Глава десятая
Октябрь – декабрь 1941 года
I
В октябре снег шел и таял, и на улицах Москвы было холодно и мокро. Володя искал в кладовке валенки – традиционную обувь из шерсти, согревающую зимой ноги москвичей, – и с изумлением обнаружил шесть ящиков водки.
Его родители не были любителями выпить. Они редко позволяли себе больше одной рюмки. Время от времени отец бывал на долгих сталинских обедах со старыми товарищами – такие обеды бывали продолжительными и отличались обилием выпивки – и домой являлся под утро, едва попадая в дверь, пьяный в стельку. Но дома у них бутылки водки хватало на месяц.
Володя пошел на кухню. Родители завтракали – шпротами с черным хлебом и чаем.
– Отец, – сказал Володя, – а зачем у нас в кладовке запас водки лет на шесть?
Отец удивился.
Они оба посмотрели на Катерину, та покраснела. Она включила радио и приглушила звук до негромкого бормотания. Неужели подозревает, что в квартире стоят прослушивающие устройства, по-думал Володя.
Потом она сказала, тихо, но сердито:
– А на что вы собираетесь жить, когда придут немцы? Мы уже не будем привилегированной элитой. Не сможем покупать еду на черном рынке – придется голодать. Я уже стара, чтоб торговать собой. А водку будут брать охотнее, чем золото.
Володя был потрясен, услышав от матери такие слова.
– Немцам сюда не добраться, – сказал отец.
Володя не был в этом уверен. Немцы снова наступали, забирая Москву в клещи. На севере они дошли до Калинина, на юге – до Калуги, и тот и другой город – около полутора сотен километров от Москвы. Потери Советского Союза были невообразимо велики. Месяц назад в державших оборону войсках Красной Армии насчитывалось восемьсот тысяч человек, а осталось – по подсчетам, легшим Володе на стол, – девяносто тысяч.
– Да кто же их остановит?! – сказал отцу Володя.
– Их линии снабжения растянуты. Они не подготовлены к нашей зиме. Когда они ослабеют, мы перейдем в контрнаступление.
– Так почему же вы перевозите правительство из Москвы?
Чиновников перевозили за три тысячи километров на восток от Москвы, в город Куйбышев. Вид правительственных служащих, выносящих из учреждений и складывающих в грузовики коробки с документацией, действовал на жителей столицы деморализующе.
– Это просто предосторожность, – сказал Григорий. – Сталин все еще здесь.
– Есть выход, – сказал Володя. – У нас сотни тысяч людей в Сибири. Они необходимы здесь в качестве подкрепления.
Григорий покачал головой.
– Мы не можем оставить восток незащищенным. Япония по-прежнему является угрозой.
– Мы же знаем, что Япония не станет нападать на нас! – сказал Володя и покосился на мать. Он знал, что нельзя обсуждать в ее присутствии то, что является военной тайной, но продолжил: – Токийский источник предупредил нас о том, что Германия собирается напасть на нас, – и оказался прав. Теперь он говорит, что японцы не нападут. Неужели мы снова ему не поверим?
– Оценивать данные разведки всегда непросто.
– Но у нас нет выбора! – яростно отрезал Володя. – У нас в резерве двенадцать армий, миллион человек. Если пустим их в дело, Москва может выстоять. Если нет – нам конец.
– Не говори так, даже наедине! – встревоженно сказал Григорий.
– Почему же? Мне, наверное, так и так скоро умирать.
Мать заплакала.
– Ну смотри, что ты наделал! – сказал отец.
Володя вышел из кухни. Обуваясь, он спросил себя, с какой стати он раскричался на отца и расстроил мать. Это все потому, что он верил, будто Германия победит Советский Союз. Эти ящики водки, что купила мать, чтобы обменивать на еду во время оккупации, заставили его взглянуть правде в глаза. Мы проиграли войну, сказал он себе. Близится конец русской революции.
Он надел пальто и шапку. Потом вернулся на кухню. Поцеловал мать, обнял отца.
– Ты что это? – спросил отец. – Ведь просто на работу идешь.
– Просто так. На случай, если вдруг больше не увидимся, – сказал Володя. И вышел.
Проходя по мосту к центру города, он обнаружил, что движение общественного транспорта прекращено. Метро было закрыто, ни автобусов, ни трамваев не было.
Казалось, вокруг одни плохие новости.
В то утро сводки от советского Информбюро, звучащие в домах из радиоприемников и на перекрестках из громкоговорителей, укрепленных на столбах, были необычайно честны. «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на западном фронте ухудшилось, – звучало из динамика. – Танковые колонны противника прорвали нашу оборону». Каждый знал, что Совинформбюро всегда привирает, поэтому было ясно, что действительное положение еще хуже.
Центр города был забит беженцами. Они шли толпами с запада, везя пожитки на ручных тележках, гнали по улицам стада тощих коров, вонючих свиней и мокрых овец, направляясь к восточным окраинам Москвы, отчаянно стремясь оказаться как можно дальше от наступающих немцев.
Володя попытался найти попутную машину. В Москве в те дни было мало личного транспорта. Топливо экономили для бесконечных военных колонн, разъезжающих по Садовому кольцу. В конце концов его подобрал новенький джип «ГАЗ-64».
Глядя из открытой машины, он увидел многочисленные следы бомбежек. Дипломаты, вернувшиеся из Англии, говорили, что по сравнению с лондонскими разрушениями это ерунда, но москвичи считали, что ущерб, нанесенный их городу, достаточно велик. Володя миновал несколько разрушенных зданий и десятки выгоревших до основания деревянных домов.
Григорий, возглавлявший противовоздушную оборону, установил на крыши самых высоких зданий зенитки и запустил под снежные облака заградительные аэростаты. Самым «странным» его решением было приказать перекрасить золотые купола церквей в защитные зеленый и коричневый цвета. Володе он признался, что это никак не повлияет на точность попаданий при бомбежке, но даст горожанам чувство, что их защищают.
Если немцы победят и Москвой будут править нацисты, то Володины близнецы-племянники, сын и дочка его сестры Ани, вырастут не коммунистами-патриотами, а рабами в нацистском государстве и будут вскидывать руку в гитлеровском приветствии. Россия превратится в подневольную страну вроде Франции; у власти будет профашистское правительство, которое будет собирать евреев и посылать их в концентрационные лагеря. Думать об этом было невыносимо. Володя мечтал о будущем, в котором Советский Союз освободится от пагубного правления Сталина и зверств НКВД и начнет строить истинный коммунизм.
Когда Володя добрался до Разведупра возле Ходынского поля, он заметил в воздухе сероватые хлопья – это был не снег, а пепел. Разведупр Красной армии жег документацию, чтобы она не попала в руки врага.
Вскоре к нему в кабинет зашел полковник Лемитов.
– Ты посылал в Лондон информацию о немецком физике Вильгельме Фрунзе. Это был умный ход. Оказалось, очень перспективный источник. Молодец!
Какая теперь разница, подумал Володя. Танки уже в двухстах километрах от Москвы. Теперь уже поздно, никакие шпионы не помогут. Но он заставил себя сосредоточиться.
– Фрунзе? Да, я учился с ним в школе, в Берлине.
– Лондон вошел с ним в контакт, и он готов говорить. С ним встретились в надежном месте… – Рассказывая, Лемитов теребил браслет наручных часов. Обычно он так не делал. Было заметно, что он нервничает. И все нервничали.
Володя ничего не ответил. Наверняка эта встреча дала какую-то информацию, иначе он не говорил бы об этом.
– Лондон говорит, Фрунзе сначала был очень боязлив и подозревал, что наш человек – агент английской тайной полиции, – с усмешкой сказал Лемитов. – На самом деле после первой встречи он пошел на Кенсингтон-Пэлас-Гарденз, постучал в двери нашего посольства и потребовал подтверждения, что это действительно наш человек!
Володя улыбнулся.
– Какой дилетант!
– Вот именно, – сказал Лемитов. – Если бы это был дезинформатор, то не сделал бы подобной глупости.
Советский Союз пока что не сдался, он был еще жив – и Володе приходилось вести себя так, словно Вилли Фрунзе имел какое-то значение.
– И что же он нам дал? – спросил он.
– Он говорит, что он и другие ученые в сотрудничестве с американцами работают над супербомбой.
Володя встревожился: он вспомнил, что говорила ему Зоя Воротынцева. Подтверждались ее худшие опасения.
– Но с его информацией у нас возникла проблема.
– Какая?
– Мы перевели его сообщение, но все равно не понимаем ни слова, – Лемитов вручил Володе пачку отпечатанных на машинке листов.
Володя прочел вслух заголовок:
– «Разделение изотопов с помощью газовой диффузии».
– Понимаешь, о чем я?
– Я изучал в университете языки, а не физику.
– Но ты говорил как-то, что у тебя есть знакомая, физик, – сказал с усмешкой Лемитов. – Роскошная блондинка, которая отказалась пойти с тобой в кино, если я правильно помню.
Володя покраснел. Он рассказывал о Зое Камню, а тот, должно быть, пустил сплетню. Плохо работать у разведчиков – они все о тебе знают.
– Это друг семьи, – сказал он. – Она мне рассказывала о взрыве вследствие процесса, который называется делением. Хотите, я расспрошу ее?
– Частным образом, неофициально. Я не хочу поднимать вокруг этого шум, пока сам не разберусь. Фрунзе может оказаться чокнутым, а мы будем выглядеть глупо. Выясни, о чем говорится в его сообщениях и будет ли от него польза как от ученого. Если он пишет правду, то могут ли англичане и американцы действительно сделать эту супербомбу? А могут ли немцы?
– Я не видел Зою два, а то и три месяца…
Лемитов пожал плечами. На самом деле было неважно, насколько хорошо Володя знает Зою. В Советском Союзе отвечать на вопросы властей никогда не было делом добровольным.
– Я найду ее.
Лемитов кивнул.
– Сделай это сегодня.
И вышел.
Володя задумчиво сдвинул брови. Зоя была уверена, что американцы делают супербомбу, и ее уверенности хватило, чтобы убедить Григория поговорить об этом со Сталиным, но Сталин лишь презрительно отмахнулся. И сейчас источник в Англии говорил то же, что и Зоя. Похоже, что она оказалась права, а Сталин – ошибался. Снова.
У лидеров Советского Союза была опасная тенденция – не верить новостям, если они неприятны. Лишь на прошлой неделе советская разведка заметила немецкую бронетехнику всего в ста двадцати километрах от Москвы. В Генеральном штабе отказались в это верить, пока данные не подтвердились дважды. Тогда сообщившего о немцах офицера разведки арестовал НКВД, обвинив в «провокации».
Когда немцы были так близко, стало трудно планировать вперед, но возможность применения бомбы, которая в состоянии сровнять Москву с землей, нельзя было не принимать во внимание, даже в это время наивысшей опасности. И если Советский Союз справится с Германией, то потом на него могут напасть Англия и Америка: что-то подобное уже было после войны 1914–1918 годов. Вдруг Советский Союз окажется беззащитным перед супербомбой империалистов?
Володя отправил своего помощника лейтенанта Белова выяснять, как найти Зою.
В ожидании его возвращения Володя принялся изучать сообщения Фрунзе – английский оригинал и перевод, заучивая наизусть фразы, которые казались ему ключевыми, так как выносить документы из здания не разрешалось. Через час он уже понимал достаточно, чтобы задавать вопросы.
Белов выяснил, что Зои нет ни в университете, ни в находящемся неподалеку общежитии ученых. Однако администратор общежития сообщила ему, что всех молодых жильцов дома отправили на строительство внутренних укреплений города, и рассказала, где именно должна работать Зоя.
Володя надел пальто и вышел.
Он волновался, но сам не знал, что его больше волнует – огромная бомба или предстоящая встреча с Зоей. Возможно, и то и другое.
Ему удалось добыть армейский «ЗИС» с водителем.
Проезжая мимо Казанского вокзала, откуда отправлялись поезда на восток, он увидел абсолютное столпотворение. Даже войти в здание вокзала не представлялось возможным, не говоря уже о том, чтобы сесть в поезд. Множество мужчин и женщин пытались пробиться к зданию вокзала со своими детьми, домашними животными, сундуками и чемоданами. Володя потрясенно смотрел, как некоторые без зазрения совести руками и ногами пробивают себе дорогу. За этим беспомощно наблюдали несколько милиционеров: чтобы восстановить здесь порядок, потребовалась бы армия.
Обычно военные шоферы немногословны, но этот был склонен комментировать происходящее.
– Трусы чертовы, – сказал он. – Сами драпают, а мы дерись с фрицами. Ты только посмотри, шубы-то какие!
Володе это показалось странным. Критиковать руководство было опасно. За подобные замечания человек мог легко лишиться работы и провести неделю-другую в подвалах главного здания НКВД на Лубянской площади. После этого можно было на всю жизнь остаться калекой.
У Володи было тревожное ощущение, что жесткая система иерархии и почитания, на которой держался советский коммунизм, начала слабеть и разваливаться.
Бригаду, строившую заграждения, нашли именно там, где говорила администратор общежития. Володя вышел из машины, приказал водителю ждать и оглядел их работу.
Главная дорога была заставлена противотанковыми «ежами». Состоял такой «еж» из трех кусков железнодорожного рельса, каждый в метр длиной, сваренных посередине в форме звезды, три луча которой упирались в землю, а три – поднимались вверх. Несомненно, гусеницам танков они могли причинить большой вред.
За полем «ежей» кирками и лопатами рыли противотанковую траншею, а за ней возвышалась стена из мешков с песком – с бойницами, через которые могли стрелять защитники города. Между препятствиями был оставлен узкий зигзагообразный ход, чтобы москвичи могли и дальше пользоваться дорогой до прихода немцев.
Почти все копавшие и строившие были женщины.
Володя нашел Зою возле кучи песка – она наполняла мешки песком. С минуту он наблюдал за ней, оставаясь на расстоянии. Она была в грязном пальто, шерстяных перчатках и валенках. Ее светлые волосы были убраны назад и покрыты бесцветной тряпкой, завязанной под подбородком. Лицо было испачкано – и все равно она была хороша. Она размеренно махала лопатой, дело спорилось. Потом бригадир засвистел в свисток, и все прекратили работу.
Зоя села на кучу мешков с песком и вынула из кармана пальто маленький сверток – что-то завернутое в газету. Володя присел с ней рядом и сказал:
– Вы могли бы получить освобождение от этих работ.
– Это мой город, – ответила она. – Почему же я не должна помогать его защищать?
– Значит, вы не бежите на восток.
– Я не стану убегать от этих фашистских ублюдков.
Ярость, с которой это было сказано, поразила его.
– Но многие бегут.
– Знаю. Я думала, вас тоже давно след простыл.
– Вы слишком плохого мнения обо мне. Вы считаете, я из тех, кто думает только о себе.
– Те, кто может спастись, обычно так и делают, – сказала она, пожав плечами.
– Ну так вы ошибаетесь. Вся моя семья все еще здесь, в Москве.
– Может быть, я и недооценивала вас… Хотите оладушек? – спросила она, разворачивая свой сверток. Там оказались четыре бледные оладьи, завернутые в капустные листья. – Попробуйте.
Он взял один и откусил кусочек. На вкус было не очень.
– Из чего это? – спросил он.
– Из картофельных очистков. Их можно набрать бесплатно хоть целое ведро у кухонной двери любой партийной или военной столовой. Измельчаешь, варишь, пока не станут мягкими, кладешь немного муки и молока, добавляешь соль, если есть, – и жаришь на жире.
– Я не знал, что у вас дела настолько плохи, – неловко сказал он. – Вы всегда можете поесть у нас, имейте в виду.
– Спасибо. А что вас привело сюда?
– У меня к вам вопрос. Что такое «разделение изотопов с помощью газовой диффузии»?
– О боже! Что случилось? – подняла она на него испуганные глаза.
– Ничего не случилось. Я просто пытаюсь понять, насколько важны некоторые неясные данные.
– Мы что, наконец создаем атомную бомбу?
По ее реакции он понял, что полученная от Фрунзе информация наверняка была важной. Она сразу же поняла смысл его слов.
– Пожалуйста, ответьте на вопрос, – сурово сказал Володя. – Хоть мы и друзья, но это дело официальное.
– Хорошо. Вы знаете, что такое изотоп?
– Нет.
– Некоторые элементы существуют в нескольких различных видах. Например, у атомов углерода всегда шесть протонов, а вот нейтронов иногда шесть, а иногда семь или восемь. Эти различные виды – изотопы, их называют углерод-12, углерод-13 и углерод-14.
– Это достаточно просто, даже для студента языкового вуза, – сказал Володя. – А почему это важно?
– У урана два изотопа, У-235 и У-238. В природном уране эти изотопы смешаны. Но взрывается только У-235.
– Значит, нам надо их разделить.
– Теоретически один из способов это сделать – газовая диффузия. Когда газ пропускают через мембрану, более легкие молекулы проходят быстрее, поэтому появляющийся газ богаче более низкими изотопами. Конечно, в реальности я никогда этого не видела.
В сообщении Фрунзе говорилось, что англичане строят в Уэльсе, на западе страны, газодиффузионный завод. И американцы тоже строили такой завод.
– А может ли быть, что такой завод строят с какой-то другой целью?
– Для чего еще может понадобиться разделять изотопы, я не знаю… – Она покачала головой. – Подумайте, каковы шансы. Если в военное время кто-то включает в число первоочередных задач подобный процесс, то он или сошел с ума, или делает оружие.
Володя увидал, как к полосе противотанковых «ежей» подъехал автомобиль и стал пробираться по извилистому проходу. Это был «КИМ-10», маленький двухдверный автомобиль, предназначенный для элиты. Он развивал скорость до девяноста километров в час, но эта машина была так нагружена, что вряд ли смогла бы разогнаться и до шестидесяти.
За рулем сидел человек лет под шестьдесят, в шляпе и в пальто западного покроя. Рядом с ним сидела молодая женщина в меховой шапке. Заднее сиденье автомобиля было завалено картонными коробками. К крыше было тщательно привязано пианино.
Это был явно представитель правящей элиты, пытавшийся выбраться из города со своей женой или любовницей, прихватив все свои ценности, что был в состоянии увезти, как раз из тех, к кому Зоя причисляла и Володю – потому, наверное, и отказалась пойти с ним в кино. Может, теперь она изменит свое отношение к нему, мелькнула у Володи мысль.
Кто-то из добровольных строителей заграждений передвинул «ежа» так, что тот оказался на пути автомобиля, и Володя понял, что будут неприятности.
Машина медленно двинулась вперед, пока не уперлась в «ежа» бампером. Водитель, наверное, посчитал, что сможет столкнуть его с дороги. Несколько женщин подошли поближе, посмотреть, что будет. «Еж» был устроен таким образом, что его было не так просто столкнуть с пути. Его ноги зарылись глубоко в землю, и он крепко застрял. Раздался скрежет металла, и бампер стал сминаться. Водитель дал задний ход, и машина попятилась.
Он высунул голову в окно и заорал:
– Живо убирайте эту дрянь!
У него был вид человека, привыкшего командовать.
– Сам убирай! – крикнула, сложив руки на груди, одна из рабочих, невысокая и толстая женщина средних лет в мужской клетчатой кепке. – Дезертир!
Водитель вышел, красный от злости, и Володя с удивлением увидел, что это полковник Бобров, которого он знал еще по Испании. Бобров был известен тем, что убивал выстрелом в затылок собственных людей, если они отступали. «Никакой пощады трусам!» – был его девиз. В Бельчите Володя сам видел, как Бобров расстрелял троих бойцов интербригады, которые отступили, потому что у них кончились патроны. Сейчас Бобров был в гражданском. Не застрелит ли он и преградившую путь женщину, подумал Володя.
Бобров подошел к стоявшему перед машиной «ежу» и ухватился за него. «Еж» оказался тяжелее, чем Бобров предполагал, но, поднатужившись, ему все-таки удалось оттащить его в сторону.
Пока он садился в машину, женщина в кепке снова поставила «ежа» перед машиной.
Вокруг, наблюдая за скандалом, уже толпились другие рабочие, зубоскаля и отпуская шуточки.
Бобров подошел к женщине, вынимая из кармана пальто удостоверение.
– Я генерал Бобров! – сказал он. Должно быть, вернувшись из Испании, он получил повышение. – Дайте мне проехать!
– И ты говоришь, что ты военный? – фыркнула женщина. – Чего ж ты не сражаешься?
Бобров побагровел. Он знал, что упрек обоснован. Неужели жестокого старого солдата уговорила бежать молодая жена, подумал Володя.
– А я скажу так: ты – предатель! – заявила женщина в кепке. – Пытаешься смыться со своим пианино и молоденькой девкой! – и она сбила с него шляпу.
Володя остолбенел. Никогда еще в Советском Союзе он не видел, чтобы с вышестоящими вели себя так дерзко. Вот в Берлине – давно, еще до прихода к власти нацистов – его удивляло, когда приходилось наблюдать, как обычные немцы бесстрашно спорят с полицейскими; но здесь такого не бывало.
Толпа женщин довольно загалдела.
У Боброва по-прежнему были коротко стриженные седые волосы. Он проводил взглядом покатившуюся по мокрой дороге шляпу и даже сделал за ней шаг, но потом передумал.
Володя вмешиваться не собирался. Он ничего не мог сделать против толпы, и кроме того, у него не было сочувствия к Боброву. Ему казалось только справедливым, если к нему относятся с такой же жестокостью, какую он сам всегда проявлял ко всем остальным.
Другая женщина, постарше первой, замотанная в вонючее одеяло, открыла багажник автомобиля.
– Вы только гляньте на все это! – сказала она. Багажник был битком забит кожаными чемоданами. Она вытащила один и дернула застежки. Крышка открылась, и содержимое выпало на землю: кружевное белье, льняные нижние юбки и ночные сорочки, шелковые чулки и лифчики – все явно сделанное на Западе, и красивее всего, что могла обычная русская женщина увидеть, не то что купить. Вещи из тончайшей ткани упали в вонючую жижу и прилипли, как лепестки к коровьей лепешке.
Кто-то из женщин начал их подбирать. Другие хватали следующие чемоданы. Бобров бросился к багажнику и стал отталкивать женщин. Володя подумал, что дело принимает очень паршивый оборот. У Боброва наверняка есть оружие, и в любую минуту он может пустить его в ход. Но тут женщина в одеяле подняла лопату и сильно ударила Боброва по голове. Женщина, которая могла рыть лопатой траншею, была не слабого десятка, и удар прозвучал ужасно громко. Генерал упал на землю, и женщина ударила его ногой.
Из машины выбралась молодая любовница генерала.
Женщина в кепке крикнула:
– Идешь помогать нам копать?
Остальные засмеялись.
Подружка генерала – на вид ей было лет тридцать, – опустив голову, пошла назад по дороге – туда, откуда приехала машина. Женщина в кепке толкнула ее, но она метнулась между «ежами» и побежала. Женщина бросилась за ней. Любовница генерала была в замшевых туфлях цвета загара, на высоком каблуке, она поскользнулась на мокрых камнях и упала. С ее головы слетела меховая шапка, но, с трудом поднявшись на ноги, девица снова побежала. Женщина в кепке схватила шапку и не стала преследовать беглянку.
Все чемоданы уже лежали открытые вокруг брошенной машины. Женщины вытаскивали с заднего сиденья коробки и переворачивали вверх дном, вываливая содержимое на дорогу. Сыпались ложки и вилки, бились чайные сервизы, звенел хрусталь. По черной жиже возили вышитые простыни и белые полотенца. Около дюжины пар красивых женских туфель лежали разбросанные на дороге.
Бобров поднялся на колени и попытался встать. Женщина в одеяле снова ударила его лопатой. Она расстегнула его пальто из тонкой шерсти и стала стягивать с него. Бобров сопротивлялся. Она пришла в ярость и снова ударила его лопатой, потом еще и еще – пока он не затих. Вся его белая стриженая голова была в крови. Женщина бросила свое одеяло и надела пальто Боброва.
Володя подошел к неподвижному телу. Глаза смотрели безжизненно. Володя опустился на колени, послушал дыхание, сердцебиение, пульс – ничего не было. Бобров был мертв.
– Никакой пощады трусам, – сказал Володя, но глаза Боброву закрыл.
Несколько женщин отвязали пианино. Инструмент пополз с крыши автомобиля и рухнул на землю с нестройным звоном. Женщины, ликуя, стали крушить его кирками и лопатами. Другие ссорились над рассыпанным добром, выхватывали из грязи столовое серебро, вязали в узлы простыни, рвали друг у дружки кружевное белье. Тут и там начинались драки. Мимо Зоиной головы, едва не задев, пролетел фарфоровый чайник.
Володя поспешил вернуться к ней.
– Это переходит в серьезные беспорядки, – сказал он. – У меня армейская машина с шофером. Я вас отсюда вывезу.
Она задумалась лишь на секунду.
– Спасибо, – ответила она, и они бросились к машине, вскочили в нее и поехали прочь.
II
Когда немецкие войска вошли на территорию Советского Союза, вера Эрика фон Ульриха в фюрера окрепла. По мере продвижения по просторам России немецких армий, сметающих на своем пути войска Красной армии, как солому, Эрик все больше восторгался стратегической гениальностью вождя, которому он клялся в верности.
Не то чтобы это было легко. В дождливом октябре сельские дороги превратились в грязевые ванны. Это называлось «распутица», время без дорог. Санитарный фургон Эрика с трудом пробирался по сплошному болоту. Перед машиной нарастала волна грязи, все больше замедляя ее ход, и в конце концов ему и Герману приходилось выходить и убирать ее лопатами, чтобы машина могла двигаться дальше. Таким образом двигалась вся немецкая армия, и к Москве они шли уже не стремительным рывком, а ползком. Что еще хуже, заболоченность дорог означала, что грузовикам с припасами за армией не угнаться. Не хватало боеприпасов, топлива и продовольствия, а в медсанчасти Эрика было угрожающе мало лекарств и другого необходимого.
Поэтому, когда в начале ноября ударили морозы, Эрик сначала обрадовался. Казалось, пришло спасение: дороги снова стали твердыми, и санитарный фургон снова мог ехать с нормальной скоростью. Но Эрик дрожал от холода в своей летней форме и хлопковом белье – зимняя форма еще не прибыла из Германии. Как и зимнее масло для мотора его фургона – и всех армейских грузовиков, танков и артиллерии. Чтобы можно было продолжать путь, Эрик ночью каждые два часа вставал, чтобы запустить на пять минут мотор – только так можно было спасти топливо от загустения, а смазочно-охлаждающую жидкость – от полного замерзания. И кроме того, он каждое утро предусмотрительно разводил огонь под машиной за час до того, как приходилось трогаться с места.
Сотни машин уже поломались, и их пришлось бросить. У немецких самолетов, всю ночь простоявших на открытых аэродромах, замерзало топливо, и они не могли взлететь, так что прикрытие войск с воздуха просто исчезло.
Несмотря на все это, русские отступали. Они ожесточенно сражались, но их все время теснили назад. Медсанчасть Эрика все время останавливалась, чтобы очистить путь от трупов русских, и груды мерзлых тел высились по краям дороги леденящими душу парапетами. Безжалостно, неумолимо немецкая армия приближалась к Москве.
Эрик был уверен, что скоро увидит, как по Красной площади величественно поедут немецкие танки, а над башнями Кремля торжествующе взовьются знамена со свастикой.
Но пока температура воздуха была минус десять по Цельсию и опускалась все ниже.
Полевой госпиталь Эрика расположился в маленьком городке возле замерзшей реки, в еловом лесу. Как назывался город, Эрик не знал. Русские часто разрушали все, отходя, но этот город остался более-менее целым. Здесь была современная больница, сразу захваченная немцами. Доктор Вайсс без объяснения велел местным врачам отправить своих пациентов по домам вне зависимости от состояния.
И сейчас Эрик осматривал обмороженного больного – мальчишку лет восемнадцати. Кожа его лица была желтоватого воскового оттенка и твердой на ощупь. Когда Эрик с Германом срезали тоненькую летнюю форму, то увидели, что руки и ноги покрыты темно-красными волдырями. Растрескавшиеся и порванные сапоги были набиты газетами – мальчик отчаянно пытался защититься от холода. Когда Эрик снял их, то почувствовал характерный запах гниения: гангрена.
И все же он думал, что, возможно, мальчишку еще удастся спасти от ампутации.
Они знали, что делать. Им чаще приходилось иметь дело с обморожениями, чем с ранами.
Он наполнил ванну, и они с Германом Брауном опустили больного в теплую воду.
Эрик осматривал оттаивающее тело. Он увидел черный цвет гангрены на ступне одной ноги и на пальцах другой.
Когда вода стала остывать, они его вынули, осушили, прикладывая полотенца, уложили в постель и накрыли одеялами. Потом они обложили его завернутыми в полотенца горячими камнями.
Больной был в сознании.
– Мне отрежут ногу? – спросил он.
– Это будет решать врач, – привычно сказал Эрик. – Мы лишь санитары.
– Но вы видите столько больных! – упрямо сказал он. – Как вы думаете?
– Я думаю, может, еще обойдется, – сказал Эрик. Если нет – он знал, что тогда будет: на той ноге, что меньше пострадала, Вайсс решит ампутировать пальцы – и отрежет их большими, как болторез, щипцами. А вторую ногу отнимут ниже колена.
Через несколько минут пришел Вайсс. Осмотрев ноги мальчишки, он, не раздумывая, сказал:
– Готовьте пациента к ампутации.
Еще один сильный молодой парень проведет всю оставшуюся жизнь калекой, в отчаянии подумал Эрик. Бедняга!
Однако пациент смотрел на это совсем иначе.
– Слава богу! – сказал он. – Больше мне не придется воевать.
Пока они готовили мальчика к операции, Эрик думал, что этот – один из многих, пребывающих в упадническом расположении духа. К таким относилась и его собственная семья. Он много думал о своем покойном отце и чувствовал не только горечь утраты, но в глубине души – и ярость. Вот не пожелал старик присоединиться к большинству и разделить триумф Третьего рейха, с горечью думал он. Вечно он был чем-то недоволен, обсуждал решения фюрера, оказывал пагубное действие на боевой дух вооруженных сил… Зачем ему надо было оставаться таким бунтовщиком? Почему он был приверженцем изжившей себя идеологии демократии? Свобода ничего не дала Германии, в то время как фашизм прямо-таки спас страну!
Он злился на отца, но при мысли о том, как он умер, к глазам подступали горячие слезы. Сначала Эрик не допускал мысли, что его могли убить в гестапо, но скоро понял, что это было вполне возможно. Там же не учителя воскресной школы работают – они избивают тех, кто распускает о правительстве лживые сплетни. А отец все выспрашивал, не убивает ли правительство неполноценных детей. Надо было быть таким дураком, чтобы слушать англичанку-жену и чересчур жалостливую дочь! Эрик любил их, но тем больнее ему было, что они так упорны в своих заблуждениях.
Приехав в отпуск в Берлин, Эрик навестил отца Германа. Этот человек первым открыл для него восхитительную философию нацизма, когда они с Германом были еще мальчишками. Теперь господин Браун был в СС. Эрик рассказал ему, что в баре один человек утверждал, что правительство убивает неполноценных в специальных больницах.
– Правда то, что калеки – тяжелый балласт, мешающий нашему пути к новой Германии, – сказал Эрику господин Браун. – Раса должна быть очищена – необходимы репрессии евреев и других вырождающихся народов, запрет на смешанные браки, в результате которых появляются полукровки. Но никогда нацисты не применяли эвтаназию. Мы целеустремленные, жесткие, иногда даже жестокие – но мы не убиваем людей. Это ложь коммунистов.
Отцовские обвинения оказались ложными. И все же порой Эрик плакал.
К счастью, он был ужасно занят. Утром всегда был наплыв больных – обычно это были люди, пострадавшие накануне. Потом была небольшая передышка перед тем, как начинались жертвы нового дня. Прооперировав мальчишку с обморожениями, доктор Вайсс и Эрик с Германом пошли в тесную подсобку на короткий утренний перерыв.
Герман поднял голову от газеты.
– В Берлине говорят, что мы уже победили! – воскликнул он. – Приехали бы они сюда и сами посмотрели, что здесь творится!
– Фюрер произнес интереснейшую речь во Дворце спорта, – сказал доктор Вайсс со своим обычным цинизмом. – Он говорил, что русские – неполноценные животные, и это вселяет в меня надежду. Я-то подумал было, что русские – сильнейшие противники из всех, с кем мы только сталкивались. Они сражались дольше и упорнее, чем поляки, бельгийцы, голландцы, французы или англичане. Пусть у них плохо со снаряжением, с руководством, с питанием – они все равно бегут на наши пулеметы, размахивая своими древними винтовками, словно им все равно, жить или умирать. Я рад слышать, что все это – признак того, что они животные. Я-то начал бояться, что они отважные патриоты.
Как всегда, Вайсс делал вид, что согласен с фюрером, хотя имел в виду прямо противоположное. Герман просто пришел в замешательство, а Эрик понял и разозлился.
– Какими бы ни были эти русские, – сказал он, – а они проигрывают войну, – сказал он. – Мы в шестидесяти километрах от Москвы. Фюрер оказался прав.
– И он намного умнее Наполеона, – сказал доктор Вайсс.
– Во времена Наполеона самым быстрым средством передвижения был конь, – сказал Эрик. – А сегодня у нас есть двигатель внутреннего сгорания и радиосвязь. Современные коммуникации дали нам возможность достичь успеха там, где Наполеон потерпел поражение.
– Ну или дадут, когда мы возьмем Москву.
– А это произойдет в ближайшие дни, если не часы. Не можете же вы сомневаться в этом!
– Почему не могу? Насколько мне известно, кое-кто из наших генералов предложил остановиться там, где мы сейчас, и строить оборонительные укрепления. Мы могли бы защищать эти позиции и подтягивать резервы, а весной снова перейти в наступление.
– На мой взгляд, это трусость и предательство! – горячо сказал Эрик.
– Вы правы – должно быть, правы, потому что именно так и ответили этим генералам из Берлина, насколько мне известно. Тем, кто в штабе, наверное, лучше видны перспективы, чем тем, кто находится на передовой.
– Мы уже почти разбили Красную Армию!
– Но, похоже, Сталин, словно фокусник, достает новые армии из ниоткуда. В начале этой кампании мы думали, что у него двести дивизий. Теперь мы считаем, что у него их более трехсот. Где он нашел еще сотню?
– Расчеты фюрера в итоге оправдаются – опять!
– Конечно, Эрик. Оправдаются.
– Он еще никогда не ошибался!
– Один человек решил, что сможет летать. И прыгнул с крыши десятиэтажного здания. Когда он, тщетно маша руками, пронесся мимо пятого этажа, стоявшие там люди услышали его слова: «Пока все в порядке».
В подсобку вбежал солдат.
– Несчастный случай, – сообщил он. – В карьере к северу от города. Авария, столкнулись три машины. Пострадали офицеры СС.
СС изначально были войсками личной охраны Гитлера и сейчас составляли элиту власти. Эрик восхищался их исключительной дисциплиной, их в высшей степени элегантной формой и особенно приближенным к Гитлеру положением.
– Мы пошлем санитарный фургон, – сказал Вайсс.
– Это Айнзацгруппа, группа особого назначения, – сказал солдат.
Эрик краем уха слышал о группах особого назначения. Они шли вслед за армией на занимаемые территории и сгоняли вместе тех, от кого можно было ждать неприятностей и саботажа – например, коммунистов. Наверное, они устраивали за городом лагерь военнопленных.
– Сколько человек пострадало? – спросил Вайсс.
– Шесть или семь. Еще не всех вынули из машин.
– Ясно. Браун и фон Ульрих, отправляйтесь.
Эрик был рад. Ему хотелось повстречаться с самыми горячими сторонниками фюрера, и еще больше радовала возможность быть им полезным.
Солдат дал ему бумажку, где было написано, как ехать.
Эрик с Германом залпом допили чай, загасили сигареты и вышли из подсобки. Эрик надел полушубок, снятый с мертвого русского офицера, но застегивать не стал, чтобы была видна форма. Они поспешили к гаражу, и Герман вывел фургон на улицу. Эрик зачитывал записку и смотрел на дорогу, вглядываясь через начинающийся снегопад.
Дорога вывела их из города и теперь петляла по лесу. Им попалось несколько автобусов и грузовиков, ехавших во встречном направлении. Снег на дороге был плотно укатан, и Герман не мог ехать быстро по этой скользкой поверхности. Эрик легко мог себе представить, как произошла эта авария.
Была вторая половина короткого дня. В это время года здесь светлело в десять и темнело в пять. Через снеговые облака пробивался серый свет. По обеим сторонам дороги густо стояли сосны, отчего казалось еще темнее. Эрик почувствовал себя словно в сказке братьев Гримм: дорога вела его в густой лес, где притаилось зло.
Они все высматривали поворот налево – и наконец нашли его. Поворот охранял солдат, он указал им путь дальше. Машину затрясло на тропе между деревьями; потом их остановил следующий часовой, сказавший:
– Поезжайте со скоростью пешего, не быстрее. Оттого и случилась эта авария.
Через минуту они подъехали к месту происшествия. Три разбитые машины стояли, словно спаянные вместе: автобус, джип и лимузин «Мерседес» с цепями на шинах. Эрик и Герман выскочили из фургона.
Автобус был пуст. На земле лежали три человека, наверное ехавшие в джипе. Вокруг автомобиля, зажатого между двумя другими машинами, собралось несколько солдат – они пытались вытащить из него людей.
Эрик услышал винтовочный залп и мельком удивился: кто это стреляет в лесу? Но тут же отбросил эту мысль и сосредоточился на работе.
Они с Германом обошли пострадавших, выясняя тяжесть повреждений. Из троих лежащих на земле один был мертв, у второго была сломана рука, а у третьего вроде ничего хуже синяков не было. В автомобиле один человек истек кровью и уже умер, второй был без сознания, третий – кричал.
Эрик дал кричащему дозу морфия. Когда лекарство подействовало, они с Генрихом смогли извлечь раненого из автомобиля и отнести в санитарный фургон. Теперь путь был свободен, и солдаты получили возможность освободить того, который лежал без сознания, зажатый искореженным кузовом «Мерседеса». Он был ранен в голову, и Эрик подумал, что с такой раной ему все равно не жить, – но не сказал этого. Он занялся ранеными из джипа. Герман наложил шину на сломанную руку, а Эрик повел отделавшегося синяками в санитарный фургон.
Затем он вернулся к «Мерседесу».
– Мы достанем его минут через пять-десять, – сказал капитан. – Подождите немного.
– Ладно, – ответил Эрик.
Он снова услышал стрельбу и прошел чуть дальше в лес: ему было любопытно, что там могла делать группа особого назначения. Снег на земле между деревьями был сильно утоптан и замусорен: окурки, огрызки яблок, старые газеты и прочий мусор – словно здесь прошла толпа заводских рабочих.
Он вышел на поляну, где стояли припаркованные грузовики и автобусы. Сюда везли много людей. Несколько автобусов отправлялись назад, объезжая аварию. Несколько прибыли, пока Эрик шел через поляну. За стоянкой он наткнулся на русских – их было человек сто разных возрастов, наверное, пленных. Хотя многие были с чемоданами, коробками и узлами, которые они так стискивали, словно там у них драгоценности. Один человек держал скрипку. Эрик заметил маленькую девочку с куклой, и у него вдруг похолодело внутри от страшного предчувствия.
Пленных охраняли местные полицейские с дубинками. У группы особого назначения, что бы они здесь ни делали, явно были помощники. Полицейские посмотрели на него, заметили под расстегнутой шубой немецкую военную форму – и ничего не сказали.
Когда он проходил мимо пленных, к нему обратился по-немецки хорошо одетый русский:
– Господин, я директор находящегося в этом городе шинного завода. Я никогда не разделял коммунистических идей, но приходилось, конечно, уверять их в своей преданности, как должны были все начальники в городе. Я могу вам помочь, я здесь все знаю. Пожалуйста, заберите меня отсюда!
Эрик ничего не ответил и пошел в сторону выстрелов.
Он подошел к карьеру. Это была огромная, неровная яма в земле, по краям обрамленная елями, стоявшими, словно часовые в темно-зеленой форме, под ношей снега. С одного края карьер полого уходил вниз. Эрик увидел, что по этому спуску идут человек двенадцать пленных – по двое, под конвоем солдат, в сумрачную низину.
Эрик заметил среди них трех женщин и мальчика лет одиннадцати. У них что, где-то в этом карьере лагерь? Но вещей у них в руках уже не было. На их непокрытые головы, словно благословение, падал снег.
Эрик спросил у стоявшего рядом сержанта СС:
– Сержант, а кто эти пленные?
– Коммунисты, – ответил тот. – Жители этого города. Комиссары и так далее.
– Что, даже тот маленький мальчик?
– И евреи, – добавил сержант.
– Так кто же, коммунисты или евреи?
– А какая разница?
– Это не одно и то же.
– Чушь. Большинство коммунистов – евреи. Большинство евреев – коммунисты. Вы что, с луны свалились?
Эрик подумал, что заговоривший с ним директор завода не был ни коммунистом, ни евреем.
Пленные достигли каменного дна карьера. До сих пор они брели, как овцы в стаде, не разговаривая и не глядя по сторонам, но сейчас заволновались, указывая друг другу на что-то на земле. Когда Эрик вгляделся сквозь снегопад, он увидел рассыпанные среди камней тела, их одежду уже припорошил снег.
Только сейчас Эрик заметил двенадцать человек с винтовками, стоящих на краю оврага, среди деревьев. Двенадцать пленных, двенадцать стрелков. Он понял, что происходит, и все его тело оцепенело от ужаса и невероятности происходящего.
Они подняли оружие и прицелились в пленных.
– Нет… – сказал Эрик. – Нет, так нельзя… – Никто его не услышал.
Одна из пленных женщин закричала. Эрик увидел, как она схватила одиннадцатилетнего мальчика и прижала к себе, словно ее руки, обнимая, могли заслонить его от пуль. Видимо, это была его мать.
– Огонь, – сказал офицер.
Винтовки выстрелили. Пленные зашатались и стали падать. От шума с елей осыпалось немного снега, и он покрыл стрелков белоснежными крапинками.
Эрик увидел, как мальчик и мать вместе упали, не разжимая рук.
– Нет… – повторил он. – О нет!
Сержант смерил его взглядом.
– Да что с вами? – спросил он раздраженно. – Кто вы вообще такой?
– Санитар, – ответил Эрик, не отрывая взгляда от ужасной картины на дне карьера.
– А что вы здесь делаете?
– Приехал на машине «скорой помощи» за офицерами, пострадавшими в аварии… – Эрик увидел, что в карьер ведут следующих двенадцать пленных. – О господи, прав был мой отец! – простонал он. – Мы убиваем людей.
– Прекрати ныть и убирайся в свою «скорую помощь».
– Да, сержант, – сказал Эрик.
III
В конце ноября Володя попросил перевести его в действующую армию. Работа в разведке уже не казалась ему важной: Красной Армии были не нужны шпионы в Берлине, чтобы раскрывать намерения немецкой армии, уже стоявшей на подступах к Москве. И он хотел сражаться за свой город.
Его опасения относительно правительства стали ему казаться пустяками. Глупость Сталина, зверства НКВД и то, что ничего в Советском Союзе не работало так, как должно работать, – все это отошло на задний план. Он не чувствовал ничего, кроме жгучей потребности отражать натиск захватчиков, которые будут калечить, насиловать, морить голодом и убивать его мать, сестру, близнецов Димку и Таню – и Зою.
Он прекрасно понимал, что если бы все считали так, как он, то у него не было бы шпионов. Его немецкие информаторы были людьми, для которых ужасное зло, которое несли нацисты, было сильнее патриотизма и верности. И он был благодарен им за их мужество и суровое чувство долга, которым они руководствовались. Но он чувствовал сейчас, что его место – не там.
Так считали и многие другие ребята из красноармейской разведки, и в начале декабря их небольшая группа вошла в стрелковый батальон. Володя поцеловал родителей, написал Зое записку, где говорилось, что он надеется выжить и увидеть ее снова, и перешел жить в казармы.
Наконец-то, через столько времени, Сталин перевел подкрепление с востока в Москву. Против подошедших как никогда близко немцев были выдвинуты тринадцать сибирских дивизий. По дороге на передовую некоторые ненадолго заходили в Москву, и москвичи на улицах с удивлением рассматривали их полушубки с белым подбоем и теплые сапоги из овчины, их лыжи, очки и выносливых низкорослых степных лошадок. Они прибыли в самое время для контрнаступления.
Это был последний шанс Красной Армии. За эти пять месяцев снова и снова Советский Союз бросал в бой против захватчика сотни тысяч солдат. И каждый раз немцы останавливались, отбивали контратаки – и продолжали неумолимо двигаться к Москве. Но если эта попытка потерпит поражение – она станет последней. Немцы войдут в Москву; а получив Москву, получат и СССР. И тогда Володина мама будет продавать водку, чтобы купить для Димки и Тани молоко на черном рынке.
На четвертый день декабря советские войска вышли из города на север, запад и юг – и заняли позиции, готовясь к последнему бою. Шли без света, чтобы не заметил противник. Нельзя было ни разводить костры, ни курить.
В тот вечер на передовую прибыли работники НКВД. Своего крысомордого родственничка Илью Дворкина Володя не видел, хотя тот тоже должен был приехать. Володя и дюжина его ребят сидели и чистили винтовки, когда к ним подошли двое, которых Володя не знал, и начали спрашивать: не слышал ли кто, как другие критикуют правительство? Да что говорят про товарища Сталина? И кто из ваших боевых товарищей оспаривает мудрость стратегии и тактики армии?
Володе это казалось невероятным. Какое это сейчас имело значение? В ходе нескольких следующих дней будет решено, спасут они Москву или потеряют. Кому какое дело, если солдаты перемывают кости офицерам? Он пресек расспросы, заявив, что у них приказ соблюдать тишину и он уполномочен стрелять в любого, кто ее нарушает, но – дерзко добавил он – энкавэдэшников он отпустит, если они уберутся немедленно.
Это подействовало, но у Володи не было сомнения в том, что энкавэдэшники подрывали боевой дух войск по всей линии фронта.
Вечером в пятницу 5 декабря загрохотала русская артиллерия. На следующее утро с рассветом Володя со своим батальоном ушел в метель. Им было приказано занять городок на той стороне реки.
Приказ атаковать оборону немцев в лоб Володя проигнорировал – это была старая тактика Красной Армии, а сейчас было не время упрямо следовать распоряжениям тех, кто упорствует в заблуждениях.
Со своей ротой в сто человек он прошел вверх по течению, по льду перешел реку к северу от городка и вошел в него с фланга. Слева он слышал грохот и вой боя – было ясно, что они находятся за линией фронта противника.
Володя едва видел через метель. Случайные вспышки выстрелов освещали на миг облака, но на уровне земли видимость была лишь на несколько метров. Однако он надеялся, что это поможет нашим незаметно подкрасться к немцам и воспользоваться преимуществом неожиданности.
Стоял жуткий холод, местами до минус тридцати пяти по Цельсию, и хотя плохо было обеим сторонам, но хуже приходилось немцам, у которых не было снаряжения для холодной погоды.
Володя с некоторым удивлением обнаружил, что немцы, обычно действующие эффективно, сейчас не укрепили свои позиции. Не было ни траншей, ни противотанковых рвов, ни блиндажей. Их линия фронта представляла собой серию огневых точек. Через эту прерывающуюся линию фронта было легко проскользнуть в город и поискать слабые цели, казармы, столовые и склады боеприпасов.
Его солдаты, подстрелив трех часовых, заняли футбольное поле, где было расположено пятьдесят танков. Неужели это может быть так легко? – удивился Володя. Неужели сила, завоевавшая половину России, оказалась истощена и растрачена?
Тела советских солдат, убитых в предыдущих боях и оставленных замерзать там, где они были убиты, лежали без сапог и шинелей – их поснимали дрожащие от холода немцы.
Улицы города были захламлены брошенным транспортом – пустые грузовики с открытыми кабинами, покрытые снегом танки с холодными моторами и легковушки с поднятыми капотами, – было видно, что механики пытались завести машины, но потом в отчаянии бросили это дело.
Переходя главную улицу, Володя услышал шум мотора и разглядел, несмотря на снегопад, приближающиеся слева фары одного автомобиля. Сначала он решил, что это советская машина, пробившаяся через немецкую линию фронта. Но тут в него и его солдат начали стрелять, и он дал команду прятаться в укрытие. Машина оказалась «кюбельвагеном» – моделью «фольксвагена» с запасным колесом впереди на капоте. У него был мотор воздушного охлаждения, потому он и не замерз. Он протарахтел мимо Володиной роты на предельной скорости, немцы из машины поливали их огнем.
Володя был так удивлен, что и не подумал отстреливаться. Почему автомобиль, полный вооруженных немцев, ехал прочь от поля боя?
Он повел свою роту через дорогу. Он-то ожидал, что им придется идти с боем от дома к дому, а они почти не встречали сопротивления. Здания в оккупированном городе стояли темные, запертые, с закрытыми ставнями. Все русские, если у них была хоть капля здравого смысла, сейчас прятались под кроватями.
На дороге показались другие автомобили, и Володя решил, что это, должно быть, офицеры бегут с поля боя. Он отрядил взвод с легким пулеметом Дегтярева «ДП-28» – залечь в кафе и открыть огонь по бегущим немцам. Володя не хотел, чтобы эти немцы выжили и завтра снова убивали.
Совсем рядом с улицей он заметил низкое кирпичное здание, из окон которого, из-за коротких занавесок, пробивался яркий свет. Пробравшись мимо часового, который в такую метель не видел дальше собственного носа, он смог заглянуть в окно и, разобрав, что внутри находятся офицеры, догадался, что перед ним – штаб батальона.
Он шепотом отдал сержантам распоряжения. Те выстрелами выбили стекла и бросили внутрь гранаты. Вышло несколько немцев с поднятыми руками. В следующую минуту Володя со своими бойцами уже занял здание.
Услышав новые звуки, он прислушался, озадаченно хмурясь. Больше всего это было похоже на идущую толпу футбольных болельщиков. Он вышел из штаба. Звук шел со стороны передовой и становился все громче.
Затем в сотне метров от главной дороги раздалась пулеметная очередь, один грузовик завилял и, слетев с дороги, врезался в кирпичную стену и загорелся – наверное, сработал тот самый пулемет «ДП-28», что поставил Володя. Двум другим грузовикам, шедшим следом, удалось уйти.
Володя побежал к кафе. Пулемет, опираясь на сошку, стоял на обеденном столе. Эту модель прозвали «патефон» – из-за круглых, как пластинки, магазинов, расположенных над дулом. Солдаты веселились.
– Это как по голубям стрелять, товарищ командир! – сказал пулеметчик. – Раз плюнуть!
Один из расчета обыскал кухню и нашел большую емкость с мороженым, чудесным образом уцелевшую, и они по очереди из нее черпали лакомство.
Володя через разбитое окно кафе выглянул наружу и увидел еще одну приближающуюся машину – как ему показалось, джип, а за ним – бегущих людей. Они приближались, и он рассмотрел на них немецкую форму. За ними следом бежали другие, десятки, может быть, и сотни. Это от них шел шум, словно двигалась толпа болельщиков.
Пулеметчик повернул ствол в сторону приближающейся машины, но Володя положил руку ему на плечо.
– Погоди, – сказал он.
Он вглядывался в метель до боли в глазах. Все, что он мог разглядеть, – новые машины и новые ряды бегущих людей да несколько лошадей.
Один из его солдат поднял винтовку.
– Отставить! – сказал Володя. Толпа приближалась. – Нам не остановить эту лавину, нас растопчут в минуту. Пусть проходят. В укрытие!
Солдаты залегли. Пулеметчик снял «ДТ-28» со стола. Володя присел и стал смотреть поверх подоконника.
Шум превратился в рев. Вот первые ряды бегущих поравнялись с кафе и миновали его. Они спотыкались и хромали. Некоторые были с винтовками, но большинство, видимо, потеряли свое оружие. Кое-кто в шинелях и шапках, другие – в одних форменных рубашках. Многие ранены. Володя увидел, как человек с забинтованной головой упал, прополз несколько метров – и замер. Никто не обратил внимания. Конный сбил пешего и, даже не обернувшись, поскакал дальше. Штабные машины и джипы ехали прямо посреди толпы, не выбирая дороги, скользя на льду, бешено сигналя, расшвыривая людей в стороны.
Это было бегство, понял Володя. Они бежали тысячами. Это был разгром. Их разбили наголову.
Наконец-то немцы отступали.
