Глава девятнадцатая
«Нужно поспать хотя бы немного», — именно с этой мыслью Дарья вернулась домой с поминок. Она не чувствовала себя усталой, вот только в голове была тяжесть, а мысли рождались какими-то колкими и обрывочными. Нужен отдых. И если пытаться уснуть, то только сейчас. Ночью не получится, ночь — время грозовых кошмаров.
Она уже собиралась подняться к себе в комнату и улечься в кровать, как раздался телефонный звонок. Отчего-то сразу же возникла мысль, что это звонит Алексей. Подняла трубку в полной уверенности, что сейчас услышит его пьяный голос: «Прости меня, прости…» Но услышала слезливый голос Вени Каховского. Театральный режиссер с трудом подбирал слова:
— Даша… он… Леша погиб. Утонул. До сих пор не могу поверить. Господи, да как же так? Мне сказали, он пьяный ехал на мотоцикле, врезался в ограду моста и упал в реку. Боже мой, боже мой… Это просто какой-то кошмар. Я до сих пор в себя прийти не могу.
Дарья оцепенела. Новость ее потрясла. Злость, которую она до этого испытывала к Алексею, улетучилась, сменившись смесью тоски, недоумения и чувства вины. Минуту назад она была уверена: он не заслуживает прощения. А сейчас проклинала себя за то, что записала его в один ряд с Виктором, Свином и Артуром. Давешняя ненависть к Алексею показалась искусственной, будто бы некая сила взяла да навязала ее и запретила искать ему оправдание.
— Даша, — услышала она голос Вени, — нам нужно всем встретиться. Всей труппой. Мы ведь как одна семья… Боже мой, сколько горя, это просто проклятие какое-то. У меня даже сердце разболелось. Нам нужно собраться в театре сегодня вечером. Что скажешь, дорогая?
— Прости, Веня, — ответила Дарья слабым голосом, — без меня. Я просто не в состоянии сейчас…
— Понимаю, понимаю. Я все понимаю, Даша. На тебя столько всего свалилось. Но знаешь, в такие моменты нельзя быть одной. Это неправильно.
Неожиданно ей захотелось закричать: «Оставьте все меня в покое!» Но агрессивный порыв продлился всего пару мгновений. Стараясь сохранять спокойствие в голосе, Дарья произнесла:
— Прости, Веня. И, пожалуйста, извинись за меня перед ребятами.
И поспешила повесить трубку, отчаянно желая, чтобы никто из театральной труппы больше не позвонил.
Она поднялась в свою комнату, с тоской взглянула на кровать, понимая, что теперь поспать уж точно не получится. Какой сон, если все мысли в голове точно тяжелые гири: давят, давят на сознание. Мысли о Грозе и ее жертвах. Ох, как же хотелось, чтобы Гроза была не эфемерным воплощением зла, а чем-то, состоящим из крови и плоти. Чтобы вцепится в нее ногтями и зубами — и рвать, рвать, рвать… Да будь Гроза страшным чудовищем — не испугалась бы, гнев помог бы. С таким союзником ничего не страшно.
Усевшись за стол, Дарья несколько секунд отрешенно глядела на монитор. Что-то было не так. Что не так?
О Господи!
В голове завыла сирена: «Тревога, тревога!»
Узники что-то пожирали, с остервенением вгрызаясь в темно-красное месиво в своих руках. Лица — в крови, челюсти с бешеной скоростью перемалывали… мясо? Это точно было мясо! То тут, то там на полу валялись темные клочья.
Шерсть! Кошка!
Дарья сделала резкий вдох, с выдохом выкрикнула:
— Твари! Вот твари!
Схватила клавиатуру компьютера, швырнула ее в стену, после чего вытащила из ящика стола травматический пистолет. И тут же ощутила себя сильной, всемогущей. Ярость растекалась по жилам, но здравого смысла все же хватило, чтобы напомнить себе о контроле — давешний урок, когда Виктор раскрыл весь спектр своего коварства, был усвоен на отлично: ярость без контроля — крах!
Непрерывно напоминая себе об этом, Дарья спустилась в подвал. Дверь оказалась открытой — весомый повод выругать себя за беспечность. Вот что значит потеря контроля: забыла закрыть дверь, и ублюдки разделались с кошкой!
Первая пуля попала Свину в область печени, вторая в темную от синяков ногу. Свин заверещал, но добычу из рук не выпустил. Он торопливо вырвал зубами кусок мяса из растерзанной кошачьей тушки и, издавая утробные звуки, принялся жевать. Его челюсти работали с бешеной скоростью, кровь и слюна текли по щетинистому подбородку.
Дарья, превозмогая отвращение, выстрелила. Пуля попала Свину в пах. Он захрипел, поперхнулся, из широко раскрытого рта вывалились полупережеванные куски мяса, тушка выпала из рук. Свин выпучил глаза, заорал во всю глотку и завалился на бок, прижав ладони к паху.
Дарья не мешкала. Ей хватило несколько секунд, чтобы, не снимая пальца со спускового крючка, подбежать к Свину, схватить тушку и отбежать обратно к столу. Безрассудный поступок, но мысль, что ублюдок сожрет хотя бы еще один кусок мяса, была невыносима.
Тушку положила на стол, поглядела на Виктора: настоящий зверь, дикий, лютый. Запавшие глаза показались ей черными ямами, на дне которых искрился лед. Он поедал свою порцию мяса с механической размеренностью, словно не опасаясь, что кто-то может сейчас же лишить его пищи. Виктор будто бы не замечал ничего вокруг и не обращал никакого внимания на вопли брата.
У Дарьи возникло искушение выстрелить ему в голову, но установка не терять контроля была еще достаточно сильна. К тому же после разговора с Константином теперь для этого зверя существовало оружие посильнее травматического пистолета.
— Если сейчас же не прекратишь жрать, я распоряжусь, чтобы Пастуха убили!
Шантаж сработал. Виктор застыл, его челюсти словно бы заклинило.
— Я выяснила, кто он, — продолжила Дарья. Она удивилась, насколько спокойно звучал ее голос, учитывая, что внутри все кипело и ярость буквально рвалась наружу. — Ты ведь не хочешь, чтобы твой приемный отец сдох в муках?
Звериный блеск в глазах погас, Виктор, не колеблясь и без видимого сожаления, бросил тушку кошки к ногам Дарьи, после чего выплюнул недожеванное мясо.
— Молодец, рыжая, — прошептал он устало, — правило этой игры ты усвоила хорошо.
Свин стонал, прижимая ладони к паху. На экране телевизора румяная женщина в нарядном фартуке готовила фарш для пельменей, не жалея приправ.
Виктор размазал ладонью кровь по лицу, зажмурился и улегся на подстилку. Громко рыгнул. Дарья была уверена: ему сейчас хотелось съязвить по поводу кошки, хоть как-то задеть, выместив злость.
— Ее звали Ириска, — сказала она. — Ее так назвала моя дочка.
Дарья сама не понимала, зачем произнесла эти слова — они выскочили из глотки будто бы помимо воли, — но именно после них ярость вырвалась наружу: перед глазами завибрировала красная пелена, взметнулась рука с пистолетом. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Виктор извивался, как уж, пули попадали ему в ноги, ягодицы.
— Ее звали Ириска, уроды! — кричала Дарья. Патроны закончились, но палец продолжал давить на спусковой крючок.
Свин громко зарыдал, при этом облизывая окровавленные пальцы. Виктор же выгнулся дугой на подстилке — вопль боли пытался вырваться из груди, но он все же сдерживал его из последних сил.
Дарья резко выдохнула, сунула пистолет за пояс и тряхнула руками, будто сбрасывая с них остатки ярости. Ее бесило, что Виктор еще продолжал держаться, сейчас его мольбы о пощаде или простое выклянчивание пищи были бы как бальзам на душевные раны. А если не мольбы, то пускай бы он изрыгал проклятья, выкрикивал угрозы — это ведь тоже проявление и свидетельство слабости. Дарья представила себе бешеного пса на цепи: морда в пене, челюсти клацают, шерсть дыбом. Реалистичная картинка нарисовалась в голове, такая реалистичная, что явь и воображение слились воедино, и почудилось, что у Виктора вытягивается лицо, превращаясь в звериную морду. Рыдание Свина стало в точности напоминать хрюканье хряка — эти мерзкие звуки как бы вышли на передний план, заглушив звуки из динамика телевизора.
Наваждение длилось несколько секунд. Когда игры разума закончились, Дарья с раздражением приказала себе держаться, во что бы то ни стало: не время сходить с ума! Чертово нервное истощение! Злясь на предательскую слабость собственного рассудка, она вышла из камеры пыток. Скоро вернулась с пластиковым пакетом, в который сложила останки кошки — сделала это быстро, решительно, до боли закусив губу.
— Отда-ай, мое! — вопил Свин, рыдая. — Мясо, мясо, отда-ай мое мясо!
Дарья подумала, что нет на свете звука более поганого, чем звук его голоса. В голове даже возникло словосочетание: «Нытье погани».
— Отда-ай, отда-ай мое мясо! — Свин глядел то в потолок, то на стены, словно уже не соображая, у кого именно выпрашивал подачку. Его блеклые глаза походили на глаза мертвой рыбины. — Отда-ай!
Дарья вышла из камеры пыток. Закрывая за собой дверь, усомнилась, что забыла утром ее закрыть. Все, конечно, возможно, но… что-то внутри протестовало против того, чтобы брать на себя вину за беспечность и гибель Ириски.
— Как жалко кису! Бедненькая, бедненькая киса.
Дарья услышала детский голос, когда поднималась из подвала по лестнице в комнату, а потом и увидела копию Киры. Та, выпятив нижнюю губу, стояла в дверном проеме. Дарье хватило мимолетного взгляда, чтобы понять: печаль это существо сейчас изображает, а не чувствует. Притворство, бездарная актерская игра.
— Такая хорошая киса была, черненькая, с хвостиком, — вздохнула девочка. — А эти нехорошие люди ее съели. Ох-хо-хо… беда, беда.
Дарья прошла мимо нее в коридор. Оглянулась.
— Это ты дверь в подвал открыла?
Она знала, что честного ответа не услышит, да и какой ответ на самом деле честный? Копия Киры скорчила обиженную гримасу.
— Не открывала я никакую дверь. Не нужно, мамочка, винить меня. Может, ты сама забыла ее закрыть, а?
Спорить Дарья не собиралась. С трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться, отвернулась и стремительно пошла дальше по коридору.
— Положи от меня цветочек на могилку кисы! — крикнула ей вслед девочка. — Я буду по ней скучать. И не вини себя ни в чем, мамочка. У тебя есть кого винить!
Останки кошки Дарья закопала в вишневом саду, возле беседки. Вторые похороны за день, но на этот раз без высокомерных людей вокруг. С вымазанными в земле и крови руками, стоя возле могилки с маленьким, не слишком аккуратным холмиком, Дарья впервые задумалась о том, что совершенно не помнит похорон Киры, будто их и не было вовсе. Отрезок времени, милосердно вырванный из памяти, из жизни. Даже стало страшно, что когда-нибудь эти воспоминания вернутся.
И тут, словно по чьей-то подлой воле, в голове возник образ лежащей в гробу девочки.
— Нет! — выкрикнула Дарья, проклиная свое вышедшее вдруг из-под контроля воображение.
Образ не желал меркнуть, хоть бери и головой бейся о стену. Девочка лежала в гробу — образ невероятно четкий, вот только лицо девочки было размытым.
Дарья не заметила, как зашла в беседку, села на скамью. Она совершенно потеряла связь с реальностью. Откуда-то донеслось треньканье колокольчика, а потом раздался громовой раскат — рокот звучал не прекращаясь. Дарья запаниковала, не понимая, как вырваться из мира иллюзий, ее тело будто бы растворилось в пространстве, а перед взором гроб с девочкой плыл по океану черной мглы.
Но вот очертания гроба размылись, и скоро он исчез вовсе. Мгла расступилась, и Дарья увидела залитый солнечным светом островок. Лучи появлялись ниоткуда. Это была поляна — ветвистый клен, кустарник черной смородины, на траве покрывало, на котором стояла корзинка, а рядом была разложена снедь. И книжка с красочным изображением Братца Кролика на обложке.
Дарья даже представить себе не могла, что может существовать что-то более несочетаемое. Этот островок выглядел слишком чуждо среди клубящейся, будто живой, мглы. Нечто прекрасное, то, от чего щемило сердце, и мерзкие, источающие чистейшее зло, тучи. Мощный противоестественный диссонанс.
Взирая на островок, она испытывала отчаяние. Как же хотелось попасть на эту поляну, ведь верилось, что там и только там придет успокоение, что солнечные лучи, изумрудная трава, листва клена заберут все беды и вернут утраченное, что прошлое — счастливое прошлое — вернется. Но какая-то сила не давала приблизиться, держала на расстоянии и будто говорила, издеваясь: «Здесь все в моей власти! Смотри и страдай от бессилия! Смотри и страдай!»
Из кустарника вышла кошка. Она задержала взгляд на порхающей над поляной бабочке, а потом разлеглась на траве и принялась вылизывать лапы. Раскрылась книга, перелистнулись страницы.
Мгла становилась все беспокойней, то тут, то там ее озаряли яркие вспышки, рождались и распадались в клочья черные вихри. Дарья увидела, как вдалеке мгла вздыбилась, поднялась, точно гигантская волна, и трансформировалась в женскую фигуру. Тень нависла над грозовым миром, мглистые потоки стекались к ней и, сопровождаемые электрическими разрядами, устремлялись вверх. И все это под мощный аккомпанемент грозовых раскатов и какого-то звериного, полного дикой ярости рева. Женская фигура становилась выше, шире, на черном овале лица вспыхнули синие огни глаз, как путь в бездну, прорезался и раскрылся рот.
Дарья не испытывала страха, ею полностью овладела злость. Ненависть к Грозе была абсолютной, будь она огнем, спалила бы всю вселенную.
На солнечном островке появилась призрачная фигурка девочки — зыбкая, едва заметная, подует ветерок и развеет. Солнечные лучи начали исчезать, на островок надвинулась тень. Листва клена, кустарника, трава стали пепельного цвета. Призрачная девочка приподняла руку и растворилась в воздухе, а на островок хлынули потоки мглы. Весь грозовой мир погрузился во тьму.
Дарья ощутила, как что-то схватило ее, встряхнуло. Она закричала, а затем увидела чье-то лицо и немедленно вонзила в него ногти.
Это был охранник. Он отпрянул, коротко выругался, на его раскорябанной щеке выступила кровь. Дарья, еще не осознавая, что вернулась в реальный мир, выкрикнула:
— Уничтожу тебя, тварь!
Охранник глядел на хозяйку с опаской. Секунду-другую он колебался, а потом перехватил ее руки и четко произнес:
— Спокойно, Дарья Сергеевна. Спокойно. Все хорошо. Спокойно.
Наконец Дарья сообразила, что сидит на полу беседки, а рядом никакая ни тварь из странного иллюзорного мира, а крепкий молодой человек. Охранник помог ей подняться.
— Я видел, что вы сидели на скамейке, дремали, кажется, а потом упали. Я сейчас «Скорую» вызову и…
— Не нужно! — резко сказала Дарья, не утратив еще агрессивный настрой.
Но охранник, имея свое мнение на ситуацию, все же вынул из кармана сотовый телефон.
— Я вызову. Вы ведь сознание потеряли.
Воспользоваться телефоном он не успел — Дарья ринулась к нему, как фурия, вырвала из руки сотовый и швырнула его на пол.
— Я же сказала «нет»! — прошипела она, дрожа от гнева. — К черту «Скорую»!
Охранник нахмурился, но промолчал. Дарья выскочила из беседки и зашагала к дому. Голова кружилась, глаза лихорадочно блестели, во рту, будто с похмелья, был неприятный привкус. В памяти крепко обосновался образ состоящей из мглы женщины. И островок. А еще не оставляло желание ринуться в бой, сорвать на ком-нибудь злость.
Вымыв руки, Дарья позвонила Константину.
— Я все обдумала, — заявила она решительно. — Мне нужен Пастух.
И рассказала Константину, что именно нужно сделать ему и его людям. Пока говорила, пальцы все сильнее и сильнее сжимали телефонную трубку.
— Хорошо, все сделаю, — с укоризной произнес Константин, когда она закончила. — Но знай, мне все это не нравится. Ты спала? Только честно?
Дарья коснулась шрама на лбу.
— Да, — ответила. — Я спала. И видела сны.
* * *
Константин приехал после полуночи. Угрюмо сообщил, что дело сделано, все прошло без эксцессов, но в проклятую цыганскую деревушку он больше ни ногой. Когда Дарья садилась в машину, спросил:
— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Дарья дернула плечами.
— О чем?
— О том, как ты сознание потеряла, разбила телефон охранника и запретила вызывать «Скорую».
— Вот стукач! — фыркнула Дарья, бросив презрительный взгляд в сторону будки охранника. — Мало я ему рожу расцарапала.
— Ты за языком-то следи, — осек ее Константин. — Он мой человек и выполняет мои указания. И поверь, его меньше всего волнует, что думают о нем всякие разные истеричные дамочки. Не срывай злость на тех, кто тебе добра желает.
Дарья благоразумно отвечать на выпад не стала, хотя на языке уже крутились язвительные фразы. Она молча уселась на переднее сиденье, не проронила ни слова, когда Константин вывел автомобиль с территории особняка и через минуту-другую выехал на шоссе.
Ночь была ветреной, шумел густой лес по обе стороны дороги. На фоне бледного лика луны стремительно плыли тучи.
Дарья была настроена решительно. В ее воображении Пастух представал эдаким отвратительным чудовищным стариком с водянистыми глазами. В последнее время воображение было щедрым на яркие образы. Злость подавляла всяческие сомнения, внутренний голос даже не пытался что-нибудь вякнуть, упрекнуть — спрятался трусливо в глубинах сознания, ведь у него не было ни малейшего шанса против жестокой воли, царящей в голове Дарьи — Снежной королевы. Мысли походили на лозунги — четкие, нерушимые, единственно правильные. Черное и белое без малейших оттенков. С такими мыслями Дарья ощущала себя по-настоящему живой, целеустремленной. В душе была странная гармония — такая, возможно, бывает у палачей, для которых моральная дилемма не более чем пустые слова.
— Ты улыбаешься? — удивился Константин. — Я лично не вижу повода для радости.
— Тебе показалось, — бросила Дарья, отвернувшись.
Она не сомневалась, что ему действительно показалось — изгиб губ не всегда означает улыбку. Да и с чего бы ей улыбаться? Вон отражающаяся в боковом стекле женщина более чем сурова, такая просто не способна на улыбку. Переутомился самурай, потому ему и мерещится всякое.
Константин вывернул руль, автомобиль съехал с шоссе на лесную дорогу. Свет фар вырывал из ночной темени кочки, кустарник, деревья. Минут через пять Константин остановил машину, вынул из бардачка два ручных фонарика, один из которых вручил Дарье.
— Пойдем, тут рядом совсем.
Выбрались из автомобиля, зашли в лес, освещая фонариками путь. Как Константин и обещал, до места назначения дошли быстро.
Небольшая поляна. Возле прямоугольной ямы сидели на траве двое крепких парней — один курил, другой с улыбкой на губах рассматривал картинки в телефоне. На пригорке выбранной из ямы земли лежала лопата и стояли две мощные электрические лампы — в их свете лес вокруг выглядел как жутковатая декорация к мрачной сказке. Раскачивались ветви, в кронах шумел ветер, над поляной скользили тени.
Парни поднялись с земли, расступились, и Дарья увидела старика. Тот лежал на траве спокойно, сложив руки на груди. Его тонкие губы смыкались и размыкались, взгляд был устремлен в небо.
Дарья подошла ближе и поняла: воображение до этого рисовало ей ложную картину, Пастух вовсе не выглядел отвратительным, похожим на урода из фильма ужасов старикашкой. Напротив, в его облике была властная, в чем-то даже подкупающая суровость. «Старый филин», — подумала Дарья, не позволяя другим чувствам взять верх над злостью.
— Давай покончим с этим побыстрее, — заявил Константин.
Дарья кивнула, не отрывая внимательного взгляда от Пастуха.
— Вы ступайте к машине. Я все сделаю сама. Идите.
Константин подошел к ней вплотную, произнес тихо, с нажимом:
— Ты еще можешь передумать!
— Идите к машине, — спокойно повторила Дарья.
Несколько секунд Константин вглядывался в ее будто окаменевшее лицо, затем махнул рукой и сказал своим людям:
— Пойдемте.
Когда они покинули поляну, Дарья вынула из кармана телефон, включила видеокамеру и присела возле Пастуха на корточки.
— Ну привет.
Старик повернул голову, из-под кустистых седых бровей на Дарью уставились слезящиеся водянистые глаза. Пастух глядел оценивающе, как дантист на больной зуб пациента.
— Ты скоро умрешь, — процедила Дарья, снимая на телефон лицо старика. — Твоя вина в том, что ты вырастил из сыновей убийц. Они убили мою дочку.
Пастух моргнул, выражение его лица не изменилось. Дарья склонилась над ним и ощутила запахи лекарств и подгнивших яблок. Промолвила, не скрывая злорадства:
— Они страдают. Ох, старик, если бы ты только знал, как они страдают. Молят меня о смерти. Твои сыновья превратились в животных, совсем оскотинились, в них больше нет ничего человеческого. Недавно я скормила им их собственные уши, отрезала и скормила. Они жрали их с аппетитом, чавкая, как свиньи. Они еще долго будут страдать, я не дам им спокойно сдохнуть. Как тебе моя месть, а, старик?.. Пастух, Пастух… не уследил ты за своими хрюшками.
Пастух с заметным усилием сделал глубокий вдох, на выдохе попытался плюнуть Дарье в лицо, но не смог — слюна осталась на нижней губе.
— Знаю я таких, как ты, — усмехнулась Дарья, не забывая снимать старика на камеру. — Ты привык все контролировать, верно? На всех свысока смотрел… А тут вон как вышло… лежишь тут беспомощный и даже плюнуть не можешь. Нет ничего хуже, чем бессильная ярость. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь. Могу поклясться, ты, старик, жалеешь сейчас, что дожил до этого дня, не помер тихо-мирно в теплой постельке. Ну а теперь… — она поднесла телефон к лицу Пастуха, — не желаешь передать привет своим выродкам? Давай же, не стесняйся, прохрюкай что-нибудь…
Звук, который издал Пастух, действительно был похож на хрюканье, хотя он, задыхаясь от гнева, явно пытался произнести какие-то слова.
Ветер усилился, из-за туч выглянула луна, сделав пляску теней на поляне еще причудливей. Кроны деревьев раскачивались, шелестели листва и травы.
Дарья улыбнулась. Она чувствовала себя хозяйкой леса, властительницей ночи, способной разгонять тучи и управлять ветром. Удивительное ощущение. В нем было что-то колдовское, сатанинское, запретное. Даже аппетит неожиданно проснулся: очень хотелось чего-то сладкого, пирожных или шоколадных конфет.
Она похлопала Пастуха по морщинистой щеке.
— У тебя есть еще время помереть от инфаркта. Несколько минут.
Собрав остатки сил, старик прохрипел в ответ:
— П… проклинаю!
— Проклинаешь? — с наигранной укоризной промолвила Дарья. — Ну-ну… Вот только поздно меня проклинать, я уже проклята. Зря пыжишься, старик. Лучше помолись своей хозяйке Грозе. Она услышит тебя, я уверена.
Пастуха затрясло, его зубы клацнули, рука приподнялась — напряженные костлявые пальцы скрючились — и обессиленно опустилась на траву. Дарья узрела в этом жесте предел отчаяния, эмоциональный максимум, на который только способен человек. И это принесло ей удовлетворение. Она уже предвкушала тот момент, когда покажет видеозапись с последними минутами жизни Пастуха Виктору. Это окончательно сломает зверя. Это мощней и беспощадней голода и боли. Это идеальное орудие мести. Но пока съемку придется прервать. Временно. Нужны свободные руки для следующего шага.
Отключать камеру не стала — просто положила телефон на траву, после чего принялась толкать Пастуха к яме. Непростое оказалось дело, хотя старик даже не пытался сопротивляться. Он лишь хрипел, гневно вращал глазами да тщетно пытался вцепиться слабыми пальцами в траву.
— Тяжелый, сволочь, — сетовала Дарья, пододвигая Пастуха все ближе к яме. — Ну ничего, ничего… еще чуть-чуть…
Остановилась, отдышалась, подняла телефон и продолжила съемку. В свете ламп лицо старика напоминало морду древнего ящера — из широко открытого рта обильно текла пенистая слюна, глаза едва не вылезали из орбит. Дышал он порывисто, издавая звуки, схожие с шарканьем наждачной бумаги. «Хороший материал, — оценила Дарья. — Первое место за операторскую работу».
Телефон снова отложен. Еще усилие — и Пастух свалился в яму. И как же удачно упал, прямохонько на спину. Такую картину нужно запечатлеть как подобает, не упуская мелочей. Взяв телефон и нацелив объектив камеры на старика, Дарья медленно обошла могилу.
— Вот так. Отлично. То, что надо. Знаешь, Пастух, у меня это уже третьи похороны за сутки. Многовато, скажи? Того гляди, привыкну. Похороны после завтрака, похороны после обеда, похороны после ужина — вот и день удался. Я не против того, чтобы хоронить таких, как ты, трижды в день.
Пастух вытянул дрожащую руку. Дарья было решила, что это запоздалый жест мольбы о пощаде, но ошиблась: старик, оскалившись и натужно хрипя, вонзил ногти в стенку могилы и накарябал крест. Усилие, которое он приложил к этому действу, было неимоверным, будто от этого зависела его жизнь и жизнь его сыновей.
Крест. Дарья присела на корточки и сняла знак на камеру крупным планом. Отчего-то вспомнила про шрам на своем лбу. Крест и молния. Черные метки? Определенно. Символы ненависти.
Плюнув в старика, Дарья взяла лопату и принялась с ожесточением закапывать могилу. Землю бросала на ноги Пастуха, на живот. Она хотела до последнего момента видеть в его глазах животный страх. Старик ворочался, кряхтел, глядя, как растет слой земли над его дряхлым телом. Дарья закапывала могилу, умудряясь при этом снимать все на камеру — спина взмокла, ветер теребил копну рыжих волос.
Она теперь бросала землю на грудь и шею старика, наслаждаясь тем, в какой муке кривилось его лицо. Мимика человека, знающего, что жить осталось совсем немного, а смерть будет страшной, — превосходный видеоматериал, лучше не придумаешь! Виктор станет таким же ничтожеством, как Свин, когда это увидит. Его гордыня падет и растечется зловонной слизью. Восторг! Это будет ничем не замутненный восторг! И пускай Гроза бесится, глядя, как страдают ее слуги, эта сука не с той связалась, на каждую молнию найдется громоотвод!
Комья земли скатывались на лицо Пастуха, его глаза в сумраке могилы блестели, как серебряные монеты. Дарья не чувствовала усталости, по ее жилам текла холодная энергия, мощи которой хватило бы, чтобы закопать сотню, тысячу прислужников Грозы. Месть взрастила древо с пьянящими восхитительными плодами. Каждый ком земли, брошенный в могилу, был хлесткой пощечиной Грозе. Бить ее, бить суку безжалостно! Мгла расступится, и путь к солнечному острову будет свободен! Так будет, обязательно будет!
Увлеченная своими мыслями, Дарья не заметила, как подошел Константин. Он быстро вынул из наплечной кобуры пистолет, снял его с предохранителя и нажал на спусковой крючок. Звук выстрела был подобен грому. Дарья подскочила от неожиданности, выронила лопату и телефон.
Пуля попала Пастуху точно в лоб. Эхо от выстрела затерялось среди ночного леса. Несколько секунд Дарья стояла в оцепенении, уставившись на мертвого старика в могиле, а затем развернулась и, рыча сквозь зубы, попыталась влепить Константину пощечину. Тот с небрежной легкостью перехватил ее руку.
— Ты-ы! — рычала Дарья. — Да ты-ы!..
Он оттолкнул ее, засунул пистолет в кобуру.
— Не вздумай меня отчитывать! — строго, металлическим голосом сказал он. — Я не собираюсь оправдываться за то, что не дал тебе похоронить старика заживо. Он такой смерти не заслуживал.
Дарья тихо неразборчиво выругалась. Константин вздрогнул, будто от холода, и продолжил, сменив тон на более мягкий:
— Я готов Виктора и Свина на куски разорвать, но причинять вред еще кому-то я не стану. И тебе не позволю. Нужно видеть границы.
— Разорвать на куски? — процедила Дарья. — Ну что же, ловлю на слове.
Константин поднял руки в жесте «сдаюсь», попятился.
— Ну вот что, безумная ты моя, я даже знать не хочу, что ты опять задумала.
Дарья промолчала. Тяжело вздохнув, она положила телефон в карман, затем поддела ногой крупный ком земли, сбросив его в могилу прямо на лицо Пастуха.
Подошли парни, Константин сказал им «закапывайте» и зашагал прочь. Дарья пошла следом. Она больше не чувствовала себя хозяйкой ночи, и лес уже не казался ей таинственной декорацией. Странная эйфория прошла, накатила усталость.
Забрались в автомобиль. Какое-то время сидели молча, ждали, когда вернутся парни, вглядываясь в беспокойную ночь за лобовым стеклом. Наконец Дарья произнесла тихо:
— Раньше ты всегда мне напоминал гангстера из фильма про итальянскую мафию.
— А теперь?
— Теперь — нет.
Константин побарабанил пальцами по рулю.
— Возьми свою фотку, погляди на нее, а потом посмотри в зеркало. Не уверен, что узнаешь саму себя. Черт возьми, я теперь даже в глаза твои заглядывать боюсь, в них что-то… потустороннее. — Он помолчал, а когда заговорил, голос у него был тоскливым: — А что будет потом? Скажи мне, что будет потом, а?
— Не понимаю. — Дарья бросила на него усталый взгляд и тут же отвернулась.
— Что будет с тобой, когда все закончится?
— Буду жить дальше.
Константин коснулся ее руки.
— А есть ли жизнь после мести? После такой мести?
— Не нужно задавать мне такие вопросы, — рассердилась Дарья. — Я не хочу, не желаю об этом думать. Не сейчас. Лучше давай обсудим наш следующий шаг. Ты сказал, что готов Виктора и Свина на части разорвать…
— Быстро же ты припомнила. Ну ладно, я слушаю.
— Есть еще одно дело, с которым я сама могу не справиться. Потребуется помощь твоя и твоих людей. — С каждым словом Дарья чувствовала себя все уверенней, холодная энергия снова потекла по жилам. Злость возвращалась. — Это нужно сделать сегодня.
— Разорвать ублюдков на части? — с нервной иронией поинтересовался Константин.
— В какой-то мере, — был ответ. — Нужно лишить их еще кое-чего. Тебе и твоим людям придется запачкать руки в крови. Это будет твоя личная месть за Розу. И Киру.
Возникла пауза, которую Константин нарушил спустя минуту:
— Похоже, этой ночью мне поспать не суждено.
