13

— Какие «ужасные вещи»?

Кайла посмотрела в полукруглое окно. Солнце село; реки были темны и спокойны, словно извилистые чёрные шоссе. Я дал словам повиснуть в воздухе; она прикусила нижнюю губу. Наконец, она снова посмотрела на меня, немного прищурив голубые глаза.

— Ты правда ничего не помнишь? Даже этого?

— Честное слово.

— Послушай, — сказала она. — Я все эти годы немного следила за тобой. Смотрела, что есть про тебя в интернете, спрашивала общих знакомых, как у тебя дела. И люди всё время отвечали «О, да, Джим. Такой приятный человек!» И ты был хорошим, когда мы начали встречаться. Внимательным, чутким, заботливым… Так что когда…

Её голос затих, и она уставилась в стену из светлого кирпича.

— Что? — спросил я.

— Когда ты взбесился, это была полная неожиданность, понимаешь? Как мешком по затылку. — Она понизила голос и, тихо и печально, добавила: — И в прямом, и в переносном смысле.

Я был совершенно ошеломлён; наверняка удивлённо выпучил глаза.

— Боже… мой. Я… Кайла, честное слово, я не… я бы никогда…

Она подняла голову и, наконец, посмотрела мне в глаза — и не отводила взгляд, сосредоточенно вглядываясь в них, то в левый глаз, то в правый, то снова в левый.

— Ты сам проходил свой тест? — спросила она. — Тот, с микросаккадами?

— Конечно.

— И?

— Я нормален, совершенно. Не психопат.

— Понимаешь, чисто статистически ты можешь оказаться им с вероятностью тридцать процентов.

— Но я не психопат.

Она свела брови и поджала губы.

— Послушай, — сказал я, — что бы ни случилось — что бы я тогда ни натворил — я очень, очень сожалею. Это должно быть как-то связано с повреждением мозга, из-за которого я потерял память. Но сейчас со мной всё в порядке.

— Ты не можешь этого знать. Всего несколько дней назад — до твоего выступления на том процессе — ты даже не знал, что часть твоих воспоминаний утеряна. Кто знает, чего ещё ты мог сделать и забыть?

— Я не психопат, — снова сказал я. — Я могу доказать это с помощью своих очков.

Она снова засомневалась.

— Твой метод, конечно, интересен, но…

— Ладно, ладно. Предпочитаешь свой? Давай тогда так. Я бы с удовольствием поглядел на этот твой синхротрон, а ты сможешь проверить меня сама. Сколько до Саскатуна, часов десять на машине?

— Восемь, если гонять как я, но серьёзно, Джим, в этом нет необходимости.

— Да ну, у меня сейчас всего пара летних курсов. Последнее занятие заканчивается в час дня в четверг, а ты сказала, что как раз в это время собираешься домой. А следующее занятие у меня только в восемь утра в среду, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринуждённо. — Мы могли бы сделать это в выходные. Да и смена за рулём тебе не помешает.

Это предложение явно застало её врасплох.

— Но, э-э, а как ты тогда вернёшься домой?

— На автобусе. Или поездом.

Она посмотрела в темноту за окном, потом медленно повернулась ко мне.

— Хорошо, договорились. Почему нет? Но должна предупредить: по субботам я хожу к Тревису.

Меня самого удивило, как трепыхнулось у меня сердце, но Кайла умна и красива; удивительно ли, что у неё есть мужчина?

— О. Э-э… ладно.

— Можешь пойти со мной, если хочешь. Как в старые времена.

Господи! Это ж сколько всего я забыл!

— Э-э… не хотелось бы быть пятым колесом…

На мгновение она опешила.

— Ты правда не помнишь, да? Тревис мой брат.

— О!

— Мы навещали его здесь, в Виннипеге, когда были вместе. — Она заметила непонимание у меня на лице. — Он в коме; уже много лет.

— Что случилось?

— Никто не знает. Его нашли без сознания. Но без всяких повреждений; то есть он не споткнулся и не ударился головой.

— М-да.

— Он был такой сильный, и не только физически. Он был как кирпич, понимаешь? Ему было четырнадцать, когда у отца диагностировали рак лёгких. Мама была в полном раздрае, но Тревис — он стал для неё столпом силы. — Она помолчала. — Мы с Тревом выросли в Виннипеге, но когда я получила работу на синхротроне, я перевезла его и маму в Саскатун. — Она слегка пожала плечами. — Тревису всё равно, а мама рада быть поближе к внучке; она присматривает за Райан, когда я не могу.

— Должно быть, очень удобно, что она живёт с вами.

— Моя мама? Нет, нет. Ей всего шестьдесят два. У неё своя квартира. Она независимый графический дизайнер, работает на дому. А Тревис в специальном заведении. Я прихожу к нему каждую субботу утром и час сижу с ним. — Она грустно улыбнулась. — Прям как сеанс психотерапии. Я рассказываю ему, как прошла неделя, пересказываю сплетни, говорю, что в голову придёт. Я уже давно потеряла надежду, что он ответит, но…

— Да, — сказал я. — И, в общем, я буду рад составить тебе компанию в субботу, если ты этого хочешь.

— Спасибо. Я понимаю, что нет почти никакой разницы, приду я или нет, но… — Она пожала плечами. — Я должна это делать.

Я кивнул.

— Некоторые люди в состоянии минимального сознания или в псевдокоме осознают, что к ним пришли, и ценят это, даже если не могут никак отреагировать.

— И некоторые пациенты в этом заведении без сомнения в состоянии минимального сознания. Но не Тревис.

— Да?

— Какое-то время назад я попросила привезти его в «Источник Света». Засунула его на каталке под пучок СусиQ — это сокращённо «суперпозиционная система квантовая». Викки провела тестирование. — Кайла вздохнула. — Вместо него под эмиттером могла бы лежать глыба гранита — ничего бы не изменилось. — Она подала плечами. — Да, да, сначала учёный, сестра потом. Собственно, так мы и подтвердили свои представления о классическом состоянии: отсутствие суперпозиции означает полное отсутствие сознания.

Мне не хотелось показаться бесчувственным, но позиция утилитаризма в подобных случаях совершенно прозрачна.

— Тогда почему ты, э-э…

— Не выдернула трубку?

— Ну… да.

Она слегка повела плечами.

— Он мой брат. — Я не смог придумать хорошего ответа и потому промолчал. Но она после паузы продолжила: — Я знаю, что он не страдает; он не способен испытывать боль. И, в конце концов, где жизнь, там надежда.

Я уставился в полукруглое окно; радиальные переплёты делали его похожим на полузатопленный корабельный штурвал. Безупречно одетый официант положил на стол счёт и исчез; я расплатился, потому что Кайла оплачивала ланч. Кайла остановилась в «Inn at The Forks», почему я и выбрал «Сиднис». Я проводил её сотню метров до отеля.

«Inn» был пятиэтажным отелем, по-видимому, довольно фешенебельным. Я несколько раз бывал в вестибюле, но никогда — в номерах, и сегодня вечером ничто не предвещало изменений в этом плане. Лифты были рядом со столом портье и не позволяли уединиться, хотя шум декоративного водопада создавал звуковую завесу.

— Ты правда хочешь поехать в Саскатун? — спросила Кайла, поворачиваясь ко мне.

— Без вопросов, — ответил я. — И… о чёрт!

— Что?

— Забыл! Чёрт! Мне же надо появиться в КМПЧ в четверг в четыре.

— Появиться где?

— В Канадском музее прав человека. — Я указал на северную стену, надеясь, что она сможет представить себе, что за ней находится. — Это такое круглое здание из стали и стекла в том направлении. Они устраивают приём, посвящённый циклу лекций, а я в совете директоров, так что…

— А ты можешь привести подругу?

Моё сердце пропустило удар.

— Э-э… конечно. Конечно, могу.

Она нажала кнопку лифта.

— Я надеялась посетить этот музей в этот приезд, но возможности не подвернулось. Так что давай сходим. И поедем в Саскатун сразу после приёма.

— Замечательно! Спасибо.

Приехал лифт. Она секунду помедлила, потом быстро меня обняла и вошла в лифт.

Я вышел сквозь раздвигающиеся стеклянные двери в тёплый летний вечер. Я нечасто бываю на Форкс, но когда бываю, то обязательно обхожу вокруг Ооденского праздничного круга — амфитеатра шестидесяти метров диаметром и двух с половиной в глубину. На равном расстоянии друг от друга вдоль периметра стоят восемь стальных арматур, напоминающих ящериц-киборгов с поднятыми к небу длинными хвостами. К каждому из хвостов приделаны несколько наблюдательнох колец, в которых в определённые дни и часы, указанные на информационной табличке, видны определённые звёзды. С помощью западной арматуры, к примеру, можно найти Альтаир, Бетельгейзе, Регул и Процион. В промежутках между монолитами красного камня видно восходящее солнце в дни равноденствий и солнцестояний; я сам иногда участвовал в акциях ККАО, объясняя это туристам. Ночью это место приобретало восхитительный зловещий колорит; его часто использовали как место встречи ежегодного виннипегского Марша зомби.

Я брёл вдоль поросшего травой периметра, засунув руки в карманы, и размышлял.

Кайла сказала, что я её ударил. Я. Я никогда никого не бил — по крайней мере, взрослым. Даже ребёнком это было не в моём характере, с тех самых пор…

Да.

Когда мне было восемь или девять, я подрался на стоянке школы с Ронни Хендлером, мальчишкой моих лет, который напал на меня вообще без причины — нет, правда, какую же чушь несут учителя, утверждая, что нужны двое, чтобы затеять драку — и, к моему собственному удивлению, придя в подпитанную адреналином ярость, я сумел сбить Ронни с ног, и я был такой злой, такой бешеный из-за того, что не могу дойти до школы без того, чтобы ко мне не прицепились из-за — чего? Моих шортов? Стрижки ёжиком? Ушей? А чёрт его знает!

Когда Хендлер оказался на земле, я подпрыгнул и в прыжке согнулся и свёл подогнутые колени вместе, и я был готов упасть ему прямо на голову, которая лежала щекой на асфальте, и я знал — даже в восемь лет я знал — что если я продолжу начатое, если продолжу путь по выбранной траектории и ударю его коленями, то я могу расколоть ему череп и, может быть, даже убить его.

И в эту долю секунды, всё ещё вися в воздухе, я изменил положение, отчего изменилась и траектория. Мои голые коленки впечатались в асфальт рядом с головой Ронни, адская боль, кожа ужасно ободрана — но Хендлер выжил. Я беспокоился не столько из-за него, сколько из-за последствий того, что произошло бы, заверши я задуманное, и знал, что крики «Он первый начал!» не помогли бы ничем, если бы он лежал тут, истекая кровью. Я помню, как подумал, что это момент, который может изменить мою жизнь, и принял верное решение как раз вовремя.

Это был, вероятно, первый раз, когда мой разум возобладал над овладевшими мной животными инстинктами. И он — разум — с тех самых пор царствовал безраздельно.

За исключением, по-видимому, времени ближе к концу моего тёмного периода.

Я проходил мимо северо-восточной арматуры, огромное чудище нависало надо мной, длинный хвост терялся во тьме. Я вытащил телефон, взглянул на светящиеся цифры. Одиннадцатый час, что означает, что факультет психологии пуст, и я мог бы…

Но нет. Это уже какое-то безумие.

И всё же…

И всё же, это, по-видимому, будет не самое плохое, что я совершил в своей жизни.

В коридоре я прошёл мимо пары аспирантов и уборщика. Должность заместителя главы факультета была большей частью административной болью в заднице, но к ней прилагался комплект мастер-ключей. Когда горизонт очистился, я вошёл в офис Менно.

Вдоль одной из стен стояли четыре картотечных шкафа цвета авокадо. Я боялся, что они могут быть заперты, но нет. Сам Менно, вероятно, не открывал их много лет — бумажные документы слепому ни к чему, однако ассистенты или аспиранты, должно быть, поддерживали порядок в архиве за него. Я быстро нашёл папки под литерой «Я», но это не были документы по «Ясности», так что я начал с верхнего ящика первого шкафа и стал перебирать все папки по очереди.

Я чуть не пропустил папку, помеченную «МинОб», но заинтересовался ею. Это что, правда что-то, связанное с военными? Да, именно так, причём речь шла как раз про проект «Ясность». Я выложил страницы на пол и сфотографировал их айфоном. Я уже думал было уйти, но, похоже, есть во мне что-то от павловской собачки; я получил награду однажды, и мне хотелось узнать, получу ли я её ещё раз. Я продолжил перебирать папки дальше, на буквы «Н», «М», «О», заключая с собой пари на то, найдётся ли папка на букву «Х»; но нет, Х-файлов в картотеке не оказалось. Последняя папка была помечена «Ясперс и психопатология».

Однако оставался ещё последний ящик, и я его открыл — и обнаружил, что он доверху забит старыми видеокассетами. Семь из них были подписаны «Изучение альтруистического поведения 1988», одна — «Собеседования для Teaching Company», и на пяти была наклейка с надписью «APA AGM 1994». Но была ещё одна, которая заставила меня пустить слюну. Стикер на корешке гласил «Ясность. Испыт. ДМ». ДМ — это, несомненно, я: освящённый века́ми обычай обозначать пациентов и подопытных их инициалами, словно это обеспечивает реальную анонимность. Я забрал кассету, вышел из офиса Менно, не забыв погасить свет — пусть Менно его бы и не заметил — и поехал домой, что заняло всего минут пять.

Я не включал свой видеомагнитофон много лет и испытал облегчение, обнаружив, что он до сих пор работает. Как молод я тогда был! И Менно тоже — было так неожиданно увидеть его в те времена, когда он ещё не утратил зрения; я и забыл, какие выразительные были у него глаза.

— Идентификация записи, — сказал он присвистывающим голосом, звучавшим немного энергичнее, чем сейчас. Потом откашлялся. — Шестнадцатое января 2001. Испытуемый: ДМ.

Моё сердце пропустило удар: запись относилась к началу моего тёмного периода! Впрочем, всё верно: я участвовал в «Ясности» в 2000, но не помнил никаких собеседований, хотя, собственно, кто бы стал устраивать собеседования по поводу скучных проверок слуха или чем там они занимались? Интересно, что заставило Менно всё-таки устроить собеседование на этом этапе?

Он откинулся на спинку кресла.

— Спасибо, что пришёл, Джим.

— Да не за что.

— В общем, я просто хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не против.

— Всегда пожалуйста.

— Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?

— Жив-здоров, — ответил я. — Бодр, как огурец.

— Хорошо, хорошо. С учёбой всё в порядке?

— Да. Мне всё нравится.

— А что ты скажешь об участии в этом исследовании? Оно тебе нравится?

— Конечно. Ну и, знаете ли, студенту никогда не помешает немного лишней наличности.

— Это точно, — согласился Менно. Он придвинул своё кресло ближе к моему. — А что ты можешь сказать о своём самочувствии по сравнению с тем, как было до начала твоего участия в экспериментах?

Я три раза быстро моргнул.

— Точно так же, — сказал я. — А что? Должно быть по-другому?

Голос Менно стал каким-то деревянным.

— Нет. Конечно, нет.

Собеседование длилось семь минут, согласно тайм-коду в углу экрана. За ним следовало ещё одно, ровно через месяц, 16 февраля 2001, и оно было практически таким же, правда, два дня назад был мой день рождения, что означало, что мне исполнилось двадцать.

Собеседование от 16 марта было также похоже на остальные. Мы с Кайлой недавно начали встречаться. Я говорил о том, как мы ходили в «Поп-Сода» накануне вечером и слушали живой джаз; не каких-то там звёзд, в пределах студенческого бюджета. За исключением этого мои ответы на все вопросы, что он задавал, были той же самой смесью клише, банальностей и общих мест, что заполняли предыдущие собеседования и, как я скоро выяснил, последующие два.

Но последнее ежемесячное собеседование, проведённое в понедельник восемнадцатого июня — шестнадцатое выпало на субботу — имело радикально иную тональность.

— Сегодня всё как в прошлые разы, — сказал Менно. — Рутинная оценка; те же самые вопросы, что и всегда.

У меня руки были скрещены на груди.

— Ага, о’кей. Давайте уж закончим с этим.

— Джим, как ты себя сегодня чувствуешь?

— Нормально.

— Ты счастлив?

— У меня всё о’кей, да.

— Здоровье?

— Порядок.

— Как у тебя с Кайлой?

Я — тот, что в 2020 — поёрзал на своём диване в гостиной; другой я, в 2001, сидел неподвижно.

— Нормально.

— Вы встречаетесь больше трёх месяцев.

— Ага.

— И что ты чувствуешь по отношению к ней?

— Она ничего.

— И всё? Ты её любишь?

— Конечно. В постели она блеск.

— Я имел в виду, есть ли у тебя к ней чувства? Романтические чувства?

— Ну, с ней хорошо. И она выглядит здорово, да. Производит впечатление на других парней, когда я с ней.

— И это важно?

— Конечно. Надо, чтобы видели, что ты наверху. Типа король. Что всё контролируешь.

Я остановил кассету и вгляделся в своё застывшее на экране изображение. Я мог поклясться чем угодно, что я никогда в жизни не говорил о женщине таким образом; я бы не поверил, если бы… в общем, если бы это не было прямо у меня перед носом, на видеозаписи. В желудке что-то неприятно сжалось, к горлу подступила тошнота.

Я снова запустил кассету. Дальше следовала длинная пауза — как будто я случайно выключил звук — но, видимо, Менно просто переваривал услышанное, потому что в конце концов снова заговорил:

— А твоя сестра? Хизер, да? Что ты чувствуешь к ней?

— Она в порядке.

— Не хочешь сказать о ней ещё что-нибудь?

— Я держу с ней контакт. Даю ей понять, что она важная.

— Зачем?

— Лохушка она. Всегда разжиться можно.

— В смысле, деньгами?

— Ну да. Она теперь адвокат. Денег куры не клюют.

Я ошеломлённо осел в своём кресле. Да что такое тогда на меня нашло?