем. Я займусь левой рукой, а вы – правой. Надо успеть прежде, чем закончится действие лекарства. Видит бог, ему и так будет достаточно больно.
– Ладно, – сказала Ханнелор.
Карла помедлила еще миг. Мама была права. Они должны приложить все силы, чтобы покончить с нацистским режимом, даже если это будет означать предательство родной страны. Больше она не сомневалась.
– Давайте начинать, – сказала Карла.
Мягко и бережно женщины начали выправлять переломанные пальцы Руди.
II
Каждую пятницу Томас Маке проводил вторую половину дня в баре «Танненберг».
Бар был – ничего особенного. На одной стене висела в рамочке фотография владельца Фрица в военной форме Первой мировой – тогда он был на двадцать пять лет моложе и еще без пивного живота. Он хвастался, что в сражении при Танненберге убил девятерых русских. В баре было несколько столов со стульями, но все постоянные посетители сидели у барной стойки. Почти все меню в кожаной обложке было вымыслом: единственные блюда, которые здесь подавали, – это сосиски с картошкой и сосиски без картошки.
Но заведение стояло через дорогу от здания Кройцбергского окружного управления полиции, и завсегдатаями бара были полицейские. А это значило, что можно нарушать закон. Здесь процветал игорный бизнес, в туалетах работали уличные девицы, а государственный инспектор качества пищи никогда не переступал порога кухни. Бар открывался, когда Фриц поднимался с постели, и закрывался, когда последний пьяница отправлялся домой.
Много лет назад – прежде, чем к власти пришли нацисты и такие, как он, внезапно получили шанс проявить себя – Маке был в Кройц-бергском управлении младшим полицейским чином. Кое-кто из его прежних коллег и теперь выпивал в «Танненберге», и Маке всегда мог быть уверен, что увидит пару знакомых лиц. Он и сейчас любил поболтать со старыми приятелями, хоть и поднялся настолько выше их, став инспектором и членом СС.
– Надо отдать тебе должное, Томас, ты далеко пошел, – сказал Бернард Энгель. В 1932 году он был сержантом и начальником Маке – и до сих пор оставался сержантом. – Удачи тебе, сынок! – и он поднес к губам кружку пива, которой его угостил Маке.
– Спорить не буду, – ответил Маке. – Хотя я бы сказал, что с тобой работать было лучше, чем под началом суперинтенданта Крингеляйна.
– Да, жалел я вас, мальчишек… – кивнул Бернард.
– Ну уж и жалел, я бы не сказал! – презрительно хохотнул еще один старый товарищ, Франц Эдель.
Взглянув в окно, Маке увидел, как возле бара остановился мотоцикл – за рулем был парень в голубой куртке с поясом, какие носят офицеры люфтваффе. Лицо его показалось знакомым: где-то Маке его видел. У парня были светло-рыжие волосы, довольно длинная челка падала на высокий аристократический лоб. Он вошел в «Танненберг».
Маке вспомнил его имя. Это был Вернер Франк, избалованный сынок производителя радиоприемников Людди Франка.
Вернер подошел к барной стойке и попросил сигареты «Кэмел». Как предсказуемо, подумал Маке. Конечно, этот плейбой курит американские сигареты. Даже если это лишь немецкая имитация.
Вернер заплатил, открыл пачку, вынул сигарету и попросил у Фрица прикурить. Повернувшись, чтобы уйти, он встретился глазами с Маке, и, подумав секунду, сказал:
– Здравствуйте, инспектор Маке.
Все в баре посмотрели на Маке, ожидая, что он ответит.
– Юный Вернер! Как поживаете? – сказал он с небрежным кивком.
– Прекрасно, благодарю вас, инспектор.
Маке был доволен, хоть и удивлен, услышав в его голосе такое почтение. Он помнил Вернера дерзким юнцом, явно недостаточно уважающим власти.
– Я только что вернулся из поездки с генералом Дорном на восточный фронт, – добавил Вернер.
Маке почувствовал, что к разговору прислушиваются все полицейские в баре. Человек, побывавший на восточном фронте, заслуживал уважения. Маке невольно наслаждался созданным впечатлением: в каких высоких кругах он вращается!
Вернер предложил Маке сигареты, тот взял одну.
– Пиво, – сказал Вернер Фрицу. Потом, повернувшись к Маке, спросил: – Можно вас угостить, инспектор?
– Спасибо, мне то же самое.
Фриц наполнил две кружки. Вернер поднял свою и сказал Маке:
– Я хочу вас поблагодарить.
Еще один сюрприз.
– За что? – спросил Маке.
Все его друзья внимательно прислушивались.
Вернер сказал:
– Год назад вы меня как следует отчитали.
– Тогда, кажется, вы были не особенно мне благодарны.
– И за это прошу прощения. Но я хорошо подумал над вашими словами и в результате понял, что вы правы. Я позволял личным чувствам влиять на мои взгляды. Вы наставили меня на путь истинный. Я никогда этого не забуду.
Маке был тронут. Он терпеть не мог Вернера и резко с ним говорил, а молодой человек задумался над его словами и изменил свой образ жизни. Маке было приятно чувствовать себя благодетелем, ведь он так изменил жизнь юноши!
Вернер продолжал:
– На самом деле я как раз вспоминал вас на днях. Генерал Дорн говорил о том, как ловят шпионов, и спрашивал, можем ли мы их выследить по их радиосигналам. К сожалению, я мало что мог ему ответить.
– Меня бы спросили, – сказал Маке. – Это же моя специальность.
– Правда?
– Пойдем сядем.
Они перенесли кружки на невытертый стол.
– Хоть все, кто здесь сидит, и полицейские, – сказал Маке, – но все равно не следует обсуждать такие дела во всеуслышание.
– Конечно, – Вернер понизил голос. – Но я знаю, что вам я доверять могу. Видите ли, кое-кто из полевых командиров сказал Дорну, что, по их мнению, противник часто знает о наших намерениях заранее.
– А! – сказал Маке. – У меня тоже было такое опасение.
– Что мне ответить Дорну о выслеживании по радиосигналам?
– Правильное название – радиопеленгация…
Маке собрался с мыслями. Ему открывалась возможность произвести впечатление на влиятельного генерала – хоть и опосредованно. Нужно говорить ясно и подчеркнуть важность того, что он делает, не преувеличивая успехов. Он представил себе, как генерал Дорн небрежно обронит в разговоре с фюрером: «В гестапо есть один отличный человек, по имени Маке, – пока всего лишь инспектор, но производит прекрасное впечатление…»
– У нас есть прибор, определяющий направление, откуда идут сигналы, – начал он. – Если мы засечем сигнал с трех далеко находящихся друг от друга точек, мы сможем нанести на карту три прямые линии. Где они пересекутся – там и будет адрес передатчика.
– Фантастика!
Маке предостерегающе поднял ладонь.
– Это в теории, – сказал он. – На практике все гораздо сложнее. «Пианист» – так мы называем радиста – обычно не сидит на месте столько времени, чтобы мы успели его найти. Осторожный «пианист» никогда не ведет передачу второй раз с того же места. А наш прибор установлен в фургоне с подозрительной антенной на крыше, так что они могут заметить наше приближение.
– Однако вам случалось добиваться успеха.
– Ну да. А может быть, вам как-нибудь вечером съездить с нами? Тогда вы смогли бы увидеть весь процесс своими глазами, и генерал Дорн получит информацию из первых рук.
– Это хорошая мысль, – сказал Вернер.
III
Июнь в Москве стоял солнечный и теплый. Было время обеда, и Володя ждал Зою у фонтана в Александровском саду у самого Кремля. Мимо прогуливались сотни людей, многие – парами, наслаждаясь погодой. Жизнь заставляла экономить, и в фонтанах отключили воду, чтобы беречь электроэнергию, но небо было голубое, деревья оделись листвой, а германские войска были в трехстах километрах.
Каждый раз, когда Володя вспоминал битву за Москву, его переполняла гордость. Немецкая армия, наводившая на всех ужас, известная стремительными наступлениями, была у ворот города – и ее отбросили назад. Русские солдаты сражались как львы, чтобы спасти свою столицу.
К несчастью, в марте контрнаступление советских войск остановилось. Удалось отбить большие территории, и москвичи почувствовали себя спокойнее; однако немцы подлечили раны и готовились к новой попытке.
А Сталин все еще был у власти.
Володя заметил в толпе идущую к нему Зою. На ней было красно-белое клетчатое платье. Она шла упругой походкой, и ее светлые, почти белые волосы, казалось, танцевали при каждом шаге. На нее смотрели все мужчины вокруг.
Володе случалось назначать свидания красивым женщинам, но то, что у него роман с Зоей, оказалось неожиданностью для него самого. Несколько лет она относилась к нему с холодным безразличием и не говорила ни о чем, кроме ядерной физики. Потом однажды, к его изумлению, она предложила ему сходить в кино.
Это случилось вскоре после беспорядков, когда убили генерала Боброва. В тот день ее отношение к нему изменилось, почему – он не мог сказать определенно. Вышло так, что после пережитого у нее возникло к нему доверие. Как бы там ни было, они сходили на «Джордж из Динки-джаза», умопомрачительную комедию, в которой играл английский банджоист Джордж Формби. Это был известный фильм, он шел в Москве на протяжении нескольких месяцев. Более невозможный сюжет нельзя было себе представить: без ведома Джорджа через его инструмент передавались сообщения для немецких подводных лодок. Это было настолько глупо, что они смеялись до упаду.
С тех пор они стали встречаться постоянно.
Сегодня они собирались обедать с его отцом. Володя договорился встретиться с Зоей заранее у фонтана, чтобы хоть несколько минут побыть с ней наедине.
Зоя ослепила его улыбкой в тысячу ватт и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать. Она была высокой, но он был выше. Он наслаждался поцелуем. Прикосновения ее губ к его губам были нежные и влажные. Поцелуй закончился слишком быстро.
Володя был не вполне уверен в ее отношении к нему. Как это называло старшее поколение, они еще были на стадии ухаживания. Они много целовались, но до постели пока не доходило. Не оттого, что они были слишком молоды: ему было двадцать семь лет, ей – двадцать восемь. Но все равно Володя чувствовал, что Зоя не ляжет с ним в постель, пока не будет к этому готова.
Он сам в глубине души не очень-то верил, что когда-нибудь проведет ночь с девушкой своей мечты. Она казалась слишком ослепительно-белокурой, слишком умной, слишком высокой, слишком уравновешенной, слишком восхитительной, в конце концов, чтобы отдаться мужчине. Конечно, ему, наверное, никогда не увидеть, как она разденется, не любоваться ее обнаженным телом, не ласкать ее, не лечь с ней?..
Они шли по длинному, узкому парку. С одной стороны – улица с большим движением. С другой стороны над высокой длинной стеной высились башни Кремля.
– Глядя на это, можно подумать, что русский народ держит здесь своих вождей в заключении, – сказал Володя.
– Да, – согласилась Зоя. – А на самом деле все наоборот.
Он оглянулся, но их никто не слышал. И все равно, говорить так – безрассудно.
– Неудивительно, что мой отец считает тебя опасной.
– Раньше я думала, что ты такой же, как он.
– Хотел бы я быть таким, как он. Он – герой. Он брал Зимний дворец. Не думаю, что я когда-нибудь изменю ход истории.
– Да, я знаю, но он… Так нетерпим к чужим мнениям, так консервативен. Ты не такой.
Володя подумал, что он очень во многом такой же, как отец, но спорить не хотелось.
– Ты сегодня вечером свободен? – спросила она. – Я могла бы что-нибудь приготовить.
– Еще бы! – Она еще никогда не приглашала его к себе.
– У меня есть мясо.
– Отлично! – Хорошие отбивные ценились даже в привилегированном доме Володиных родителей.
– А Ковалевы уехали.
Эта новость была еще лучше. Как многие москвичи, Зоя жила в квартире не одна. У нее было две комнаты, а кухню и ванную приходилось делить с другим ученым, доктором Ковалевым, у которого были жена и ребенок. Но Ковалевы уехали, и Зоя с Володей будут в квартире одни. У него участился пульс.
– Зубную щетку взять? – спросил он.
Она загадочно улыбнулась и ничего не ответила.
Они вышли из парка и, перейдя дорогу, подошли к кафе. Многие подобные заведения давно закрыли, но в центре города было полно учреждений, и тем, кто там работал, надо было где-то обедать, так что несколько кафе и столовых выжило.
Григорий Пешков сидел за одним из столиков, вынесенных на улицу. В Кремле были места, где кормили лучше, но ему хотелось, чтобы его видели там, куда ходят обычные граждане. Он хотел показать, что не считает себя выше простых людей лишь потому, что на нем генеральская форма. Но все же он выбрал столик, стоящий в стороне от других, чтобы нельзя было их подслушать.
Зою он не одобрял, но ее обаяние не оставляло его равнодушным, и при их появлении он поднялся и расцеловал ее в обе щеки.
Они заказали картофельные оладьи и пиво. Выбор был небольшой: еще только водка и сельдь пряного посола.
– Сегодня я не стану докучать вам ядерной физикой, генерал, – сказала Зоя. – Пожалуйста, воспринимайте это так, что мои взгляды с нашего последнего разговора не изменились. Но надоедать вам я не хочу.
– Это радует, – сказал он.
Она рассмеялась, демонстрируя белые зубы.
– Лучше вы мне скажите, долго ли еще мы будем воевать.
Володя в притворном отчаянии покачал головой. Вечно ей надо было бросать вызов его отцу. Не будь она молодой красивой женщиной, Григорий давно бы ее арестовал.
– Фашисты разбиты, но не желают этого признавать, – сказал Григорий.
– Все в Москве гадают, – сказала Зоя, – что здесь будет этим летом. Но вы-то оба наверняка знаете.
– Если бы я и знал, – ответил Володя, – то уж точно не имел бы права сказать своей девушке, как бы ни сходил по ней с ума.
Помимо всего прочего, эта информация могла бы стоить ей жизни, подумал он, но не сказал.
Подали картофельные оладьи, и они начали есть. Как всегда, Зоя с голодным видом набросилась на пищу. Володе нравилось смотреть, с каким удовольствием она принимается за еду. Но ему самому оладьи не очень понравились.
– Картошка в них подозрительно похожа на репу, – сказал он.
Отец бросил на него неодобрительный взгляд.
– Но вообще-то я не возражаю, – поспешно добавил Володя.
Когда они поели, Зоя отошла в уборную. Едва она оказалась так далеко, что не могла услышать, Володя сказал:
– Мы думаем, летом немцы обязательно перейдут в наступление.
– Согласен, – сказал отец.
– Мы к этому готовы?
– Конечно, – ответил Григорий, но вид у него был обеспокоенный.
– Они начнут наступление на юге, чтобы добраться до кавказской нефти.
Григорий покачал головой.
– Они снова направятся к Москве. Лишь она имеет значение.
– Сталинград – такой же символ. Он носит имя нашего вождя.
– Да к черту символы. Если возьмут Москву – конец войне. Не возьмут – значит, не победили, куда бы еще они ни добрались.
– Ты просто предполагаешь, – раздраженно сказал Володя.
– Как и ты.
– Наоборот, у меня-то есть подтверждение… – он огляделся, но никого поблизости не было. – Кодовое название наступления – операция «Блау». Начнется 28 июня. – Он узнал это от берлинской сети шпионов Вернера Франка. – А некоторые подробности мы получили из папки немецкого офицера, с упавшего самолета-разведчика под Краковом.
– Офицеры разведки не носят при себе планов военных действий, – сказал Григорий. – Товарищ Сталин считает, это была просто уловка, чтобы ввести нас в заблуждение, и я с ним согласен. Немцам нужно, чтобы мы ослабили центральный фронт, перебросив войска на юг, чтобы противостоять тому, что в итоге окажется не более чем отвлекающим маневром.
В том-то и беда разведки, раздраженно подумал Володя. Даже когда даешь им информацию, упрямые старики верят чему захотят.
Он увидел возвращающуюся Зою – она шла через площадку перед кафе, и все взгляды были устремлены на нее.
– Что могло бы вас убедить? – спросил он отца, пока она не подошла.
– Больше доказательств.
– Например?
Григорий воспринял вопрос всерьез и на миг задумался.
– Достань мне план наступления.
Григорий вздохнул. Вернеру Франку пока не удалось до него добраться.
– Если я его достану, Сталин пересмотрит свое отношение?
– Если достанешь, я его попрошу об этом.
– Договорились, – сказал Володя.
Это было опрометчиво. Володя не представлял себе, как это сделать. Вернер, Генрих, Лили и остальные уже сейчас страшно рисковали. А ему придется еще больше на них надавить.
Зоя подошла к их столу, и Григорий встал. Им надо было в разные стороны, и они попрощались.
– Увидимся вечером, – сказала Володе Зоя. Он ее поцеловал.
– Я приду в семь, – сказал он.
– Зубную щетку бери, – сказала она.
Он ушел счастливым.
IV
Девушка замечает, когда у подруги появляется тайна. Она может не знать, что это за тайна, но она знает – тайна есть, словно неопределенных очертаний предмет мебели под чехлом. По осмотрительным и неохотным ответам на невинные вопросы она понимает, что ее подруга встречается с кем-то, с кем встречаться не должна; она лишь не знает имени, но может догадаться, что запретная любовь подруги – женатый мужчина, или темнокожий иностранец, или женщина. Восхитившись бусами, по отсутствию ответа она понимает, что с ними связано что-то постыдное, хотя пройдет, может быть, не один год, прежде чем она узнает, что подруга стащила бусы из шкатулки старенькой бабушки.
Так думала Карла, размышляя о Фриде.
У Фриды была тайна, и связана она была с движением сопротивления нацистам. Ее участие могло быть активным и преступным: может быть, она каждую ночь просматривала документы в дипломате своего брата Вернера, копировала и передавала копии русскому шпиону. Но, вероятнее, все было не так захватывающе: наверное, она помогала печатать и расклеивать нелегальные плакаты и листовки, направленные против правительства.
Поэтому Карла собиралась рассказать Фриде про Хоакима Коха. Однако возможность у нее появилась не сразу. Карла с Фридой были медсестрами в разных отделениях большого госпиталя, и входы в здание у них были разные, так что они не обязательно встречались каждый день.
А Хоаким между тем приходил к ним домой заниматься ежедневно. Никаких неосмотрительных заявлений он больше не делал, но Мод продолжала флиртовать с ним. Однажды Карла услышала, как она сказала Хоакиму: «Но вы понимаете, что мне почти сорок?» – хотя на самом деле ей был пятьдесят один год. Хоаким совершенно потерял голову. Мод доставляло удовольствие знать, что она еще может увлечь красивого молодого человека, хоть и очень наивного. Карле даже пришла в голову мысль, что ее мама может питать более глубокие чувства к этому мальчишке со светлыми усами, немного напоминающему Вальтера, – но это показалось нелепым.
Хоакиму отчаянно хотелось порадовать Мод, и скоро он принес ей вести о сыне. Эрик был жив и здоров.
– Его часть находится на Украине, – сказал Хоаким, – это все, что я могу вам сказать.
– Как бы мне хотелось, чтобы он приехал домой на побывку, – мечтательно сказала Мод.
Молодой офицер заколебался.
– Быть матерью и волноваться – так тяжело… – сказала она. – Если бы я могла повидать его, ну хоть один день, мне было бы настолько легче.
– Есть вероятность, что я смог бы это устроить…
Мод разыграла изумление.
– Правда? Вы настолько влиятельны?!
– Не уверен. Но могу попытаться.
– Спасибо вам даже за попытку! – и она поцеловала ему руку.
Прошла неделя, прежде чем Карла снова увидела Фриду. Когда это произошло, она рассказала ей все про Хоакима Коха. Она подала эту историю просто как интересные новости, но была уверена, что Фрида не так легкомысленно ее воспримет.
– Только подумай, – сказала она, – он сказал нам кодовое название операции и дату начала наступления! – ей было интересно, как отреагирует на это Фрида.
– Его могли казнить за это, – сказала Фрида.
– Если бы мы знали кого-то, кто мог бы связаться с Москвой, мы могли бы изменить ход войны, – сказала Карла, словно продолжая обсуждать тяжесть преступления Хоакима.
– Возможно, – сказала Фрида.
Это подтвердило предположение. Для Фриды нормальной реакцией на такую историю было бы удивление, живой интерес, дальнейшие расспросы. А сегодня она не ответила ничем, кроме нейтральных фраз и неопределенного мычания. Вернувшись домой, Карла сказала матери, что интуиция ее не подвела.
На следующий день в госпитале Фрида с лихорадочным видом появилась в палате Карлы.
– Мне срочно нужно с тобой поговорить! – сказала она.
Карла меняла повязку молодой женщине, страшно обгоревшей при взрыве завода боеприпасов.
– Иди в раздевалку, – сказала она. – Я приду, как только смогу.
Через пять минут она нашла Фриду в крошечной раздевалке с сигаретой у открытого окна.
– Что случилось? – спросила Карла.
Фрида загасила сигарету.
– Это насчет твоего лейтенанта Коха.
– Я так и подумала.
– Ты должна получить от него больше информации.
– Я – должна? Что ты говоришь?!
– У него есть доступ к плану операции «Блау». Кое-что мы о ней знаем, но Москве нужны подробности.
Фрида сделала для себя неправильные выводы. Карла в замешательстве решила пока с этим смириться.
– Я могу спросить его…
– Нет. Ты должна заставить его принести тебе план операции.
– Не уверена, что это возможно. Он же не полный идиот. Ты не думаешь…
Фрида ее и слушать не стала.
– Потом надо его сфотографировать, – перебила она и достала из кармана формы коробочку из нержавеющей стали – маленькую, размером с сигаретную пачку, но поуже и подлиннее. – Это – фотоаппарат, сделанный специально, чтобы фотографировать документы. – Карла заметила на боку надпись «Минокс». – На одной пленке – одиннадцать кадров. Вот тебе три пленки. – Фрида вынула три кассеты, по форме напоминающие гантели, но достаточно маленькие, чтобы войти в фотоаппарат. – Пленка заряжается вот так… – Фрида продемонстрировала. – Когда снимаешь, смотришь в это окошко. Если что непонятно, читай эту инструкцию.
Карла никогда не видела Фриду такой бесцеремонной.
– Мне правда нужно подумать.
– Нет времени. Это твой плащ, да?
– Да, но…
Фрида рассовала фотоаппарат, пленки и инструкцию по карманам плаща. Казалось, она почувствовала облегчение, избавившись от них.
– Мне надо идти! – и она направилась к двери.
– Но Фрида!
Фрида наконец остановилась и посмотрела на Карлу.
– Что?
– Ну… Ты ведешь себя не как друг.
– Это – важнее.
– Ты загнала меня в угол.
– Ты сама создала эту ситуацию, когда рассказала мне про Хоакима Коха. Не притворяйся, что тебе не хотелось, чтобы я что-то сделала с этой информацией.
Это была правда. Карла сама толкнула этот снежный ком. Но она не представляла себе, к чему это приведет.
– А если он откажется?
– Тогда, наверное, ты всю оставшуюся жизнь будешь жить при нацизме.
И Фрида вышла.
– Черт… – сказала Карла.
Она стояла одна в раздевалке и думала. Она даже не могла без риска избавиться от маленького фотоаппарата. Он лежал у нее в кармане плаща, и вряд ли можно было отправить его в больничную урну. Ей придется выйти из здания, неся его в кармане, и поискать место, где можно будет незаметно его выбросить.
Но хочет ли она этого?
Казалось невероятным, чтобы Коха, несмотря на всю его наивность, можно было уговорить выкрасть в Военном министерстве копию плана операции «Блау» и принести его посмотреть своей возлюбленной. Однако если кто-нибудь и мог заставить его пойти на это, то только Мод.
Но Карла была в ужасе. Если ее поймают, пощады не будет. Ее арестуют и будут пытать. Она подумала о Руди Ротмане, как страшно он стонал, когда ему переломали пальцы. Она вспомнила отца – его так ужасно избили, что он умер. Ее преступление будет более тяжелым; значит, и наказание, соответственно, более жестоким. Ее казнят, конечн, – но далеко не сразу.
Она сказала себе, что согласна рискнуть.
Чего она не могла принять, так это опасности, что она поможет убить собственного брата.
Он был там, на восточном фронте, Хоаким это подтвердил. Он будет участвовать в операции «Блау». Если Карла поможет русским победить, в результате может погибнуть Эрик. Этого она вынести не могла.
Она вернулась к работе. Она действовала рассеянно, допускала ошибки, но, к счастью, врачи их не замечали, а пациенты сказать не могли. Когда наконец ее смена закончилась, она поспешно ушла. Фотоаппарат жег ей карман, но она не видела безопасного места, где можно выбросить его.
Интересно, где Фрида его взяла, подумала она. Денег у Фриды было полно, и она легко могла его купить, хотя ей пришлось бы давать объяснения, зачем ей такая вещь. Более вероятно, что она получила фотоаппарат от русских, год назад, перед тем как закрылось их посольство.
Когда Карла пришла домой, фотоаппарат все еще был у нее в кармане.
Рояля сверху слышно не было: сегодня урок Хоакима был назначен на более позднее время. Мама сидела за кухонным столом. Когда Карла вошла, Мод подняла на нее сияющий взгляд и сказала:
– Посмотри, кто приехал!
Это был Эрик.
Карла смотрела на него во все глаза. Он был страшно худ, но, по-видимому, не ранен. Форма была грязная, рваная, но лицо и руки он уже вымыл. Эрик встал и обнял ее.
Она тоже крепко обхватила его руками, не боясь испачкать безукоризненно чистое форменное платье.
– Ты цел, – сказала она.
На нем было так мало плоти, что она через тонкую ткань чувствовала все его кости – ребра, и бедра, и плечи, и позвоночник.
– Пока цел, – ответил он.
Она разжала руки.
– Ну, как ты?
– Получше многих.
– Но ты же не в этой хлипкой форме был зимой в России?
– Я стянул шубу с мертвого русского.
Она села за стол. Там уже сидела Ада. Эрик сказал:
– Ты была права. В смысле про нацистов. Вы были правы.
Ей было приятно, но она не очень понимала, что он имеет в виду.
– В каком смысле?
– Они убивают людей. Ты говорила мне. Папа тоже говорил, и мама. Простите, что я вам не верил. Простите. Прости, Ада, я не верил, что они убили твоего бедного маленького Курта. Теперь я знаю.
Это была большая перемена.
Карла спросила:
– Что заставило тебя так изменить мнение?
– Я видел, как они это делали в России. Они хватали всех известных в городе людей, считая, что они должны быть коммунистами. И всех евреев тоже. Не только мужчин – и женщин, и детей. И стариков, совсем дряхлых и неспособных никому причинить вред… – по его щекам потекли слезы. – Обычные наши солдаты этим не занимаются, для этого есть специальные группы. Они увозят пленных за город. Иногда к карьеру или какой-нибудь шахте. Или заставляют тех, что помоложе, вырыть огромную яму. А потом…
Он замолчал, но Карле нужно было, чтобы он договорил.
– Что – потом?
– Кончают их, по дюжине сразу. По шесть пар. Иногда муж и жена идут вниз, держась за руки. Малышей женщины несут на руках. Стрелки ждут, пока пленные не окажутся на нужном месте. И тогда стреляют.
Эрик вытер слезы грязным рукавом гимнастерки.
– Бах – и нет, – сказал он.
В кухне долго стояла тишина. Ада плакала. Карла была потрясена. Только Мод сидела с каменным лицом.
Наконец Эрик высморкался и достал сигареты.
– Ну и удивился я, получив отпуск и билет домой! – сказал он.
– Когда тебе надо ехать назад? – спросила Карла.
– Завтра. Я здесь всего на двадцать четыре часа. И все равно мне завидуют все приятели. Они бы все отдали, чтобы провести день дома. Доктор Вайсс сказал, что у меня, должно быть, друзья наверху.
– Так и есть, – сказала Мод. – Это Хоаким Кох, юный лейтенант, он работает в Военном министерстве и приходит ко мне брать уроки игры на рояле. Я попросила его добиться для тебя отпуска… – Она взглянула на часы. – Через несколько минут он придет. Он очень привязался ко мне, думаю, ему не хватает материнского внимания.
«Черта с два материнского!» – подумала Карла. В отношении Мод к Хоакиму не было ничего материнского.
Мод продолжала:
– Он такой наивный. Сказал нам, что на восточном фронте 28 июня начнется новое наступление. И даже назвал его кодовое название: операция «Блау».
– Дождется он, что его застрелят, – сказал Эрик.
– Хоаким не единственный, кого могут застрелить, – сказала Карла. – Я рассказала кое-кому о том, что узнала… И теперь меня попросили как-то уговорить Хоакима достать план операции.
– Боже милостивый! – потрясенно воскликнул Эрик. – Да это же настоящий шпионаж, вы здесь в большей опасности, чем я на восточном фронте!
– Не волнуйся, я просто не могу себе представить, чтобы Хоаким сделал это.
– Не будь так уверена, – сказала Мод.
Все посмотрели на нее.
– Может, он и сделает это – для меня, – сказала Мод. – Если правильно попросить.
– Он настолько наивен? – сказал Эрик.
– Он влюблен в меня, – с вызовом сказала она.
– А… – сказал Эрик. Ему стало неловко при мысли, что кто-то влюблен в его мать.
– Но все равно мы не можем этого сделать! – сказала Карла.
– Почему? – спросил Эрик.
– Потому что при победе русских ты можешь погибнуть!
– Я так и так могу погибнуть.
– Но в этом случае мы поможем русским тебя убить! – Карла заметила, что ее голос от волнения сорвался на крик.
– И все же я бы хотел, чтобы вы это сделали, – яростно сказал Эрик. Он сидел, опустив взгляд на клетчатую кухонную клеенку, но видел то, что происходило за тысячу миль отсюда.
Карла почувствовала смятение. Если он хотел, чтобы она это сделала…
– Но почему? – сказала она.
– Я вспоминаю тех людей, что спускались в карьер, держась за руки… – И он так крепко стиснул пальцы, что могли появиться синяки. – Я готов рисковать жизнью, если мы сможем положить этому конец. Я хочу пойти на этот риск – мне тогда будет не так тяжело думать о себе и о своей стране. Пожалуйста, Карла, если сможешь – пошли русским этот план.
И все равно она колебалась.
– Ты уверен?
– Я тебя умоляю.
– Тогда я сделаю это, – сказала Карла.
V
Томас Маке велел своим ребятам – Вагнеру, Рихтеру и Шнайдеру – обращаться с Вернером как можно лучше.
– Вернер Франк – лишь лейтенант, но он из подчиненных генерала Дорна. Я хочу, чтоб у него сложилось наилучшее впечатление о нашей группе и нашей работе. Никакой ругани, никаких шуток, никакой еды и никакого рукоприкладства – во всяком случае, без действительной необходимости. Поймаем шпиона коммунистов – можете его отделать как следует. Но если не поймаем – я запрещаю вам хватать кого-нибудь просто для развлечения! – Обычно он смотрел на такие вещи сквозь пальцы: ведь это заставляло людей бояться вызвать неудовольствие нацистов. Но Франк мог оказаться чистоплюем.
Вернер на своем мотоцикле появился у главного управления гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе точно в назначенное время. Все забрались в патрульный фургон с вращающейся антенной на крыше. Машина была так набита радиотехникой, что в ней было не повернуться. Рихтер сел за руль, и они поехали по городу. Был ранний вечер – время, когда шпионы предпочитают отправлять врагу сведения.
– Интересно, почему именно в это время? – спросил Вернер.
– У большинства шпионов есть постоянная работа, – объяснил Маке. – Это часть прикрытия. Поэтому днем они ходят в какую-нибудь контору или на завод.
– Ну конечно, – сказал Вернер. – Никогда об этом не задумывался.
Маке беспокоило, что они могли вообще ни на кого не набрести. Его приводила в ужас мысль, что вину за потери, которые немецкая армия несла в России, возложат на него. Он из кожи вон лез, но за усердие Третий рейх не награждал.
Иногда бывало, что прибор не регистрировал сигналов вообще. В иные дни сигналов было два или даже три, и Маке приходилось выбирать, какой источник искать, а на какие не обращать внимания. Он был уверен, что в городе работает не одна сеть шпионов и они, наверное, не знают о существовании друг друга. Он пытался делать невыполнимую работу не годными для этого инструментами.
Они были возле Потсдамской площади, когда поймали сигнал. Маке узнал характерный звук.
– А вот и «пианист», – сказал он с облегчением. Он хотя бы сможет показать Вернеру, что оборудование работает. Кто-то передавал группы цифр, по пять в группе, одну за другой. – Советская разведка пользуется шифром, в котором пара цифр обозначает букву, – объяснил Маке Вернеру. – Так, например, 11 может обозначать «А». Передают их группами по пять просто потому, что так принято.
Оператор, инженер-электромеханик по имени Манн, снял координаты, и Вагнер начертил на карте линию карандашом по линейке. Рихтер завел машину, и они снова двинулись в путь.
«Пианист» продолжал передачу, звуки разносились по всему фургону. Маке его ненавидел, кем бы он ни был.
– Ублюдочная коммунячья свинья! – сказал он. – Попадет он когда-нибудь в наши подвалы – будет молить дать ему умереть, чтобы боль прекратилась!
Вернер побледнел. Не привычен к полицейской работе, подумал Маке.
Но молодой человек сразу же взял себя в руки.
– Судя по вашему описанию, код русских может оказаться слишком трудным для расшифровки, – озабоченно сказал он.
– Правильно! – Маке было приятно, что Вернер сразу это понял. – Но я говорил упрощенно. Там есть тонкости. Зашифровав сообщение группами цифр, «пианист» потом пишет внизу ключевое слово, повторяя – к примеру, это может быть Курфюрстендамм, – и шифрует. Потом вычитает вторые числа из первых и передает полученное в результате.
– Это же практически невозможно расшифровать, если не знаешь ключевого слова!
– Вот именно.
Они вновь остановились у сгоревшего здания рейхстага и провели на карте еще одну линию. Линии пересекались на Фридрихсхайн, к востоку от центра города.
Маке сказал водителю повернуть на северо-восток – так они приближались к вероятному месту и могли получить третью линию с новой точки.
– Опыт показывает, что лучше всего брать три оси координат, – сказал Маке Вернеру. – Прибор дает лишь приблизительные данные, и дополнительные измерения снижают вероятность ошибки.
– Вы всегда его ловите? – спросил Вернер.
– Ну что вы. В большинстве случаев – нет. Часто просто не успеваем. Он же может сменить частоту на середине передачи, чтобы мы его потеряли. Иногда он прерывает передачу на середине и продолжает из другого места. У него могут быть наблюдатели, которые при нашем приближении предупредят его и дадут возможность сбежать.
– Столько помех!
– Однако раньше или позже – но мы их ловим.
Рихтер остановил фургон, и Манн в третий раз определил направление сигнала. Три карандашные линии на карте Вагнера пересеклись в маленьком треугольнике возле Восточного вокзала. «Пианист» был где-то между железной дорогой и рекой.
Маке дал Рихтеру адрес и добавил:
– Гони во весь дух!
Маке заметил, что Вернер вспотел. Возможно, в фургоне было жарковато. К тому же молодой лейтенант не привык к боевым действиям. Только в гестапо он начал понимать, что такое настоящая жизнь. Тем лучше, подумал Маке.
Рихтер направился на юг по Варшауэр-штрассе, переехал через железнодорожные пути, затем повернул в дешевый район складов, мастерских и фабрик. Группа солдат таскала вещмешки через черный ход в вокзал – несомненно, они ехали на восточный фронт. А ведь где-то здесь – их соотечественник, изо всех сил старающийся их предать, зло подумал Маке.
Вагнер показал на узенькую улочку, идущую от вокзала.
– Он в пределах нескольких сот метров, но может быть на любой стороне улицы. Если мы подъедем ближе, он нас заметит.
– Ладно, ребята, вы знаете, что делать, – сказал Маке. – Вагнер и Рихтер берут левую сторону. Мы со Шнайдером возьмем правую. – Все они взяли по кувалде на длинной ручке. – Франк, идемте со мной.
На улице людей почти не было – лишь человек в рабочей кепке быстро шел к вокзалу да старуха в поношенной одежде, наверное, направлялась убирать какие-нибудь конторы – и они торопились мимо, опасаясь привлечь внимание гестаповцев.
Они входили в каждое здание, передвигаясь по очереди. Большинство контор уже закрылись, кончив работу, и приходилось вызывать дворника. Если за минуту он у двери не появлялся – они просто вышибали дверь. Внутри они бегом обыскивали здание, заглядывая в каждую комнату.
В первом квартале «пианиста» не было.
В следующем квартале на первом здании по правой стороне висела ветхая вывеска, гласившая: «Модные меха». Это была двухэтажная фабрика, тянувшаяся вдоль переулка. Она выглядела заброшенной, но входная дверь была стальная, а окна зарешечены: фабрика меховых изделий была надежно защищена.
Маке повел Вернера в переулок искать вход. Прилегающее здание было полуразрушено бомбами. С улицы обломки уже убрали, на стене вручную было написано: «Опасно, не входить!» По остаткам вывески можно было определить, что это мебельный магазин.
Они перешагнули через кучу камней и обломков досок, стараясь двигаться как можно быстрее, но приходилось ступать осторожно. За уцелевшей стеной находились подсобные помещения. Маке нашел дыру, через которую можно было попасть на соседнюю фабрику.
У него было сильное ощущение, что «пианист» – здесь.
Он шагнул в дыру, Вернер – за ним.
Они оказались в пустом кабинете. Там стоял старый металлический стол, стульев не было. Напротив располагался шкаф для документов. На календаре, прикрепленном к стене булавкой, был 1939 год – наверное, последний год, когда берлинцы еще могли себе позволить такую роскошь, как шуба.
Маке услышал на верхнем этаже шаги.
Он вынул пистолет.
Вернер был без оружия.
Они открыли дверь и вышли в коридор.
Маке заметил несколько открытых дверей, лестницу наверх и дверь под лестницей – возможно, ведущую в подвал.
Маке неслышно двинулся по коридору к лестнице, потом заметил, что Вернер осматривает дверь, ведущую в подвал.
– Мне показалось, я услышал шум снизу… – сказал Вернер. Он повернул ручку, но дверь была заперта на хлипкий замок. Он сделал шаг назад, замахиваясь правой ногой.
– Не надо! – сказал Маке.
– Надо, я их слышу! – сказал Вернер и ударил ногой по двери. Дверь распахнулась.
Звук гулко прокатился по пустой фабрике.
Вернер бросился в дверь и исчез. Вспыхнул свет, осветив каменную лестницу.
– Не двигаться! – заорал Вернер. – Вы арестованы!
Маке побежал за ним по ступенькам.
Когда он спустился, Вернер стоял у лестницы с обескураженным видом.
В подвале было пусто.
К потолку были прикреплены стальные прутья, на которые, должно быть, вешали шубы. В одном углу стоял огромный рулон коричневой оберточной бумаги – наверное, чтобы упаковывать готовые изделия. Но ни рации, ни шпиона, отправлявшего сообщения в Москву, здесь не было.
– Чертов идиот, – сказал Вернеру Маке.
Он повернулся и побежал по лестнице назад. Вернер следовал за ним. Пробежали через прихожую и поднялись на второй этаж.
Под стеклянной крышей стояли ряды швейных столов. Должно быть, когда-то здесь было полно женщин, работавших на машинках. Сейчас здесь было пусто.
Застекленная дверь вела к пожарному выходу, но она была заперта. Маке выглянул, но никого не увидел.
Он убрал пистолет. Тяжело дыша, оперся на швейный стол.
На полу он заметил пару сигаретных окурков, один – с помадой. Выглядели они не очень старыми.
– Они здесь были, – сказал он Вернеру, указывая на пол. – Двое. Ваши крики их спугнули, и они удрали.
– Я вел себя глупо, – сказал Вернер. – Простите меня, но я не привык к таким вещам.
Маке подошел к угловому окну. По улице быстро шли парень с девушкой. Парень нес коричневый кожаный чемодан. Он провожал их взглядом, пока они не скрылись на вокзале.
– Дерьмо! – сказал он.
– Вряд ли это были шпионы, – сказал Вернер. Он указал на пол – и Маке увидел смятый презерватив. – Использованный, но пустой, – сказал Вернер. – Думаю, мы их застали в процессе.
– Надеюсь, вы правы, – сказал Маке.
VI
В тот день, когда Хоаким Кох обещал принести план операции, Карла не пошла на работу.
Она, наверное, могла выйти в свою обычную утреннюю смену и к нужному времени уже быть дома – но «наверное» ее не устраивало. Всегда был риск, что из-за какого-нибудь большого пожара или аварии на дороге ей придется задержаться на работе после окончания смены, чтобы справиться с потоком раненых. Поэтому она осталась дома на весь день.
Маме в конце концов не пришлось просить Хоакима принести план. Он сказал, что будет вынужден отменить занятие; потом, не устояв перед соблазном похвастаться, он сообщил, что ему придется через весь город везти на мотоцикле копию плана операции «Блау».
– Ну так заезжайте по дороге на урок, – сказала Мод, и он согласился.
Обедали в напряжении. Карла и Мод молча ели жидкий гороховый суп, сваренный на говяжьей кости. Карла не спрашивала, что делала Мод или что обещала, чтобы уговорить Коха. Может быть, она ему сказала, что его успехи изумительны, но ему сейчас никак нельзя пропускать занятий. Или она могла спросить, неужели он еще так молод, что должен отчитываться каждую минуту: такое замечание задело бы его, ведь он все время пытался выглядеть значительнее, чем был. И эти слова легко могли заставить его заехать хотя бы чтобы показать, что она не права. Впрочем, скорее всего, подействовала уловка, о которой Карла думать не хотела: секс. Ее мать беззастенчиво флиртовала с Кохом, и тот отвечал с рабской преданностью. Карла подозревала, что именно этот неодолимый соблазн заставил Хоакима игнорировать голос разума, твердивший: «Да не будь же таким идиотом!»
А может быть, и нет. Он мог проявить благоразумие. Он мог появиться после обеда, но не с выполненной под копирку копией плана в сумке, а со взводом гестаповцев и наручниками.
Карла зарядила в фотоаппарат «Минокс» пленку, потом убрала фотоаппарат и две оставшихся кассеты в верхний ящик буфета, положив сверху несколько полотенец. Буфет стоял у окна, где свет был ярче. Она будет фотографировать план, положив его на буфет.
Карла не знала, как проявленная пленка попадет в Москву, но Фрида заверила ее, что попадет, и Карла представляла себе странствующего торговца – может быть, он торгует лекарствами, или Библиями на немецком языке – который имеет разрешение продавать свой товар в Швейцарии и сможет тайком передать пленку кому-нибудь из советского посольства в Берне.
После обеда день тянулся долго. Мод пошла в свою комнату отдохнуть. Ада занималась стиркой. Карла сидела в столовой, которой они теперь редко пользовались, и пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Газета писала сплошную ложь. Ей нужно было садиться за зубрежку перед следующим сестринским экзаменом, но медицинские термины в учебнике расплывались перед глазами. И теперь она читала старую книжку «На западном фронте без перемен», широко известный роман о Первой мировой войне, который теперь был запрещен, потому что там слишком правдиво описывались тяготы солдатской жизни – но она лишь держала книжку в руках, глядя в окно, на палящее июльское солнце над пыльным городом.
Наконец он приехал. Карла услышала шаги на дорожке перед домом и вскочила, чтобы выглянуть в окно. Взвода гестаповцев не было, Хоаким Кох был один – в отутюженной форме и сверкающих сапогах, его лицо киногероя сияло от предвкушения, как у ребенка, явившегося на день рождения. На плече, как обычно, висела матерчатая сумка. Сдержал ли он обещание? Лежит ли в сумке план операции «Блау»?
Он позвонил в дверь.
Начиная с этого момента Карла и Мод продумали заранее каждое движение. В соответствии с их планом Карла не вышла открывать дверь. Через несколько секунд она увидела, как через прихожую прошла мама в шелковом пурпурном халатике и домашних туфлях на высоком каблуке – почти как проститутка, с чувством неловкости и стыда подумала Карла. Она услышала, как входная дверь открылась и снова закрылась. Из прихожей послышался шелест шелка и приглушенные нежный шепот, предполагающий и объятия. Потом пурпурный халатик и серая форма миновали столовую и скрылись наверху.
Мод в первую очередь должна была убедиться, что документ у него. Она должна была посмотреть на план, сказать что-нибудь восхищенное и положить. Потом повести Хоакима к роялю. Затем она должна была найти предлог – Карла старалась об этом не думать – увести молодого человека из гостиной через двойные двери в соседний кабинет, маленькую и более уютную комнату с красными бархатными портьерами и большим продавленным старым диваном. Как только они там окажутся, Мод подаст знак.
Поскольку трудно было заранее точно предугадать, как они будут перемещаться, было выбрано несколько сигналов, которые должны были обозначать одно и то же. Проще всего было бы хлопнуть дверью достаточно громко, чтобы слышно было во всем доме. Или же она могла нажать на кнопку возле камина, и на кухне раздался бы звонок – это были остатки вышедшей из употребления системы связи со слугами. Впрочем, они решили, что подойдет любой громкий звук. От безысходности она могла бы уронить на пол мраморный бюст Гете или «нечаянно» разбить вазу.
Карла вышла из столовой и остановилась в прихожей, глядя на лестницу. Сверху не доносилось ни звука.
Она заглянула на кухню. Ада мыла котелок, в котором варила суп, оттирая его с удвоенной от волнения силой. Карла улыбнулась ей, надеясь, что улыбка получилась ободряющей. Карла с Мод предпочли бы держать все это дело в секрете от Ады, не потому, что не доверяли ей – напротив, она ненавидела нацистов до фанатизма, – но потому, что осведомленность делала ее соучастницей предательства, достойной самого сурового наказания. Однако они слишком много прожили вместе, чтобы можно было что-то скрыть, и Ада знала все.
Карла услышала, как Мод заливисто рассмеялась. Карла знала этот смех. Она слышала в нем искусственные нотки, и это значило, что Мод пытается быть очаровательной изо всех сил.
Принес Хоаким план – или нет?
Через минуту-другую Карла услышала звуки рояля. Несомненно, играл Хоаким. Он играл простую детскую песенку про кошку в снегу: “A.B.C., Die Katze lief im Schnee”. Карла сто раз слышала ее от отца. Вспомнив об этом, она почувствовала комок в горле. Как смеют нацисты играть такие песни, оставив стольких детей сиротами?
На середине песня резко оборвалась. Что-то произошло. Карла пыталась услышать голоса, шаги, хоть что-нибудь – но не было ни единого звука.
Прошла минута, потом другая.
Что-то было не так, но что?
Через дверь кухни она взглянула на Аду, которая оставила свой котелок и развела руками, словно говоря: «Ничего не понимаю!»
Карла должна была выяснить.
Она тихо поднялась по лестнице, бесшумно ступая по вытертому ковру.
Теперь она стояла у двери в гостиную. Она по-прежнему ничего не слышала: ни звуков рояля, ни движения, ни голосов.
Как можно тише она открыла дверь.
Она заглянула. И никого не увидела. Она шагнула в комнату и внимательно осмотрелась. Комната была пуста.
Никаких признаков матерчатой сумки Хоакима Коха.
Она посмотрела на двойные двери, ведущие в кабинет. Одна створка была полуоткрыта.
Карла на цыпочках прошла через комнату. Здесь ковра не было, лишь полированный паркет, и совершенно беззвучно идти было невозможно. Но приходилось рисковать.
Подойдя ближе, она услышала шепот.
Она дошла до дверей. Прижалась к стене, потом рискнула заглянуть в комнату.
Они стояли, обнимаясь и целуясь. Хоаким стоял спиной к двери и к Карле: несомненно, Мод специально позаботилась о том, чтобы так его поставить. Карла увидела, как Мод прервала поцелуй, взглянула через плечо Хоакима и встретилась с ней взглядом. Она приподняла руку с шеи Хоакима и взволнованно указала на стул.
Карла увидела на стуле матерчатую сумку.
Она тут же поняла, что пошло не так. Когда Мод увлекла Хоакима в кабинет, он не почтил их доверием, оставив сумку в гостиной, а опасливо взял ее с собой.
Теперь Карла должна была ее заполучить.
С колотящимся сердцем она вошла в комнату.
Мод прошептала:
– Да, вот так, продолжай, мальчик мой милый!
Хоаким простонал:
– Я так люблю тебя, дорогая!
Карла сделала два шага вперед, взяла сумку, развернулась и тихо вышла из комнаты.
Сумка была легкая.
Она быстро прошла через гостиную и сбежала по лестнице, тяжело дыша.
В кухне она положила сумку на стол и расстегнула застежки. В сумке была сегодняшняя берлинская газета «Дер Ангрифф», новая пачка сигарет «Кэмел» и простая светло-коричневая картонная папка. Дрожащими руками она достала папку и открыла. В ней была отпечатанная под копирку копия документа.
Первая страница была озаглавлена: «Директива № 41».
На последней странице была пропечатана точками строка для подписи. От руки ничего вписано не было, конечно, потому что это была копия. Но под строчкой было напечатано имя – Адольф Гитлер.
Между первой и последней страницей был план операции «Блау».
В ее душе поднялось ликование, смешанное с прежним напряжением и ужасным страхом разоблачения.
Она положила документ на буфет у окна. Дернув за ручку, открыла ящик и достала фотоаппарат «Минокс» и две запасные пленки. Аккуратно разместив документ, она начала фотографировать страницу за страницей.
Много времени это не заняло. Там было всего десять страниц. Ей даже не пришлось перезаряжать пленку. Она это сделала. Она украла план наступления.
«Это за тебя, папа!» – подумала она.
Она положила фотоаппарат назад в ящик буфета, закрыла ящик, сунула документ в картонную папку, а папку положила в матерчатую сумку и закрыла сумку, застегнув застежки.
Двигаясь как можно тише, она понесла сумку обратно наверх.
Прокравшись в гостиную, она услышала голос матери. Мод говорила отчетливо, выразительно, словно хотела, чтобы ее подслушали, и Карла сразу же почувствовала, что это – предупреждение.
– Пожалуйста, не волнуйся, – говорила она. – Это потому, что ты был так взволнован. Мы оба были взволнованы.
Прозвучал ответ Хоакима – тихий и смущенный.
– Я чувствую себя глупо, – сказал он. – Едва ты до меня дотронулась, как все и произошло.
Карла поняла, что случилось. У нее не было собственного опыта, но девчонки болтали, и разговоры медсестер были отвратительно подробными. У Хоакима, должно быть, произошла преждевременная эякуляция. Фрида рассказывала ей, что так бывало у Генриха, несколько раз, первое время, когда они еще мало были вместе. Он готов был сквозь землю провалиться от стыда, однако скоро это прошло. Это было признаком сильного волнения, сказала Фрида.
То, что ласки Мод и Хоакима закончились так рано, создало Карле проблему. Сейчас Хоаким будет более бдителен, а не так слеп и глух ко всему происходящему вокруг, как раньше.
Все равно Мод должна изо всех сил стараться держать его спиной к двери. Если бы Карла могла лишь на секунду незамеченной проскользнуть в комнату и положить сумку на стул, все еще могло бы кончиться удачно.
С бьющимся сердцем Карла пересекла гостиную и остановилась у открытой двери.
– Так часто бывает, – сказала Мод, успокаивая его, – что тело не может ждать. Это ничего.
Карла заглянула в кабинет.
Они стояли на том же месте, все еще обнимаясь. Мод увидела за спиной Хоакима Карлу. Она погладила его по щеке, удерживая его голову, чтобы он не заметил Карлу, и сказала:
– Поцелуй меня еще и скажи, что ты не возненавидишь меня за эту маленькую неприятность.
Карла шагнула в комнату.
Хоаким сказал:
– Мне нужно покурить.
Пока он поворачивался, Карла выскочила назад.
Она ждала у двери. У него есть сигареты в кармане – или ему понадобится искать новую пачку в сумке?
В следующую секунду она получила ответ.
– Где моя сумка? – сказал он.
У Карлы замерло сердце.
Она услышала спокойный голос Мод:
– Ты оставил ее в гостиной.
– Ничего подобного.
Карла метнулась через комнату, бросила сумку на стул и вылетела из комнаты. На площадке она остановилась, прислушиваясь.
Она услышала, что они вышли из кабинета в гостиную.
– Ну вот же она, как я и говорила, – сказала Мод.
– Я не оставлял ее здесь, – упрямо сказал он. – Я поклялся, что не спущу с нее глаз. И нарушил клятву – когда целовал тебя.
– Дорогой мой, ты просто расстроен из-за того, что у нас произошло. Постарайся успокоиться.
– Кто-то, должно быть, вошел в комнату, когда я отвлекся…
– Это же нелепо.
– А я так не думаю.
– Давай сядем за рояль, бок о бок, как ты любишь, – сказала она, но в ее голосе зазвучало отчаяние.
– Кто еще находится в доме?
Догадываясь, что сейчас случится, Карла сбежала по ступенькам и метнулась на кухню. Ада встревоженно взглянула на нее, но объяснять не было времени.
Она услышала на лестнице стук сапог Хоакима.
В следующий момент он уже был на кухне. В руке он держал свою матерчатую сумку. Лицо у него было злое. Он посмотрел на Карлу и на Аду.
– Одна из вас заглядывала в эту сумку! – сказал он.
– Не понимаю, почему вы так решили, Хоаким, – сказала Карла как можно спокойнее.
Из-за спины Хоакима появилась Мод.
– Ада, пожалуйста, сделай нам кофе, – бодро сказала она. – Хоаким, садитесь, пожалуйста!
Он не обратил на нее никакого внимания. Его взгляд обшаривал кухню и вспыхнул, остановившись на буфете у окна. К своему ужасу, Карла увидела, что, хоть она и убрала фотоаппарат, но оставила на буфете две запасные кассеты.
– Это же восьмимиллиметровые кассеты для фотоаппарата, нет? – произнес Хоаким. – А фотоаппарат такой у вас тоже есть?
Он вдруг перестал напоминать маленького мальчика.
– Ах вот это что такое! – сказала Мод. – А я-то думала… Их оставил другой ученик, офицер гестапо, по правде говоря…
Выдумка была удачная, но Хоакима провести не удалось.
– Интересно, не оставил ли он и фотоаппарат? – сказал он. И выдвинул ящик.
Там, на белом полотенце, лежал маленький изящный стальной фотоаппарат, свидетельствующий о преступлении, как пятно крови.
Хоаким потрясенно смотрел. Возможно, он до конца не верил, что стал жертвой предательства, а весь этот шум поднял, чтобы оправиться от своей неудачи в постели; теперь же впервые ему открылась правда. Какой бы ни была причина, но она повергла его на миг в оцепенение. Как загипнотизированный, смотрел он на фотоаппарат, все еще держась за ручку ящика. В этот краткий миг, глядя на молодого человека, Карла поняла, что его мечта о любви осквернена и ярость его будет ужасна.
Наконец он поднял взгляд. Он оглядел трех женщин, стоящих вокруг него, и его взгляд остановился на Мод.
– Это сделала ты, – сказал он. – Ты меня провела. Но ты будешь наказана.
Он поднял фотоаппарат и пленки и положил в карман.
– Вы арестованы, фрау фон Ульрих, – он шагнул вперед и схватил ее за руку. – Я доставлю вас в управление гестапо.
Мод вырвала руку и сделала шаг назад.
Хоаким отвел руку назад и со всего размаха ударил Мод. Он был высок, силен и молод. Удар пришелся ей в лицо и сбил с ног.
Он стоял над ней.
– Ты выставила меня дураком! – хрипло заорал он. – Ты лгала, а я тебе верил! – Теперь его била истерика. – Нас обоих будут пытать в гестапо, и мы оба это заслужили! – Он начал бить ее, лежащую, ногами. Она попыталась отползти, но уперлась в плиту. Его правый сапог ударил ее под ребра, по бедру, в живот.
Ада бросилась к нему и вцепилась в лицо ногтями. Он смел ее одним ударом и снова ударил Мод – в голову.
Карла вышла из неподвижности.
Она знала, что люди выздоравливают после разных телесных повреждений, но удар в голову часто наносит невосстановимый вред. Однако она едва осознала эту мысль. Она действовала не раздумывая. Она схватила с кухонного стола чугунный котелок, который так энергично чистила Ада. Держа его за длинную ручку, она высоко подняла его и изо всех сил обрушила на темя Хоакима.
Он покачнулся, оглушенный.
Она снова ударила его, еще сильнее.
Он без сознания свалился на пол. Мод увернулась из-под его падающего тела и села спиной к стене, держась руками за ребра.
Карла снова подняла котелок.
– Нет! Перестань! – вскричала Мод.
Карла поставила котелок на кухонный стол.
Хоаким пошевелился и попытался подняться.
Ада схватила котелок и неистово обрушила на него. Карла попыталась схватить ее за руку, но Ада была в дикой ярости. Она снова и снова била лежащего без сознания человека по голове, пока не выдохлась и не уронила котелок, со звоном упавший на пол.
Сидевшая Мод с трудом встала на колени и посмотрела на Хоакима. Его глаза были широко раскрыты и смотрели остановившимся взглядом. Нос был свернут вбок. Голова казалась бесформенной. Из уха текла кровь. Похоже, он не дышал.
Карла опустилась рядом с ним на колени и приложила пальцы к его шее, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было.
– Он мертв, – сказала она. – Мы его убили. О боже мой!
– Бедный глупый мальчик… – сказала Мод. Она плакала.
– Что же нам теперь делать? – спросила Ада, все еще тяжело дыша.
Карла поняла, что теперь им надо избавиться от тела.
Мод с трудом встала на ноги. Левая сторона ее лица распухла.
– Господи боже, как больно… – сказала она, держась за бок. Карла подумала, что, наверное, у нее сломано ребро.
Глядя на Хоакима, Ада предположила:
– Мы могли бы его спрятать на чердаке.
– Да, пока соседи не начнут жаловаться на запах, – сказала Карла.
– Тогда давайте зароем его на заднем дворе.
– И что подумают люди, когда увидят, что три женщины копают во дворе берлинского дома яму длиной в шесть футов? Что мы клад ищем?
– Можно копать ночью.
– Это будет выглядеть менее подозрительно?
Ада почесала затылок.
– Надо вынести куда-нибудь тело и там бросить. В парке. Или в реку…
– Но как мы его вынесем? – сказала Ада.
– Он не так уж много весит, – сказала Мод. – Такой стройный и сильный…
– Дело не в тяжести, – сказала Карла. – Мы с Адой можем его вынести. Но нам надо сделать это как-то так, чтобы не возбудить подозрений.
– Жалко, что у нас нет машины, – сказала Мод.
Карла покачала головой:
– Все равно сейчас не достать бензина.
Они замолчали. Снаружи опускались сумерки. Ада достала полотенце и обернула голову Хоакима, чтобы кровь не текла на пол. Мод тихо плакала, по ее лицу, искаженному болью, текли слезы. Карле было жаль ее, но сначала она должна была решить эту проблему.
– Можно было бы положить его в ящик… – сказала она.
– Единственный ящик подходящего размера – это гроб, – сказала Ада.
– А если взять какую-нибудь мебель? Буфет?
– Будет слишком тяжело… – Ада задумалась. – А вот гардероб в моей комнате – не очень тяжелый.
Карла кивнула. С некоторым смущением она поняла, что служанке не положено было иметь много одежды, да и мебель красного дерева ни к чему, поэтому в комнате Ады стоял узкий платяной шкаф, сделанный из тонких сосновых досок.
– Давай за ним сходим, – сказала Карла.
Раньше комната Ады находилась на цокольном этаже, но теперь там было бомбоубежище, и она жила наверху. Карла и Ада поднялись в ее комнату. Ада открыла гардероб и сдернула со штанги всю одежду. Ее было немного: два форменных комплекта, несколько платьев, одно зимнее пальто, и все это – старое. Она аккуратно положила вещи на узкую кровать.
Ада наклонила шкаф и приняла вес. Тогда Карла взялась за него с другого конца. Нести было не тяжело, но неудобно, и им пришлось повозиться, чтобы протащить его через дверь и вниз по лестнице.
Наконец они положили его плашмя в прихожей. Карла открыла дверцу. Теперь он напоминал гроб с откидывающейся крышкой.
Карла снова пошла на кухню и наклонилась над телом. Она вынула из кармана Хоакима фотоаппарат и пленки – и вернула в ящик буфета.
Потом Карла взяла Хоакима за руки, Ада – за ноги, и они подняли тело. Вынесли его из кухни в прихожую и положили в шкаф. Ада потуже завязала полотенце на голове, хотя кровотечение прекратилось.
«Надо ли снять с него форму?» – подумала Карла. Тогда тело будет труднее опознать, но тогда ей придется решать вопрос, как избавиться, не один, а два раза и решила этого не делать.
Она подняла матерчатую сумку. Вынула картонную папку с планом, которая и была корнем всех зол, случившихся сегодня, но сигареты и газету оставила, положила папку на стол, а сумку бросила в гардероб, к трупу.
Потом закрыла дверцу шкафа и повернула ключ, чтобы не бояться, что труп случайно выпадет. Ключ она положила в карман платья.
Карла вышла в столовую и выглянула в окно.
– Темнеет, – сказала она. – Это хорошо.
– А что подумают люди? – сказала Мод.
– Что мы переносим мебель – может быть, продаем, чтобы были деньги на еду.
– Две женщины – и переносят шкаф?
– Женщины постоянно делают такие вещи, особенно теперь, когда столько мужчин ушли на фронт или погибли. Ведь мы не смогли бы заказать перевозку – у них нет бензина.
– А почему вы это делаете в сумерках?
– Мама, я не знаю! – воскликнула Карла, не сдержав досады. – Спросят – тогда и буду что-нибудь придумывать. Но нельзя же оставить труп здесь!
– Когда его найдут, то поймут, что его убили. Проведут экспертизу…
Карлу это тоже беспокоило.
– Тут уж ничего не поделаешь.
– Они могут попытаться расследовать, где он сегодня был.
– Он сказал, что никому не говорил об этих уроках музыки. Хотел поразить друзей своей игрой. Если нам повезет, никто не узнает, что он был здесь.
«А если не повезет, – подумала Карла, – мы все погибли».
– Что они могут выбрать в качестве предполагаемого мотива преступления?
– Они найдут следы спермы на его белье?
– Да, – нехотя ответила Мод, отвернувшись.
– Тогда они сделают вывод о половом акте, может быть – с мужчиной, перешедшем в ссору.
– Надеюсь, что ты права.
Карла была вовсе не так уж в этом уверена, но она не представляла, что здесь можно сделать.
– В реку… – сказала она. Тело всплывет, и раньше или позже его найдут; и начнется расследование убийства. Им остается лишь надеяться, что к ним оно не приведет.
Карла открыла входную дверь. Остановилась перед шкафом и левее, Ада – сзади и правее. Они нагнулись.
Ада, несомненно более опытная в деле переноски тяжестей, чем ее хозяйки, сказала:
– Надо наклонить в одну, а потом в другую сторону, чтобы подсунуть под него руки.
Карла сделала, как она сказала.
– Теперь приподними слегка свой конец.
Карла послушалась.
Ада подсунула руки под свой конец шкафа и сказала.
– Согни колени. Принимай вес на руки. Теперь выпрямляйся.
Они подняли шкаф на уровень бедер. Ада нагнулась и подсунула под шкаф плечо. Карла последовала ее примеру.
Женщины выпрямились.
Когда пошли вниз по лестнице от входной двери, Карла зашаталась от тяжести, но на ногах устояла. Выйдя на улицу, она повернула к реке, что была в нескольких кварталах от их дома.
Уже совсем стемнело. Луны не было, лишь тускло светили несколько звездочек. А благодаря затемнению у них была вполне реальная надежда, что никто не заметит, как они опрокинут шкаф в реку. Недостаток же был в том, что Карла не видела, куда идет. Она с ужасом думала, что может споткнуться и упасть, и тогда гардероб разлетится на куски и станет виден находившийся внутри убитый человек.
Мимо проехала машина «скорой помощи» со светомаскировкой на фарах. Наверняка она спешила к месту какой-нибудь аварии. Во время затемнения их было много. А значит, вокруг будут и полицейские машины.
Карла вспомнила сенсационное убийство – уже после введения светомаскировки. Человек убил свою жену, засунул ее тело в упаковочный ящик и вез так на велосипеде через весь город, прежде чем бросить в реку Хафель. Вдруг полиция вспомнит этот случай и будет относиться с подозрением ко всем, кто переносит большие вещи?
Едва она об этом подумала, как мимо проехала полицейская машина. Полицейский внимательно посмотрел на двух женщин, несущих шкаф, но машина не остановилась.
Их ноша, казалось, стала тяжелее. Ночь была теплая, и скоро Карла уже истекала потом. От твердого дерева болело плечо, и она жалела, что не подумала подложить для мягкости сложенный платок.
Они повернули за угол – и увидели аварию. Восьмиколесный самосвал с досками столкнулся лоб в лоб с «мерседесом», тот был страшно разбит. Место катастрофы освещали фары полицейского автомобиля и машины «скорой помощи». В маленьком кружке слабого света вокруг разбитого автомобиля собралось несколько человек. Должно быть, авария случилась всего несколько минут назад, так как в автомобиле еще оставались люди. Врач «скорой помощи» наклонился над задней дверью, осматривая повреждения, чтобы определить, можно ли пассажиров переносить.
Карла мгновенно замерла от ужаса. Чувство вины не давало двинуться, ноги словно к земле приросли. Но никто не замечал их с Адой и их шкафом, и в следующую секунду она поняла, что им просто надо убраться отсюда, вернуться откуда пришли – и пойти к реке другим путем.
Она начала поворачивать. Но тут их осветил фонариком бдительный полицейский.
Ей захотелось бросить шкаф и пуститься наутек, но она сдержалась.
– Вы что там делаете? – крикнул полицейский.
– Шкаф переносим, господин полицейский, – ответила она. Вновь обретя присутствие духа, она, чтобы скрыть беспокойство виновной, спросила с наигранным испугом и любопытством: – А что здесь случилось? – И для верности добавила: – Кто-нибудь погиб?
Она знала, что специалисты терпеть не могут такое любопытство стервятников, ведь она и сама была специалистом. Как она и ждала, первой реакцией полицейского было побыстрее их спровадить.
– Не ваше дело, – сказал он. – Не путайтесь под ногами!
И, повернувшись к ним спиной, он стал светить на разбитую машину.
На этой стороне дороги тротуар был чистый. Внезапно Карла приняла решение и пошла вперед. Они с Адой потащили шкаф с мертвецом прямо к месту аварии.
Она следила за группой работающих в маленьком кружке света. Они были полностью сосредоточены на своем деле, и никто не поднял головы, когда Карла и Ада проходили мимо разбитого автомобиля.
Казалось, длинный восьмиколесный самосвал не кончится никогда. Потом, когда она наконец дошла до конца грузовика, ее вдруг осенило.
Она остановилась.
– Ты что? – прошипела Ада.
– Сюда! – Карла шагнула на дорогу за грузовиком. – Ставь шкаф на землю, – прошептала она. – Тихо!
Они осторожно поставили гардероб на тротуар.
Ада прошептала:
– Мы что, оставим его здесь?
Карла вынула из кармана ключ и отперла шкаф. Она подняла голову: похоже, все по-прежнему находились около автомобиля, с другой стороны грузовика, в двадцати футах от них.
Она открыла дверцу шкафа.
Хоаким Кох смотрел вверх неподвижным взглядом, с окровавленным полотенцем вокруг головы.
– Вываливаем его, – сказала Карла. – У колес.
Они перевернули гардероб, и тело выкатилось и остановилось, ударившись о шину.
Карла размотала окровавленное полотенце и бросила в шкаф. Матерчатую сумку она оставила возле тела: она была рада от нее избавиться. Закрыла и заперла дверцу гардероба, потом они подняли его и пошли дальше.
Теперь нести шкаф было легко.
Когда они уже отошли в темноту футов на пятьдесят, Карла услышала, как вдали сказали:
– Господи, здесь еще жертва – похоже, пешехода сбили!
Карла и Ада повернули за угол, и Карла почувствовала, словно волну прилива, огромное облегчение. От трупа она избавилась. Если бы удалось вернуться домой, не привлекая больше внимания – и чтобы никто не заглянул в шкаф и не увидел окровавленного полотенца, – тогда все будет в порядке. Никакого расследования убийства не будет. Хоаким стал пешеходом, погибшим в аварии из-за затемнения. Если бы грузовик действительно зацепил его и протащил по булыжной мостовой, он мог бы получить травмы, похожие на те, что нанесли ему тяжелым котелком Ады. Может быть, умелый патологоанатом и заметил бы разницу – но никто не посчитает вскрытие необходимым.
Карла подумала, не бросить ли гардероб в реку, но отказалась от этой мысли. Даже без полотенца там были пятна крови, что само по себе могло стать поводом для полицейского расследования. Надо отнести его домой и дочиста отмыть.
Домой они вернулись, никого не встретив.
Они положили шкаф внизу, в прихожей. Ада вынула полотенце, бросила в кухонную раковину и включила холодную воду. Карла увидела картонную папку на столе, там, где оставила. Она взяла ее и убрала в ящик, туда, где лежали фотоаппарат и кассеты с пленкой. Она выкрала у нацистов план наступления, но убила при этом молодого парня, который был скорее глуп, чем зол. Может быть, она будет думать об этом много дней, а то и лет, прежде чем поймет, как относиться к этому. А сейчас она просто очень устала.
Она рассказала маме, что они сделали. У Мод так раздулась щека, что левый глаз едва открывался. И она все еще держалась за левый бок, словно чтобы облегчить боль. Выглядела она ужасно.
Карла сказала:
– Мама, ты вела себя очень храбро. Я просто восхищаюсь тобой за то, что ты сделала сегодня.
– Думаю, тут нечем восхищаться, – устало сказала Мод. – Мне так стыдно. Я себя презираю.
– Потому что ты его не любила? – спросила Карла.
– Нет, – ответила Мод. – Потому что любила.
