Глава десятая
Все как в тумане. Люди, деревья, дома, небо теперь имели красноватый оттенок. Звуки, слова — долетали, словно из другой вселенной, теряя порой смысл. Иной раз Дарья не могла понять, где находится, впрочем, и задумываться об этом не особенно пыталась. Вот комната. Гостиная? Безразлично. Вот люди что-то говорят. Кажется, это Лешка и Константин. Тоже безразлично. В душе была пустота, в ней исчезало абсолютно все.
В прошлом остались врачи, вопросы следователей, похороны, бесконечные слова сочувствия. И рядом всегда были Алексей и Глафира. Они все больше молчали, а если и обращались к Дарье, то бережно, стараясь не задевать нити, ведущие к боли.
Роза все эти дни держалась неплохо, хотя и выглядела так, словно внезапно постарела лет на двадцать. Во время похорон и поминок она не проронила ни слова, выражение ее лица не менялось — напряженное, суровое. Ходила, расправив плечи, на слова соболезнования сдержанно кивала. А когда после поминок Константин вез ее домой, с ней случилась истерика, которая закончилась инсультом. Теперь с перекошенным лицом, парализованной рукой и ногой она лежала в VIP-палате и почти ни на что не реагировала.
Именно перед той палатой, дрожа от злости, Константин поклялся, что не успокоится, пока не отыщет тех, кто убил Киру и взорвал Эдика в охранной будке.
Эдик выжил, но получил мощные ожоги, а обстоятельства взрыва стали настоящей загадкой для следователей. Когда присутствующий на месте взрыва молодой полицейский в шутку заикнулся о шаровой молнии, все посмотрели на него как на идиота: мол, не лезь со своими глупостями в серьезные дела. Какая, к чертям собачьим, шаровая молния?! Полицейский стушевался и решил впредь следить за языком.
Миновало двое суток после похорон.
Утром пришла Глафира, приготовила завтрак.
— Нужно немного поесть! — едва ли не приказным тоном заявила она Дарье.
Ее поддержал Алексей, который вот уже четвертые сутки не покидал особняк, опасаясь оставлять подругу одну. Он был настойчив:
— Ешь, Дашка! Ну-ка, хотя бы немного!
И она поела, не ощущая вкуса и глядя в тарелку отстраненным взглядом. Глафира сунула ей в руку стакан с яблочным соком. Дарья сделала глоток и вдруг встрепенулась, ей показалось, что откуда-то прозвучал голос Киры. Стакан выскользнул из пальцев, сок разлился по скатерти. Дарья выскочила из-за стола, опрокинув стул, и побежала в коридор, выкрикивая имя дочери. Взлетела по лестнице на второй этаж — тут ее занесло, и она врезалась в стоящую на площадке кадку с декоративной пальмой, едва на ногах удержалась, схватилась за перила и улыбнулась, но то была улыбка безумца.
— Даша! — окликнул Алексей.
Она сфокусировала на нем взгляд и прочла в его глазах: «Киры больше нет, тебе почудилось!» Прочла и поверила. Улыбка померкла, ноги стали ватными. Дарья опустилась на верхнюю ступеньку, сгорбилась и тихо заплакала, прикрыв глаза.
Глафира тяжело вздохнула и принялась салфетками вытирать пролитый сок. А Алексей поднялся по лестнице и сел рядом с Дарьей. Приобнял ее. Он не знал, что говорить в таких ситуациях, на ум приходили фразы вроде: «Ты справишься» или «Время лечит», но за последние дни эти слова звучали слишком часто и растратили силу воодушевления. А потому он молчал, упрекая себя за беспомощность и жалея, что время слишком медлительный лекарь и не всесильный — от некоторых душевных травм просто невозможно оправиться.
Алексею жутко хотелось напиться. Он привык любую беду заливать алкоголем, вот только сейчас был не тот случай: затуманить голову спиртным означало предательство по отношению к Дарье. Придется терпеть, запой подождет.
— Гроза привела смерть, — чуть слышно промолвила Дарья. — Смерть.
Она поднялась и, пошатываясь и прижимая ладонь к шраму на лбу, пошла вниз. Когда лестница осталась позади, остановилась, посмотрела на дверцу кладовки в прихожей. Прищурилась.
— Почему я его не выбросила? Нужно было выбросить.
Алексей понятия не имел, что она имела в виду, но то, что подруга за последние минуты произнесла целых три фразы, расценил как положительный знак. Ее молчание и отстраненность пугали: пускай бормочет, пускай плачет, лишь бы не походила на ходячего мертвеца.
Дарья подошла к кладовке, открыла дверцу и долго глядела на верхнюю полку. То, что колокольчика там не оказалось, ее не удивило. В голове лишь апатично проползла мысль, что серебряную штуковину снова украла злая Кира. Ну и что? Какая теперь разница? Украла и украла. Все уже было неважно. Гроза принесла смерть, и ничего изменить нельзя. Тупик. Искать выход не было ни сил, ни желания.
Весь день она просидела в кресле, глядела на моросящий дождик за окном. Алексей время от времени поправлял плед на ее коленях, Глафира подносила к губам чашку с травяным чаем и заставляла сделать глоток-другой. Дарью эта забота тяготила, один раз она истерично потребовала, чтобы Алексей с Глафирой оставили ее одну, но те не послушались.
Вечером явились ребята из театра во главе с Веней Каховским. Все со скорбными лицами, каждый счел нужным обнять Дарью и сказать: «Держись!» Веня, как и вчера и позавчера, прослезился, а перед уходом пообещал, что вместе со всей труппой придет еще и завтра: «Мы с тобой, Дашенька. Ты должна это знать. Держись».
Чуть позже отправилась домой Глафира. У Дарьи начали слипаться глаза. Алексей отвел ее в спальню, уложил в кровать и, устроившись в кресле, принялся ждать, когда она уснет. Он вымотался, сама царящая в доме атмосфера скорби лишала энергии. Но было кое-что еще — чувство вины. От нее порой хотелось на стенку лезть, и сохранять самообладание стоило огромных усилий. Теперь он четко понимал: гибель Киры и похищение Артура звенья одной цепи, и ковать проклятую цепь начал не кто иной, как он сам, не предполагая, к какому кошмару это приведет. Все вышло случайно? Подобная отговорка не успокаивала. Во всем виноват тот журналист? Ох, как же хотелось свалить вину на него, да совесть не позволяла. Чертова совесть, чтоб ее! До смерти Киры Алексей и не подозревал, до какой степени она может быть жестокой — душу наизнанку выворачивала, сволочь! О чем он вообще думал, когда рассказывал Фролову, которого всегда презирал, что неплохо бы сделать подлянку одному богатенькому типу? Уж точно не о последствиях. В то время все это казалось каким-то розыгрышем, в котором пострадать должны были только Артур и его мамаша. Проучить эту высокомерную парочку всегда хотелось. Черт, да он мечтал об этом, ведь они смотрели на него, как на кусок дерьма. Элита, мать их!.. А теперь хоть вешайся. В сознании постоянно возникал образ смеющейся Киры. Душу бы отдал дьяволу, лишь бы умер он, а не она.
Дарья уснула. Алексей, чувствуя себя полным ничтожеством, коснулся губами ее лба, поправил одеяло и вышел из спальни. Боже, как же ему хотелось выпить, хотя бы одну рюмку. Глоток водки помог бы снять внутреннее напряжение. Однозначно, проверено временем.
Но нет! Силы воли пока хватало. Вряд ли Дарья посреди ночи начнет истерить, но все равно нужно быть начеку. Страшно за нее. Безумно страшно. Вдруг у нее в голове что-то перемкнет и… об этом даже думать не хотелось, и без того тяжко.
В гостиной он взял с журнального столика фотоальбом, который за последние дни просматривался бессчетное количество раз, и уселся на застеленный диван. За окном продолжал моросить дождик. После той бури, когда погибла Кира, погода все время была пасмурной. Июль доживал свой срок в скорби.
Сгорбившись, как старик, Алексей листал фотоальбом. На всех снимках Кира и Дарья смеялись или улыбались. И это вызывало боль, ведь смех и улыбки остались в прошлом. Ничего больше не будет, как прежде. Дарья вчера обмолвилась, что все теперь видит в красном свете. Мир для нее стал иным, и в ближайшее время вряд ли что-то изменится. Вот она на фотографии на фоне детской площадки — рыжие волосы, будто пожар, глаза сияют. Такая живая, яркая… а там, в спальне, лежит женщина выцветшая, опустошенная. Жуткая разница. Словно до той грозы была жизнь, а после наступило влачение — серое, унылое.
Выпить бы. Алексей знал: в шкафчике на кухне стояла непочатая бутылка водки. И она манила, заставляла то и дело коситься в сторону кухни.
Каждая фотография выглядела как обвинение. Закрыть бы альбом, отложить его в сторону — к чему себя мучить? — но рука помимо воли листала и листала страницы, пальцы касались снимков.
Один глоток. Всего один. Дарья спит и вряд ли проснется до утра. Алексей буквально ощущал вкус водки во рту и, постоянно сглатывая слюну, косился в сторону кухни. Даже с жуткого похмелья он не испытывал такой острой потребности выпить. Глоток для успокоения нервов. Только один глоток. Или два…
Закрыл альбом через силу, с таким выражением на лице, словно сделал какую-то подлость. Предстоящая ночь представлялась Алексею мрачной вечностью. Он устал, но чувствовал, что не сможет уснуть. И вот так сидеть наедине со своими мыслями? Нет, нужен глоток водки, чтобы не спятить! Никому не будет хуже, если он немножечко выпьет. Хуже ведь уже некуда.
Решено!
Алексей почти не заметил, как сходил на кухню за бутылкой — ноги и руки сделали все сами, пока мозг взял паузу. И вот он уже с пойлом опять на диване, лихорадочно откручивал крышку и ругал себя за отсутствие силы воли. Но дело сделано. Он поморщился, резко выдохнул и припал губами к горлышку. Пил жадно, без натуги, словно это была вода, а не водка. Глаза слезились, лицо раскраснелось, он опустошил бутылку почти до половины, напрочь забыв про «один глоток. Или два». Тяжело дыша и отдуваясь, поставил пойло возле дивана, откинулся на спинку. Алкоголь ударил в голову, нервы расслабились.
Он вынул из фотоальбома снимок, на котором были Дарья с Кирой, и долго вглядывался в него, мысленно прося прощения — теперь без надрыва, а с грустью. Глаза затуманились, веки отяжелели. Глотнул еще водки и скоро уснул, продолжая держать в руке фотографию.
Спал крепко, его не разбудил даже грохот в спальне — это Дарья, проснувшись после полуночи и поднявшись с кровати, опрокинула на пол с тумбочки электронные часы.
Не слышал, как она в одной ночной рубашке бродила по коридору, будто привидение, а потом зашла в ванную комнату и спустя минуту вышла с зажатым между пальцев бритвенным лезвием.
Алексею снился психоделический бред, когда Дарья покинула дом и под моросящим дождем поплелась к поляне за оранжереей.
Он нашел способ спрятаться от горя. Как всегда.
* * *
Босые ноги ступали по мокрой мощеной дорожке, в руке блестело лезвие, с губ чуть слышно срывалось:
— Празднуя луны восход… под веселый щебет птичий… звери… звери водят хоровод, — голос звучал бесцветно, холодно, — на поляне земляничной… на поляне… земляничной…
Дарью пошатывало — того гляди упадет, — взгляд был устремлен в никуда, впитавшая воду рубашка липла к телу. Дошла до поляны, повернулась на месте. Вокруг ворочались черные силуэты, над головой нависали отяжелевшие от влаги ветви клена, неподалеку над оградой тускло горели фонари, в свете которых искрились дождевые струи.
— Сегодня Полянкина ночь, Росинка, — промолвила Дарья, коснувшись пальцами шрама на лбу. — А мы ведь так и не дочитали про Братца Кролика… Как обидно. — Помолчала, потупив взгляд. — Сегодня зябко. А я так устала.
Медленно, будто пребывая в трансе, она отняла руку от шрама и выставила ее перед собой ладонью вверх. Поднесла лезвие к запястью.
— Так устала, Росинка…
С ее подбородка стекала струйка воды, мокрые волосы обрамляли бледное лицо, руки чуть дрожали. Листья клена зашелестели под порывом ветра, мигнули лампы над оградой. Дарья прикрыла глаза, лезвие было в сантиметре от ее запястья.
— Празднуя луны восход, — совсем безжизненно забормотала она, — под веселый щебет птичий…
— …звери водят хоровод на поляне земляничной, — закончил чей-то голос за ее спиной.
Голос был детский, звонкий. Дарья не удивилась и не вздрогнула от неожиданности. Она точно знала, кто находится за спиной — та, что связана с ней черной нитью. Та, что являлась Кире во сне. Та, что предсказала приход Грозы.
Дарья не обернулась. Лезвие по-прежнему поблескивало в опасной близости от вен. Звякнул колокольчик.
— Динь-динь, мамочка. Ты хочешь, чтобы так все закончилось? Порежешь себе вены, и привет, кладбище?
— Ты не моя дочь! — процедила Дарья сквозь зубы. — И я устала. Уходи.
— А как же те, кто убил меня? Вспомни, как они пришли в наш дом — безжалостные, прячущие звериные морды за масками. Вспомни, вспомни, вспомни! Ты готова была перегрызть им глотки, но…
— Я все помню! — закричала Дарья, дрожа всем телом. — Зачем ты пришла? Оставь меня!
— Я здесь, чтобы помочь, мамочка.
— Не смей меня так называть!
— Я помогу. Представь, что те отморозки попадут к тебе в руки и ты сможешь с ними сделать все, что пожелаешь. Только представь это! Месть! Согласись, это лучше, чем бритвой по венам. Месть. Ты только произнеси это слово вслух, попробуй его на вкус, мамочка! Я знаю, где они сейчас. Те, кто убил меня, заслуживают мучений. Эти твари должны страдать!
— Месть, — сорвалось с губ Дарьи.
— Да, месть!
Зазвенел колокольчик — звук походил на смех. Зашелестела листва, в тусклом свете фонарей заметались тени. Лезвие выскользнуло из пальцев. Дарья повернулась, расправив плечи, и посмотрела на ту, кто в других обстоятельствах вызвал бы у нее мистический страх.
Струи дождя удивительным образом не касались маленькой фигурки девочки. Черная бандана с белыми черепками, синий джинсовый комбинезон, на лямке которого желтел круглый значок с улыбающейся рожицей, — выглядели сухими. Взгляд Дарьи приковали ее глаза, они казались необычайно глубокими, и на дне этой бездны горел голубоватый огонь. Девочка была бы точной копией Киры, если бы не острота черт бледного лица.
У Дарьи в душе ничего не всколыхнулось, ведь она смотрела лишь на жалкое подобие своей дочки, на гротескное творение неведомых сил. Изумление, страх? Нет, эти эмоции затерялись в закоулках разума. Но было удивительное возбуждение, вызванное словом «месть».
— Ты знаешь, как найти убийц? Правда, знаешь?
Девочка кивнула, ее губ коснулась легкая какая-то кукольная улыбка.
— Знаю. Они живут неподалеку, в цыганской деревне. Номер дома — тридцать три. Больше нет желания убивать себя?
Дарья теперь отчаянно желала жить — ради ненависти. Появилась злая, замешанная на предвкушении радость. Как же все изменилось в одночасье! И дождливая ночь теперь не казалась унылой, и пустота в душе исчезла. Принявшее облик Киры существо указало путь, и Дарья уже знала, что пойдет по нему уверенно, не оглядываясь. Ее бросило в жар, глаза заблестели, голова была ясная как никогда.
— Нет, — ответила она на вопрос.
— Теперь все в твоих руках, мамочка. Действуй. Сделай так, чтобы они страдали. А я буду рядом. Всегда.
— Кто ты?
Девочка развела руками, из-за чего колокольчик тренькнул пару раз.
— В свое время узнаешь. — Огонь в глубине ее глаз стал ярче. — В свое время, мамочка.
Фигурка девочки распалась на черные дымные клочья, среди которых вспыхнули и погасли два синих огонька. Мгновение — и клочья растворились в воздухе, став частью промозглой ночи. Откуда-то издалека донесся тихий звон колокольчика: динь-динь, динь-динь… динь… Дарья расценила это как «Я рядом. Всегда».
Она только сейчас ощутила прохладу дождя — поежилась, обхватила руками плечи. Ее обуревала жажда действий, но пробудившийся вдруг здравый смысл настойчиво твердил: хорошенько все обдумай! Не испорти предоставившийся шанс сиюминутным порывом! Дарья вспомнила тех типов в масках… Воображение подрисовало им сочащиеся злобой звериные глаза. А может, убийцы и не были людьми? Она ведь и следователям говорила (пока могла вразумительно говорить), что в дом явились посланные Грозой чудовища. Это и сейчас не казалось бредом.
Накатила волна ярости, но не бессильной, как раньше, а будоражащей, от которой жилы наполнялись силой. Возможно, так чувствовали себя берсерки, когда глядели в лица врагов. Дарье нравилась эта ярость, она была как глоток чистой воды во время лютой жажды, с ней не хотелось расставаться, с ней хотелось жить.
Сквозь мокрую ночную рубашку ногти вонзились в кожу, напряглась каждая мышца в теле. Дарья порывисто задышала сквозь стиснутые зубы, ощущая себя на грани безумия, но зная, что не переступит черту. Пока не отомстит — не переступит. Выдержит. На поминках и похоронах все убеждали ее, что она сильная. Врали. Чертова ложь во спасение. Горе сделало ее слабой, почти мертвой. Но теперь есть ярость.
Теперь она и вправду сильная.
* * *
Проснулся Алексей ранним утром. Пить хотелось ужасно, во рту — вкус дерьма, а в голове боль и тяжелые мысли. Сел на диване, протер глаза, зевая… да так и застыл с открытым ртом. Изумление — нет, даже легкий шок — вызвала Дарья.
Она стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, и смотрела на экран работающего без звука телевизора. На ней были джинсы, черная футболка, волосы аккуратно зачесаны назад.
Алексей озадаченно поскреб щетину на щеке: куда делся тот ходячий мертвец, которого он вечером укладывал в кровать? Вот это номер! Дарья выглядела подтянутой и полной сил, лишь глаза странно блестели. Странно блестели? Да вчера они вообще напоминали две мутные капли, в которых жизни было меньше, чем в осколках стекла. Удивительная метаморфоза! Алексей пока не мог понять, пугаться ему или радоваться. Уж очень все походило на продолжение сна. Он даже головой тряхнул, чтобы проснуться.
— Тебе лучше уйти, — промолвила Дарья, не отрывая взгляд от экрана.
По телевизору шло кулинарное шоу. Толстый тип в фартуке резво шинковал зелень.
Алексей хмуро поглядел на бутылку возле дивана и ощутил тошноту. И стыд. Однако он был сейчас не в том состоянии, чтобы заниматься самоупреками.
— Тебе лучше поехать домой, — повторила Дарья ничего не выражающим голосом.
— Послушай, — начал Алексей, морщась от головной боли, — ты должна понять, я просто боюсь оставлять тебя одну. Ну чего ты, в самом деле? Скоро Глафира придет, мы позавтракаем, а потом, может, прогуляться сходим… Я гляжу, тебе лучше?
— Гораздо лучше! — был ответ, и Алексею не понравилась прозвучавшая в нем резкость. — Но ты должен уйти. Не бойся за меня, со мной все в порядке. Теперь — в порядке. Вредить я себе не собираюсь, уж поверь.
Алексей поднялся с дивана, чувствуя головокружение. Он выглядел помятым, на щеке отпечаталась складка от подушки, волосы торчали в разные стороны.
— Мне теперь есть для чего жить, — понизила голос Дарья.
Он смерил ее подозрительным взглядом: она даже волосы вымыла. И когда успела? Ему вспомнилось, что раньше самоубийцы, прежде чем расстаться с жизнью, мылись в бане, а потом надевали чистую рубаху. Вот же черт! Стало жутко, еще больше захотелось пить.
— Я не оставлю тебя одну, и точка! — выпалил он. — Может, завтра или послезавтра, но не сегодня. И прошу, не спорь. Пойми, ты сейчас для меня один огромный повод для беспокойства и я…
Дарья зыркнула на него так, что он вздрогнул и замолчал. В ее глазах была злоба.
— Мне что, польку сплясать, чтобы ты понял, что со мной все в порядке?! — процедила она. — Или тебе понравилось жить в таком шикарном доме, есть и пить на халяву? Отлично устроился, Краснов, просто отлично! Домой. Уматывай домой. Уйди в запой, соседку свою трахни… ну, или что ты там обычно делаешь, когда не лезешь к кому-нибудь со своей гребаной заботой? И Вене с ребятами скажи: пусть тоже в покое меня оставят! Мне не нужны сиделки, неужели не ясно?!
Алексей выслушал эту сочащуюся ядом тираду с изумлением. Он не мог поверить, что Дарья, самый близкий для него человек, выдала такое. Она не в себе! Однозначно!
— Давай успокоимся. Дашка, я же твой друг!
— Не говори со мной, как с полной дурой! — отчеканила она, снова вперив взгляд в экран: тип в фартуке вытаскивал из духовки противень с мясным рулетом. — Я в здравом уме и полностью себя контролирую. Кризис миновал. Уходи, Краснов, не заставляй меня звать охрану, чтобы тебя отсюда вышибли.
Эти слова его задели, вызвав обиду. Он попытался найти в ее лице признаки безумия, но не находил. Только холод в глазах. И что теперь делать? Продолжать убеждать ее как неразумного ребенка? Часть сознания так хотела и поступить, а другая гнала прочь из особняка: хватит, нужна передышка! И на стороне последней было похмелье. И обида. К тому же он ведь не оставлял ее одну, в наспех отстроенной будке дежурили два охранника. Сказать им, чтобы присматривали за Дарьей? Само собой. А к восьми, как обычно, Глафира явится.
— Не испытывай мое терпение, — поторопила Дарья.
Забыв про жажду, Алексей поплелся в коридор. Выглядел он как побитый пес, да и чувствовал себя так же. В дверном проеме остановился, обернулся.
— Я твой друг. Помни об этом, Дашка.
— Я помню, — отозвалась она. Эмоций в ее голосе было меньше, чем в тиканье часов на стене.
Когда Алексей покинул особняк, Дарья сосредоточилась и представила себе чистый лист бумаги. Мысленно написала на нем: «Кулинарное шоу!» Затем прошла в северное крыло дома, спустилась в подвал, осмотрелась, удовлетворенно кивнула и начертала слово «Подвал!» на воображаемом листе.
Вернулась в гостиную, позвонила Константину. Несмотря на раннее утро, он взял трубку после первого сигнала:
— Дарья?
— Я знаю, как найти убийц Киры. Приезжай.
— Знаешь?
— Прошу, Костя, не задавай вопросов.
— Хорошо. Жди. Уже еду!
Она положила телефон на стол, подошла к окну. Утро было серым, над землей клубился туман. Беседка за вишневыми деревьями выглядела как обитель призраков.
Дарья вновь представила лист бумаги и, с трудом сдерживая ярость, вывела слово: «Голод!» Крупные буквы сочились кровью. Воображение — отличный художник.
