Михаил посмотрел по сторонам, везде красная выжженная пустыня, воздух жаркий, а когда налетает ветер, то чуть ли снова не сжигает кожу, над головой низкий красный свод пещеры с нависающими сталактитами, что кажутся отвратительными наростами в исполинской части древнего дракона.

– Правда меняется?

Азазель сказал с нехорошей усмешкой:

– Михаил… Еще пару тысяч лет каждый уровень ада отстоял от другого на триста лет пешего хода, как я тебе уже сказал!.. Но сейчас уже лет на сто…

– Они что, – спросил Михаил с непониманием, – как-то сблизились?

– Расширились, – пояснил Азазель с той же покровительственной усмешкой. – А так каждый на своем месте. Когда-то сольются, как Москва с Петербургом.

– А что… Москва и Петербург… сольются?

– Так сказал сам Вяземский, – заверил Азазель. – Он был против царя, таким людям верить обязательно, какую бы хрень ни спороли. Так принято в либерально-демократическом.

Михаил тревожно поглядывал по сторонам, но куда ни глянь, всюду огромная выжженная пустыня с полопавшейся землей из красной глины. Трещины в основном мелкие и неширокие, но некоторые приходилось перепрыгивать, и всякий раз снизу чуть ли не подбрасывало раскаленным воздухом.

Пару раз Михаил успевал заметить далеко внизу багровые реки расплавленного металла.

Азазель вытянул руку.

– Вон там… посмотри! Что-то непонятное…

Михаил прищурился, сухой воздух выедает глаза, все еще чувствует себя человеком в человеческом теле, никак не привыкнет, как настаивает Азазель, ощущать мир вокруг как родной, тогда и через ручей с расплавленным металлом сможет перейти вброд, не ощутив жара.

– Что там? – переспросил он. – Вроде бы котел… если с кипящей водой, то там могут быть грешники, огонь вон под котлом полыхает вовсю… Одного не понимаю…

– Откуда один-единственный котел в пустыне? – договорил Азазель. – Да, загадка… Может, остальных амнистировали?.. Ты куда?

– Надо взглянуть, – сказал Михаил. – Это же совсем по пути.

Азазель сказал сердито:

– Если вот так будешь везде останавливаться… Ладно, но будь настороже! Это может быть ловушкой.

Михаил победно ускорил шаг, чувствуя, как Азазель с неохотой тащится сзади.

Котел приближается с каждым шагом, весь из старинной черной меди, размеры позволили бы разместить человек десять, но над поверхностью кипящей воды появляется и снова скрывается одна-единственная голова с прилипшими ко лбу седыми волосами.

Михаил замедлил шаг, от котла несет жаром, а когда сделал еще шажок, понял, в котле не вода, а кипящее масло, что обжигает намного сильнее.

Грешник увидел их, развернулся, на худом скуластом лице отразилось изумление.

– Вы кто? – крикнул он сорванным от крика голосом. – Здесь уже давно никого!

– Просто гуляем, – быстро ответил Азазель, опережая Михаила. – Туристы-экстремалы. Как там в масле, здорово? Как сыр, верно?

Мужчина вскрикнул хриплым голосом:

– Допущена ошибка!..

Михаил приготовился добросовестно выслушать, но Азазель бросил с небрежностью:

– Все они так говорят. И что вообще судебная система неправильна. И одни сатрапы!.. Пойдем дальше, здесь все ясно.

Грешник прокричал отчаянным голосом:

– Я в самом деле грешил много и был осужден на максимальный срок, на все двенадцать месяцев!.. Но обо мне забыли, и я здесь уже две тысячи лет!..

Михаил буркнул:

– Какие двенадцать месяцев? Что он несет?

Азазель посмотрел на него как-то странно.

– Мишка… Двенадцать месяцев в аду – это всегда было максимальным сроком. Потому кадиш по умершему читали всего одиннадцать месяцев, нельзя же предположить, что их родственник входил в число немногих самых великих грешников?.. Но с этим умельцем в самом деле могла быть допущена ошибка. Судя по тому, что он в котле в самом деле уже две тысячи лет…

Михаил буркнул:

– А при чем тут…

– Пришло молодое и свирепое христианство, – пояснил Азазель, – с его немилосердными законами. Присвоили почти все старое наследие, как и принято у варваров, в том числе и ад. А всех грешников решили мучить вечно, вплоть до Воскресения всех мертвых и окончательного Суда над всеми. Юные революционеры всегда во всем перегибают!.. Но, конечно же, осужденных судом прошлого созыва нужно было отпускать по истечении их сроков наказания.

Заключенный время от времени отталкивался ногами от дна и выныривал, но быстро терял силы и погружался с головой снова, но Михаил все время чувствовал на себе его полный надежды и отчаяния взгляд.

– Никогда не думал, – пробормотал он, – что законы в аду поменялись так резко… Значит, в самом деле страдает из-за ошибки?

Азазель отмахнулся.

– Скорее всего. Но ты чего уперся?.. Пойдем! Нужно мир спасать, а ты раздемократничался!.. Подумаешь, на одного-двух больше… Это неизбежные потери среди мирного населения при масштабных исторических событиях. Была революция, браток!.. Христианство – это такая революция, и столько крови, что потери во всех предыдущих войнах такая мелочь, плюнуть и растереть!

Михаил постоял, сердито глядя на него из-под насупленных бровей.

– Но это же несправедливо?

– Мир несправедлив, – согласился Азазель философски. – Что встал? Пойдем его спасать, хоть он и несправедлив, но прекрасен и, как говорят, удивителен! В чем постоянно убеждаюсь, стоит только на тебя посмотреть.

Михаил пробормотал:

– Но это как-то не… Ты же освободил Бианакита?

Азазель покачал головой.

– То из земной тюрьмы, а это из ада!

– Любая тюрьма – плохо.

– Бианакита я собирался использовать, – напомнил Азазель. – А этот нам на что?

– А просто делать добро? – сказал Михаил сердито. – Не пробовал? Как насчет простого милосердия?

Азазель развел руками, а Михаил покачал головой, тяжелыми шагами вернулся к котлу с грешником.

– Раскаиваешься? – спросил он сурово.

– Еще бы! – вскричал тот. – Я раскаивался еще в день суда, но кто меня слушал?

– Ты услышан сейчас, – с торжественностью в голосе и некоторой трубностью сказал Михаил.

Он подошел к котлу вплотную, тот раскален чуть ли не докрасна, однако мощь элементаля тихо шепчет в мозгу, что ему по силам здесь многое, и он, задержав воздух в груди, уперся в металлический бок плечом.

Гигантский котел качнулся, несмотря на громадный вес и массу. Михаил чувствовал ослепляющий жар, но в то же время с ликованием понимал, что цел, нет ожогов, нет даже боли, сущность элементаля принимает этот жар как собственный.

Грешник вскрикнул:

– Что ты делаешь, сам сгоришь!..

Михаил подсел чуть, уперся сильнее и начал разгибать ноги, чувствуя, как приподнимается край котла, еще приподнимается, еще чуть…

Кипящее масло отхлынуло к противоположному краю, зашипело, пролившись первой струей на землю с той стороны.

Он нажал сильнее, котел накренился еще больше. Грешник вскрикнул, его вынесло потоком кипящего масла на выжженную землю. Михаил со вздохом облегчения опустил котел на место.

Азазель подошел, осмотрел ему плечо.

– Даже пятна не осталось… Извини, что не помог, но что сходит с рук тебе, мне могло не сойти.

Михаил отмахнулся устало.

– Знаю, для того ты меня и заманил.

С той стороны котла, оскальзываясь в быстро впитывающемся в выжженную землю масле, поднялся на четвереньки, разогнулся и выбрел, раскачиваясь из стороны в сторону, грешник.

Мокрая одежда облепила его худую костлявую фигуру, глаза огромные, спросил с придыханием:

– Кто… кто вы?

Азазель отмахнулся.

– Мы люди скромные, имена скрываем, даже когда по чужим квартирам шарим.

Он спросил с надеждой:

– Можно мне с вами?

– Заморишься, – ответил Азазель. – Чтобы с нами, нужны длинные ноги и короткий язык. Спрячься либо найди работу. С твоим опытом не пропадешь. А то и сумеешь выбраться в мир живых.

– Но вы же оттуда?

Азазель покачал головой.

– Так тебе все и скажи.

– Вы уже этим сказали!

– Слишком умный, – заметил Азазель строго. – А умных нигде не любят.

Когда они уже отдалились, тот прокричал им вдогонку:

– Я маг Гермес Трисмегист!.. Если понадоблюсь… я весь ваш… Только назовите мое имя, я услышу.

Михаил время от времени поглядывал наверх, но всякий раз больно ударялся взглядом о багровый свод и поспешно опускал голову.

Азазель посмотрел с интересом, поинтересовался с некоторой ехидцей:

– Что там, кроме летающих тварей?

– Странно здесь все, – ответил Михаил.

– Правда?

Михаил проигнорировал язвительность в голосе Азазеля, молча протянул руку и резко повернул сжатый кулак в сторону.

Крупные валуны впереди сдвинулись с пути вправо и влево, освобождая дорогу.

Азазель озадаченно присвистнул.

– Гляди, осваиваешься!

– Что значит осваиваюсь? – спросил Михаил с подозрением. – В чем-то да, чувствую себя здесь сильнее, чем на земле. Это что, сила Кезима в родных местах проявляется лучше?

– Теперь это твоя сила, – заверил Азазель. – Еще не понял, в чем дело?

– Нет.

– Антисфироты, – пояснил Азазель. – Здесь их мощь сильнее. Намного. В мире людей черпал по капле и запасал в себе, а здесь можешь сразу… что вообще-то опасно, но насколько заманчиво!

Михаил удержался от желания попробовать снести впереди скалу, а то расстоялась тут почти на пути, как смеет, спросил настороженно:

– Соблазн?

– Борись, – посоветовал Азазель. – Вся жизнь людей – борьба с соблазнами. А ты сейчас человек!

Некоторое время они шагали быстро и молча, наконец Михаил буркнул:

– Я грешникам не верю.

– Чё? – спросил на ходу Азазель, не поворачивая головы. – Ах да, ты еще не успел увидеть нашу демократию во всем блеске… Теперь то, за что раньше сжигали на кострах, уже признак доблести. Все поменялось, Мишка… доблесть и честь объявлены варварством, а непотребство – признаком цивилизованности, чему народ, понятно, рад…

– Народ дичает? – спросил Михаил.

– Смотря что считать народом, – буркнул Азазель. – Девяносто девять процентов этой двуногой биомассы не народ. Народ – это крохотная кучка подвижников, что тащит это исполинское стадо к свету. Недаром Господь пообещал Аврааму, что если тот отыщет хотя бы десять праведников на весь огромный Содом, пощадит город и всю Долину Пяти Городов…