49
Механический шум экспериментального яруса «Источника Света» сделался громче. Я понятия не имел, что происходит в огромном кольце — или в линейном ускорителе, его питающем, или в других выходах пучка, от которых Виктория отводила энергию — но всё это сопровождалось соответствующими моменту звуковыми эффектами: надвигающаяся энергетическая буря. Наверху гигантские полусферические фонари несколько раз мигнули, словно сам Господь моргнул от неожиданности.
Когда я раньше менял состояние — все три раза — я был без сознания, так что был разрыв в восприятии. Я был здесь, и я очутился там. Я сидел, или стоял, или пытался кого-то задушить, и вдруг меня тащит по коридору пара профессоров, или я лежу лицом в пол в лаборатории, или прихожу в себя, совершенно дезориентированный, у себя в постели. Но в этот раз такой смены перспективы быть не должно.
Виктория по-прежнему смотрела то на лежащего на каталке Менно, то на график на мониторе, но мой взгляд прикипел к экрану: единственный всплеск суперпозиции оставался совершенно неподвижен, в то время, как фоновый шум постепенно переходил в гудение, тон которого постоянно повышался. А потом, наконец, это случилось: на графике вдруг выскочил второй всплеск, и в то же самое время полоса запутанности у верхнего края экрана стала выглядеть как канат, который скручивают вокруг продольной оси, меняясь и в то же время оставаясь прежней.
И тогда…
Однако тогда…
Именно тогда…
* * *
Владимир Путин ходил взад-вперёд. Его генералы всегда сидели в его присутствии, и не потому, что он поощрял их чувствовать себя свободно — вовсе нет — а, скорее, потому что президент, чей рост едва превышал 170 см лишь благодаря высоким каблукам, терпеть не мог смотреть на подчинённых снизу вверх.
Путин шагал по красному ковровому покрытию, такому же красному, как нижняя полоса российского трёхцветного флага и, что было ещё важнее, по крайней мере, для него самого, такому же красному, как старый флаг с серпом и молотом золотых советских времён.
Его начальник связи повернулся вместе с крутящимся креслом.
— Командиры пусковых установок готовы к получению кодов запуска.
— Очень хорошо, — ответил Путин.
И тогда…
Однако тогда…
Именно тогда…
* * *
Компьютерный дисплей. Два пика на графике. Требуется ответ, но…
Но что это такое? Всегда ли их было два?
Взгляд скользнул влево, обнаружив чужое присутствие. Поиск: человек, женщина. Азиатка, низкого роста, за тридцать, длинные волосы, чёрный топ, чёрные брюки. Совпадение: Викки. Виктория. Виктория Чун.
Взгляд вернулся к дисплею. Ответ, сотворённый из ничего:
— Ну-ка, ну-ка, поглядите-ка на это!
* * *
Менно услышал голос: «Ну-ка, ну-ка, поглядите-ка на это!», и сразу же его узнал: Джим Марчук. И, конечно же, он знал, где находится: в «Канадском Источнике Света». Пакс, должно быть, где-то неподалёку, как и женщина-физик, Виктория Чун.
Он отнял у Марчука полгода жизни, а у другого парня, Тревиса Гурона — девятнадцать лет, но…
Но знаете что? Плевать на это. Мы с Домом стояли на пороге чего-то огромного. Господи, да этим пацанам повезло, что они стали частью этого.
Менно хотел покачать головой, но не смог: привязной ремень оставался на месте. И всё же, какое облегчение — больше не чувствовать себя виноватым! После стольких лет! В сущности…
Он снова услышал голос Марчука; и голос Виктории тоже, но именно голос Марчука безмерно его раздражал. Не своим тоном — да, да, у него довольно приятный голос — а самим фактом своего существования. Почему он до сих пор жив? Проклятый урод выдавил ему глаза! Он должен за это заплатить!
* * *
Когда дело доходит до драки, бей первым. Этот урок маленький Владимир усвоил ещё в песочнице; этот же урок он преподал тем скотам на Украине.
Код запуска состоит из двух частей: сначала ежедневное кодовое слово плюс обычная русская фраза, позволяющая анализатору голоса подтвердить идентичность говорящего, а затем двенадцатизначная последовательность букв и цифр, которую министр обороны уже передал ему в пластиковом контейнере.
Путин склонился к микрофону на изогнутой ножке, похожей на шею чёрного лебедя.
— Это президент. Слово дня: «балансирование»; код авторизации следующий… — Он вскрыл контейнер, в котором оказалась жёлтая пластиковая карта со строкой выдавленных на ней красных символов.
Путин прочитал первые три символа — две буквы и цифру — и после этого…
…вдруг подумал о дочерях — Марии и Екатерине…
Он произнёс следующие два символа: цифру и букву.
Мария осенью собиралась родить первенца.
Ещё буква. И ещё.
Он замолчал. Задумался.
— Господин президент? — сказал министр обороны. — Господин президент?
Последствия будут огромные. Гигантские. Американцы — как и китайцы и северные корейцы — не могут не ответить.
— Господин президент. С вами всё в порядке?
И, в конечном итоге, какая от этого будет польза?
— Господин президент, они ждут последней цифры. — Министр подался вперёд, взглянул на карточку. — Это девятка, господин президент.
Путин скривился; он и сам прекрасно это видел.
— Господин президент?
Президент открыл рот и произнёс:
— Нет.
— Простите, господин президент?
— Нет, — повторил он. И следом слова, которые он не помнил, чтобы произносил когда-либо в своей жизни. — Я передумал. Я не буду этого делать.
* * *
Девин Беккер, как и бо́льшую часть времени с момента оглашения приговора, сидел на краю койки в своей камере в тюрьме штата Джорджия, закрыв лицо руками. Он был зол на присяжных, на судью и на эту сучку — окружного прокурора, но больше всего на собственного адвоката и того хренова эксперта-канака. О чём они вообще думали, ставя на него клеймо психопата! Да, да, в тюрьме Саванны всё получилось малость грубовато, но чёрт возьми, заключённые сами напросились. Это их нужно было послать в камеру смертников, не его… ну, кроме того поганца, которого он утопил в унитазе; он, очевидно, здесь оказаться никак не мог. Но всё равно.
И, кроме того, это ведь по большей части была вина других охранников. Девин просто предположил, что им стоит преподать заключённым урок; эти безмозглые тупицы не обязаны были ничего делать!
И тогда…
Однако тогда…
Именно тогда…
Девин ощутил, как его омывает какая-то волна… он не знал, волна чего, но мысль, которая у него появилась, была совершенно ясна, хотя и нова для него: Может быть, мне не следовало этого делать.
И, пару секунд спустя: То есть, я не должен был, я бы не…
И после этого: О чём я думаю?
И, самая простая из всех, и при этом такая новая и странная: Почему?
Почему это…? Было это…? Это так вот выглядит сожаление? Утверждая решение присяжных, судья-джап сказал: «Мистер Беккер не выказал ни малейших признаков раскаяния в своих отвратительных преступлениях». Но сейчас…
Сейчас…
Девин глубоко вдохнул. Воздух здесь всегда нехорош: слишком жаркий, слишком влажный, воняющий испражнениями, мочой и пропотевшей одеждой. И всё же он всегда вдыхал его без труда, однако сейчас он застрял у него в горле, и его грудь содрогнулась.
И снова, ещё один глоток зловонного тюремного воздуха, ещё одно сотрясение грудной клетки; плечи приподнялись и снова опустились.
А потом — самое удивительное: костяшки пальцев, которым он подпирал щёки, внезапно стали влажными.
* * *
Лицом в… траве?
Упереться, встать. Повернуться всем телом.
Там: полицейский, который держит в руках… электрошокер? Коп смотрит на объект, его глаза выпучены, рот удивлённо раскрыт, потом роняет устройство и идёт, сокращая дистанцию.
— Мэм, мне очень жаль, но вы не должны были убегать.
Колени подламываются; нужно на что-то опереться. Тело поворачивается, открывая взгляду вид на других, рассыпанных по широкой лужайке; они движутся беспорядочно, словно спугнутая стая…
* * *
— Дайте мне встать! — сказал Менно. — Я хочу встать.
Нельзя сказать, что было очень больно, но он передумал — теперь, когда у него появилось, чем думать. Он хотел сойти на этой остановке, и не только потому, что умрёт, если синхротрон выстрелит в него ещё раз, но и потому, что он чувствовал себя так здорово, несмотря на адскую головную боль.
Но Джим и Виктория в этот момент предположительно пребывали в состоянии эф-зэ. Разумеется, они были дезориентированы, но, если ему повезёт, также и послушны.
— Джим. Это я. Профессор Уоркентин. Мне нужно, чтобы ты ко мне подошёл. Джим, ты здесь? Джим? Джим!
* * *
Голос, знакомый, но сдавленный. Произносит имя — произносит имя этого субъекта. Ожидается ответ.
— Да, Менно?
— Слава Богу! Что-то пошло не так. Мне больно.
Ожидаются новые слова; готово:
— Что болит?
— Голова. Это… господи, словно отбойный молоток. — Неразборчивое фырканье, потом: — Отключи его! Отключи!
— Что отключить?
— Пучок!
Взгляд сдвигается в сторону Виктории; плечи приподнимаются.
— Джим! Ради Бога!
* * *
Никем не замеченный, таймер на экране Витории отсчитывал время до следующего включения пучка.
Осталось пять секунд.
А теперь четыре.
А потом три.
И две.
Всего одна.
И…
* * *
Вау.
Вау, вау.
Я посмотрел на свои часы — тридцатидолларовый «Таймэкс»; Боже, неужели я не мог выбрать что-нибудь получше? Что-нибудь, что производило бы впечатление? Ведь я запросто мог себе это позволить.
И — да, да! Это было словно оказаться на Марсе, где ты весишь втрое меньше, чем раньше. Больше никакой вины, никаких самоистязаний, никакого проклятущего бремени. Мир был мой, его лишь нужно было взять, и почему бы я отказался это сделать? Я умнее и хитрее всех остальных, и…
И ну-ка, ну-ка, поглядите-ка на это!
Викки.
Она выглядела восхитительно в эбеновой коже и угольно-чёрном шёлке.
Восхитительно. Вот верное слово.
Она будет выглядеть даже лучше без своих одежд. И мы здесь одни в этом огромном пустом здании…
Одни, если не считать Уоркентина, но этот меннонит слеп, и…
И вот же он, по-прежнему на каталке, голова по-прежнему пристёгнута к ней, но…
Но рот его раскрыт, грудь, похоже, неподвижна, а его чёртова собака скулит и лижет ему руку.
Из праздного интереса и подошёл и пощупал у него пульс.
Nada. Хмм…
